Буркин Юлий Сергеевич. Цветы на нашем пепле

   Эта пташка была просто чудом. Она была похожа на всё, что угодно: на невиданную зеленую пчелу-медвянку или на маленький, висящий над алым соцветием, камешек изумруда, на волшебную душу цветка или просто на капельку душистого нектара…
   Как завороженная, замерев, любовалась Наан на это диво, а затем осторожно, боясь спугнуть, попробовала приблизиться… Колибри, жужжа крылышками, как майский жук, а вовсе не как пернатое, перелетела на соседний цветок и, повиснув над ним, опустила в его середину длиннющую соломинку клюва. Наан на цыпочках двинулась туда, но птичка перелетела вновь.
   Так, забыв обо всем, Наан перебегала от цветка к цветку, пока не услышала сдавленный возглас Лабастьера. Она обернулась и остолбенела: Лабастьер, беспорядочно размахивая крыльями, болтался над землей вниз головой, привязанный веревкой за ногу к ветке дерева.
   – Что с тобой?! – воскликнула Наан, направляясь к нему.
   – Капкан, – прохрипел тот. – Я не заметил петлю…
   Наан, трепеща крыльями, попыталась развязать узел флуонового шнура, но это не удалось ей.
   – Бластер! – надоумил ее Лабастьер. – Свой я уронил.
   Но она успела лишь потянуться за оружием, когда кто-то тяжелый свалился на нее сверху и, уцепившись за шею, утянул на землю.
   Силы были неравными, и борьба недолгой. Через пару минут Наан лежала под деревом спутанная по рукам и ногам, привязанная к явно заготовленному заранее жердю, и с ужасом разглядывала напавшее на нее существо.
   Без сомнения, это был самец теплокровной бабочки. Но такого уродливого создания Наан не видела еще никогда. Его тело и лицо были иссиня черными и покрытыми нелепыми разноцветными разводами. Он был абсолютно гол, лишь половые органы были запрятаны в подвязанный к поясу мешочек. Его нос, видимо для украшения, был проткнут насквозь тонким, отполированным до блеска прутом, загибающимся к правому уху и пронзающим также его мочку; лоснящиеся от жира волосы заплетены в три толстенные, торчащие в разные стороны, косы.
   Беспомощно болтаясь на веревке, Лабастьер, плазмобой которого валялся на земле под ним, угрожающе кричал на это безобразное существо, но дикарь, не обращая на него внимания, быстрыми уверенными движениями туго скрутило Наан, а затем пригнувшись, в несколько прыжков вернулся к дереву и с удивительным проворством полез с ветки на ветку вверх.
   И тут Наан, несмотря на ужас пложения и боль в связанных запястьях, заметила и еще одну странную особенность этого существа, не позволявшую ему летать. А именно: его крылья были перегнуты, притянуты за четыре уголка к середине спины и каким-то образом закреплены там.
   Минуту спустя Лабастьер и чернокожая бабочка свалились на землю и кубарем покатились по поляне. А еще через несколько минут Лабастьер, упакованный так же умело и аккуратно, как Наан, лежал рядом с ней.
   – Кто это? – простонала она.
   Изо всех сил стараясь казаться спокойным, Лабастьер ответил:
   – Трудно поверить, но, по всей видимости, это приам – представитель вида бабочек, считавшегося вымершим.
   – Что-то такое мне рассказывал император… Как ты думаешь, приамы едят бабочек?
   – Не думаю. Ведь других бабочек, кроме них, тут нет. Если только допустить, что они пожирают друг друга… И все-таки мне непонятно, почему их до сих пор не нашли?
   – Может быть, потому, что они пожирают исследователей? – продолжала гнуть свою линию Наан.
