– Шо я там не видал...
В итоге за руль посадили несчастного дурака Васюню, которому, оказывается, вчера пить не давали. Он завел двигатель и неуклюже, толчками вывел автобус с обочины на дорогу. Я открыл окно, высунул голову наружу, под ветерок, но лучше не становилось. Выпитая вода фонтаном плеснула изо рта.
– Похмелиться дать? – ехидно спросил Москаленко.
Я промолчал. Может, правда спиртику садануть?
За окном проплывала придорожная зелень, изредка – порушенные и не очень автобусные остановки, рассыпавшиеся кирпичные туалеты. Встретился и автобус, «пазик», – желтый, в черных пятнах там, где опала краска, с выбитыми стеклами и изрешеченными бортами. В другом месте шоссе перекрывали два столкнувшихся грузовика – «КамАЗ» и «зилок»-самосвал, обгорелые и почему-то без колес. Васюня довольно аккуратно объехал их по обочине. Что ж их не уберут-то? Наверное, не такое у них тут оживленное движение, чтобы трассу расчищать.
Так мы и ехали до тех пор, пока не пришлось бросить автобус – кончилось горючее. Любопытно, что мы так никого и не встретили на шоссе. С одной стороны, слава Аллаху, с другой – интересно всё ж было бы разузнать, что за уроды тут обитают. Загадочка, надо полагать, останется неразгаданной, если только на обратном пути не столкнемся. А будет он, обратный путь? Хрен его знает.
То, как хорошо передвигаться в общественном транспорте, я понял после первой десятикилометровки. Автобус нас порядком развратил, сволочь такая. К хорошему быстро привыкаешь, а отвыкаешь – долго.
Ковыляли неторопливо, а у капитанов не хватало наглости нас подгонять – всё же вон сколько на колесах проехали, можно и не нестись сломя голову. Стало сухо и жарко, в траве одуряюще трещали кузнечики, вдобавок у нас кончилась вода.
– Речечку бы найти, – бормотал Костик, голый по пояс, отгоняя веткой комаров, которым жара была по барабану. – Окунуться, напиться.
– Хоть бы лужу, – сказал прапор.
– Из лужи пить нельзя по такой-то жаре, – покачал головой Шевкун.
– Я про окунуться говорил, – огрызнулся прапорщик, – не дурнее паровоза. Сколько нам идти еще, сказали бы лучше.
– Идти совсем недалеко. Может, к ночи уже доберемся.
– Дай-то бог.
Но к ночи мы не добрались, пришлось остановиться в небольшом песчаном овраге, заросшем папоротником. Наломав разлапистых ветвей, я устроил себе мягкую постельку и завалился с целью уснуть, но тут Москаленко предложил выпить по рюмочке из автобусных запасов (канистру мы, понятное дело, не поволокли, хотя Коля и предлагал, но фляжки набрали) Я уже хлебнул чуть-чуть в одиночку, но и отказываться было неудобно. Костер по причине жары и отсутствия жратвы, которую на нем можно зажарить, разводить не стали – так и сидели в темноте, чокаясь на ощупь фляжками. Капитан предупредил, что напиваться не стоит, но никто и не собирался в такой духоте.
– Завтра будем на месте, – сказал Москаленко. – Не верится?
– Не так долго и шли, – буркнул Коля.
– Автобус помог.
– Может, расскажете, товарищ капитан, чего нам завтра ждать? – спросил я.
Москаленко помолчал.
– Я бы и сказал... Но и сам толком не знаю. А что знаю – не скажу. Не имею права.
– Сами ведь увидим, если на то пошло. Или?..
– Вот и увидите, – заключил Москаленко. – Ну что я вам стану сейчас тут лапшу вешать, мужики? Расскажу – а будет совсем не то. На хрен. Давайте еще по маленькой, а потом спать. Черт его знает, как завтра день сложится.
Я не спал. Смотрел в высокое звездное небо, необыкновенно чистое, потел, ворочался. Спать, собственно, и не хотелось совсем: жара, комары, даже выпивка не помогала. Дождик бы пошел, что ли... Когда не требовалось, лил как из ведра, а сейчас хоть бы капля.
