– Я чую дыхание Тьмы, Мастер… – произнесла женщина, не шелохнувшись.
   – Делай, – сказал он, как отрубил. Посмотрел на Дашу. – Подойди ближе.
   Она сделала несколько шагов вперед – пока человек в маске не остановил повелительным жестом. Над углями струился слоистый дым. Обнаженная женщина извлекла откуда-то восковую фигурку с приклеенными к корявой головке настоящими человеческими седыми волосами и медленно, с величайшей сосредоточенностью стала втыкать длинную иглу, целя туда, где у человека располагается сердце, монотонно бормоча нечто похожее на заклинания.
   Не обращая больше на нее внимания, человек в маске сказал:
   – Раздевайся.
   – Я – куруманская хозяйка ночи, – сказала Даша расслабленным голосом наркоманки.
   – Раздевайся… сестра.
   Стараясь придать движениям неминуемую после дозы наркотика расхлябанность, Даша стала медленно расстегивать пуговицы. Страха, понятно, не было никакого. Чертова хата обложена, таксер был подставным оперативником, на лестнице уже наверняка бдят камуфлированные амбалы, достаточно визга или шума борьбы… Но не ублажать же его, черт побери? Если полезет с нежностями, все рухнет, много на них не навесишь…
   Ладно, лапанье еще можно перетерпеть, а там, когда зайдет далеко, можно и симулировать всплеск наркотической ярости… Она избавилась от последних деталей туалета, вопросительно взглянула, не забывая держать на лице отрешенно-туповатую улыбочку.
   Мастер поманил ее обоими указательными пальцами. Даша подошла совсем близко. Повинуясь движению его ладоней, опустилась на колени меж его расставленных ног, посмотрела вверх, но точный цвет его темных глаз определить так и не смогла. Насчет особых примет можно только гадать. На ладонях, на пальцах – ни шрамов, ни татуировок, голос глубокий, звучный. Маска сделана наподобие древнегреческого шлема, только гребня нет, волосы закрыты – но они определенно подстрижены коротко, иначе выбивались бы пряди. Негусто. Да, это, пожалуй что, волк… Главарь.
   Он чуть наклонился вперед, приложив обушок лезвия к шее – лезвие вовсе не показалось холодным – медленно задрал Даше голову. Провел кончиком клинка меж грудей, вниз по животу. Даша не шелохнулась, прекрасно понимая, что идет проверка.
   – Геката, Зогро, Моммо… – бормотала женщина. – Зову тебя, повелительница перекрестков и ночных дорог…
   Обушок прошелся по коже пониже пупка, взъерошил волосы. Даша полузакрыла глаза, учащенно дыша.
   Это было не в кино и не во сне – посреди миллионного Шантарска, славного в числе прочего и космической электроникой.
   Человек в маске осматривал ее предплечья. Там все было в порядке – «следы уколов» наносил специалист своего дела, знавший наркоманов лучше, чем собственную жену.
   Кончик лезвия больно царапнул под левой грудью. Даша терпела, мгновенно прикинув, как в случае малейшей агрессии нанесет удар. Глаз она, конечно, не опускала, по-прежнему изображая экстаз, но чувствовала, как по коже поползла кровь. Мастер подождал, когда стечет немного на лезвие, медленно поднял его ко рту, слизнул половину, клинок оказался у самых губ Даши. Она слизала остальное, ухитрившись не порезать язык.
   – Молись. Нашумолитву…
   – Нима оговакул то сан вабзи…
   «Отче наш» шиворот-навыворот она зубрила два часа – и теперь отбарабанила без малейшей заминки.
   – Встань.
   Он усадил Дашу на колени, обнял за талию, положил ладонь на бедро. Руки, чувствовалось, сильные, не дрожат ничуть – не пьян, запаха не ощущается, и не похоже, чтобы принимал дурь. Положительно, волк… Хрумкина вышла от него с физиономией, исполненной преданности и почтения, словно секретарь райкома, удостоившийся визита к Брежневу…
   Ладонь переползла с бедра на выстриженную по западной моде дорожку – несуетливо, властно. Даша терпела, невольно отметив, что попала в лапы опытного, спокойного мужика.
