Бушков Александр Александрович. Пиранья. Флибустьерские волны

   И точно, на задворках дома обнаружилось второе крыльцо, гораздо менее роскошное. Они протащили так и не пришедшего в сознание Мозговитого опять-таки неизвестным Мазуру переходом, никого не встретив по дороге, добрались до Мазуровой комнаты. Свалили ношу на постель. Мазур прислушался – тишина. Дом был слишком большим, чтобы кто-то обратил на них внимание…
   Он встретился взглядом с Дюфре – и француз, усмехнувшись, пожал плечами, словно обронил: «Бывает…» «Ах, вот оно что, – запоздало посетило Мазура гениальное озарение. – Так, значит, это он и есть – здешний резидент, незримый покровитель и координатор, боец невидимого фронта. В обличье скучного, неинтересного, ровным счетом ничем не примечательного торгаша-лягушатника… А впрочем, так оно в жизни и случается. В жизни хорошие разведчики именно так и выглядят, а роковые красавцы, широкоплечие богатыри обитают исключительно в кино…»
   – Атас! – тихонько сказал Лаврик.
   Мазур проследил его взгляд. У подножия холма стоял полицейский микроавтобус с двумя синими и одной красной мигалкой на крыше, и по тропинке к дому поднимались шестеро. Впереди спешил полицай в полной форме, судя по причиндалам на погонах и на красных, на манер британских, петлицах, какой-то чин. За ним гораздо степеннее вышагивал человек в штатском, элегантный, со спокойными движениями субъекта, привыкшего распоряжаться и повелевать. Следом шли еще четверо – не особенно и могучие на вид, обыкновенные парни, одетые со студенческой простотой, с прическами вовсе не армейскими: один щеголял роскошной бородищей и шевелюрой хиппи. И, тем не менее, Мазуру хватило одного взгляда, чтобы угадать в них волкодавов. Свояк свояка видит издалека. У каждого небольшая, но тяжелая сумка, ага…
   – Спокойно, – сказал Дюфре. – Это что-то другое, заявись они по вашу душу, все выглядело бы совершенно иначе…
   – Да я и сам так думаю, – откликнулся Лаврик, подобравшийся, впрочем, словно волк перед прыжком.
   – Идите, посмотрите, что там, – сказал Дюфре Мазуру тем небрежно-властным тоном, который Мазур, старый служака, оценил мгновенно. – В случае чего… По обстановке и решительно. Мы тут побудем.
   Мазур оказался в зале в самую пору. Полицейский – элегантный лацкан его пиджака был украшен какой-то розеткой цветов национального флага, быть может, орденской ленточкой – как раз раскланивался с Кимберли.
   Он непринужденно подошел и остановился за плечом восходящей звезды. Полицай и штатский посмотрели на него без всякого интереса. Что до четверки, она вообще ни на кого вроде бы не обращала внимания: парни стояли полукругом, составив сумки на пол, с видом вроде бы скучающим и нелюбопытным. Мазур хорошо знал, что эти типы способны в мгновение ока измениться самым решительным образом, стряхнув сонную одурь – впрочем, как и его люди, вроде бы беззаботные, но готовые ко всему…
   – Извините за беспокойство, мисс Стентон, – сказал элегантный. – Но, право же, обстоятельства и государственные интересы… Меня зовут Хартингтон, я в данной ситуации представляю правительство республики. А это полковник Доул, – полицай поклонился. – Насколько я знаю, этот дом арендован вами?
   – Надеюсь, мы ничего не нарушили? – спросила Кимберли, обворожительно ему улыбаясь.
   – Никоим образом… – сказал Хартингтон, судя по наблюдениям Мазура, оставшийся равнодушным к ее чарам. – А вы…
   – Мистер Джон Марчич, – сказал полковник, – живет в соседнем доме.
