Страница:
– Мам, – позвал я, устраиваясь на свежайшем белоснежном белье. – Если сегодня премьера, то почему ты дома? Ты ведь эту леди должна была играть.
– А меня подменили, – отозвалась она.
– Почему? – по инерции продолжал спрашивать я.
– Потому что я беременна, – сказала она, стоя уже на пороге и открыв дверь.
– Кем?!! – тупо спросил я. Но она, в отличие от меня, отреагировала вполне адекватно:
– Твоей сестренкой.
Нет, нашим «поселенкам» до нее, ох, как далеко. Я услышал, как во дворе тихонько зажужжала «элка» – штука не самая скоростная, зато изящная и проходимая. Наши боевые подруги, они, конечно, бывают красивыми, и все они бесстрашны и надежны, как андроиды… Но и в остальных отношениях, к сожалению, напоминают их же. Там, на Рамаде, никакой принципиальной разницы между мужчиной и женщиной не ощущается вовсе. Он или она – «боевой товарищ», и этим все сказано. И на службе, и в постели. Большинству ребят это даже нравится, но я воспитан своей мамой, а она – воплощенная женственность, и пока я не найду такую же, я не успокоюсь.
«С другой стороны, какое это, все-таки, с моей стороны свинство – так относиться к нашим девушкам, – думал я, засыпая. – Такие, как они – лучшие жены на свете. Такие не обманут и не подведут. Как можно обвинять человека в том, что он смел и честен? Вот интересно, смогла бы мама пристрелить перепончатокрылого ядозуба, если бы он напал на меня? А Дана смогла. И если бы не она, не лежать бы мне тут на беленькой простыночке, а лежать бы мне совсем в другом месте…»
Я уснул, и мне приснилось, как перепончатокрылый ядозуб пикирует на меня с грозового темно-зеленого рамадского неба, а я лежу посередине пустыни на нашей старой дачной кровати, вижу это через дырку в балдахине и знаю точно, что свой обожаемый станковый плазмер я сдал в штабную ружейку еще перед вылетом на Землю, а вернувшись, почему-то не получил его обратно… И тут же вспомнил, почему. Потому что я контрабандой провез на Рамаду эту роскошную ностальгическую кровать, и пока я ее как следует не заныкал, в штабе я появиться не мог…
Ядозуб с жестяным грохотом рухнул на меня, я подпрыгнул и сразу понял, что грохот этот был не во сне, а наяву, и от него-то я и проснулся. А донесся он со стороны веранды. И оттуда же, чуть погодя, раздался жуткий хриплый с замогильными интонациями голос:
– Э-э… Убрать старые вёдра?
И дверь на веранду медленно-медленно приоткрылась, толкаемая кем-то снаружи. Я покрылся испариной и смотрел на дверную щель во все глаза, но никто там не появлялся. Мне не был виден из-за края стола лишь небольшой участок этой щели, возле самого пола, но вряд ли кто-то смог бы там проползти. Однако, всеми фибрами души явственно ощущая угрозу, я, как мог бесшумно, приподнял торс и почти сел на кровати. И заметил, как в том самом, невидимом до того, участке щели, все-таки что-то промелькнуло, что-то проструилось снаружи в комнату. И я, наверное, даже сумел бы, в конце концов, понять, на что это похоже, если бы еще через мгновение в этом бы не отпала необходимость.
Потому что, выскользнув из-под стола, передо мной во всей своей красе встал в боевую стойку настоящий рамадский тандемный червь. Да такой здоровенный, каких я еще не видывал. Я сразу расслабился и упал обратно головой на подушку. Потому что, значит, я все-таки не проснулся. Сон продолжается. Так бывает: кажется, что ты проснулся, а на самом деле это просто очередной виток сновидения. Кстати, «тандемным» его называют потому, что у него два параллельных тела с тремя перемычками, и чем-то он напоминает старинную электропроводку. А «червем» называют, уж не знаю, почему. Правильнее было бы назвать его удавом или даже лучше анакондой. Но дело не в названии. Главное то, что более злобной, более беспощадной и коварной твари вселенная, наверное, еще не порождала.
Червь поднялся метра на полтора над полом, и, согнувшись надо мной под прямым углом, вытянулся немного еще. Его двойное безглазое рыло нависло прямо над моим лицом, и при слабом пробивающимся сквозь штору окна свете я явственно видел, как непрерывно шевелятся короткие зелено-коричневые бородавчатые отросточки, плотно покрывающие все его тело. Два клоачных отверстия приоткрылись одновременно, и червь сказал:
– Э-э… Ведра съем?
Как я бежал… Конечно же это сон, но умирать не охота даже во сне. Дверь я буквально вышиб всем телом в прыжке, падая со ступенек крыльца, сделал кульбит и помчался по дороге к пруду. «Но раз это осознанный сон, – думал я заторможенно, – я ведь господин этого сна. Я ведь могу просто взлететь, и парить над землей, как птица!» И я даже подпрыгнул пару раз, но почему-то не взлеталось, и я вдруг все отчетливее начал понимать, что никакой это не сон, а самая, что ни на есть, явь. Что же касается тандемного червя, то – или я сошел с ума, или опять же сошел с ума, потому что второго решения эта задача не имеет. Но эта мысль не успокоила, и я побежал еще быстрее, потому что если это не сон, то надо бежать, хотя убежать, конечно, удастся вряд ли.
Не успев и глазом моргнуть, я уже оказался на лужайке, где пацаны играли в футбол, и я явственно представил себе, как погнавшийся за мной червь переключает свое внимание на них, и через пять минут тут уже нет ни одного живого человека, только красные куски мяса и оторванные конечности на сочной зеленой траве… Я проклял себя и кинулся дальше, к берегу, надеясь, что он все-таки будет преследовать только меня, не отвлекаясь… Я нырнул, глубоко уйдя в мутную илистую воду, замер и продержался там сколько мог, потом, чувствуя, как болезненно начинает токать в ушах, направился к мерцающему свету, вынырнул, вдохнул полные легкие и огляделся.
Футболисты прекратили игру и вместе с болельщицами стояли на берегу, с недоумением глядя на меня. Я поискал глазами, но ничего опасного вокруг не обнаружил. А что они, собственно, так на меня уставились? Они-то ведь не знают, что мне привиделось черть-е что. А тогда, чего особенного? Ну, решил человек искупаться… Я поплыл к берегу, и тут только до меня дошло, что прибежал-то я сюда в чем мать родила. Да-а… Хорош космонавт. Бедный Генка теперь не отбрешется. А вот и он. Стянув с себя и скомкав потную майку, он с размаху запустил ее в меня:
– Держи!
