Страница:
– А как твои девушки? – спросила она.
В двадцать один год Винсен был очень привлекательным юношей. Высокие скулы, волевой подбородок, мужественный взгляд серых глаз смягчали густые черные ресницы. В нем уже проступала отцовская элегантность, умение блистать, а мальчишеская озорная улыбка придавала ему еще больше очарования.
– Зачем множественное число? В моем сердце только одна девушка, – неожиданно ответил он.
– Это Магали? Платоническая любовь? У вас любовь по переписке? Ты засыпаешь ее пламенными посланиями?
Мари смеялась, а он только покачал головой.
– Не только это. Один раз она приезжала в Париж.
– В самом деле?
– Ален устроил. Он купил ей билет на поезд. Мари расхохоталась: идеи брата всегда радовали ее.
– Откуда такая щедрость?
– Если честно, по-моему, он мстит. В прошлом месяце папа ездил в Валлонг, и Ален до сих пор зол на него. Подробностей не знаю, но, похоже, скандал был грандиозный.
– Зачем только мама показала ему масло? Бедняжка, она такая глупая…
– Ну что ты, Ален прекрасно знал, что она так сделает! И через нее он сможет оповестить всю семью.
Привязанность Винсена к кузену оставалась прежней, и даже Шарль ничего не мог с этим поделать.
– Дело было так, – продолжал он. – Ален позвонил и сказал, что дарит Магали путешествие в столицу. Велел мне встретить ее на вокзале и показать Эйфелеву башню.
– И?
– Два сказочных дня. Приятель с факультета уступил мне свою комнату.
– Ты спал с ней?
– Да…
Казалось, воспоминание взволновало его: он отвернулся, и его затуманенный взгляд затерялся где-то у Дворца правосудия.
– Влюбленный мужчина – это так мило, – сказала Мари, беря Винсена за руку.
– Мило? Не все так считают, этого-то я и боюсь!
«Боюсь» – это было верное слово. Если в глазах Винсена Магали обладала всеми достоинствами, то наивно было думать, будто его семья сможет ее принять. А он как раз серьезно задумывался о будущем.
– Ты ведь знаешь папу. Он наведет о ней справки. Узнает, как она зарабатывает на жизнь, что она убирается в чужих домах…
Эта мысль пугала его. Девушка из бедной семьи, Магали была лишь крестницей кухарки и в пятнадцать лет оставила школу, чтобы работать. Смелая, веселая, с живым умом, она всему радовалась, ни на что не жаловалась, но этого недостаточно, чтобы Морваны приняли ее.
– Это твое дело, ты совершеннолетний, – напомнила Мари.
Она остерегалась толкать его на бунт. Винсен отличался от нее и Алена: он не был бунтарем. И потом, ему придется бороться не с глупой Мадлен, а с агрессивным Шарлем. А может, даже и с Кларой: при всей ее либеральности она вряд ли одобрит мезальянс. Горничная или служанка – нет, этот номер не пройдет.
– Не обязательно предавать семью огню и мечу прямо сейчас, – медленно проговорила она. – Подожди, проверь себя, вас обоих. Влюбленность часто оказывается иллюзией. Поверь мне на слово.
Снова повернувшись к ней, он внимательно посмотрел на нее.
– Мари, ты несчастлива?
– Конечно же, счастлива. У меня есть Сирил. Когда-нибудь у меня все получится и в зале суда!
Она скрывала подробности о своей личной жизни, о коротких беспорядочных связях и разочарованиях. В каждом мужчине она видела лишь охотника за приданым, но никак не влюбленного. Она знала, что не слишком красива, но молодость и элегантность еще несколько лет смогут заменять красоту. И вообще, духом независимости она отпугивала многих молодых людей. Слишком свободная, слишком целеустремленная, слишком умная – полная противоположность образу женщины, который навязывал кинематограф.
– Мне бы не хотелось, чтобы Сирил был единственным сыном, – вдруг объявила она. – Избалованные дети вырастают такими эгоистами…
Они понимающе и весело взглянули друг на друга. Годы, проведенные во время войны в Валлонге, навсегда сплотили их. Сначала речь шла просто о шестерых беззаботных кузенах. Пока не погибла Бет. Тогда они превратились в пятерых обеспокоенных подростков, связанных переживаниями общих бед. Они были неделимы в желании защититься от мира взрослых, на который обрушились все эти смерти. Этот период научил их любви и уважению друг к другу и научил понимать друг друга без слов.
– Мари, я всегда на твоей стороне! Даниэль тоже, я уж не говорю про Алена! И даже Готье. Не его вина, что он любимчик Мадлен. Ведь это она его выбрала. В общем, я хочу сказать, что есть четверо людей, на которых ты можешь полностью положиться. Поняла?
До этого времени старшей была она, мальчики слушались ее, она судила их детские ссоры, навязывала им свою волю. А теперь, став молодыми мужчинами, они были готовы защищать ее. Это было трогательно, и она разволновалась. Подавшись вперед, Винсен покровительственно и уверенно смотрел на нее серыми глазами, и вдруг ее кольнуло удивительное сходство кузена с Шарлем. Даже его любовь к Магали сильно напоминала страсть Шарля к Юдифи. Сам того не замечая, он шел по стопам отца, он был верен себе, как будто по-другому жить не мог.
– Вы у меня четыре мушкетера! Это так хорошо! – улыбнулась она.
Она пыталась шутить, значит, ему удалось успокоить ее.
– Если захочешь родить Сирилу братика или сестренку, то крестным буду я. С Алена хватит! – решительно заявил он, придавая большой вес своим словам.
– Ну что же, ловлю тебя на слове. Это уже решено. Он, вздрогнув, посмотрел на нее: она была серьезна.
– Ты сама непредсказуемость, но все равно поздравляю тебя и повторяю требование.
– Согласна, Ваша честь.
Когда-нибудь Винсен будет носить этот высокий титул, и он улыбнулся. Он вдруг подумал, не для того ли Мари выбрала профессию адвоката, чтобы к ней обращались «мэтр». Она была способна на это, она была на все способна, ее очередная беременность – тому подтверждение, ведь об отце ребенка опять не будет речи. Мадлен позеленеет от злости, и даже сама Клара может не понять то, что для Мари не существует правил приличия. Но никто больше не будет пытаться пристроить ее замуж, это было ясно.
VI
В двадцать один год Винсен был очень привлекательным юношей. Высокие скулы, волевой подбородок, мужественный взгляд серых глаз смягчали густые черные ресницы. В нем уже проступала отцовская элегантность, умение блистать, а мальчишеская озорная улыбка придавала ему еще больше очарования.
