Бурден Француаза. Искушение страстью

   – Он хотя бы хороший любовник? Не такой бестолковый, каким выглядит? Ты счастлива? Он лучше меня?
   От удивления она отступила на шаг, потом с размаху дала ему пощечину.
   – Ты мерзавец, Шарль! – истерично закричала она.
   Потом в слезах рухнула рядом с ним, и он обнял ее.
   – Прости, – тихо произнес он. – Я ужасно ревную, со мной такого никогда не было. Мне так плохо.
   С безграничной нежностью он гладил ее волосы, шею, спину, и она понемногу успокоилась. Ему было противно, что он проявил такой цинизм. Он знал, что потеряет ее навсегда, но отказывался принять неизбежное, а выбора уже не было. Да и был ли он когда-нибудь?
   – Разве ты не ревновал Юдифь? – спросила она.
   Этот вопрос многие годы обжигал ее губы, она все не решалась задать его, но теперь хотела знать ответ.
   – Она не давала мне поводов, – неохотно произнес он. – Я не хочу говорить о ней.
   – Знаю. Но она всегда стояла между нами, мы никогда не могли поговорить о ней и…
   – Сильви, нет!
   Это было предупреждение, но она продолжила.
   – Из-за нее ты не хочешь любить меня, не хочешь…
   – Но я люблю тебя.
   Крайне униженный своим признанием, он хотел подняться, но она, обхватив его шею, не пустила его, и он остался сидеть. Повисла тишина, и ни один из них не пытался ее нарушить. Она лежала у него на руках, вдыхала его запах, мысленно повторяла его последние слова. Волшебная фраза, которую она уже перестала ждать. Могла ли она ошибиться? Снаружи по бульвару время от времени проезжали машины, но шум моторов и клаксонов заглушали тяжелые занавески.
   – Шарль, – выдохнула она, – ты мужчина всей моей жизни. Такого встречаешь лишь однажды и запоминаешь навсегда. Жить без тебя – значит задыхаться, медленно умирать. Если ты любишь меня…
   – Замолчи, – прошептал он.
   – Пятьсот дней, Шарль, целых пятьсот дней я просыпалась и ничего не знала о тебе! Я грызла ногти до крови, перечитывала все газеты. Вдруг там что-то написано про тебя, про твои изысканные речи, твою гениальность? Мэтр Морван-Мейер! Ты везде таскаешь за собой Юдифь. Никого к себе не подпускаешь. Но, Шарль, ты живешь вот здесь!
   Забыв о наготе, она приложила руку к сердцу, а Шарль разглядывал ее грудь. Протянув руку, он стал ласкать ее, а она продолжала прерывистым голосом:
   – Я за тебя в ад пойду! Что хочешь, сделаю! А тебе этого не надо. Знаешь, я не хотела приходить сегодня, надеялась, что Клара сунет тебе под нос мое письмо и в тебе хоть что-то шевельнется… Мне хватит и такой жалкой мести! Чтоб ты хоть немного помучился… Но нет, мне так хотелось тебя увидеть… Мари сказала, что ты ушел, и я…
   Она замолкла. Шарль медленно раздвинул ее ноги.
   – Пожалуйста, Шарль, – простонала она. Он лег сверху и по-прежнему смотрел на нее.
   – Почему я не нужна тебе? – очень тихо спросила она, выдержав его взгляд.
   Они были страстными, но утонченными любовниками. Но теперь, в эту минуту, у них было лишь необузданное желание и боль от всего того, что не произошло. Он даже не разделся, но ей было все равно.
   – Я хочу от тебя ребенка, одного, – умоляла она, – я сама воспитаю его. Он не будет тебя тревожить. Не посягнет на права Винсена и Даниэля…
   Запустив одну руку в ее волосы, он больно впился в ее плечо, и она закричала. Она хотела снова заговорить, но он целовал ее, вынуждая молчать, потом еще сильнее притянул к себе, чтобы она плотнее прижалась к нему. Они одновременно достигли пика наслаждения, неистовствуя и задыхаясь; она не сразу пришла в себя, потом поняла, что он не ответил на ее вопрос.
