Страница:
– Это уж вы с ним в следующий раз утрясете, – сказала Даша. – Я такие вопросы не решаю…
Надевая куртку, она припомнила внутренние инструкции корпуса жандармов своим следователям: «Офицер должен обращаться с агентом как с любимой женщиной…» Романтики были господа офицеры. Или контингент у них был – не такое дерьмо…
…Когда она толкнула дверь в свой кабинетик, прямо-таки оглушил гомон. Толя орал что-то в телефонную трубку, Славик, заткнув левое ухо безымянным пальцем, согнувшись в три погибели, говорил по новенькому радиотелефону, Косильщик в компании трех приданных оперов расстелил на столе огромную карту Шантарска, и они тыкали в нее пальцами. Дашу никто и не заметил. Дождавшись, пока один положит трубку, а другой отключит рацию, она сунула в рот два пальца и тихонько свистнула, привлекая к себе внимание, – пройти в кабинет не было никакой возможности.
К ней обратились затуманенные взоры. Впервые собственные кадры взирали досадливо, как на помеху. Они тут же опомнились, впрочем.
– Неужели? – спросила Даша.
– Есть! – сказал Толя, с грохотом вылезая из-за стола, едва не порвав карту. – Дашенька, навесь мне медаль или хотя бы поцелуй со всем пылом…
– Пусть тебя на Грибоедова, сорок пять, – со всем пылом, – сказала Даша. – Ну, живо!
– Есть «черный»! – ликующе воскликнул Толя. – Под самым носом!
– Кто?
– Васильков! Сема! Пидер драный! Понимаешь, Даша, я поехал в «Бульварный листок» к Галке, а он идет себе по коридору… У меня чуть инфаркт не случился… Серое кашемировое пальто, норковая шапка, черный, носик этакий специфический… – Он сделал театральную паузу. – И жуткий шрам на левой щеке. Ну, а про то, что он сатанист, ты сама знаешь…
Даша, на ходу сбрасывая пуховик и шапку, метнулась к своему сейфу, вытащила ватагинскую папочку, достала неплохую фотографию Василькова с обрезком текста. Всмотрелась:
– Что-то не вижу…
– Да ведь ретушь! – Толя приплясывал рядом. – Видишь, как все артистично сделано? Вся левая щека – в тени, ее, считай, и не видно. Это здесь он импозантный, как рояль, а в жизни – квазиморда. Я ему смотрел в спину – так похож на описания, что предупредительный выстрел дать хотелось, не отходя от кассы… Дашенька, нашли! Шеф уже висит на телефонах, сейчас начнется раскрутка, так что беги к нему срочно, там все на ушах ходят…
– Боже мой, мальчики… – Даше хотелось одновременно и плакать, и визжать от радости. – Как же мы его раньше не вылепили?
– А вот так… Никто не сопоставил. И мало кто зрил в натуре – нелюдим, падла. То-то Казминой он смутно знакомым показался! Определенно «Листок» читает.
Нельзя сказать, что ее трясло от возбуждения – но все тело подрагивало в роскошном охотничьем азарте. Это был Случай. Это была Удача. Это начиналась ОХОТА!
Глава девятая
Надевая куртку, она припомнила внутренние инструкции корпуса жандармов своим следователям: «Офицер должен обращаться с агентом как с любимой женщиной…» Романтики были господа офицеры. Или контингент у них был – не такое дерьмо…
…Когда она толкнула дверь в свой кабинетик, прямо-таки оглушил гомон. Толя орал что-то в телефонную трубку, Славик, заткнув левое ухо безымянным пальцем, согнувшись в три погибели, говорил по новенькому радиотелефону, Косильщик в компании трех приданных оперов расстелил на столе огромную карту Шантарска, и они тыкали в нее пальцами. Дашу никто и не заметил. Дождавшись, пока один положит трубку, а другой отключит рацию, она сунула в рот два пальца и тихонько свистнула, привлекая к себе внимание, – пройти в кабинет не было никакой возможности.
К ней обратились затуманенные взоры. Впервые собственные кадры взирали досадливо, как на помеху. Они тут же опомнились, впрочем.
– Неужели? – спросила Даша.
– Есть! – сказал Толя, с грохотом вылезая из-за стола, едва не порвав карту. – Дашенька, навесь мне медаль или хотя бы поцелуй со всем пылом…
– Пусть тебя на Грибоедова, сорок пять, – со всем пылом, – сказала Даша. – Ну, живо!
– Есть «черный»! – ликующе воскликнул Толя. – Под самым носом!
– Кто?
– Васильков! Сема! Пидер драный! Понимаешь, Даша, я поехал в «Бульварный листок» к Галке, а он идет себе по коридору… У меня чуть инфаркт не случился… Серое кашемировое пальто, норковая шапка, черный, носик этакий специфический… – Он сделал театральную паузу. – И жуткий шрам на левой щеке. Ну, а про то, что он сатанист, ты сама знаешь…
Даша, на ходу сбрасывая пуховик и шапку, метнулась к своему сейфу, вытащила ватагинскую папочку, достала неплохую фотографию Василькова с обрезком текста. Всмотрелась:
– Что-то не вижу…
– Да ведь ретушь! – Толя приплясывал рядом. – Видишь, как все артистично сделано? Вся левая щека – в тени, ее, считай, и не видно. Это здесь он импозантный, как рояль, а в жизни – квазиморда. Я ему смотрел в спину – так похож на описания, что предупредительный выстрел дать хотелось, не отходя от кассы… Дашенька, нашли! Шеф уже висит на телефонах, сейчас начнется раскрутка, так что беги к нему срочно, там все на ушах ходят…
– Боже мой, мальчики… – Даше хотелось одновременно и плакать, и визжать от радости. – Как же мы его раньше не вылепили?
– А вот так… Никто не сопоставил. И мало кто зрил в натуре – нелюдим, падла. То-то Казминой он смутно знакомым показался! Определенно «Листок» читает.
Нельзя сказать, что ее трясло от возбуждения – но все тело подрагивало в роскошном охотничьем азарте. Это был Случай. Это была Удача. Это начиналась ОХОТА!
Глава девятая
Жил-был голубой…
Дверь, о чудо, успели наладить за каких-то три часа – видимо, слесаря простимулировали по-капиталистически, он и сработал не по-советски… Растерянно, чисто машинально дернув черную дверь, Даша надавила железные кнопки домофона. Отдаленный, пугливый голосок ответил далеко не сразу:
– Кто?
– Анжела, это я, – сказала Даша. – Рыжий капитан. Открывай.
– А это точно вы?