– Зачем множественное число? В моем сердце только одна девушка, – неожиданно ответил он.
– Это Магали? Платоническая любовь? У вас любовь по переписке? Ты засыпаешь ее пламенными посланиями?
Мари смеялась, а он только покачал головой.
– Не только это. Один раз она приезжала в Париж.
– В самом деле?
– Ален устроил. Он купил ей билет на поезд. Мари расхохоталась: идеи брата всегда радовали ее.
– Откуда такая щедрость?
– Если честно, по-моему, он мстит. В прошлом месяце папа ездил в Валлонг, и Ален до сих пор зол на него. Подробностей не знаю, но, похоже, скандал был грандиозный.
– Зачем только мама показала ему масло? Бедняжка, она такая глупая…
– Ну что ты, Ален прекрасно знал, что она так сделает! И через нее он сможет оповестить всю семью.
Привязанность Винсена к кузену оставалась прежней, и даже Шарль ничего не мог с этим поделать.
– Дело было так, – продолжал он. – Ален позвонил и сказал, что дарит Магали путешествие в столицу. Велел мне встретить ее на вокзале и показать Эйфелеву башню.
– И?
– Два сказочных дня. Приятель с факультета уступил мне свою комнату.
– Ты спал с ней?
– Да…
Казалось, воспоминание взволновало его: он отвернулся, и его затуманенный взгляд затерялся где-то у Дворца правосудия.
– Влюбленный мужчина – это так мило, – сказала Мари, беря Винсена за руку.
– Мило? Не все так считают, этого-то я и боюсь!
«Боюсь» – это было верное слово. Если в глазах Винсена Магали обладала всеми достоинствами, то наивно было думать, будто его семья сможет ее принять. А он как раз серьезно задумывался о будущем.
– Ты ведь знаешь папу. Он наведет о ней справки. Узнает, как она зарабатывает на жизнь, что она убирается в чужих домах…
Эта мысль пугала его. Девушка из бедной семьи, Магали была лишь крестницей кухарки и в пятнадцать лет оставила школу, чтобы работать. Смелая, веселая, с живым умом, она всему радовалась, ни на что не жаловалась, но этого недостаточно, чтобы Морваны приняли ее.
– Это твое дело, ты совершеннолетний, – напомнила Мари.
Она остерегалась толкать его на бунт. Винсен отличался от нее и Алена: он не был бунтарем. И потом, ему придется бороться не с глупой Мадлен, а с агрессивным Шарлем. А может, даже и с Кларой: при всей ее либеральности она вряд ли одобрит мезальянс. Горничная или служанка – нет, этот номер не пройдет.
– Не обязательно предавать семью огню и мечу прямо сейчас, – медленно проговорила она. – Подожди, проверь себя, вас обоих. Влюбленность часто оказывается иллюзией. Поверь мне на слово.
Снова повернувшись к ней, он внимательно посмотрел на нее.
– Мари, ты несчастлива?
– Конечно же, счастлива. У меня есть Сирил. Когда-нибудь у меня все получится и в зале суда!
Она скрывала подробности о своей личной жизни, о коротких беспорядочных связях и разочарованиях. В каждом мужчине она видела лишь охотника за приданым, но никак не влюбленного. Она знала, что не слишком красива, но молодость и элегантность еще несколько лет смогут заменять красоту. И вообще, духом независимости она отпугивала многих молодых людей. Слишком свободная, слишком целеустремленная, слишком умная – полная противоположность образу женщины, который навязывал кинематограф.
– Мне бы не хотелось, чтобы Сирил был единственным сыном, – вдруг объявила она. – Избалованные дети вырастают такими эгоистами…
Они понимающе и весело взглянули друг на друга. Годы, проведенные во время войны в Валлонге, навсегда сплотили их. Сначала речь шла просто о шестерых беззаботных кузенах. Пока не погибла Бет. Тогда они превратились в пятерых обеспокоенных подростков, связанных переживаниями общих бед. Они были неделимы в желании защититься от мира взрослых, на который обрушились все эти смерти. Этот период научил их любви и уважению друг к другу и научил понимать друг друга без слов.
– Мари, я всегда на твоей стороне! Даниэль тоже, я уж не говорю про Алена! И даже Готье. Не его вина, что он любимчик Мадлен. Ведь это она его выбрала. В общем, я хочу сказать, что есть четверо людей, на которых ты можешь полностью положиться. Поняла?
До этого времени старшей была она, мальчики слушались ее, она судила их детские ссоры, навязывала им свою волю. А теперь, став молодыми мужчинами, они были готовы защищать ее. Это было трогательно, и она разволновалась. Подавшись вперед, Винсен покровительственно и уверенно смотрел на нее серыми глазами, и вдруг ее кольнуло удивительное сходство кузена с Шарлем. Даже его любовь к Магали сильно напоминала страсть Шарля к Юдифи. Сам того не замечая, он шел по стопам отца, он был верен себе, как будто по-другому жить не мог.
– Вы у меня четыре мушкетера! Это так хорошо! – улыбнулась она.
Она пыталась шутить, значит, ему удалось успокоить ее.
– Если захочешь родить Сирилу братика или сестренку, то крестным буду я. С Алена хватит! – решительно заявил он, придавая большой вес своим словам.
– Ну что же, ловлю тебя на слове. Это уже решено. Он, вздрогнув, посмотрел на нее: она была серьезна.
– Ты сама непредсказуемость, но все равно поздравляю тебя и повторяю требование.
– Согласна, Ваша честь.
Когда-нибудь Винсен будет носить этот высокий титул, и он улыбнулся. Он вдруг подумал, не для того ли Мари выбрала профессию адвоката, чтобы к ней обращались «мэтр». Она была способна на это, она была на все способна, ее очередная беременность – тому подтверждение, ведь об отце ребенка опять не будет речи. Мадлен позеленеет от злости, и даже сама Клара может не понять то, что для Мари не существует правил приличия. Но никто больше не будет пытаться пристроить ее замуж, это было ясно.
VI
Валлонг, 1954
На кухонном столе, на видном месте, лежал конверт, предназначенный для Магали. Пунктуальный Жан-Реми в конце каждого месяца оставлял ей жалованье, и ей не приходилось напоминать ему об этом. Два раза в неделю она приходила на мельницу и с удовольствием работала у такого приятного хозяина, а такими были не все, далеко не все!
Она оттирала скипидаром заляпанный краской пол, но не прикасалась к картинам и мольберту; беспорядочно разбросанные рисунки она тоже не трогала.