   – А теперь главным образом здесь, – сказала Кимберли преспокойно. – Надеюсь, и в этом нет ничего противозаконного? Когда вокруг так и шляются террористы, девушке лучше собрать в доме побольше друзей с крепкими кулаками…
   Хартингтон учтиво поморщился.
   – Да, досадное недоразумение… Могу вас заверить, с ними будет вскоре покончено. Это не ляжет пятном на репутацию нашего прекрасного острова… У нас нет претензий ни к вам, мисс Кимберли, ни к вам, мистер Марчич. Мы просто хотели попросить вас об одолжении, как законопослушных людей…
   – Нас что, выселяют? – бухнула Кимберли. – У вас у всех такой вид, словно вы пришли реквизировать дом к чертовой матери, а нас всех отсюда выставить…
   – Ну что вы, до таких крайностей не дойдет… – сказал Хартингтон. – Нам понадобится небольшое содействие… Здесь есть чердак, не правда ли? Эти молодые люди, – он изящным жестом указал на четверку в штатском, – побудут там некоторое время в компании полковника Доула. Только на чердаке, остальные помещения можете сохранять за собой. Эти люди вам не доставят никакого беспокойства, они будут вести себя так тихо, что вы вскоре забудете об их существовании… Надеюсь, это не слишком обременительно?
   – Да ну что вы, – сказала Кимберли. – Громадина, а не дом, тут и батальон поселить можно… Хоть пляски на чердаке устраивайте, я не против.
   – Боюсь, эти молодые люди будут заняты более серьезными делами, – сказал, как отрезал, Хартингтон. – У меня будет еще одна просьба, крайне убедительная, и прошу отнестись к ней серьезно… Я не намерен ограничивать вашу свободу. Но прошу вас при общении с внешним миром ни словом не упоминать о временных постояльцах чердака… – он неторопливо обвел взглядом всех без исключения присутствующих, и взгляд был ледяным. – В противном случае у безответственного болтуна будут серьезные неприятности с властями острова…
   Мазур ему вполне верил – у незваного гостя был вид человека, который при случае способен причинить кому угодно серьезные неприятности. «Кое-что проясняется, – подумал он. – Четверка. Квартет. Классический разведывательный патруль САС из четырех человек, наблюдение, сбор данных… Ну, разумеется, чердак особняка – великолепный наблюдательный пункт, я сам убедился…»
   Он старательно избегал встречаться взглядом с кем-нибудь из четверки – всерьез боялся, что меж ними проскочит искра, этакий профессиональный разряд…
   – Не будете ли вы так любезны проводить… – обратился Хартингтон к Кимберли.
   Она пожала плечами.
   – Да сделайте одолжение. Я, правда, сама была на втором этаже только раз, ну да как-нибудь отыщем лестницу…
   Она направилась в левую дверь, где была лестница на второй этаж, за ней потянулись шестеро непрошеных визитеров. Мазур, подав своим знак, что все в порядке – совершенно безобидный на взгляд непосвященного жест – потихонечку попятился, вышел в коридор, на цыпочках пробежал в свою комнату.
   Особенных перемен за время его отсутствия там не произошло – разве что Мозговитый очухался. Он по-прежнему лежал на постели и, судя по некоторым наблюдениям, уже получил по шее от кого-то из бдительных конвоиров, когда пытался дергаться.
   – Что там?
   – Да ерунда, – сказал Мазур. – Разведпатруль САС. Квартет. На чердаке собираются засесть. Ну, вполне логично… – он перевел взгляд на Мозговитого. – Ах ты сволочь! С превеликим удовольствием врезал бы по этой роже.
   В жизни не случалось в славных рядах морских дьяволов перехода на другую сторону. Ни единого случая, хотя у сухопутных, бывало, даже среди генералов обнаруживались предатели. Этот гад, конечно, был всего-навсего приданным штатским, но все равно, ощущение не из приятных. Соскочить он пытался, пребывая в составе группы морских дьяволов, полноправным членом, а не сам по себе, в турпоездке где-нибудь…
   – Сволочь ты, сволочь… – повторил Мазур сквозь зубы.