– Откуда ж я знаю, что ты только что в управление звонила? В окно выгляни, увидишь…
Дверь лязгнула. Даша нетерпеливо потянула на себя ручку и бросила через плечо:
– Осмотритесь, орлы, пока. Тут где-то в округе два экипажа кружат…
Лифт полз удручающе медленно. Прибыл наконец на восьмой. Дверь квартиры уже была приоткрыта, и оттуда выглядывал, энергично мотая обрубком хвоста, кокер Джой. Даша с ходу прошла на кухню, плюхнулась на деревянный стул, сунула в рот сигарету и приказала:
– Рассказывай. Кратко и толково.
– Минут двадцать назад в дверь начали звонить. Смотрю в глазок – никого. Ушла в комнату – опять брякает. И так – раз десять. Страху натерпелась… Потом выглядываю в окно – а он стоит у подъезда и вверх смотрит. Так и показалось, будто глазами встретились. Я отшатнулась, больше уже не выглядывала. Схватила телефон…
– Но ты-то его узнала? – спросила Даша. – Он самый?
– Похоже вроде… Пальто то самое, серое, и вид такой черномазый. Но не скажу я вам точно, я ж отшатнулась моментально…
– Замок уже починили к тому времени?
– Да, наверно. Я из квартиры носу не казала, сижу, как дура, выйти жутко. Джойка опять на полу написал, Надька орать будет. А если он опять вернется?
– Если он вернется… – задумчиво сказала Даша. – Знаешь самую короткую русскую сказку? «Вошел Иван-Царевич в избушку к Бабе-Яге, тут ему и звиздец пришел…» Анжелика, не нервничай. Охрану я тебе сейчас расставлю, как у Клинтона.
– И на ночь?
– Конечно, на круглые сутки… Вот, кстати, напомнила. Помолчи-ка минутку.
Даша вытащила из кармана роскошный радиотелефон с радиусом действия, накрывавшим весь Шантарск, и даже с пригородами. Щедроты начальства пока что не иссякли, более того, лишь прибавлялись – из-за случайного, но не потерявшего оттого ценности обнаружения черного…
– Пятый?
– Слушаю.
– Пятый, это Рыжая. Казмину отыскали?
– В банке пребывает.
– Порядок, – сказала Даша. – Ставьте на круглосуточную охрану. Если он и там покажется… Скоординируйтесь с «тройкой». Да, и Казминой представьтесь, поделикатнее только… Все.
Юная Анжелика взирала на нее восхищенно:
– Как в кино…
– А то, – сказала Даша. – Кстати, мы ведь вычислили голубчика. Так что в скором времени тебе его опознавать придется.
– Он что, уже признался?
– Ох… – вздохнула Даша. – Если бы признался, не торчал бы у тебя под окнами на манер Ромео…
– На манер кого?
– Ну, неважно, – сказала Даша. – Одним словом, он еще на свободе погуливает. Но в ближайшие дни будем раскручивать. Тебя вызовем, еще один человек у нас есть…
– И вы его после этого, точно, посадите?
– Посадим, – после короткой заминки сказала Даша.
– А если не получится? Какой фильм ни посмотри, там главных свидетелей напропалую мочат… Может, мне домой перебраться? Так роды с ума сдвинутся…
– Ты уж сиди здесь, – сказала Даша. – Родителям позвонила? Вот и прекрасно. Тут как-никак один подъезд и чердака нет…
…Лед, конечно, тронулся – грохоча, треща и оглушительно ломаясь. Батальона Даше, правда, не дали, но к чему он, тот батальон? Главное, в полном и безраздельном подчинении у нее оказалось три десятка оперов и людей из наружки. А такое способен оценить только человек понимающий.
В импортных романах вопрос решается просто. Американский лейтенант (кстати, чин, по влиянию и возможностям не уступающий иному нашему полковнику), пожевывая сигару, бросает сержанту: «Я хочу, чтобы трое парней день и ночь ходили за стриптизеркой, четверо пусть пасут негра в розовом «кадиллаке», а еще полдюжины расставьте вокруг кабака…» И крутится маховик. Ситуация, между прочим, жизненной правде соответствует – да и в Париже Даша своими глазами видела, как решаются такие дела: моментально, без единой бумажки, устным приказом.
У нас – опять-таки по Талькову. Чтобы установить за кем-то наружное наблюдение, оперу приходится обойти не один кабинет и получить подпись на кипе бумажек. Одна отрада: когда стрясется нечто подобное Дашиному нынешнему делу, любая бюрократия выметается к чертовой матери, вопросы решаются непосредственно через полковников и генералов – благодать… Вот только щедроты предстоит отрабатывать. Но не похоже, что Сема ударится в бега…
Васильков Семен Васильевич. Пятьдесят два года, образование высшее. Лет десять был ответственным секретарем крохотной многотиражки «Шантарский машиностроитель», когда началась незабвенная перестройка, сделал кое-какую карьеру в рядах горластых демократов. На пару со знаменитой Мариной Лушкиной (прославившейся тем, что инсценировала нападение на себя чернорубашечников, предъявив в качестве единственной улики вмятину на снегу возле дома, где якобы укрывался в сугробе нападавший фашист) основал во время угара гласности газетку «Голос демократии». За активное противодействие ГКЧП (выразившееся в публичном сожжении чучела Янаева перед обкомом двадцать первого августа, когда такие забавы уже можно было себе позволить безбоязненно) «сладкая парочка» получила даже медальки «Защитника свободной России». Какое-то время «Голос» процветал, выбивая через представителя президента (тоже демократа с большими заслугами, верного сахаровца) жирнющую денежку из областного бюджета. Потом угар перестройки как-то развеялся, редакцию выселили из роскошных хором в здании бывшего обкома и недвусмысленно намекнули, что заслуги заслугам, а за помещения, бумагу и типографию в цивилизованном обществе все платят одинаково. Столь антидемократические решения в считанные недели привели «Голос» к полному финансовому краху, а азербайджанские торговцы грушами, пачками скупавшие многостраничный «Голос» для завертки благоухающего товара, были чуть ли не единственными, кто искренне сожалел о кончине газетки (другие-то были не в пример дороже). Однако Сема Васильков покинул демократический орган еще до его кончины – по причине чисто эротических разногласий с очаровательной Мариной (Марина, не лишенная сексапильности, была слишком занята трудами на благо демократии, чтобы искать мужских объятий где-то на стороне, но на Сему ввиду его широко известной в узких кругах ориентации нечего было и рассчитывать). В конфликте меж демократией и сексом безоговорочно победил секс – бывшие соратники по антикоммунистической Фронде яростно расплевались, на Семино место нашелся обаятельный мужик, тут же установивший с Мариной близкие контакты третьего вида, а Сема приземлился в «Бульварном листке», где почувствовал себя как рыба в воде.
