Бушков Александр Александрович. Нечаянный король (Сварог - 3)

   - Ты полегче, дворянка скороспелая, - отозвался Карах. - У нас мечей нет, но заклинания найдутся. Недельную икотку не хочешь?
   - Я тебя тогда не то что через неделю - на другой день в замковом колодце утоплю:
   Сварогу все эти их пикировки, имевшие целью потаенную борьбу за расположение хозяина и стремление выставить соперника в смешном виде, были уже знакомы, а потому он и не относился к ним всерьез. Лишь проворчал, выступая в роли строгого и справедливого повелителя:
   - Стыдно, господа министры: Как дети малые. Да, Карах, вот еще что: Интересно, почему вы с моим домовым такие разные? Ты, как я давным-давно убедился, создание общительное, я бы даже выразился, общественное: А вот его я за полтора года и видел-то раза два, и то издали.
   - Повадки такие.
   - Чем он вообще занимается? - пожал плечами Сварог. - Может, и вовсе бездельничает?
   - Да вряд ли, - рассудительно поведал Карах. - Я ж говорю, у нас повадки разные. Не любят фартолоды вам на глаза попадаться, только и всего, но это ж еще не значит, что он лодыря гоняет или о тебе не заботится. Как он может не заботиться, если ему по сути своей положено? Домовые предавать не умеют.
   - Они одни, да? - фыркнула Мара.
   - Хватит вам, не начинайте опять, - вполне серьезно на сей раз оборвал Сварог. - Голова раскалывается:
   Глава 3
   КТО КРИЧИТ В НОЧИ
   Итак, каталаунский живой покойник: ну что о нем еще скажешь? Живой покойник, и все тут, к этому емкому определению, очень похоже, позаимствованному составителем книги от местных жителей, совершенно нечего добавить:
   У закатной оконечности Каталаунского хребта, в глухой и малонаселенной ронерской провинции, граничащей с маркизатом Арреди из Вольных Маноров, есть небольшая деревня. Как часто бывает в этих местах ее население состоит главным образом не из землепашцев, а охотников и ремесленников - специфика округи, знаете ли, пахотной земли мало, да и та скудная, каменистая, почти не родит. Подобных уголков хватает в районах, примыкающих к Каталауну: захолустье, глушь, военного нападения опасаться нечего из-за захудалости примыкающих Вольных Маноров, так что тут нет и мало-мальски серьезных воинских гарнизонов (а ведь давно подмечено умными людьми, что таковые своим наличием оживляют экономику, ну, а отсутствием, легко понять, развитию последней не способствуют); торговые пути, большие дороги и даже контрабандные тропки проходят на значительном отдалении, что опять-таки имеет для экономики печальные последствия; новых людей почти что и не бывает, разве что указующий перст властей и полиции именно сюда зашвырнет очередного ссыльного; обитатели варятся в собственном соку, не хватая звезд с неба и не подкапываясь под фундаментальные вопросы бытия: Скука и глушь.
   Одно существенное отличие: именно в этой глуши и помещается одна из не нашедших решения загадок. Не столь уж и далеко от деревни, всего-то лигах в двух, если выйти на окраину, свернуть налево и прошагать в гору, все время в гору, отдуваясь и смахивая обильный пот. А там, на лысой вершине заурядной горушки, по причине малозначимости даже не имеющей имени, как раз и помещается то ли он, то ли оно:
   Там есть могила, почти у самой вершины, - глубокая, однако незасыпанная. Еще деды пробовали засыпать, но со временем убедились, что занятие это абсолютно бесполезное: как ни засыпай, а земля все равно куда-то девается, как в прорву. Давным-давно плюнули и перестали.
