Страница:
– Мир и покой вам, подданные. Я – ваш король, Лабастьер Шестой. Я правлю вами по закону и совести.
Хуторяне нестройно отозвались на приветствие.
– Есть ли среди вас кто-то, – продолжал он, – с кем я мог бы поговорить как с главным?
Вперед выступил пожилой самец-маака, выглядевший как раз не очень-то дружелюбно. На дворянское звание предпоследней Шестой гильдии указывал синий цвет его берета.
– Я – староста этой деревни, Ракши-старший, – начал он, вопреки традиции не поклонившись. – Мы – мирные жители и рады были бы встретить своего, известного добротой и справедливостью, правителя со всеми положенными случаю почестями. Но не мы первыми нарушили законы гостеприимства, – одновременно и растерянно, и грозно закончил он, указывая на связанного.
– Да?! – язвительно вскричал Лаан и хлопнул пленника по спине. – Хороша деревня! Если тебя звать Ракши-старший, значит, это твой сынок разбойничает на лесных тропах?! Хорош староста!
В этот миг, перепорхнув через толпу, возле Лабастьера оказалась юная светловолосая самка-маака. Лишь коснувшись ногами земли, она тотчас рухнула перед королем на колени и, схватив его ладонь, осыпала ее поцелуями. Лабастьер инстинктивно отдернул руку.
– Прости его! Прости, наш господин! – взмолилась девушка.
– Кого из них простить-то, старшего или младшего? – сварливо поинтересовался Лаан, беззастенчиво рассматривая прелестную самку.
– Встань, – скорее попросил, чем приказал Лабастьер. – Встань и все нам объясни.
– Ракши – мой возлюбленный, – ответила та, продолжая стоять на коленях. Лабастьер заметил, что при этих ее словах на лице старосты промелькнуло удивление. – Мы поклялись друг другу в верности, несмотря на то, что наши родители ничего об этом не знают. – Ее прекрасные серые глаза были полны слез.
– А мы-то тут при чем? – спросил Лаан, спрыгнув наземь и подавая девушке руку. – Давай-ка, поднимайся, это тебе все-таки король приказал. Экие вы тут строптивые.
– И представься, – добавил Лабастьер. – Как тебя звать?
– Мариэль, – отозвалась та наконец, вставая. – Простите его, – повторила она. – Мы любим друг друга.
– Вот что, – притворно рассердился Лабастьер, – ты объяснишь нам в конце концов, с какой стати твой возлюбленный пытался убить своего короля?! Если нет, я немедленно поступлю с ним так, как того требует закон.
– Он испугался. Он очень боялся, – заговорила та торопливо. – Все знают, что молодому королю пришла пора жениться, и все ждали глашатаев, которые объявят смотрины. Ракши вбил себе в голову, что вы, мой король, выберете именно меня… – Лицо девушки залил румянец.
– А между прочим, он не так уж глуп, – вполголоса сказал Лабастьеру Лаан. – Может, наше путешествие закончилось?
– Лентяй, – бросил ему Лабастьер так же тихо. – Мы его еще и не начали.
А девушка продолжала:
– Он уже много дней пропадает в чаще, чтобы перехватить глашатаев и заставить их обойти нашу деревню стороной. Я отговаривала его, но он не хотел и слушать…
Лаан тем временем отвязал пленника от седла, тот мешком рухнул в пыль и завозился, пытаясь подняться.
– А почему вы скрыли от родителей свою привязанность друг к другу? – спросил Лабастьер.
– Потому что… Потому… – Мариэль замешкалась. Но тут голос подал Ракши-младший, ухитрившийся подняться на связанных ногах:
– Потому что ее родители только и ждали объявления королевских смотрин, чтобы отправить ее во дворец.
– Вот как, – усмехнулся Лабастьер. – А что, в этой деревне не действует закон свободы выбора супруга, объявленный еще моим прадедом Лабастьером Вторым, Мудрым?
– Мы – верные подданные Вашего Величества, – вмешался Ракши-старший, – но сильны и семейные традиции. Хорошая дочь не пойдет против родительской воли.
– Идти против родителей плохо, а убивать королей – нормально! – возмутился Лаан и, легонько пнув связанного, обратился к нему. – Что же ты, герой, не уговорил ее? Женился бы сначала, а потом бы уж и уладил все как-нибудь…
Ракши-младший неприязненно блеснул на него глазами:
– В нашей деревни нет ни одной молодой пары махаон, – процедил он сквозь зубы, а затем, повернувшись к Лабастьеру, пояснил более спокойно: – Ведь не могли же мы преступить закон «семейного квадрата». Отправиться на поиски диагонали и оставить Мариэль тут я не мог. Не мог я и взять ее с собой, она так хрупка, а в пути встречается слишком много опасностей…
– Мы заметили, – не преминул съязвить Лаан.
– Я не ожидал, что приедет сам король, я ждал простых глашатаев, – огрызнулся связанный.
– Что ж, теперь мне все ясно, – кивнул ему Лабастьер и, обернувшись к Мариэль, испытующе вгляделся в ее пепельные глаза. – Скажи мне, а если бы все обернулось именно так, как опасался твой возлюбленный, ты бы согласилась стать моей женой?
– Воля короля, воля моих родителей – закон для меня, – ответила та дрожащим голосом и вдруг разрыдалась, говоря: – Но люблю я только его!
– Полно, полно, милая девушка, – успокаивающе коснулся ее плеча Лабастьер. – Кто только внушил тебе эту странную идею, что твой король – тиран и изверг? Мое призвание – делать своих подданных счастливыми, а вовсе не наоборот. – Он перевел взгляд на Лаана: – Развяжи-ка беднягу.
Пока тот возился с путами, король продолжал, вновь обратившись к самке:
– Я решил, как помочь вашей беде. Если твой суженый присягнет мне в верности, я возьму вас с собой. Будем искать счастье вместе.
– О-о! – страдальчески возвел глаза к небесам Лаан, – я так и думал.
Толпа возбужденно загомонила.
– Позднее, если все закончится благополучно, вам обоим найдется место при дворе, – продолжал король. – Кто верен в любви, тот верен и в службе. Надеюсь, ни у кого нет возражений моему решению? Где, кстати, твой отец?
Из круга бабочек выступил пожилой, но крепкий еще махаон:
– Дент-Вайар, Ваше Величество, – произнес он, склонив голову.
– А где ее кровный отец?
– Погиб на охоте.
– Понятно. Я и сам мужское воспитание получил от махаона… Ну так как, Вайар, устраивает тебя мое решение?