Ибо вторая его ипостась, известная как посвященным, так и милиции, – активный педераст по прозвищу Паленый (кличка шла определенно от жуткого шрама, полученного Семой при неясных обстоятельствах. Злые языки поговаривали, что с четверть века назад разъяренный Семиными посягательствами юный машиностроитель что есть мочи хватил его поперек морды деталью сложной формы). К вульгарным «подонкам сословия», стадами пасшимся на острове Кумышева, Сема, правда, отношения никогда не имел – у голубых есть своя аристократия и свой охлос, а Сема, хоть и не дотянул из-за внешности до высот аристократии, все же прочно прописался в категории «светских львов» (то бишь – на уютных квартирах и в галстуках). Жена-поэтесса, хоть и явственно шизанутая, мужниных художеств не вынесла и сбежала еще лет двадцать назад… К нормальному мужику, понятное дело. Еще в жуткие времена коммунистического диктата кое-кто из тех, кто стали потом Дашиными начальниками, дергали на Сему усом, но руки до него как-то не дошли. А потом стало поздно – когда статью за педерастию отменили и пошла такая волна восхваления всех и всяческих извращений, что люди нормальные поневоле стали казаться сами себе уродами…
– Значит, ушел? – спросил сержант-видеоман.
– Куда он денется, – задумчиво сказала Даша. – Это тебе не убивец Таймень, у которого пол-Ольховки ходило в кентах и кумовьях. У дома – наружка, у редакции – аналогично, еще в пяти местах… Рано или поздно проявится.
– Будем брать?
– Ну ты, Федя, у нас Штирлиц… – хмыкнула Даша. – Никто его не будет брать, золото мое. Ибо – оснований пока нет…
– А обыск дома?
– А если он тесак спустил в незамерзающую Шантару? Ну-ка, чуть тормозни, посмотри влево… Видишь пацанку в красном шарфике с чертенком? Ее тоже брать? И шарфик – не улика. Даже если их у Паленого дома полный шкаф.
– А свидетели?
– Они видели, как Паленый девочек резал? – Даша пожала плечами. – Ни хрена они не видели.
– Так сунуть в СИЗО и малость того…
– Феденька, я от тебя без ума – от оптимизма твоего юношеского, – сказала Даша. – Только за коленки не вздумай хватать после таких признаний – я как-никак офицер, да и годами постарше… Ты понимаешь, попинать его в СИЗО нетрудно. Только потом поднимется такой хай, что не отмоешься и к двухтысячному году. Если ты по молодости поверил, будто ментовка – карательный орган, лучше тебе побыстрее с этим заблуждением развязаться. Потому что – далеко не всегда… Стоит зацепить такого вот интеллигента со старыми и разветвленными демократическими связями, как вонь пойдет до небес… Где сейчас усатый генерал Руцкоблуд со своими жуткими чемоданами? А ведь не все в тех чемоданах было липой, я уверена… И хоть, Феденька, не менты придумали идти набегом на логово злодея Хасбулатова, все потом свалили как раз на ментов: они, пьянь и рвань, несчастных патриотов без соли зажаривали… Ты не переживай. В Штатах то же самое, да еще аллигаторы в речках плавают, где потеплее, конечно.
– Вы что, хотите сказать, его вообще брать не будут?
– Брать удобнее всего, когда перед тобой сухое полено, а не кусок мыла. – Даша помолчала. – Меня только одно во всей этой катавасии смущает: отчего это писака-интеллигент, в занятиях боевыми искусствами не замешанный, так ловко шейные позвонки ломает? Даже я, пожалуй, столь ювелирно сработать не смогу…
…Она стояла у окна, украдкой стряхивая пепел в коричневый глиняный горшок с фикусом. В другое время генерал Дронов давно учинил бы втык за столь садистское обращение с украшением своего кабинета, но сейчас ему было не до Даши. В кабинете кружили пух и перья – воображаемые, конечно, но порой их прикосновения ощущались явственно. Генерал с подполковником наседали на прокурорского, как лайки на медведя, а тот отрыкивался кратко и умело. Даша же молча страдала – никак не полагается простому, как карандаш, капитану вживе присутствовать на столь высоких разборках, где вцепляются друг другу в глотку большие милицейские звезды и раззолоченные прокурорские петлицы. Чегодаев, начальник следственной части городской прокуратуры, если перевести его звездочки в ментовское звание, по весу превосходил Воловикова, хоть и уступал Дронову. Однако в рукаве у него таилась еще парочка козырей, от количества звезд не зависящих: пока что прокуратура осуществляет надзор за милицией, а не наоборот. И хоть широкой общественности об этом как-то и подзабыли сообщить, у прокуратуры до сих пор есть планна разоблачение энного количества нарушений законности в рядах ментовни. А план, как известно, полагается выполнять. Вот и кружит милая шуточка: «Плох тот прокурор, что за год не посадил ни одного мента…»
– Послушайте, – сказал Чегодаев спокойно. – Давайте не будем сотрясать воздух. Следователь прокуратуры имел полное право вызвать подозреваемого на допрос, тем более что допрос был произведен в строгом соответствии с уголовно-процессуальным кодексом. Нет, вы всерьез полагаете, что ваши оперативники смогли бы добиться лучших результатов?
– Не в том дело, – чуть поостыв, бросил Дронов. – Мы просто подождали бы пару дней, накопили материал…
– А он тем временем убьет кого-то еще?
– Он был под плотным круглосуточным наблюдением.
– И вы бы гарантировали…
– Нелогично получается, – услышала Даша бесстрастный вроде бы басок Воловикова.
– Что именно?
– Нестыковочка. Вы только что сказали: «А он тем временем убьет кого-то еще»? Как же это связать с тем, что вы его после допроса отпустили, обязав исключительно подписочкой о невыезде? Тут, обдирайте вы мне погоны, логическая неувязка…
– Погоны, господин подполковник, мы не обдираем. На сей предмет есть ваша же собственная инспекция по кадрам и суд.
– И все же?
– Что вы меня ловите, как мальчишку? – возмутился Чегодаев. – Нестыковочка, видите ли… Никакой нестыковки. Вы прекрасно знаете настроения в городе, вам известно, что дело получило самый широкий общественный резонанс. Или только наше столичное начальство взяло его на контроль? Насколько мне известно, МВД в стороне не осталось… Вызывая Василькова на допрос, мы, возможно, действовали чуточку нервически, но, если рассудить трезво, в основе лежало вполне логичное побуждение: если это он, мог последовать и четвертый труп…
– И вы, значит, теперь твердо уверены, что это не он?