   В могиле помещается мертвец - по описаниям смельчаков, именно мертвец, черно-синий и вонючий, тронутый разложением, да так отчего-то и задержавшийся на этой стадии восьмой десяток лет. Точнее говоря, не помещается, а где-то даже обитает. Поскольку он лежит смирнехонько только днем, в светлое время, а с наступлением темноты выползает, тварюга, из своей вечной квартиры, ползает и култыхает вокруг - никогда не отдаляясь, впрочем, от своей ямины далее трех-четырех уардов. Иногда неразборчиво причитает и стонет, но далеко не каждую ночь, причем закономерностей в его поведении не усматривается вроде бы никаких: может ныть и подвывать неделю подряд, а потом молчать месяц. Иные толкователи из тех, что без всякого на то основания тщатся представить себя деревенскими колдунами и поиметь под этим соусом почет и уважение односельчан, а также материальные блага в виде яиц, сметаны и битой дичины, пытаются порою уверять, что усматривают некие закономерности, позволяющие то предсказывать погоду, то урожаи и охотничьи успехи, то будущее родственников и соседей, - но по некоей традиции, идущей опять-таки от дедов, им, в общем, не верят и высмеивают. Деды давным-давно определили, что ничего подобного нет, а потому нечего и выделываться.
   Живой покойник, в принципе, безопасен для окружающих. Все незатейливые правила техники безопасности отработаны давным-давно: хорошо известно, что, ежели подобраться к нему вплотную, может и грызануть, и придушить, а потому уже добрых полсотни лет старательно соблюдается определенная опытным путем безопасная дистанция. Деревенские парни, правда, частенько шляются на горушку оскорблять живого покойника словесно, кидать в него ветками и камешками, чтобы потом хвастаться перед девками. Местный вьюнош, ни разу не ходивший за полночь тревожить живого покойника, согласно неписаной молодежной традиции, считается словно бы и неполноценным, авторитетом не пользуется и успеха у девок не имеет. Но лезть к самой могиле не решаются и записные ухари - достоверно известно, что укус у обитателя горушки ядовитый, те, кого он оцарапал даже слегка, непременно помирали от огненной горячки и загнивания крови, так что некоторые правила поведения молодая деревенская поросль впитывает если и не с молоком матери, то уж с тех времен, как начинает разуметь человеческую речь.
   И вот так - добрых восемьдесят лет. Достаточно, чтобы живой покойник превратился из будоражащей воображение загадки даже не в местную достопримечательность - в привычную деталь пейзажа. Восьмой департамент наткнулся на это чудо-юдо лет через двадцать после того, как оно завелось в тех местах, а потому отчет зияет пробелами, которые вряд ли когда-нибудь будут заполнены. Точную дату появления нечисти не удалось определить с точностью не только до месяца, но и до года, ибо старики перемерли, а пришедшие им на смену сами помнили плохо, откуда эта диковина взялась и при каких обстоятельствах. Некоторые упрямо твердили, что это - один из былых обитателей деревни, которого за некие жуткие грехи категорически отказался принять к себе потусторонний мир (вариант: имело место некое проклятье, наложенное на грешника проходившим в этих местах святым Круаханом). С точки зрения Магистериума, объяснение это было насквозь ненаучным, но, вот беда, научного просто-напросто не имелось. Научными методами было неопровержимо доказано, что это существо на горушке и в самом деле представляет собою труп покойного человека, который, тем не менее, все же способен передвигаться и издавать звуки. И только. Под него не смогли подвести научно-теоретическую базу, как ни бились, а потому оставили в покое. Ликвидировать не пытались - кому-то хватило ума вовремя прислушаться к словам стариков, в один голос заверявших, что на их памяти живого покойника пытались и сжечь дотла, завалив сушняком, и засыпать негашеной известью, - но сушняк с завидным постоянством отказывался гореть, а известь должного Действия ни разу не производила:
   Что ж, порой лучшая линия поведения - не делать ровным счетом ничего, старательно игнорировать загадку, которую не в состоянии одолеть все научно-материалистические методы:
   Сварог сердито и небрежно отшвырнул толстенный "Кодекс жути ночной" на столик у изголовья своей необозримой кровати, фамильного ложа, по которому можно было маршировать строевым шагом, если только взбредет в голову такое идиотство. Книга глухо шлепнулась за пределами круга света от ночника. Гаудин, надо отдать ему должное, в который уж раз оказался прав: все описанные в книге феномены, какими бы ни были диковинными и жуткими, воображения отчего-то не будоражили, потому что их было слишком много, потому что каждый из них наблюдался многие десятки лет (а то и сотни), но так и не получил мало-мальски подходящего объяснения:
   То ли сон не шел, то ли он попросту боялся смежить веки, зная, что снова окунется в зыбкий полусон, обволакивавший странными кошмарами, пугающими и надоедливыми, не удерживавшимися в памяти. Даже загадочное питье, лимонно-желтая жидкость в круглом графине, доставленное одним из доверенных медиков Гаудина, не действовало должным образом: оно лишь погружало в расслабляющее отупение, но глубокого, здорового сна не могло вызвать. А потому Сварог на вторую ночь велел Макреду выбросить графин в мусорную урну - в то чудо техники, что здесь выполняло роль мусорной урны, растворяя в неяркой вспышке любой неорганический предмет. И снова маялся, валяясь на огромной постели в надежде, что природа каким-то чудом возьмет свое:
   Справа от постели, на огромном ковре, тихонько посапывал Акбар, время от времени повизгивая и дергая лапами, - вот кому снились нормальные сны, вот кто дрыхнул без задних лап, даже зависть брала: В нишах темными глыбами стояли древние рыцарские доспехи, слабые лучики света, который Сварог до сих пор упрямо именовал про себя лунным, освещали лишь один угол огромной спальни, где стоял старинный глобус Талара, - с постели можно было рассмотреть, что бледное сияние высвечивает Ферейские острова. Сварог находился сейчас в столь измененном и болезненном состоянии мысли, что готов был усмотреть в этом некое знамение, а то и предсказание. Некоей трезвой частичкой сознания он понимал, что все это - дичь собачья, но не получал от этого успокоения: Может быть, это некая загадочная зараза, действующая исключительно на того, кто не был урожденным обитателем небес? И нужно слетать на землю, пожить там, развлечься и развеяться, чтобы:
   Он передернулся, подскочил на постели, уселся, весь в противном холодном поту.
   Непонятно откуда доносился крик: или звук? Не имеющий отношения к чему-то живому? Или все же - крик?
   То ли тягучая нота боевой трубы, то ли бесконечный стон, исторгнутый глоткой неизвестного живого существа, - жестяной плач, нытье на одной ноте, слишком реальное для того, чтобы оказаться галлюцинацией, слишком странное для того, чтобы остаться реальностью, плаксивый, вибрирующий вой, он тянулся, тянулся, тянулся:
   Сварог перегнулся с кровати - Акбар безмятежно, глубоко сопел. Учитывая его невероятно чуткий слух - и беспокойство при появлении поблизости чего-то по-настоящему странного, свойственное всем без исключения хелльстадским псам: Объяснение напрашивалось унылое. Пора всерьез жаловаться опытному врачу - здесь тоже имеются свои психиатры, пусть и не поименованные так прямо, но выполняющие те же функции:
   Протяжный крик не смолкал, не набирал силу, не делался тише, он тянулся нескончаемой нотой, лез в уши, проникал под череп, вызывая пакостнейшее ощущение: словно бы череп стал пустотелым сосудом, наполненным чем-то вязким, вибрировавшим в такт, понемногу разогревавшимся, - и все это в твоей собственной голове: И что-то отзывалось в углу, словно бы резонируя. Так колеса проехавшего за окном тяжелого экипажа вызывают дребезжание стеклянной посуды в шкафу, тоненькое, на пределе слышимости:
   Он огляделся, ища источник. Слез с постели - пол приятно согрел босые ступни, - сделал несколько шагов, присмотрелся, изо всех сил борясь с ощущением, будто мозги в голове начинают кипеть, побулькивая и клокоча. Протянул руку, осторожно приблизив пальцы к лезвию Доран-ан-Тега.