   – Шарль? – прошептала она ему на ухо.
   Он медленно отстранился и, опираясь на локоть, улыбнулся странной, печальной и беззащитной улыбкой.
   – Нет, Сильви, ты не вышла бы за…
   Он не сказал за обреченного, а она растерянно ждала, но достаточно ошибок на этот вечер.
   – Прости, – слишком непринужденно сказал он. Он встал и начал собирать ее одежду. Чуть подумав, силой надел ей на руку кольцо.
   – Идем, я провожу тебя в ванную…
   Избегая смотреть на нее, он вывел ее из комнаты, придерживая за локоть. Указав на дверь в конце коридора, он отдал ей вещи и отвернулся. Устраивая в этой квартире контору, он оставил одну ванную, чтобы после возвращения из Дворца правосудия там можно было освежиться, но он и представить себе не мог, что когда-нибудь поведет туда женщину, после того как будет заниматься с ней любовью на ковре в приемной. Он вел себя, как гусар, в порыве ревности, желания и отчаяния.
   Он медленно прошел в кабинет, завязал галстук, надел пиджак. Давно ему не приходилось испытывать такую неловкость. Должен ли он дать Сильви возможность уйти не попрощавшись, если она так захочет? Или же это будет проявлением крайней трусости? Выключив свет, он нерешительно пошел в прихожую. Рядом с его плащом все еще висело ее пальто. Он надел плащ и почувствовал себя уверенней, глубокими затяжками он курил сигарету. Отвратительное чувство: он был опустошен, зол на самого себя, но, хуже всего, ничего не мог изменить. Не мог, как бы сильно он этого ни желал. И не мог ничем оправдаться перед ней.
   Дальний конец коридора осветился, он видел, как она приближается. Сильви шла с опущенной головой – она не хотела его видеть. Остановившись рядом с Шарлем, она надела пальто, и волосы убрала под шапочку, совсем скрывшую ее глаза. Сильви молча повернулась к двери, и он распахнул ее. Застыв на пороге, он смотрел, как Сильви удаляется.
 
   В университете Винсену пришлось еще труднее, чем Мари несколькими годами раньше. Носить имя Морван-Мейер на факультете права оказалось нелегко. Преподаватели требовали от него безупречной учебы, а студенты недружелюбно косились. Убежденный, что никогда не сравнится с Шарлем, Винсен решил не идти по стопам отца. Он собирался сдавать экзамены не на адвоката, а на судью. Как всегда, Клара живо одобрила его решение: судья в семье – это чудесно!
   Она единственная понимала трудности, с которыми сталкивался Винсен. Ему приходилось противостоять могуществу образа отца, угрожавшему раздавить его. Клара глубоко уважала своего младшего сына: ведь если Шарль так и не стал тем молодым человеком с довоенных фотографий, его неизменные успехи привлекали внимание. Коллеги ему завидовали, женщины обожали. В свои сорок пять лет он по-прежнему служил примером для своих сыновей – красивый, грустный, безутешный, иногда чересчур надменный. Он не баловал сыновей, а особенно строго относился к Винсену, на которого возлагал большие надежды, и редко демонстрировал отцовскую любовь на словах или в поступках. Может быть, Шарль делал так, чтобы не выделять своих сыновей. С Аленом все было просто: он был далеко, – но Готье по-прежнему жил на авеню Малахов и тоже являлся членом его семьи.
   Кларе Винсен сразу рассказал о своей привязанности к Магали, но отцу он так и не доверился. У него не было сомнений, что отец и слышать не захочет о каких-то там привязанностях, пока старший сын не закончит учебу.