Жан-Реми работал, а она тихонько поднималась на второй этаж, убиралась в спальне, маленьком кабинете, огромной ванной, гладила белье. Потом так же тихо спускалась на кухню и до блеска вычищала ее. Зачастую художник, просунувшись в дверь, просил подать чаю и непременно приглашал на чашечку Магали. Она очень ценила его галантность и то, что он общался с ней на равных, а не как со служанкой. Она часто благодарила его за это, но он только возводил глаза к небу.
Жан-Реми расспрашивал Магали о жизни, и девушка понемногу делилась с ним своими секретами. А художник интересовался, как идут дела с Винсеном.
Она убирала в кладовку щетку и половую тряпку и слышала, как он ставил на кухне чайник:
– В такую жару только чай может утолить жажду! Только безумные люди пьют ледяной оранжад. Магали, хотите попробовать моего пирога? Этот рецепт я привез из Англии…
С обезоруживающей улыбкой он протянул ей изящную фарфоровую тарелку с несколькими кусочками.
– Сядьте же, наконец, – потребовал он. – Вы и так сделали из моей кухни дворец!
Он знал, что больше всего Магали нравилось наводить порядок именно здесь, она любила расставлять в посудном шкафу медную утварь, хрусталь и изысканный фаянс. Мельница до мельчайших деталей была обставлена с тонким вкусом. Из каждой поездки Жан-Реми привозил драпировки, лампы, безделушки и для каждой вещицы находил идеальное место. Этим летом он много путешествовал по Европе, и Магали, пользуясь случаем, отмыла дом сверху донизу.
– Сегодня у меня будет ужасный вечер, – с легкой улыбкой сказал он. Через стол он протянул ей приглашение. Он трижды под разными предлогами отказывался от визита, но в четвертый раз отказываться было неприлично.
– Прием у мадам Морван? Вот повезло!
Эти слова сами вырвались, и Магали прикусила губу – Жан-Реми засмеялся.
– Когда вы станете членом их семьи, я буду ходить туда с большей охотой. Пока же, если хотите, могу передать Винсену записочку…
Он был настолько мил, что даже не смутил ее, но она, покачав головой, отказалась. С Винсеном они виделись почти каждый день: иногда, если это было днем, устраивали пикники, по вечерам – романтические прогулки. Он клятвенно заверял, что поговорит с отцом до конца каникул, и она с тревогой ждала результатов этого разговора. Насколько ей было известно, Шарль Морван-Мейер был опасным человеком. А тетушка Одетта еще больше нагоняла на нее страх. «Никогда он не позволит своему сыну жениться на такой девушке, как ты. О чем ты думаешь? Проснись! Когда он все узнает, вам обоим достанется. Парню он устроит взбучку, а тебя оставит на закуску!»
Магали знала, что Одетта права, но все равно надеялась. Винсен клятвенно обещал, что найдет решение, он не хочет еще целый год прожить без нее, не хочет, чтобы она работала служанкой. Она терпеливо ждала и разумом понимала, что надо дорожить тем, что имеешь.
– Пойду переодеваться, спасибо за чай, – вставая, сказал Жан-Реми.
У него была привычка благодарить ее, даже если он все сделал сам. Они обменялись привычным рукопожатием, и он вышел из кухни. К девушке художник относился очень хорошо, да и быть с ней приветливым не составляло труда. Поначалу он находил ее просто красивой, честной, но с хитринкой, потом начал жалеть: ведь впереди ее наверняка ждало столько неприятностей. Только юная невинная девушка, как она, может думать, будто Морваны примут ее с распростертыми объятиями. А пока, слушая ее рассказы о Винсене, Жан-Реми думал об Алене.
Стоя перед большим зеркалом в ванной, он размышлял, как воспримет его визит молодой человек. Они не виделись несколько недель, Ален никак не давал о себе знать – не позвонил, не написал, – и терпение Жана-Реми иссякло. Было непонятно, почему Ален не хочет приходить на мельницу во время приездов семьи: ведь теперь он уже совершеннолетний. Разумеется, никто не знает об их истинных отношениях, но можно ведь просто так встречаться, как добрые друзья.
– Что же надеть? – вертясь перед зеркалом, раздумывал он.
Большой платяной шкаф занимал всю стену ванной комнаты; открыв дверцы, Жан-Реми придирчиво осмотрел свой гардероб. Художник любил красивую одежду и всегда тщательно выбирал ее по ткани, покрою и цвету.
– С этими людьми не стоит слишком фантазировать.
Нет, надо было отказаться от приглашения, придумать очередную отговорку, но жгучее желание увидеть Алена оказалось сильнее. Да и любопытно взглянуть на Валлонг.
– Наконец-то я смогу увидеть, каков он дома!
До конца лета ему только и остается, что представлять его. Поездки по Европе лишь немного развеяли Жана-Реми, ему не удалось даже как следует поработать: все его мысли были заняты Аленом. Визит к нему может выглядеть как бесцеремонность, но всегда можно сослаться на невозможность отказать Кларе. Или же наговорить какой-нибудь вздор по поводу добрососедских отношений.
«А ведь на самом деле ты испугался…» Испугался, что Ален плохо примет его, рассердится и больше вообще к нему не придет, – на это он был способен. В нерешительности Жан-Реми подумал даже, а не лучше ли отослать Кларе огромный букет роз с извинениями.
Закрыв глаза, Мари полулежала в кожаном кресле «Трансат»[15]. На ней было свободное крепдешиновое платье, скрывавшее живот. На шестом месяце беременности она стала быстро уставать. Тем более что перед летними каникулами в конторе у Шарля она много работала: хотела реабилитироваться после провала в суде.
Чуть поодаль, под платанами, Винсен и Ален учили маленького Сирила играть в петанк[16] пока еще с пластиковыми шарами. Ален так нежно относился к своему племяннику и крестнику, что Мари изумлялась. Она никогда не думала, что ее брат, этот асоциальный тип, может так любить детей.
– Все уже решено? Крестным будет Винсен?
Открыв глаза, она увидела Готье, тот протягивал ей стакан мятной воды.
– Хочешь пить?
– Да. Большое спасибо. Извини, но Винсен первый попросился в крестные.
Она жадно выпила стакан ледяного напитка, Готье сел рядом на траву.
– Вечером опять какие-то гости, надо переодеться, – вздохнул он.
– Пусть бабушка развлекается, она обожает принимать гостей. Кого она пригласила сегодня?