Может, зря мы с Костиком не сорвались на полдороге? Хрен с ними, с прапором и старлеем, одни бы сорвались, уже далеко бы отсюда были. Но вот зачем? Куда идти? К этим, что по трассе автобус гоняют? Нужны мы им. Да и осточертело всё, достало. Вернусь – там опять голодуха, жирные чиновничьи морды, отопление к зиме порвало на хер, света нет, воды нет, ОМОН очередную демонстрацию стариков разгоняет, потом медали да вставные челюсти на асфальте валяются... Посмотрю, куда нас привели, а там уже буду думать. Если останется, чем думать.
С такими мыслями я и уснул, и опять мне ничего почти не снилось, только что-то расплывчатое, рваное, чего утром и не вспомнишь...
– ...А вон самолетик-то... – громко сказал кто-то, вроде прапор.
Я открыл глаза.
В самом деле, высоко в небе, то и дело теряясь за мелкими облачками, летел серебристый пассажирский авиалайнер, оставляя за собой перистый инверсионный след. В салоне сидят, наверное, счастливые упитанные люди в хороших костюмах, смотрят в иллюминаторы на исковерканную землю внизу, картинно ужасаются, говорят друг другу по-немецки или по-английски: «Смотрите, что эти русские сделали со своей страной!» Да и по-русски небось говорят. Может, это рейс из Москвы в один из южноевропейских городов, или на курорт летят господа, в Турцию. На Кипр. Купаться, играть в большой теннис, загорать – что угодно делать, но только подальше от этих оборванных, голодных толп.
Интересно, на такой высоте его из ПЗРК можно достать? Вряд ли. А жалко. Хотя всё равно ничего нет. Завалялся бы тут в лесочке комплекс ПВО, долбануть бы по самолетику. Вот и счастье, нет его слаще.
На завтрак прапор надергал по краям овражка каких-то белых головок, сказав, что это дикий чеснок. В самом деле, отдавали клубеньки чесноком, на вкус были сладковато-едкие, но жрать захотелось еще больше.
– Дебил ты, прапор! – сказал Беранже, хрустя чесноком. – Он же только аппетит разжигает!
– Не хочешь – не ешь, я никого не заставляю, – отозвался прапор.
Он поискал еще и своих любимых грибов, да только не нашел.
Спирт во фляжках оставался, но Москаленко запретил пить.
– Осталось идти всего ничего, без допинга доберемся, – сказал он.
С ним не стали спорить, тем более идти и в самом деле оказалось близко. Час-полтора, и мы пришли к цели. Я понял это, когда Москаленко раздвинул орешник и сказал устало:
– Вот он, бля. Точно, он.
Мы нарушили походный строй и бросились сквозь орешник, нещадно хрустя и треща. Бросились – и остановились.
– Ни хренатушки себе, – сказал прапорщик, присвистнув. – Что ж тут было?!
Это был дом. Довольно большой двухэтажный дом, в приличном состоянии, с красной черепичной крышей, водосточными трубами, с огородиком за березовой оградкой, сверху которой хозяйственно натянули колючую проволоку. В огородике что-то росло, цвело, стояло пугало с растопыренными руками и ведром вместо головы. Обитые дощечкой стены домика окрашены в зеленый цвет, уже малость подвыгоревший, но довольно свеженький. Ничего необычного на первый взгляд, но здание стояло в центре жутковатой проплешины метров с двести радиусом: выгоревший поваленный лес, голая черная земля с рыжими пятнами песка и глины, перемешанных с окалиной, и главное – техника. Битая, ломаная броневая техника, в основном танки, от обычных наших до «абрамсов» и «леопардов»... Два вертолетных остова, неуклюже растопырившие лопасти. Пахло мертвым железом, как на свалке вторчермета. Зачем они все сюда перлись? И кто, мать его ети, в теремочке живет? Что за лягушка-квакушка с мышкой-норушкой?!