   – Ну что ты, – усмехнулся Лаврик. – Он не сволочь, а, надо полагать, идейный противник Советской власти, как все они… Ну, а потом, оказавшись среди новых друзей, приторговывал бы секретами исключительно для того, чтобы с режимом бороться…
   – Ребята, – сказал Мозговитый горячечным шепотом. – Давайте забудем, а? Не было ничего. Ведь и не случилось ничего, а? Все обошлось, а? Никто ничего не знает, только мы… Ребята… Можем мы по-человечески…
   И на лице у него пылала яростная надежда, что все обойдется, улетучится, как дурной сон, что сейчас все весело улыбнутся, посмеются, решат считать бывшее не бывшим, быть может, даже скрепят уговор крепким мужским рукопожатием и пропустят по рюмочке… Классическая рожа русского интеллигента, великодушно готового вмиг забыть все пакости, какие он причинил другим…
   – Не получится, родной, – серьезно сказал Лаврик. – Есть вещи, которые понарошку не делают, вот тебе и весь сказ.
   – Я пошутил…
   – Есть гениальный вирш, – сказал Лаврик. – Шасть ГПУ к Эзопу – и хвать его за жопу! Мораль сей басни ясен – не надо больше басен. Да, промежду прочим… Я, честное слово, тебя начал всерьез подозревать в чем-то таком, и, знаешь, почему? Потому что ты, паскуда, был чересчур правильным. Идеологически выдержанно стучал на остальных. А такие…
   – Послушайте, – сказал Дюфре недовольно. – Может быть, хватит дурного театра?
   – Дьявол вас разбери, вы правы, сказал дон Рэба и и щелкнул пальцами… – усмехнулся Лаврик.
   Посмотрел на Мазура, щелкнул себя по горлу и сделал движение, будто что-то впрыскивал. Мазур его понял прекрасно – в самом деле, это было идеальное решение, откуда сейчас взять соответствующие препараты…
   Он вышел в коридор и направился в комнату Билли Бата, где без хлопот можно было разжиться надежным заменителем высокопробной химии. Его расчеты подтвердились блестяще – Билли Бат, не удосужившись раздеться, похрапывал на застеленной постели, распространяя ядреный аромат перегара. Лицо его, щекастое, морщинистое, потасканное, выражало крайнюю степень довольства жизнью, – а ведь клятвенно обещал завязать с зеленым змием, декадент лысый, в преддверии великих дел, грандиозных рекламных кампаний и ослепительных перспектив…
   А впрочем, Мазур смотрел на него без всякой злости. Билли Бат его откровенно умилял, потому что до ужаса был похож на иных обитателей отечества рабочих и крестьян. Кто угодно может оказаться шпионской подставой, только не Билли Бат, теперь Мазур в этом был окончательно уверен. А значит, лысик заслуживал самого душевного обращения…
   Картонная коробка, где сохранилось еще целых четыре бутылки виски, отыскалась под кроватью. Бесцеремонно забрав два пузыря, Мазур с материнской заботливостью повернул голову лысого поудобнее, чтобы, не дай боже, не захлебнулся нечаянно блевотиной. И пошел в свою комнату взять обыкновенную резиновую клизму, крайне необходимую порой при чистке снаряжения.
   Дальше было совсем просто. Мозговитого без всякой галантерейности перевернули лицом вниз, пообещав, что, если начнет орать, с ним поступят так, как Содом не поступал с Гоморрой, спустили штаны и быстренько поставили пару клизмочек, то есть закачали в него не менее полулитра неплохого виски.
   Результаты проявились быстро – Мозговитый поплыл непритворно и качественно, расплылся в идиотской улыбке, попытался петь, потом начал нести антисоветчину – ахинею, на которую даже Лаврик не обращал внимания. Клиент и без того своим нехорошим поступком навесил на себя столько неприятностей, что не было нужды еще и записывать за ним политически вредные тирады.