– Кастекса, он приехал в Авиньон на каникулы, и какого-то известного художника, он живет тут, неподалеку.
Подошел Ален, держа Сирила на руках: ребенок доверчиво уткнулся в его плечо.
– Можно я выкупаю и накормлю его? – спросил Ален.
– Я помогу тебе, – сказал Винсен.
– О каком художнике вы здесь говорили? – поинтересовался Ален, гладя светлые локоны малыша.
– Жан-Реми Бержер… Клара все лето звала его, и он наконец почтит нас своим присутствием… Зимой я был на его выставке, – добавил Винсен. – Он талантливый и очень приятный человек. Я даже подозреваю, что бабушка припасла его для тебя, Мари…
Он рассмеялся. Мари и Готье подхватили смех, а Ален молча пошел к дому. Из окна второго этажа Мадлен плаксивым голосом позвала Готье. Тот с недовольной гримасой ответил, что уже идет.
– У нее сломался замок на шкатулке с украшениями. Она думает, что у меня талант слесаря! – объяснил он.
– Это верно, – усмехнулась Мари, – у тебя получится, ты ведь будущий хирург…
Шутка не рассмешила Готье – он нахмурился.
– Даниэль куда лучше меня разбирается в таких делах, лучше бы он пошел. Кстати, где он?
– В кабинете отца, – ответил Винсен, – они там с обеда сидят. Шарль решил поговорить с сыном о будущем, и похолодевший Даниэль пошел за ним, зная, что свои мысли ему высказать не дадут.
– Если он не станет лучшим выпускником Политехнической школы, отец его убьет, – задумчиво сказал Винсен с грустной улыбкой.
Спорить с отцом было по-прежнему трудно, хотя они стали взрослыми, и Винсену становилось не по себе при мысли о предстоящем разговоре относительно Магали. Если Шарль разозлится по-настоящему, если ответит категорическим отказом, то Винсен пойдет на ссору с ним – а это безрадостная перспектива. Но отказаться от Магали было просто невозможно.
– Тебя что-то тревожит? – заметила наблюдавшая за ним Мари.
– Тебе кажется, – ответил он.
Он не хотел жаловаться: у нее-то всегда хватало смелости противостоять всем. Мадлен, Шарлю, Кларе, она не боялась вступать с ними в конфликт и жить так, как хочет.
– Надо переодеться, – сказала она, вставая.
Винсен подал руку, и она с легкой улыбкой приняла ее: забота кузена была трогательной.
Жан-Реми вышел из черного «Хочкисса» и, захлопнув дверцу, залюбовался фасадом. Так вот каков Валлонг: дом большой – и гораздо красивей, чем он его представлял – с голубыми ставнями, плоской розовой кровлей и белоснежными стенами, на которых выделялись балкончики из кованого железа. Изысканное сочетание роскоши и процветания, создававшее ощущение достатка и спокойствия.
На крыльце раздались голоса, и сияющая Клара появилась в чесучовом платье цвета слоновой кости. Она с улыбкой шла к нему навстречу, радуясь, что, наконец, принимает его у себя. После короткого обмена любезностями она представила ему членов семьи: Мадлен показалась ему толстой неинтересной женщиной, а руку Шарля он пожал с интересом. Ален столько рассказывал о дяде, что можно было заранее испытывать к нему неприязнь, но Жан-Реми представлял себе совсем не такого человека, каким оказался Шарль. Ален говорил о нем: «Отвратительный, высокомерный, холодный». Но не упомянул о безукоризненной элегантности, удивительных светло-серых глазах и низком волнующем голосе.
Клара провела их через дом и вывела на патио, где обычно вся семья собиралась на аперитив. Все подошли поприветствовать его: Мишель Кастекс, Винсен, Даниэль, Мари, – Ален чуть помешкал и подошел последним. Он кивнул и совершенно равнодушно пробормотал:
– Очень приятно…
Он целые дни проводил на воздухе, на солнце, и загар делал его еще желаннее; Жан-Реми с трудом отвел взгляд от молодого человека и повернулся к Кларе: она предлагала напитки. Взяв с подноса мартини, Жан-Реми вдруг почувствовал неловкость. Зачем он приехал сюда, в семью Алена? Что за неуместное любопытство побуждает его подсматривать? А если юноша никогда этого не простит ему?
– Моей матери очень нравится ваше творчество, – сказал Шарль, садясь рядом с Жаном-Реми. – Вы могли бы показать мне ваши картины? Я хотел бы сделать ей подарок на день рождения…
Их взгляды встретились, и Жан-Реми почувствовал, что Шарль, несмотря на свою холодность, умеет очаровывать собеседников. Конечно же, профессиональное качество адвокатов.
– С большим удовольствием, – согласился художник.
Но он твердо решил никогда не принимать его на мельнице. Не могло быть и речи о каком-либо общении с человеком, которого Ален ненавидел. По крайней мере, так художник понял из его обрывистых рассказов. У него сложилось впечатление, что причиной этой неприязни послужила чрезмерная придирчивость Шарля к племяннику, но в особенности – недостаток родительской любви. Лишившись отца в тринадцать лет, совершенно не понятый матерью, Ален, конечно же, стремился сблизиться с дядей, брать с него пример, однако натолкнулся на непроницаемую стену отчуждения. Хуже того, дядя не только не принимал всерьез его сельскохозяйственные затеи, но и вообще презирал племянника, как ни на что не годного. Без поддержки Клары он был бы совершенно одинок в своей семье. Да, у Алена были причины чувствовать себя неуютно и невзлюбить того, кто им так пренебрег.
Жан-Реми осторожно огляделся. Пятеро кузенов сидели рядом с диваном-качалкой и вполголоса разговаривали: было видно, что между ними уже давно установилось полное взаимопонимание. Ален повернулся спиной, опираясь плечом на нелепую пальму, и рассказывал что-то забавное: все улыбались. Он отличался от того человека, которого знал Жан-Реми, был моложе и веселее. Какой же из двух Аленов настоящий? Винсен тоже казался беззаботным, а ведь он мучился из-за своей маленькой Магали. Неужели, находясь в кругу семьи, эти молодые люди так притворялись?
– Прошу всех к столу, – объявила Клара. – Предупреждаю, меню очень простое!
Но ее довольный вид говорил как раз об обратном: она полдня провела на кухне и вместе с Одеттой готовила замысловатые блюда. Гостей рассадили по местам, Жан-Реми оказался слева от Клары и довольно далеко от Алена, так что мог спокойно его разглядывать.