   Он уже не мог определить, мерещится ему или все происходит на самом деле. Все сильнее казалось, что от острейшего лезвия топора исходят крепнущие колебания, ощущавшиеся подушечками пальцев, что лезвие вибрирует в унисон мягким толчкам изнутри черепа. Что огромный рубин засветился изнутри собственным блеском.
   "Все, - уныло подумал Сварог, слушая ни на секунду не замолкавший жестяной вой. - Нужно действовать, принять какие-то меры, пока сохранились остатки здравого рассудка, пока это не захлестнуло по макушку. К врачам пора, все всерьез: Или на самом деле что-то воет в ночи?"
   Он сунул ноги в мягчайшие ночные туфли, застегнул рубашку и вышел в коридор, где стояла покойная тишина, где горела лишь одна лампа из пяти, - но неподалеку услужливо вскочил с мягкого диванчика один из множества ливрейных лакеев, на всякий случай дежуривших и по ночам ради мгновенного исполнения хозяйских прихотей (Сварог и не собирался бороться с этой вековой традицией). Склонил голову:
   - Милорд?
   Сварог осторожно спросил:
   - Вы ничего не слышите?
   - Милорд? - отозвался лакей вопросительно-недоуменно.
   Сварог уже давно открыл, что именно такая интонация в устах верной прислуги означала вежливое непонимание и невысказанную просьбу к хозяину разъяснить подробнее, что именно взбрело ему в голову на сей раз.
   - Вот этот звук: - сказал Сварог, у которого и теперь стоял в ушах, в голове, под черепом нескончаемый стон-вопль. - Довольно громкий, протяжный: Вы его слышите?
   Лакей твердо сказал:
   - Простите, милорд, я ничего не слышу. Стоит полная тишина.
   - Нет, ну как же: - упрямо сказал Сварог, уже не думая о том, что выглядит полным идиотом. - Вот оно: слышите?
   - Нет, милорд:
   Сварог не помнил его имени - пусть кто-то и сочтет это отрыжкой феодализма, но он решительно не мог держать в голове имена слуг, а привлекать магию для таких пустяков не хотел. Благо и необходимости не было помнить имена:
   Он присмотрелся. Лакей, замеревший в безукоризненной стойке "смирно", выглядел безупречной статуей, но он стоял прямо под лампой, под ярко-золотистым шаром, распространявшим мягкое, не беспокоившее глаз сияние. И без труда можно было разглядеть, что физиономия вышколенного молодца далеко не так безмятежна, как он хотел показать: "С ума схожу, что ли? - подумал Сварог смятенно. - Плохо уже понятно, что кажется, а что в реальности имеет место быть:"
   - Почему у вас такое лицо? - резко спросил Сварог. - Что тут случилось?
   - Ничего, милорд:
   - Врете, любезный мой, - сказал Сварог убежденно. - Если вы не забыли, ваш хозяин умеет безошибочно отличать правду от лжи. Незатейливая магия из разряда домашней: Вы мне сейчас говорите неправду: Итак?
   Лакей решился:
   - Милорд: Я и в самом деле не слышу никаких других звуков, о которых вы изволите спрашивать: Но: Что-то неладно, милорд. Что-то неладное в замке:
   - Что? Я вам приказываю высказать все, откровенно! Ясно?