Но удивил меня даже не дом, а новенький нужник из желтых досок, стоявший метрах в десяти от дома. Аккуратный, с окошечком в виде пикового туза, прорезанным в двери. Он выглядел особенно дико.
– Что ж тут было?! – повторил прапорщик, пиная изодранную покрышку с торчащими во все стороны ошметками корда, валявшуюся прямо возле кустов, откуда мы вылезли.
– Война, похоже, – сказал доктор.
– Ничего себе война! А дом как же уцелел?
– А ведь мы, похоже, пришли, – задумчиво сказал Костик. – Как думаешь, Валер?
– Определенно, – ответил я. – Определенно.
И направил свой автомат на Москаленко.
Капитан не удивился, не стал хвататься за оружие. Он почесал искусанную комарами щеку и спросил:
– И что дальше?
– А?
Я покосился на Костика – тот держал на мушке Шевкуна. Остальные опасности не представляли, стояли с обалделым видом, таращились.
– Я спрашиваю, что дальше?
– А дальше, пан капитан, объясни нам, за каким чертом мы перлись на этот дом с мезонином посмотреть. И что за война тут вокруг была. И как, мать твою, эта сраная хатка сохранилась, когда вокруг столько железа наворочено!
Костик сорвался на крик, и я подумал, что он вот-вот выстрелит. Об этом же, должно быть, подумал и Шевкун: по лицу капитана катились крупные капли пота, подбородок затрясся. Зассал Шевкун.
А вот Москаленко не зассал. Он продолжал скрести щеку, то ли обдумывал ответ, то ли прикидывал, как соврать.
– Я ж вчера еще сказал: сами всё увидите. Ну что ты хочешь, Логвинов, чтобы я тебе объяснил? Вон он дом, иди, постучись и спроси.
– Стой, капитан. – Это встрял, как ни странно, наш старлей. – Постучаться, говоришь? А эти, – Беранже обвел рукой покореженную бронетехнику, – тоже постучаться подъехали? Бензинцу попросить, маслица? Или отвертку дома забыли, решили у доброго человека одолжить?
– Темнишь, капитан, – добавил Костик. – Я лично туда не пойду.
– Да не иди. Не иди, – сказал Москаленко. – Хрен с тобой, Логвинов. Я сам пойду.
И, повернувшись, зашагал по выжженной земле к зеленому двухэтажному домику. Только сейчас я разглядел, что ботинки капитана ступают по костям, по человеческим костям, перемешанным с гарью, песком и ржавчиной. Правильно, не сами же эти танки ехали, не сами вертолеты летели.
Мы стояли и смотрели, как Москаленко шагает, перепрыгивая прорытые танковыми гусеницами канавы. Вот он обошел один из сбитых вертолетов, нагнулся, что-то рассматривая, через пару шагов снова остановился на секунду и отбросил в сторону автомат.
– А что, может, и правильно, – пробормотал доктор.
– В смысле? – спросил прапорщик.
– Оружие...
Москаленко словно услышал доктора – расстегнул кобуру и выбросил пистолет. Это что же получается, к чертову домишке нельзя подходить с оружием? А с теми, кто прется с пушкой в руке или в башне, выходит, вон что бывает? Я посмотрел себе под ноги и увидел несколько вполне сохранившихся, хоть и обугленных, человеческих ребер.
Капитан продолжал идти, и тут дверь домика отворилась.
– Полагаю, вы ко мне, – крикнул мужик, вышедший на крыльцо.
В руках он держал ручной пулемет неизвестной мне модели, а из-за его плеча выглядывала молодая женщина. Вот и лягушка-квакушка, и мышка-норушка. Причем мышка тоже не простая, с автоматом. И по тому, как она его держит, видно, что умеет обращаться с оружием, а не просто схватила «калаш» для устрашения.
– Полагаю, к вам, – крикнул в ответ Москаленко. Он мог и не кричать, потому что находился уже достаточно близко к домику, но сделал это, должно быть, для нас.
– Тогда стойте на месте, – велел мужик с пулеметом.
