Бурден Француаза. Искушение страстью

   – Мари чересчур независима для нерешительного маминого характера, – задумчиво проговорил он. – А Алена она просто держит за строптивца, хоть он отличный парень.
   – А ты?
   – Я был дипломатичней, чем они, более податливый и, кроме того, младший… Я хотел, чтобы меня никто не замечал, особенно Шарль!
   – Почему? Он был такой страшный?
   – Ну, скажем так, никто не хотел его сердить. Рискнул только Ален, и теперь они на дух друг друга не переносят.
   – И все равно я тебе завидую, у тебя большая семья, а единственной дочерью быть очень трудно. Когда я вижу вас в Валлонге, всех вместе, то понимаю, как вам повезло. Вы так близки.
   – Да, мы всегда были как родные, а не как кузены. И мать у нас была одна – Клара! Но это некрасиво по отношению к маме…
   Он очень старался, но не испытывал настоящей любви к Мадлен и всегда чувствовал себя виноватым.
   – Ладно, забудем о твоей маме до следующей недели, – предложила Шанталь. – Расскажи лучше, что там сегодня в операционном блоке. И вообще, что нового в больнице.
   Ее отпуск по рождению ребенка заканчивался, и ей не терпелось скорее вернуться на работу. Готье поддерживал жену: он знал, что она не может оставаться в четырех стенах, но родители Шанталь доводили дело даже до скандала. По их мнению, молодая мама должна была сидеть дома, и профессор Мазойе изводил зятя всякий раз, когда встречал его в коридорах больницы Валь-де-Грас. Готье нежно взял ладонями лицо жены и поцеловал в губы.
   – Я люблю тебя, – сказал он и обнял ее.
   Он знал: у Шанталь хватит характера, чтобы работать и воспитывать детей, и он пообещал себе сделать все, чтобы облегчить ей жизнь. Чего он не хотел, так это чтобы она вдруг стала хоть в чем-то похожей на Мадлен.
   Винсен сошел с поезда на Лионском вокзале и первым, кого он увидел, был его отец. Высокий и стройный, в темно-синем пальто, Шарль по-прежнему был элегантен и выделялся в толпе. Винсен очень обрадовался и, глядя, как Шарль идет по перрону, испытывал гордость, что был его сыном.
   – А вот и ты! – воскликнул Шарль. – Наши железнодорожники всегда точны… Как доехал? Надеюсь, еще не успел пообедать? Тогда приглашаю тебя в «Голубой поезд».
   Под высокой стеклянной крышей вокзала они поднялись по лестнице в знаменитый ресторан с фресками в стиле Бэль-Эпок. Шарль заказал отдельный столик, и они довольно переглянулись.
   – Ты хорошо выглядишь, похоже, тебе нравится жизнь в Провансе.
   – Ты тоже в отличной форме…
   Это был не дежурный комплимент: Винсен говорил искренне. В пятьдесят два года отец остался таким же прекрасным и безутешным; в каштановых волосах стало больше седых прядей, а горькую улыбку подчеркивали две морщины, в углах рта, но взгляд был по-прежнему ясным и, кроме того, сохранилась привычка заказывать галстуки под костюмы.
   – Я вызвал тебя по важному делу. Жаль, что ты не взял жену.
   При упоминании о Магали Винсен содрогнулся: она наотрез отказалась ехать в Париж. «Я до смерти боюсь приемов на авеню Малахов!» – в ужасе кричала она, и Винсен не стал настаивать.
   – Я хотел поговорить с вами обоими, но все-таки ты меня волнуешь больше, – добавил Шарль. – Считай, твои долгие каникулы закончены, пора бы тебе перебираться в Париж.
   Оглушенный Винсен изумленно смотрел на отца и отказывался понимать, что тот имеет в виду.
   – Я переговорил с нужными людьми, ты избежишь этого бесконечного чистилища с переводами и сразу войдешь во Дворец правосудия через главный вход. Думаю, ты меня понял.