Спасибо, брат. Кое-как соорудив себе крайне вызывающую набедренную повязку, я с независимым видом вышел на берег и, все еще тяжело дыша, помахал всем любопытствующим рукой. Мол, «физкульт-привет». Продолжайте развлекаться. И двинулся обратно к дому.
Генка догнал меня сразу:
– Ты че это, совсем офигел в своем космосе? – спросил он.
– Иди, играй! – огрызнулся я. Похоже, я и впрямь офигел. Не рассказать о случившемся на комиссии мне не позволит совесть. А значит, скорее всего, спишут. Или тестами замучают.
– Что случилось-то?
– Ничего не случилось, – бросил я. И вдруг понял, что возвращаться в дом мне сильно не хочется. – Так, – продолжил я, замедляя шаг. – Показалось кое-что.
– Может, ты там что-то увидел? – каким-то наигранно-легкомысленным голосом спросил Генка.
– Что? – окончательно остановился я.
– Ну, не знаю, – отозвался он, пряча хитрые глазки.
– Что я там мог увидеть?
– Ну, что-нибудь… Или кого-нибудь…
– Кого?!!
– Ну-у… Мелкого…
Я положил ему руку на плечо:
– Выкладывай, Гена. Выкладывай все, как есть.
Шаткий стол вытащили на улицу, и прислонили к столбу, а на вбитом в этот столб крюке болтался патрон с двухсотваттной лампочкой, и получилось очень уютно. Я смотрел на маму и радовался, какая она счастливая рядом с дядей Валерой. И еще радовался, что я живой, несмотря на то, что в этом дворе, в заброшенном колодце живет натуральный рамадский тандемный червь. И еще я подумал, что это все сильно усложняет, потому что, если бы не это, я бы завтра съездил в город проведать папу, ему это, наверное, даже нужнее, потому что он не такой счастливый, и как-то у него все не так сложилось. Но теперь это не скоро получится, потому что теперь главное – эта зверюга, которую надо отснять на кристалл и, используя все мыслимые рычаги, как можно быстрее пробиться с этим материалом на самый-самый верх…
– Не знаю, – возбужденно и громогласно говорил Валерий Иванович, – всем, вроде бы, понравилось, все, вроде, даже в восторге. Но мне самому было как-то неловко. Не комфортно. В каждой сцене, каждый миг мне не хватало тебя, дружок, – это он обращался к маме. – Варвара, конечно, молодец, и, в принципе, она неплохо сыграла, но с тобой, я-то знаю, это был бы настоящий шедевр… – Приятно было ощущать, что он ни капельки не льстит, а говорит действительно то, что думает. – А так… – продолжал он. – Сдал, и слава богу. Даже, наверное, критика хвалить будет. Но как только ты сможешь, я обратно введу в спектакль тебя, и вот тогда посмотрим…
– Напрасно ты так настроен, Валера, – улыбалась мама, накладывая всем свой замечательный сметанный салат из желтых помидоров с жареными кальмарами. – И ты не справедлив. Варя очень талантлива, и не надо ее обижать. А для меня роли еще найдутся…
– Да, кстати! – вскричал Валерий Иванович, – что это я все о себе, да о спектакле! Сережа, дорогой, открывай шампанское!
– Дайте мне! Дайте я! – запрыгал вокруг стола Генка и потянул лапы к бутылке. – Чтобы стрельнуло!
– Пусть откроет? – предложил я.
– Да пусть, конечно! – согласился Валерий Иванович. – С прилетом, Сережа! С возвращением! Ну, и как там?… – и тут же разочарованно махнул рукой. – А-а! Вам же ничего нельзя рассказывать!
Да, о Рамаде гражданским пока ничего конкретного рассказывать нельзя. По идее, ему и маме нельзя рассказывать даже о том, что живет тут, у них под носом. Теперь-то я знаю, откуда оно взялось.
«Да ты мне в прошлый раз, помнишь, штуковину красивую подарил, блестящую, сказал, что это плод какого-то инопланетного растения? – кололся по дороге домой Генка. – Там я его личинку и нашел, выкормил и воспитал…»
Господи, ты, боже мой. Сколько раз нам повторяли: из космоса на Землю – НИЧЕГО! НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ! Но мы всё тащим. Правдами и неправдами. Как-нибудь да протаскиваем. Каждый хоть раз да приволок оттуда какой-нибудь «сувенир».
«Я, главное, потом нашел фотографию этой штуки в одной сетевой базе, – продолжал он. – Оказалось, это шишка рамадской лиственницы. Я сразу догадался, что там ты и служишь…»
«Ох, уж эта мне утечка! Ох, уж эти чертовы гражданские ученые!»
«Стоп! – сказал я, когда мы подошли к самому дому. – Генка, скажи, ты уверен, что он безопасен?»
«Да конечно! Он добрый! Тупой только, зато все мыть любит, и все, что хочешь, съест. Хоть железо, хоть помои. А без спроса ничего не тронет. За полгода ни разу такого не было! Мама уходит, говорит, – «Помой пол». Только она вышла, я зову: «Мелкий, Мелкий! – Он приползает, я ему: – Съешь всю грязь с пола и весь мусор!» Мама приходит – чистота и порядок…»
«Подожди. Откуда он знает, что такое «грязь» и что такое «мусор»?
«Да он все понимает! Он ласковый. Только лом недавно съел. Нечаянно».
Ёлки! А мы их там мочим, как последних паразитов, давим, как клопов. А он, видите ли, «ласковый и все понимает»… С ним, видите ли, в контакт надо входить и жить душа в душу…
Вдалеке зажужжало, и на горизонте появилось желтое пятнышко маминой элки.
«Генка, – сказал я торопливо. – Да ты соображаешь ли, черт полосатый, что ты весь космос с ног на голову перевернул?!»
«Ничего я не переворачивал, – пожал плечами Генка, – я просто пол не люблю мыть».
… – Сережа!
– А? – очнулся я.
– Ты уже на Земле, – улыбнулась мама. – Давай-ка чокнемся. За приезд. Хотя, я, конечно, сок. Ты, надеюсь, надолго?
Я глотнул шампанского и сказал:
– Нет, мама, мне уже завтра придется уехать. И вам бы тоже надо. Скоро тут будет немножко неуютно…
Я вздохнул. Придется все-таки нам все им рассказать. Прямо сейчас. А куда деваться?
– Да, кстати, – вспомнил я, оттягивая неприятное. – У меня же есть для всех подарки…
Не висит, не болтается…
Вика в электрическом мире
Предисловие составителя
– А меня подменили, – отозвалась она.