– А можно мне сесть? – спросил Москаленко.
– Садитесь на здоровье. Ваши люди могут подойти к вам, но без оружия.
– Хер... – рыкнул прапорщик, но доктор одернул его:
– Посмотрите, что вокруг. Какой там хер. – Москаленко повернулся к нам и махнул рукой.
Я посмотрел на Костика – тот так же вопросительно пялился на меня. Кончилось тем, что мы оба уставились на старлея Беранже, который даже смутился и буркнул:
– Идемте, что ли...
Шевкуна словно не замечали. Мы аккуратно сложили оружие в ложбинку и осторожно пошли к присевшему на ржавый автомобильный мост Москаленко.
Мужик на крыльце смотрел на нас и улыбался.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НА ТОЙ ВОЙНЕ НЕЗНАМЕНИТОЙ...
ВОЗВРАЩЕНИЕ К БУДУЩЕМУ
Жизнь полна загадок, разгадать которые может только мертвец.
Бен Окри. «Голодная дорога»
Первое, что видишь, когда прибываешь в Хельсинки морем, – это Свеаборг. Странные мысли приходят в этот момент в голову. Кому как, но мне всегда кажется, что через эти бойницы кто-то целится в меня из чего-то крупнокалиберного. Ощущение настолько острое, что я с трудом преодолеваю желание спрятаться.
Если выбраться на палубу пораньше, можно увидеть бесчисленные островки, на которых не редкость – маленькая избенка. Баня. Если кто-то считает, что самыми большими любителями бань являются русские, то, скорее всего, он прав. Однако следует учесть, что на каждого любителя найдется и профессионал. Так вот финны профи в банном деле. Да и как иначе назвать человека, который плывет на лодке черт знает куда в Балтийское море, чтобы причалить к своему островку, на котором ютится прокопченная деревянная избушка с печкой, а вокруг вода, вода? Фактически, если лодка не своя, то покинуть этот островок можно, только когда за тобой приедут. А на море ветер. И что еще делать человеку, как не париться, до совершеннейшего слияния с природой? Да и невозможно тут без бани.
Островки эти, впрочем, некоторое время назад служили и для более прозаических и даже жутковатых целей. К некоторым из них местные жители, из тех, кто знает, не рискуют приближаться и по сей день.
Открылась дверь, и на палубу парома выскочила встрепанная Юлька. После вчерашнего кутежа на многопалубном «Силья-Лайн Симфония», бесконечного беганья из бара с роялем на самом верху до ресторанчика с караоке в самом низу, традиционного шведского стола и найт-шоу утро по прибытии в Хельсинки не может быть добрым. На пароме, размером с хороший футбольный стадион, питейных заведений великое множество и коктейльный выбор огромен. Некоторые, пройдя половину списка, от «Блэк Рашен» до «Блу Оушен», ухитряются прийти в настолько сложное состояние, что не всегда помнят, кто они и где. Вчера вечером нам неоднократно попадалась странная парочка, старающаяся получить от жизни максимум удовольствий. Они встречались с нами во всех барах, пару раз пытались вылезти на сцену с караоке, чтобы спеть, играли в казино на всех автоматах, кричали что-то, бегая по верхней, открытой палубе, в конечном итоге Старшой, по Олькиной формулировке, тащил Молодого в каюту, тот отбрыкивался и кричал по-русски: «Я – Третий Рейх! Где вы были в сорок втором году?! Я – Третий Рейх!»
– Ты меня покинул. – Юлька надула губки.
– Нет, я только вышел подышать свежим воздухом.
– Почему без меня? – Она подлезла под руку, словно воробушек, устраивающийся в гнезде.
– Ты спала. Как ты себя чувствуешь?
– Не очень. Та смесь была, кажется, лишней.
– Которая?
– Кофейный ликер, водка и какой-то сок. И лайм.
– Черный русский.
– Как скажешь, милый, – вздохнула она. – Но он был явно лишний. Голова тяжелая.
– Ничего, это пройдет. Мы сейчас в гостиницу, на один день...