   – Тебе сказали, кто я?
   – Я тебя чувствую, даже если бы мне не говорили прежде… – тихо сказала она. – Бабушка меня учила, что Черный Хозяин однажды придет…
   – Ты мне нравишься, ведьма, – он был, конечно, в должной степени возбужден, но на суетливого психа не походил ничуть. – Мне сказали, ты хочешь примкнуть к Братству?
   – Да, Гроссмейстер, – шепнула она.
   – К великому Сатане ведет много дорог, но ни одной не проложено в обратную сторону…
   – Я готова…
   Ранка под левой грудью уже не кровоточила. Ладони медленно блуждали по ее телу, дым плавал по комнате тяжелыми волнами, темные глаза в прорези маски не отрывались от ее лица. Женщина в углу вдруг простонала-прорычала что-то вовсе уж невразумительное, подняв фигурку над углями.
   – Ты давно служишь Ему?
   – С детства, – сказала Даша. – Я же говорю – бабушка учила… Жаль, что ты не знал мою бабушку, Мастер…
   «Вот уж точно, – мысленно добавила она. – Бабушка, человек верующий, придушила бы это сокровище собственными руками…»
   – Я хочу войти в тебя, – сказал он негромко. – Мы должны слиться во благо Его, погрузившись в поток энергии Князя Тьмы, несущий наслаждения Той Стороны…
   – Не здесь, Гроссмейстер, – сказала Даша, старательно придыхая после каждого слова. – В магии Ритуала, в сиянии Луны, посреди дьявольской ночи и с соленым привкусом крови на губах…
   – Я понял, – ответил он, не убирая рук. – Через три дня – Полнолуние. И черная месса…
   Даша, решив внести инициативу и разнообразие, соскользнула с его колен и медленно закружилась по комнате, раскинув руки, украдкой глядя под ноги, чтобы не влететь босой подошвой в блюдо с углями.
   Резко остановилась, повернулась к нему лицом:
   – Я буду ждать полнолуния, Мастер…
   – Смерть! – взвыла женщина, роняя на угли истыканную иглой фигурку. – Смерть! И да растают кости Розанова, как этот воск, и растечется его сердце…
   Даша кое-что сообразила: Розанов, директор из «оборонки», заклейменный демократической прессой как один из вождей «красно-коричневых противников реформ», был на выборах в Госдуму наиболее опасным противником господина Москальца. Нет, этот, в маске, безусловно, не Москалец, у того глаза синие… Да и голос не тот… Интересные методы предвыборной агитации, надо сказать.
   – Иди к братьям и сестрам, – сказал Мастер. – И если кто-то выдумает к тебе приставать, смело отвечай, что отныне ты – Невеста Луны…
   «Ну, спасибочки, – подумала Даша, неловкими движениями собирая разбросанную одежду. – Сей почетный титул означает, что на шабаше ты, друг ситный, намерен меня долго и вдумчиво трахать. Наслышаны-с. Там поглядим…»
   Вернувшись к «братьям и сестрам», чтоб им сдохнуть, она едва не раскашлялась – дым там стоял вовсе уж коромыслом, за столом уже никого не было. Бомонд, успев погасить половину свечей, энергично обжимался – в самых неожиданных сочетаниях. Светик на сей раз оказалась в объятиях Карамельникова – но Фарафонтова, блаженно дремавшего в уголке, это уже ничуть не волновало, и несовершеннолетняя дива в расстегнутом сверху донизу платьице во второй раз за сегодняшний вечер была увлечена в кухню. Паленый обнаружился в самом дальнем углу, в обнимку с пухленьким красавчиком Дугиным, тоже трудившимся в «Листке» чем-то вроде политического обозревателя (если можно назвать политическим обозрением поток ругани в адрес тех, кто ему не нравился или не разделял его ориентации).