   – А сам он как поступил? Сначала на маме женился, а потом стал адвокатом. И было ему тоже двадцать два!
   Винсен повернулся к бабушке, и та сразу же призвала его к порядку:
   – Следи за дорогой!
   Но Винсен был прекрасным водителем, и в этом она убеждалась каждый раз, когда он ее куда-нибудь отвозил.
   – Милый, если бы он тогда не женился, ты бы родился до свадьбы! – засмеялась она. – Вот я и разрешила ему. Кроме того, неловко было перед бабушкой и дедушкой Мейерами, они были людьми простыми, но строгими. Никогда не отступали от своих принципов и вообще… Твои мама с папой испытывали такие сильные чувства, что их брак получился сам собой.
   Ее голос дрогнул: она всегда с болью вспоминала Юдифь. Лучезарную невестку в объятиях сына, его счастье двадцать лет назад, радость жизни, блестящее будущее и вдруг в одночасье – ужас войны.
   – Но, бабушка, а если и у нас с Магали тоже сильные чувства?
   Бросив на него быстрый взгляд, она поняла, что внук серьезен.
   – Как бы там ни было, дорогой, тебе надо закончить военную службу.
   Винсена взяли в армию на особых условиях – помог Шарль. Конечно же, он выбрал авиацию, но оказался на мирном посту в министерстве, это совершенно не обременяло его, и он продолжал заниматься правом. «Нет, ты не можешь прервать учебу на полтора года!» – твердо решил Шарль. И Винсен был вынужден нехотя подчиниться. С гораздо большим удовольствием он бы выучился летать, получил нашивки, однако действительная военная служба совсем отрезала бы его от Магали, а его это не устраивало.
   – Завидую Алену, – вздохнул он. – Он отслужил, а потом занялся тем, чем хотел.
   – Как всегда! – громко расхохоталась Клара.
   Своему племяннику Шарль тоже предложил (правда, без особого энтузиазма) задействовать свои связи, но Ален наотрез отказался. Его призвали простым солдатом в Авиньоне, он служил без привилегий и ни на что не жаловался, а все увольнительные проводил в Валлонге, где Ферреоль продолжал вести хозяйство. Они въехали на улицу Кастильоне, и Винсен припарковал машину в двух шагах от галереи.
   – Как мило, что ты сопровождаешь меня на вернисаж, – сказала Клара, похлопав его по колену.
   – Мне это совсем не трудно!
   Его улыбка была почти такой же очаровательной, как когда-то у Шарля, и Клара растрогалась. Она часами могла говорить с любимым внуком о музыке или живописи: вкусы его отдавали эклектичностью, но он интересовался всем. Клару часто приглашали на концерты, в театр, в оперу или на торжественные приемы, и везде ее сопровождал Винсен.
   – Я бы предпочел Брака^[12] или Шагала, – пошутил он, – но посмотрю и на твоего художника.
   Обойдя машину, он открыл дверцу и подал бабушке руку.
   – Винсен, я не капризная, могу сама выйти! А об этом «моем» художнике сейчас говорит весь Париж. Подумать только, он живет всего в двух шагах от Валлонга, а мы и знать не знали! Мы живем там, как дикари, но я с этим покончу: начну принимать людей, разошлю кучу приглашений.
   – Только не это!
   – Как раз это. Как я поженила твоих тетю и дядю? Устраивала банкеты! Уверена, тебе пора приглядывать девушек брату и кузену…
   Она шутила лишь отчасти, он это понял и рассмеялся; они под руку вошли в галерею. Несмотря на наплыв народа, атмосфера была спокойной: группки людей переговаривались возле картин, развешанных на багетах, между ними сновали официанты с подносами. Едва Клара вошла, как с ней поздоровалась знакомая чета, пожилой господин, а затем хозяйка выставки увлекла ее к буфету.