– Почему? – по инерции продолжал спрашивать я.
– Потому что я беременна, – сказала она, стоя уже на пороге и открыв дверь.
– Кем?!! – тупо спросил я. Но она, в отличие от меня, отреагировала вполне адекватно:
– Твоей сестренкой.
Нет, нашим «поселенкам» до нее, ох, как далеко. Я услышал, как во дворе тихонько зажужжала «элка» – штука не самая скоростная, зато изящная и проходимая. Наши боевые подруги, они, конечно, бывают красивыми, и все они бесстрашны и надежны, как андроиды… Но и в остальных отношениях, к сожалению, напоминают их же. Там, на Рамаде, никакой принципиальной разницы между мужчиной и женщиной не ощущается вовсе. Он или она – «боевой товарищ», и этим все сказано. И на службе, и в постели. Большинству ребят это даже нравится, но я воспитан своей мамой, а она – воплощенная женственность, и пока я не найду такую же, я не успокоюсь.
«С другой стороны, какое это, все-таки, с моей стороны свинство – так относиться к нашим девушкам, – думал я, засыпая. – Такие, как они – лучшие жены на свете. Такие не обманут и не подведут. Как можно обвинять человека в том, что он смел и честен? Вот интересно, смогла бы мама пристрелить перепончатокрылого ядозуба, если бы он напал на меня? А Дана смогла. И если бы не она, не лежать бы мне тут на беленькой простыночке, а лежать бы мне совсем в другом месте…»
Я уснул, и мне приснилось, как перепончатокрылый ядозуб пикирует на меня с грозового темно-зеленого рамадского неба, а я лежу посередине пустыни на нашей старой дачной кровати, вижу это через дырку в балдахине и знаю точно, что свой обожаемый станковый плазмер я сдал в штабную ружейку еще перед вылетом на Землю, а вернувшись, почему-то не получил его обратно… И тут же вспомнил, почему. Потому что я контрабандой провез на Рамаду эту роскошную ностальгическую кровать, и пока я ее как следует не заныкал, в штабе я появиться не мог…
Ядозуб с жестяным грохотом рухнул на меня, я подпрыгнул и сразу понял, что грохот этот был не во сне, а наяву, и от него-то я и проснулся. А донесся он со стороны веранды. И оттуда же, чуть погодя, раздался жуткий хриплый с замогильными интонациями голос:
– Э-э… Убрать старые вёдра?
И дверь на веранду медленно-медленно приоткрылась, толкаемая кем-то снаружи. Я покрылся испариной и смотрел на дверную щель во все глаза, но никто там не появлялся. Мне не был виден из-за края стола лишь небольшой участок этой щели, возле самого пола, но вряд ли кто-то смог бы там проползти. Однако, всеми фибрами души явственно ощущая угрозу, я, как мог бесшумно, приподнял торс и почти сел на кровати. И заметил, как в том самом, невидимом до того, участке щели, все-таки что-то промелькнуло, что-то проструилось снаружи в комнату. И я, наверное, даже сумел бы, в конце концов, понять, на что это похоже, если бы еще через мгновение в этом бы не отпала необходимость.
Потому что, выскользнув из-под стола, передо мной во всей своей красе встал в боевую стойку настоящий рамадский тандемный червь. Да такой здоровенный, каких я еще не видывал. Я сразу расслабился и упал обратно головой на подушку. Потому что, значит, я все-таки не проснулся. Сон продолжается. Так бывает: кажется, что ты проснулся, а на самом деле это просто очередной виток сновидения. Кстати, «тандемным» его называют потому, что у него два параллельных тела с тремя перемычками, и чем-то он напоминает старинную электропроводку. А «червем» называют, уж не знаю, почему. Правильнее было бы назвать его удавом или даже лучше анакондой. Но дело не в названии. Главное то, что более злобной, более беспощадной и коварной твари вселенная, наверное, еще не порождала.
Червь поднялся метра на полтора над полом, и, согнувшись надо мной под прямым углом, вытянулся немного еще. Его двойное безглазое рыло нависло прямо над моим лицом, и при слабом пробивающимся сквозь штору окна свете я явственно видел, как непрерывно шевелятся короткие зелено-коричневые бородавчатые отросточки, плотно покрывающие все его тело. Два клоачных отверстия приоткрылись одновременно, и червь сказал:
– Э-э… Ведра съем?
Как я бежал… Конечно же это сон, но умирать не охота даже во сне. Дверь я буквально вышиб всем телом в прыжке, падая со ступенек крыльца, сделал кульбит и помчался по дороге к пруду. «Но раз это осознанный сон, – думал я заторможенно, – я ведь господин этого сна. Я ведь могу просто взлететь, и парить над землей, как птица!» И я даже подпрыгнул пару раз, но почему-то не взлеталось, и я вдруг все отчетливее начал понимать, что никакой это не сон, а самая, что ни на есть, явь. Что же касается тандемного червя, то – или я сошел с ума, или опять же сошел с ума, потому что второго решения эта задача не имеет. Но эта мысль не успокоила, и я побежал еще быстрее, потому что если это не сон, то надо бежать, хотя убежать, конечно, удастся вряд ли.
Не успев и глазом моргнуть, я уже оказался на лужайке, где пацаны играли в футбол, и я явственно представил себе, как погнавшийся за мной червь переключает свое внимание на них, и через пять минут тут уже нет ни одного живого человека, только красные куски мяса и оторванные конечности на сочной зеленой траве… Я проклял себя и кинулся дальше, к берегу, надеясь, что он все-таки будет преследовать только меня, не отвлекаясь… Я нырнул, глубоко уйдя в мутную илистую воду, замер и продержался там сколько мог, потом, чувствуя, как болезненно начинает токать в ушах, направился к мерцающему свету, вынырнул, вдохнул полные легкие и огляделся.
Футболисты прекратили игру и вместе с болельщицами стояли на берегу, с недоумением глядя на меня. Я поискал глазами, но ничего опасного вокруг не обнаружил. А что они, собственно, так на меня уставились? Они-то ведь не знают, что мне привиделось черть-е что. А тогда, чего особенного? Ну, решил человек искупаться… Я поплыл к берегу, и тут только до меня дошло, что прибежал-то я сюда в чем мать родила. Да-а… Хорош космонавт. Бедный Генка теперь не отбрешется. А вот и он. Стянув с себя и скомкав потную майку, он с размаху запустил ее в меня:
– Держи!
