Страница:
– О, простите меня, Ваше Величество. Я заговариваюсь от счастья… А глаз, глаз подергивается от волнения… – Заметив, что гнев короля больше напускной, чем взаправдашний, он сварливо добавил: – И, между прочим, не надо лишать меня последних сил, которые я берегу для полета; путь-то предстоит неблизкий! Правда ведь? – обратился махаон к Умнику, и тот всем своим видом подтвердил верность его слов.
Махнув рукой и стараясь не рассмеяться, король вспорхнул обратно в седло. Да и мог ли он сердиться на друга всерьез?
Далее две пары влюбленных двигались верхом, а отряд Пиррона и присоединившийся к нему Лаан сопровождали их по воздуху. Бежать сороконоги способны значительно быстрее, чем могут лететь бабочки, но чтобы не приходилось никого поджидать, наездники сдерживали животных и время от времени, чтобы летящие могли отдохнуть, устраивали короткие привалы. Иногда остановки были и вынужденными: когда перед сороконогами возникали те или иные преграды. Тогда отряд, подоспев, по очереди переносил перепуганных зверей через овраг или ручей, и они продолжали путь.
Во время одной из таких передышек Лабастьер перекинулся несколькими словами с синеглазой Тилией. Конечно же, она была очень мила, но… Его несказанно забавляла мысль о том, что эту самку Ракши предпочел самой Мариэль, и ему очень хотелось понять, как же такое могло произойти.
– Я думаю, дорогая Тилия, вы сделали завидный выбор, – обратился король к девушке. – Я обещал Ракши и Мариэль, что они отправятся со мной в столицу и останутся при дворе. Теперь это распространяется на вас, и я надеюсь, вы не откажетесь от этого предложения. С Ракши мы знакомы совсем недавно, но благодаря ряду качеств, я уже включил его в число своих лучших друзей. Он смел и благороден, добр и великодушен…
– Мне не нужно расхваливать его, Ваше Величество, – мягко остановила короля самка, – это было бы пустой тратой вашего драгоценного красноречия. Мне было достаточно нескольких минут общения с ним, чтобы понять, что мы рождены друг для друга.
– О да, понимаю, – кивнул головой Лабастьер, – то же случилось и со мной, когда я увидел Мариэль. И все-таки, если бы не Лаан…
– Кроме вашего друга мы должны благодарить и удивительное стечение обстоятельств, – возразила Тилия. – На балу Пиррона мы с Ракши и словом не перемолвились о своих чувствах. Его удерживала честь, а меня – гордость. Лишь известие о том, что он вместе с вами находится в смертельной опасности, вывело меня из состояния меланхолии, в которое я впала сразу, как только вы нас покинули. Ведь я была уверена, что больше никогда не увижу того, кого полюбила больше жизни. А если бы я не занималась оружием, меня бы не взяли с собой, и тогда… Все это похоже на чудо.
Тихий смех Мариэль заставил Тилию и Лабастьера обернуться.
– Там, где любовь, там и чудо, – улыбаясь, сказала та, – простите, что я невольно услышала конец вашей беседы. Меня послал за вами Ракши: в седельной сумке Ласкового сохранился последний сосуд с напитком бескрылых, и мы посчитали, что это очень кстати. В нашем селении помолвки принято отмечать несколькими глотками… Все уже приготовлено.
10
И это было только начало праздника. Бал, который устроил Дент-Пиррон в честь того, что король нашел-таки, наконец, невесту, а также в честь своей племянницы, которая должна в ближайшее время стать придворной, был еще более роскошен, нежели давешний. Конечно же, все были слегка шокированы неожиданной перетасовкой в компании короля, но во-первых, такой исход устраивал всех, а во-вторых, он придавал веселью некий особый налет авантюрности и бесшабашности.
Праздник, сопровождаемый обильными возлияниями, танцами и фейерверками, длился двое суток, на третьи же вновь настало время расставания. До самого края селения король и его спутники шли пешком, сопровождаемые толпой восторженных подданных. Боевой отряд Дент-Пиррона был тут же, по поручению правителя он подрядился сопровождать короля до самой столицы.
Свою лепту в это решение внес и Лаан, заявив: «Вы поедете в седлах, а я, выходит, один буду по небу лететь?!» Но как раз эта-то проблема была решена моментально: услышав слова Лаана, к его великому восторгу, Пиррон тут же подарил ему великолепного молодого сороконога по кличке Прорва.
– Он любит поесть почти так же, как я, – объяснил Дент-Пиррон происхождение этого имени и заверил: – Но у него-то это от молодости и быстро пройдет.
Прощаясь, правитель селения отозвал короля в сторонку.
– Я – старый толстый махаон, и бояться в этой жизни мне уже нечего, – сказал он. – Потому напоследок хочу заметить вам вот что. Мир меняется. Да, он меняется, мой господин, нравиться нам это или нет. И то, что когда-то было единственно правильным для него, сегодня, возможно, ему уже не соответствует или даже мешает…
– О чем это вы, милейший?
– Всё о том же, Ваше Величество. Тилия рассказала мне, как нелегко было всем вам расстаться с устаревшими представлениями… А уж как счастливы вы теперь, сделав это.
– Ну и?..
– Я очень рад, что вы сумели так поступить. Это внушает мне надежду. Подумайте, а может быть, и с изобретательством дело обстоит подобным же образом?
– Ах, вот оно что. Вы снова за свое…
– Не будь «прыжков бескрылых», не будь того оружия, которое мастерит моя племянница, как я не пытался отучить ее от этого, вас могло бы уже не быть в живых… Все-все-все, – замахал руками толстяк, видя, что король хмурится, – я вовсе не хочу оказывать на вас давление, и не напрашиваюсь на благодарность… Я замолкаю.
– Хорошо, мой друг, – сжав его пухлую ладонь в своей руке, сказал Лабастьер. – Я обязательно подумаю над тем, что вы сказали. И какое бы решение я не принял, поверьте, моя симпатия к вам безгранична.
Дент-Пиррон выдернул руку и утер со щек внезапные слезы.
– Слышала бы это моя дорогая, моя любимая женушка Дипт-Рууйни, – пробормотал он, качая головой. Затем, шмыгнув носом и не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел обратно в селение. Глядя на золотые и серебряные полосы его одеяния, Лабастьер подумал, что на округлом теле махаона эти полосы напоминают раскраску лесных шар-птиц. Может быть, эти цвета вовсе не фамильные? Может быть, просто Пиррону хочется хотя бы внешне походить на то, что способно летать?