   – Вот увидите, – уверяла она, – это великолепно! Думаю, он превзошел самого себя: в его творчестве есть невероятная мощь. Тут только что были критики, они потрясены! По-моему, это триумф. Мы далеки от салона «Новые реальности», ведь в нем, как известно, только снобизм… Хотите шампанского, дорогая? Жан-Реми, иди сюда, я представлю тебе Клару Морван!
   Стоявший в нескольких шагах от них художник резко обернулся при фамилии Морван. С несколько принужденной улыбкой он склонился к руке Клары.
   Потом, бросив быстрый взгляд в сторону Винсена, поприветствовал его легким кивком головы.
   – Я пью за ваш успех, – уверенно произнесла Клара, – а потом посмотрю ваши работы. Я видела ваши полотна год назад в этой же галерее. Я ваша пылкая поклонница.
   – Весьма польщен, мадам, – вежливо ответил он.
   Она смотрела на него с интересом, удивляясь его молодости. Его известность росла, Клара представляла его похожим на Матисса или Вламинка^[13], а ему не было и сорока. Светлые волосы показались ей чересчур длинными, зато голубые глаза неотразимы. В нем не было ничего от «проклятого» художника: он был безупречен в отлично скроенном костюме и английском галстуке.
   – Ты увидишь здесь знакомые пейзажи, – сказал бабушке Винсен.
   Он указал на ближайшую картину, на которой успел узнать руины Боде-Прованс.
   – И правда, на юге мы почти соседи! – продолжала она с энтузиазмом. – У нас есть дом неподалеку от Эгальера, мы ездим туда на лето. Этим летом вы непременно должны нанести нам визит. Невероятно, за все время мы так и не встретились! Вы живете там весь год?
   – Почти.
   – А где именно?
   – На заброшенной мельнице, это там, в сторону Моссана…
   Неопределенность ответа походила на грубость, и, спохватившись, он добавил:
   – Я с удовольствием приглашаю вас.
   Он понадеялся, что Клара не примет его приглашения всерьез или же к лету забудет о нем. Перспектива принимать у себя Клару Морван леденила кровь. Он снова бросил взгляд на Винсена, Ален так часто рассказывал о нем. Очевидного сходства между кузенами не было, однако у обоих было неуловимое сходство с бабушкой.
   – Окажите мне честь: покажите ваши картины и расскажите о них, – оживленно попросила Клара.
   Отказать он не мог и натянуто улыбнулся в ответ. Портретов на выставке было немного, но, остановившись перед одним из них, Клара заметила:
   – В вашей живописи есть какая-то новая значимость.
   Жан-Реми вздрогнул, вспомнив о портретах Алена, выполненных по памяти углем или сангиной^[14], они хранились в коробках, спрятанные под рисунками. Появись у него нелепая идея выставить их, он оказался бы в безвыходной ситуации.
   – Я не думала, что ваша муза такая мрачная, – продолжила Клара, – но, тем не менее, мне очень нравится.
   Комплимент был искренний, и он молча принял его. В присутствии членов семьи Алена он чувствовал себя очень странно, с трудом выдавливая из себя банальные фразы, чтобы поддержать беседу. Ему было немало известно о Кларе, но при личном общении с ней ему было не по себе, хотя он должен именно ей быть благодарен за то, что Ален жил в Валлонге.
   – Мне остается только поблагодарить вас, – вдруг сказала она. – Кажется, я злоупотребляю вашей добротой, а вас уже ждут.
   Возле буфета нетерпеливо толпились поклонники, а два критика стояли напротив и пытались привлечь внимание Жана-Реми.
   – Мадам Морван, мне было очень приятно…
   – Мне тоже. Так не забудьте о своем приглашении этим летом!
   Проводив его взглядом, она повернулась к Винсену, стоявшему чуть позади нее.
   – Как ты его находишь, дорогой?
   – Его или его картины?
   – Его! У него чудесные глаза! Он очарователен. Не очень разговорчив, но в нем есть что-то благородное, загадочное… Понимаешь, что я имею в виду?