Спасибо, брат. Кое-как соорудив себе крайне вызывающую набедренную повязку, я с независимым видом вышел на берег и, все еще тяжело дыша, помахал всем любопытствующим рукой. Мол, «физкульт-привет». Продолжайте развлекаться. И двинулся обратно к дому.
Генка догнал меня сразу:
– Ты че это, совсем офигел в своем космосе? – спросил он.
– Иди, играй! – огрызнулся я. Похоже, я и впрямь офигел. Не рассказать о случившемся на комиссии мне не позволит совесть. А значит, скорее всего, спишут. Или тестами замучают.
– Что случилось-то?
– Ничего не случилось, – бросил я. И вдруг понял, что возвращаться в дом мне сильно не хочется. – Так, – продолжил я, замедляя шаг. – Показалось кое-что.
– Может, ты там что-то увидел? – каким-то наигранно-легкомысленным голосом спросил Генка.
– Что? – окончательно остановился я.
– Ну, не знаю, – отозвался он, пряча хитрые глазки.
– Что я там мог увидеть?
– Ну, что-нибудь… Или кого-нибудь…
– Кого?!!
– Ну-у… Мелкого…
Я положил ему руку на плечо:
– Выкладывай, Гена. Выкладывай все, как есть.
Шаткий стол вытащили на улицу, и прислонили к столбу, а на вбитом в этот столб крюке болтался патрон с двухсотваттной лампочкой, и получилось очень уютно. Я смотрел на маму и радовался, какая она счастливая рядом с дядей Валерой. И еще радовался, что я живой, несмотря на то, что в этом дворе, в заброшенном колодце живет натуральный рамадский тандемный червь. И еще я подумал, что это все сильно усложняет, потому что, если бы не это, я бы завтра съездил в город проведать папу, ему это, наверное, даже нужнее, потому что он не такой счастливый, и как-то у него все не так сложилось. Но теперь это не скоро получится, потому что теперь главное – эта зверюга, которую надо отснять на кристалл и, используя все мыслимые рычаги, как можно быстрее пробиться с этим материалом на самый-самый верх…
– Не знаю, – возбужденно и громогласно говорил Валерий Иванович, – всем, вроде бы, понравилось, все, вроде, даже в восторге. Но мне самому было как-то неловко. Не комфортно. В каждой сцене, каждый миг мне не хватало тебя, дружок, – это он обращался к маме. – Варвара, конечно, молодец, и, в принципе, она неплохо сыграла, но с тобой, я-то знаю, это был бы настоящий шедевр… – Приятно было ощущать, что он ни капельки не льстит, а говорит действительно то, что думает. – А так… – продолжал он. – Сдал, и слава богу. Даже, наверное, критика хвалить будет. Но как только ты сможешь, я обратно введу в спектакль тебя, и вот тогда посмотрим…
– Напрасно ты так настроен, Валера, – улыбалась мама, накладывая всем свой замечательный сметанный салат из желтых помидоров с жареными кальмарами. – И ты не справедлив. Варя очень талантлива, и не надо ее обижать. А для меня роли еще найдутся…
– Да, кстати! – вскричал Валерий Иванович, – что это я все о себе, да о спектакле! Сережа, дорогой, открывай шампанское!
– Дайте мне! Дайте я! – запрыгал вокруг стола Генка и потянул лапы к бутылке. – Чтобы стрельнуло!
– Пусть откроет? – предложил я.
– Да пусть, конечно! – согласился Валерий Иванович. – С прилетом, Сережа! С возвращением! Ну, и как там?… – и тут же разочарованно махнул рукой. – А-а! Вам же ничего нельзя рассказывать!
Да, о Рамаде гражданским пока ничего конкретного рассказывать нельзя. По идее, ему и маме нельзя рассказывать даже о том, что живет тут, у них под носом. Теперь-то я знаю, откуда оно взялось.
«Да ты мне в прошлый раз, помнишь, штуковину красивую подарил, блестящую, сказал, что это плод какого-то инопланетного растения? – кололся по дороге домой Генка. – Там я его личинку и нашел, выкормил и воспитал…»
Господи, ты, боже мой. Сколько раз нам повторяли: из космоса на Землю – НИЧЕГО! НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ! Но мы всё тащим. Правдами и неправдами. Как-нибудь да протаскиваем. Каждый хоть раз да приволок оттуда какой-нибудь «сувенир».
«Я, главное, потом нашел фотографию этой штуки в одной сетевой базе, – продолжал он. – Оказалось, это шишка рамадской лиственницы. Я сразу догадался, что там ты и служишь…»
«Ох, уж эта мне утечка! Ох, уж эти чертовы гражданские ученые!»
«Стоп! – сказал я, когда мы подошли к самому дому. – Генка, скажи, ты уверен, что он безопасен?»
«Да конечно! Он добрый! Тупой только, зато все мыть любит, и все, что хочешь, съест. Хоть железо, хоть помои. А без спроса ничего не тронет. За полгода ни разу такого не было! Мама уходит, говорит, – «Помой пол». Только она вышла, я зову: «Мелкий, Мелкий! – Он приползает, я ему: – Съешь всю грязь с пола и весь мусор!» Мама приходит – чистота и порядок…»
«Подожди. Откуда он знает, что такое «грязь» и что такое «мусор»?
«Да он все понимает! Он ласковый. Только лом недавно съел. Нечаянно».
Ёлки! А мы их там мочим, как последних паразитов, давим, как клопов. А он, видите ли, «ласковый и все понимает»… С ним, видите ли, в контакт надо входить и жить душа в душу…
Вдалеке зажужжало, и на горизонте появилось желтое пятнышко маминой элки.
«Генка, – сказал я торопливо. – Да ты соображаешь ли, черт полосатый, что ты весь космос с ног на голову перевернул?!»
«Ничего я не переворачивал, – пожал плечами Генка, – я просто пол не люблю мыть».
… – Сережа!
– А? – очнулся я.
– Ты уже на Земле, – улыбнулась мама. – Давай-ка чокнемся. За приезд. Хотя, я, конечно, сок. Ты, надеюсь, надолго?
Я глотнул шампанского и сказал:
– Нет, мама, мне уже завтра придется уехать. И вам бы тоже надо. Скоро тут будет немножко неуютно…
Я вздохнул. Придется все-таки нам все им рассказать. Прямо сейчас. А куда деваться?
– Да, кстати, – вспомнил я, оттягивая неприятное. – У меня же есть для всех подарки…
Не висит, не болтается…
Оказывается, это так здорово, когда тебе дарят что-то такое, чего ты не ожидал, даже не знал или не задумывался о существовании этого, но стоило тебе его получить, как сразу понимаешь: вот оно – то, что мне было по-настоящему необходимо!