   Остальные тоже развлекались, кто как умел, – одна Хрумкина, оставшись без пары, печально и потерянно крутила в руке бутылку фарафонтовского «Абсолюта», где на донышке еще оставалось со стакан. Даша, застегиваясь на ходу, деликатно отобрала у нее сосуд, принюхалась – вроде бы нормальный алкоголь, без добавок, – и глотнула от души. Хрумкина враз оживилась:
   – Дашенька…
   Не без мстительного злорадства Даша сказала:
   – Оставь в покое Невесту Луны, Катенька…
   – Опять… – тяжко вздохнула та, и по щекам у нее потекли слезы горькой обиды.

Глава двенадцатая
«Сатанинская гавань»

   Неизвестно, что там за сложные (а то и наоборот – примитивные) процессы сработали в голове, но сегодня Даша, сидя рядом с сержантом Федей в служебном «Москвиче», то и дело внимательно вглядывалась в калейдоскоп предвыборных плакатов, испятнавших все мало-мальски подходящие места – вплоть до фонарных столбов и коммерческих киосков. Диковатые взгляды и раскосмаченные бороденки прежних лет канули в прошлое – как-то незаметно отсеялись и сгинули в полной безвестности горластые демократы, в качестве козырей заявлявшие свой лютейший антикоммунизм, родственные связи с «врагами народа» и многократные ходки в психушку. Нынешний кандидат попер сплошь респектабельный – галстуки, аккуратные прически, вальяжные и чуточку обеспокоенные судьбой России физиономии. Однако по неистребимой привычке чуть ли не все они категорически и клятвенно обещали кто Луну с неба, кто индексацию ваучеров и принародный дележ Алмазного фонда посреди Красной площади. Правда, отошла в небытие и былая предвыборная традиция – мини-вандализм. Фанаты соперничающих кандидатов больше не украшали особо ненавистные им хари ни свастиками, ни могендовидами, даже ободрать афишку с ликом политической вражины электорат как-то ленился…
 
   …Вчерашнее расставание с поклонниками Князя Тьмы прошло вполне мирно. Сначала Даша после интеллигентной беседы с Мастером собиралась посидеть подольше, благо с провозглашением ее Невестой Луны отношение окружающих стало невероятно почтительным, и с руками никто не лез – но вскоре в горнице со спиритическим столом начался свальный группешник, в придачу к травке появились и таблетки, разгорелось крайне неэстетическое обнажение души и тела. Даша плюнула, объявила громогласно, что отбывает догнаться, и покинула салон, в чем ей никто не препятствовал (Мастер из своего персонального логова так и не появился, занявшись, как мимоходом подслушала Даша, лирическими забавами со смотрительницей магического костерка).