   – Но, папа… Я вовсе не собирался…
   – Вот как? А что же ты собирался делать? Как насчет карьеры?
   – Ну… знаешь ли… Авиньон такой…
   – Какой такой? Провинциальный? Тихий?
   Винсен почувствовал иронию отца и пожалел, что раньше не подумал, почему отец вызывает его по телефону.
   Сглотнув, он пролепетал:
   – Ну, я, конечно, хочу… м-м-м… роста, но не…
   – Это и есть рост. Такой шанс дается раз в жизни. Единственный! Ты будешь самым молодым среди этих стариков, и я горжусь тобой.
   – Нет! Выслушай меня…
   – Да, я тобой горжусь. Потому что этот пост получают не только по протекции. Не только услуга за услугу. Конечно, есть люди, которые мне обязаны или могут о чем-то попросить, но для большинства в Высшем совете магистратуры этого было бы недостаточно. Мы бы ничего не добились, если бы не твоя аттестация. Ты просто всех потряс, Винсен. Вы с братом очень меня радуете. Не знаю, была ли у меня раньше возможность сказать тебе это.
   Как обычно, заказ у Шарля принял метрдотель. Шарль говорил с привычной уверенностью и улыбнулся сыну.
   – Авиньон – это прелюдия, и ты прекрасно проявил себя, теперь можешь попробовать силы в серьезных делах. Пусть даже ты там самый молодой и перевелся из провинции!
   Винсен понимал, что не заговорит, пока отец не даст ему слова. Уехать из Валлонга? Как Магали примет это предложение? Нетрудно догадаться: наотрез откажется. А ведь в Париже ее никто не знал, и не было риска встретить людей, которым она раньше прислуживала, а на юге это частенько случалось на коктейлях в Эксан-Провансе. Но Винсен хорошо знал жену и понимал, что перспектива жизни в столице не обрадует ее. В Валлонге у нее была Одетта, друзья – Ален и даже этот Жан-Реми, там никто не смеялся над ее певучим акцентом, она могла одеваться, как хочет, и не была обязана каждую неделю встречаться с семьей мужа.
   – Папа… Я счастлив в Валлонге, я обожаю дом и не…
   – Кажется, я слышу речи твоего кузена! Он что, повлиял на тебя? Винсен, пойми, Валлонг – это место для отдыха, а не предел мечтаний. Только не говори мне, что хочешь всю жизнь просидеть судьей в Авиньоне. Я тебе не поверю! А если у тебя другая причина, то объясни мне.
   Смутившись, молодой человек не поднимал взгляда от тарелки с остывающей спаржей. Он подыскивал возможные аргументы, и тут отец стукнул кулаком по столу.
   – Я тебя слушаю, Винсен!
   Один стакан чуть не перевернулся, но Шарль ловко поймал его.
   – Ты понимаешь, какая у тебя появилась возможность?
   – Это ты мне ее даешь.
   – Да что ты? Тебе, значит, не нужна помощь? Ты мне сейчас изложишь теорию о том, что дорогу прокладывают собственными усилиями? Не надо! Я видел, как ты работал, я не слепой. Конечно, у тебя не такие данные, как у Даниэля, но ты не отступал и оказался прав. Сегодня тебе предоставляется отличная возможность, и ты воспользуешься ею. Потому что ты не слабак. И потому что тебя зовут Морван-Мейер! Ведь так? Или ты думаешь, что я буду объяснять всем, что мой любимый сын живет на юге, потому что любит пляж, солнце и пение цикад? Ты не можешь отказаться, Винсен. Ты же не бездарный Ален!
   – Он не бездарный! Он добился успеха в своем деле!
   – А какое дело у тебя, если не судейская карьера? Голос Шарля стал вкрадчивым, но Винсен не поддавался на его ораторские уловки.
   – У меня тоже есть семья, папа. И Магали никогда не нравилось в Париже.
   – Ей вообще нигде не нравилось.