– И ночь? – Юлькина голова вынырнула из-под моей руки.
– И ночь, – кивнул я. – А потом берем машину, и вперед.
– А это очень нужно?
– Что?
– Ну, машину и вперед.
– Да, зайчик, очень. Во-первых, мне заказана статья. Во-вторых, я просто хочу видеть, где происходили события, которые собираюсь описать. Это же неизвестная война. Может быть, я даже книгу напишу!
– Ты? Книгу?
– А что? Сомневаешься?
– Ну... нет, просто ты не умеешь писать книги. Статьи – да, а книги – нет.
– Там будет видно. А вот и наши знакомые.
Из тех же дверей к борту вывалились две бледные тени былого великолепия. Очень зеленый Молодой и слегка синеватый Старшой. Молодой был еще и мокрый.
– Кошмар какой, – ужаснулась Юлька. – Вот кому плохо...
– Да, этим алкоголь и хорош, кому-то наутро всегда хуже, чем тебе...
– Хельсинки лучше, чем Стокгольм?
Шведская столица произвела на Юльку неизгладимое впечатление. Мы целый день бродили по узким улицам, серым набережным, пытались сфотографировать стремительное отражение в морской воде поезда, проносящегося по мосту, там, где он соприкасается с отражением трех корон на шпиле. Целый день для Стокгольма – это много и мало одновременно. Это передозировка от впечатлений, это море увиденного, странного, непонятного и одновременно притягательного. Смена караула – с барабанами, конями, гвардейцами, маршами. Викинги на каждом углу, кольца, кельтика, руника, рога, мечи. Музеи, удивительные пирожные в кафе с крепким, очень крепким кофе. Все перемешивается, стирается, запоминается заново. Остается только удивительное чувство усталости и удовольствия, когда ты, едва переставляя ноги, наконец, заходишь на белый, многоэтажный паром. Добредаешь до каюты... только для того, чтобы бросить вещи. Потому что паром – это уже совсем другой мир. Такой же огромный, как и тот, что снаружи. Исследовать, исследовать, исследовать...
– Хельсинки – это Хельсинки, – ответил я. – Как можно сравнивать города? Например, Стокгольм и Копенгаген. Или Хельсинки и Ленинград...
– Петербург, – поправила меня Юлька.
– Тем более. Хотя в названии – это каждому свое. Города, они разные все. Хельсинки не лучше и не хуже. Он просто другой. Это самое интересное в путешествии по морю. Есть возможность почувствовать разницу.
– Почему именно по морю?
– Потому что, когда едешь по суше, на автомобиле или поезде, местность вокруг тебя меняется плавно и города меняются вместе с ней. Незаметно. А по морю всё совсем иначе. Бац! И ты уже совсем в другом месте. Сразу чувствуется разница.
– Ты милый... – Юлька снова забралась ко мне под руку. – А что это за крепость?
– Свеаборг.
– Кто построил?
– Кто ее только не строил. Если не ошибаюсь, изначально строили, чтобы защитить шведский порт от русских, потом достраивали, чтобы защитить русский порт от шведов. В любом случае сооружение монументальное.
– Гранит?
– Да. Тут его полно. Через пролив – уже совсем другое дело. Там плитняк, колкий и классический для всей Европы. Замки, стены... Сплошной плитняк. По сравнению с гранитом мягкий камень.
– Почему так?
– Так получилось, – пожал я плечами. – Вопрос не ко мне, к природе. Финны этим обстоятельством уверенно воспользовались.
– В смысле?
Я кивнул в сторону могучих стен Свеаборга.
– Например, в военном смысле. Взять такую крепость можно только политическими методами.
– Переговорами?
– Вроде того. Политические средства ведения войны на самом деле очень подлая штука. Многие возмущаются ковровыми бомбометаниями, шахидами, газами, бактериями, противопехотными минами. Мол, жестокие, грязные методы ведения войны. При этом забывают про подкуп, предательство, шантаж, негласный договор. Политика. Сколько солдат положили свои жизни из-за чьего-то недалекого умишка и нечистых рук? Кто считал поражающую способность одного чемодана с деньгами? Или убойную силу вранья? Никто. А следовало бы. Судить в Гааге, запрещать, казнить за применение такого оружия массового поражения.
– Ты об этом тоже напишешь?
Я посмотрел на нее. Русые волосы развеваются на ветру, сжатые кулачки спрятаны в длинных рукавах свитера. Нахохлившийся на ветру воробушек.
– Я же не умею писать книги...
Юлька засмеялась.
– Ну, это я так сказала, просто чтобы тебя подразнить...
– Вот, значит, как. – Я сделал вид, что обиделся.
– Ну, ладно тебе!
Она ткнулась головой мне в грудь. Я воспользовался этим, обнял ее.
Мне по-прежнему казалось, что из той самой, семнадцатой, бойницы кто-то смотрит на меня через прорезь прицела.
Всё-таки на море очень сильный ветер. Он всегда высекает слезы...
2
«Держите, товарищи, порох сухим, возьмите свои клинки, готовьте коней к большим боевым походам...»
Из выступления Маршала Советского Союза С.М.Буденного к 20-летию Первой Конной, газета «Правда», 19 ноября 1939 г.
– Это не чья-либо злая воля, что география такая, какая она есть. Мы должны быть в состоянии блокировать вход в Финский залив. Если бы путь к Ленинграду не лежал вдоль вашего побережья, не было бы вообще нужды рассматривать вопрос об островах. Морская оборона основывается на недопущении доступа неприятельских сил в Финский залив. Это достигается посредством установления у входа в залив на обоих берегах береговых батарей. Если неприятельский флот проникнет сюда, оборона Финского залива станет невозможной. Вы спрашиваете, какая держава может напасть на нас? Англия или Германия. С Германией у нас хорошие отношения, но всё может измениться в этом мире... Я подозреваю, что вы не сможете оказаться в стороне от конфликта. Англия уже оказывает давление на Швецию, чтобы получить там базы. Аналогичным образом действует и Германия. Когда война между двумя этими державами окончится, флот победителя пойдет к Финскому заливу... Мы не можем передвинуть Ленинград, поэтому должна быть передвинута граница.
Сталин сделал паузу и внимательно посмотрел на финских делегатов. Паасикиви и Таннер, посланник Финляндии в СССР и министр финансов, также внимательно смотрели на него, и Сталин с удовлетворением понял, что их ответ будет в любом случае отрицательным. Он более всего опасался, что финны ни с того ни с сего примут советские условия, после чего любые действия со стороны СССР будут выглядеть странными. Не выступать же сразу с новыми требованиями... Но финны не согласятся. Ни в коем случае не согласятся.
Так и случилось – Сталин никогда не промахивался. Ожидания сбылись. Двадцать третьего октября, когда переговоры продолжились, Сталин, тщательно скрывая радость, выслушал ответное предложение финнов об обмене островов – Гогланда, Тютерсы, Сескара и Лавансаари, о переносе границы на Карельском перешейке на десять километров к северо-западу и о внесении изменений в существующий пакт о ненападении. Всё это выглядело как полумеры, и советская сторона заявила, что не может на них согласиться, ибо оговоренные накануне, четырнадцатого октября, предложения были минимальными.
– Вопрос о передаче территорий решается в Финляндии двумя третями голосов сейма, – сказал Паасикиви, бледный, понимающий, что решается в этот момент.
– Что ж... – сказал Сталин, и оспины на его лице как-то по-особому выделились, проявились, словно фотобумагу передержали в проявителе. – Что ж, вы получите больше чем две трети, плюс к этому учтите еще и наши голоса.
Все присутствующие прекрасно понимали, что означают эти слова. Понимали и ничего не могли изменить – с одной стороны, и не хотели изменить – с другой.
3
Воскобойников грыз московский ванильный сухарь и читал передовицу «Известий», когда в дверь купе постучали.
– Пожалуйста, – не отрываясь от газеты, буркнул Воскобойников. Сухарь был вкусный, поджаристый, такие он любил именно грызть, не размачивая в чае.