   Вот с Мастером-то и обстояло туманнее всего. Обе оперативные машины старательно продежурили чуть ли не до утра и прилежно зафиксировали, как расползалась после полуночи большая часть «чертовых кукол», как их в сердцах окрестила Даша. Однако Мастера опознать не могли, поскольку в лицо его никто не знал. Он мог быть любым из четырех вполне приличных на вид мужчин, отъехавших от дома на машинах, и одиннадцати, покинувших тот же подъезд пешком. Навешивать им «хвост» по недостатку людей и машин не смогли, конечно. Четверых автовладельцев наутро быстренько установили – но любой из них с равным успехом мог оказаться как Мастером, так и совершенно посторонним индивидуумом. А поскольку Мастер, строго говоря, ни в чем пока не обвинялся и мог подозреваться лишь в соучастии в похищении собаки гражданина Гупало, Дашино начальство к массированной отработке всех пятнадцати незнакомцев, имевших несчастье угодить под колпак, отнеслось отрицательно – даже с учетом конкретных исторических реалий, то бишь трех убийств. И Даша (что с ней редко случалось) правоту начальства признавала на сто один процент. Гораздо проще было, как предложил Воловиков, дождаться их «лунного фестиваля» и обрушить на головы парочку «суровых участковых», нагрянувших по жалобе соседей. На фестивале наверняка не обойдется без предосудительных забав, если выбрать момент попикантнее, на дачке (а Хрумкина определенно намекала, что чествовать приход полнолуния будут на даче) обнаружится и травка, и несовершеннолетняя Светик в том положении, что у прадедов именовалось «интересным» – а это уже откроет неплохие возможности для маневра и прессовки…
   Поднимаясь по лестнице, Даша даже не старалась придать лицу грустную озабоченность – чуяла, что и так не похожа на веселушку. Сообщать родителям подробности убийства их единственной дочки и неизбежно выложить при этом, как юная дочушка зарабатывала карманные деньги, – занятие невеселое, сколько бы ты ни повидал «жизни наоборот»…
   Она нажала кнопку звонка, вздохнув про себя и гадая, обойдется ли без истерик.
   Дверь открыл высокий светловолосый парень, лет на несколько ее младше. Даша, на миг растерявшись, подняла брови:
   – Простите, а Шохины…
   – Так это вы из милиции? Риткины родители так и не приехали пока. Говорят, они на две недели махнули в Австрию, адреса не оставили, и где их там искать, никто не знает. Вот если бы вы послали запрос в Вену…
   – Все равно похоронили уже… – вздохнула Даша (и подумала, что австрийцы вряд ли после такого запроса поднимут полицию страны в боевую готовность). – Слушайте, а кто же мне звонил? Мне передали, Шохин…
   – Я и звонил. Проходите. Я ж тоже Шохин. Племянник Степана Ильича. Из Томска.
   – Сын брата? Судя по тому, что вы именно Шохин?
   – Ага. Младшего брата. Вам документы показать? Нам прислали телеграмму, какой-то Петрищев из Союза художников. Родители выбраться не смогли, я сам на похороны не успел… – он стал озираться. – Где-то сумка…
   – Да ладно, – махнула рукой Даша. – Квартира была на пульте, если вневедомственная охрана ее для вас с сигнализации сняла, значит, все ваши бумаги сто раз осмотрели… Я и есть капитан Шевчук.
   – Игорь, – он протянул руку. – Куда бы нам… Давайте на кухню, а у меня кофе вот-вот вскипит…
   Нельзя было сказать, что он «раздавлен горем», как обожали выражаться авторы дореволюционных сентиментальных романов, – что, впрочем, понятно, всего лишь двоюродный брат, да еще живший в другом городе… Но и не искрился весельем, конечно. Кофе и точно, вскипел через минуту. Даша сняла шапку и присела к столу посреди роскошной кухни – пожалуй, так даже лучше, не респектабельные, убитые горем мама и папа, а иногородний кузен…
   Разлив по чашкам кофе, Игорь уселся напротив:
   – Слушайте, а мне-то рассказать подробно можете? Или я считаюсь недостаточно близким родственником?
   – Нет тут никаких секретов, – сказала Даша. – Вот только я, уж простите, рассчитывала на родителей, хотела порасспросить… А вы-то, видимо, с ней виделись раз в год?
   – Если не реже. Батя переехал в Томск, когда мне шел пятый, а Ритки и в проекте не было. Да все равно ведь – родня. Симпатичная росла пацанка. Только с ветерочком в голове, такое мое впечатление. Училась прекрасно, готовилась поступать – а все равно с ветерочком… Или это в мои старые годы так кажется, или профессиональный рефлекс…
   – А вы, простите, как на хлеб зарабатываете?
   – «Ахерон». Частное сыскное и охранное. Служил в десанте, потом поступил было на иняз, предки дожали, да через год как-то вынесло на эту контору… Ничего, прижился. Заведение приличное.