– …тогда вы непременно должны попробовать это оливковое масло. Оно великолепно! Конечно, Ален мой внук, но это действительно отличный продукт.
Клара ждала ответа, и Жан-Реми, откашлявшись, поспешно сказал:
– Да? Долина Бо очень благоприятна для оливок… Но не все юные парижане могут заниматься сельским хозяйством! Говорят, что только старики опытны, но молодежь тоже способна на многое!
Довольная, что встретила понимание, Клара ослепительно улыбнулась художнику. Все Морваны были очаровательны: даже Клара, несмотря на возраст, была неотразима. Она была волевая, сильная женщина и в своем клане была диктатором.
– Нас очень удивило его решение, – оживленно продолжала она, – его призвание, я бы так сказала… В пятнадцать лет он уже знал, чего хочет, это просто поразительно! Тем более, он единственный в семье, кто имеет склонность к земледелию.
Получив благовидный предлог посмотреть на Алена, Жан-Реми впервые за вечер встретился с ним взглядом. Увидев это лицо, которое он так хорошо знал, эту бесконечную любовь к бабушке в его глазах, он улыбнулся от нахлынувших чувств.
– А я мечтала о другом будущем для сына, – заявила Мадлен и отправила в рот очередной кусок.
– У каждого свои возможности, – иронично заметил Шарль. – И ваш сын смог найти себя в низшем сословии…
От его резкого замечания в разговоре возникла пауза. Ален, не отвечая Шарлю, поигрывал ножом, а Мадлен добавила:
– К счастью, мой младший сын заканчивает медицинский факультет…
Неожиданно для всех Готье продолжил:
– А твоя дочь – адвокат! Или ты забыла?
Пораженная его дерзостью, Мадлен уставилась на него, и Клара, чтобы отвлечь внимание, вдруг закашлялась. Ален лишь презрительно взглянул на мать и продолжал говорить с Винсеном. Вежливый хозяин, Шарль пришел на помощь Кларе и завязал разговор об Утрилло[17]: недавно он приобрел картину этого художника. Шарлю не очень-то и хотелось поддерживать разговор, он явно скучал, но отличное образование позволяло ему говорить на любую тему, не особенно задумываясь над словами. Жан-Реми очень хотел возразить ему, заставить пожалеть об отвратительной фразе в адрес Алена, но он сдержался. Он даже порассуждал об импрессионистах и их влиянии на живопись, он, наконец, блестяще сыграл роль художника, чего от него так долго ждали, и совершенно очаровал Клару. Раза два-три в разговор вступала Мари, сидевшая по левую руку от него, она высказывала интересные мысли, но они иногда звучали слишком категорично. Молодая женщина оказалась такой, какой ее и представлял себе Жан-Реми: эта старшая независимая сестра, которую Ален безгранично любил, была некрасива, но своеобразна, ее характер очень напоминал характер Клары. С другого конца стола в разговор вмешался Винсен, и беседа стала общей. Поговорили о коллекциях, которые Шарль после войны возвращал законным владельцам; в тех процессах он бесстрашно обличал тогдашнее правительство. Из-за этих тяжб с государством он приобрел некоторые познания о произведениях искусства и их стоимости. Однако говорил он об этом очень сдержанно, как и обо всем остальном, касавшемся того периода, когда еврейский вопрос был для него больным вопросом. Клара заговорила о заоблачных ценах на полотна кубистов, и Мишель Кастекс, воспользовавшись этим, рассказал несколько забавных историй о спорах из-за наследства, когда неправильно оценивали стоимость картин.
– Спекулировать живописью гораздо опасней, чем играть с ценными бумагами на изменении биржевого курса, – сказал он в заключение.
Клара, все это время рассеянно слушавшая его, заразительно засмеялась.
– В бизнесе не бывает случайностей! – сказала она. – Имея ум, можно всегда выкрутиться.
Старый нотариус озорно посмотрел на нее с нескрываемым восхищением. Клара мастерски жонглировала ценными акциями, он знал это как никто другой.
После десерта вернулись на патио: Одетта подала туда кофе и спиртное. Ночь была прекрасна, в воздухе плавал аромат лаванды, вокруг фонарей вились тучи насекомых.
– Обожаю Валлонг, – в восторге вздохнула Клара. Фраза была самая обычная, но она тут же раскаялась в сказанном и обеспокоенно взглянула на Шарля.
– Увы! Здесь были и трагедии! – добавила она для Жана-Реми. Ален рассказывал о самоубийстве отца, об аресте тети, но художнику не полагалось об этом знать, и он не стал выдавать себя.
– Прекрасный дом, – только и сказал он. – Я понимаю, почему вы его любите.
Глотнув арманьяка, он огляделся: Мишель Кастекс вяло беседовал с Мадлен, а молодежь снова собралась вместе. Мари гордо сидела среди братьев и кузенов, она не пыталась скрыть будущее материнство, безразличная к условностям и мнению гостей, и в этом была поистине прекрасна. Шарль с отрешенным видом стоял в стороне, и, казалось, был полностью погружен в свои мысли. За весь вечер он не сказал ни слова Алену: несмотря на все усилия Клары, Шарль так и не смирился с тем, что оливковое масло носит его имя.
«Как он живет в такой атмосфере все лето? Зачем он сидит с дядей за одним столом? Наверное, чтобы просто побыть с кузенами…»
Днем – понятно. Но ночью? Что удерживало его по ночам, почему он сидел в Валлонге, в то время как Жан-Реми на мельнице сходил с ума от одиночества? Вдруг художник испугался, что после сегодняшнего вечера больше никогда не увидит Алена. До сих пор молодой человек сам решал, где и когда им встречаться; непредсказуемый и неуловимый, он в любую минуту мог положить конец их связи, в которую с такой неохотой вступил. Если ему и нужен был мужчина, то скорее умозрительно, чем реально в постели – достаточно было взглянуть на него, чтобы это понять. В нем не было ничего женственного, наоборот, это был молодой самец, который оттачивал когти.
«Ему всего двадцать два, он не знает себя, не знает, кого он на самом деле любит».
Эта мысль была болезненна, и Жану-Реми снова стало не по себе. Он решил, что пора уходить, и тепло поблагодарил Клару и Шарля. Потом попрощался со всеми за руку, стараясь не глядеть на Алена, и с большим удивлением услышал, как тот, опередив бабушку, сказал:
– Я вас провожу.
На кухонном столе, на видном месте, лежал конверт, предназначенный для Магали. Пунктуальный Жан-Реми в конце каждого месяца оставлял ей жалованье, и ей не приходилось напоминать ему об этом. Два раза в неделю она приходила на мельницу и с удовольствием работала у такого приятного хозяина, а такими были не все, далеко не все!