   - Как прикажете, милорд: Только я и сам не могу толком объяснить: Что-то такое: повсюду: Прямо колотит всего: Стою это я. а вон там вроде бы черная кошка шасть - и прошмыгнула! Вот оттуда вон туда: Почудилось, конечно, только было полное впечатление:
   Сварог посмотрел в ту сторону. Если доверять лакею, то эта неведомо откуда взявшаяся в замке черная кошка выскочила прямо из стены и в стену же ухитрилась скрыться:
   - Отроду не было замке никаких привидений, - продолжал лакей, ухитрившись ответить на невысказанный Сварогом вопрос. - В лесу, сами знаете, иногда появляется безголовый медведь, Гэйр-Бар, ваш фамильный призрак, но крайне редко: А в замке никогда ничего подобного и не водилось, разве что домовой, но он никакой не призрак: Ничего не пойму, в воздухе что-то такое, милорд, волосы дыбом встают, и ветерком, полное впечатление, насквозь продувает:
   Сварогу стало чуточку легче - похоже, не один он ощущал в окружающем нечто странное. Ну, а дальше? Какой толк от слов перепуганного лакея? И что тут можно сделать?
   - Ну ладно, - сказал он неловко. - Посматривайте тут. Если и дальше станут шастать из стены в стену неизвестные кошки или случится еще что-то - немедленно зовите меня, это приказ.
   Он вернулся в спальню. Протяжный жалобный вой все еще звучал в ушах, и невозможно было определить, откуда он исходит. Снаружи все-таки?
   Он распахнул дверь, поддавшуюся легко и бесшумно, вышел на галерею, в ночную прохладу. Приблизился к балюстраде. Лес стоял темной безмолвной стеной, в ближайшем доме для прислуги светилось несколько окон. Если не знать наверняка, ни за что не догадаешься, что паришь сейчас за облаками, над грешной землей: Земля как земля, лес как лес, звезды:
   Он присмотрелся. Сам не смог бы определить, что тут странного и неправильного, но что-то в ночном небе было не так:
   Слева, над высокой острой башенкой одного из лакейских флигелей, чуть левее старомодного прорезного флюгера в виде восседавшего на ветке ушастого филина, светилось нечто, вызывавшее в мозгу эти странные и непонятные ощущения - некое зудение в глазах, мягкое давление на них, словно заноза ухитрилась проникнуть под череп и сейчас пронизывает его насквозь, не причиняя боли, но вызывая: Черт, как облечь в слова те неприятные ощущения, для которых и нет слов?
   Будто мерцающий алый уголек, будто видимый вовсе и не глазами:
   Он отвернулся. Двинулся по галерее, опоясывавшей весь второй этаж, не поворачивая больше головы к странному огню в ночном небе, но чувствуя его присутствие. Оказавшись у окна кабинета, заглянул внутрь.
   Господа высокие министры, несмотря на поздний час, трудились рьяно. Мара сидела у компьютера, всеми десятью пальцами колотя по белой клавиатуре, над синим усеченным конусом вспыхивали географические карты, какие-то таблицы и списки, изображения гербов, орденов и мундиров, проплывавшие сверху вниз и снизу вверх, сразу из трех прорезей тянулись белоснежные листы, то недлинные, то скручивавшиеся в свитки. Примостившийся на резном подлокотнике ее кресла Карах временами вставлял словечко - и Мара то отмахивалась резким движением плеча, то выслушивала внимательно. Все прилегающее к столу пространство было завалено листами и свитками, эскизами ярких мундиров, картами.
   Оба министра, как и полагалось в приличных королевствах, уже были титулованными господами. По размышлении Сварог присвоил Маре титул графини чтобы не баловать ее особенно, с расчетом на будущее и возможные повышения за усердную службу, а Караха, изрядно поломав голову над нестандартностью ситуации, сделал-таки бароном. Новым циркулярам, о которых упоминал Костяная Жопа, это, если придирчиво вдуматься, все же не противоречило: ими запрещалось "возводить в дворянство и присваивать титулы неразумным существам, не принадлежащим к роду человеческому". И только. Здесь опять-таки крылась юридическая лазейка, простор для опытного крючкотвора: с одной стороны, Карах к роду человеческому безусловно не принадлежал, с другой же, как ни примеривайся, был существом вполне разумным, а следовательно, под циркуляр не подпадал. Именно так, мудро рассудив, решили обожавшие Сварога старцы из Геральдической коллегии - и недвусмысленно намекнули, что ждут от него очередных сложных сюрпризов, скрашивающих их скучнейшее доселе бытие. Сварог обещал непременно что-нибудь придумать:
   Сварог тихонько вошел. Мара через плечо бросила на него затуманенный взгляд, бормоча:
   - Королевский казначей обязан пребывать в ранге коронного советника: Тьфу ты, голова идет кругом!