– У нас не было оснований его задерживать. Равно как и выписывать ордер на обыск. Ни Казмина, ни Изместьева его с уверенностью не опознали.
– А убедительное алиби он вам представил?
– Послушайте, генерал, вы же розыскник в прошлом… Вам не хуже моего известно, что самое убедительное алиби сплошь и рядом бывает у подлинного преступника. Васильков заявил, что во время всех трех убийств находился дома. Подтвердить этого никто не может… но и опровергнуть пока никто не в состоянии! Черт побери, я вам должен объяснять презумпцию невиновности?! Предположим, мы его завтра же вытащим в суд. Вы представляете, какой кишмиш оставит от обвинителя мало-мальски толковый адвокат? А у него будетхороший адвокат, мне достоверно известно, что Васильков уже консультировался с Ураковым… Или вы рассчитываете засадить его на тридцать суток в вашу пресс-хату? Не полу-чит-ся! Говорю вам: не по-лу-чит-ся! Максимум, на что вы можете рассчитывать, – трое суток. И вам еще придется в течение этих семидесяти двух часов пылинки с него сдувать, следить днем и ночью, чтобы он не начал биться башкой об стену – иначе потом экспертиза отыщет такие «следы пыток»…
– Вам звонил Москалец? – тихо, небрежно спросил Дронов.
– Никто мне не звонил. Но непременно начнутся звонки, не будьте ребенком… При столь шатких уликах нет никакой нужды оказывать на меня или на вас н а – стоящеедавление. Достаточно потребовать скрупулезного соблюдения законности. Всего лишь. Вы читали сегодняшние газеты? А ваши сыскари? Капитан Шевчук, вы читаете газеты?
Даша обернулась, но ее опередил Дронов:
– Совершенно не понимаю, при чем здесь капитан Шевчук. К ней не может быть никаких претензий.
– У меня и нет претензий. Я просто спросил, читает ли она газеты.
– Не успела еще, – сказала Даша.
– А вы почитайте, – посоветовал Чегодаев. – Возможно, поймете всю щекотливость и сложность проблемы.
– Я постараюсь, – пообещала Даша с коротким поклоном.
– Уж постарайтесь. Хочу вам напомнить, господа, что положение сложное. Любая ваша оплошность в этом деле может привести – сейчас, перед выборами, – к обвинениям в политической ангажированности. А этого не нужно ни мне, ни вам… Тем более что последствия поистине непредсказуемы.
– Это почему? – с наивным видом спросила Даша, все еще стоя у окна. – Он еще кого-нибудь убьет… Вы же сами говорили…
– А вот на то вы и опера, чтобы никто больше никого не убил! Допустим, это все-таки он… так возьмите его в «коробочку»! Поймайте на горячем! Санкции на обыск вам не будет, но санкцию на применение технических средств наблюдения получите хоть сегодня, с прокурором города согласовано, пусть ваш человек подъедет и заберет…
«Тронута вашей щедростью», – так и подмывало Дашу ляпнуть. Разрешили взять телефон на подслушку – уписяться можно! А Сема, простая душа, завтра же другу брякнет: «Вася, я тут пошел девочек дырявить, так что вы меня не ждите, разливайте по первой…»
– У вас ко мне есть еще вопросы? – спросил Чегодаев. – В таком случае разрешите откланяться, господа. И умоляю вас, почаще вспоминайте, что нынче на дворе не тридцать седьмой год и даже не восемьдесят седьмой…
Дверь за ним едва успела закрыться, как раздался могучий начальственный рык:
– Дарья, не мучай фикус! Возьми вон спичечный коробок, пепел аккуратно выгреби, в пепельницу высыпь. Раздымилась тут… Дай сигаретку, у меня вышли, – он шумно вздохнул пару раз, пытаясь охолонуть. – Дарья, садись. Что ты вырядилась, как юная блядь? Это у тебя юбка или лейкопластырь?
– Да я только что из «Листка». Я ж по легенде и есть блядь провинциальная…
– Вот ты бы это Чегодаеву объяснила. Он на тебя косился, как солдат на вошь… Переодеться в кабинете не могла? Ладно. Садись. Будем мучить мозги. Ты что, в самом деле газет не видела? На, пробеги.
Он сунул ей разложенный на нужной странице номер сегодняшнего «Обозревателя».
Сема Васильков превзошел самого себя. Воспоминания о его вчерашнем визите в прокуратуру читались словно репортаж с Лубянки в пору владычества там железного наркома Ежова. «Рецидивы тридцать седьмого года… инспирированные красно-коричневыми дутые дела… брызжущий слюной следователь… беспочвенные обвинения… наша родная милиция, надо полагать, больше привыкла бить сапогами под ребра, чем заниматься, подобно ее коллегам в цивилизованном мире, нормальным расследованием… вопиющие нарушения гражданских прав… демократия… Хартия о правах человека… общеевропейский дом… неприкрытое давление перед выборами… пока так называемые органы пытаются лезть в политику, наши жены, дочери и сестры все так же беззащитны перед вышедшим на кровавую тропу маньяком…»
– Слушайте, – вздохнула Даша. – А может, его и в самом деле по политике грязью поливают?
– Ага, – сказал Воловиков. – И госпожа Казмина – замаскированный секретарь подпольного обкома КПСС, и эта девочка, Анжелка, – переодетый Зюганов…
– Илья Петрович, а может…
– Я тебе дам «может»! – грозно пообещал Дронов. – Даже если ты к нему в квартиру с отмычкой залезешь и тот тесак на столе увидишь, тебе потом пришьют та-акую провокацию… И правильно сделают. Прочитала, Дарья?
– Ну.
– Хрен гну. Ты в самом деле ситуацию не просекаешь?
– Отчего же, – сказала Даша. – Все углы харями кандидатов залеплены, бумаги извели… По сводкам, было уже три драки – одни срывали плакатики, другим это не нравилось… Так, по-вашему, Москалец и в самом деле еще не звонил?