   Третий стакан он уже потребил хлебалом, до самого донышка, плохо представляя, где находится. Четвертого он не особенно и хотел, но влили насильно, зажимая нос и бережно следя, чтобы угодило именно в то горло.
   Все труды заняли не более двадцати минут. Незадачливый перебежчик упокоился на ложе в виде мертвецки пьяного, что сняло множество проблем. Мазура так и пробивало идиотское хихиканье, с коим он не сразу справился. «Ноев ковчег, право, – подумал он, – сущий Ноев ковчег – учитывая обитателей чердака и это бесчувственное тело… Первый раз он посреди такого балагана, бывали и прежде трагикомедии, но далеко им до сегодняшней…»

Глава седьмая
Не вешать нос, гардемарины!

   Не было ни верха, ни низа, один таинственный полумрак и размытые пятнышки звезд над головой, потому что он плыл всего-то в паре метров от поверхности, в полумраке и невесомости, и вверху размытым прожектором светила, кроме звезд, еще и полная луна. И не было никаких посторонних мыслей, никаких тревог, потому что ничего уже не зависело от его мыслей и чувств, акция шла по-предписанному, как разогнавшаяся электричка, и поздно было переигрывать, оставалось работать…
   Остальных троих он видел размытыми сгустками более плотного мрака, а потом увидел перед собой длинную темную полосу – днище теплохода, и еще одну полосу, высокую, белесую, уже над водой, сам теплоход. И ушел влево парой сильных гребков.
   Они заходили на цель с того борта, что не виден был с берега – ну, почти не виден, даже с высоких точек. Когда теплоход заслонил их от наблюдателей, – а их и сейчас хватало, ручаться можно, и вряд ли они разместились только на чердаке дома с привидениями, и у них наверняка есть приборы ночного видения – Мазур поднялся к самой поверхности и лег на спину, так что временами стекло маски оказывалось над водой.
   На корабле почти не было света – вполне разумная мера предосторожности. Прожектор вот уже десять минут как не загорался, не чертил ослепительным лучом по воде – значит, вскоре могут… Вообще-то профессиональную атаку из-под воды ни за что не обнаружишь заранее и не сорвешь с помощью дерьмового прожектора, которым вертит дерьмовый сухопутный террорист. Но объясни ты это тем идиотам на корабле… Им неуютно и неспокойно, они хотят душевного спокойствия себе придать хоть чуточку… Ага!
   Вверху вновь вспыхнул прожектор, как и в прошлый раз, хаотично полоснул по воде – там-сям, там-сям… Описал круг вокруг захваченного корабля, что было полнейшим кретинизмом: любой мало-мальски опытный пловец проворно погрузится с головкой, и хрен ты его высмотришь с мостика… И, тем не менее, это полезно, то, что зажегся прожектор, поскольку позволяет заключить: один из восьми так и торчит на мостике у «лампады»…
   Когда вновь стало темно, Мазур снова вынырнул на поверхность, и рядом всплыли остальные. Судя по жесту Лаврика, он услышал на корме второго часового, – а первого давным-давно засек сам Мазур. Прекрасно слышно в ночной тишине, как он там отирается, бродит, будто тень отца Гамлета: и страшно ему, и неуверенно в одиночестве и темноте, да куда денешься…
   Ожидание нельзя затягивать до бесконечности… Все!!!
   Короткий, оживленный разговор глухонемых – жестами, жестами, которых ни один глухонемой не понял бы, кстати. Акваланги и ласты уложены в мешки, а мешки надежно прикреплены к якорной цепи рифовым узлом – держит надежно, а при необходимости вмиг отдается, то есть развязывается: потяни, внучка, за веревочку…
   Достав из мешка на поясе коробочку, Мазур сковырнул крышку ногтем большого пальца и в три секунды исчертил себе физиономию темными полосами: пришлось, не мудрствуя, купить в аптеке пару-тройку совершенно безобидных, без всякого рецепта продающихся снадобий, смешать с гуталином…
   И он сделал короткий, недвусмысленный жест, соответствующий уставной команде: «В атаку!»