Обычно подарки предсказуемы и, по реакции на них, делятся на две разновидности: «ну вот, блин, так я и знал…» и «наконец-то, хоть кто-то додумался». Непредсказуемые же подарки, как правило, справедливо наводят на мысль, что эта штуковина уже не в первый раз переходит из рук в руки в надежде, что найдется, наконец, придурок, который ей обрадуется…
Но в этот раз Кристина попала в яблочко. При чем, в такое, которого я и не видел! Говорят, талант стреляет в десятку, а гений поражает цели, о существовании которых никто не предполагал… Кристина – подарочный гений! Я и думать не думал, что хочу этого, а теперь – не могу нарадоваться …
С моего уютного седьмого неба меня сбросил вызов домашнего коммуникатора. Я нехотя включился. На экране появилась рожа Чуча, и я сразу понял, что он чем-то сильно недоволен.
– Всё, хватит с меня! – сказал он, даже не поздоровавшись. – Работа – работой, а гражданские права – это святое!
– Ну, да, – осторожно согласился я.
– И я не намерен терпеть, что их попирают, – продолжал он. – Тем более, в отношении меня.
– А кто их попирает? – поинтересовался я, не слишком, правда, уверенный в том, что хочу это знать. Так, чисто, из вежливости.
– Кто-кто?! – взорвался Чуч. – Да вы все!
– Лично я ничего у тебя не попираю, – возразил я.
– Попираешь, попираешь! – заверил Чуч. – Попираешь и ущемляешь. Ты ведь – член группы.
– Ты тоже – член, – пожал я плечами.
– От члена слышу, – не пропустил Чуч мимо ушей двусмысленность. – Если бы тебе сказали, что в интересах группы ты обязан делать то, чего тебе не хочется или не делать того, что хочется, ты бы ведь взвыл, что мы тебя ущемляем, так? Вот я и взвыл.
Я почувствовал, что этот бестолковый разговор начинает мне уже надоедать, нервно поёрзал на диване и, приняв положение поудобнее, заметил:
– Я тебе ничего такого не говорил.
– Ты-то, да, не говорил, кто ты такой, чтобы говорить?.. А вот Петруччио сказал, и от лица всей группы, то есть, и от твоего тоже.
– Так бы сразу и сказал, что это тебе Петруччио на хвост наступил.
– Так ты знаешь? – нахмурился Чуч.
– Про что? – не понял я.
– Про хвост, – отозвался тот.
– Про хвост? – повторил я, чувствуя себя так, словно меня поймали с поличным.
– Ты чего побледнел? – присмотрелся Чуч ко мне. – А-а, – хлопнул он себя по лбу, – ты подумал, что я тебя прохвостом назвал? Нет, я сказал, – «про хвост», в смысле, – «о хвосте». О моем хвосте.
– О твоем хвосте я ничего не знаю, – сказал я, как можно спокойнее.
– А чего тогда ты так разволновался?
– Тебе показалось.
– Ну, ладно, – махнул он рукой. – Короче, дело в том, что я решил отрастить себе хвост, здоровенный, мохнатый, а Петруччио мне запретил. Говорит, что это не соответствует имиджу группы.
– Вообще-то, он продюсер, и у него есть такие полномочия, – произнес я, чувствуя, в собственном голосе предательскую хрипотцу. – Хотя и до определенных пределов… Но в этом случае он, по-моему, прав. Мы же не для леопардов работаем. Зачем тебе хвост?
– Что значит, зачем? Хочу и всё. Прикольно. Сейчас многие себе отращивают.
– Мало ли, что многие делают. Сейчас многие, например, пол себе меняют, а ты не хочешь?
– Не, это не то. Если бы я захотел пол сменить, а Петруччио запротестовал бы, тут я бы его понял. Он контракт с вокалистом заключал, а получилась бы вокалистка – совсем другой человек.
– А ты смотри шире: он контракт с человеком заключал, а с хвостом – это уже не человек, потому что людей с хвостами не бывает.
– Ерунда это всё! – скривился Чуч. – Еще как бывают! Во-первых, ты сам знаешь, и раньше иногда рождались люди с хвостами, только они это скрывали, или им их ампутировали, а, во-вторых, сейчас их наоборот имплантируют любому желающему – быстро и безболезненно. И человек при этом остается человеком, зато становится ближе к природе.
– Чуч, ну подумай сам, как можно стать ближе к природе, вмешавшись в нее хирургически?
– Это не хирургия, а генная инженерия.
– Вообще-то, ни то, ни другое, но это не важно. Если тебе природой не предназначен хвост, то пришлепав его искусственно, ты от природы только отдалишься!
– Это демагогия, – сказал он, но я почувствовал в его голосе неуверенность. – Все нормальные животные имеют хвосты, только мы…
– А мы – люди, Чуч, люди, а не «нормальные животные». И если в процессе эволюции мы утратили хвост, значит, именно это и соответствует нашей натуре. Хотя, конечно, человек всегда противопоставлял себя природе, но именно это для него и нормально.
– Ну-у, не знаю, – замялся он. – А вдруг эволюция ошиблась?
– Эволюция есть комплекс свершившихся фактов, приведший к появлению того или иного вида, – парировал я. – Комплекс свершившихся фактов, понимаешь? Как может ошибаться комплекс свершившихся фактов? И, кстати, почему именно хвост? Может быть, для близости к природе тебе не хватает рогов? Развесистых, как у оленя. Или копыт? Или кисточек на ушах. А хитиновый панцирь не хочешь?..
– Ладно, – сказал он на тон ниже. – Допустим, это просто модно. Ну и почему мы не можем себе это позволить? – не «я», а «мы». Уже кое-что… – Почему группа «В ухо» может, а мы не можем?! Знаешь, какой у их солиста хвостище? Огромный, толстенный, полосатый, как у тигра! Он поет, рычит, прыгает по сцене и размахивает им, а толпа тащится, как удав по стекловате!..
– Так и скажи, что зависть заела. А то «гражданские права», «близость к природе»… – передразнил я. – Тебе объяснить, почему они себе могут это позволить, а мы нет? Или не надо? Или ты сам это знаешь?
– Нет, не знаю, – с унылым упрямством протянул Чуч, хотя все прекрасно знал.
– Ладно, объясняю. Группа «В ухо» – гиперпанки. Их солист Лёлик, как ты прекрасно знаешь, еще недавно был солисткой Лёлей. Они делают все для того, чтобы шокировать общественность. А мы, RS/SS[2] – группа мейнстримовская, мы «хорошие мальчики», и эпатаж нам вовсе ни к чему. Хвостатые люди пока еще не являются в обществе абсолютной нормой.
По лицу Чуча было видно, что он уже сдался, перегорел.
– Ну и зачем нам все это нужно, если мы несвободны?.. – удрученно произнес он.
– Вот только не надо драматизировать, – стал я закреплять позиции. – Лучше сравни НАШУ аудиторию и аудиторию «групповухи». Нас слушает полмира, а их – ты, да еще пара моральных уродов. На то он и андеграунд. А популярность это деньги, и что касается «несвободы», то с твоими бабками ты в тысячу раз свободнее солиста «групповухи», потому что можешь, например, позволить себе в любой момент отправиться в любую точку мира и что угодно там купить – яхту, дом, остров… А его свобода сводится только к одному – к возможности за гроши размахивать на сцене хвостом и кое-чем ещё.
Чуч вздохнул.
– Противно это всё, – сказал он.
Мне стало его жалко. Вообще-то я прекрасно его понимаю. Обидно время от времени обнаруживать, что ты не полностью принадлежишь себе.
– Вообще-то, – начал я, еще не уверенный, стоит ли это говорить, – вообще-то, я могу тебе кое-что посоветовать…
– По поводу чего? – вяло спросил он.
– По поводу хвоста.
– Ну?
– На самом деле, хвост нужен животным вовсе не только для красоты…
– … А чтобы лазить по деревьям и отгонять мух, – тоскливо закончил за меня Чуч.
– Белкам он еще и прыгать помогает, – добавил я желчно.
– Угу, – не замечая моего сарказма, покачал головой Чуч. – Рулем служит.
– И всё? – спросил я напористо.
– А что еще? – удивился он.
– Для тупых рассказываю. Хвост – орган не такой простой, как принято думать. Он непосредственно связан с нервной системой животного, управляется эмоциями и влияет на них. Он нашпигован нервными волокнами, а его сердцевина врастает непосредственно в спинной мозг.
– Ну и что? – Чуч продолжал смотреть на меня скептически.
– А то, – сказал я, вновь почувствовав себя не в своей тарелке. – В принципе, хвост – штука хорошая, но вовсе не нужно, чтобы его все видели. Хвост ведь может быть и очень маленьким.
– Да, ну! – презрительно скривился он. – Кому нужен маленький хвост? Что в нем хорошего, если его не видно?
– Я же тебе объясняю. Снимать стрессы, быстро успокаиваться. А радость, напротив, чувствовать сильнее. Я бы сказал, слегка одичать. Ты видел, как собака от радости хвостом виляет? Или наоборот, как кошка хвостом бьет, если ей что-то не нравится. Хвостом бьет, но лежит терпит. А не было бы хвоста, давно психанула бы.
– Но они-то свои хвосты не прячут.
– Они не прячут, а ты мог бы и прятать.
– Еще чего, – насупился Чуч. – Это как… Как педикюр под носками. Тату в заднице. Извращение какое-то.
Он пристально глянул на меня, и я окончательно понял, что зашел слишком далеко. Как смог безразличнее я пожал плечами:
– Дело твое. Я просто подумал, может, тебе хвост В ПРИНЦИПЕ нужен, а не для показухи.
– Да что-то я уже и расхотел, – сказал Чуч. – Как ты мне расписал… Я же не извращенец какой-нибудь.
– Ну ладно, – снова пожал я плечами. – Мне-то что. Тем лучше. А то, «гражданские права», «близость к природе»… Только что кусаться не лез… Зачем тебе хвост, ты и так чуть что звереешь…Ладно, Чуч, если у тебя всё… Скоро Кристина придет, а мне тут еще кое-что сделать нужно.
– Ладно, – покачал головой Чуч, – спасибо, что успокоил. Пока. – Он сделал ручкой и отключился.
Я тут же вскочил с дивана и в два прыжка оказался перед зеркалом. «Сам ты извращенец!» – пробормотал я, чуть приспустив штаны и вставая к зеркалу вполоборота. Мой хвост, мой маленький, покрытый каштановой щетинкой хвост – неожиданный, но очень меткий подарок Кристины, нервно подрагивал, и я чувствовал, как с каждым движением нагнанная Чучем негативная энергия, словно грязная жидкость, брызгами слетает с его кончика в пространство. А от самого его основания, от копчика, вверх по всему телу и вниз по ногам кольцеобразными волнами пробегает чувство покоя и умиротворения.
«Болваном был, болваном и остался, – подумал я про Чуча. – Не все то золото, что блестит, и не все то хвост, чем размахивают. То ли дело этот: не висит, не болтается!..»
В дверь позвонили. Кристина! Мой мини-хвост бешено завилял туда-сюда, и нечеловеческое счастье горячим сиропом залило все тело. Наконец-то! Я так соскучился!
Поддернув штаны и тихонько повизгивая, я опрометью кинулся к двери.
Обычно подарки предсказуемы и, по реакции на них, делятся на две разновидности: «ну вот, блин, так я и знал…» и «наконец-то, хоть кто-то додумался». Непредсказуемые же подарки, как правило, справедливо наводят на мысль, что эта штуковина уже не в первый раз переходит из рук в руки в надежде, что найдется, наконец, придурок, который ей обрадуется…
Но в этот раз Кристина попала в яблочко. При чем, в такое, которого я и не видел! Говорят, талант стреляет в десятку, а гений поражает цели, о существовании которых никто не предполагал… Кристина – подарочный гений! Я и думать не думал, что хочу этого, а теперь – не могу нарадоваться …
С моего уютного седьмого неба меня сбросил вызов домашнего коммуникатора. Я нехотя включился. На экране появилась рожа Чуча, и я сразу понял, что он чем-то сильно недоволен.
– Всё, хватит с меня! – сказал он, даже не поздоровавшись. – Работа – работой, а гражданские права – это святое!
– Ну, да, – осторожно согласился я.
– И я не намерен терпеть, что их попирают, – продолжал он. – Тем более, в отношении меня.
– А кто их попирает? – поинтересовался я, не слишком, правда, уверенный в том, что хочу это знать. Так, чисто, из вежливости.
– Кто-кто?! – взорвался Чуч. – Да вы все!
– Лично я ничего у тебя не попираю, – возразил я.
– Попираешь, попираешь! – заверил Чуч. – Попираешь и ущемляешь. Ты ведь – член группы.
– Ты тоже – член, – пожал я плечами.