За правителем потянулись и остальные провожающие. Причём, никто из них не воспользовался крыльями, видя, как расстроен Пиррон и не желая лишний раз напоминать ему о том, чего он лишен.
…В последнее пристанище последнего т’анга, закованное в камень селение, решили не заезжать. Времени с памятных событий прошло совсем еще немного, и король посчитал, что вряд ли его визит сюда чем-то поможет тем, кто остался жив, и вряд ли, также, он будет им приятен. Он обязательно собирался наведаться сюда, но несколько позже.
Однако любопытство взяло свое и, поручив бабочкам из отряда вместе с сороконогами двигаться в обход, Лабастьер и Лаан полетели прямиком над селением.
– Смотри в оба, – предупредил король, – помни о крылодере!
Но предупреждение оказалось излишним. Как ни вглядывались друзья вниз, на мощеных светло-зеленым и бирюзовым кварцем тротуарах они не заметили никаких признаков жизни.
Зато в небе порхало несколько десятков бабочек, и это доказывало, что окончательно жизнь в селении все ж таки не остановилась. Собственно, это и было тем единственным, что хотел выяснить Лабастьер, потому, стараясь не столкнуться ни с кем из жителей нос к носу, разведчики сперва добрались до центра, а затем свернули вбок, так, чтобы быстрее догнать идущий в обход отряд.
– А может, спустимся? – предложил Лабастьер, пролетая над изрезанным вертикальными щелями конусом крыши дворца Дент-Маари.
– Не стоит, – мотнул головой Лаан, – бессмысленный риск.
– А я все-таки склонен не послушаться тебя, брат махаон, – заявил король. – Хочу посмотреть поближе, как они там.
– Мой господин! – обернулся Лаан, и Лабастьер с удивлением обнаружил, что лицо друга выражает крайнюю степень отчаяния. – Я прошу вас! Ради меня, ради нашей дружбы, летим отсюда как можно быстрее!
– Прости, я не понимаю…
– Я не думал, что это будет так мучительно. Вид этих домов и улиц снова заставил меня вспомнить о раз и навсегда утерянном счастье. Вы не можете и представить… Давайте поскорее покинем это место, чтобы в обыденной суете я поскорее вновь позабыл, как бессмысленна моя жизнь. И поспешим к нашим друзьям, я не удивлюсь, если и с ними сейчас творится нечто подобное.
…Но оказалось, что ни Мариэль, ни Ракши не испытали и тени навалившейся на Лаана депрессии. Простого знания о том, что они находятся где-то поблизости от прежнего обиталища т’анга, всё же было недостаточно для этого. Лаан же еще долго был непривычно молчалив и подавлен, а оттаял лишь тогда, когда отряд добрался до гостеприимного селения Мариэль, где он стал любимчиком еще в прошлое посещение.
Он ожил, едва они вышли из зарослей травянистого леса, и вдалеке показались сложенные пирамидками светло-коричневые и розовые сферы «воздушного коралла».
– Хей-е! – выкрикнул Лаан и легонько щелкнул беднягу Прорву бичом меж шейных пластин. Молодой сороконог, казалось, только и ждал возможности порезвиться. И припустил он так, что остальным за ним было бы не угнаться при всем желании. Да они и не пытались.
– Бьюсь об заклад, что еще до того, как мы войдем в селение, все его жители уже будут знать и о нашей помолвке, и, главное, о том, что все устроил не кто-нибудь, а Лаан, – оторвал взгляд от удаляющегося друга Лабастьер и, улыбаясь, обернулся к Мариэль. Он чувствовал, что с души его свалился груз. Подавленное состояние махаона очень беспокоило его.
– Он имеет на это право, – улыбнулась в ответ Мариэль, – и хорошо, что обо всем моим соплеменникам сообщит именно он. Они полюбили его. А я как раз ломала голову над тем, как объясню происшедшее отцу Ракши, Дент-Вайару и матерям.
– Думаешь, твои не поймут? Они ведь сами хотели отправить тебя ко мне на смотрины. Хотя я понимаю, о чем ты…
Как и предполагал Лабастьер, стоило сороконогам и крылатому отряду лишь пересечь границу селения, как там их уже встретил рой бабочек, взбудораженных потрясающим воображение известием: королевой все-таки будет их односельчанка…
– Да здравствует король! – раздался выкрик сверху, и Лабастьер с досадой узнал голос Лаана. Но толпа, словно только и ждавшая этой команды, взорвалась радостными возгласами.
Лабастьер покосился на Мариэль. Девушка выглядела несколько напряженной и как будто бы выискивала кого-то в толпе. Не успел он отвести от нее взгляд, как она встрепенулась и несмело помахала рукой. Еще миг, и к их сороконогу опустился и почтительно сложил крылья в поклоне Дент-Вайар. Соскочив с Умника, Лабастьер протянул махаону руку.
– Итак, ваш друг Лаан ничего не преувеличил? – спросил Дент-Вайар, ответив на рукопожатие, и сдержанно кивнул дочери.
– Если он сказал, что ваша дочь будет моей женой, то он сказал истинную правду, – отозвался Лабастьер. – Или у вас имеются возражения?
– Возражения? – усмехнулся махаон. – Вы шутите. Возражения у меня были тогда, когда она отправилась в дорогу с Ракши. Но даже тогда я не говорил лишнего, чтя наши законы, включая закон свободы выбора супруга. Ну, а уж теперь… Так ведь ей и было написано на роду. Ее кровный отец и мой со-муж Тиман был уверен в этом… – Дент-Вайар оглянулся на притихших односельчан и сообщил то, чего они ждали: – Все – правда.
И те, встрепенувшись, вновь завопили:
– Да здравствует король!!!
А кое-кто, слегка опережая события, кричал уже и:
– Да здравствует королева!!!
…И все же, как и следовало ожидать, самой трогательной, самой щемящей была встреча молодого короля и его невесты с жителями столицы.
Воздух родины как будто бы встревожил даже шедшего впереди Умника, и он стал заметно оживленнее и резвее. Еще час, два, и в лучах заходящего солнца сверкнул купол Золотого Храма.
– Вот мы и дома, дорогая, – сказал Лабастьер Мариэль со смешанным чувством радости и тревоги. Не случилось ли чего в столице в его отсутствие? Все ли родные живы и здоровы? Как-то встретят его избранницу мать-королева и родители махаоны? – Волноваться настал черед мне, – добавил король, и девушка ответила ему понимающей улыбкой.
Лес поредел, а затем и расступился, и Лабастьер залюбовался открывшимся видом. Вечерело, но освещенность была еще достаточной для того, чтобы виден был каждый цветовой оттенок.