   - Ты, случайно, не слышишь каких-то странных звуков? - спросил Сварог насколько мог небрежнее.
   В ушах у него стоял пронзительный вой. Мара вяло улыбнулась, пожала плечами:
   - Только бумажное шуршанье. У меня этот звук скоро в ушах торчать будет, как пробки:
   - А ты, Карах?
   Серенький домовой выглядел понурым и неуверенным - дело тут, конечно, не в усталости, а в том, что он вопреки загадочным правилам этикета все же поневоле вторгся на территорию своего коллеги, вошел в замок.
   - Да вроде бы ничего такого: - сказал он грустно.
   - Иди за мной, - мотнул головой Сварог в сторону галереи. - А ты работай, работай, никаких вопросов:
   Карах послушно плелся за ним, жался к ноге. Нагнувшись, Сварог привычно подхватил его, посадил на плечо и, стоя у балюстрады, показал в ночное небо:
   - Вон там, левее филина: левее флюгера, я имею в виду. Светится там что-то красное или мне чудится?
   - Над той крышей?
   - Ага.
   - Я же тебе говорил, хозяин, а ты не верил, - тихонько сказал ему Карах, щекоча ухо пушистой мордочкой. - Это и есть Багряная Звезда: - В его голосе сквозило удивление. - Оказывается, ты ее тоже можешь видеть, кто бы мог подумать: Я-то решил, что только такие, как я, могут:
   - Красная? И словно бы мерцает? И в глазах какое-то неприятное давление чувствуется?
   - Ну да. Не надо на нее долго смотреть, не стоит: Маре бы показать, только ей все равно не докажешь, она-то не видит: Потом-то все увидят, да поздно будет:
   - А никакого воя ты и в самом деле не слышишь? - спросил Сварог упрямо.
   - Да нет, ничего такого. Тишина кругом. Хозяин: Это все неспроста:
   - Удивительно верное замечание, - фыркнул Сварог. - Ладно, иди работай. Маре - ни словечка ни о чем таком. Коли уж она и не видит ничего, и не слышит: Ну, живенько!
   Едва Карах проворно скатился с его плеча и нырнул в дверь, Сварог направился назад.
   И сообразил вдруг, что непонятный вой, столь досаждавший ему, исчез. Напрочь. Его больше не было слышно. Словно повернули выключатель.
   Ощутив нешуточное облегчение, Сварог выдохнул полной грудью. Голова по-прежнему побаливала и глаза жгло, словно туда сыпанули песку, но это уже были классические симптомы бессонницы, не имевшие ничего общего с загадочными странностями. Он почти вбежал в спальню, раздеваясь на ходу, швыряя одежду куда попало. Осторожно обошел спящего Акбара, чтобы не наступить в полумраке верному псу на хвост или на лапу, нырнул в постель, в безупречную чистоту прохладных простыней. Уткнулся лицом в подушку, яростно пытаясь нырнуть в сон, в беспамятство, пока снова не послышался загадочный вой:
   :Он шагал сквозь странные препятствия, напоминавшие хаотичное нагромождение сгнивших остовов множества кораблей, - повсюду ряды насквозь проеденных разрушением досок, то прямых, то плавно выгнутых, похожих на исполинские скелеты длиннющих змей, - но все же это были доски, пахнущие сырой прелью гнилого дерева, серо-зеленые, полурассыпавшиеся. Не было ничего, хотя бы отдаленного похожего на проход, коридор, - и Сварог шел напрямую, грудью, всем телом наваливаясь на закрывавшие путь переплетения хрупких досок. Они уступали напору, с едва слышным шорохом разваливались, осыпая трухой - невесомой, густой, забивавшей нос, глаза, уши. Их не становилось меньше, впереди, сколько он ни шел, вставали все новые нагромождения, лабиринты, груды:
   Он не знал, где оказался, куда идет и зачем. Знал только, что не должен останавливаться, - и продолжал шагать, всем телом проламывая преграду. В том, что сгнившие доски так легко уступали его напору, как раз и таилась мучительная странность происходящего.