Мариэль смотрела на своего сводного отца, затаив дыхание.
– Преклоняюсь перед вашей мудростью, мой король, – ответил тот сдержанно.
В этот миг, освобожденный от пут, к ногам Лабастьера припал Ракши-младший:
– Моя жизнь принадлежит тебе, мой король! – воскликнул он. – Клянусь служить тебе верой и правдой!
– Ты же не хотел, чтобы она отправилась на поиски с тобой, – ехидно напомнил Лаан и передразнил: – «Она так хрупка, а в пути опасности…»
– Я был один, а теперь нас трое, – огрызнулся тот. – Или на тебя, махаон, в случае чего, нам рассчитывать нечего?
– Встань, – вмешался Лабастьер. – Официальную церемонию присяги проведем позднее, как это принято у нас, возле Золотого Храма предков. А сейчас… – он обвел взглядом присутствующих. Было уже совсем темно, но ночное зрение позволяло ему видеть восторженные выражения их лиц. – Сейчас нам пора отдохнуть.
– Кстати, может быть, кто-нибудь, в конце концов, покормит нашего сороконога? – желчно спросил Лаан. Морда Умника выражала полное согласие с этими словами.
Сельчане радостно загалдели.
– Мой дом принадлежит вам, – оттаял, наконец, и Ракши-старший. – Простите, что встреча была недостаточно радушной. Зато теперь… Надеюсь вы не поспешите покинуть наши места с рассветом? Мой сын помолвлен и приближен ко двору… Завтра – пир для всех моих соплеменников, и я прошу вас оказать мне честь своим присутствием.
– Нормально, – сказал Лаан. – Нам спешить некуда.
2
«Пир» для жителей Безмятежной – событие нечастое. Собраться за угощением, означает как бы вернуться в детство, отрешиться от насущных забот и проблем. Ведь оседлый образ жизни не способствует энергетическим затратам, и еда для взрослых бабочек – скорее забава, чем необходимость. В то время, как маленькие гусенички, набирая вес, прожорливы невероятно.
Хорошенько выспавшись и побродив по окрестностям хутора в сопровождении Ракши-младшего, которому после многодневного поджидания королевских глашатаев была знакома тут каждая веточка, Лаан и Лабастьер вернулись в селение к назначенному сроку.
Голову Ракши-младшего теперь тоже украшал синий берет. Надо отметить, что Ракши, безоговорочно приняв власть и покровительство молодого короля, на его друга-махаона продолжал поглядывать с нескрываемой неприязнью, и время от времени между ними возникали легкие перебранки. Однако до ссоры дело не доходило; Лабастьер пресекал ее развитие, осаживая то одного, то другого забияку.
На небольшом участке деревенской площади был сооружен загончик из плетеных травянистых щитов. Другой ее участок был устлан шкурками, рогожками растительного происхождения и кусками материи, тканой из флуона. Прямо на них стояли посудины из раковин, обожженной глины, ореховых и яичных скорлупок, наполненные самыми разнообразными яствами: продолговатыми зелеными ягодами жгучей урмеллы, сладковатая горечь которой только разжигает аппетит, печеными плодами чайги, кусками сладкого мяса волосатого озерного угря и мякотью воздушного коралла.
Еще большее количество снеди было просто кучами насыпано в загончике, и Лабастьер догадался, что это – место для гусениц-детенышей.
Всей этой нехитрой сервировкой занималось несколько самцов и самок. При виде вернувшихся с прогулки гостей, одна из самок-махаон поспешно ударила костяным пестиком в туго натянутую кожу бонга, и к месту торжества стали слетаться остальные сельчане.
Если взрослые бабочки вели себя чинно и сдержанно, устраиваясь поудобнее возле посудин, то дюжина гусениц маака и махаон, которых привели сюда их мамаши, с верещанием и хохотом накинулись на приготовленное им лакомство.
– Наша пища проста, – начал речь староста, поднявшись и обращаясь к королю, – и, наверное, недостаточно изысканна. Но пусть приправой к ней служат наши верность, любовь и вера в монаршую справедливость. Вот и все, что хотел сказать я, – садясь на место, закончил он и поощрительно кивнул устроившемуся рядом махаону, отцу Мариэль, Дент-Вайару. Приняв эстафету, встал тот:
– Все сказано как нельзя лучше, – сказал он. – А трапезу, я думаю, следует начать с доброго глотка «напитка бескрылых».
Жены того и другого как раз в этот момент принесли тугие бурдюки и разливали напиток в глиняные чаши. Дент-Вайар протянул сосуд королю.
– Мне показалось, – сказал тот, – обращаясь к подданным, – что ваш староста как будто бы оправдывается за простоту оказанного нам приема. С одной стороны, это говорит о его скромности и радушии. С другой же, я хочу напомнить, что простота – это как раз то, что завещал нам мой прадед Лабастьер Мудрый. «Глуп тот, кто не видит в простоте изысканности, а в доброте – главного сокровища жизни». Я сам читал эти слова, начертанные его рукой в старинном свитке. Ароматы вашей еды дразнят свежестью, а лица ваши светлы.
Отхлебнув глоток напитка и отметив, что качество и вкус его отменны, он под одобрительный гул собравшихся передал чашу по кругу. И завязалась неторопливая беседа. Оказалось, у сельчан есть множество вопросов, ответы на которые может дать им только их король.
– Например, эта жидкость, которую мы сейчас пьем, называется «напиток бескрылых», – заметил Ракши-старший. – А почему? По мне, так наоборот. Вот я выпил, закрыл глаза и, хоть сижу на месте и не машу крыльями, кажется, что лечу…
– Что ж тут непонятного, – встрял Лаан. – Выпей побольше, и не то, что летать, ползать не сможешь.
Переждав дружный хохот, свою версию изложил Лабастьер:
– По нашей семейной легенде, там, откуда прибыл на Безмятежную Лабастьер Второй, жили не только бабочки, но и другие, более древние, бескрылые существа. Они-то и научились делать этот напиток первыми.
– Неужели это не сказка? – спросила Мариэль, сидящая тут же, – неужели и вправду бабочки прилетели со звезд? Я и верю, и не верю в это. Верю, потому что это красиво. А не верю потому, что не вижу в нашей жизни никаких тому подтверждений…
– Мне и самому порою трудно это представить, – признался Лабастьер. – Ведь все в этом мире словно специально создано для нас. Но подтверждение все же есть. Оно состоит в том, что на Безмятежной еще не найдено абсолютно ничего, что было бы создано руками бабочек до эпохи Лабастьера Мудрого. Остается тогда предположить, что до того бабочки ничего не умели и научились всему в одночасье. А это еще более невероятно.