   Молодой человек нахмурился, но замечание было справедливым. Отец не спеша добавил:
   – Хочешь, обсудим эту проблему?
   Винсен вообще не хотел касаться этой темы, но никуда не мог от нее скрыться и только кивнул.
   – Вот и хорошо. Как мужчина, я вижу, твоя жена очень красива, кроме того, я общался с ней и знаю, что она очень добра. Ты выбрал ее сам, по зову сердца, ни с чьим мнением не считался. Твоим главным аргументом было то, что я сделал то же самое в том же возрасте. Ведь так? Только Магали не идет ни в какое сравнение с твоей матерью. Да, твоя мать была из очень простой семьи, но она не боялась жизни. Она спокойно могла бы выйти замуж и за эрцгерцога, но, к великому счастью, выбрала меня. И можешь мне поверить, что я не всегда чувствовал себя достойным ее.
   Удивленный этой речью, Винсен посмотрел на отца. Должно быть, разговор был важен для него, раз он упомянул Юдифь, хоть и не по имени.
   – А Магали боится всего, – продолжал Шарль. – Меня, твоей бабушки, боится ошибиться и кому-то не понравиться. Может, она и тебя боится? Она не умеет держаться в обществе. Поэтому ты отклоняешь приглашения: ведь ты не можешь пригласить на ответный визит. Из-за мальчишеского поведения ты навсегда можешь остаться в Валлонге, позволяя ей драить дом. И все только потому, что она решила, что ничего больше не умеет. Пройдет десять лет, ты озлобишься, и тогда ваша семья будет обречена. Семья – это не только дети. Есть еще будущее. О нем ты подумал?
   – Да!
   Это было как крик души, и Шарль понял, что двигается в нужном направлении. Будь он в суде, он бы не задумываясь добил противника, но перед ним сидел его сын, и он сделал паузу. Потом добавил:
   – Мы оба знаем, что ты не хочешь отказываться. Так придумай что-нибудь, убеди ее. Ведь здесь она в большей безопасности. Она так боится светских мероприятий? Так они будут проходить на авеню Малахов.
   С помощью твоей бабушки и Мари она быстрее обретет уверенность.
   Винсен обреченно посмотрел на отца, но промолчал.
   – Ты хочешь что-то сказать? – спросил Шарль.
   – Я ее очень люблю.
   – И прекрасно! Женятся ведь раз и навсегда. Но профессия – это тоже навсегда.
   Отец не собирался уступать ни пяди – это было понятно. Глотнув вина, молодой человек возразил:
   – Так я должен сказать ей, что мое спокойствие важнее. Ты этого хочешь?
   – Нет. Тут дело не в состоянии души. Мне казалось, я сумел втолковать тебе, что жизнь – это не череда удовольствий. Я не хотел, чтобы ты женился на домработнице, верно? Но ты был влюблен, был готов все преодолеть… И вот пришел момент, когда тебя прижали к стене. Что ты выбираешь? Бегство?
   Шарль умел быть жестким, в этом сыновья не раз убеждались на собственном опыте. Но у него на это были свои оправдания и причины. В немецком плену он выжил, несмотря на зверское обращение; в его отсутствие погибли жена и дочь, обрекая его на вечное терзание подозрениями и чувством вины; его брат покончил с собой. Разве можно такое забыть? А он по-прежнему держался прямо и не опускал головы. Винсен очень ценил отца, чтобы отказывать ему, поэтому только проговорил:
   – Ты к ней несправедлив. Разве убирать в домах – это позор? Во время войны бабушка и Мадлен тоже брали тряпку в руки, от этого я их уважаю не меньше…
   – Ты уважаешь Мадлен? Ладно, Винсен, шутки в сторону, мне все равно, что твоя жена была служанкой. Ей надо было жить. Но теперь ей надо подниматься до тебя, а не тебе опускаться к ней. Она ведь не настолько глупа, чтобы не поддержать тебя в такой момент… Если она любит тебя, она последует за тобой и не станет мешать твоему росту.