Она оттирала скипидаром заляпанный краской пол, но не прикасалась к картинам и мольберту; беспорядочно разбросанные рисунки она тоже не трогала.
Жан-Реми работал, а она тихонько поднималась на второй этаж, убиралась в спальне, маленьком кабинете, огромной ванной, гладила белье. Потом так же тихо спускалась на кухню и до блеска вычищала ее. Зачастую художник, просунувшись в дверь, просил подать чаю и непременно приглашал на чашечку Магали. Она очень ценила его галантность и то, что он общался с ней на равных, а не как со служанкой. Она часто благодарила его за это, но он только возводил глаза к небу.
Жан-Реми расспрашивал Магали о жизни, и девушка понемногу делилась с ним своими секретами. А художник интересовался, как идут дела с Винсеном.
Она убирала в кладовку щетку и половую тряпку и слышала, как он ставил на кухне чайник:
– В такую жару только чай может утолить жажду! Только безумные люди пьют ледяной оранжад. Магали, хотите попробовать моего пирога? Этот рецепт я привез из Англии…
С обезоруживающей улыбкой он протянул ей изящную фарфоровую тарелку с несколькими кусочками.
– Сядьте же, наконец, – потребовал он. – Вы и так сделали из моей кухни дворец!
Он знал, что больше всего Магали нравилось наводить порядок именно здесь, она любила расставлять в посудном шкафу медную утварь, хрусталь и изысканный фаянс. Мельница до мельчайших деталей была обставлена с тонким вкусом. Из каждой поездки Жан-Реми привозил драпировки, лампы, безделушки и для каждой вещицы находил идеальное место. Этим летом он много путешествовал по Европе, и Магали, пользуясь случаем, отмыла дом сверху донизу.
– Сегодня у меня будет ужасный вечер, – с легкой улыбкой сказал он. Через стол он протянул ей приглашение. Он трижды под разными предлогами отказывался от визита, но в четвертый раз отказываться было неприлично.
– Прием у мадам Морван? Вот повезло!
Эти слова сами вырвались, и Магали прикусила губу – Жан-Реми засмеялся.
– Когда вы станете членом их семьи, я буду ходить туда с большей охотой. Пока же, если хотите, могу передать Винсену записочку…
Он был настолько мил, что даже не смутил ее, но она, покачав головой, отказалась. С Винсеном они виделись почти каждый день: иногда, если это было днем, устраивали пикники, по вечерам – романтические прогулки. Он клятвенно заверял, что поговорит с отцом до конца каникул, и она с тревогой ждала результатов этого разговора. Насколько ей было известно, Шарль Морван-Мейер был опасным человеком. А тетушка Одетта еще больше нагоняла на нее страх. «Никогда он не позволит своему сыну жениться на такой девушке, как ты. О чем ты думаешь? Проснись! Когда он все узнает, вам обоим достанется. Парню он устроит взбучку, а тебя оставит на закуску!»
Магали знала, что Одетта права, но все равно надеялась. Винсен клятвенно обещал, что найдет решение, он не хочет еще целый год прожить без нее, не хочет, чтобы она работала служанкой. Она терпеливо ждала и разумом понимала, что надо дорожить тем, что имеешь.
– Пойду переодеваться, спасибо за чай, – вставая, сказал Жан-Реми.
У него была привычка благодарить ее, даже если он все сделал сам. Они обменялись привычным рукопожатием, и он вышел из кухни. К девушке художник относился очень хорошо, да и быть с ней приветливым не составляло труда. Поначалу он находил ее просто красивой, честной, но с хитринкой, потом начал жалеть: ведь впереди ее наверняка ждало столько неприятностей. Только юная невинная девушка, как она, может думать, будто Морваны примут ее с распростертыми объятиями. А пока, слушая ее рассказы о Винсене, Жан-Реми думал об Алене.
Стоя перед большим зеркалом в ванной, он размышлял, как воспримет его визит молодой человек. Они не виделись несколько недель, Ален никак не давал о себе знать – не позвонил, не написал, – и терпение Жана-Реми иссякло. Было непонятно, почему Ален не хочет приходить на мельницу во время приездов семьи: ведь теперь он уже совершеннолетний. Разумеется, никто не знает об их истинных отношениях, но можно ведь просто так встречаться, как добрые друзья.
– Что же надеть? – вертясь перед зеркалом, раздумывал он.
Большой платяной шкаф занимал всю стену ванной комнаты; открыв дверцы, Жан-Реми придирчиво осмотрел свой гардероб. Художник любил красивую одежду и всегда тщательно выбирал ее по ткани, покрою и цвету.
– С этими людьми не стоит слишком фантазировать.
Нет, надо было отказаться от приглашения, придумать очередную отговорку, но жгучее желание увидеть Алена оказалось сильнее. Да и любопытно взглянуть на Валлонг.
– Наконец-то я смогу увидеть, каков он дома!
До конца лета ему только и остается, что представлять его. Поездки по Европе лишь немного развеяли Жана-Реми, ему не удалось даже как следует поработать: все его мысли были заняты Аленом. Визит к нему может выглядеть как бесцеремонность, но всегда можно сослаться на невозможность отказать Кларе. Или же наговорить какой-нибудь вздор по поводу добрососедских отношений.
«А ведь на самом деле ты испугался…» Испугался, что Ален плохо примет его, рассердится и больше вообще к нему не придет, – на это он был способен. В нерешительности Жан-Реми подумал даже, а не лучше ли отослать Кларе огромный букет роз с извинениями.
Закрыв глаза, Мари полулежала в кожаном кресле «Трансат»[15]. На ней было свободное крепдешиновое платье, скрывавшее живот. На шестом месяце беременности она стала быстро уставать. Тем более что перед летними каникулами в конторе у Шарля она много работала: хотела реабилитироваться после провала в суде.
Чуть поодаль, под платанами, Винсен и Ален учили маленького Сирила играть в петанк[16] пока еще с пластиковыми шарами. Ален так нежно относился к своему племяннику и крестнику, что Мари изумлялась. Она никогда не думала, что ее брат, этот асоциальный тип, может так любить детей.
– Все уже решено? Крестным будет Винсен?
Открыв глаза, она увидела Готье, тот протягивал ей стакан мятной воды.
– Хочешь пить?
– Да. Большое спасибо. Извини, но Винсен первый попросился в крестные.
Она жадно выпила стакан ледяного напитка, Готье сел рядом на траву.
