Бурцев Виктор. Охота на НЛО

   – Что тебе говорил фээсбэшник? – спросил Сергей у эстонца. Тот пожал плечами:
   – Да не из ФСБ он. Точнее, из ФСБ, но работает на… э-э… – Хейти посмотрел на Слоненкова.
   – При нем можно, – успокоил Сергей. – Надежный человек.
   – На какую-то закрытую контору в Штатах. И у них есть свой интерес в городе. Он сказал, что операция пошла наперекосяк… По плану я должен был контактировать с ним.
   – Какая операция?
   – Вот и я так спросил. Он сказал, что объект охраняется не службой безопасности и что он может в случае ЧП привести в действие такие механизмы, о существовании которых я не догадываюсь… Короче, он – необходимое мне звено. Без него я не выполню задание и не смогу безболезненно покинуть страну. Он мне должен был помочь.
   – Ай да штурмбаннфюрер! А ты его из пестика – хлоп!
   – Вневедомственная структура, сказал он…
   – Вневедомственная, стало быть? Мать их… – Сергей помассировал ноющую руку. Все-таки нужно быть благодарным покойному чекисту-цэрэушнику – руку исправил. Правда, потом сам же и пристрелить собирался, так что благодарности временно отставить…
   – Я ничего не понимаю… Ничего… – устало сказал эстонец.
   – А тебе и не надо. Уедешь в свою Эстонию, будешь там мацу кушать, или что там все кушают у вас в Эстонии, радоваться жизни, в море Балтийском купаться. Понимать нужно мне. Понимать, зачем я оставил свои спокойные и милые дела о краже лодок, тракторов и домашних заготовок, вот этих вот обормотов подвальных, алкоголиков родных и любимых… Полез в этот хренов подвал…
   Сергей остановил себя с трудом, потому что из него попер какой-то словесный понос. Да и кому жаловаться? Эстонцу, который тут, как карась на берегу? Или Слоненкову, которому по большому счету наплевать и на ФСБ, и на ЦРУ, и на тарелки с кастрюлями… Вот истинно счастливый человек.
   Философские мысли прервал Сашок, вернувшийся с уловом. Он честно отдал сдачу (хотя десятку как минимум замылил, в этом Сергей был уверен) и вручил объемистый пакет со словами:
   – Вот, тусуйтесь в заграничном, товарищ капитан!
   Из заграничного в пакете обнаружились джинсовые шорты, что было не совсем по погоде, большая футболка с размытым рисунком и куртка ярко-зеленого цвета из готащевки.
   – Что ж ты принес, зараза? – с горечью спросил Сергей. – Я что, на карнавал иду?
   – Так красиво же, товарищ капитан, – расплылся в улыбке бомж. – Я б сам одел.
   – Я б тебе одел. – Сергей стащил с себя рваные и испачканные кровью и грязью штаны и надел шорты. Хейти захихикал. «Ладно, пусть лучше так, а то молчал как сыч – как бы умом не тронулся», – подумал Сергей и пробормотал: – Как дурак.
   – И очень красиво, – уверенно сказал Сашок.
   «Если вернусь, упеку на пять суток», – решил Сергей.
   – Особенно штанишки вам очень идут. «На пятнадцать», – разозлился Сергей.
   – А я себе галстук недавно купил, всего рубль, а оказался Кристиан Диор, – не обращаясь ни к кому, сказал Слоненков. Ситуация стала напоминать сцену из спектакля театра абсурда. То же, видимо, подумал и Хейти, потому что захихикал пуще прежнего.
   – Ну все, посмейтесь мне еще, – рявкнул Сергей. – Где ваша братия шляется?
   – По бутылки пошли, – сказал Сашок. – А кто и в баню.
   – Значит, так: о нас – никому. С меня два пузыря.
   Уяснили?
   Бомжи закивали.
   – Наливай еще по одной, и хватит, – распорядился Сергей.
   Сашок послушно разлил свою политуру. Выпили, закусили.