– От члена слышу, – не пропустил Чуч мимо ушей двусмысленность. – Если бы тебе сказали, что в интересах группы ты обязан делать то, чего тебе не хочется или не делать того, что хочется, ты бы ведь взвыл, что мы тебя ущемляем, так? Вот я и взвыл.
Я почувствовал, что этот бестолковый разговор начинает мне уже надоедать, нервно поёрзал на диване и, приняв положение поудобнее, заметил:
– Я тебе ничего такого не говорил.
– Ты-то, да, не говорил, кто ты такой, чтобы говорить?.. А вот Петруччио сказал, и от лица всей группы, то есть, и от твоего тоже.
– Так бы сразу и сказал, что это тебе Петруччио на хвост наступил.
– Так ты знаешь? – нахмурился Чуч.
– Про что? – не понял я.
– Про хвост, – отозвался тот.
– Про хвост? – повторил я, чувствуя себя так, словно меня поймали с поличным.
– Ты чего побледнел? – присмотрелся Чуч ко мне. – А-а, – хлопнул он себя по лбу, – ты подумал, что я тебя прохвостом назвал? Нет, я сказал, – «про хвост», в смысле, – «о хвосте». О моем хвосте.
– О твоем хвосте я ничего не знаю, – сказал я, как можно спокойнее.
– А чего тогда ты так разволновался?
– Тебе показалось.
– Ну, ладно, – махнул он рукой. – Короче, дело в том, что я решил отрастить себе хвост, здоровенный, мохнатый, а Петруччио мне запретил. Говорит, что это не соответствует имиджу группы.
– Вообще-то, он продюсер, и у него есть такие полномочия, – произнес я, чувствуя, в собственном голосе предательскую хрипотцу. – Хотя и до определенных пределов… Но в этом случае он, по-моему, прав. Мы же не для леопардов работаем. Зачем тебе хвост?
– Что значит, зачем? Хочу и всё. Прикольно. Сейчас многие себе отращивают.
– Мало ли, что многие делают. Сейчас многие, например, пол себе меняют, а ты не хочешь?
– Не, это не то. Если бы я захотел пол сменить, а Петруччио запротестовал бы, тут я бы его понял. Он контракт с вокалистом заключал, а получилась бы вокалистка – совсем другой человек.
– А ты смотри шире: он контракт с человеком заключал, а с хвостом – это уже не человек, потому что людей с хвостами не бывает.
– Ерунда это всё! – скривился Чуч. – Еще как бывают! Во-первых, ты сам знаешь, и раньше иногда рождались люди с хвостами, только они это скрывали, или им их ампутировали, а, во-вторых, сейчас их наоборот имплантируют любому желающему – быстро и безболезненно. И человек при этом остается человеком, зато становится ближе к природе.
– Чуч, ну подумай сам, как можно стать ближе к природе, вмешавшись в нее хирургически?
– Это не хирургия, а генная инженерия.
– Вообще-то, ни то, ни другое, но это не важно. Если тебе природой не предназначен хвост, то пришлепав его искусственно, ты от природы только отдалишься!
– Это демагогия, – сказал он, но я почувствовал в его голосе неуверенность. – Все нормальные животные имеют хвосты, только мы…
– А мы – люди, Чуч, люди, а не «нормальные животные». И если в процессе эволюции мы утратили хвост, значит, именно это и соответствует нашей натуре. Хотя, конечно, человек всегда противопоставлял себя природе, но именно это для него и нормально.
– Ну-у, не знаю, – замялся он. – А вдруг эволюция ошиблась?
– Эволюция есть комплекс свершившихся фактов, приведший к появлению того или иного вида, – парировал я. – Комплекс свершившихся фактов, понимаешь? Как может ошибаться комплекс свершившихся фактов? И, кстати, почему именно хвост? Может быть, для близости к природе тебе не хватает рогов? Развесистых, как у оленя. Или копыт? Или кисточек на ушах. А хитиновый панцирь не хочешь?..
– Ладно, – сказал он на тон ниже. – Допустим, это просто модно. Ну и почему мы не можем себе это позволить? – не «я», а «мы». Уже кое-что… – Почему группа «В ухо» может, а мы не можем?! Знаешь, какой у их солиста хвостище? Огромный, толстенный, полосатый, как у тигра! Он поет, рычит, прыгает по сцене и размахивает им, а толпа тащится, как удав по стекловате!..
– Так и скажи, что зависть заела. А то «гражданские права», «близость к природе»… – передразнил я. – Тебе объяснить, почему они себе могут это позволить, а мы нет? Или не надо? Или ты сам это знаешь?
– Нет, не знаю, – с унылым упрямством протянул Чуч, хотя все прекрасно знал.
– Ладно, объясняю. Группа «В ухо» – гиперпанки. Их солист Лёлик, как ты прекрасно знаешь, еще недавно был солисткой Лёлей. Они делают все для того, чтобы шокировать общественность. А мы, RS/SS[2] – группа мейнстримовская, мы «хорошие мальчики», и эпатаж нам вовсе ни к чему. Хвостатые люди пока еще не являются в обществе абсолютной нормой.
По лицу Чуча было видно, что он уже сдался, перегорел.
– Ну и зачем нам все это нужно, если мы несвободны?.. – удрученно произнес он.
– Вот только не надо драматизировать, – стал я закреплять позиции. – Лучше сравни НАШУ аудиторию и аудиторию «групповухи». Нас слушает полмира, а их – ты, да еще пара моральных уродов. На то он и андеграунд. А популярность это деньги, и что касается «несвободы», то с твоими бабками ты в тысячу раз свободнее солиста «групповухи», потому что можешь, например, позволить себе в любой момент отправиться в любую точку мира и что угодно там купить – яхту, дом, остров… А его свобода сводится только к одному – к возможности за гроши размахивать на сцене хвостом и кое-чем ещё.
Чуч вздохнул.
– Противно это всё, – сказал он.
Мне стало его жалко. Вообще-то я прекрасно его понимаю. Обидно время от времени обнаруживать, что ты не полностью принадлежишь себе.
– Вообще-то, – начал я, еще не уверенный, стоит ли это говорить, – вообще-то, я могу тебе кое-что посоветовать…
– По поводу чего? – вяло спросил он.
– По поводу хвоста.
– Ну?
– На самом деле, хвост нужен животным вовсе не только для красоты…
– … А чтобы лазить по деревьям и отгонять мух, – тоскливо закончил за меня Чуч.
– Белкам он еще и прыгать помогает, – добавил я желчно.
– Угу, – не замечая моего сарказма, покачал головой Чуч. – Рулем служит.