– Но необжитых земель на планете много больше, чем обжитых, – возразила самка. – Может, стоит поискать там?
– Верно, – согласился молодой король. – Я вижу, ты обладаешь не только выдающейся внешностью, но и пытливым умом.
Мариэль смущенно опустила глаза. Ракши-младший при этом с гордостью глянул на нее, но, видно, в его памяти всплыли все его недавние опасения, и он перевел на Лабастьера ревнивый, почти неприязненный взгляд. И тоже задал вопрос:
– Не все наши законы, мой господин, кажутся мне удобными и понятными. Вот, например, верно ли, что закон, предписывающий бабочкам селиться не более тысячью семей в одном месте, также принадлежит еще вашему прадеду? И в чем смысл такого порядка?
– Большое скопление бабочек привело бы к отдалению от природы, а это, по мнению Лабастьера Мудрого, рано или поздно обернулось бы катастрофой. Наверное, у него были основания считать так.
– А правда ль, господин наш, – вмешалась в разговор зрелая розовощекая самка-махаон, жена Дент-Вайара, выпучив для убедительности глаза, – правда ли, что по лесным дорогам нашего королевства бродит гигантский крылатый паук Рагга, коий самцов поедает, а самок утаскивает неведомо куда?
Лабастьера опередил Лаан. Точно так же выпучив глаза, он заверил спросившую:
– Конечно, правда! Только мы-то с королем проведали, где он, злыдень, самок держит. Туда и направляемся!
Слова Лаана вызвали очередной взрыв веселья. Он явно становился любимчиком здешних жителей. Отхлебнув из чаши, он подал голос вновь:
– Мой король, спешу напомнить, что этот дерзкий юноша, – кивнул он в сторону Ракши-младшего, – вчера прервал ваш, начатый в пути, рассказ. А услышать его, думаю, было бы интересно не мне одному. Так как же, если верить легенде, ваш прадед и возлюбленная его жена Дипт-Наан сумели прокормить тридцать тысяч личинок? Да и возможно ли это? – добавил он, указывая рукой на загончик, где дюжина гусениц уже расправилась с пищей. Одни из них теперь упали, сморенные сном сытости, другие вяло барахтались, играя друг с другом, а парочка, видно, самых прожорливых, озабоченно обнюхивала углы в поисках еще чего-нибудь съестного.
– Друг мой, – усмехнулся Лабастьер, – легенда гласит, что в Золотом Храме были привезены куколки. – Он сделал особое ударение на последнем слове. – Именно куколки. Свой самый прожорливый период первые колонисты провели в тех землях, откуда они прибыли.
– Но когда бабочка только выходит из куколки, она некоторое время еще сильно нуждается в пище… Да что я рассказываю, мой господин, не вместе ли мы обжирались лакомствами в первое лето нашей жизни?
– Это так, – улыбнулся Лабастьер, припомнив некоторые их совместные проказы. – А помнишь ли, брат-махаон, как мы выкрали у придворного повара ключ от кладовки с сушеным нектаром?
Лаан, мечтательно зажмурившись, так причмокнул губами, что сельчане вновь покатились со смеху. Лабастьер же продолжал:
– Что касается первых колонистов… Если это действительно интересно, я расскажу, как мои предки справились с этой проблемой.
…Опасения Наан оказались напрасными. Многие растения Безмятежной были не менее съедобны, чем земные. Вкус часто казался непривычным, но анализаторы показывали наличие всего спектра необходимых для организма бабочки веществ.
Что касается фауны, она тут оказалась еще более своеобразной. Самыми многочисленными видами живых существ тут были черви, ракообразные, членистоногие и моллюски. Правда, облик они имели отнюдь не земной и больше походили на гигантских насекомых. Но как раз этим природа Безмятежной казалась даже более родственной бабочкам, чем земная.
Тут не было птиц, но их место в небесах занимали удивительные существа, избравшие в качестве принципа полета воздухоплавание. Наполненные легким газом живые шары, казалось, свободно и хаотично плавали с места на место. Но приглядевшись, Лабастьер Второй понял, что беспорядочность эта обманчива. Еле заметные колебания ворсинок на их поверхности создавали вихревые потоки воздуха, заставлявшие этих существ смещаться в нужном направлении. Это и объясняло способность и маленьких «птиц-пузырей», и огромных «шар-птиц» сохранять стайность.
Кроме того, если им угрожала непосредственная опасность, «птицы» пользовались и реактивной силой. В нужном месте поверхности вскрывалось отверстие, газ, шипя, с силой вырывался наружу, и «птицу» отбрасывало в противоположную сторону. Однако способность к полету она после такого побега на некоторое время теряла и отсиживалась в кустах, вырабатывая новую порцию газа.
Борьба за существование на Безмятежной была не столь ожесточенной, как на Земле, и почти на всех ее животных можно было охотиться буквально голыми руками. Но и тут встречались опасные и коварные хищники. Такие, как, например, «сухопутный скат», от электрического удара которого Лабастьер едва не лишился жизни.
Итак, Лабастьеру и Наан предстояло дать начало новому миру бабочек. И прежде всего – обеспечить достаточным количеством пищи тридцать тысяч колонистов, когда они выйдут из куколок. Задача эта сперва показалась им попросту невыполнимой, но хорошенько подумав, они пришли к выводу, что это не так. Просто сначала решено было вывести из анабиоза лишь небольшое количество куколок, такое, для которого и вдвоем удастся заготовить достаточно провианта. Затем этим нескольким бабочками предстояло стать помощниками Лабастьера и Наан и заготавливать пищу для следующей, уже более многочисленной, партии.
И еще одна, не менее важная, задача стояла перед беглецами с Земли. С самого начала нужно было создать некий свод законов, жизнь по которым была бы достойной и справедливой. Возможность эта, начать целый мир «с нуля» была уникальной, и было бы глупостью ее не реализовать.
Охотясь, собирая ягоды и плоды, Лабастьер и Наан до хрипоты спорили об устройстве будущего общества. Довольно легко они сошлись на том, что на Безмятежной не должно быть крупных городов, не должно быть огнестрельного или иного сложного оружия, не должно быть искусственных средств передвижения… Короче, всего того, что называется «технократической цивилизацией». Ведь бабочкам всего этого для счастья вовсе не нужно. Скорее наоборот, все это только мешает счастью. Это – во-первых; а во-вторых, пока иного решения не найдено, лучше спрятаться от НЕГО поглубже. Технократическую цивилизацию обнаружить проще.