   – Не по-людски, – заметил Сашок. – Бог любит троицу.
   – Ну, давай твою троицу… – смилостивился Сергей, подумав, что человек в его одежде, да еще пахнущий выпитой химией, вряд ли привлечет внимание серьезного мента.
   Попрощавшись с гостеприимными бомжами, Сергей и Хейти двинулись к выходу из лесопарка. По раннему времени, им никто не попался, кроме двух собачников и пьяного, который спал на лавочке. У выхода тоже никого не было, только сидела в ожидании покупателей одинокая старуха, торгующая семечками. При виде парочки она прикрыла свое тортовое хозяйство руками, словно наседка.
   – Куда мы идем? – спросил Хейти у ворот
   На толстой тумбе висела драмтеатровская афиша:
   «А. Толстой. Упырь», рядом еще одна: «Цирк. Группа „Руки вверх“.
   – К одному человеку. Очень интересному человеку, – рассеянно сказал Сергей. – Твоя чушка в мешке не рванет?
   – Я так думаю, не рванет.
   – А если и рванет. – Сергей махнул рукой. – Слушай меня: что я скажу, то и делай. Скажу лежать – лежи. Скажу ползать – ползи.
   – Хорошо, – покорно согласился эстонец. Как ни странно, но к дому краеведа они тоже подошли без приключений. На лавочке старух не было, но зато сидел и грелся на солнышке парнишка, с виду больной ДЦП или другой какой страшной хворобой.
   – Земляк, в какой квартире Екатеринбургский живет? Я ему пятерку должен, – сказал пропитым голосом Сергей, подойдя к лавке.
   – В сорок второй, – испуганно сказал больной, двигая в разные стороны руками.
   «Вот на кого надо деньги тратить, подумал Сергей, ведь лечат же, говорят, где-то».
   – Спасибо, земляк.
   Звонка у двери с номером 42 не имелось, и Сергей постучал кулаком. После непродолжительной тишины с той стороны зашаркало, закашляло, и в приоткрывшейся щели показался хитрый глаз краеведа. К удивлению Сергея, он узнал его безошибочно.
   – А-а, вы… Ну, прошу, прошу.
   В полутемной прихожей пахло кошками и книжной пылью. Краевед провел их на маленькую кухню, точь-в-точь похожую на кухню покойного старичка-генерала, и указал на кривые табуретки. Хейти и Сергей сели.
   – Что-то вы одеты не по форме, товарищ, – ехидно сказал Екатеринбургский.
   – Работаю под прикрытием. Кино смотрите?
   – Кино… Все бы вам кино… – беззлобно пробормотал краевед и бухнул на плиту закопченный чайник с изображением заснеженных домишек.
   – Дмитрий Дмитриевич, – позвал Сергей. Встопорщив бороду, краевед обернулся. – Дмитрий Дмитриевич, им бы пожить у вас денек.
   – Вот еще новости! – фыркнул Екатеринбургский. – Посади свинью за стол…
   – Очень нужно, Дмитрий Дмитриевич, – серьезно сказал Сергей.
   – Очень нужно… Были тут у меня ваши в ночи, ясно? Перерыли все, перекопали, архивы забрали! А теперь вы являетесь и приюта просите? Не выйдет!
   Краевед принял театральную позу, но все испортил толстый полосатый кот, спрыгнувший с форточки на подоконник и сваливший на пол пустую трехлитровую банку.
   Сергей поймал банку на лету и подал краеведу. Тот, что-то шепча под нос, вернул ее на место и сказал уже чуть мягче:
   – Докопались до своего, да? А я предупреждал. А теперь что я вам скажу? Что покажу? Ворвались в темноте, как тати, и руки ломать…
   Про руки ломать, скорее всего, Екатеринбургский загнул, но на лице его была написана небывалая гордость. Еще бы, как в тридцать седьмом. Ночь, машина с погашенными фарами, все дела. Утомленные солнцем дети Арбата.
   – Милиция? – спросил Сергей.
   – Нет. Чека.