   Все происходило бесшумно, словно на планете исчезли звуки напрочь. Двигаясь, словно бесплотный призрак, Мазур оказался на палубе – морской дух в гидрокостюме, с зачерненной физией. В полутора метрах от него обнаружился часовой, индивидуум в темной – ага, кое-что предусмотрели все же! – одежде, с итальянской трещоткой под мышкой.
   Он тоже заметил Мазура – только заметил, не более того. Они с Мазуром обитали сейчас в разных мирах, время для того и другого текло по-своему. А потому, пока часовой еще только осознавал происшедшее, Мазур уже исполнил отточенный пируэт, одновременно забирая автомат и по ходу дела ставя его на предохранитель и нанося удар. С почином, что называется. На поясе у него болталась связка заранее обрезанных до нужной длины капроновых концов – и он, дернув узел, снял один, быстренько спеленал добычу, запихнул в рот опять-таки заранее подготовленный тряпочный кляп, закрепил завязками на затылке. Часовой принял приемлемый вид – спеленутый на совесть, не способный ни орать, ни кататься по палубе. При других условиях он бы уже давно развлекал чертей избранными цитатами из теоретиков терроризма, но, как известно, всемогущая инстанция повелела о нем трепетно заботиться, и приходилось выполнять…
   Отступив к поручням, Мазур посмотрел на корму. Там тоже все было в идеальном порядке – второй часовой уже лежал на палубе примерно в таком же виде, а его оружие перешло к Лаврику. Скупой жест – и мимо Мазура бесшумно пробежал, не пригибаясь, Пеший-Леший, проскочил, скрючившись в три погибели, под длинным рядом иллюминаторов, мелькнул на ведущей вверх лесенке…
   Слабый шум, тут же затихший. И это было все. Третий, у прожектора, повязан и обезоружен. Через несколько секунд Пеший-Леший сбежал по лестнице, таща на плече живехонький трофей, со всеми предосторожностями, уже с немаленькой ношей, проделал обратный путь, уложил связанного рядом со сподвижником.
   «Это и называется – запоролись», – преспокойно констатировал Мазур. Те, на берегу, ни на миг не выпускают теплоход из поля зрения. Как снимали часовых на носу и на корме, они видеть не могли, а вот изъятие прожекториста с мостика, открытого всем взорам, уж никак не прошло незамеченным.
   Что поделать, этого было не избежать. Ничего страшного. На берегу придут в недоумение, и только. Никаких действий все равно не будет предпринято – но все равно следует торопиться… Если верить Аугусто, – а он остается в плену, ему жалко иных деталей организма! – двое должны охранять согнанных в салон заложников, двое внизу, в машинном, один, тот самый старший, с дистанционкой, согласно плану должен был разместиться в капитанской каюте.
   Едва-едва высовываясь из-за надстройки, Мазур подал сигнал, и тройка призраков с черными лицами бесшумно разбежалась в разные стороны. Сам Мазур, скрючившись, проскользнул под иллюминаторами и оказался перед дверью, гласившей, что вход разрешен исключительно членам экипажа – и, наплевав на запрет, преспокойно вошел.
