Булгаков Михаил. Мертвые души (Киносценарий)

говорит родственник, а как начнет соболезновать, такой вой подымет...
Внезапно в окно раздался стук. Чичиков и Плюшкин вздрагивают. "Это он,
он!" - прячась от страха за Чичикова, закричал Плюшкин. В окне действительно
возникла багровая, усатая физиономия в военной фуражке.
- Дядюшка! - отдав честь, умиленно прохрипела физиономия.
- Нету, нету дома!.. - изменив голос, крикнул из-за спины Чичикова
Плюшкин, и физиономия скрывается...
- Дядюшка! Дядюшка! - слышится его жалобный голос, и вдруг в дверях
нараспашку возникает пьяная фигура капитана.
- Дядюшка! - плаксиво завопил он. - Дайте хоть что-нибудь поесть...
- Ах ты господи! Вот еще наказанье! - вскричал Плюшкин и, подбежав к
капитану, ловко вытолкнул его за дверь, а дверь захлопнул на крючок...
- Дядюшка! - плача, вопит за дверями капитан. - Дя-дю-шка-а!
- Вот видели... - тяжело дыша, жалуется Плюшкин Чичикову, - я ему такой
же дядюшка, как он мне дедушка, У меня и самому есть нечего...
- Вижу... - искренне сочувствуя, произносит Чичиков. - Вижу, как
почтенный, добрый старик терпит бедствия по причине собственного добродушия.
- Ей-богу, правда, - перекрестившись, перебил его Плюшкин. - Все от
добродушия.
- Вижу, вижу, почтеннейший, - ласково поддержал его Чичиков, - поэтому,
соболезнуя, я даже согласен платить подати за всех ваших умерших крестьян...
Такое предложение ошеломило Плюшкина. Вытаращив глаза, он долго смотрел
на Чичикова и, наконец, спросил:
- Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?
- Нет, - ответил Чичиков довольно лукаво, - служил по статской.
- Да ведь вам же это в убыток...
- Для вашего удовольствия - готов и на убыток!
- Ах, батюшка! Ах, благодетель! - обрадовавшись, вскричал Плюшкин. -
Вот утешили! Да благословит вас бог!
Но вдруг радость его пропала, лицо вновь приняло заботливое и даже
подозрительное выражение.
- Вы как же... за всякий год беретесь платить? - спросил он. - Или мне
деньги будете выдавать?
- А мы вот как сделаем, - с приятностью ответил Чичиков, - мы свершим
на них купчую крепость, как бы они живые... и вы мне их продадите.
- Купчую... - задумался Плюшкин. - Это ведь издержки. Приказные такие
бессовестные! Прежде, бывало, полтиной отделаешься, а теперь подводу круп
пошли да красненькую бумажку прибавь...
- Извольте! - перебил его Чичиков. - Из уважения к вам я готов принять
все эти издержки на себя.
- Ах, господи! Ах, благодетель вы мой! - радостно затрепетал опять
Плюшкин. - Пошли господь вашим деткам... Прошка! Эй! Прошка! - внезапно
закричал он.
В комнате появился мальчик лет тринадцати, в огромных сапогах и
грязной, оборванной одежонке.
- Вот, посмотрите, батюшка, какая рожа, - сказал Плюшкин. Чичикову,
указывая пальцем на Прошку. - Глуп, как дерево, а положи что-либо - вмиг
украдет. Поставь самовар, дурак, - подходя к мальчику ближе, сказал он. - Да
вот возьми ключ, отдай Мавре, чтобы пошла в кладовую, там на полке есть
сухарь из кулича, что привозила Александра Степановна, пусть подадут его к
чаю...
Прошка двинулся к дверям.
- Постой, дурачина! - сердито остановил его Плюшкин. - Куда же ты?..
Бес у тебя в ногах, что ли? Сухарь-то сверху, чай, испортился, так пусть
Мавра поскоблит его ножом, да крох не бросает, а снесет в курятник. Ну, иди,
дурачина.
Прошка уходит.
- Понапрасну беспокоились, почтеннейший, - улыбнувшись, заметил
Чичиков. - Я уже и ел, и пил.
- Уже пили и ели! - обрадованно удивился Плюшкин. - Да, конечно,
человека хорошего общества хоть где узнаешь, он и не ест, а сыт. Я тоже,
признаться, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар
немилосердная. Прошка! Прошка! - открыв двери, закричал он в сени. - Не
нужно самовара! И сухаря не нужно! Пусть Мавра его не трогает. А ведь вам,
верно, реестрик всех этих тунеядцев нужен, - обращаясь к Чичикову, спросил
Плюшкин.
- Непременно-с.
Надев очки, Плюшкин стал рыться в бумагах, поднимая при этом пыль, от
которой Чичиков чихнул.
- Я как знал, всех их списал на бумажку, чтобы при первой ревизии
вычеркнуть... Вот, кажись, она? - протягивая Чичикову продолговатую,
исписанную кругом бумажку, сказал Плюшкин.
- Она. Точно-с, - с удовольствием взглянув на многочисленный список,
подтвердил Чичиков и спрятал бумажку в карман.
- Вам бы надо, любезнейший, приехать в город для свершения купчей, -
заметил он при этом Плюшкину.
- В город! Как же это? - забеспокоился Плюшкин. - А дома кого оставишь?
У меня народ или вор, или мошенник, обдерут, что и кафтан не на чем будет
повесить.
- Так не имеете ли кого-нибудь знакомого?
- Да кого же знакомого? - задумался Плюшкин. - Все мои знакомые
перемерли... Ах, батюшки! Имею! - вскрикнул он. - Знаком сам председатель!
Уж не написать ли ему?
- Ну конечно, к нему.
- Такой знакомый! Однокорытники! По заборам лазили! В школе приятелями
были!
По деревянному лицу Плюшкина скользнул вдруг какой-то теплый луч, на
мгновение выразилось какое-то бледное отражение чувства... Затем лицо его
снова стало таким же и еще пошлее... Он стал торопливо заглядывать на стол,
под стол, шарить и искать чего-то, наконец, нетерпеливо закричал:
- Мавра! Мавра!
На зов явилась худая, плохо одетая женщина.
- Куда ты дела, разбойница, бумагу?
- Не видывала я, барин, ее, ей-богу, не видывала.
- Врешь! По глазам вижу, что подтибрила!
- Да на что ж бы я подтибрила. Ведь я грамоте-то не знаю.
- Пономаренку снесла. Он маракает, так ему и снесла.
- Э-ва! Не видел пономаренок вашего лоскутка.
- Вот погоди-ка: на Страшном суде черти припекут тебя за это железными
рогатками.
- Да за что же припекут, коли я не брала и в руки четверки.
- Припекут, припекут тебя черти! Вот тебе, скажут, мошенница, за то,
что барина обманывала!
- А я скажу: не за что. Ей-богу, не за что, не брала я... Да вон она
лежит. Всегда напраслиной попрекаете!
Оглянувшись, Плюшкин увидел точно четверку бумаги и, пожевав губами,
произнес:
- Ну что ж ты расходилась так: экая занозистая. Поди-ка, принеси
огоньку, запечатать письмо. Да свечу не зажигай, а принеси лучинку.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресло и взявши в руки перо, стал
ворочать на все стороны четверку, придумывая, нельзя ли отделить от нее еще
осьмушку, убедившись наконец, что никак нельзя, всунул перо в чернильницу с
какой-то заплесневевшей жидкостью и стал писать...
- А не знаете ли вы какого-нибудь вашего приятеля, которому бы
понадобились беглые души?.. - прервав письмо, спросил Плюшкин.
- А у вас есть и беглые? - быстро спросил Чичиков, очнувшись.
- В том-то и дело, что есть.
- И сколько их будет?
- Да десятков до семи наберется.
- Нет?..
- Ей-богу, так! Ведь у меня, что год, то бегут. Народ-то больно
прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня и самому есть
нечего... А уж я бы за них что ни дай бы взял.
- Что ж, я готов их взять, коли так, - небрежно сказал Чичиков.
- А сколько бы вы дали? - спросил Плюшкин, руки его задрожали, как
ртуть.
- По двадцати пяти копеек за душу.
- А как вы покупаете, за чистые?
- Да, сейчас же деньги.
- Батюшка! Благодетель вы мой, ради нищеты моей дали бы уж по сорок
копеек.
- Почтеннейший! - воскликнул Чичиков, приложив руки к сердцу. - Не
только по сорока копеек, по пятьсот рублей заплатил бы, но... состояния нет.
По пяти копеек, извольте, готов прибавить.
- Ну хоть по две копеечки еще пристегните.
- По две копеечки пристегну, извольте. Сколько их у вас?
- Всего наберется семьдесят восемь...
- Семьдесят восемь, семьдесят восемь по тридцати за душу, это будет...
- быстро подсчитал Чичиков, - это будет двадцать четыре рубля девяносто
шесть копеек!
И, достав бумажник, он стал отсчитывать деньги...

Эп. 26.

"- ...Неожиданно приобретя у Плюшкина около двухсот душ, - говорит
автор, - герой наш в приятном расположении возвращался в город, но по дороге
решил подкрепиться и завернул в придорожный трактир. Здесь должно заметить,
что многие господа большой руки пожертвовали бы половину своих имений, чтобы
иметь такой желудок и такой аппетит, какой изволил иметь наш Павел Иванович
Чичиков..."
На этих словах: трактир. Он стоит на пригорке, почти у самой столбовой
дороги. По виду своему это что-то вроде русской деревенской избы, несколько
в большем размере. У трактира, около длинной коновязи, полураспряженная
чичиковская тройка. Чубарый, гнедой и каурая пристяжная с удовольствием едят
в деревянной кормушке овес; кучер Селифан, устроившись в бричке, закусывает
луком, солью и черным хлебом, а хозяин их сидит за столом в трактире и с
завидным аппетитом, о котором именно в этот момент будет говорить автор,
доедает поросенка с хреном и сметаной. Стук колес подъехавшего экипажа
отвлек его от поросенка, и, выглянув окно, он увидел подъехавший к трактиру
старый тарантас, запряженный какой-то длинношерстной четверней с порванными
хомутами и веревочной упряжкой.
Из тарантаса первым выскочил (знакомый уже нам) Ноздрев в архалуке, за
ним вылез высокий белокурый господин в венгерке с трубкой...
- Водка сеть? - войдя в трактир, громко спросил Ноздрев.
- Есть, барин. Как не быть, - ответила старуха-хозяйка.
- Какая у тебя?
- Анисовая.
- Ну, давай рюмку анисовой.
- И мне рюмочку, - вежливо попросил белокурый спутник.
Вдруг Ноздрев заметил сидящего у стола Чичикова.
- Ба! Ба! Ба! - вскричал он и, расставив широко руки, двинулся к нему.
- Какими судьбами? Куда ездил? - бесцеремонно обнимая Чичикова, спросил
он и, не дожидаясь ответа, продолжал:
- А я, брат, с ярмарки? Поздравь! Продулся в прах! Вон на обывательских
приехал. Такая дрянь, что насилу дотащился! А это зять мой, Мижуев, -
обернувшись, показал Ноздрев на белокурого... Чичиков вежливо поклонился, на
что Мижуев ответил тем же.
- Мы с ним все утро говорили о тебе, - не останавливаясь, продолжал
между тем Ноздрев. - Смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова... Эх,
брат, если бы ты знал, как я продулся. Ведь на мне нет ни часов, ни цепочки,
все спустил...
Взглянув, Чичиков точно увидел, что на нем не было ни цепочки, ни
часов.
- Но зато как покутили! Ох и кутили! - воскликнул Ноздрев. - Веришь ли,
что я один в продолжении обеда семнадцать бутылок клико-шампанского выпил.
- Ну, семнадцать ты не выпил, - заметил ему Мижуев.
- А я говорю, что выпил!
- Ты что хочешь можешь говорить, но ты и десяти не выпьешь.
- Хочешь об заклад, что выпью!
- К чему же об заклад?
- Ну, поставь свое новое ружье.
- Не хочу.
- Да ты поставь, попробуй!
- И пробовать не хочу...
- Да был бы ты без ружья, как без шапки... - захохотал Ноздрев.
В этот момент хозяйка поднесла на подносике две рюмки анисовой. Выпив
их залпом одну за другой, Ноздрев крякнул и спросил Чичикова:
- Ты куда ездил?
- Да тут, к человеку одному.
- Едем ко мне.
- Не могу, дела в городе.
- Врешь! Пари держу, врешь! Едем! - настаивал Ноздрев. - Тут всего
верст пять, духом домчимся!
- Ну что ж, изволь... - немного подумав, согласился Чичиков. - Но, чур,
не задерживать, - добавил он.
- Эх, Чичиков! - обнимая его, радостно вскричал Ноздрев. - Люблю тебя,
скотовод ты этакий, свинтус!.. Ну, поцелуй меня!..

Эп. 27.

Столовая. У Ноздрева. Вечер, но еще светло. В столовой хаос.
Полупустынно. Одна стена выбелена, другие грязные, пол забрызган известью и
краской. В стороне у раскрытого окна высокие деревянные козлы, около козел
ведра с краской, кисти. Столовую соединяет с гостиной широкая арка, за аркой
на стенах видны сабли, ружья, кинжалы.
У одной стены, столовой стоит дешевая уличная шарманка, горка, шкап, у
другой - большой диван, около дивана круглый стол с остатками еды и большим
количеством бутылок. Под столом и около стола ползают и бегают щенки
всевозможных пород. Действие начинается тем, что Ноздрев (он в одном халате
с раскрытой грудью, на которой видна черная борода) наливает бокалы и поет
двусмысленный куплет какого-то водевиля... Чичиков, мурлыча, ему
подпевает... Налив вино, Ноздрев поднимает бокал, чокается и залпом
выпивает. Чичиков свой незаметно выплескивает и ставит на стол.
- Вот какая у меня к тебе просьба, - начинает он. - У тебя есть, чай,
много умерших крестьян, которые еще не вычеркнуты из ревизий?
- Ну, есть, а что? Чичиков небрежно:
- Переведи их на мое имя.
Ноздрев, с величайшим любопытством:
- А на что они тебе?
- Да просто так, фантазия...
- Пока не скажешь, не переведу.
- Ну хорошо, - сказал Чичиков и, подойдя к Ноздреву, объяснил: - Мне
это нужно для приобретения весу в обществе...
- Врешь... Врешь... - захохотал Ноздрев. Чичиков и сам заметил, что
придумал не очень ловко.
- Ну, так я скажу тебе по секрету, - поправившись, тихо начал он, -
задумал жениться...
- Врешь! Врешь! - перебил его Ноздрев.
- Однако ж это обидно! - рассердился Чичиков. - Почему я непременно
лгу?
- Да ведь ты большой мошенник, - спокойно сказал Ноздрев. - Если бы я
был твоим начальником, я бы тебя повесил.
- Ну, брат, всему есть граница... - обидевшись, произнес Чичиков и
отошел к окну.
Внизу, во дворе, Селифан запрягал тройку в бричку.
- Ну, не хочешь подарить, так продай, - обернувшись к Ноздреву,
примиряюще сказал Чичиков.
- Чтобы доказать тебе, что я не какой-нибудь скалдырник, я не возьму за
них ничего, - великодушно заявил Ноздрев, протягивая Чичикову руку. Тот
обрадованно пожимает ее.
- Купи у меня жеребца, - продолжал Ноздрев, - а души я тебе дам в
придачу.
- Помилуй, на что мне жеребец?.. - удивился Чичиков.
- Ну, купи каурую кобылу, - предлагает Ноздрев. - За кобылу и жеребца я
возьму с тебя только две тысячи.
- И кобыла мне не нужна...
- Ну, так купи собак, я тебе продам вот эту пару. - Ноздрев хватает с
полу двух щенят и подносит их к Чичикову. - Вот! Брудастые, с усами, шерсть
вверх, лапа в комке!
- Да зачем мне собаки! - воскликнул, отступая, Чичиков.
- Тогда купи шарманку, - войдя в азарт, не унимался Ноздрев. - Чудная
шарманка! - вскричал он и, отбросив щенят, подскочил к шарманке и завертел
ручку. Шарманка зашипела, заиграла, щенки вдруг заскулили, а откуда-то
послышался многоголосый собачий вой...
- Я тебе шарманку и мертвых душ, - покрывая музыку и вой, кричал
Ноздрев, накручивая ручку, - ты мне твою бричку и триста рублей!..
- Тьфу! какой ты неугомонный! - досадливо махнул рукой Чичиков и, явно
расстроенный, уселся в угол дивана. А Ноздрев, прекратив играть, взял с
шарманки колоду карт и, ловко вразрез тасуя ее, продолжал:
- Ну, метнем банчик... Ставлю на карту всех умерших! - вдохновенно
объявляет он и, подсев к Чичикову, начинает примерно метать на диван.
- Вон она! Экое счастье! Так и колотит, так и колотит!
Чичиков, отвернувшись, даже не смотрит.
- Не хочешь играть?
- Не хочу.
- Отчего же?
- Не хочу, и полно!
- Экий ты, право, двуличный человек... - обидевшись, сказал Ноздрев и
встал. - Дрянь ты... Ракалия! Феткж!
- За что же ты ругаешься... - несколько испугавшись, спросил Чичиков. -
Разве я виноват, что не играю в карты. Продай мне души, и все тут...
- Продавать я не хочу... это будет не по-приятельски, - ответил ему
Ноздрев. - Э, слушай! - воскликнул он, осененный новой идеей. - Может, в
шашки сыграем? Выиграешь - все души твои. А?
Чичиков внимательно посмотрел на него и, что-то обдумав, улыбнувшись,
сказал:
- Ну, изволь, в шашки я сыграю...
- Душа моя! - радостно вскрикнул Ноздрев и, поцеловав Чичикова,
бросился в гостиную и через мгновенье возвратился с шашечным столиком и
трубкой.
- Души идут в ста рублях, - усаживаясь за столик, заявил он.
- Довольно, если пойдут в пятьдесят... - сухо ответил Чичиков, вынимая
бумажник.
- Ну что за куш пятьдесят... - презрительно сказал Ноздрев, - лучше я
тебе в эту сумму включу щепка... - нагнувшись, он схватил с полу щенка и
посадил его рядом с шашечной доской.
- Ну, изволь, - согласился Чичиков.
- А сколько ты мне дашь вперед? - спросил Ноздрев, закуривая трубку.
- Это с какой же стати?
- Ну, пусть будут мои два хода вначале.
- Не хочу, я сам плохо играю.
- Знаем мы вас, как вы плохо играете, - сказал Ноздрев, делая первый
ход.
- Давненько я не брал в руки шашек... - произнес Чичиков, двигая шашку.
- Знаем мы вас, как вы плохо играете... - говорит Ноздрев, двигая
снова.
- Давненько я не брал... - отвечает Чичиков, делая ход.
- Знаем мы вас... - говорит Ноздрев и, набрав из трубки в рот дыму,
пускает его Чичикову в лицо. Чичиков кашляет, на мгновенье отворачивается, а
Ноздрев быстро продвигает вперед сразу две шашки.
- Давненько я не брал, - откашлявшись, продолжает Чичиков. - Э-э! Это,
брат, что? - удивленно показал он на шашки. - А ну-ка, осади ее назад!
- Кого?
- Да шашку-то.
- Какую? - непонимающе спросил Ноздрев.
- Нет, брат, с тобой нет никакой возможности играть, - сердито сказал
Чичиков и, встав, подошел к вешалке и начал надевать шинель.
- Ты не имеешь права отказываться, - сурово произнес Ноздрев. - Игра
начата!
- Ты не так играешь, как подобает приличному человеку, - сказал Чичиков
и, подойдя к окну, громко крикнул: - Селифан! Подавай!
- Нет, ты должен закончить партию... - медленно поднимаясь, говорит
Ноздрев.
- Этого ты меня не заставишь делать, - хладнокровно сказал Чичиков и
двинулся к дверям.
- Значит, не хочешь играть? - преграждая ему путь, с угрозой спросил
Ноздрев.
- Не хочу.
- Подлец! - крикнул Ноздрев, размахнувшись рукой и очень могло бы
статься, что одна из полных щек нашего героя покрылась бы бесчестием... Но
Чичиков схватил Ноздрева за обе задорные руки и задержал их.
- Порфирий! Павлушка! - в бешенстве заорал Ноздрев, с силой вырывая
руки.
В дверях появляются два здоровенных мужика.
- Бейте его! - указывая на Чичикова, приказал им Ноздрев.
Порфирий и Павлушка, нехотя засучивая рукава, двинулись на Чичикова.
Чичиков, отступая, схватил для зашиты стул.
- Бейте его! - исступленно закричал Ноздрев.
Порфирий, шагнув, рванул из рук Чичикова стул. Стул рассыпался.
Павлушка было замахнулся для удара... Но Чичиков, ловко нырнув, увернулся и,
пролетев мимо Ноздрева, скрылся в гостиной... - Вперед, ребята! - завопил
Ноздрев.
Павлушка и Порфирий рванулись за Чичиковым. А Ноздрев, схватив со стены
охотничий рог, трубит в него... В столовую врываются три борзых...
- Вперед! Ату? Пиль! - кричит им Ноздрев и вместе с ними бросается в
гостиную...
Какой-то момент в столовой пусто... А где-то по комнатам, то
приближаясь, то удаляясь, идет погоня... слышатся крики, лай собак, звук
рога... полное впечатление псовой охоты... Наконец, в столовую врывается
истерзанный, затравленный Чичиков, следом за ним борзые; спасаясь от них,
Чичиков с ходу взлетает на стол, со стола на шкаф и на козлы...
С криком "ура!" влетают в столовую во главе с Ноздревым Порфирий и
Павлушка.
- Ребята, на приступ! - орет им Ноздрев, размахивая рогом, как саблей,
и лезет на козлы, "ребята" за ним.
Чичиков, отражая "приступ", тычет Ноздрева в морду малярной кистью... и
прямо с козел бросается в окно...

Эп. 28.

- Гони! - прыгая в бричку, кричит он Селифану. Селифан стегнул, лошади
рванули...
- Держи! Держи! - орет Ноздрев, выбегая с борзыми и "ребятами" на
крыльцо, но тройка проносится мимо и мгновенно исчезает за воротами
усадьбы...

Эп. 29.

Было уже темно, когда чичиковская бричка въехала в ворота гостиницы и
остановилась во дворе, у самого крыльца. Чичиков был встречен Петрушкой,
который в одной руке держал фонарь, а другой помогал барину вылезать из
брички...

Эп. 30.

Войдя в номер и скинув изорванную шинель, Чичиков недовольно покрутил
носом:
- Опять воняет... Ты бы хоть окна отпирал, олух! - строго заметил он
Петрушке.
- Да я отпирал... а они... - зевая, пробормотал заспанный Петрушка.
- Врешь!.. - прикрикнул на него Чичиков. - Открой немедля, да тащи
горячей воды и таз!
Открыв одно из окон и подхватив изорванную шинель, Петрушка вышел, а
Чичиков, продолжая раздеваться, сердито ворчал, вспоминая Ноздрева:
- Экую баню задал!.. Смотри какой!.. Вот попадись к такому и пропадешь,
как волдырь на воде...

Эп. 31.

Вымывшись и поужинав, Чичиков успокоился и даже пришел в приятное
расположение духа. Накинув поверх ночной шотландской рубашки халат, он сидел
на постели, освещенный свечами. Перед ним на столике стояла заветная
шкатулка...
- Четыреста душ... Четыреста душ... - просматривая записи купленных
крестьян, взволнованно бормотал Чичиков.
- Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! - воскликнул он, пробегая
глазами имена и фамилии. - И что вы, сердечные, проделывали на своем веку?
Как жили? Как перебивались? Вот ты, длинный, во всю строчку: Петр Савельевич
Неуважай-Корыто? Мастер ли ты был, или просто мужик? И какою смертью тебя
прибрало?..
Пробка Степан, плотник, трезвости примерной, - продолжал рассуждать
Чичиков. - Чай, все губернии исходил ты с топором за поясом, а съедал за
день на грош хлеба да на два сушеной рыбы... Где и как тебя господь прибрал?
Максим Телятников - сапожник. Хо-хо, сапожник, - тихонько рассмеялся
Чичиков, - пьян, как сапожник, говорит пословица... Знаю, знаю тебя,
голубчик...- А вот как ты окончил дни свои, не знаю... Это что за мужик?
Елизавета Воробей, - удивленно прочел Чичиков. - Фу ты, пропасть, баба!
Она-то как сюда затесалась? Подлец Собакевич надул! - огорченно сказал
Чичиков и вычеркнул бабу из списка...
Григорий Доезжай-Недоедешь, - прочел он дальше. - А ты, Григорий, что
был за человек? Извозом ли промышлял? Иль, заведши тройку и рогожную
кибитку, навеки отрекся от дома и пошел тащиться с купцами по ярмаркам... На
дороге ли ты отдал богу душу, или уходили тебя какие-нибудь бродяги... Или,
может, сам ты думал, думал, да ни с того ни с сего заворотил в кабак, а
потом прямо в прорубь... Эх, русский народец, русский народец! - грустно
вздохнув, произнес Чичиков. - Не любишь ты умирать своей смертью...
...А вы что, мои голубчики! - продолжал Чичиков, рассматривая бумажку,
где были помечены беглые души Плюшкина. - Вы хоть и живые, а что в вас
толку! Где-то носят вас теперь ваши быстрые ноги? По тюрьмам сидите или
пристали к другим господам и пашете землю? Никита Волокита, сын его Антон
Волокита - эти, и по прозвищу видно, что хорошие бегуны; Иван Попов,
дворовый человек, должно, грамотей: ножа, чай, не взял в руки, а
проворовался благородным образом...

Эп. 31 (прод.).

...И вот поймал тебя, бесприютного, капитан-исправник (возникает
капитан-исправник, а вместе с ним полицейский участок, где ведется допрос
Попова и свидетелей. За всех них говорит голос Чичикова)... И стоишь ты
перед ним на очной ставке.
- Чей ты? - спрашивает капитан-исправник, ввернув тебе при этом крепкое
слово.
- Такого-то и такого-то помещика, - отвечаешь ты.
- Зачем ты здесь?
- Отпущен на оброк.
- А где твой паспорт?
- У хозяина, мещанина Пименова.
- Позвать Пименова. Ты Пименов?
- Я Пименов, - говорит хозяин.
- Давал он тебе свой паспорт?
- Нет, не давал он мне никакого паспорта.
- Что-то ты врешь? - говорит исправник, прибавляя крепкое словцо.
- Так точно, не давал я ему, а отдал звонарю Антону Прохорову.
- Позвать звонаря. Ты звонарь?
- Я звонарь.
- Давал он тебе паспорт?
- Не получал я от него никакого паспорта.
- Что же ты опять врешь! - кричит исправник, добавив крепкое словцо. -
Где твой паспорт?
- Он у меня был, да, видно, я его обронил...
- А солдатскую шинель, - спрашивает исправник, загвоздив в придачу еще
раз крепкое слово... - зачем стащил? Да из церкви железную кружку с
медяками.
- Никак нет, - бойко отвечаешь ты, - к воровскому делу не причастен.
- А почему шинель у тебя нашли?
- Может, подкинул кто-нибудь...
- Ах ты бестия, бестия! А ну, набейте ему на ноги колодки да сведите
его в тюрьму!..
- Извольте! Я с удовольствием, - весело говоришь ты и, вынув из кармана
табакерку, дружески потчуешь двух каких-то инвалидов, набивающих на тебя
колодки...

Эп. 31 (прод.).

...А потом препровождают тебя из тюрьмы Царевококшайска в тюрьму
Весьегонска...
...А из тюрьмы Весьегонска в тюрьму еще какого-нибудь города...
...И гоняют тебя, непутевого, вместе с такими же, как ты, беглыми, из
конца в конец по всей Руси...

Эп. 31 (окон.).

- Эхе-хе! Уже двенадцать! - позевывая, сказал Чичиков, взглянув на
часы. - Что же я так закопался, - усмехнулся он и стал укладывать в шкатулку
записочки. - Еще бы пусть дело какое, а то ни с того ни с сего загородил
околесицу... Экий я дурак в самом деле.
Закрыв шкатулку, Чичиков потянулся, сладко зевнул и, задув свечи,
накрылся одеялом и заснул крепким сном...

Эп. 32.

И престранный сон приснился Чичикову. Будто бы он вместе с Петрушкой
появился на кладбище с покосившимися крестами и, встав на одну из могил, что
повыше, оглядел будто бы кладбище и приказал Пет- - рушке "произвести
поголовную перекличку"...
Петрушка важно развернул бумагу, что была у него под мышкой, и начал
громко выкликать:
- Петр Савельев Неуважай-Корыто! - крест на одной могиле зашатался, и
из могилы, радостно отряхиваясь, появился здоровенный мужик с бородой...
- Каретник Михеев! - кричит Петрушка. Из другой могилы, приподнимая над
собой березовый крест, появился невзрачный рыжеватый Михеев.
- Пробка Степан! Максим Телятников! Григорий Доезжай-Недоедешь! Абакум
Фиров! Еремей Корякин! - продолжает выкликать Петрушка...
И из разных могил один за одним вылезают усатые, бородатые мужики,
одетые в одинаково серые, покойницкие, холщовые рубахи и штаны. Отряхнувшись
от земли, мужики кланяются в пояс стоящему на возвышении своему новому
барину, приятельски здороваются друг с другом, некоторые закуривают...
- Елисавет Воробей! - заканчивая перекличку, выкликает Петрушка. Из