   Подавив вздох, Винсен огляделся. Почти все столики были заняты, становилось шумно и уютно, но он чувствовал себя очень одиноко. Его чувства к Магали не изменились, он все так же сильно любил ее, но с каждым днем она все больше отдалялась от него. Как можно рассказать отцу, что иногда она напивалась для храбрости, часами пропадала неизвестно где, а по ночам плакала, уткнувшись мужу в плечо. Все молодые женщины хотели быть похожими на Брижит Бардо, эмансипировались, а она выбрала обратную дорогу, хотела походить на почтенную даму. Она покупала и надевала на себя одежду, которая ей не шла, затягивала свои роскошные волосы в строгий пучок и отмалчивалась из опасения сказать глупость. Битва эта была проиграна заранее, и Винсен бессильно наблюдал за ней. Он твердил Магали, что безумно любит ее и совсем не хочет, чтобы она менялась, но она продолжала гнаться за устаревшим эталоном светской дамы, которого, никогда не сможет достичь.
   – Ты совсем ничего не ел, – мягко проговорил Шарль. – Похоже, я испортил тебе аппетит. А я-то думал, ты будешь прыгать от радости.
   Однако Шарль догадывался, что у Винсена нелегкая жизнь, иначе не стал бы устраивать разговор с глазу на глаз, а ждал бы сына с шампанским на авеню Малахов.
   – Извини, я не сказал тебе спасибо. Я знаю, ты много сделал для меня. А ведь ты не любишь просить.
   – Так, значит, да?
   Откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу, Шарль спокойно ждал согласия сына: он не сомневался в таком исходе.
   – Да, папа.
   Никакие объяснения не помогли бы Винсену выбраться из ситуации, в которую ставил его отец. Отказ обошелся бы ему слишком дорого, он и думать не хотел о том, что скажет Шарль, если его сын заупрямится и останется на юге. Винсен не хотел ни злить, ни разочаровывать его. Как-то раз Клара сказала: «Твой отец живет только ради вас с братом. Только из-за вас он еще держится». Винсен и Даниэль были частью Юдифи, и они должны быть достойны матери. Добавив Мейер к фамилии Морван, Шарль напоминал им об этом. Отказ Винсена рассматривался бы как измена, а чего Шарль совсем не умел, так это прощать.
   – Очень хорошо, мой мальчик. Тогда пойдем посмотрим мою контору, ты многого не видел и будешь приятно удивлен! А Мари будет тебе очень рада. Она вполне довольна, всем заправляет.
   Положив несколько банкнот поверх счета, Шарль встал и, таким образом, положил конец разговору; говорил, как всегда, он один.
   Жан-Реми оценивающе смотрел на стопку книг рядом с раскрытым чемоданом. Последний роман Базена, эссе Симоны де Бовуар, пьеса Кокто. Он совершил опустошительный набег на книжные лавки. И это все, чем он может обрадовать Алена? Кроме того, что молодой человек выращивает оливки и любит читать, художник не знал о нем ничего. Он никогда не просил Жана-Реми взять его с собой, ни разу не высказался о его творчестве, ни о чем не расспрашивал и сам ничего не рассказывал. Даже если теперь он стал уже не таким диковатым, как несколькими годами раньше, он все еще был очень скрытен.
   Подойдя к окну, Жан-Реми поднял тюлевую занавеску и посмотрел вниз: по улице Риволи мчался поток машин. В Париже у художника были свои привычки, – например, останавливаться в отеле «Мерис». Ему было так тоскливо одному. Конечно, Ален в детстве и юности жил в Париже, но с какой радостью художник бы заново показал ему этот город. Вчера Жан-Реми с любопытством бродил по авеню Малахов. Проходя мимо ограды особняка Морванов, он пытался представить юность Алена за этим симпатичным фасадом. В тот же день, на коктейле в честь вернисажа, он заметил в галерее Клару и поспешил поприветствовать ее. Без этой замечательной женщины жизнь Алена была бы полным провалом, одного этого Жану-Реми было достаточно, чтобы очень хорошо относиться к пожилой даме. Но из обрывков фраз Жан-Реми понял еще кое-что. Ален искал для себя образец, идеал. А кроме этой выдающейся бабушки, ему некого было любить и не с кого брать пример. На строгих и угрюмых взрослых он махнул рукой еще в шестнадцать лет, презрение матери и властность дяди оттолкнули его – он доказал силу своего редкого характера.