– Не звонил, так позвонит – тут прокурорский кругом прав. Дарья, это для нас, ментов позорных, выборы и все сопутствующее – хренотень на обочине жизни. А для массы народа, и не обязательно несерьезного, это жизненная необходимость. Они в этом деле по уши и ухватятся за любую соломинку, чтобы только поднять пену, пока еще разрешена законом избирательная кампания… Твой Паленый – доверенное лицо господина кандидата в депутаты Государственной Думы Тетерева. Заведует агитацией и пропагандой, как старый газетный волк, благо «Листок» Тетерева поддерживает. И наплевать с высокой колокольни, что эти самые «демократические альтернативцы» уже сто лет как не собирают многотысячных митингов, что в партии у них остались три придурка, бабка Марья, да кот Ромка… Все равно это – политическая партия, участвующая в выборах. И кое-какую денежку им подбросили. И кое-какие средства массовой информации они контролируют. И господин Москалец, Дарий свет Петрович, око государево по Шантарской губернии, их по старой дружбе поддерживает, хоть и с вихляньями. И в столицах у них еще остались горластые кореша, вплоть до Попа Расстриги и Жоры Мордастого. На это нам прокурорский и намекал открытым текстом… – Дронов, утомленный длинной тирадой, ухнул, расслабил форменный галстук. – И прав он, сучара, на сто кругов. Если мы сейчас запечатаем Паленого на нары, через пару дней максимум наши фамилии будет полоскать «Голос Америки», верно вам говорю. Оно нам надо? Я ведь не боюсь – просто в результате всего этого поганого концерта обязательно изыщут способ, чтобы дело у нас отобрать или тихо притушить. А нам бы до выборов продержаться, потом станет не до нас, жопой чую… И потом. Мы и в самом деле уязвимы со всех сторон. Прав Чегодай – не нужно на нас давить, достаточно потребовать строжайшего соблюдения соц… тьфу, законности. Свидетели его не опознают, виляют. Дома у него мы можем ни черта не найти. Через трое суток выпорхнет – и будет над нами порхать летающая корова со всеми последствиями… Копать надо, милые! Мы ж не виноваты, что время такое! Трофимов на стену лезет, так ему хочется этого лидера законопатить – но что делать… – он помолчал. – Детали знает кто-нибудь?
– Чирикнула я кой с кем в прокуратуре… – сказала Даша. – Ну, ничего не скажешь, опознание они провели квалифицированно – подобрали четверых статистов со стороны, польты-шапки такие же подыскали, шрамы подрисовали самые разные… Только мой источник говорит, что бабы определенно виляли. Банкирша совсем чуть-чуть, и ее можно понять, и в самом деле, уверяет, мельком видела, а вот девчонка, такое впечатление, просто испугалась. Бывает частенько. Соплюшка, что требовать… Паленого мы обставили плотнейшим образом.
– Даже мусорные баки во дворе тихонечко слямзили ночью на пару часиков, – с грустной усмешкой дополнил Воловиков. – Благо у него окна на другую сторону выходят. Извозились, как поросюки, но не нашли ни ножика, ни шарфиков…
– Если он шиз, не выдержит, – сказал генерал. – Ведь выйдет на охоту, несмотря ни на что, как «доктор Петров»… Вам приборов ночного видения полный комплект дали?
– Ага. Кой-кого учить пришлось, сроду не бачили…
– А что там с моей кассетой? – спросила Даша.
– Ничего пока. Частников обзваниваем, может, кто и возьмется. Ты с этой своей кассетой туману только напустила… И не в том дело, что ты ее изъяла без понятых…
– Ну, так получилось, – пожала Даша плечами чуть смущенно. – Не хотелось позориться, если не будет ничего…
– Я о другом. Нам ее пока не к чему присовокупить. И не к кому. Если кыска пахала на «соседей», то любой запрос, чует мое сердце, проигнорируют. А если на частников – ищи ветра в поле…
– Так давайте крутить пресловутого доктора Усачева?
– Кто?
– Анжела, это я, – сказала Даша. – Рыжий капитан. Открывай.
– А это точно вы?
– Откуда ж я знаю, что ты только что в управление звонила? В окно выгляни, увидишь…
Дверь лязгнула. Даша нетерпеливо потянула на себя ручку и бросила через плечо:
– Осмотритесь, орлы, пока. Тут где-то в округе два экипажа кружат…
Лифт полз удручающе медленно. Прибыл наконец на восьмой. Дверь квартиры уже была приоткрыта, и оттуда выглядывал, энергично мотая обрубком хвоста, кокер Джой. Даша с ходу прошла на кухню, плюхнулась на деревянный стул, сунула в рот сигарету и приказала:
– Рассказывай. Кратко и толково.
– Минут двадцать назад в дверь начали звонить. Смотрю в глазок – никого. Ушла в комнату – опять брякает. И так – раз десять. Страху натерпелась… Потом выглядываю в окно – а он стоит у подъезда и вверх смотрит. Так и показалось, будто глазами встретились. Я отшатнулась, больше уже не выглядывала. Схватила телефон…
– Но ты-то его узнала? – спросила Даша. – Он самый?
– Похоже вроде… Пальто то самое, серое, и вид такой черномазый. Но не скажу я вам точно, я ж отшатнулась моментально…
– Замок уже починили к тому времени?
– Да, наверно. Я из квартиры носу не казала, сижу, как дура, выйти жутко. Джойка опять на полу написал, Надька орать будет. А если он опять вернется?
– Если он вернется… – задумчиво сказала Даша. – Знаешь самую короткую русскую сказку? «Вошел Иван-Царевич в избушку к Бабе-Яге, тут ему и звиздец пришел…» Анжелика, не нервничай. Охрану я тебе сейчас расставлю, как у Клинтона.
– И на ночь?
– Конечно, на круглые сутки… Вот, кстати, напомнила. Помолчи-ка минутку.
Даша вытащила из кармана роскошный радиотелефон с радиусом действия, накрывавшим весь Шантарск, и даже с пригородами. Щедроты начальства пока что не иссякли, более того, лишь прибавлялись – из-за случайного, но не потерявшего оттого ценности обнаружения черного…
– Пятый?
– Слушаю.
– Пятый, это Рыжая. Казмину отыскали?
– В банке пребывает.
– Порядок, – сказала Даша. – Ставьте на круглосуточную охрану. Если он и там покажется… Скоординируйтесь с «тройкой». Да, и Казминой представьтесь, поделикатнее только… Все.
Юная Анжелика взирала на нее восхищенно:
– Как в кино…
– А то, – сказала Даша. – Кстати, мы ведь вычислили голубчика. Так что в скором времени тебе его опознавать придется.
– Он что, уже признался?
– Ох… – вздохнула Даша. – Если бы признался, не торчал бы у тебя под окнами на манер Ромео…
– На манер кого?
– Ну, неважно, – сказала Даша. – Одним словом, он еще на свободе погуливает. Но в ближайшие дни будем раскручивать. Тебя вызовем, еще один человек у нас есть…
– И вы его после этого, точно, посадите?
– Посадим, – после короткой заминки сказала Даша.