   – Значит, они и сюда успели, – помрачнел Сергей. – Это плохо.
   – Что плохо? Что архивы забрали?
   – Это тоже плохо. Но еще хуже то, что за квартирой определенно следят. И мы влезли в мышеловку сами, хотя сыра в ней уже давно не было…

ГЛАВА 30

   Мне приснилось, что я на коне впереди.

Егор Летов

   Старик Екатеринбургский принадлежал к тому типу людей, который был очень хорошо известен Хейти как представителю государственных служб безопасности.
   В ходе общения с людьми, похожими на этого бородача, создавалось ощущение, что их чем-то обидели. И обидели даже не в детстве, а когда-то давно, в прошлой жизни. Причина и повод уже стерлись в памяти или даже никогда в этой самой памяти не находились, но обида осталась. Как врожденный недуг.
   Такие, как Дмитрий Дмитриевич, оставаясь, в общем-то, людьми добрыми, никак не могли отделаться от этого тяжелого, давящего чувства и поэтому мстили обществу, в котором выросли. Мстили «борьбой за свободу», по-своему, по-доброму, безвредно. Они принимали значительные позы, намекали на что-то большее, старались перекричать друг друга в своем стремлении противостоять, как им казалось, несправедливости. Грязи и подлости вокруг них меньше не становилось, а результат всех этих действий обычно был таким: эти люди очень быстро попадали в поле зрения спецслужб, держались на учете и под наблюдением. На всякий случай. Обида из прошлой жизни перетекала в реальность, становилась тем, чем должна была быть изначально. Поводом для борьбы.
   Дальше обычно было два варианта развития событий. Либо мнимый «диссидент» пугался и резко «брался за ум», становился благовоспитанным винтиком государственной машины, либо… Либо становился песчинкой в шестернях этой самой машины.
   У Екатеринбургского переломный момент как раз наступал. Ночной обыск он пока воспринимал как должное, как естественный ответ государства на его, Екатеринбургского, действия и мысли. Воспринимал, бравируя с детской гордостью, как подтверждение верности его позиций. Но это только пока не прошел шок и остатки адреналина еще не до конца рассосались в мятежном мозгу Дмитрия Дмитриевича.
   – Ну, знаете ли, – произнес Екатеринбургский, возмущенно грохоча на плите чайником. – Сейчас вам все-таки не тридцать восьмой год. Тоже мне выдумали… Ловушку-мышеловку! Эта квартира все-таки в некотором роде частная собственность. И я не позволю, как хозяин, чтобы кто-то там вваливался в нее и заламывал руки. Я утверждаю, что вам ничего здесь не грозит! Я не допущу такого беспредела. У меня, в конце концов, связи тоже имеются. Вы же не преступник, в самом деле… Хотя и выглядите, как какой-то клоун, что это за шутовской наряд? Вы что, в магазине вторичной одежды одеваетесь?
   Слесарев устало уронил руки и закатил глаза. Губы его шевелились.
   – А что, собственно говоря, случилось? – спросил Дмитрий Дмитриевич, глядя на Хейти. – Вы убили кого-нибудь?
   Хейти поднял брови кверху и придал лицу неопределенное выражение.
   – Меня разыскивают.
   – За что? – спросил старик. – Вы иностранец, я вижу. Шпион?
   – Нет… – ответил Хейти и посмотрел на Сергея. Тот по-прежнему не отвечал на внешние раздражители. – Не шпион. Как в кино. Подставили.
   – Кино! – возмущенно фыркнул Екатеринбургский, разливая чай в граненые стаканы, поставленные в подстаканники с надписью «Мосстрой». – Это же очень серьезно, расскажите толком. Вам с сахаром?
   – С сахаром, – подтвердил Хейти. – Побольше.
   Старый краевед молча проглотил бестактность и накидал в стакан рафинада. Сунул в густой пар, поднимающийся от чая, ложечку.