   Задумавшись, Жан-Реми невольно отпустил занавеску. От Алена он получал и огромную радость, и невыносимую боль. Он любил его без памяти, окончательно и бесповоротно. Боясь потерять его, он определил себе роль, от которой уже не мог отделаться. «Того, что ты даешь, мне вполне хватает». Но это же не так! Конечно, Ален приходил теперь гораздо чаще, чем раньше, но ничем с ним не делился, не заговаривал о завтрашнем дне.
   Растерянный Жан-Реми пересек комнату и подошел к столу: там валялась куча телеграмм – поздравления, просьбы об интервью, предложения от покупателей и приглашения. Но зачем ему вся парижская богема, если он этому не рад? Он и дня не хотел задерживаться в Париже, торопясь в Прованс, на свою мельницу, поближе к Алену. Он даже подумывал поменять завтрашний билет и уехать на ночном поезде, чтобы поскорее вернуться… Можно предупредить Магали, и она с радостью встретит его на вокзале. Очаровательная ранимая Магали.
   Он решительно снял трубку телефона и набрал номер Алена. В Валлонг звонить нельзя, но, может быть, он еще в овчарне? По вечерам он подолгу задерживается там, занимается бухгалтерией. Если повезет…
   Гудков было больше десяти, и Жан-Реми, ругая себя, бросил трубку. До чего он докатился: о карьере думает меньше, чем о парне, с которым никогда не сможет быть вместе. Сидит с бьющимся сердцем у немого телефона, а мог бы ужинать в ресторане с какими-нибудь друзьями: художниками, писателями или музыкантами – говорить об искусстве, смаковать блюда от шеф-повара. Ведь он еще молод, привлекателен и должен наслаждаться успехом, а не просиживать в люксе роскошного отеля.
   Он набрал номер, перебирая разложенные на столе визитки, но когда дозвонился до гостиничного коммутатора, то попросил срочно забронировать спальное место в ближайшем поезде до Авиньона.
   Дочитав письмо, Шарль порвал его и выбросил в мусорную корзину. Он не хранил ее писем, но любил их получать. Сначала писала только она, примерно по письму в месяц, и через год он все-таки решился ей ответить. Стюарт принял мудрое решение: купил в Лондоне прекрасный викторианский дом с лужайками, и они переехали туда жить. Там он занялся коллекциями одежды прет-а-порте; успех пришел почти сразу же. Сильви умело управляла бутиками, работа ей нравилась, и, казалось, они нашли подходящий образ жизни.
   Сначала Сильви писала, что ее чувства никогда не изменятся, что он всегда будет ее единственной любовью, что по первому же его слову она будет в Париже на час, на день, на всю жизнь. А пока она живет со Стюартом – ведь она его жена – и ведет его дела. Потом она стала рассказывать ему о своей жизни легко, с юмором. Она ничего не требовала, она просто надеялась, что, читая эти строки, он думает о ней.
   Сначала Шарлю это не понравилось, потом он постепенно смягчился и уже высматривал ее сиреневые конверты среди своей корреспонденции. Потом он рискнул отослать ей открытку с несколькими хорошо продуманными словами. Нет, он не хочет, чтобы она возвращалась, разводилась или еще что-то, он не собирается ничего менять, но рад получать ее письма.