   Тем временем белоглазый дикарь, оскалившись, интенсивно почесал себе грудь и бока. Затем достал из-за спины розовую раковину, полуприсев, приложил ее к губам и подул. Раздался громкий воющий звук, напоминающий гул предгрозового ветра, но более конкретный, имеющий определенный тон. Несколько подобных звуков отозвались ему из чащи, и, судя по громкости, откликнувшиеся были где-то рядом.
   – Что же нам делать теперь? – Наан была напугана всерьез. – Этот приам выглядит совсем диким и очень опасным.
   – Да, по сравнению с взрастившими моего отца лесными ураниями, это просто животное… – отозвался Лабастьер. – Пока что мы бессильны что-либо предпринять. Единственное, что мы можем: быть наблюдательными. Если нам все-таки повезет, нам может помочь спастись любая замеченная мелочь.
   – У меня затекли руки и ноги, и я не могу думать больше ни о чем.
   В этот миг той же крадущейся походкой на полусогнутых ногах из-за деревьев на поляну выбрались сразу несколько приамов и, непрерывно почесываясь, уставились на пленников выпуклыми, словно сделанными из фарфора, глазами. Вид их был более чем живописен. Их тела были раскрашены абсолютно по-разному, и в узорах не прослеживалось никакой системы. Тонкие прутики пронзали не только носы и уши, но иногда и губы, а у двух особей женского пола они соединяли соски недоразвитых обвислых грудей.
   Но крылья у всех были связаны одинаково. Похоже, представители этого племени по какой-то причине сознательно отказались от способности летать. И Наан пришло в голову, что, возможно, именно благодаря вето на полет, приамы и не были обнаружены раньше.
   Удачливый охотник, мыча и приплясывая, принялся усиленно корчить рожи и жестикулировать. Наан с ужасом заметила, что в левой руке он сжимает бластер Лабастьера. И то, чего она опасалась, не заставило себя долго ждать. Прозвучал характерный чмокающий звук и жахнула молния… Но обошлось без жертв, лишь вспыхнули росшие неподалеку кусты.
   Приамы рухнули на землю, а стрелявший испуганно отбросил плазмобой в сторону.
   Дикари поднялись, вращая глазами, обменялись друг с другом интенсивными жестами, а затем подскочили к пленникам и обшарили их, вытащив разную мелочь, включая сережку, которая была спрятана в кармане у Наан. Затем они схватили концы жердей, к которым пленники были привязаны, забросили их на плечи и трусцой побежали с поляны в чащу.
 
   Приамы тащили свою добычу минут сорок, и Наан казалось, что от боли и тряски она с минуты на минуту потеряет сознание. Кусты хлестали ее по лицу; она стонала, а несколько раз выкрикнула: «Стойте!», «Хватит!», «Я больше не могу!» Но дикари на ее мольбы внимания не обращали.
   Неожиданно остановившись, приамы кинули пленников на землю и, упав на четвереньки, принялись быстро разгребать какие-то наваленные в кучу ветки.
   – Они не летают и живут под землей, – догадался Лабастьер. – Потому-то о них никто ничего не знает.
   Но Наан все это уже мало интересовало.
   – Мне кажется, мы умрем, – простонала она. – Они убьют нас.
   – Но они взяли нас в плен, значит, мы нужны им живыми, – возразил Лабастьер, – Между прочим, именно в этом племени мы могли бы достаточно надежно и долго скрываться от императора. Хотя мне и не нравится эта идея.
   – Да уж… – простонала Наан. Но продолжить диспут не удалось. Лабастьер оказался прав: под ветками обнаружился узкое отверстие. Приамы подтащили к нему своих пленников и, не церемонясь, спихнули их вниз, сначала Лабастьера, а за ним – Наан. Но перед этим безобразный приам, именно тот, который поймал их, осклабившись и смрадно дыша, склонился над Наан и внимательно, явно вожделея, вгляделся в нее, одной рукой быстро и больно сжав ее грудь. Затем, хохотнув, облизал ей губы и нос, отчего ее чуть не стошнило, а уж потом уж и столкнул ее в темноту.