   Удивленный Винсен покачал головой.
   – Бабушка, уж не хочешь ли ты…
   – Твоей кузине не нравятся молодые, кроме того, ее привлекают оригиналы. Это идеальный вариант! Знаю, что он не женат. Так написано в его биографии. Чем я рискую, если попробую?
   Несмотря на весь свой либерализм, она лелеяла мысль пристроить Мари вместе с маленьким Сирилом. Подавляя безудержный смех, Винсен ласково взял бабушку под руку, и они направились в гардероб.
   Шкатулка стояла в маленькой гостиной на видном месте, и стоило Мадлен поднять глаза от вышивки, взгляд натыкался на нее. Как Шарль воспримет эту выходку? Разумеется, плохо, и будет прав. Кроме того, последнее время Шарль пребывал в таком отвратительном настроении, что от него можно было ожидать чего угодно. Тем хуже для Алена: он это заслужил.
 
   Иголка, выскочив из ткани, до крови уколола палец. Мадлен вздохнула и, взяв кружевной платочек, осторожно обернула им указательный палец. Дети огорчали ее, и только Готье все больше и больше радовал материнское сердце. То, что Мари стала адвокатом, и Шарль доверил ей некоторые дела, что Сирил был милым ребенком, не изменило ее строгого осуждения дочери. Что касается Алена, то он не вспоминая о матери уже несколько лет, ограничиваясь новогодними открытками. Летом, в Валлонге, ей казалось, что перед ней совершенно чужой человек.
   Мадлен бросила удрученный взгляд на обитую черным бархатом шкатулку. Зачем эта роскошная упаковка? Это что, вызов? Шарль будет вне себя от гнева. Клара непременно должна быть здесь, у Мадлен просто не хватит мужества говорить с деверем один на один.
   К Шарлю она не испытывала никакой привязанности, тем не менее, он, как мужчина в доме, внушал ей безграничное уважение. Это было нелегко: она помнила, как Эдуард яростно критиковал брата. Вот только Эдуарда здесь больше нет: он сбежал от обязанностей мужа и отца, он пустил себе пулю в голову. Вполне естественно, что теперь она слушается Шарля.
   – Бедный Эдуард, – вполголоса вздохнула она.
   От частого повторения даже для нее эти слова потеряли всякий смысл. Эдуард был плохим мужем, но она уже этого не помнила, как не помнила, насколько давно сжилась с ролью безутешной вдовы. Семья мужа опекала ее, избавляя от забот, и Мадлен была им благодарна. К единственному волевому поступку ее вынудила Мари и внук-бастард, которого Мадлен так и не признала. Сирил был никем, и он не должен ничего получить. Связавшись с Мишелем Кастексом, она настоятельно требовала этого, и бедный нотариус не мог ее переубедить. Пусть Клара и дальше управляет состоянием, в это Мадлен вмешиваться не будет, она очень довольна результатами, но ее деньги не упадут в колыбель незаконнорожденного младенца, да еще и неизвестного происхождения! Единственное, чего она требовала, она, ничего не смыслящая в финансовых делах, – это составить такое завещание, по которому ее любимчик Готье будет вознагражден настолько, насколько позволит закон. Кастекс кричал, объяснял, что нельзя лишать наследства двоих детей в пользу третьего. Но Мадлен стояла на своем. К тому же она узнала о возможности прижизненной передачи в дар. По ее мнению, некоторые судьбы заслуживали поощрений, и Готье был тому ярким примером: поэтому он и избрал медицину, как его отец и дед. Кастекс осторожно предложил вложить деньги в клинику и пообещал обсудить это с Кларой. С тех пор он не давал о себе знать, и Мадлен начинала беспокоиться. Она страстно желала обеспечить будущее Готье и наказать Мари и Алена. В это единственное самостоятельное решение она вцепилась мертвой хваткой.