   – Ну, так что же произошло? Хейти пнул ногой под столом Слесарева. Тот вздрогнул, словно проснулся, и открыл глаза.
   – Произошло?.. – переспросил Сергей, словно проснувшись. А может быть, действительно задремал. – Произошло… Много чего произошло, Дмитрий Дмитриевич. Но в основном ничего хорошего. Уходить нам надо, к сожалению.
   – Куда? – резонно спросил Екатеринбургский.
   – В сторону государственной границы, – непонятно пошутил Слесарев.
   – Да? А план у вас есть? – План? – спросил Хейти.
   – Ну конечно, как же вы можете без предварительного планирования принимать столь серьезные решения?! Вас же быстро найдут!
   За дверью послышался шум. Что-то упало и гулко загрохотало по лестнице.
   Сергей вздрогнул, Хейти вытащил «глок».
   Краевед, скептически глядя на них, покачал головой:
   – Никуда вы не пойдете. Вы устали, не имеете плана и вообще находитесь в состоянии алкогольного опьянения полиролью, насколько я могу судить по запаху. И даже если моя квартира под наблюдением, как вы утверждаете, пройдет некоторое время, пока они сообразят, организуются и так далее. В стране же бардак, вспомните. Довели! К тому же у нас имеется выход на крышу. Я давно… – Он многозначительно поднял вверх палец. – Давно готовился к этому.
   «Какая-то логика в этом есть, – подумал Хейти. – Если нами занимается не ФСБ, как утверждает… утверждал Корнелюк, то действительно пройдет время, прежде чем они возьмутся за нас. Все-таки „перерабатывающие мощности“ у них не те. Вневедомственная организация должна сталкиваться с проблемой финансирования… Хотя… Почему я решил, что у них вообще есть какие-то проблемы? Только ориентируясь на слова Корнелюка? Ненадежно. Однако идти нам действительно некуда. По крайней мере мне. Капитан еще имеет шансы выкрутиться…»
   Хейти хлебнул чаю, обжег язык и зло подумал: «Может, действительно пойти сдаться фээсбэшникам. Рассказать все. Пожаловаться. Или в посольство… – Но перед глазами мелькнула разлетающаяся голова Корнелюка, удивленное выражение лица Димы-Кактуса, у которого в груди образовалась дыра размером с голову ребенка, и идея сдачи съежилась, спряталась туда, откуда выползла. – Какое там, к черту, посольство?! Это ж скандал какой… Вышвырнут и откажутся на фиг. Скажут, мол, действовал на свой страх и риск. Числился на учете в психушке. Дипломаты»
   Екатеринбургский тем временем продолжал диссидентствовать и совершенно не желал внимать доводам рассудка, повелевающего расстаться с двумя подозрительными типами как можно быстрее Хейти вдруг понял, что старик был еще и неизлечимым романтиком.
   – Итак, товарищи! – подводя итог собственным рассуждениям, громко сказал Дмитрий Дмитриевич и хитро сверкнул глазами. Старик оказался не прост, своими «товарищами» он заткнул сразу обоих. Хейти уже давно отвык от такого обращения, а Сергей просто удивился, с каких это пор старик краевед успел побрататься с ментом. – Я готов оказать вам помощь!
   И он торжествующе громыхнул многострадальным чайником.
   – Какую? Какую, на хрен, помощь?! – простонал Слесарев. У него начала болеть голова. Выпитая полироль бурлила в животе и давала обильную икоту, которую приходилось сдерживать.
   – Ну, естественно, я готов помочь вам советом! Не ждете же вы, что я начну скакать с вами по крышам, потрясая оружием?! Вы расскажите мне все, что сочтете нужным, а я постараюсь помочь вам найти выход из той непростой ситуации, в которую вы попали.
   И Екатеринбургский подлил еще кипятка в стакан Слесарева.
   «Действительно, зря мы сюда пришли, – подумал Хейти, глядя на азартно блестевшие глаза старика. – Он-то ведь ничем не виноват…»
   Хейти уже собирался было встать и выйти, утаскивая за собой Слесарева, но тот вдруг ни с того ни с сего произнес:
   – Ладно, Дмитрий Дмитриевич… Хочешь знать? Я тоже хочу… Будет тебе сказка.
   Хейти не стал вставать. До прихода на эту квартиру капитан дал четкие указания не проявлять инициативы, ну вот пускай сам и выпутывается.
   – Откуда взялся этот парень, тебе, Дмитриевич, знать совершенно не нужно. Но вот в том грязном мешке у него бомба. Он собрал ее сам. Только не знает, как, и не знает, зачем. – Слесарев испытующе посмотрел на Екатеринбургского, тот молчал. – Поскольку в голове у него то ли электронные «тараканы», то ли еще какая-то дрянь. И себе он принадлежит не всегда. И я, чертов-идиот, во все это влез. И теперь у нас на хвосте сидят мало того что все наши спецслужбы, так еще…
   Слесарев говорил не столько для краеведа, сколько для самого себя. Выговаривался. Хейти почти не слушал. Какой смысл слушать то, что и так знаешь.
   Поначалу Хейти прислушивался к происходящему на лестнице, а потом, не слыша из-за обитой дерматином двери ничего подозрительного, плюнул на это бесполезное дело и начал маленькими глоточками прихлебывать сладкий чай, показавшийся вдруг невероятно вкусным. Екатеринбургский, не переставая слушать отчаянно ругающегося Сергея, открыл холодильник и достал палку колбасы. Сунул ее Хейти под нос, рядом с буханкой белого хлеба и початой упаковкой пищевого маргарина «Рама». Хейти благодарно кивнул и мигом приготовил себе несколько бутербродов, которые невероятно хорошо легли на желудок, особенно после потребленной вместе с бомжами спиртосодержащей жидкости.
   Сергей продолжал ораторствовать, а Хейти, медленно пережевывая сильно перченную колбасу, закрыл глаза и откинулся к стене. Затылок уперся в твердое. Под столом, завернутая в мешок из наволочки, лежала бомба. Ждала чего-то…
   «Интересно, – подумал Хейти. – Что сейчас творится дома? Информация просочилась или нет? Конечно, если судить по телевизионным репортажам, я нахожусь в Москве, живой и здоровый… Работаю по обмену и никаких проблем. Но ведь это только по телевизору. Когда-то должен начаться переполох. Когда только?»
   На лестнице снова загрохотало. Слесарев замолчал, Хейти очнулся.
   – Да не дергайтесь вы, – досадливо произнес Екатеринбургский. – Это сосед сверху… Алкоголик. Каждую пятницу нажирается до ступора и куролесит…
   – Что ж он делает-то? – спросил Сергей, нахмурившись. Милиционер внутри него требовал наведения порядка.
   – Черт его знает, – поморщился краевед. – Последний раз он вообще на санках по лестнице съехать пытался… Ну, да черт с ним, что дальше было?
   – А на чем я остановился?..
   – На бомбе…
   Хейти снова отключился от разговора и перестал вслушиваться.
   «Как там Сергей сказал? Электронные „тараканы“ в голове?.. – подумал он, закрыв глаза, – Может быть, и так… Откуда я знаю?.. Что у меня есть, кроме видений, на которые и полагаться-то нельзя? Все это дурацкое время у меня не было даже минуты, чтобы хорошенько подумать над всем этим. Откуда это на меня свалилось? И почему на меня? Хотя, конечно, последний вопрос совершенно лишний. Почему на меня, почему я… Это все несерьезно. Но вот откуда и что со всем этим делать? Они же из меня сделали болванку. Удивительно… Жил человек, ходил по земле, страдал, радовался, ни секунды не сомневаясь в собственной значимости и уникальности. А потом вдруг выясняется, что не человек ты, а кукла. Почему? Потому что кто-то играет в свои игры, а я забрался на игровую площадку. Чужую.