   Рад – это было не то слово. Он хотел видеть ее, слышать, как она смеется, обнимать ее, прикасаться к ней. Но этого он никогда не писал, чтобы не давать напрасных надежд. Если она обрела равновесие в Англии, то не надо ее тревожить. Он дал себе слово, что больше не воспользуется ею, не будет портить ей жизнь ради простого удовольствия заниматься с ней любовью. Даже если он хотел этого, он научился держать себя в руках и противостоять искушению.
   За обитыми дверями его кабинета работа конторы, наверное, была в самом разгаре, каждый занимался своими делами: адвокаты, стажеры, секретари и поверенные. Ассоциация тщательно подобранных юристов – это гениальная идея; вместе они вели много дел и вызывали всеобщую зависть. Мари была таким же адвокатом, как и все, но положение племянницы Шарля Морвана-Мейера давало ей определенные привилегии. Оставив уголовное право, она с большим успехом занялась административным и выглядела такой счастливой, что никто и не задумывался о ее безбрачии. Вчера она тепло поздравила Винсена, довольная его скорым назначением, а Шарль с гордостью смотрел на них. Он выполнил долг главы семьи: четверо из пятерых детей, которых ему пришлось растить, были на пути к успеху. Пятый же совсем не интересовал его, даже если он чего-то и добивался со своими несчастными оливками, это было совсем не то, чего хотел Шарль.
   Устав от долгого сидения, Шарль поднялся и обогнул кресло. Из корзины торчал уголок письма Сильви, Шарль сунул его поглубже. Почерк был изящный, но все же не такой изящный, как у Юдифи, да и не такой родной. Шарль невольно взглянул на панель, закрывавшую сейф. Блокноты по-прежнему лежали там, как бомба с часовым механизмом, и Шарль мог в любое время его завести. Но он мог также и передумать, уничтожить доказательства, отослать мучения жены в бездну. Поверить, что они с дочерью стали жертвами военного произвола. Это официальная версия семьи Морванов, далекая от страшной и уродливой реальности. Эту версию можно спокойно списать на ужасы истории этого века, а о них не принято говорить в эпоху экономического процветания; когда правду стыдливо прикрывали такой непроницаемой завесой, что даже члены его семьи могут спросить: «Кто такая Бет?»
   Ответ на этот вопрос был трагический. Шарль подошел к стене, и уже протянул было руку, чтобы отодвинуть панель, как по внутренней связи сообщили:
   – Здесь мадам Морван, мэтр.
   Растерянный, он вернулся к столу и нажал кнопку.
   – Мадам Морван? Которая?
   – Ваша мать, – ответила секретарша. – Я провела ее в приемную.
   – Незамедлительно пропустите ее ко мне, – нервно ответил Шарль.
   Клара редко приходила в контору: за десять лет она была здесь всего два раза. Он сам открыл дверь кабинета и с облегчением отметил, что она уверенно идет впереди секретарши. Взяв сына за плечо, Клара легко поцеловала его в щеку, потом, не дожидаясь приглашения, села.
   – Я была у кардиолога, – сказала она.
   Клара с удовольствием смотрела, как он побледнел и забеспокоился, потом продолжила:
   – Не бойся, со мной все хорошо! Давление, кардиограмма… Словом, врач спокоен и я тоже. А стоило мне сказать, что я обожаю заниматься правнуками, как он тут же расписался в моем добром здравии!
   – И ты решила это отпраздновать?
   – А в чем дело?
   – Ну, это как-то странно… Шампанского?
   – Нет, не сейчас. Давай вечером, дома, я угощаю!
   – Отлично, буду иметь в виду. А теперь, мама, скажи, зачем ты пришла.
   Улыбка Клары исчезла, она подыскивала слова. Потом повернулась и взглянула на рыжеватую кожаную обивку двери, как будто хотела убедиться, что они одни. Сын с интересом наблюдал за ней.
   – Шарль, есть то, о чем мы никогда не говорили… Наступила пауза; Шарль был невозмутим.
   – Врачи полны оптимизма, но мне уже семьдесят девять, – продолжила Клара.
   – Оставь возраст в покое, проблема не в нем.