– Вечером опять какие-то гости, надо переодеться, – вздохнул он.
– Пусть бабушка развлекается, она обожает принимать гостей. Кого она пригласила сегодня?
– Кастекса, он приехал в Авиньон на каникулы, и какого-то известного художника, он живет тут, неподалеку.
Подошел Ален, держа Сирила на руках: ребенок доверчиво уткнулся в его плечо.
– Можно я выкупаю и накормлю его? – спросил Ален.
– Я помогу тебе, – сказал Винсен.
– О каком художнике вы здесь говорили? – поинтересовался Ален, гладя светлые локоны малыша.
– Жан-Реми Бержер… Клара все лето звала его, и он наконец почтит нас своим присутствием… Зимой я был на его выставке, – добавил Винсен. – Он талантливый и очень приятный человек. Я даже подозреваю, что бабушка припасла его для тебя, Мари…
Он рассмеялся. Мари и Готье подхватили смех, а Ален молча пошел к дому. Из окна второго этажа Мадлен плаксивым голосом позвала Готье. Тот с недовольной гримасой ответил, что уже идет.
– У нее сломался замок на шкатулке с украшениями. Она думает, что у меня талант слесаря! – объяснил он.
– Это верно, – усмехнулась Мари, – у тебя получится, ты ведь будущий хирург…
Шутка не рассмешила Готье – он нахмурился.
– Даниэль куда лучше меня разбирается в таких делах, лучше бы он пошел. Кстати, где он?
– В кабинете отца, – ответил Винсен, – они там с обеда сидят. Шарль решил поговорить с сыном о будущем, и похолодевший Даниэль пошел за ним, зная, что свои мысли ему высказать не дадут.
– Если он не станет лучшим выпускником Политехнической школы, отец его убьет, – задумчиво сказал Винсен с грустной улыбкой.
Спорить с отцом было по-прежнему трудно, хотя они стали взрослыми, и Винсену становилось не по себе при мысли о предстоящем разговоре относительно Магали. Если Шарль разозлится по-настоящему, если ответит категорическим отказом, то Винсен пойдет на ссору с ним – а это безрадостная перспектива. Но отказаться от Магали было просто невозможно.
– Тебя что-то тревожит? – заметила наблюдавшая за ним Мари.
– Тебе кажется, – ответил он.
Он не хотел жаловаться: у нее-то всегда хватало смелости противостоять всем. Мадлен, Шарлю, Кларе, она не боялась вступать с ними в конфликт и жить так, как хочет.
– Надо переодеться, – сказала она, вставая.
Винсен подал руку, и она с легкой улыбкой приняла ее: забота кузена была трогательной.
Жан-Реми вышел из черного «Хочкисса» и, захлопнув дверцу, залюбовался фасадом. Так вот каков Валлонг: дом большой – и гораздо красивей, чем он его представлял – с голубыми ставнями, плоской розовой кровлей и белоснежными стенами, на которых выделялись балкончики из кованого железа. Изысканное сочетание роскоши и процветания, создававшее ощущение достатка и спокойствия.
На крыльце раздались голоса, и сияющая Клара появилась в чесучовом платье цвета слоновой кости. Она с улыбкой шла к нему навстречу, радуясь, что, наконец, принимает его у себя. После короткого обмена любезностями она представила ему членов семьи: Мадлен показалась ему толстой неинтересной женщиной, а руку Шарля он пожал с интересом. Ален столько рассказывал о дяде, что можно было заранее испытывать к нему неприязнь, но Жан-Реми представлял себе совсем не такого человека, каким оказался Шарль. Ален говорил о нем: «Отвратительный, высокомерный, холодный». Но не упомянул о безукоризненной элегантности, удивительных светло-серых глазах и низком волнующем голосе.
Клара провела их через дом и вывела на патио, где обычно вся семья собиралась на аперитив. Все подошли поприветствовать его: Мишель Кастекс, Винсен, Даниэль, Мари, – Ален чуть помешкал и подошел последним. Он кивнул и совершенно равнодушно пробормотал:
– Очень приятно…
Он целые дни проводил на воздухе, на солнце, и загар делал его еще желаннее; Жан-Реми с трудом отвел взгляд от молодого человека и повернулся к Кларе: она предлагала напитки. Взяв с подноса мартини, Жан-Реми вдруг почувствовал неловкость. Зачем он приехал сюда, в семью Алена? Что за неуместное любопытство побуждает его подсматривать? А если юноша никогда этого не простит ему?
– Моей матери очень нравится ваше творчество, – сказал Шарль, садясь рядом с Жаном-Реми. – Вы могли бы показать мне ваши картины? Я хотел бы сделать ей подарок на день рождения…
Их взгляды встретились, и Жан-Реми почувствовал, что Шарль, несмотря на свою холодность, умеет очаровывать собеседников. Конечно же, профессиональное качество адвокатов.
– С большим удовольствием, – согласился художник.
Но он твердо решил никогда не принимать его на мельнице. Не могло быть и речи о каком-либо общении с человеком, которого Ален ненавидел. По крайней мере, так художник понял из его обрывистых рассказов. У него сложилось впечатление, что причиной этой неприязни послужила чрезмерная придирчивость Шарля к племяннику, но в особенности – недостаток родительской любви. Лишившись отца в тринадцать лет, совершенно не понятый матерью, Ален, конечно же, стремился сблизиться с дядей, брать с него пример, однако натолкнулся на непроницаемую стену отчуждения. Хуже того, дядя не только не принимал всерьез его сельскохозяйственные затеи, но и вообще презирал племянника, как ни на что не годного. Без поддержки Клары он был бы совершенно одинок в своей семье. Да, у Алена были причины чувствовать себя неуютно и невзлюбить того, кто им так пренебрег.
Жан-Реми осторожно огляделся. Пятеро кузенов сидели рядом с диваном-качалкой и вполголоса разговаривали: было видно, что между ними уже давно установилось полное взаимопонимание. Ален повернулся спиной, опираясь плечом на нелепую пальму, и рассказывал что-то забавное: все улыбались. Он отличался от того человека, которого знал Жан-Реми, был моложе и веселее. Какой же из двух Аленов настоящий? Винсен тоже казался беззаботным, а ведь он мучился из-за своей маленькой Магали. Неужели, находясь в кругу семьи, эти молодые люди так притворялись?
– Прошу всех к столу, – объявила Клара. – Предупреждаю, меню очень простое!