   Высота оказалась немаленькой, и когда Наан свалилась на Лабастьера, тот болезненно охнул. Но Наан и сама больно ударилась боком о привязанный к нему жердь. И это была далеко не последняя боль: дикари попрыгали вниз прямо на них… Затем они долго волокли свою добычу узким коридором. В стенах его тут и там имелись «карманы», служившие, по-видимому, жилыми помещениями. Там горели костры, самки и самцы, сгрудившись вокруг них, занимались какими-то примитивными делами: что-то мастерили, чесали друг друга и сами себя, иногда, судя по запахам, готовили какую-то пищу…
   Когда добычу тащили мимо них, дикари, живо отреагировав на событие, подползали к выходам из карманов и пытались схватить, ущипнуть или хотя бы потрогать незнакомцев. Но те, кто их волок, огрызались, а порой и отгоняли любопытных безжалостными ударами. Тут и там возникали короткие побоища, но движение не замедлялось.
   Блуза на спине Наан порвалась, ее спина, казалось, стерлась до плоти, но она уже перестала чувствовать боль, лишь мысль о том, сколько грязи набивается сейчас в ее раны, заставляла ее страдать. Дикари уставали и делали короткие мнинутные передышки. И в эти минуты Наан вновь с отвращением чувствовала руки одного из них, исподтишка ощупывавшие ее.
   Наконец они прибыли к месту назначения. Им оказался примитивный инкубатор – огромная и глубокая неосвещенная яма, битком заполненная куколками и гусеницами. Они ползали друг по другу, испражнялись, вереща отбирали друг у друга куски пищи. В ночном зрении все это казалось Наан живым бледно-зеленым месивом.
   По краю этой ямы имелся широкий уступ, на котором были навалены сушеные фрукты, орехи, ягоды и прочий провиант, и куда гусеницы добраться не могли… По-видимому, продукты время от времени сбрасывались отсюда вниз. На этот-то уступ и положили пленников.
   – Нас скормят этим тварям, – сказала Наан скорее себе, чем Лабастьеру, и почувствовала, что к горлу подкатил комок. Неужели ее жизнь закончится так бесславно в этой отвратительной яме, заполненной потомством грязных дикарей?
   Лабастьер не успел ответить ей, потому что изловивший их приам наклонился над ним и сорвал с его уха серьгу, порвав бедняге мочку уха. Тот лишь вскрикнул от боли, а затем хрипло рассмеялся голосом императора.
 
   И ответил Наан уже ОН:
   – О да, о да, гордая и лживая самка. Только я не боюсь этого. Потому что в мире останется еще очень много МЕНЯ. А вот ты получишь по заслугам.
   Наан не выдержала того, что в последние минуты своей жизни она потеряла возлюбленного и осталась наедине с существом, которого она ненавидит больше всего. И она разрыдалась беспомощно и горько, не находя в слезах ни утешения, ни облегчения.
   А император все говорил и говорил:
   – Хотя, возможно, ты умрешь и не от зубов этих личинок. Сейчас в боевую готовность приходит весь мой воздушный флот. И вся эта армада через несколько минут примчится сюда, чтобы уничтожить это подземное жилище. Найти это место мне будет совсем не сложно.
   – Тебе-то что сделали эти несчастные дикари?! – воскликнула Наан сквозь слезы.
   – Их не было в моих планах, и их не будет там никогда, – лаконично объяснил император. И добавил: – Теперь и тебя нет в моих планах.
   Закрыв глаза, Наан постаралась унять рыдания, чтобы император не подумал, что она о чем-то жалеет. Она и в самом деле не жалеет ни о чем… И все-таки ей так хочется жить!
   Внезапно она почувствовала какое-то движение. Приоткрыв веки, она увидела возле своих ног заплетенную в косы голову их пленителя. Встав на четвереньки и ухватившись рукой за жердь, к которой была привязана Наан, он пыхтя поволок ее в сторону выхода из инкубатора.