Затем Лабастьер сообщил Наан, что когда-то, в условиях натурального хозяйства, древние бескрылые жили по законам феодального общества, и объяснил ей, что это такое. Модель, если только исключить из нее эксплуатацию одних сограждан другими, показалась привлекательной. Действительно, что может быть достойнее жизни по законам чести? И те, кого остальные признают наидостойнейшими, вправе претендовать на некоторые привилегии. Если их дети столь же достойны, они остаются дворянами, если еще более достойны, поднимаются по иерархической лестнице еще выше. Если недостойны – лишаются своего дворянского звания.
Такая система должна привести к чему-то, похожему на естественный отбор, в результате которого в обществе будет культивироваться дух благородства и рыцарства, а заправлять делами будут достойнейшие.
Вопрос о том, кто же будет стоять на самой вершине этой пирамиды, даже не поднимался. Только Лабастьер и Наан обладали знаниями и опытом. Только Лабастьер мог передавать все это из поколения в поколение без потерь. Но сразу, чтобы не повторить ошибок своего предшественника, было решено, что он будет иметь только одного ребенка-наследника. «И я хочу, чтобы ребенок этот был самостоятелен с самого начала, – заявил он. – В момент рождения я нацеплю ему на ухо серьгу-блокиратор. Пусть она-то и будет символом королевской власти. И пусть сын передает ее внуку, а внук – правнуку». И лишь достигнув зрелости, они будут входить в телепатическую связь с родителем. «Но не может же так продолжаться вечно, – возразила Наан, – рано или поздно блокиратор выйдет из строя». «Поколений на двадцать хватит, – заверил ее самец, присвоивший себе титул «король Безмятежной Лабастьер Второй», – память об этой проблеме будет передаваться вместе со всем остальным, и когда-нибудь она будет решена».
Следующей темой стала тема сосуществования неспособных к ассимиляции видов бабочек. Лабастьер сообщил, что в число колонистов император включил только маака и махаон, ураний ОН уже давно вычеркнул из того будущего, которое хотел построить, приамов обнаружил лишь в тот день, когда корабль покинул Землю, но, конечно же, и их ОН в расчет не взял бы. Маака и Махаоны. Будущие законы должны были обеспечить мир между двумя этими видами.
Тут-то Лабастьер Второй и изобрел кардинально новое устройство семьи – «квадрат», состоящий из пары того и пары другого вида. Он не сразу решился изложить свою идею Наан, но когда, наконец, сделал это, выяснилось, что опасения его были не напрасными. Та, как он и ожидал, была просто вне себя от возмущения:
– Так просто и скажи, похотливый бесстыдный самец, что одной меня тебе мало, что тебе нужна еще и новорожденная самочка маака! – она отпустила свою рукоятку корзины, которую они волокли сейчас к выкопанной неподалеку от корабля землянке-хранилищу, и сочные плоды чайги посыпались на мох.
– Да нет же, милая, – принялся увещевать ее Лабастьер Второй. – Поверь, мысль о том, что и тобой будет владеть какой-то юнец-махаон, мучительна для меня…
– И все-таки ты хочешь этого!
– Но согласись, традиция смешанных семей решила бы самую главную будущую проблему…
– Возможно! Но пусть эта традиция станет уделом тех, кто не жил на Земле, у кого еще нет никаких моральных устоев, кто легко может принять те правила, которые мы им продиктуем. Но мы-то воспитаны по-другому… Хотя нет! Ты-то ведь как раз имел тысячи жен. Вот откуда взялись у тебя эти замашки!
– Я ведь уже объяснял тебе, и надеюсь, ты веришь, что НЕ Я имел тысячи жен. ОН и я – совсем разные существа. А я любил, люблю и буду любить только тебя.
– Да, да, да! Как это все красиво! Но скажи тогда, что мешает тебе, провозгласившему себя королем будущего народа, сделать монаршей привилегией моногамную семью?
– В которой самец – маака, а самка махаон? – покачал головой Лабастьер. – Привилегии должны быть справедливыми, король должен быть эталоном, он должен быть тем, кому подражают остальные. Если мы останемся вдвоем, остальные или не подчинятся предложенному им порядку, или подчинятся, но в тайне будут считать его несправедливым, или даже будут скрыто подражать нам, и не известно еще, к каким потрясениям это, в конце концов, может привести. А мы должны внушить идею, что «семейный квадрат» – естественное и единственно возможное устройство семьи в этом мире…
– Не знаю… – Наан оставалась мрачна. Внезапно ее осенила и новая догадка: – Но если все будет так, как ты настаиваешь, я должна буду рожать личинок от какого-то махаона, а наследника тебе родит самка маака?!
Даже сам Лабастьер опешил от этого, абсолютно логичного, вывода, но тут же нашелся:
– Ты ведь прекрасно знаешь, что, кто бы не вынашивал моего ребенка, в нем не будет ни одной материнской молекулы. Так какая разница… – он глянул на ее выражение лица и поспешно добавил: – Почему бы это не сделать тебе?..
– Какая разница?! – вскричала Наан, подбоченившись. Последние его слова она пропустила мимо ушей.
– Оставим этот разговор и хорошенько обдумаем все это, – умиротворяюще предложил Лабастьер. – Времени у нас предостаточно…
Но Наан не унималась:
– Ну уж нет, – сказала она, пристально глядя в глаза самцу. – Мы все решим именно сейчас.
Лабастьер пожал плечами, но попытался все-таки уклониться от продолжения дискуссии, наклоняясь, чтобы собрать рассыпанные плоды обратно в корзину. Но Наан стремительным движением поймала его за подбородок и приковала его взгляд к себе.
– Ладно, – сказала она, и Лабастьер услышал в ее голосе нотки, не предвещающие ничего хорошего. – Возможно, ты и прав. Я согласна. Но при одном условии. И самца, и самку для нашей семьи буду выбирать я.
…Рассказ молодого короля хуторянам был, конечно же, несколько иным. Ведь многое из сказанного выше ему не было известно и самому, а кое что из того, что было известно, он считал, вовсе ни к чему знать его подданным. Таким образом, рассказ этот не касался незыблемых законов жизни общества Безмятежной, зато был и длиннее и красочнее: большую его часть занимало описание подвигов и иных славных деяний великого предка, а центральным эпизодом было экспрессивное описание боя Лабастьера Второго с сухопутным скатом.
Хуторяне нестройно отозвались на приветствие.