   Стало темнеть, и она включила лампы. Эта маленькая гостиная по-прежнему служила ей убежищем: здесь ее никто не беспокоил, по вечерам она могла шить в свое удовольствие, слушать радио или любоваться в окно на клумбы, садовник заботливо ухаживал за ними.
   – Вы хотели поговорить со мной? – войдя, спросил Шарль.
   – О боже, вы меня напугали! – воскликнула она, схватившись за сердце.
   – Простите меня, Мадлен, – насмешливо произнес он, будто ее испуг позабавил его.
   – Разве Клара не с вами?
   – Мама? Нет… Я сразу же пошел к вам, Готье передал мне вашу просьбу.
   – Ну да, конечно…
   Охваченная паникой, Мадлен поняла, что ей одной придется выкручиваться в этой ситуации. Она глубоко вдохнула и начала.
   – Так вот… Утром я получила посылку…
   Он ждал, нетерпеливо барабаня пальцами по комоду.
   – Что за посылка?
   – Из Валлонга, от Алена.
   – У вас день рождения? – усмехнулся он.
   – Нет. И потом, он меня не поздравляет. Мадлен не решалась продолжать: нервозность Шарля пугала ее, и она не знала, как ему сказать.
   – Смотрите сами, – наконец произнесла она. – Думаю, вам это не понравится. Но я тут ни при чем. Я ничего не знала.
   Без Клары ей было не по себе, но она все-таки взяла обитую бархатом шкатулку и протянула ее Шарлю. Подняв крышку, он уставился на лежащую там бутылку с оливковым маслом и поначалу не обратил внимания на этикетку.
   – Бедный Эдуард перевернулся бы в гробу, – пробормотала она, нарушая тишину – Видеть имя Морванов на… на этом… это надо было так придумать?.. Он слишком быстро забыл, что отец его был хирургом, да и дед тоже. Люди науки…
   – Он ничего не забыл! И эта выходка не пройдет ему даром!
   Шарль резко выхватил бутылку, и шкатулка упала на ковер.
   – Ваши сыновья отвратительны! – совершенно вне себя бросил он ей.
   – Только не Готье! Нет, не Готье! Но Мари, я согласна…
   – Оставьте Мари в покое! И поверьте, я признаю свою вину в провале Алена! В этом отвратительном неудачнике! Целый букет неприятностей, этот ваш Ален.
   – Может, вы слишком много ему позволяете? Его следует наказать…
   – Вы думаете, я подниму руку на ваших детей?
   – Эдуард бы поднял…
   – Боже упаси! Я им не отец! – вскричал Шарль. – Я в жизни не бил детей. Ненавижу жестокость! Вы даже не знаете, что такое жестокость! Но я сегодня же объяснюсь с Аленом. Он уже мужчина!
   Держа бутылку с маслом в руке, Шарль стремительно вышел из гостиной, хлопнув дверью. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он застал в будуаре Клару, оживленно спорящую с Винсеном.
   – Ты знала? – гневно бросил Шарль.
   Он сунул ей под нос этикетку, потом, широко раскрыв окно, вышвырнул бутылку – она вдребезги разбилась о плиты двора.
   Встав с кресла, Клара выпрямилась.
   – Ты забыл, где находишься? – медленно спросила она Закрой окно, мне холодно. Да, я знала об этой идее.
   Бледный от гнева Шарль пытался держать себя в руках в присутствии сына.
   – И ты ему помогала? – проговорил он.
   – На этот раз нет. Он заложил свои земли и получил ссуду. На эти деньги он выпустил флаконы, пробки, этикетки, купил машину для бутилирования.
   – Свои земли? Да уж, если бы не ты, он бы так не развернулся! Ты все подала ему на блюдечке. Зачем ему было стесняться?
   – Шарль, он работает. Он действительно работает.
   – Не смеши меня!
   – Похоже, сегодня это у меня и не получится. Застигнутый врасплох, он посмотрел на нее.