   – Ну, как ни цинично звучит, это и лучше, – сказала Даша. – Изнаночки навидались…
   Она рассказала все основное, кратенько, без особых красот. О заведении, где Риточка подрабатывала, не умолчала, но про фаршированную пудреницу, само собой, не проболталась, она и родителям не стала бы рассказывать.
   Кузен слушал, набычившись. Когда понял, что Даша закончила, закурил, помолчал, глядя на стену, выложенную пестрыми кафельными плитками в колерах хохломских ложек. Спросил угрюмо:
   – А клиента вычислили? Вот бы кого подержать за кислород…
   – Не надо, – мягко сказала Даша. – Все прекрасно понимаю, но знаю я вас, частных сыскарей – что есть сил коллегам из штатовских романов подражаете…
   – Все-таки сестренка, хоть и двоюродная. А родители так и не знают ничего…
   – Не надо, – повторила Даша. – Тут, Игорь, работает маньяк, а уж его-то вы в чужом миллионном городе ни за что не нащупаете. Так что езжайте домой, ничего лучшего и придумать невозможно…
 
   …Городская травматология, как и вся знаменитая тысячекоечная, пахла болезнями и болью, пропитавшими огромное угрюмое здание без малейших архитектурных излишеств – прямо-таки на молекулярном уровне. И замечали этот запашок, печальную ауру, как это обычно бывает, те, кто угодил сюда впервые в жизни, оказавшись постояльцем казенной койки, либо навещая такового. Те, кто здесь работал, подобно самому зданию, пропитались неизбежной дозой профессиональной холодности. Даша к ним примыкала – у нее с «тыщей» связь была давняя и довольно однообразная. Пару раз в месяц, а то и чаще, снимала здесь показания, трижды навещала своих (одно ножевое ранение, одно пулевое и одна язва от нервной работы), а в четвертый раз была одной из тех, кто нес гроб. И, наконец, в девяносто третьем две недели маялась на третьем этаже в общей палате, под видом малость порезанной ревнивым любовником легкомысленной красотки – случалось такое внедрение… Из-за всего этого здешние ходы и выходы Даша знала прекрасно – и потому уверенно проскочила мимо склочной дежурной, моментально свернув на известную одним медикам лестницу, поднялась на второй этаж, к двери, которую за выпадавшие перед ней часы ожиданий успела изучить до мельчайших трещинок и пятен.
   Сейчас, слава богу, не было причины ждать. Она с ходу прошла в кабинет и, узрев хозяина в одиночестве, с порога спросила громко:
   – Жора, веселые новости есть?
   – Падай. Чаю хочешь?
   Жора Строев, амбал с толстыми, как сардельки, пальцами (которыми он неведомым чудом ухитрялся проводить ювелирнейшие операции), сотрудничал с уголовкой в лице Даши настолько давно, что даже перестал бить к ней клинья вопреки своей пылкой натуре, опалявшей сердечным жаром каждую вторую смазливую медсестру, не говоря уж о каждой первой. Он, конечно, не был стукачом – просто квалифицированно штопал тех, кого Даша выслушивала и допрашивала.
   – Ну? – спросила Даша, отхлебнув темно-багрового чая.
   Жора одернул несвежий после десятичасового дежурства халат и загадочно изрек:
   – Вроде бы да, вроде бы нет…
   – Ты попонятнее, – сказала Даша. – Не разбираю я вашей латыни…
   – Крутит он что-то, ваш дырявый.
   – Конкретно, как?
   – Да понимаешь, Дарья… Я у него сам копался в ливере. Мужик исключительно крепкий, а дырки не столь уж опасные, одна так – и вообще рикошет, пробила пузо и на этом тут же успокоилась, органы не тронула. Вторая оказалась в кишке, а поскольку он утром не ел, кишка была пустая. В общем, я за одиннадцать лет мясницкой работы всякого навидался, и у меня стойкое впечатление, что вторая пуля перед вторжением в брюхо пробила дверцу машины, убойную силу потеряла… Клиенты с такими дырками, оклемавшись от наркоза, обычно уже через сутки рвутся сами ходить в сортир и шлепать санитарку по попке. А он лежит, как мумия фараона Рамзеса или кого аналогичного. И притворяется, будто у него сотрясение мозга.