– Есть ли среди вас кто-то, – продолжал он, – с кем я мог бы поговорить как с главным?
Вперед выступил пожилой самец-маака, выглядевший как раз не очень-то дружелюбно. На дворянское звание предпоследней Шестой гильдии указывал синий цвет его берета.
– Я – староста этой деревни, Ракши-старший, – начал он, вопреки традиции не поклонившись. – Мы – мирные жители и рады были бы встретить своего, известного добротой и справедливостью, правителя со всеми положенными случаю почестями. Но не мы первыми нарушили законы гостеприимства, – одновременно и растерянно, и грозно закончил он, указывая на связанного.
– Да?! – язвительно вскричал Лаан и хлопнул пленника по спине. – Хороша деревня! Если тебя звать Ракши-старший, значит, это твой сынок разбойничает на лесных тропах?! Хорош староста!
В этот миг, перепорхнув через толпу, возле Лабастьера оказалась юная светловолосая самка-маака. Лишь коснувшись ногами земли, она тотчас рухнула перед королем на колени и, схватив его ладонь, осыпала ее поцелуями. Лабастьер инстинктивно отдернул руку.
– Прости его! Прости, наш господин! – взмолилась девушка.
– Кого из них простить-то, старшего или младшего? – сварливо поинтересовался Лаан, беззастенчиво рассматривая прелестную самку.
– Встань, – скорее попросил, чем приказал Лабастьер. – Встань и все нам объясни.
– Ракши – мой возлюбленный, – ответила та, продолжая стоять на коленях. Лабастьер заметил, что при этих ее словах на лице старосты промелькнуло удивление. – Мы поклялись друг другу в верности, несмотря на то, что наши родители ничего об этом не знают. – Ее прекрасные серые глаза были полны слез.
– А мы-то тут при чем? – спросил Лаан, спрыгнув наземь и подавая девушке руку. – Давай-ка, поднимайся, это тебе все-таки король приказал. Экие вы тут строптивые.
– И представься, – добавил Лабастьер. – Как тебя звать?
– Мариэль, – отозвалась та наконец, вставая. – Простите его, – повторила она. – Мы любим друг друга.
– Вот что, – притворно рассердился Лабастьер, – ты объяснишь нам в конце концов, с какой стати твой возлюбленный пытался убить своего короля?! Если нет, я немедленно поступлю с ним так, как того требует закон.
– Он испугался. Он очень боялся, – заговорила та торопливо. – Все знают, что молодому королю пришла пора жениться, и все ждали глашатаев, которые объявят смотрины. Ракши вбил себе в голову, что вы, мой король, выберете именно меня… – Лицо девушки залил румянец.
– А между прочим, он не так уж глуп, – вполголоса сказал Лабастьеру Лаан. – Может, наше путешествие закончилось?
– Лентяй, – бросил ему Лабастьер так же тихо. – Мы его еще и не начали.
А девушка продолжала:
– Он уже много дней пропадает в чаще, чтобы перехватить глашатаев и заставить их обойти нашу деревню стороной. Я отговаривала его, но он не хотел и слушать…
Лаан тем временем отвязал пленника от седла, тот мешком рухнул в пыль и завозился, пытаясь подняться.
– А почему вы скрыли от родителей свою привязанность друг к другу? – спросил Лабастьер.
– Потому что… Потому… – Мариэль замешкалась. Но тут голос подал Ракши-младший, ухитрившийся подняться на связанных ногах:
– Потому что ее родители только и ждали объявления королевских смотрин, чтобы отправить ее во дворец.
– Вот как, – усмехнулся Лабастьер. – А что, в этой деревне не действует закон свободы выбора супруга, объявленный еще моим прадедом Лабастьером Вторым, Мудрым?
– Мы – верные подданные Вашего Величества, – вмешался Ракши-старший, – но сильны и семейные традиции. Хорошая дочь не пойдет против родительской воли.
– Идти против родителей плохо, а убивать королей – нормально! – возмутился Лаан и, легонько пнув связанного, обратился к нему. – Что же ты, герой, не уговорил ее? Женился бы сначала, а потом бы уж и уладил все как-нибудь…
Ракши-младший неприязненно блеснул на него глазами:
– В нашей деревни нет ни одной молодой пары махаон, – процедил он сквозь зубы, а затем, повернувшись к Лабастьеру, пояснил более спокойно: – Ведь не могли же мы преступить закон «семейного квадрата». Отправиться на поиски диагонали и оставить Мариэль тут я не мог. Не мог я и взять ее с собой, она так хрупка, а в пути встречается слишком много опасностей…
– Мы заметили, – не преминул съязвить Лаан.
– Я не ожидал, что приедет сам король, я ждал простых глашатаев, – огрызнулся связанный.
– Что ж, теперь мне все ясно, – кивнул ему Лабастьер и, обернувшись к Мариэль, испытующе вгляделся в ее пепельные глаза. – Скажи мне, а если бы все обернулось именно так, как опасался твой возлюбленный, ты бы согласилась стать моей женой?
– Воля короля, воля моих родителей – закон для меня, – ответила та дрожащим голосом и вдруг разрыдалась, говоря: – Но люблю я только его!
– Полно, полно, милая девушка, – успокаивающе коснулся ее плеча Лабастьер. – Кто только внушил тебе эту странную идею, что твой король – тиран и изверг? Мое призвание – делать своих подданных счастливыми, а вовсе не наоборот. – Он перевел взгляд на Лаана: – Развяжи-ка беднягу.
Пока тот возился с путами, король продолжал, вновь обратившись к самке:
– Я решил, как помочь вашей беде. Если твой суженый присягнет мне в верности, я возьму вас с собой. Будем искать счастье вместе.
– О-о! – страдальчески возвел глаза к небесам Лаан, – я так и думал.
Толпа возбужденно загомонила.
– Позднее, если все закончится благополучно, вам обоим найдется место при дворе, – продолжал король. – Кто верен в любви, тот верен и в службе. Надеюсь, ни у кого нет возражений моему решению? Где, кстати, твой отец?
Из круга бабочек выступил пожилой, но крепкий еще махаон:
– Дент-Вайар, Ваше Величество, – произнес он, склонив голову.
– А где ее кровный отец?
– Погиб на охоте.
– Понятно. Я и сам мужское воспитание получил от махаона… Ну так как, Вайар, устраивает тебя мое решение?
Мариэль смотрела на своего сводного отца, затаив дыхание.
– Преклоняюсь перед вашей мудростью, мой король, – ответил тот сдержанно.