   – Твое имя на бутылке оливкового масла. По-твоему, это нормально? Оно будет валяться в каждой кладовке!
   – Времена меняются, надо и нам меняться.
   – Бакалея, по-твоему, достойная перемена в семье? Хочешь, чтобы все внуки занялись этим? Или для обеспеченного будущего хватит и одного Алена?
   – Ты не в зале суда, Шарль! И говоришь со своей матерью!
   Ее хладнокровие вынудило Шарля замолчать и извиниться. Винсен внимательно рассматривал свои ноги, не зная, остаться ему или уйти. Ален рассказывал ему о «проекте, который не всем понравится», но в подробности не посвящал, и теперь Винсен начинал понимать. Кузен не хотел посвящать его, чтобы не принуждать ко лжи. Очень заботливо с его стороны.
   – Я еду в Валлонг, – заявил Шарль.
   – Поезжай, ты же все равно хотел уехать на несколько дней, – ответила мать.
   Она знала, что Шарль хочет сбежать из-за свадьбы Сильви и Стюарта, к тому же ничто не помешает ему лично высказать Алену свое мнение о его деятельности. Еще она знала, что он не любит и никогда не полюбит сыновей Эдуарда, что Мари избежала такого отношения только потому, что была женщиной. Валлонг был для Шарля потерянным раем и вот-вот грозил превратиться в поле брани. Клара очень много знала о сыне, да и обо всех в семье. Трудно быть бабкой Морванов, но никто больше не возьмет на себя эту роль, а успеть надо еще многое.
   Она продолжала смотреть в глаза Шарлю, и у нее вдруг сжалось сердце: сможет ли он когда-нибудь стать счастливым?
   Мари бежала по ступенькам Дворца правосудия, глаза ее застилали слезы. Ее первая речь на банальном гражданском процессе была жалкой. Дядя ушел из зала, не дожидаясь окончания слушания, и даже не взглянул на нее. Она никогда еще не испытывала такого унижения. Если бы не бредовая идея выступать без записей, как это делал Шарль! Почему она решила, что это так легко? Шарль избегал ловушек в самых запутанных делах; неужели она поверила, что достаточно встать на это место – и нужные слова придут сами?
   – Мари, подожди!
   В развевающемся на ветру плаще за ней бежал Винсен.
   – Да остановись же ты!
   Схватив ее за руку, он заставил ее обернуться.
   – Пойдем, выпьем чего-нибудь, – предложил он.
   Она молчала, и он повел ее к хорошо известному бару, куда в основном ходили молодые адвокаты.
   – Я выставила себя на посмешище, – сказала она, бросая перчатки на столик.
   Во взгляде Винсена не было сострадания, и Мари была ему за это благодарна.
   – И ты там тоже был, – с недовольной гримасой добавила она.
   – Папа сказал, что ты выступаешь, я не хотел пропустить.
   – И досмотрел все до конца! А он презрительно ушел. Представить страшно, что он скажет завтра…
   – Ты же знаешь, он тебя обожает.
   В ответ Мари пожала плечами, постепенно она начинала успокаиваться. Шарля она не боялась, но ей была невыносима мысль, что он сочтет ее бездарной. Она мечтала заслужить однажды его похвалу, доказать, что женщина может обходиться с судьями не хуже мужчины.
   – Может, в следующий раз, – горько пробормотала она.
   Заботливость Винсена растрогала ее. Очень скоро ему тоже предстоит испытание, и его отец будет там, будет смотреть на него без малейшего снисхождения. Сыну он ничего не простит.
   – Не будем больше об этом, – решила она. – Как твои дела?
   – Отметки хорошие, я просто обожаю свою профессию.
   – Знаю. Клара звонит об этом во все колокола.
   Они обменялись понимающими улыбками: что касалось их чудесной бабушки, то тут двух мнений быть не могло.