– Разрешите, товарищ полковой комиссар? Будем соседями...
Черноглазый лейтенант-летчик в новенькой форме, с рубиновыми кубиками в синих петлицах, смущенно топтался в проходе. В руке – еще более новый, чем форма, хромовый чемоданчик.
– Проходите, товарищ лейтенант, – Воскобойников шумно свернул газету и протянул попутчику руку. – Садитесь, пожалуйста. Воскобойников.
– Ивин, – отрекомендовался лейтенант и забросил на верхнюю полку свой чемоданчик. – Лейтенант Ивин.
Поезд дернулся и медленно пошел, задребезжала ложечка в стакане. За окном поплыл назад вокзальный дебаркадер, носильщики и провожающие на перроне, милая мороженщица, у которой Станислав Федорович купил зернистое сливочное, зажатое меж двух вафельных кружков.
– В Ленинград?
– Так точно, товарищ полковой комиссар, – сказал лейтенант, присаживаясь напротив.
– Получили назначение? Наверное, авиация Балтфлота?
Лейтенант замялся, и Воскобойников улыбнулся – само собой, подобные расспросы можно счесть подозрительными. Шпионы, шпионы. Однако молодец лейтенант, другой бы старшему по званию стал всё выкладывать, хвастаться.
– Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, это и так видно.
Ивин виновато улыбнулся.
Москва совсем незаметно осталась позади; за окном проносился заснеженный лес, потом пошли поля, деревенька, переезд с замершей перед шлагбаумом «эмкой»... В дверь деликатно просунулся проводник:
– Может, чайку, товарищи командиры? Или что покрепче желаете?
– Не волнуйтесь, товарищ, у нас с собой есть, – сказал Воскобойников. – Стаканчики только принесите, пожалуйста. А вот чайку через часок примерно неплохо будет. Так, товарищ лейтенант?
Не дожидаясь ответа Ивина, Воскобойников раскрыл свой баульчик и достал оттуда бутылку коньяка, пару пива и пергаментные кулечки с копченой колбасой, огурчиками и бутербродами. Лейтенант полез было на верхнюю полку за своими вещами, но Воскобойников остановил его:
– Приберегите, товарищ лейтенант, потом будет очень кстати. Ехать долгонько... А у меня и так столько, что одному не съесть. Жена собирала, сами понимаете. Хотя вы-то небось холостой...
Про жену Воскобойников соврал – собирал он всё сам, не было у него жены. Для чего соврал? Для уюта, что ли. Пускай молодой летчик позавидует политработнику в чине полкового комиссара, о котором супруга так вот мило позаботилась. Глядишь, сам скоро женится... Женится-женится, красавец вон какой, у таких проблем не бывает... Герой-орел. Воскобойников разлил коньяк в принесенные проводником стаканчики и подвинул один к лейтенанту.
– За что выпьем, товарищ лейтенант?
– За ваше здоровье, товарищ полковой комиссар, – сказал тот.
– Да бросьте вы. Что это мы, как на плацу, званиями тарахтим... Меня зовут Станислав Федорович. А вас?
– Сергей. – Лейтенант смущенно повертел стаканчик в пальцах.
– Вот за знакомство и выпьем. И давайте без этого вашего «полкового комиссара»... Станислав Федорович, не забывайте.
Через четверть часа расхрабрившийся от выпитого лейтенант уже вовсю рассказывал, как он будет летать на «И-16», что он был одним из лучших курсантов и теперь обязательно станет одним из лучших истребителей в полку, и о том, что собирается жениться, но прежде обживется в части, а невеста его, между прочим, актриса, в Театре юного зрителя работает... Вот и жена будущая, подумал Воскобойников, будет огурчики и коньячок собирать... если будешь ты, товарищ лейтенант Ивин, живой. После всего. Служил бы ты, брат, на Дальнем Востоке или в Туркестане, всё бы у тебя сложилось хорошо, а теперь – не знаю, брат, не знаю...