В этот миг, освобожденный от пут, к ногам Лабастьера припал Ракши-младший:
– Моя жизнь принадлежит тебе, мой король! – воскликнул он. – Клянусь служить тебе верой и правдой!
– Ты же не хотел, чтобы она отправилась на поиски с тобой, – ехидно напомнил Лаан и передразнил: – «Она так хрупка, а в пути опасности…»
– Я был один, а теперь нас трое, – огрызнулся тот. – Или на тебя, махаон, в случае чего, нам рассчитывать нечего?
– Встань, – вмешался Лабастьер. – Официальную церемонию присяги проведем позднее, как это принято у нас, возле Золотого Храма предков. А сейчас… – он обвел взглядом присутствующих. Было уже совсем темно, но ночное зрение позволяло ему видеть восторженные выражения их лиц. – Сейчас нам пора отдохнуть.
– Кстати, может быть, кто-нибудь, в конце концов, покормит нашего сороконога? – желчно спросил Лаан. Морда Умника выражала полное согласие с этими словами.
Сельчане радостно загалдели.
– Мой дом принадлежит вам, – оттаял, наконец, и Ракши-старший. – Простите, что встреча была недостаточно радушной. Зато теперь… Надеюсь вы не поспешите покинуть наши места с рассветом? Мой сын помолвлен и приближен ко двору… Завтра – пир для всех моих соплеменников, и я прошу вас оказать мне честь своим присутствием.
– Нормально, – сказал Лаан. – Нам спешить некуда.
2
Ветви, ствол паук постылый
Душной сетью оплетал.
Ветер сжалился, подул и
Паутину оборвал.
Только дерево вздохнуло,
Ветер дерево сломал.«Книга стабильности» махаон, т. XI, песнь III; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
«Пир» для жителей Безмятежной – событие нечастое. Собраться за угощением, означает как бы вернуться в детство, отрешиться от насущных забот и проблем. Ведь оседлый образ жизни не способствует энергетическим затратам, и еда для взрослых бабочек – скорее забава, чем необходимость. В то время, как маленькие гусенички, набирая вес, прожорливы невероятно.
Хорошенько выспавшись и побродив по окрестностям хутора в сопровождении Ракши-младшего, которому после многодневного поджидания королевских глашатаев была знакома тут каждая веточка, Лаан и Лабастьер вернулись в селение к назначенному сроку.
Голову Ракши-младшего теперь тоже украшал синий берет. Надо отметить, что Ракши, безоговорочно приняв власть и покровительство молодого короля, на его друга-махаона продолжал поглядывать с нескрываемой неприязнью, и время от времени между ними возникали легкие перебранки. Однако до ссоры дело не доходило; Лабастьер пресекал ее развитие, осаживая то одного, то другого забияку.
На небольшом участке деревенской площади был сооружен загончик из плетеных травянистых щитов. Другой ее участок был устлан шкурками, рогожками растительного происхождения и кусками материи, тканой из флуона. Прямо на них стояли посудины из раковин, обожженной глины, ореховых и яичных скорлупок, наполненные самыми разнообразными яствами: продолговатыми зелеными ягодами жгучей урмеллы, сладковатая горечь которой только разжигает аппетит, печеными плодами чайги, кусками сладкого мяса волосатого озерного угря и мякотью воздушного коралла.
Еще большее количество снеди было просто кучами насыпано в загончике, и Лабастьер догадался, что это – место для гусениц-детенышей.
Всей этой нехитрой сервировкой занималось несколько самцов и самок. При виде вернувшихся с прогулки гостей, одна из самок-махаон поспешно ударила костяным пестиком в туго натянутую кожу бонга, и к месту торжества стали слетаться остальные сельчане.
Если взрослые бабочки вели себя чинно и сдержанно, устраиваясь поудобнее возле посудин, то дюжина гусениц маака и махаон, которых привели сюда их мамаши, с верещанием и хохотом накинулись на приготовленное им лакомство.
– Наша пища проста, – начал речь староста, поднявшись и обращаясь к королю, – и, наверное, недостаточно изысканна. Но пусть приправой к ней служат наши верность, любовь и вера в монаршую справедливость. Вот и все, что хотел сказать я, – садясь на место, закончил он и поощрительно кивнул устроившемуся рядом махаону, отцу Мариэль, Дент-Вайару. Приняв эстафету, встал тот:
– Все сказано как нельзя лучше, – сказал он. – А трапезу, я думаю, следует начать с доброго глотка «напитка бескрылых».
Жены того и другого как раз в этот момент принесли тугие бурдюки и разливали напиток в глиняные чаши. Дент-Вайар протянул сосуд королю.
– Мне показалось, – сказал тот, – обращаясь к подданным, – что ваш староста как будто бы оправдывается за простоту оказанного нам приема. С одной стороны, это говорит о его скромности и радушии. С другой же, я хочу напомнить, что простота – это как раз то, что завещал нам мой прадед Лабастьер Мудрый. «Глуп тот, кто не видит в простоте изысканности, а в доброте – главного сокровища жизни». Я сам читал эти слова, начертанные его рукой в старинном свитке. Ароматы вашей еды дразнят свежестью, а лица ваши светлы.
Отхлебнув глоток напитка и отметив, что качество и вкус его отменны, он под одобрительный гул собравшихся передал чашу по кругу. И завязалась неторопливая беседа. Оказалось, у сельчан есть множество вопросов, ответы на которые может дать им только их король.
– Например, эта жидкость, которую мы сейчас пьем, называется «напиток бескрылых», – заметил Ракши-старший. – А почему? По мне, так наоборот. Вот я выпил, закрыл глаза и, хоть сижу на месте и не машу крыльями, кажется, что лечу…
– Что ж тут непонятного, – встрял Лаан. – Выпей побольше, и не то, что летать, ползать не сможешь.
Переждав дружный хохот, свою версию изложил Лабастьер:
– По нашей семейной легенде, там, откуда прибыл на Безмятежную Лабастьер Второй, жили не только бабочки, но и другие, более древние, бескрылые существа. Они-то и научились делать этот напиток первыми.
– Неужели это не сказка? – спросила Мариэль, сидящая тут же, – неужели и вправду бабочки прилетели со звезд? Я и верю, и не верю в это. Верю, потому что это красиво. А не верю потому, что не вижу в нашей жизни никаких тому подтверждений…
– Мне и самому порою трудно это представить, – признался Лабастьер. – Ведь все в этом мире словно специально создано для нас. Но подтверждение все же есть. Оно состоит в том, что на Безмятежной еще не найдено абсолютно ничего, что было бы создано руками бабочек до эпохи Лабастьера Мудрого. Остается тогда предположить, что до того бабочки ничего не умели и научились всему в одночасье. А это еще более невероятно.