Но ее довольный вид говорил как раз об обратном: она полдня провела на кухне и вместе с Одеттой готовила замысловатые блюда. Гостей рассадили по местам, Жан-Реми оказался слева от Клары и довольно далеко от Алена, так что мог спокойно его разглядывать.
– …тогда вы непременно должны попробовать это оливковое масло. Оно великолепно! Конечно, Ален мой внук, но это действительно отличный продукт.
Клара ждала ответа, и Жан-Реми, откашлявшись, поспешно сказал:
– Да? Долина Бо очень благоприятна для оливок… Но не все юные парижане могут заниматься сельским хозяйством! Говорят, что только старики опытны, но молодежь тоже способна на многое!
Довольная, что встретила понимание, Клара ослепительно улыбнулась художнику. Все Морваны были очаровательны: даже Клара, несмотря на возраст, была неотразима. Она была волевая, сильная женщина и в своем клане была диктатором.
– Нас очень удивило его решение, – оживленно продолжала она, – его призвание, я бы так сказала… В пятнадцать лет он уже знал, чего хочет, это просто поразительно! Тем более, он единственный в семье, кто имеет склонность к земледелию.
Получив благовидный предлог посмотреть на Алена, Жан-Реми впервые за вечер встретился с ним взглядом. Увидев это лицо, которое он так хорошо знал, эту бесконечную любовь к бабушке в его глазах, он улыбнулся от нахлынувших чувств.
– А я мечтала о другом будущем для сына, – заявила Мадлен и отправила в рот очередной кусок.
– У каждого свои возможности, – иронично заметил Шарль. – И ваш сын смог найти себя в низшем сословии…
От его резкого замечания в разговоре возникла пауза. Ален, не отвечая Шарлю, поигрывал ножом, а Мадлен добавила:
– К счастью, мой младший сын заканчивает медицинский факультет…
Неожиданно для всех Готье продолжил:
– А твоя дочь – адвокат! Или ты забыла?
Пораженная его дерзостью, Мадлен уставилась на него, и Клара, чтобы отвлечь внимание, вдруг закашлялась. Ален лишь презрительно взглянул на мать и продолжал говорить с Винсеном. Вежливый хозяин, Шарль пришел на помощь Кларе и завязал разговор об Утрилло[17]: недавно он приобрел картину этого художника. Шарлю не очень-то и хотелось поддерживать разговор, он явно скучал, но отличное образование позволяло ему говорить на любую тему, не особенно задумываясь над словами. Жан-Реми очень хотел возразить ему, заставить пожалеть об отвратительной фразе в адрес Алена, но он сдержался. Он даже порассуждал об импрессионистах и их влиянии на живопись, он, наконец, блестяще сыграл роль художника, чего от него так долго ждали, и совершенно очаровал Клару. Раза два-три в разговор вступала Мари, сидевшая по левую руку от него, она высказывала интересные мысли, но они иногда звучали слишком категорично. Молодая женщина оказалась такой, какой ее и представлял себе Жан-Реми: эта старшая независимая сестра, которую Ален безгранично любил, была некрасива, но своеобразна, ее характер очень напоминал характер Клары. С другого конца стола в разговор вмешался Винсен, и беседа стала общей. Поговорили о коллекциях, которые Шарль после войны возвращал законным владельцам; в тех процессах он бесстрашно обличал тогдашнее правительство. Из-за этих тяжб с государством он приобрел некоторые познания о произведениях искусства и их стоимости. Однако говорил он об этом очень сдержанно, как и обо всем остальном, касавшемся того периода, когда еврейский вопрос был для него больным вопросом. Клара заговорила о заоблачных ценах на полотна кубистов, и Мишель Кастекс, воспользовавшись этим, рассказал несколько забавных историй о спорах из-за наследства, когда неправильно оценивали стоимость картин.
– Спекулировать живописью гораздо опасней, чем играть с ценными бумагами на изменении биржевого курса, – сказал он в заключение.
Клара, все это время рассеянно слушавшая его, заразительно засмеялась.
– В бизнесе не бывает случайностей! – сказала она. – Имея ум, можно всегда выкрутиться.
Старый нотариус озорно посмотрел на нее с нескрываемым восхищением. Клара мастерски жонглировала ценными акциями, он знал это как никто другой.
После десерта вернулись на патио: Одетта подала туда кофе и спиртное. Ночь была прекрасна, в воздухе плавал аромат лаванды, вокруг фонарей вились тучи насекомых.
– Обожаю Валлонг, – в восторге вздохнула Клара. Фраза была самая обычная, но она тут же раскаялась в сказанном и обеспокоенно взглянула на Шарля.
– Увы! Здесь были и трагедии! – добавила она для Жана-Реми. Ален рассказывал о самоубийстве отца, об аресте тети, но художнику не полагалось об этом знать, и он не стал выдавать себя.
– Прекрасный дом, – только и сказал он. – Я понимаю, почему вы его любите.
Глотнув арманьяка, он огляделся: Мишель Кастекс вяло беседовал с Мадлен, а молодежь снова собралась вместе. Мари гордо сидела среди братьев и кузенов, она не пыталась скрыть будущее материнство, безразличная к условностям и мнению гостей, и в этом была поистине прекрасна. Шарль с отрешенным видом стоял в стороне, и, казалось, был полностью погружен в свои мысли. За весь вечер он не сказал ни слова Алену: несмотря на все усилия Клары, Шарль так и не смирился с тем, что оливковое масло носит его имя.
«Как он живет в такой атмосфере все лето? Зачем он сидит с дядей за одним столом? Наверное, чтобы просто побыть с кузенами…»
Днем – понятно. Но ночью? Что удерживало его по ночам, почему он сидел в Валлонге, в то время как Жан-Реми на мельнице сходил с ума от одиночества? Вдруг художник испугался, что после сегодняшнего вечера больше никогда не увидит Алена. До сих пор молодой человек сам решал, где и когда им встречаться; непредсказуемый и неуловимый, он в любую минуту мог положить конец их связи, в которую с такой неохотой вступил. Если ему и нужен был мужчина, то скорее умозрительно, чем реально в постели – достаточно было взглянуть на него, чтобы это понять. В нем не было ничего женственного, наоборот, это был молодой самец, который оттачивал когти.
«Ему всего двадцать два, он не знает себя, не знает, кого он на самом деле любит».
Эта мысль была болезненна, и Жану-Реми снова стало не по себе. Он решил, что пора уходить, и тепло поблагодарил Клару и Шарля. Потом попрощался со всеми за руку, стараясь не глядеть на Алена, и с большим удивлением услышал, как тот, опередив бабушку, сказал:
– Я вас провожу.