– А если не получится? Какой фильм ни посмотри, там главных свидетелей напропалую мочат… Может, мне домой перебраться? Так роды с ума сдвинутся…
– Ты уж сиди здесь, – сказала Даша. – Родителям позвонила? Вот и прекрасно. Тут как-никак один подъезд и чердака нет…
…Лед, конечно, тронулся – грохоча, треща и оглушительно ломаясь. Батальона Даше, правда, не дали, но к чему он, тот батальон? Главное, в полном и безраздельном подчинении у нее оказалось три десятка оперов и людей из наружки. А такое способен оценить только человек понимающий.
В импортных романах вопрос решается просто. Американский лейтенант (кстати, чин, по влиянию и возможностям не уступающий иному нашему полковнику), пожевывая сигару, бросает сержанту: «Я хочу, чтобы трое парней день и ночь ходили за стриптизеркой, четверо пусть пасут негра в розовом «кадиллаке», а еще полдюжины расставьте вокруг кабака…» И крутится маховик. Ситуация, между прочим, жизненной правде соответствует – да и в Париже Даша своими глазами видела, как решаются такие дела: моментально, без единой бумажки, устным приказом.
У нас – опять-таки по Талькову. Чтобы установить за кем-то наружное наблюдение, оперу приходится обойти не один кабинет и получить подпись на кипе бумажек. Одна отрада: когда стрясется нечто подобное Дашиному нынешнему делу, любая бюрократия выметается к чертовой матери, вопросы решаются непосредственно через полковников и генералов – благодать… Вот только щедроты предстоит отрабатывать. Но не похоже, что Сема ударится в бега…
Васильков Семен Васильевич. Пятьдесят два года, образование высшее. Лет десять был ответственным секретарем крохотной многотиражки «Шантарский машиностроитель», когда началась незабвенная перестройка, сделал кое-какую карьеру в рядах горластых демократов. На пару со знаменитой Мариной Лушкиной (прославившейся тем, что инсценировала нападение на себя чернорубашечников, предъявив в качестве единственной улики вмятину на снегу возле дома, где якобы укрывался в сугробе нападавший фашист) основал во время угара гласности газетку «Голос демократии». За активное противодействие ГКЧП (выразившееся в публичном сожжении чучела Янаева перед обкомом двадцать первого августа, когда такие забавы уже можно было себе позволить безбоязненно) «сладкая парочка» получила даже медальки «Защитника свободной России». Какое-то время «Голос» процветал, выбивая через представителя президента (тоже демократа с большими заслугами, верного сахаровца) жирнющую денежку из областного бюджета. Потом угар перестройки как-то развеялся, редакцию выселили из роскошных хором в здании бывшего обкома и недвусмысленно намекнули, что заслуги заслугам, а за помещения, бумагу и типографию в цивилизованном обществе все платят одинаково. Столь антидемократические решения в считанные недели привели «Голос» к полному финансовому краху, а азербайджанские торговцы грушами, пачками скупавшие многостраничный «Голос» для завертки благоухающего товара, были чуть ли не единственными, кто искренне сожалел о кончине газетки (другие-то были не в пример дороже). Однако Сема Васильков покинул демократический орган еще до его кончины – по причине чисто эротических разногласий с очаровательной Мариной (Марина, не лишенная сексапильности, была слишком занята трудами на благо демократии, чтобы искать мужских объятий где-то на стороне, но на Сему ввиду его широко известной в узких кругах ориентации нечего было и рассчитывать). В конфликте меж демократией и сексом безоговорочно победил секс – бывшие соратники по антикоммунистической Фронде яростно расплевались, на Семино место нашелся обаятельный мужик, тут же установивший с Мариной близкие контакты третьего вида, а Сема приземлился в «Бульварном листке», где почувствовал себя как рыба в воде.
Ибо вторая его ипостась, известная как посвященным, так и милиции, – активный педераст по прозвищу Паленый (кличка шла определенно от жуткого шрама, полученного Семой при неясных обстоятельствах. Злые языки поговаривали, что с четверть века назад разъяренный Семиными посягательствами юный машиностроитель что есть мочи хватил его поперек морды деталью сложной формы). К вульгарным «подонкам сословия», стадами пасшимся на острове Кумышева, Сема, правда, отношения никогда не имел – у голубых есть своя аристократия и свой охлос, а Сема, хоть и не дотянул из-за внешности до высот аристократии, все же прочно прописался в категории «светских львов» (то бишь – на уютных квартирах и в галстуках). Жена-поэтесса, хоть и явственно шизанутая, мужниных художеств не вынесла и сбежала еще лет двадцать назад… К нормальному мужику, понятное дело. Еще в жуткие времена коммунистического диктата кое-кто из тех, кто стали потом Дашиными начальниками, дергали на Сему усом, но руки до него как-то не дошли. А потом стало поздно – когда статью за педерастию отменили и пошла такая волна восхваления всех и всяческих извращений, что люди нормальные поневоле стали казаться сами себе уродами…
– Значит, ушел? – спросил сержант-видеоман.
– Куда он денется, – задумчиво сказала Даша. – Это тебе не убивец Таймень, у которого пол-Ольховки ходило в кентах и кумовьях. У дома – наружка, у редакции – аналогично, еще в пяти местах… Рано или поздно проявится.
– Будем брать?
– Ну ты, Федя, у нас Штирлиц… – хмыкнула Даша. – Никто его не будет брать, золото мое. Ибо – оснований пока нет…
– А обыск дома?
– А если он тесак спустил в незамерзающую Шантару? Ну-ка, чуть тормозни, посмотри влево… Видишь пацанку в красном шарфике с чертенком? Ее тоже брать? И шарфик – не улика. Даже если их у Паленого дома полный шкаф.
– А свидетели?
– Они видели, как Паленый девочек резал? – Даша пожала плечами. – Ни хрена они не видели.
– Так сунуть в СИЗО и малость того…
– Феденька, я от тебя без ума – от оптимизма твоего юношеского, – сказала Даша. – Только за коленки не вздумай хватать после таких признаний – я как-никак офицер, да и годами постарше… Ты понимаешь, попинать его в СИЗО нетрудно. Только потом поднимется такой хай, что не отмоешься и к двухтысячному году. Если ты по молодости поверил, будто ментовка – карательный орган, лучше тебе побыстрее с этим заблуждением развязаться. Потому что – далеко не всегда… Стоит зацепить такого вот интеллигента со старыми и разветвленными демократическими связями, как вонь пойдет до небес… Где сейчас усатый генерал Руцкоблуд со своими жуткими чемоданами? А ведь не все в тех чемоданах было липой, я уверена… И хоть, Феденька, не менты придумали идти набегом на логово злодея Хасбулатова, все потом свалили как раз на ментов: они, пьянь и рвань, несчастных патриотов без соли зажаривали… Ты не переживай. В Штатах то же самое, да еще аллигаторы в речках плавают, где потеплее, конечно.
– Вы что, хотите сказать, его вообще брать не будут?
– Брать удобнее всего, когда перед тобой сухое полено, а не кусок мыла. – Даша помолчала. – Меня только одно во всей этой катавасии смущает: отчего это писака-интеллигент, в занятиях боевыми искусствами не замешанный, так ловко шейные позвонки ломает? Даже я, пожалуй, столь ювелирно сработать не смогу…
…Она стояла у окна, украдкой стряхивая пепел в коричневый глиняный горшок с фикусом. В другое время генерал Дронов давно учинил бы втык за столь садистское обращение с украшением своего кабинета, но сейчас ему было не до Даши. В кабинете кружили пух и перья – воображаемые, конечно, но порой их прикосновения ощущались явственно. Генерал с подполковником наседали на прокурорского, как лайки на медведя, а тот отрыкивался кратко и умело. Даша же молча страдала – никак не полагается простому, как карандаш, капитану вживе присутствовать на столь высоких разборках, где вцепляются друг другу в глотку большие милицейские звезды и раззолоченные прокурорские петлицы. Чегодаев, начальник следственной части городской прокуратуры, если перевести его звездочки в ментовское звание, по весу превосходил Воловикова, хоть и уступал Дронову. Однако в рукаве у него таилась еще парочка козырей, от количества звезд не зависящих: пока что прокуратура осуществляет надзор за милицией, а не наоборот. И хоть широкой общественности об этом как-то и подзабыли сообщить, у прокуратуры до сих пор есть планна разоблачение энного количества нарушений законности в рядах ментовни. А план, как известно, полагается выполнять. Вот и кружит милая шуточка: «Плох тот прокурор, что за год не посадил ни одного мента…»
– Послушайте, – сказал Чегодаев спокойно. – Давайте не будем сотрясать воздух. Следователь прокуратуры имел полное право вызвать подозреваемого на допрос, тем более что допрос был произведен в строгом соответствии с уголовно-процессуальным кодексом. Нет, вы всерьез полагаете, что ваши оперативники смогли бы добиться лучших результатов?
– Не в том дело, – чуть поостыв, бросил Дронов. – Мы просто подождали бы пару дней, накопили материал…
– А он тем временем убьет кого-то еще?
– Он был под плотным круглосуточным наблюдением.
– И вы бы гарантировали…
– Нелогично получается, – услышала Даша бесстрастный вроде бы басок Воловикова.
– Что именно?
– Нестыковочка. Вы только что сказали: «А он тем временем убьет кого-то еще»? Как же это связать с тем, что вы его после допроса отпустили, обязав исключительно подписочкой о невыезде? Тут, обдирайте вы мне погоны, логическая неувязка…
– Погоны, господин подполковник, мы не обдираем. На сей предмет есть ваша же собственная инспекция по кадрам и суд.
– И все же?
– Что вы меня ловите, как мальчишку? – возмутился Чегодаев. – Нестыковочка, видите ли… Никакой нестыковки. Вы прекрасно знаете настроения в городе, вам известно, что дело получило самый широкий общественный резонанс. Или только наше столичное начальство взяло его на контроль? Насколько мне известно, МВД в стороне не осталось… Вызывая Василькова на допрос, мы, возможно, действовали чуточку нервически, но, если рассудить трезво, в основе лежало вполне логичное побуждение: если это он, мог последовать и четвертый труп…
– И вы, значит, теперь твердо уверены, что это не он?
– У нас не было оснований его задерживать. Равно как и выписывать ордер на обыск. Ни Казмина, ни Изместьева его с уверенностью не опознали.
– А убедительное алиби он вам представил?
– Послушайте, генерал, вы же розыскник в прошлом… Вам не хуже моего известно, что самое убедительное алиби сплошь и рядом бывает у подлинного преступника. Васильков заявил, что во время всех трех убийств находился дома. Подтвердить этого никто не может… но и опровергнуть пока никто не в состоянии! Черт побери, я вам должен объяснять презумпцию невиновности?! Предположим, мы его завтра же вытащим в суд. Вы представляете, какой кишмиш оставит от обвинителя мало-мальски толковый адвокат? А у него будетхороший адвокат, мне достоверно известно, что Васильков уже консультировался с Ураковым… Или вы рассчитываете засадить его на тридцать суток в вашу пресс-хату? Не полу-чит-ся! Говорю вам: не по-лу-чит-ся! Максимум, на что вы можете рассчитывать, – трое суток. И вам еще придется в течение этих семидесяти двух часов пылинки с него сдувать, следить днем и ночью, чтобы он не начал биться башкой об стену – иначе потом экспертиза отыщет такие «следы пыток»…
– Вам звонил Москалец? – тихо, небрежно спросил Дронов.
– Никто мне не звонил. Но непременно начнутся звонки, не будьте ребенком… При столь шатких уликах нет никакой нужды оказывать на меня или на вас н а – стоящеедавление. Достаточно потребовать скрупулезного соблюдения законности. Всего лишь. Вы читали сегодняшние газеты? А ваши сыскари? Капитан Шевчук, вы читаете газеты?
Даша обернулась, но ее опередил Дронов:
– Совершенно не понимаю, при чем здесь капитан Шевчук. К ней не может быть никаких претензий.
– У меня и нет претензий. Я просто спросил, читает ли она газеты.
– Не успела еще, – сказала Даша.
– А вы почитайте, – посоветовал Чегодаев. – Возможно, поймете всю щекотливость и сложность проблемы.
– Я постараюсь, – пообещала Даша с коротким поклоном.
– Уж постарайтесь. Хочу вам напомнить, господа, что положение сложное. Любая ваша оплошность в этом деле может привести – сейчас, перед выборами, – к обвинениям в политической ангажированности. А этого не нужно ни мне, ни вам… Тем более что последствия поистине непредсказуемы.
– Это почему? – с наивным видом спросила Даша, все еще стоя у окна. – Он еще кого-нибудь убьет… Вы же сами говорили…
– А вот на то вы и опера, чтобы никто больше никого не убил! Допустим, это все-таки он… так возьмите его в «коробочку»! Поймайте на горячем! Санкции на обыск вам не будет, но санкцию на применение технических средств наблюдения получите хоть сегодня, с прокурором города согласовано, пусть ваш человек подъедет и заберет…
«Тронута вашей щедростью», – так и подмывало Дашу ляпнуть. Разрешили взять телефон на подслушку – уписяться можно! А Сема, простая душа, завтра же другу брякнет: «Вася, я тут пошел девочек дырявить, так что вы меня не ждите, разливайте по первой…»
– У вас ко мне есть еще вопросы? – спросил Чегодаев. – В таком случае разрешите откланяться, господа. И умоляю вас, почаще вспоминайте, что нынче на дворе не тридцать седьмой год и даже не восемьдесят седьмой…
Дверь за ним едва успела закрыться, как раздался могучий начальственный рык:
– Дарья, не мучай фикус! Возьми вон спичечный коробок, пепел аккуратно выгреби, в пепельницу высыпь. Раздымилась тут… Дай сигаретку, у меня вышли, – он шумно вздохнул пару раз, пытаясь охолонуть. – Дарья, садись. Что ты вырядилась, как юная блядь? Это у тебя юбка или лейкопластырь?