   – Пока нет… Но когда-нибудь настанет день, и тогда я хотела бы уйти спокойно.
   – Спокойно? Вряд ли это возможно, мама.
   В глазах Шарля сверкнул металл, и она узнала этот блеск. Его будет трудно убедить, какими бы ни были аргументы, но это надо сделать – они и так слишком долго тянули.
   – Выслушай меня, – твердо попросила она.
   – Я тебя слушаю! Я слушаю тебя, хотя и не желаю этого слышать. Ты не дала мне говорить, когда я хотел. Ты вынудила меня молчать и допустила ошибку.
   – Нет! – воскликнула она, стукнув ладонью по столу.
   Очень знакомый жест, он сам так часто делал.
   – Нет, Шарль! Есть молчание, которое дороже любого признания!
   – Это тебе так казалось, а я подчинился. Потом часто в этом раскаивался.
   – Почему? Ведь у нас договор: семья прежде всего!
   – Да… Не мог же я оставить на тебя одну пятерых детей, но теперь-то они выросли.
   Она осознала угрозу и похолодела.
   – Я запрещаю тебе мстить им! Ты ждешь моей смерти, чтобы стравить их? Не могу поверить, что это ты… Ведь тебя я больше всего любила и уважала, из-за тебя больше всего перенесла. Наверное, из-за этого все так и получилось! Если бы я могла взять на себя твою боль, я бы это сделала, я бы…
   – Ты не понимаешь, о чем говоришь, – сухо отрезал он.
   – Нет, понимаю! Ты просто не знаешь силу материнской любви. К сожалению, отец – это совсем другое.
   – Мама, ты тут ни при чем!
   – Все остальные тоже! Все давно закончилось, Шарль. Закончилось! Сегодня у нас есть только подозрения и…
   – Доказательства.
   Он сказал это так спокойно, что ее охватила паника. Она не хотела думать об этой тайне, но боялась, что однажды узнает все. В тот самый день, когда она увидела его на перроне вокзала, узнала среди огромной толпы, хотя за годы плена он сильно изменился, Клара поняла, что ему известно гораздо больше, чем ей.
   – Доказательства? – бесцветным голосом спросила она. – И ты их хранишь?
   – А ты как думаешь?
   Она смотрела сыну в глаза. Она хотела бы узнать правду, но только не всю. Не всю! Если позволить ему говорить, то он перейдет границу, которую она определила, разорвет их пакт.
   – Стой! – протестующе вскинула руки она.
   Переведя дыхание, она добавила срывающимся голосом:
   – Если ты не можешь простить, то кто же простит твои грехи?
   Она пожалела, что пришла к нему. Неужели она так боялась смерти и того, что Шарль сделает после? Пока она жива, он ничего не скажет, даже если и не давал слово молчать, но потом… Неужели он безжалостно уничтожит семью? Она создала, она оберегала этот клан. И что теперь? Она должна остановить его, но что она может сделать? Она понадеялась, что время излечит его ненависть, это была ее самая большая ошибка.
   – Ты хочешь оставить сыновьям одни руины? – вздохнула она.
   – Не только. Еще я оставляю им имя матери.
   В горле у Клары застрял комок, и она судорожно сглотнула.
   – Шарль! Ты хочешь, чтобы страдало каждое следующее поколение?
   – Они не меня будут проклинать.
   Клара не заплакала, а, встав во весь рост, смерила сына взглядом. Тот опустил глаза и пробормотал:
   – Я вызову тебе такси.
   – Нет уж, спасибо! Я поймаю по дороге, если вдруг устану, а сейчас я хочу пройтись.
   Она была уже почти у двери, когда он догнал ее, неловко схватив за плечи.
   – Ты сделала то, что должна была, я тоже. Я хочу, чтобы ты была здорова, чтобы прожила двести лет…
   – Шарль!
   Он не отпускал ее, и Клара чувствовала его напряжение и нервозность, – разговор затронул его гораздо сильнее, чем казалось.