   Длинный коридор был залит ярчайшим электрическим светом – ну, вполне разумная предосторожность… Держась возле белоснежной стены, Мазур беззвучно пробежал метров пятнадцать, беззвучно распахнул очередную дверь, оказавшись на палубе, практически на четвереньках преодолел еще метров двадцать, прижался спиной к стене меж двумя иллюминаторами. Неизвестно, как это удалось Дюфре, но он уже к полуночи раздобыл довольно точный план теплохода и заверил, что ошибки быть не может…
   Мазур стоял возле нужного иллюминатора. Переместившись левее, заглянул внутрь со всеми предосторожностями. Брезгливо покривил губы: ну да, разумеется, вот что значит непрофессионализм… Отроду, надо полагать, в армии не служил, поганец, вот и расслабился, когда все прошло успешно, и безопасная пауза затянулась…
   Посреди небольшой каюты – кровати нет, только привинченный к полу столик с парочкой таких же стульев – стояла на коленях симпатичная голая блондиночка, уронив руки, отрешенно и безнадежно уставясь в стену. За ней, тоже на коленях, помещался усатый латиноамериканец, правда, полностью одетый. С одухотворенным, прямо-таки поэтическим видом он оглаживал ей грудь, нашептывая что-то на ушко. Судя по его вдохновенной физиономии, он жаждал не вульгарного изнасилования, а большой и чистой любви, видимость чего и создавал. Вот только застывшее личико девушки свидетельствовало, что она никаких романтических иллюзий не питает и хочет лишь, чтобы все побыстрее кончилось. «Всегда одно и то же, – разочарованно подумал Мазур, – ни дисциплины, ни аскетизма, почти сразу же обнаруживается несколько слабых звеньев, которые начинают трахать заложниц посимпатичнее, истреблять доступные запасы спиртного, пока коллеги доблестно стоят на страже…»
   Правда, усатенький головы не терял – в нагрудном кармане его полосатой рубашки Мазур моментально узрел небольшую черную коробочку с коротким столбиком антенны, а «Беретта» лежала тут же, возле колена. Что ж, возможно, этот тип и не был особенно беспечен – просто-напросто он руководствовался прошлым жизненным опытом, никак не предусматривавшим существования Мазура, выученного сваливаться, как снег на голову. Возможно, водная гладь казалась ему неодолимой преградой, надежно защищавшей от любых поползновений. Тем горше будет разочарование…
   Вернувшись тем же путем в коридор, Мазур быстренько добрался до двери капитанской каюты, обозначенной соответствующей надписью, и ворвался туда незамедлительно.
   Усатый оказался парень не промах. Он просто-таки моментально, без всякого перехода оставил в покое блондинкины округлости, потянулся одновременно и к взрывателю, и к пистолету, но не с Мазуром ему было тягаться. Два удара – и он стал тихим, вырубленным, совершенно безопасным для кого бы то ни было. Не было времени на эгоистические забавы, но Мазур все же выкроил секундочку, нанес еще два хлестких удара, ничего не сломавшие и не отбившие, но тем не менее обрекавшие усатого на недельку непрерывных болей в ушибленных регионах тела. Спутал его, запечатал ротовое отверстие, бесцеремонно привлек к себе ошарашенную блондиночку, – а она хороша, у революционера вкус отменный! – зажал рот и прошептал на ушко:
   – Все в порядке, никто тебя не обидит… Американский спецназ, майор Джонс. Соображаешь? Кричать не будешь?
   Она закивала, всхлипывая. Убрав ладонь с ее плеча с мимолетным сожалением – хороша очень, лапочка – Мазур огляделся, поднял с пола легкое пестрое платьице, сунул хозяйке. Она торопливо напялила его, позабыв о своих розовых кружевных тряпочках, в художественном беспорядке валявшихся тут же. Ее взгляд, уже осмысленный, со злобной мечтательностью проследовал от лежавшего тут же автомата до скрученного обидчика. Мазур ее понимал, но, увы, приказ обрекал его на полный и законченный гуманизм…
   Побыстрее завладев автоматом, он тихонько распорядился:
   – Сиди здесь и носа не высовывай! Мы еще не очистили весь корабль, соображаешь?