– И всё? – спросил я напористо.
– А что еще? – удивился он.
– Для тупых рассказываю. Хвост – орган не такой простой, как принято думать. Он непосредственно связан с нервной системой животного, управляется эмоциями и влияет на них. Он нашпигован нервными волокнами, а его сердцевина врастает непосредственно в спинной мозг.
– Ну и что? – Чуч продолжал смотреть на меня скептически.
– А то, – сказал я, вновь почувствовав себя не в своей тарелке. – В принципе, хвост – штука хорошая, но вовсе не нужно, чтобы его все видели. Хвост ведь может быть и очень маленьким.
– Да, ну! – презрительно скривился он. – Кому нужен маленький хвост? Что в нем хорошего, если его не видно?
– Я же тебе объясняю. Снимать стрессы, быстро успокаиваться. А радость, напротив, чувствовать сильнее. Я бы сказал, слегка одичать. Ты видел, как собака от радости хвостом виляет? Или наоборот, как кошка хвостом бьет, если ей что-то не нравится. Хвостом бьет, но лежит терпит. А не было бы хвоста, давно психанула бы.
– Но они-то свои хвосты не прячут.
– Они не прячут, а ты мог бы и прятать.
– Еще чего, – насупился Чуч. – Это как… Как педикюр под носками. Тату в заднице. Извращение какое-то.
Он пристально глянул на меня, и я окончательно понял, что зашел слишком далеко. Как смог безразличнее я пожал плечами:
– Дело твое. Я просто подумал, может, тебе хвост В ПРИНЦИПЕ нужен, а не для показухи.
– Да что-то я уже и расхотел, – сказал Чуч. – Как ты мне расписал… Я же не извращенец какой-нибудь.
– Ну ладно, – снова пожал я плечами. – Мне-то что. Тем лучше. А то, «гражданские права», «близость к природе»… Только что кусаться не лез… Зачем тебе хвост, ты и так чуть что звереешь…Ладно, Чуч, если у тебя всё… Скоро Кристина придет, а мне тут еще кое-что сделать нужно.
– Ладно, – покачал головой Чуч, – спасибо, что успокоил. Пока. – Он сделал ручкой и отключился.
Я тут же вскочил с дивана и в два прыжка оказался перед зеркалом. «Сам ты извращенец!» – пробормотал я, чуть приспустив штаны и вставая к зеркалу вполоборота. Мой хвост, мой маленький, покрытый каштановой щетинкой хвост – неожиданный, но очень меткий подарок Кристины, нервно подрагивал, и я чувствовал, как с каждым движением нагнанная Чучем негативная энергия, словно грязная жидкость, брызгами слетает с его кончика в пространство. А от самого его основания, от копчика, вверх по всему телу и вниз по ногам кольцеобразными волнами пробегает чувство покоя и умиротворения.
«Болваном был, болваном и остался, – подумал я про Чуча. – Не все то золото, что блестит, и не все то хвост, чем размахивают. То ли дело этот: не висит, не болтается!..»
В дверь позвонили. Кристина! Мой мини-хвост бешено завилял туда-сюда, и нечеловеческое счастье горячим сиропом залило все тело. Наконец-то! Я так соскучился!
Поддернув штаны и тихонько повизгивая, я опрометью кинулся к двери.
Вика в электрическом мире
«… Но кто знал, что он провод,
Пока не включили ток?..»Борис Гребенщиков.
«… – За искренний союз Моцарта и
Сальери.
– Постой!..»А. С. Пушкин.
«… а любовь часто оборачивается
печалью, но становится от этого
еще прекрасней. – эльф помолчал…»Д. Р. Р. Толкиен
Предисловие составителя
Композиция нижеследующего текста невнимательному читателю может показаться нелогичной, даже сумбурной. На самом же деле, построение повествования подчинено строгой логике, позволяющей во всей, по возможности, полноте использовать те материалы (в большей части письменные и в меньшей – устные), владельцем которых я являюсь.
В качестве «пролога» я поместил устный рассказ моего старинного приятеля Андрея Летова о том, как впервые увидел он Павла Игнатовича Годи и познакомился с ним. Далее я публикую отрывки из дневников Летова и Вики, которые передал мне сам Андрей. (Если бы и рассказ о знакомстве с Годи присутствовал в дневнике Летова, я, естественно, предпочел бы воспользоваться первоисточником, однако дневник начат им позднее, отчего мне и пришлось положиться на собственную память.)
Должен предупредить, что, называя рукопись Летова «дневником», я несколько отступаю от истины. На самом же деле это – хронологически невыстроенные, разрозненные текстовые наброски, скорее – «записки», нежели дневник. Опустив большую его часть, в данную публикацию я включил лишь те его фрагменты, которые имеют отношение к П. И. Годи и к драматическим событиям, в развязке которых непосредственное участие принял я сам.
«Дневник Вики», напротив, является «собственно дневником». Это – скрупулезно, в строгой хронологии запечатленные на бумаге события, происходившие в небогатой ими жизни девушки. Вряд ли кого-то мог бы заинтересовать этот непритязательный документ (многие девушки – от 14 до 19, примерно, лет ведут дневники), если бы не тот факт, что Вика, автор его, была одним из основных действующих лиц пресловутой драматической, если не сказать жуткой истории.
В качестве «пролога» я поместил устный рассказ моего старинного приятеля Андрея Летова о том, как впервые увидел он Павла Игнатовича Годи и познакомился с ним. Далее я публикую отрывки из дневников Летова и Вики, которые передал мне сам Андрей. (Если бы и рассказ о знакомстве с Годи присутствовал в дневнике Летова, я, естественно, предпочел бы воспользоваться первоисточником, однако дневник начат им позднее, отчего мне и пришлось положиться на собственную память.)
Должен предупредить, что, называя рукопись Летова «дневником», я несколько отступаю от истины. На самом же деле это – хронологически невыстроенные, разрозненные текстовые наброски, скорее – «записки», нежели дневник. Опустив большую его часть, в данную публикацию я включил лишь те его фрагменты, которые имеют отношение к П. И. Годи и к драматическим событиям, в развязке которых непосредственное участие принял я сам.
«Дневник Вики», напротив, является «собственно дневником». Это – скрупулезно, в строгой хронологии запечатленные на бумаге события, происходившие в небогатой ими жизни девушки. Вряд ли кого-то мог бы заинтересовать этот непритязательный документ (многие девушки – от 14 до 19, примерно, лет ведут дневники), если бы не тот факт, что Вика, автор его, была одним из основных действующих лиц пресловутой драматической, если не сказать жуткой истории.