Все здесь соответствовало представлениям Лабастьера о гармонии разума и природы – и листва растений, переливающаяся в спектре от лилового до светло-бирюзового, и разноцветные, но всегда мягкие тона стен жилищ с их куполами, башнями и полусферами. Ажурные каменные замки дворян и ракушечные дома простых жителей не уступали друг другу ни в красоте, ни в изяществе, а то, что первые были крупнее и выстроены из более изысканного материала, ничуть не унижало вторых, а являлось не более, чем данью традиции.
– Я не видела ничего великолепнее, – прошептала Мариэль.
– Еще увидишь, – усмехнулся Лабастьер, – когда войдешь внутрь своего дворца. Он выше всех. Вон – зеленые башенки с желтыми гребешками. Как они тебе?
– Это королевский дворец? Да, конечно же, это он. Это настоящее украшение мира… Но Золотой Храм… Я знала, что он велик, но и представить себе не могла, что он огромен до неправдоподобия… Он как будто бы растет из самого центра Безмятежной. И в него можно войти?
– Что ты, – покачал головой Лабастьер. – О том, что это не цельнолитая глыба, говорят только легенды. Ничем снаружи это не подтверждается. В его поверхности нет ни щелей, ни единого отверстия, ни малейшего признака входа.
Он остановил сороконога, чтобы дождаться остальных. Тот в нетерпении, недовольно подергивал суставчатыми лапами.
– А вон там, – указал Лабастьер, – видишь, возле дворца, розовое пятно? Это Площадь Согласия.
– Я знаю, – отозвалась Мариэль, – мне рассказывал о ней Дент-Вайар. Она покрыта розовым мхом, и на ней установлена каменная арка-звонница, а в ней – огромный гонг, которым еще Лабастьер Второй созывал всех жителей столицы на общий сход. Так?
– Да. Именно так, – улыбнулся король. – Ты не сказала только про колотушку для гонга, что висит на цепи тут же.
– Ты ударял в него когда-нибудь?
– Ни разу. Но думаю, сегодня – самое время. Мои подданные уже готовятся ко сну, но уверен, они не будут на меня в обиде.
Слева и справа от Умника остановились Ласковый и Прорва.
– Со счастливым прибытием, мой король! – радостно воскликнул Лаан и, сорвав с головы красный берет, помахал им в воздухе так, словно жители столицы уже летели навстречу искателям счастья, и он приветствует их.
Кивнув, Лабастьер посмотрел на Ракши и Тилию и прочитал на их лицах благоговение.
– Мы будем здесь жить? – недоверчиво произнесла синеглазая самка.
– Будете, – заверил Лабастьер. – И вы будете жить счастливо. Уверен, в столице вы найдете достойную вас диагональ. И любой здесь будет рад породниться с друзьями короля.
В небе зашелестели крылья, это нагнали наездников и повисли над их головами бойцы Пиррона.
– Все в сборе? – скорее констатировал, нежели спросил Лабастьер. – Что ж, двинем, друзья. Нас давно уже ждут.
Низкий раскатистый звон взбудоражил столицу. Со всех сторон сюда стали слетаться возбужденные жители. Ведь прикасаться к гонгу-на-Площади имеет право только король. А значит, Лабастьер Шестой вернулся с невестой!
Небо столицы зажглось сотнями огней. Это спешащие к Площади Согласия бабочки несли в руках праздничные факелы. Добравшись, они приземлялись на розовый мох и приветствовали монарха возгласами неподдельного ликования. Огонь факелов разогнал закатную полутьму, и Лабастьер, не прибегая к ночному зрению, вглядывался в лицах подданных, время от времени узнавая приближенных ко двору и здороваясь с ними кивком или взмахом ладони. Те, держа в свободных от факелов руках фамильные береты, неистово размахивали ими в ответ.
Но где же Суолия? Где родители-махаоны Дент-Заар и Дипт-Чейен? Лабастьер обеспокоенно оглядывался по сторонам. Задать кому-либо вопрос и расслышать ответ на него в царящем гвалте было просто невозможно. Оставалось ждать и надеяться, что сейчас-сейчас они все же появятся и заключат, наконец, своего блудного сына в горячие родительские объятия.
Но первым дождался Лаан.
– Фиам! – вскричал он и взмыл навстречу своей возлюбленной.
Лабастьер разобрал этот выкрик только по губам друга, а Мариэль и вовсе смотрела в другую сторону. Король, взяв ее за руку, указал в небо.
Кто-то из сопровождавших Фиам родственников Лаана взял у нее факел, и она со свободными руками летела к жениху. Вот они слились в объятиях в нескольких метрах от земли, и толпа взревела еще пуще прежнего.
А спустя миг бабочки расступились, образуя коридор, через который, как положено на официальных торжествах, сложив крылья, шествовали члены королевской семьи со свитой.
Не выпуская руки Мариэль, Лабастьер двинулся им навстречу, увлекая девушку за собой.
Пожилой, но так и оставшийся холостым махаон-церемониймейстер Жайер поднял сверкающий золотом жезл, и шум моментально стих. Присутствующие замерли, чтобы не только голосом, но даже шелестом крыльев или одежд не нарушить тишину и не пропустить ни единого слова, сказанного друг другу монаршими особами. Жезл не опускался.
– Сынок, – молвила королева Суолия, и улыбка разгладила морщины на ее лице. – Здравствуй, сынок. – Обращение это было вопиющим нарушением этикета, но уже следующая фраза целиком ему соответствовала: – Замок был пуст без вас, Ваше Величество.
– Счастлив видеть вас в здравии, Ваше Высочество – почтительно поклонился Лабастьер. – Я вернулся. И я привез вам дочь.
Королева испытующе оглядела молодую самку, и щеки Мариэль залил румянец. Присутствующие затаили дыхание. Чуть наклонившись, что-то произнесла королеве-матери на ухо Дипт-Чейен. Та, молча кивнув, повернула голову ко второй половине диагонали – махаону Дент-Заару. Тот так же коротко что-то бросил ей.
Королева улыбнулась и вновь перевела свой взгляд на сына.
– Ваши родители считают, что ваша способность совершать выбор делает вам честь, – сказала она и обратилась к Мариэль: – Наш дом принадлежит тебе, милая самка.
Церемониймейстер опустил жезл.
И уж тут толпа взорвалась таким оглушительным, таким неистовым ревом, что, казалось, не выдержат и рухнут стены королевского замка.
Уткнувшись лицом в грудь Лабастьера, Мариэль неожиданно для себя разрыдалась взахлеб. Тот, поглаживая ее волосы, приговаривал: «Что ты, милая, что ты? Я и не сомневался, что ты им понравишься…» Но она, скорее всего, не слышала этих слов.