   – Не могло быть сотрясения, – сказала Даша. – Сидел в тачке, там и получил пулю. Только она не дверцу прошила, а руку рядом сидящего, ну да один черт… Думаешь, злостно симулирует?
   – Думаю. У меня и такие бывали – из ваших клиентов, понятно. Притворяется умирающим – а сам стрижет ушками и мотает на ус. Так что я сидел и терзался – искать тебя через контору или подождать до завтра. А ты сама вот нагрянула…
   – Так в чем загвоздка?
   – Да в том, что светило Прилуцкий искренне ему верит и полагает, что пациент скорее мертв, чем жив. И хотя я практик, а он нет – он начальник, а я нет… Смекаешь деликатность мизансцены? Сегодня тот супермен из РУОП торчал у палаты часа три – но потом подплыл Прилуцкий, весь в благородных сединах и золотых очках, объявил с привлечением чеканной латыни, что пациент еще долго пробудет в состоянии грогги. Супермен со всем пиететом выслушал герр профессора, поскучнел лицом и отбыл. А я опять зашел к болящему, и – клянусь тебе клятвой Гиппократа – ушки у него вновь на макушке, ресницы трепещут, как у взволнованной гимназистки, окружающую действительность воспринимает вовсю… Супермен мне настрого наказал при любых подвижках ситуации брякать в первую очередь именно им, но у него – фигура жизнерадостной гориллы, а у тебя – жизнерадостной газели…
   – Стоп, – сказала Даша. – Сейчас десять минут одиннадцатого, твое светило уже давно дома…
   – А я к чему клоню? Мордовороты тебя пропустят?
   – Конечно, – сказала Даша. – Сколько их там?
   – Было с полдюжины, осталось трое – двое в коридоре, один в вестибюле.
   – Халат есть?
   – Вон, в шкафу, справа. Был один чистый…
   – Прилуцкий тебя не сожрет потом?
   – Начнет жрать – сбегу в платную медицину, ха! Давай вместе уйдем на вольные хлеба? А то – поженимся, не уходя. Дарья, мы ж будем гармоничной парочкой – оба привыкли к ненормированному рабочему дню и долгим дежурствам, нервы друг другу мотать не станем…
   – Я девушка неопытная, – отмахнулась Даша, накидывая халат. – Мне со столь искушенным развратником и в постель-то лечь будет страшно.
   – Так ежели…
   – Погоди! – услышав тихое электронное курлыканье, она расстегнула халат и полезла в объемистый внутренний карман за рацией. – Здесь «Ольха», слушаю.
   – Второй, – послышался голос Славки. – Был гость, только что. Климовна сыграла на медаль. Чаек и болтовня. Назвался участковым, помахал корочками, но в руки не давал. Был в нашем форменном полушубке старого образца, с рацией на плече. С точки зрения провинциальной советской бабки – убедительная имитация. Поговорили по уму, выложила ему Климовна кучу подробностей… Потом ребята его незаметно повели.
   – Все?
   – Все. От них еще ничего не поступало.
   – Тогда отключаюсь, – сказала Даша. – Можешь не беспокоить, результаты наблюдения подождут до завтра… Конец.
   Выключила рацию и удовлетворенно улыбнулась – Гроссмейстер то ли послал кого-то из шестерок, то ли заявился сам проверить, существует ли по данному адресу только что перебравшаяся из Курумана Дарья Шелгунова. Но Вера Климовна, уходившая пять лет назад на пенсию отнюдь не с поста детсадовской нянечки, должна была прекрасно справиться с ролью любящей Дашенькиной мамаши…
   – Что за роковые тайны?