   Император вновь глухо рассмеялся:
   – А еще до того, как ты умрешь, тобой овладеет эта уродливая тварь. Что ж, это, конечно, намного приятнее, чем принадлежать мне…
   – Да! – выкрикнула она. – Это намного приятнее! – и слезы ее моментально высохли.
   Воровато оглядываясь по сторонам, приам затащил ее в ближайший от инкубатора карман, затем подполз к его входу и стал закладывать его сложенными в штабель деревянными брусьями, вставляя их в специальные пазы. Вскоре вход был довольно плотно закрыт: брусья были хорошо подогнаны друг к другу, и между ними не осталось ни единой крупной щели.
   Наан подумала, что, возможно, это помещение служит специально для спаривания, недаром оно находится рядом с инкубатором, и ее передернуло от этой мысли. Наверное, таких комнат тут несколько, и они обладают статусом неприкосновенности. Закрыв вход, приам обезопасил себя от разоблачения…
   Дикарь тем временем еще немного повозился у входа, и через пару минут там запылал костер.
   Несмотря на то, что намерения приама были ясны, Нана подумала, что все это немного обнадеживает. Он явно стремится сделать помещение комфортабельнее, и он не набрасывается на нее, как зверь. Возможно, для него будет небезразличным и ее поведение, возможно, износилование – не в традиции этого племени… Или, может быть, она сумеет перехитрить его? Надежда была слабой, и все-таки Наан почувствовала некоторое воодушевление.
   Последующие действия приама укрепили эту надежду.
   Он развязал свою пленницу, а затем, корча рожи, принялся угрожающе мычать и жестикулировать, акцентируя ее внимание на выходе. Наан поняла: он хочет сказать ей, что пытаться бежать бесполезно. Она послушно присела на пол и стала растирать затекшие ноги и руки.
   Дикарь успокоился, отполз в сторону, отвалил от стены небольшой камень, достал что-то из углубления под ним, а затем, одной рукой прижимая к груди ворох предметов, вернулся к Наан. Он разложил перед ней свои «дары»: костяной нож, недозрелый лесной орех, моток флуоновой бечевки, гладко отполированный камень, который мог бы служить молотком, раковину и… сережку Лабастьера. (Второй серьгой завладел, по-видимому, кто-то другой.)
   Оттягивая время, Наан попыталась подыграть ему. Она стала внимательнейшим образом рассматривать все эти вещи, трогать, обнюхивать, причмокивая и даже одобрительно взвизгивая. Дикарь при этом очень серьезно смотрел на нее, время от времени быстрым движением протягивая к ней руку и трогая какой-нибудь участок ее тела.
   О близости с этим существом Наан было жутко даже помыслить. И она гнала от себя эту идею, продолжая «игру в базар» и стараясь определить: действительно ли дикарь предлагает ей что-то в обмен на ее любовь, или он пытается завязать с ней «беседу», пользуясь за недостатком слов предметами. Или же он просто хвастается своими сокровищами, показывая, сколь велик его статус в племени?
   Наан уже по нескольку раз брала поочередно все эти предметы, и приам начал выказывать явные признаки нетерпения. Не успела Наан подумать, верно ли она поступила, притронувшись к «дарам», тем самым, возможно, показав свою готовность продать себя, как мысль эта подтвердилась. Когда Наан раз в десятый взяла в руки сережку, дикарь, вдруг хрипло рыкнув, попытался повалить ее на пол.
   Наан сумела вывернуться и откатиться в сторону. Приам, придя в неистовство, азартно взвыл и прыгнул в ее сторону… И тут пещеру потряс невиданный, закладывающий уши, грохот. Стены, душераздирающе скрежеща, шевельнулись и покрылись трещинами, с потолка посыпались комья земли и осколки породы. Пол задрожал и заходил ходуном.