– Но необжитых земель на планете много больше, чем обжитых, – возразила самка. – Может, стоит поискать там?
– Верно, – согласился молодой король. – Я вижу, ты обладаешь не только выдающейся внешностью, но и пытливым умом.
Мариэль смущенно опустила глаза. Ракши-младший при этом с гордостью глянул на нее, но, видно, в его памяти всплыли все его недавние опасения, и он перевел на Лабастьера ревнивый, почти неприязненный взгляд. И тоже задал вопрос:
– Не все наши законы, мой господин, кажутся мне удобными и понятными. Вот, например, верно ли, что закон, предписывающий бабочкам селиться не более тысячью семей в одном месте, также принадлежит еще вашему прадеду? И в чем смысл такого порядка?
– Большое скопление бабочек привело бы к отдалению от природы, а это, по мнению Лабастьера Мудрого, рано или поздно обернулось бы катастрофой. Наверное, у него были основания считать так.
– А правда ль, господин наш, – вмешалась в разговор зрелая розовощекая самка-махаон, жена Дент-Вайара, выпучив для убедительности глаза, – правда ли, что по лесным дорогам нашего королевства бродит гигантский крылатый паук Рагга, коий самцов поедает, а самок утаскивает неведомо куда?
Лабастьера опередил Лаан. Точно так же выпучив глаза, он заверил спросившую:
– Конечно, правда! Только мы-то с королем проведали, где он, злыдень, самок держит. Туда и направляемся!
Слова Лаана вызвали очередной взрыв веселья. Он явно становился любимчиком здешних жителей. Отхлебнув из чаши, он подал голос вновь:
– Мой король, спешу напомнить, что этот дерзкий юноша, – кивнул он в сторону Ракши-младшего, – вчера прервал ваш, начатый в пути, рассказ. А услышать его, думаю, было бы интересно не мне одному. Так как же, если верить легенде, ваш прадед и возлюбленная его жена Дипт-Наан сумели прокормить тридцать тысяч личинок? Да и возможно ли это? – добавил он, указывая рукой на загончик, где дюжина гусениц уже расправилась с пищей. Одни из них теперь упали, сморенные сном сытости, другие вяло барахтались, играя друг с другом, а парочка, видно, самых прожорливых, озабоченно обнюхивала углы в поисках еще чего-нибудь съестного.
– Друг мой, – усмехнулся Лабастьер, – легенда гласит, что в Золотом Храме были привезены куколки. – Он сделал особое ударение на последнем слове. – Именно куколки. Свой самый прожорливый период первые колонисты провели в тех землях, откуда они прибыли.
– Но когда бабочка только выходит из куколки, она некоторое время еще сильно нуждается в пище… Да что я рассказываю, мой господин, не вместе ли мы обжирались лакомствами в первое лето нашей жизни?
– Это так, – улыбнулся Лабастьер, припомнив некоторые их совместные проказы. – А помнишь ли, брат-махаон, как мы выкрали у придворного повара ключ от кладовки с сушеным нектаром?
Лаан, мечтательно зажмурившись, так причмокнул губами, что сельчане вновь покатились со смеху. Лабастьер же продолжал:
– Что касается первых колонистов… Если это действительно интересно, я расскажу, как мои предки справились с этой проблемой.
…Опасения Наан оказались напрасными. Многие растения Безмятежной были не менее съедобны, чем земные. Вкус часто казался непривычным, но анализаторы показывали наличие всего спектра необходимых для организма бабочки веществ.
Что касается фауны, она тут оказалась еще более своеобразной. Самыми многочисленными видами живых существ тут были черви, ракообразные, членистоногие и моллюски. Правда, облик они имели отнюдь не земной и больше походили на гигантских насекомых. Но как раз этим природа Безмятежной казалась даже более родственной бабочкам, чем земная.
Тут не было птиц, но их место в небесах занимали удивительные существа, избравшие в качестве принципа полета воздухоплавание. Наполненные легким газом живые шары, казалось, свободно и хаотично плавали с места на место. Но приглядевшись, Лабастьер Второй понял, что беспорядочность эта обманчива. Еле заметные колебания ворсинок на их поверхности создавали вихревые потоки воздуха, заставлявшие этих существ смещаться в нужном направлении. Это и объясняло способность и маленьких «птиц-пузырей», и огромных «шар-птиц» сохранять стайность.
Кроме того, если им угрожала непосредственная опасность, «птицы» пользовались и реактивной силой. В нужном месте поверхности вскрывалось отверстие, газ, шипя, с силой вырывался наружу, и «птицу» отбрасывало в противоположную сторону. Однако способность к полету она после такого побега на некоторое время теряла и отсиживалась в кустах, вырабатывая новую порцию газа.
Борьба за существование на Безмятежной была не столь ожесточенной, как на Земле, и почти на всех ее животных можно было охотиться буквально голыми руками. Но и тут встречались опасные и коварные хищники. Такие, как, например, «сухопутный скат», от электрического удара которого Лабастьер едва не лишился жизни.
Итак, Лабастьеру и Наан предстояло дать начало новому миру бабочек. И прежде всего – обеспечить достаточным количеством пищи тридцать тысяч колонистов, когда они выйдут из куколок. Задача эта сперва показалась им попросту невыполнимой, но хорошенько подумав, они пришли к выводу, что это не так. Просто сначала решено было вывести из анабиоза лишь небольшое количество куколок, такое, для которого и вдвоем удастся заготовить достаточно провианта. Затем этим нескольким бабочками предстояло стать помощниками Лабастьера и Наан и заготавливать пищу для следующей, уже более многочисленной, партии.
И еще одна, не менее важная, задача стояла перед беглецами с Земли. С самого начала нужно было создать некий свод законов, жизнь по которым была бы достойной и справедливой. Возможность эта, начать целый мир «с нуля» была уникальной, и было бы глупостью ее не реализовать.
Охотясь, собирая ягоды и плоды, Лабастьер и Наан до хрипоты спорили об устройстве будущего общества. Довольно легко они сошлись на том, что на Безмятежной не должно быть крупных городов, не должно быть огнестрельного или иного сложного оружия, не должно быть искусственных средств передвижения… Короче, всего того, что называется «технократической цивилизацией». Ведь бабочкам всего этого для счастья вовсе не нужно. Скорее наоборот, все это только мешает счастью. Это – во-первых; а во-вторых, пока иного решения не найдено, лучше спрятаться от НЕГО поглубже. Технократическую цивилизацию обнаружить проще.
Затем Лабастьер сообщил Наан, что когда-то, в условиях натурального хозяйства, древние бескрылые жили по законам феодального общества, и объяснил ей, что это такое. Модель, если только исключить из нее эксплуатацию одних сограждан другими, показалась привлекательной. Действительно, что может быть достойнее жизни по законам чести? И те, кого остальные признают наидостойнейшими, вправе претендовать на некоторые привилегии. Если их дети столь же достойны, они остаются дворянами, если еще более достойны, поднимаются по иерархической лестнице еще выше. Если недостойны – лишаются своего дворянского звания.
Такая система должна привести к чему-то, похожему на естественный отбор, в результате которого в обществе будет культивироваться дух благородства и рыцарства, а заправлять делами будут достойнейшие.
Вопрос о том, кто же будет стоять на самой вершине этой пирамиды, даже не поднимался. Только Лабастьер и Наан обладали знаниями и опытом. Только Лабастьер мог передавать все это из поколения в поколение без потерь. Но сразу, чтобы не повторить ошибок своего предшественника, было решено, что он будет иметь только одного ребенка-наследника. «И я хочу, чтобы ребенок этот был самостоятелен с самого начала, – заявил он. – В момент рождения я нацеплю ему на ухо серьгу-блокиратор. Пусть она-то и будет символом королевской власти. И пусть сын передает ее внуку, а внук – правнуку». И лишь достигнув зрелости, они будут входить в телепатическую связь с родителем. «Но не может же так продолжаться вечно, – возразила Наан, – рано или поздно блокиратор выйдет из строя». «Поколений на двадцать хватит, – заверил ее самец, присвоивший себе титул «король Безмятежной Лабастьер Второй», – память об этой проблеме будет передаваться вместе со всем остальным, и когда-нибудь она будет решена».
Следующей темой стала тема сосуществования неспособных к ассимиляции видов бабочек. Лабастьер сообщил, что в число колонистов император включил только маака и махаон, ураний ОН уже давно вычеркнул из того будущего, которое хотел построить, приамов обнаружил лишь в тот день, когда корабль покинул Землю, но, конечно же, и их ОН в расчет не взял бы. Маака и Махаоны. Будущие законы должны были обеспечить мир между двумя этими видами.
Тут-то Лабастьер Второй и изобрел кардинально новое устройство семьи – «квадрат», состоящий из пары того и пары другого вида. Он не сразу решился изложить свою идею Наан, но когда, наконец, сделал это, выяснилось, что опасения его были не напрасными. Та, как он и ожидал, была просто вне себя от возмущения:
– Так просто и скажи, похотливый бесстыдный самец, что одной меня тебе мало, что тебе нужна еще и новорожденная самочка маака! – она отпустила свою рукоятку корзины, которую они волокли сейчас к выкопанной неподалеку от корабля землянке-хранилищу, и сочные плоды чайги посыпались на мох.
– Да нет же, милая, – принялся увещевать ее Лабастьер Второй. – Поверь, мысль о том, что и тобой будет владеть какой-то юнец-махаон, мучительна для меня…
– И все-таки ты хочешь этого!
– Но согласись, традиция смешанных семей решила бы самую главную будущую проблему…
– Возможно! Но пусть эта традиция станет уделом тех, кто не жил на Земле, у кого еще нет никаких моральных устоев, кто легко может принять те правила, которые мы им продиктуем. Но мы-то воспитаны по-другому… Хотя нет! Ты-то ведь как раз имел тысячи жен. Вот откуда взялись у тебя эти замашки!
– Я ведь уже объяснял тебе, и надеюсь, ты веришь, что НЕ Я имел тысячи жен. ОН и я – совсем разные существа. А я любил, люблю и буду любить только тебя.
– Да, да, да! Как это все красиво! Но скажи тогда, что мешает тебе, провозгласившему себя королем будущего народа, сделать монаршей привилегией моногамную семью?
– В которой самец – маака, а самка махаон? – покачал головой Лабастьер. – Привилегии должны быть справедливыми, король должен быть эталоном, он должен быть тем, кому подражают остальные. Если мы останемся вдвоем, остальные или не подчинятся предложенному им порядку, или подчинятся, но в тайне будут считать его несправедливым, или даже будут скрыто подражать нам, и не известно еще, к каким потрясениям это, в конце концов, может привести. А мы должны внушить идею, что «семейный квадрат» – естественное и единственно возможное устройство семьи в этом мире…
– Не знаю… – Наан оставалась мрачна. Внезапно ее осенила и новая догадка: – Но если все будет так, как ты настаиваешь, я должна буду рожать личинок от какого-то махаона, а наследника тебе родит самка маака?!
Даже сам Лабастьер опешил от этого, абсолютно логичного, вывода, но тут же нашелся:
– Ты ведь прекрасно знаешь, что, кто бы не вынашивал моего ребенка, в нем не будет ни одной материнской молекулы. Так какая разница… – он глянул на ее выражение лица и поспешно добавил: – Почему бы это не сделать тебе?..
– Какая разница?! – вскричала Наан, подбоченившись. Последние его слова она пропустила мимо ушей.
– Оставим этот разговор и хорошенько обдумаем все это, – умиротворяюще предложил Лабастьер. – Времени у нас предостаточно…
Но Наан не унималась:
– Ну уж нет, – сказала она, пристально глядя в глаза самцу. – Мы все решим именно сейчас.
Лабастьер пожал плечами, но попытался все-таки уклониться от продолжения дискуссии, наклоняясь, чтобы собрать рассыпанные плоды обратно в корзину. Но Наан стремительным движением поймала его за подбородок и приковала его взгляд к себе.
– Ладно, – сказала она, и Лабастьер услышал в ее голосе нотки, не предвещающие ничего хорошего. – Возможно, ты и прав. Я согласна. Но при одном условии. И самца, и самку для нашей семьи буду выбирать я.
…Рассказ молодого короля хуторянам был, конечно же, несколько иным. Ведь многое из сказанного выше ему не было известно и самому, а кое что из того, что было известно, он считал, вовсе ни к чему знать его подданным. Таким образом, рассказ этот не касался незыблемых законов жизни общества Безмятежной, зато был и длиннее и красочнее: большую его часть занимало описание подвигов и иных славных деяний великого предка, а центральным эпизодом было экспрессивное описание боя Лабастьера Второго с сухопутным скатом.