   – Да ерунда, – сказала Даша. – Рутина. Пошли?
   Операционные располагались в другом крыле, а на этажах, где были палаты, уже стояла тишина и безлюдье, народ здесь лежал тяжелый и понапрасну по коридорам не шлялся. В стерильном и унылом сиянии ламп дневного света грязноватые коридоры с облупившейся краской казались и вовсе неприглядными, словно заброшенный бункер. Откуда-то долетали приглушенные монотонные стоны. Даша старалась ступать потише, но засевший у входа на четвертый этаж «рысенок» услышал их заблаговременно и тихо, властно окликнул:
   – Стоять! Кто?
   – Рыжая, – столь же негромко откликнулась Даша.
   – На свет, тихонечко!
   Они с Жорой поднялись на ярко освещенную площадку. В начале коридора (заканчивавшегося тупиком) на протяжении добрых десятка метров стоял непроглядный мрак – ведмедевская школа, сообразила Даша, костолом отключил там все лампы, и теперь он с автоматом на изготовку был в темноте, а любой прохожий – под светом. А парень из СОБР – у дверей палаты в самом конце коридора, тоже с автоматом, и в случае чего поднимет трескотню не хуже махновской тачанки. Двух определенно достаточно – прошло три дня, а к раненому не искали подходов, не появилось ни единой подозрительной рожи…
   – Проходите, – сказали из темноты.
   «Приятно знать, что ведмедевские «рыси» узнают тебя в лицо, как кинозвезду», – мельком подумала Даша, проходя мимо едва различимой во мраке здоровенной фигуры, слегка припахивавшей оружейной смазкой.
   – Поговорить? – спросила фигура.
   – Ага, – ответила Даша. – Доктор обнадежил, что можно.
   Отойдя на пару метров, она услышала, как спецназовец бубнит что-то в потрескивающую наплечную рацию. Докладывает конечно же, что раненый признан медициной годным для душевных бесед. Но парни Бортко все равно опоздают…
   Сержант из СОБР кивнул Даше и сообщил, что дежурство протекает без происшествий. Подумал и тихо добавил:
   – Вроде бы он там шебуршился немножко, кровать скрипит. И табачным дымком определенно потягивает.
   Жора с победным видом открыл было рот, но Даша скорчила ему страшную рожу, призывая к молчанию, на цыпочках подкралась к двери и прислушалась. Тишина. Осторожно потянула дверь на себя.
   На столике горел неяркий ночник под фарфоровым колпаком. На стуле в неудобной позе подремывала девчушка в белом халате. Еще открывая дверь, Даша зафиксировала явственное движение на кровати, дернувшуюся руку. Подошла ближе, втянула воздух ноздрями. Нюх у нее, как у всякого курильщика, был изрядно посажен, но после коридора здесь и в самом деле сразу унюхивался дым – а вокруг ночника еще плавала невесомая сизая струйка, не успевшая растаять.
   Подойдя вплотную, Даша присела на корточки и заглянула под кровать. Узрела пустую баночку из-под какой-то мази, где в сером пепле квартировали аж четыре окурка. И сказала тихо:
   – У вас ресницы дрожат, больной. В ритме ламбады. И дымок еще не разошелся…
   Лежавший на спине человек медленно открыл глаза. Взгляд вполне осмысленный, даже хитроватый. На губах появилась легкая улыбка:
   – Ну захотелось покурить, доктор…
   Девчонка-медсестра проснулась, вскочила, недоуменно моргая. Жора показал ей на дверь, глянул на Дашу, вздохнул со скорбным лицом зрителя, выдворенного из кинотеатра посреди увлекательного детектива, без приглашения удалился следом за девочкой. Даша огляделась – ну да, и форточка приоткрыта – спросила:
   – Девочка сигареты принесла?
   – Ага. Что тут такого? Пожалела хворого. Вы ее не ругайте, доктор…