   Она закивала. Убедившись, что лапочка более-менее опомнилась и способна следовать указаниям, Мазур выскользнул в коридор, от греха подальше поставив автомат на предохранитель. Бесшумно двинулся в сторону главного салона. Теплоход был прогулочный, а потому его внутреннее устройство оказалось не особенно сложным – ни пассажирских кают, ни запутанных переходов, одна-единственная палуба…
   В салоне, занимавшем едва ли не всю надстройку, произошли кардинальные перемены. Пассажиры все так же сидели и лежали вповалку, согнанные в центр помещения, но к ним прибавилась парочка упакованных злоумышленников. А Лаврик, грозно стоявший с автоматом наперевес так, чтобы его не мог видеть снайпер с берега – огромные окна, панорамные, ничуть не похожие на обычные иллюминаторы – порой повелительно рявкал на тех, кто, обнадеженный переменами, пытался встать. Была выполнена лишь половина работы, и никак не стоило разводить на борту парламентскую демократию с митингом в честь освобождения и полной анархией…
   В двери появился Викинг и, так же держась в простенке меж высокими окнами, жестом доложил, что в машинном отделении все обстоит в лучшем виде. Мазур столь же выразительным кивком велел ему туда вернуться, прошелся мимо сгрудившихся заложников – даже в полумраке видно было, какие удивленные у них лица. Они решительно не понимали, почему их по-прежнему держат под прицелом, если все кончилось. Стоя в картинной позе, рявкнул:
   – Внимание, дамы и господа! Майор Джонс, специальные силы армии США! Прошу оставаться на местах и сохранять спокойствие, операция еще не закончена, вам все потом объяснят!
   Присмотрелся к троице в белых форменных кителях. Этих знаков различия он не знал – мало ли на свете гражданских моряков, запоминать все цацки памяти не хватит. И выбрал среди них капитана по простейшему признаку: у него были самые широкие золотые нашивки на рукавах да вдобавок разлапистая золоченая эмблема на кителе слева, какой у других не было. Нагнулся:
   – Капитан?
   – Вот именно, сэр, – чуточку сварливо отозвался «Первый после бога», пытаясь сохранять хотя бы видимость осанистости. – Почему ваш парень по-прежнему…
   – Вам всем потом объяснят, – сказал Мазур, подпуская в речь столько американских оборотов, сколько мог. – Операция гораздо сложнее освобождения одного вашего корабля… Живо за мной!
   Капитан нехотя повиновался. Выведя его на палубу, Мазур кивком указал на лестницу вверх:
   – Идите на мостик. Сможете в одиночку поднять якорь и управлять кораблем?
   – Да, – угрюмо кивнул капитан. – У нас все по последнему слову…
   – Вот и прекрасно, – нетерпеливо сказал Мазур. – Снимайтесь с якоря и идите вдоль берега, прочь от города. В машинном – порядок, а остальное я вам потом объясню… Живо! Полный ход!
   Капитан, пожимая плечами и бормоча что-то, стал проворно взбираться в рубку. Мазур за ним не последовал – не стоило соваться под прицел, в этом вороньем гнезде он был бы как на ладони. Он хорошо знал, что такое снайперы САС – и потом, нужно было в темпе забрать пожитки…
   Он успел к люку как раз вовремя – якорная цепь дрогнула, с лязгом поползла наверх. Рывками развязывая узлы, Мазур один за другим подхватывал мешки с аквалангами, укладывал их у борта.
   Палуба под ногами чуть вздрогнула, забурлила вода под форштевнем – теплоход двинулся предписанным курсом. Не было нужды торчать у капитана над душой, если взбрыкнет, всегда успеется призвать его к повиновению…
   По борту, обращенному к открытому морю, Мазур перебежал на корму и, стоя так, чтобы его от снайперов и наблюдателей загораживала надстройка, смотрел на город – россыпь огней и мельтешащих разноцветных реклам. Дорогие увеселительные заведения, надо понимать, работали в обычном режиме. Интересно, каким будет следующий ход спецов из британского «антитеррора»? Должны же они что-то предпринять в изменившихся условиях…