– Да я только что из «Листка». Я ж по легенде и есть блядь провинциальная…
– Вот ты бы это Чегодаеву объяснила. Он на тебя косился, как солдат на вошь… Переодеться в кабинете не могла? Ладно. Садись. Будем мучить мозги. Ты что, в самом деле газет не видела? На, пробеги.
Он сунул ей разложенный на нужной странице номер сегодняшнего «Обозревателя».
Сема Васильков превзошел самого себя. Воспоминания о его вчерашнем визите в прокуратуру читались словно репортаж с Лубянки в пору владычества там железного наркома Ежова. «Рецидивы тридцать седьмого года… инспирированные красно-коричневыми дутые дела… брызжущий слюной следователь… беспочвенные обвинения… наша родная милиция, надо полагать, больше привыкла бить сапогами под ребра, чем заниматься, подобно ее коллегам в цивилизованном мире, нормальным расследованием… вопиющие нарушения гражданских прав… демократия… Хартия о правах человека… общеевропейский дом… неприкрытое давление перед выборами… пока так называемые органы пытаются лезть в политику, наши жены, дочери и сестры все так же беззащитны перед вышедшим на кровавую тропу маньяком…»
– Слушайте, – вздохнула Даша. – А может, его и в самом деле по политике грязью поливают?
– Ага, – сказал Воловиков. – И госпожа Казмина – замаскированный секретарь подпольного обкома КПСС, и эта девочка, Анжелка, – переодетый Зюганов…
– Илья Петрович, а может…
– Я тебе дам «может»! – грозно пообещал Дронов. – Даже если ты к нему в квартиру с отмычкой залезешь и тот тесак на столе увидишь, тебе потом пришьют та-акую провокацию… И правильно сделают. Прочитала, Дарья?
– Ну.
– Хрен гну. Ты в самом деле ситуацию не просекаешь?
– Отчего же, – сказала Даша. – Все углы харями кандидатов залеплены, бумаги извели… По сводкам, было уже три драки – одни срывали плакатики, другим это не нравилось… Так, по-вашему, Москалец и в самом деле еще не звонил?
– Не звонил, так позвонит – тут прокурорский кругом прав. Дарья, это для нас, ментов позорных, выборы и все сопутствующее – хренотень на обочине жизни. А для массы народа, и не обязательно несерьезного, это жизненная необходимость. Они в этом деле по уши и ухватятся за любую соломинку, чтобы только поднять пену, пока еще разрешена законом избирательная кампания… Твой Паленый – доверенное лицо господина кандидата в депутаты Государственной Думы Тетерева. Заведует агитацией и пропагандой, как старый газетный волк, благо «Листок» Тетерева поддерживает. И наплевать с высокой колокольни, что эти самые «демократические альтернативцы» уже сто лет как не собирают многотысячных митингов, что в партии у них остались три придурка, бабка Марья, да кот Ромка… Все равно это – политическая партия, участвующая в выборах. И кое-какую денежку им подбросили. И кое-какие средства массовой информации они контролируют. И господин Москалец, Дарий свет Петрович, око государево по Шантарской губернии, их по старой дружбе поддерживает, хоть и с вихляньями. И в столицах у них еще остались горластые кореша, вплоть до Попа Расстриги и Жоры Мордастого. На это нам прокурорский и намекал открытым текстом… – Дронов, утомленный длинной тирадой, ухнул, расслабил форменный галстук. – И прав он, сучара, на сто кругов. Если мы сейчас запечатаем Паленого на нары, через пару дней максимум наши фамилии будет полоскать «Голос Америки», верно вам говорю. Оно нам надо? Я ведь не боюсь – просто в результате всего этого поганого концерта обязательно изыщут способ, чтобы дело у нас отобрать или тихо притушить. А нам бы до выборов продержаться, потом станет не до нас, жопой чую… И потом. Мы и в самом деле уязвимы со всех сторон. Прав Чегодай – не нужно на нас давить, достаточно потребовать строжайшего соблюдения соц… тьфу, законности. Свидетели его не опознают, виляют. Дома у него мы можем ни черта не найти. Через трое суток выпорхнет – и будет над нами порхать летающая корова со всеми последствиями… Копать надо, милые! Мы ж не виноваты, что время такое! Трофимов на стену лезет, так ему хочется этого лидера законопатить – но что делать… – он помолчал. – Детали знает кто-нибудь?
– Чирикнула я кой с кем в прокуратуре… – сказала Даша. – Ну, ничего не скажешь, опознание они провели квалифицированно – подобрали четверых статистов со стороны, польты-шапки такие же подыскали, шрамы подрисовали самые разные… Только мой источник говорит, что бабы определенно виляли. Банкирша совсем чуть-чуть, и ее можно понять, и в самом деле, уверяет, мельком видела, а вот девчонка, такое впечатление, просто испугалась. Бывает частенько. Соплюшка, что требовать… Паленого мы обставили плотнейшим образом.
– Даже мусорные баки во дворе тихонечко слямзили ночью на пару часиков, – с грустной усмешкой дополнил Воловиков. – Благо у него окна на другую сторону выходят. Извозились, как поросюки, но не нашли ни ножика, ни шарфиков…
– Если он шиз, не выдержит, – сказал генерал. – Ведь выйдет на охоту, несмотря ни на что, как «доктор Петров»… Вам приборов ночного видения полный комплект дали?
– Ага. Кой-кого учить пришлось, сроду не бачили…
– А что там с моей кассетой? – спросила Даша.
– Ничего пока. Частников обзваниваем, может, кто и возьмется. Ты с этой своей кассетой туману только напустила… И не в том дело, что ты ее изъяла без понятых…
– Ну, так получилось, – пожала Даша плечами чуть смущенно. – Не хотелось позориться, если не будет ничего…
– Я о другом. Нам ее пока не к чему присовокупить. И не к кому. Если кыска пахала на «соседей», то любой запрос, чует мое сердце, проигнорируют. А если на частников – ищи ветра в поле…
– Так давайте крутить пресловутого доктора Усачева?