   Землетрясение?!!
   Приам, моментально потеряв всякий интерес к пленнице, прикрыл голову руками и затравленно огляделся. А затем кинулся к выходу и принялся торопливо разбирать загородку. Наан поспешила к нему на подмогу, и он не отказался от ее поддержки.
   Спустя десяток секунд лаз был свободен.

15

   Если будешь взывать о помощи в ночь,
   Беды придут на зов.
   Если ты полетишь от несчастья прочь,
   Найдешь его вновь и вновь.
   Если что-то и может тебе помочь,
   Лишь то, что внутри. Любовь.

«Книга стабильности» махаон, т. XX, песнь II; учебная мнемотека Храма Невест провинции Фоли.

   Выскочив из боковой каверны в общий коридор, Наан увидела, что встревоженные стихийным бедствием дикари, поведя себя на удивление слаженно, бросились спасать потомство. Одни из них спешили в «инкубатор», другие уже волокли оттуда куколок или извивающихся гусениц.
   Сунув сережку, которую так и держала в руке, в карман разорванной блузы, Наан поспешила за теми приамами, руки которых были еще свободны.
   – Сюда! – закричал император, едва завидев ее. – Развяжи меня!
   Наан упала перед ним на колени, послушно взялась за флуоновые нити… Но тут же вспомнила, что перед ней – вовсе не Лабастьер… Она уже, было, полезла за серьгой, но тут же остановилась, услышав:
   – Не бойся. Пока мы не выйдем отсюда, трясти больше не будет.
   Наан нахмурилась:
   – Так это устроил ты?
   – Да. Мои воины уже прибыли сюда и заложили сейсмические мины. Там, наверху, находится одно из моих воплощений, и команду повторить толчок я дам лишь тогда, когда мы с тобой, неблагодарная, будем в безопасности.
   Наан поняла, что сейчас вовсе не время превращать императора в Лабастьера. Если она сделает это, тот, что наверху, скорее всего продолжит землетрясение, одним махом избавляясь и от племени приамов, и от непокорной невесты-предательницы, и от вышедшего из под контроля воплощения.
   Она быстро справилась с узлами и, влившись в вереницу перепуганных дикарей, они поспешили в сторону выхода. Интереса к ним не проявляли: у племени были дела поважнее. Но вскоре возбуждение стало спадать, дикари начали замедлять свой бег, и Наан тут же заметила, что кое-кто из них уже нехорошо косится в сторону светлокожих бабочек.
   Император тоже заметил это, и вновь пещеру основательно, хотя и заметно слабее, чем в первый раз, тряхнуло. Интерес к чужакам тут же пропал, и через несколько минут они вместе с несколькими приамами выбрались на поверхность по сплетенной из лиан лестнице.
   Страхуясь от того, чтобы не провалиться, когда рухнут своды их подземного жилища, дикари, волоча куколок и брыкающихся гусениц, бежали в разные стороны. То ли страх, то ли природное отсутствие любопытства были виной тому, но они абсолютно не обращали внимания на антиграв, стоящий буквально в нескольких шагах от входа. Зато император и Наан бросились именно к нему.
   В водительском кресле восседал воин-урания. При виде императора он приветственно развел руки и почтительно склонил голову. Затем вынул из уха полусферическую слуховую капсулу гарнитуры переговорника. Нить, соединявшая капсулу с таким же полусферическим микрофоном, сократилась, и воин сунул образовавшийся шарик в кожух на поясе.
   – Поднимайся! – рявкнул император Наан. – Скорее! Мы похороним их!
   Наан устроилась на сидении, и антиграв, взлетев по дуговой траектории, повис над поляной.
   – А тех, кто успел выбраться, вы все равно убьете? – задыхаясь спросила она.
   – Да, – лаконично ответил император. – А тебе жаль их? Он был хорош, этот дикарь?
   – Ничего не было, – успела сказать Наан, и в тот же миг снизу раздался быстро нарастающий гул, а затем и грохот, а потом земля под ними вздыбилась гигантским пузырем.
   – Готово! – почти весело выкрикнул император.
   Наан коснулась руки водителя:
   – А тебе не жаль их?
   Урания покосился на императора и тот кивнул, разрешая ответить.
   – В легендах моего народа есть рассказы о племени бабочек, с которым урании древности вели войну не на жизнь, а на смерть. Мои предки победили, но не стали убивать оставшихся, поставив условие, что жить те станут под землей и никогда не будут летать. Я думал, это сказка. Мне не жаль врагов моих предков, и я не столь мягкосердечен, как они. Сейчас, когда моего племени почти не существует, эти тараканы тем более не достойны жизни.
   Наан подумала о том, что звучит это все довольно неубедительно, если учесть, что племя ураний уничтожил император… Но она промолчала. И тут же вспомнила, что в кармане у нее покоится серьга-блокиратор. У нее зачесались руки.
   Тем временем земляной пузырь внизу лопнул. Антиграв ощутимо тряхнуло взрывной волной, и Наан, воспользовавшись заминкой, быстро сунула руку в карман, поднесла серьгу к неповрежденному уху императора и щелкнула креплением…
   Император сморщился и закрыл ладонью глаза. Затем, отняв руку от лица и хитро покосившись на Наан, Лабастьер наклонился к водителю:
   – В город! И как можно быстрее! – голос его стал совсем другим.
   Антиграв стремительно помчался в указанном направлении.
   Но не прошло и пяти минут, как на поясе водителя запищал сигнал вызова. Тот машинально потянулся к переговорнику, но Лабастьер, перехватив его руку, отобрал шарик и швырнул его вниз.
   – Я не понимаю вас, император, – сказал водитель, провожая переговорник недоуменным взглядом.
   Он посмотрел Лабастьеру в лицо, и антиграв резко остановился.
   – Ты не император! – заявил водитель. – Ты – самозванец! Ты только похож на него! – он сорвал с пояса роскошный плазмобой и уткнул его ствол Лабастьеру в грудь.
   – Тише, тише! – осторожно развел руки Лабастьер. – С чего это ты решил, что я – не император?
   – Потому что ты выбросил переговорник! Настоящий император вызывал меня! Мы возвращаемся.
   – Нет, стой! – приказал Лабастьер решительно. – Ты не подчиняешься императору?! Ты смеешь обсуждать его действия?! Ты достоин смерти!
   – Ты не император, – повторил воин мрачно, но его голосу явно не хватало уверенности. А Лабастьер продолжал:
   – Но ты бдителен и достоин награды. У меня есть предложение к тебе.
   Воин, недоверчиво глядя на Лабастьера и не опуская бластера, ждал объяснений.
   – Ты видишь башню под нами? – спросил тот. – Вон, чуть правее… Ты знаешь, что это такое?
   Перепуганная Наан проследила за его рукой и разглядела там возвышающуюся над кронами деревьев ярко-красную стеллу, острием устремленную в небо.
   – Ты знаешь, что это такое?! – повторил вопрос Лабастьер.
   – Вход в подземные шлюзы космодрома, – неохотно отозвался воин.
   – Кто может войти туда?
   – Только император. Замок настроен на его генетические параметры.
   – Так летим же туда. Летим, проверим, кто я. Если замок не откроется, ты убьешь меня и будешь награжден.
   – Зачем мне это? – неуверенно произнес воин. – Лучше я просто сдам тебя, самозванец, настоящему императору.
   – Ладно. Но учти. Если ты не выполнишь мой приказ, а я все-таки окажусь императором, ты будешь жестоко наказан за непослушание. Если же выполнишь и убедишься, что я – император, будешь награжден за бдительность.
   Несколько секунд урания напряженно размышлял. Затем, не опуская плазмобой, он нехотя повернул антиграв и направил его на снижение, к стелле.
   Они приземлились возле полусферического строения, из вершины которого эта стелла выходила, и Лабастьер с Наан под прицелом бластера приблизились к нему.
   Лабастьер приложил ладонь к начертанной на стене пятерне, и стена со скрежетом раскололась пополам. Щель увеличилась до ширины входа, за ней обнаружилась серебристая перепонка с таким же пятном замка. Лабасьтер положил ладонь на нее, и перепонка лопнула.
   Урания рухнул на колени:
   – Карай меня, мой император! – выдохнул он и смиренно опустил голову, ожидая возмездия.
   – Ты действительно достоин кары, – заявил Лабастьер, – за то, что не веришь в мою честность. Я сказал: «Ты будешь награжден за бдительность». Отдай мне бластер и лети в город за наградой. Быстрее.
   Расставшись с плазмобоем, урания вскочил и со всех ног кинулся к антиграву.
   Лабастьер впихнул Наан в отверстие.
   – У нас от силы минут десять! – торопливо сказал он ей.
   Перепонка за их спинами моментально затянулась. Они опрометью кинулись по коридору. На бегу Лабастьер говорил ей:
   – Как только ты меня освободила, я уже знал, что делать. ОН думал об этом. ОН боялся, что я, отделившееся от него воплощение, завладею космическим кораблем. Но он перестал этого бояться, как только мы оказались в ловушке, и приам снял с меня блокиратор…
   Запыхавшись, они влетели в кабину лифта, тут было несколько сереневых пятен датчиков, и Лабастьер приложил ладонь к одному из них.
   Кабина плавно провалилась вниз.
   – Я… точнее, ОН, бывал тут сотни раз, – тяжело дыша, продолжал Лабастьер. – Он прилетал сюда, проходил в кабину, садился в кресло… на большее он не решался. Решимся мы.
 
   Кабина космического корабля, стены которой светились мягким сиянием, была уютна и поражала тем, что в ней не было абсолютно никаких приборов. Лишь одно единственное кресло со все тем же датчиком-пятерней на подлокотнике и мнемообручем управления.
   Лабастьер упал в кресло и, многозначительно глянув на Наан, вложил кисть руки в фиолетовое пятипалое углубление.
   – Еще пару минут на подготовку к старту, – сообщил он. – Располагайся. Возьми бластер и держи под прицелом вход. Думаю, антигравы уже несутся сюда, и император сможет войти…
   Корабль ожил. Раздалось мерное гудение, свет померк, а на полу кабины возникло объемное изображение того участка леса, под которым они, по-видимому, сейчас находились. Наан с бластером в руках, присев возле кресла, не смогла удержать свое внимание на входе и, как завороженная, уставилась на открывшуюся ей голографическую картину.
   Гул усиливался. Лес дрожал и даже, казалось, шевелился под действием чудовищной подземной силы. Алая стелла мелко зашаталась и повалилась на бок, а затем ровная доселе поверхность земли стала медленно вспучиваться, превращаясь в сопку. Еще через минуту эта сопка стала столь высока, что деревья встали почти горизонтально и попадали, не выдержав собственной тяжести.
   Наконец земля треснула, и наружу начал выдвигаться огромный гладкий тупой нос корабля, блестящий на солнце золотом. За полусферой носа медленно поднимался ствол такого же гладкого и золотистого корпуса. Ничего более грандиозного Наан еще не приходилось видеть. Судя по соотношению размеров корабля и деревьев, в диаметре он был чуть ли не с ее родной городок Фоли. Высота же его оказалась раз в десять больше диаметра.
   – Куда мы полетим? – смогла выдавить из себя Наан. И тут заметила, что со всех сторон к ним, стремительно увеличиваясь в размерах, несутся мушки имперских антигравов. Опасения Лабастьера были напрасны: император был еще далеко.