   Хотя почему же чужую? И почему забрался? Нет… Все совсем не так. Меня просто поставили на игровую доску, как дополнительную фигуру в стратегических шахматах. Выдвинули вперед. По какому праву?.. Я не просил… Неужели общество так и не смогло уйти дальше продвинутого первобытно-общинного строя, когда права члена сообщества определялись вожаком. Как смешно смотрятся с этой точки зрения вопросы вроде, «кто я, тварь дрожащая или право имею?» Смешно. В стае имеет право только тот, у кого имеется большая и тяжелая дубина. А все остальные находятся на разной стадии вовлеченности в игру. Кто-то так до конца своей жизни и простоит в счастливом резерве, а кого-то разменяют на первых ходах. Все осталось прежним, только дубина обретает более современные формы, становится все более незаметней, изощренней и даже изящней. Тот, кто сказал, что времена меняются, был просто слеп и глух. Ни черта не меняется. Просто технологии, гипноз…»
   – Ну конечно, один ты такой умный… – ворчливо пробормотал кто-то в голове.
   – Вас мне только не хватало… – мысленно ответил Хейти. Соврал, на самом деле он был рад этому голосу, отвлекающему его от голоса Сергея, от этой задымленной кухни, от всей этой ненормальной реальности.
   – А то… – снова сказал ворчливый голос деда. – Конечно, не хватало. Допрыгался, ничего не скажешь. Ничего у него не меняется. Стая первобытная… Дубины, заговоры…
   Хейти ничего не ответил.
   – Чего молчишь? Или я не прав?
   – Не прав, – мысленно возразил Хейти. – Потому что действительно ничего не изменилось. Люди-пешки, люди-фигуры, короли, ферзи, а игроков не видно. Только раньше кто-то считал, что все это игры богов, что там, за облаками, скрывается могучий мозг, и все, что делается, – это часть великого замысла… И понять мы его не в состоянии. Ибо все для блага делается, для грядущего… Может быть, так оно и было. Может быть, всем правил Бог. Но только потом он умер… Умер, а рычаги, которыми он управлял, остались. И вот сидит сейчас какая-то особо умная обезьяна у этих рычагов и мотает их в разные стороны. Крутит, вертит, двигает фигурки. Все вроде бы как прежде, только теперь делается все не во имя великого замысла, а просто… Просто ради власти. Несколько обезьян, стая бесхвостых властолюбивых мартышек у рычагов небесной власти. Электронные «тараканы» в голове, сейсмическое оружие, атомные боеголовки, нанотехнологии, инструменты власти. Так чем же это все отличается от первобытной стаи?
   – Игра, говоришь?.. Ну, хорошо, пусть будет игра. Пусть будут шахматные фигурки, пусть будут мартышки в качестве богов. Ты можешь бесконечно наслаждаться собственным воображением и рисовать себе ту картину мира, которая тебе больше всего нравится, однако ты не понимаешь главного. Главного, чем фигура отличается от человека, чем мартышка отличается от Бога…
   – И чем же она отличается?
   – Тем, что мартышка не Бог, а человек не шахматная фигура… А шахматы, даже самые сложные, никогда не сравнятся с жизнью. Всегда находился кто-то, не похожий на фигуру, кто-то, стремящийся уйти с доски, нарушить стройный ход «шахматной» комбинации. И нарушал! Пусть его даже после этого снимали с доски насовсем.
   – Почему?
   – Потому что мартышка никогда не сравнится с Богом. Иначе нашего разговора бы просто не было.
   – У меня в голове чип, – жалобно сказал Хейти. – Они могут включить его в любой момент.
   – Ну и что?! Пусть будет чип…
   – Ты не понимаешь. Это ведь только шаг, только первый шаг на пути… я даже боюсь подумать, к чему. Никакая пропаганда не сравнится с этой маленькой микросхемкой – просто передатчик и приемник. И все. Чем тогда человек будет отличаться от фигуры?
   – Ты непроходимо глуп. Человек будет отличаться от фигуры тем, что он человек. Ему свойственно тянуться к свету, как всему живому. А темные века всегда только временно, иначе бы они не назывались темными, никто бы не заметил разницы.
   – К свету? – Хейти тихо засмеялся. – Они просто усовершенствуют технологию…
   – Технологию? Вздор, мальчик мой. Все эти ваши игрушки, все эти технологические костыли просто пыль.
   – Почему?
   – Потому что мозг человека используется только на десять процентов. Сейчас это знает каждый школьник. Да, и вот еще что… ты до сих пор жив.
   – Разве это много значит?
   – Еще бы! А что же еще может много значить?!
   – Да, но положение, в сущности, довольно безвыходное.
   – Тем лучше, – ответил голос, медленно удаляясь. – Не будет места слабости. Бороться имеет смысл тогда, когда выходов уже не осталось.
   Хейти открыл глаза. Похоже, он действительно заснул, и теперь что-то его разбудило.
   Сергей и Дмитрий Дмитриевич напряженно вслушивались в тишину.
   Внезапно Екатеринбургский вскочил и кинулся куда-то в затемненную дальнюю комнату.
   – Быстро! – приглушенно крикнул он. – Уходить надо. Уходить!
   Слесарев ринулся за ним, находу подхватывая Хейти.
   – Почему? – спросил Хейти.
   – Потому что тихо очень, молодой человек, слишком тихо! Я бывалый революционер, бывалый!
   – Он что, действительно революционер? – поинтересовался Хейти у Сергея, вылезая через окно и осторожно перенося весь свой вес на хлипкую стальную лестницу.
   – Какой там революционер?! Книжек он обчитался и фильмов обсмотрелся! – зло ругался Сергей, напряженно пыхтя где-то внизу.
   – А почему же мы бежим? – снова поинтересовался Хейти, приостанавливаясь. Но тут же получил толчок головой в зад и, услышав снизу новый поток матерной брани, опять полез наверх.
   – Я откуда знаю, почему мы бежим… Вариантов других нет! Ты можешь что-нибудь предложить?! – отозвался капитан. – Мне осточертело тащить на себе всю эту сраную ситуацию, пусть теперь кто-нибудь другой помается. Даже если это совершенно сдвинутый краевед, мне плевать… Мне плевать! Пусть тащит нас куда угодно, м-мать…
   Он чуть не сорвался.
   Наконец они оказались на крыше.
   Тяжело дыша, Екатеринбургский жестами указал куда-то вниз.
   Хейти и Сергей перевесились через жестяной бортик. Замерли. И ничего не увидели. Улица была пуста, как и полагается в этот утренний час.
   – Ну! Что я вам говорил?! – торжествующе спросил Екатеринбургский. – Кто там был? Последний вопрос адресовался Сергею. Тот недоуменно пожал плечами:
   – Никого не было.
   – Бомж там был. Спал под балконом… – неожиданно для самого себя ответил Хейти.
   – Так! – удовлетворенно согласился краевед. – А теперь?..
   – А теперь его нет… Кажется.
   – Совершенно с вами согласен, молодой человек, – пробурчал в бороду Дмитрий Дмитриевич и обратился к Сергею: – А вот вам, товарищ капитан, минус за ненаблюдательность. Теряете профессиональную хватку.
   – Ладно вам, пинкертоны… – проворчал Сергей. – При чем тут бомж? И какого рожна мы вперлись на эту крышу? На Солнце пятна искать?
   – Мы не вперлись, – несколько обиженно сказал Екатеринбургский. – Мы влезли. А сейчас мы отдыхаем… Вот я отдышусь, и мы пойдем дальше.
   – С какой стати?!
   – С той, молодой человек, что этот бомж есть лучший индикатор. – Екатеринбургский многозначительно поднял руку вверх. И, ничего не поясняя, двинулся дальше по крыше, неловко пригибаясь под низко висящими проводами.
   – Ты, я смотрю, понимаешь тут больше всех… – сказал Сергей, обращаясь к Хейти. – Что все это значит?
   Хейти снова перевесился через край.