…Дни, недели и месяцы летели с ошеломляющей быстротой. Праздники во дворце сменялись один другим. Сначала – грандиозный бал в честь возвращения короля. Затем – бракосочетание «королевского квадрата»: Лабастьера, Мариэль, Лаана и Фиам. Сразу после этого – торжественное принятие присяги Ракши и Тилии, а чуть позже – и их свадьба: подходящая диагональ из именитых махаонских родов, действительно, как и предполагал Лабастьер, нашлась для них очень быстро.
И родители Ракши, и родители Тилии, и их многочисленные родственники, в том числе Дент-Пиррон и его диагональ Айния и Барми, прибыли на эту свадьбу, и от хлопот у короля голова шла кругом.
Но и в промежутках между праздниками Лабастьер Шестой не имел возможности заняться государственными делами: все его дни были расписаны на аудиенции знатным особам, отказать в приеме которым он не мог. Все они стремились лично поздравить его и поближе познакомиться с молодой королевой.
Лабастьера уже начал по-настоящему раздражать весь этот феерический вздор, измотанной выглядела и Мариэль, хотя она и старалась не показывать, что чем-то недовольна, стойко неся бремя навалившейся на нее обязанности быть центром любого торжества. Лишь однажды, отходя ко сну, она заметила, что с первого дня жизни во дворце, получив соответствующий доступ, она мечтает с головой окунуться в недра королевской библиотеки (единственного хранилища свитков на Безмятежной), но до сих пор ни разу даже не заглянула в помещение, где та расположена.
– В чем же дело?! – вскричал Лабастьер. – Давай отправимся туда немедленно!
– От этого посещения я хочу получить истинное наслаждение, – возразила Мариэль, – сейчас же я чувствую себя усталой, у меня мигрень… И я хочу любить тебя, мой король, у нас так мало времени для этого. Или тебе так не кажется?
Конечно же, он не мог с нею не согласиться. В конце концов, для знакомства с библиотекой впереди у них была целая жизнь.
От всей этой парадной свистопляски они все чаще, чуть ли не с тоской, стали вспоминать свои недавние скитания по Безмятежной. Приключения, опасности, и то упоительное чувство свободы, которое испытывали они, готовясь ко сну в походной шелковой палатке посреди травянистого леса. Это навело Лабастьера на мысль, которая привела к еще одному празднеству.
Собственноручным указом он перевел Ракши в очередную, Пятую дворянскую гильдию, соответствующую голубому цвету берета, и назначил его командиром специального боевого отряда, который формировался для того, чтобы сопровождать короля в его будущих инспекциях своих владений. Тилии, само-собой, было предписано отвечать за вооружение бойцов этого отряда… Все это и отпраздновали.
…Только было Лабастьер вздохнул свободно, как Мариэль сообщила ему, что беременна. Конечно же это было радостью, огромной радостью. Но это сообщение окончательно отодвинуло занятия государственными делами на неопределенный срок.
Надо сказать, что близость с Мариэль была в последнее время тем единственным, что спасало его от помешательства. Их отношения с Лааном и Фиам еще не стали так доверительны в интимном плане, чтобы делить с ними брачное ложе, но сама мысль об этом будоражила воображение Лабастьера и придавала остроту ощущениям, если те притуплялись.
Лабастьеру Шестому всегда была симпатична избранница Лаана – стройная миловидная черноволосая самка-махаон, славящаяся при дворе своим остроумием и независимым характером. Его тешила мысль, что когда-нибудь они с полным на то правом окажутся в одном брачном ложе. Точнее, во флуоновом гамаке огромной опочивальни со слабо фосфоресцирующими зелеными стенами, где большей частью и проходили его любовные игры с Мариэль.
Но теперь, с ее беременностью, все это отодвинулось на неопределенный срок. Так что радость в душе Лабастьера смешалась с досадой. Но он старательно подавлял в себе это эгоистическое чувство. Когда же Мариэль заикнулась о том, что сейчас, возможно, ему самое время напомнить о своих правах Фиам, Лабастьер с негодованием отверг эту идею. «Это было бы нечестно, – заявил он, – у нас с тобой все должно быть поровну!»
В то же время известие о том, что скоро Мариэль подарит ему наследника, заставило его непрерывно думать о том, что же за откровение, что за особая мудрость и благодать снизойдут на него тогда? Или прав Лаан, и это – не более чем традиционное заблуждение, зачем-то культивируемое в королевской семье? Однажды, не выдержав раздумий, он обратился с этим вопросом к Суолии. Само-собой, открыв ей при этом и причину своего интереса.
– Итак, мальчик мой, твоя жена скоро подарит нам внука? – лицо пожилой самки, сидящей в кресле, сплетенном из ветвей урмеллы, выражало удовлетворение. – Что ж, это приятное известие. Ты помнишь, я была против твоего отъезда на поиски невесты, но теперь склонна признать, что ты оказался прав. Мариэль хороша собой, воспитанна, кротка и обладает острым умом. Кроме того, мне докладывали, что об ее таланте исполнять на пирах песенные баллады в народе уже складывают легенды, а это немаловажно: подданные должны не только уважать и бояться короля, они должны восхищаться им… Я и сама с удовольствием слушаю очаровательный голос твоей жены…
– Ваше Высочество, – нетерпеливо перебил мать Лабастьер Шестой (если Суолия могла иногда позволить себе фамильярность с сыном, то он должен был обращаться к ней только сообразно этикету), – уж я-то прекрасно осведомлен обо всех достоинствах Мариэль. Более того, я люблю ее… Но спрашиваю вас я совсем о другом…
– Сожалею, Ваше Величество, – лицо королевы-матери стало непроницаемым, – но при всем желании я не могу удовлетворить ваше любопытство…
– Это тайна?
– Нет. А возможно, что и «да». Но мне и самой неизвестна природа этого явления…
– А не выдумки ли все это?
Суолия покачала головой:
– Не думаю. Хотя сама я и не была свидетельницей того, что это истинная правда. Вообще-то, вы вовремя затеяли этот разговор, я давно должна была предостеречь вас…
Лабастьер весь превратился во внимание.
– Ваш отец и мой муж, король Лабастьер Пятый, нарушил завет своего деда и снял королевскую серьгу еще до того, как вы вышли из куколки. Я вижу, что с вами происходит сейчас, как изнываете вы под бременем необходимости проводить жизнь в праздных увеселениях… То же было и с ним, с той только разницей, что отношения между нами были куда более прохладными, чем между вами и Мариэль.
Махнув рукой и стараясь не рассмеяться, король вспорхнул обратно в седло. Да и мог ли он сердиться на друга всерьез?
Далее две пары влюбленных двигались верхом, а отряд Пиррона и присоединившийся к нему Лаан сопровождали их по воздуху. Бежать сороконоги способны значительно быстрее, чем могут лететь бабочки, но чтобы не приходилось никого поджидать, наездники сдерживали животных и время от времени, чтобы летящие могли отдохнуть, устраивали короткие привалы. Иногда остановки были и вынужденными: когда перед сороконогами возникали те или иные преграды. Тогда отряд, подоспев, по очереди переносил перепуганных зверей через овраг или ручей, и они продолжали путь.
Во время одной из таких передышек Лабастьер перекинулся несколькими словами с синеглазой Тилией. Конечно же, она была очень мила, но… Его несказанно забавляла мысль о том, что эту самку Ракши предпочел самой Мариэль, и ему очень хотелось понять, как же такое могло произойти.
– Я думаю, дорогая Тилия, вы сделали завидный выбор, – обратился король к девушке. – Я обещал Ракши и Мариэль, что они отправятся со мной в столицу и останутся при дворе. Теперь это распространяется на вас, и я надеюсь, вы не откажетесь от этого предложения. С Ракши мы знакомы совсем недавно, но благодаря ряду качеств, я уже включил его в число своих лучших друзей. Он смел и благороден, добр и великодушен…
– Мне не нужно расхваливать его, Ваше Величество, – мягко остановила короля самка, – это было бы пустой тратой вашего драгоценного красноречия. Мне было достаточно нескольких минут общения с ним, чтобы понять, что мы рождены друг для друга.
– О да, понимаю, – кивнул головой Лабастьер, – то же случилось и со мной, когда я увидел Мариэль. И все-таки, если бы не Лаан…
– Кроме вашего друга мы должны благодарить и удивительное стечение обстоятельств, – возразила Тилия. – На балу Пиррона мы с Ракши и словом не перемолвились о своих чувствах. Его удерживала честь, а меня – гордость. Лишь известие о том, что он вместе с вами находится в смертельной опасности, вывело меня из состояния меланхолии, в которое я впала сразу, как только вы нас покинули. Ведь я была уверена, что больше никогда не увижу того, кого полюбила больше жизни. А если бы я не занималась оружием, меня бы не взяли с собой, и тогда… Все это похоже на чудо.
Тихий смех Мариэль заставил Тилию и Лабастьера обернуться.
– Там, где любовь, там и чудо, – улыбаясь, сказала та, – простите, что я невольно услышала конец вашей беседы. Меня послал за вами Ракши: в седельной сумке Ласкового сохранился последний сосуд с напитком бескрылых, и мы посчитали, что это очень кстати. В нашем селении помолвки принято отмечать несколькими глотками… Все уже приготовлено.
10
«О взгляни, гусеницу несет муравей,
Разве он, Первобабочка-мать,
Не прекрасен в своем неустанном труде,
Пусть он и не умеет летать?»
Улыбнулась она: «Это нужно, скорей,
У поклажи его узнать».«Книга стабильности» махаон, т. IX, песнь XXII; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
И это было только начало праздника. Бал, который устроил Дент-Пиррон в честь того, что король нашел-таки, наконец, невесту, а также в честь своей племянницы, которая должна в ближайшее время стать придворной, был еще более роскошен, нежели давешний. Конечно же, все были слегка шокированы неожиданной перетасовкой в компании короля, но во-первых, такой исход устраивал всех, а во-вторых, он придавал веселью некий особый налет авантюрности и бесшабашности.
Праздник, сопровождаемый обильными возлияниями, танцами и фейерверками, длился двое суток, на третьи же вновь настало время расставания. До самого края селения король и его спутники шли пешком, сопровождаемые толпой восторженных подданных. Боевой отряд Дент-Пиррона был тут же, по поручению правителя он подрядился сопровождать короля до самой столицы.
Свою лепту в это решение внес и Лаан, заявив: «Вы поедете в седлах, а я, выходит, один буду по небу лететь?!» Но как раз эта-то проблема была решена моментально: услышав слова Лаана, к его великому восторгу, Пиррон тут же подарил ему великолепного молодого сороконога по кличке Прорва.
– Он любит поесть почти так же, как я, – объяснил Дент-Пиррон происхождение этого имени и заверил: – Но у него-то это от молодости и быстро пройдет.
Прощаясь, правитель селения отозвал короля в сторонку.
– Я – старый толстый махаон, и бояться в этой жизни мне уже нечего, – сказал он. – Потому напоследок хочу заметить вам вот что. Мир меняется. Да, он меняется, мой господин, нравиться нам это или нет. И то, что когда-то было единственно правильным для него, сегодня, возможно, ему уже не соответствует или даже мешает…
– О чем это вы, милейший?
– Всё о том же, Ваше Величество. Тилия рассказала мне, как нелегко было всем вам расстаться с устаревшими представлениями… А уж как счастливы вы теперь, сделав это.
– Ну и?..
– Я очень рад, что вы сумели так поступить. Это внушает мне надежду. Подумайте, а может быть, и с изобретательством дело обстоит подобным же образом?
– Ах, вот оно что. Вы снова за свое…
– Не будь «прыжков бескрылых», не будь того оружия, которое мастерит моя племянница, как я не пытался отучить ее от этого, вас могло бы уже не быть в живых… Все-все-все, – замахал руками толстяк, видя, что король хмурится, – я вовсе не хочу оказывать на вас давление, и не напрашиваюсь на благодарность… Я замолкаю.
– Хорошо, мой друг, – сжав его пухлую ладонь в своей руке, сказал Лабастьер. – Я обязательно подумаю над тем, что вы сказали. И какое бы решение я не принял, поверьте, моя симпатия к вам безгранична.
Дент-Пиррон выдернул руку и утер со щек внезапные слезы.
– Слышала бы это моя дорогая, моя любимая женушка Дипт-Рууйни, – пробормотал он, качая головой. Затем, шмыгнув носом и не сказав больше ни слова, он повернулся и побрел обратно в селение. Глядя на золотые и серебряные полосы его одеяния, Лабастьер подумал, что на округлом теле махаона эти полосы напоминают раскраску лесных шар-птиц. Может быть, эти цвета вовсе не фамильные? Может быть, просто Пиррону хочется хотя бы внешне походить на то, что способно летать?
За правителем потянулись и остальные провожающие. Причём, никто из них не воспользовался крыльями, видя, как расстроен Пиррон и не желая лишний раз напоминать ему о том, чего он лишен.
…В последнее пристанище последнего т’анга, закованное в камень селение, решили не заезжать. Времени с памятных событий прошло совсем еще немного, и король посчитал, что вряд ли его визит сюда чем-то поможет тем, кто остался жив, и вряд ли, также, он будет им приятен. Он обязательно собирался наведаться сюда, но несколько позже.
Однако любопытство взяло свое и, поручив бабочкам из отряда вместе с сороконогами двигаться в обход, Лабастьер и Лаан полетели прямиком над селением.
– Смотри в оба, – предупредил король, – помни о крылодере!
Но предупреждение оказалось излишним. Как ни вглядывались друзья вниз, на мощеных светло-зеленым и бирюзовым кварцем тротуарах они не заметили никаких признаков жизни.
Зато в небе порхало несколько десятков бабочек, и это доказывало, что окончательно жизнь в селении все ж таки не остановилась. Собственно, это и было тем единственным, что хотел выяснить Лабастьер, потому, стараясь не столкнуться ни с кем из жителей нос к носу, разведчики сперва добрались до центра, а затем свернули вбок, так, чтобы быстрее догнать идущий в обход отряд.
– А может, спустимся? – предложил Лабастьер, пролетая над изрезанным вертикальными щелями конусом крыши дворца Дент-Маари.
– Не стоит, – мотнул головой Лаан, – бессмысленный риск.
– А я все-таки склонен не послушаться тебя, брат махаон, – заявил король. – Хочу посмотреть поближе, как они там.
– Мой господин! – обернулся Лаан, и Лабастьер с удивлением обнаружил, что лицо друга выражает крайнюю степень отчаяния. – Я прошу вас! Ради меня, ради нашей дружбы, летим отсюда как можно быстрее!
– Прости, я не понимаю…
– Я не думал, что это будет так мучительно. Вид этих домов и улиц снова заставил меня вспомнить о раз и навсегда утерянном счастье. Вы не можете и представить… Давайте поскорее покинем это место, чтобы в обыденной суете я поскорее вновь позабыл, как бессмысленна моя жизнь. И поспешим к нашим друзьям, я не удивлюсь, если и с ними сейчас творится нечто подобное.
…Но оказалось, что ни Мариэль, ни Ракши не испытали и тени навалившейся на Лаана депрессии. Простого знания о том, что они находятся где-то поблизости от прежнего обиталища т’анга, всё же было недостаточно для этого. Лаан же еще долго был непривычно молчалив и подавлен, а оттаял лишь тогда, когда отряд добрался до гостеприимного селения Мариэль, где он стал любимчиком еще в прошлое посещение.
Он ожил, едва они вышли из зарослей травянистого леса, и вдалеке показались сложенные пирамидками светло-коричневые и розовые сферы «воздушного коралла».
– Хей-е! – выкрикнул Лаан и легонько щелкнул беднягу Прорву бичом меж шейных пластин. Молодой сороконог, казалось, только и ждал возможности порезвиться. И припустил он так, что остальным за ним было бы не угнаться при всем желании. Да они и не пытались.
– Бьюсь об заклад, что еще до того, как мы войдем в селение, все его жители уже будут знать и о нашей помолвке, и, главное, о том, что все устроил не кто-нибудь, а Лаан, – оторвал взгляд от удаляющегося друга Лабастьер и, улыбаясь, обернулся к Мариэль. Он чувствовал, что с души его свалился груз. Подавленное состояние махаона очень беспокоило его.
– Он имеет на это право, – улыбнулась в ответ Мариэль, – и хорошо, что обо всем моим соплеменникам сообщит именно он. Они полюбили его. А я как раз ломала голову над тем, как объясню происшедшее отцу Ракши, Дент-Вайару и матерям.
– Думаешь, твои не поймут? Они ведь сами хотели отправить тебя ко мне на смотрины. Хотя я понимаю, о чем ты…
Как и предполагал Лабастьер, стоило сороконогам и крылатому отряду лишь пересечь границу селения, как там их уже встретил рой бабочек, взбудораженных потрясающим воображение известием: королевой все-таки будет их односельчанка…
– Да здравствует король! – раздался выкрик сверху, и Лабастьер с досадой узнал голос Лаана. Но толпа, словно только и ждавшая этой команды, взорвалась радостными возгласами.
Лабастьер покосился на Мариэль. Девушка выглядела несколько напряженной и как будто бы выискивала кого-то в толпе. Не успел он отвести от нее взгляд, как она встрепенулась и несмело помахала рукой. Еще миг, и к их сороконогу опустился и почтительно сложил крылья в поклоне Дент-Вайар. Соскочив с Умника, Лабастьер протянул махаону руку.
– Итак, ваш друг Лаан ничего не преувеличил? – спросил Дент-Вайар, ответив на рукопожатие, и сдержанно кивнул дочери.
– Если он сказал, что ваша дочь будет моей женой, то он сказал истинную правду, – отозвался Лабастьер. – Или у вас имеются возражения?
– Возражения? – усмехнулся махаон. – Вы шутите. Возражения у меня были тогда, когда она отправилась в дорогу с Ракши. Но даже тогда я не говорил лишнего, чтя наши законы, включая закон свободы выбора супруга. Ну, а уж теперь… Так ведь ей и было написано на роду. Ее кровный отец и мой со-муж Тиман был уверен в этом… – Дент-Вайар оглянулся на притихших односельчан и сообщил то, чего они ждали: – Все – правда.
И те, встрепенувшись, вновь завопили:
– Да здравствует король!!!
А кое-кто, слегка опережая события, кричал уже и:
– Да здравствует королева!!!
…И все же, как и следовало ожидать, самой трогательной, самой щемящей была встреча молодого короля и его невесты с жителями столицы.
Воздух родины как будто бы встревожил даже шедшего впереди Умника, и он стал заметно оживленнее и резвее. Еще час, два, и в лучах заходящего солнца сверкнул купол Золотого Храма.
– Вот мы и дома, дорогая, – сказал Лабастьер Мариэль со смешанным чувством радости и тревоги. Не случилось ли чего в столице в его отсутствие? Все ли родные живы и здоровы? Как-то встретят его избранницу мать-королева и родители махаоны? – Волноваться настал черед мне, – добавил король, и девушка ответила ему понимающей улыбкой.
Лес поредел, а затем и расступился, и Лабастьер залюбовался открывшимся видом. Вечерело, но освещенность была еще достаточной для того, чтобы виден был каждый цветовой оттенок.
Все здесь соответствовало представлениям Лабастьера о гармонии разума и природы – и листва растений, переливающаяся в спектре от лилового до светло-бирюзового, и разноцветные, но всегда мягкие тона стен жилищ с их куполами, башнями и полусферами. Ажурные каменные замки дворян и ракушечные дома простых жителей не уступали друг другу ни в красоте, ни в изяществе, а то, что первые были крупнее и выстроены из более изысканного материала, ничуть не унижало вторых, а являлось не более, чем данью традиции.
– Я не видела ничего великолепнее, – прошептала Мариэль.
– Еще увидишь, – усмехнулся Лабастьер, – когда войдешь внутрь своего дворца. Он выше всех. Вон – зеленые башенки с желтыми гребешками. Как они тебе?
– Это королевский дворец? Да, конечно же, это он. Это настоящее украшение мира… Но Золотой Храм… Я знала, что он велик, но и представить себе не могла, что он огромен до неправдоподобия… Он как будто бы растет из самого центра Безмятежной. И в него можно войти?
– Что ты, – покачал головой Лабастьер. – О том, что это не цельнолитая глыба, говорят только легенды. Ничем снаружи это не подтверждается. В его поверхности нет ни щелей, ни единого отверстия, ни малейшего признака входа.
Он остановил сороконога, чтобы дождаться остальных. Тот в нетерпении, недовольно подергивал суставчатыми лапами.
– А вон там, – указал Лабастьер, – видишь, возле дворца, розовое пятно? Это Площадь Согласия.
– Я знаю, – отозвалась Мариэль, – мне рассказывал о ней Дент-Вайар. Она покрыта розовым мхом, и на ней установлена каменная арка-звонница, а в ней – огромный гонг, которым еще Лабастьер Второй созывал всех жителей столицы на общий сход. Так?
– Да. Именно так, – улыбнулся король. – Ты не сказала только про колотушку для гонга, что висит на цепи тут же.
– Ты ударял в него когда-нибудь?
– Ни разу. Но думаю, сегодня – самое время. Мои подданные уже готовятся ко сну, но уверен, они не будут на меня в обиде.
Слева и справа от Умника остановились Ласковый и Прорва.
– Со счастливым прибытием, мой король! – радостно воскликнул Лаан и, сорвав с головы красный берет, помахал им в воздухе так, словно жители столицы уже летели навстречу искателям счастья, и он приветствует их.
Кивнув, Лабастьер посмотрел на Ракши и Тилию и прочитал на их лицах благоговение.
– Мы будем здесь жить? – недоверчиво произнесла синеглазая самка.
– Будете, – заверил Лабастьер. – И вы будете жить счастливо. Уверен, в столице вы найдете достойную вас диагональ. И любой здесь будет рад породниться с друзьями короля.
В небе зашелестели крылья, это нагнали наездников и повисли над их головами бойцы Пиррона.
– Все в сборе? – скорее констатировал, нежели спросил Лабастьер. – Что ж, двинем, друзья. Нас давно уже ждут.
Низкий раскатистый звон взбудоражил столицу. Со всех сторон сюда стали слетаться возбужденные жители. Ведь прикасаться к гонгу-на-Площади имеет право только король. А значит, Лабастьер Шестой вернулся с невестой!
Небо столицы зажглось сотнями огней. Это спешащие к Площади Согласия бабочки несли в руках праздничные факелы. Добравшись, они приземлялись на розовый мох и приветствовали монарха возгласами неподдельного ликования. Огонь факелов разогнал закатную полутьму, и Лабастьер, не прибегая к ночному зрению, вглядывался в лицах подданных, время от времени узнавая приближенных ко двору и здороваясь с ними кивком или взмахом ладони. Те, держа в свободных от факелов руках фамильные береты, неистово размахивали ими в ответ.
Но где же Суолия? Где родители-махаоны Дент-Заар и Дипт-Чейен? Лабастьер обеспокоенно оглядывался по сторонам. Задать кому-либо вопрос и расслышать ответ на него в царящем гвалте было просто невозможно. Оставалось ждать и надеяться, что сейчас-сейчас они все же появятся и заключат, наконец, своего блудного сына в горячие родительские объятия.
Но первым дождался Лаан.
– Фиам! – вскричал он и взмыл навстречу своей возлюбленной.
Лабастьер разобрал этот выкрик только по губам друга, а Мариэль и вовсе смотрела в другую сторону. Король, взяв ее за руку, указал в небо.
Кто-то из сопровождавших Фиам родственников Лаана взял у нее факел, и она со свободными руками летела к жениху. Вот они слились в объятиях в нескольких метрах от земли, и толпа взревела еще пуще прежнего.
А спустя миг бабочки расступились, образуя коридор, через который, как положено на официальных торжествах, сложив крылья, шествовали члены королевской семьи со свитой.
Не выпуская руки Мариэль, Лабастьер двинулся им навстречу, увлекая девушку за собой.
Пожилой, но так и оставшийся холостым махаон-церемониймейстер Жайер поднял сверкающий золотом жезл, и шум моментально стих. Присутствующие замерли, чтобы не только голосом, но даже шелестом крыльев или одежд не нарушить тишину и не пропустить ни единого слова, сказанного друг другу монаршими особами. Жезл не опускался.
– Сынок, – молвила королева Суолия, и улыбка разгладила морщины на ее лице. – Здравствуй, сынок. – Обращение это было вопиющим нарушением этикета, но уже следующая фраза целиком ему соответствовала: – Замок был пуст без вас, Ваше Величество.
– Счастлив видеть вас в здравии, Ваше Высочество – почтительно поклонился Лабастьер. – Я вернулся. И я привез вам дочь.
Королева испытующе оглядела молодую самку, и щеки Мариэль залил румянец. Присутствующие затаили дыхание. Чуть наклонившись, что-то произнесла королеве-матери на ухо Дипт-Чейен. Та, молча кивнув, повернула голову ко второй половине диагонали – махаону Дент-Заару. Тот так же коротко что-то бросил ей.
Королева улыбнулась и вновь перевела свой взгляд на сына.
– Ваши родители считают, что ваша способность совершать выбор делает вам честь, – сказала она и обратилась к Мариэль: – Наш дом принадлежит тебе, милая самка.
Церемониймейстер опустил жезл.
И уж тут толпа взорвалась таким оглушительным, таким неистовым ревом, что, казалось, не выдержат и рухнут стены королевского замка.
Уткнувшись лицом в грудь Лабастьера, Мариэль неожиданно для себя разрыдалась взахлеб. Тот, поглаживая ее волосы, приговаривал: «Что ты, милая, что ты? Я и не сомневался, что ты им понравишься…» Но она, скорее всего, не слышала этих слов.
…Дни, недели и месяцы летели с ошеломляющей быстротой. Праздники во дворце сменялись один другим. Сначала – грандиозный бал в честь возвращения короля. Затем – бракосочетание «королевского квадрата»: Лабастьера, Мариэль, Лаана и Фиам. Сразу после этого – торжественное принятие присяги Ракши и Тилии, а чуть позже – и их свадьба: подходящая диагональ из именитых махаонских родов, действительно, как и предполагал Лабастьер, нашлась для них очень быстро.
И родители Ракши, и родители Тилии, и их многочисленные родственники, в том числе Дент-Пиррон и его диагональ Айния и Барми, прибыли на эту свадьбу, и от хлопот у короля голова шла кругом.
Но и в промежутках между праздниками Лабастьер Шестой не имел возможности заняться государственными делами: все его дни были расписаны на аудиенции знатным особам, отказать в приеме которым он не мог. Все они стремились лично поздравить его и поближе познакомиться с молодой королевой.
Лабастьера уже начал по-настоящему раздражать весь этот феерический вздор, измотанной выглядела и Мариэль, хотя она и старалась не показывать, что чем-то недовольна, стойко неся бремя навалившейся на нее обязанности быть центром любого торжества. Лишь однажды, отходя ко сну, она заметила, что с первого дня жизни во дворце, получив соответствующий доступ, она мечтает с головой окунуться в недра королевской библиотеки (единственного хранилища свитков на Безмятежной), но до сих пор ни разу даже не заглянула в помещение, где та расположена.
– В чем же дело?! – вскричал Лабастьер. – Давай отправимся туда немедленно!
– От этого посещения я хочу получить истинное наслаждение, – возразила Мариэль, – сейчас же я чувствую себя усталой, у меня мигрень… И я хочу любить тебя, мой король, у нас так мало времени для этого. Или тебе так не кажется?
Конечно же, он не мог с нею не согласиться. В конце концов, для знакомства с библиотекой впереди у них была целая жизнь.
От всей этой парадной свистопляски они все чаще, чуть ли не с тоской, стали вспоминать свои недавние скитания по Безмятежной. Приключения, опасности, и то упоительное чувство свободы, которое испытывали они, готовясь ко сну в походной шелковой палатке посреди травянистого леса. Это навело Лабастьера на мысль, которая привела к еще одному празднеству.
Собственноручным указом он перевел Ракши в очередную, Пятую дворянскую гильдию, соответствующую голубому цвету берета, и назначил его командиром специального боевого отряда, который формировался для того, чтобы сопровождать короля в его будущих инспекциях своих владений. Тилии, само-собой, было предписано отвечать за вооружение бойцов этого отряда… Все это и отпраздновали.
…Только было Лабастьер вздохнул свободно, как Мариэль сообщила ему, что беременна. Конечно же это было радостью, огромной радостью. Но это сообщение окончательно отодвинуло занятия государственными делами на неопределенный срок.
Надо сказать, что близость с Мариэль была в последнее время тем единственным, что спасало его от помешательства. Их отношения с Лааном и Фиам еще не стали так доверительны в интимном плане, чтобы делить с ними брачное ложе, но сама мысль об этом будоражила воображение Лабастьера и придавала остроту ощущениям, если те притуплялись.
Лабастьеру Шестому всегда была симпатична избранница Лаана – стройная миловидная черноволосая самка-махаон, славящаяся при дворе своим остроумием и независимым характером. Его тешила мысль, что когда-нибудь они с полным на то правом окажутся в одном брачном ложе. Точнее, во флуоновом гамаке огромной опочивальни со слабо фосфоресцирующими зелеными стенами, где большей частью и проходили его любовные игры с Мариэль.
Но теперь, с ее беременностью, все это отодвинулось на неопределенный срок. Так что радость в душе Лабастьера смешалась с досадой. Но он старательно подавлял в себе это эгоистическое чувство. Когда же Мариэль заикнулась о том, что сейчас, возможно, ему самое время напомнить о своих правах Фиам, Лабастьер с негодованием отверг эту идею. «Это было бы нечестно, – заявил он, – у нас с тобой все должно быть поровну!»
В то же время известие о том, что скоро Мариэль подарит ему наследника, заставило его непрерывно думать о том, что же за откровение, что за особая мудрость и благодать снизойдут на него тогда? Или прав Лаан, и это – не более чем традиционное заблуждение, зачем-то культивируемое в королевской семье? Однажды, не выдержав раздумий, он обратился с этим вопросом к Суолии. Само-собой, открыв ей при этом и причину своего интереса.
– Итак, мальчик мой, твоя жена скоро подарит нам внука? – лицо пожилой самки, сидящей в кресле, сплетенном из ветвей урмеллы, выражало удовлетворение. – Что ж, это приятное известие. Ты помнишь, я была против твоего отъезда на поиски невесты, но теперь склонна признать, что ты оказался прав. Мариэль хороша собой, воспитанна, кротка и обладает острым умом. Кроме того, мне докладывали, что об ее таланте исполнять на пирах песенные баллады в народе уже складывают легенды, а это немаловажно: подданные должны не только уважать и бояться короля, они должны восхищаться им… Я и сама с удовольствием слушаю очаровательный голос твоей жены…
– Ваше Высочество, – нетерпеливо перебил мать Лабастьер Шестой (если Суолия могла иногда позволить себе фамильярность с сыном, то он должен был обращаться к ней только сообразно этикету), – уж я-то прекрасно осведомлен обо всех достоинствах Мариэль. Более того, я люблю ее… Но спрашиваю вас я совсем о другом…
– Сожалею, Ваше Величество, – лицо королевы-матери стало непроницаемым, – но при всем желании я не могу удовлетворить ваше любопытство…
– Это тайна?
– Нет. А возможно, что и «да». Но мне и самой неизвестна природа этого явления…
– А не выдумки ли все это?
Суолия покачала головой:
– Не думаю. Хотя сама я и не была свидетельницей того, что это истинная правда. Вообще-то, вы вовремя затеяли этот разговор, я давно должна была предостеречь вас…
Лабастьер весь превратился во внимание.
– Ваш отец и мой муж, король Лабастьер Пятый, нарушил завет своего деда и снял королевскую серьгу еще до того, как вы вышли из куколки. Я вижу, что с вами происходит сейчас, как изнываете вы под бременем необходимости проводить жизнь в праздных увеселениях… То же было и с ним, с той только разницей, что отношения между нами были куда более прохладными, чем между вами и Мариэль.