   Не было ни темноты, ни света. Непонятно, как это могло получаться, но именно так и обстояло - мир без темноты и света, без теней, отчетливо различимый далеко вперед и в стороны, клубившийся трухлявыми облаками древесной крошки:
   Сон? Или явь? Непонятно. Кажется, кто-то крадется следом. И это плохо, это тревожно, это страшно. Сварог несколько раз оглядывался, ясно видел оставленный им в этом переплетении туннель, но всякий раз нечто ухитрялось стремительно отпрянуть за ближайшую доску. А ведь оно было там, было, за ним кто-то крался с самыми что ни на есть дурными намерениями, не приближаясь отнюдь не из страха, а скорее уж из желания как следует помучить, подленько натешиться страхом и неизвестностью.
   Отчего-то, подчиняясь тем же неведомым правилам, он не мог не только остановиться, задержаться, но и повернуть назад. Брел, как автомат, проламывая грудью, плечами, лицом гнилые доски. Чересчур реально для сна:
   Что-то мелькнуло справа и слева, шевеление, проворные тени перебегают меж досками, сжимая кольцо, дышать все тяжелее, горло забито древесной трухой, пахнущей незнакомо и неприятно, перед глазами стоит пелена, скоро ничего уже не будет видно:
   Он пытался бороться, вырваться из этого наваждения - все равно, наяву оно или в кошмаре. Пытался остановиться, а то и повернуть назад, на миг ощутив себя свободным, рванулся наугад, кажется, даже не в сторону, а куда-то вниз, пытаясь проломить всей тяжестью тела то, что под ногами: а что у него под ногами? Почему он не видит, что у него под ногами?
   Мгновенный спазм, ощущение падения.
   Он вырвался из кошмара - и, кажется, только для того, чтобы тут же попасть в другой.
   Он лежал в собственной постели лицом вверх, на ворохе скомканных простыней, мокрехонький от пота, с колотящимся сердцем. В спальне стоял непонятный полумрак - мутновато-синий, придававший знакомым предметам и мебели незнакомые очертания. В горле стоял ком, глаза резало. Синеватый полумрак - никогда ничего подобного в замке не случалось - пронизывали струи более темного тумана, колыхавшиеся лениво и словно бы осмысленно, ширившиеся, распространявшиеся так, словно поставили задачей захватить все пространство: а ведь это уже не сон, никакой не сон, хотя вокруг и творится дикая чертовня!
   Визг, тявканье, уханье, дикий вой в дверях спальни! Что-то тяжелое, темное спрыгнуло с его груди, скребнув по животу и бокам чем-то острым, твердым когти? - кинулось к двери, туда, где катался огромный клубок, шипя, воя, издавая вовсе уж невыносимые для слуха звуки, не похожие ни на что прежде слышанное. И Сварог отчего-то знал совершенно точно, что на сей раз ему не чудится, что он бодрствует, и все это происходит с ним в доподлинной реальности.
   Он спрыгнул с постели, побуждаемый смутными инстинктами, звавшими в бой. При этом со всего маху наступил обеими ногами на хвост Акбару, но пес, вместо того, чтобы вскинуться с недовольным рявканьем, так и лежал, как лежал, и его тяжелое дыхание что-то не походило на привычное, сонное: