Страница:
Мазуру невольно стало его жаль – в голосе незадачливого агента звучало неподдельное отчаяние и надрывная тоска, весь он, расхристанный, пьянехонький и унылый, настолько напоминал раскисшего советского интеллигента, что Мазура прошибла нешуточная ностальгия.
– Все образуется, Билли, – сказал он, похлопав по хилому плечу крепкой мужской рукой. – Ты, главное, не унывай и держись...
«Это все ваш долбанный капитализм с его волчьими законами, – подумал он покровительственно. – Ты, буржуазная душа, и представления не имеешь, насколько легче тебе было бы в Советском Союзе: пошел бы ты в профком, в партком, накатал парочку писем в министерство культуры, пожаловался бы, что бюрократы и перестраховщики затирают молодую талантливую актрису, идеологию умело вплел, где надлежит – смотришь, и дали бы твоей подопечной приличную роль. А уж ежели фильм окажется идеологически выдержанный, к великому юбилею подгаданный, – ты и не представляешь, лысый, как вам обоим стало бы хорошо...»
– Образуется, – кивнул Билли уныло. – У меня еще масса идей... «Плейбой» не помог, этот долбанный особняк с привидениями провалился – но у меня еще куча идей... Я с тобой обязательно поговорю на трезвую голову....
– Билли, я, в общем, из другого бизнеса, – мягко напомнил Мазур.
– Это ты так думаешь, Джонни. На самом деле мы все в одном бизнесе – карабкаемся, лезем, выгрызаем... – он встрепенулся, стал энергично озираться. – Ты не видел Ким?
– Где-то тут была только что, – сказал Мазур, оглядывая гомонящую толпу. – Совсем недавно.
– А этот недоносок Аугусто?
– Ты знаешь, я его тоже что-то не вижу.
– Не нравится он мне, – сообщил Билли Бат. – Не люблю, когда к Ким начинают липнуть этакие типы. Если он бизнесмен, то я – папа римский. Темнит, крутит, красавчик... Пойдем искать Ким, а? Я от нее таких стараюсь отшивать...
Он пошатнулся и ледоколом попер через толпу гостей, наступая на ноги, высматривая свою кормилицу. Мазур остался на месте. Нехорошее совпадение, подумал он. Уж если столь разные люди, как я и Билли, усматриваем в этом латинском хлыще нечто неприятное, стоит задуматься... А какое, впрочем, мне дело? Мое дело – сторона, если подумать...
«Опасность слева!» – машинально отметил он. К нему вновь направлялась та самая жаждущая лирики дамочка, что была страшна, как смертный грех, – успевшая и вовсе дойти до кондиции. Нужно было срочно принимать меры.
Мазур стал отступать вправо, – а потом молниеносным финтом скользнул за спину какого-то высоченного типа, обхаживавшего блондинку в зеленом, сменил направление, проскочил среди шумной кучки беседующих... Одним словом, классический уход нашкодившего ученика от директрисы школы, только проведенный посреди толпы.
Усмехнулся – дамочка стояла посреди зала и растерянно озиралась, ничего не в силах сообразить, потом побрела в противоположном от Мазура направлении. Порядок, срубили хвост... Он передвинулся правее, вышел из зала в длинный и веский полутемный коридор, пронизывавший правое крыло особняка. Где-то в конце, слева, есть черный ход. Пора линять с этой пьянки, ничего интересного... Тоже мне бомонд, бляха-муха! Светской жизни захотелось дураку экзотики ради...
Моментально замерев на месте, он прислушался. Из-за двери, у которой он стоял, отчетливо послышался женский вскрик – нехороший по содержанию, отчаянный, панический. Так кричат люди, когда им угрожает реальная опасность...
Реакция у него была – дай Бог каждому. В следующий миг он уже попробовал ручку и, когда она подалась, бесшумно просочился в комнату. Свет не горел, но со двора помещение достаточно озаряли разноцветные гирлянды и яркая лампа без абажура. На постели барахтались двое: черное платье, белоснежный костюм, женская ножка, обнаженная дальше некуда...
Он остановился в некотором замешательстве – черт их разберет, какие тут происходят забавы, вмешаешься – стыда не оберешься... Но женщина на постели вскрикнула вновь, и уже ясно было, что ей зажимают рот и все происходящее ей категорически не нравится. Тогда Мазур наугад провел рукой по стене, ища выключатель там, где ему и полагалось удобно располагаться. Нащупал, изучил пальцами, нажал.
Вспыхнула люстра под потолком, словно киношный прожектор, высветив не представлявшую никакой догадки сцену: красавчик Аугусто, растрепанный и решительный, все еще зажимал Кимберли рот, ее платье было в совершеннейшем беспорядке, и она решительно выдиралась, как могла. С первого взгляда стало ясно, что никакими забавами тут и не пахнет, а имеет место быть наглое и неприкрытое применение физической силы. Воодушевившись, Мазур уже не колебался, вразвалочку направился к постели, приговаривая:
– Так-так-так... Нехорошо. Неправильно, сеньор...
– Пошел вон! – рявкнул сеньор яростно.
Он поневоле ослабил хватку, и Ким проворно вывернулась, скатилась с постели, забилась в угол, обеими руками придерживая сползшее с плеч платье. Все это настолько напоминало классический эпизод из голливудского же фильма с наивной красоткой, коварным соблазнителем и явившимся вовремя хорошим парнем, пусть не кристально чистым перед законом, но с золотым сердцем, что у Мазура поневоле расплылась на лице идиотская ухмылка.
Сеньор Аугусто, взмыв с постели рассерженным котом, выразился в адрес Мазура вовсе уж неподобающе – и Мазур, тщательно выговаривая испанские слова, ответил длинной, замысловатой фразой, которой выучился в том самом южноамериканском борделе, где она была у девок в большом ходу. Культурно выражаясь, он решительно подвергал сомнению нормальную сексуальную ориентацию соперника, а также имел свое мнение касательно законности его появления на свет и морального облика родителей. Просто поразительно, сколько эмоций и предельных оскорблений было вложено в певучую кастильскую фразу...
Как и следовало ожидать, Аугусто его прекрасно понял – и, себя не помня от ярости, ринулся в атаку. Мазур хладнокровно ждал. Безо всякого труда увернулся от кулака и в секунду отвесил три отличных, полновесных плюхи – не влекущих расстройства здоровья, но болезненных и унизительных.
Он ждал, что Кимберли отчаянно завизжит – тогда голливудские штампы стали бы и вовсе затертыми, – но она молчала, натягивая платье на плечи. Ага! В полном соответствии с подозрениями Мазура на свет Божий из-под белоснежного пиджака вспорхнул револьвер – ну да, одна из бесчисленных разновидностей кольта...
Мазур вышиб его ногой, даже с некоторой скукой – все равно что на тренировке, классическая позиция, – поймал на лету и рукояткой припечатал противника, опять-таки постаравшись не покалечить, а просто причинить боль.
– Сиди здесь, – бросил он Кимберли.
Прыгнув вперед, поймал правую кисть деморализованного, тихо охавшего от боли сеньора, взял ее в надежный захват, вдавив кургузое дуло револьвера в бок, меж ребер. Сказал сквозь зубы:
– Стоять, хихо де пута! [2]Мы сейчас чинно выйдем на свежий воздух, ты понял? Дернешься – устрою свинцовое отравление организма, с места мне не сойти!
К его некоторому удивлению, пылавший злобой противник уже не дергался, замер неподвижно – иными словами, вел себя как человек, обладавший несомненным здравым рассудком и умевший гасить эмоции. Ну что ж, приятно иметь дело с толковым собеседником. Мазур легонько подтолкнул его к двери, вывел в коридор, убрал руку с револьвером под полу смокинга и процедил:
– Уговор в силе, недоносок. Дернешься – свинца наглотаешься...
Мертвой хваткой зажимая запястье – так, что оно сломалось бы к чертовой матери при активной попытке пленника освободиться, – Мазур проломился сквозь толпу гостей, лавируя ловко, синхронно увлекая за собой Аугусто, как партнершу в танго. Вывел во двор, где было чуточку потише и не так многолюдно, подтолкнул коленом пониже спины, направляя к каменной стене. Они остановились возле распахнутых ворот.
– Нехорошо, парень, – сказал Мазур наставительно. – С приличными девушками так не поступают, даже если очень хочется...
– Ты покойник, сука!
Мазур разочарованно вздохнул:
– Мой благородный сеньор, как скучно и неоригинально... Я это уже в жизни слыхивал. Не один раз. И всегда как-то обходилось.
– Смотришь, и не обойдется...
Мазур проследил направление его взгляда. Метрах в пятнадцати от них, на полпути меж домом и воротами, стояли трое – столь же латиноамериканского облика, не выглядевшие пьяными, смотревшие на них внимательно и неотрывно. Это было неспроста. Мазур извлек из-под полы револьвер и выразительно покачал им в воздухе. Троица, явно собравшаяся было вмешаться, осталась на месте.
– Похоже, это твои дружки, сволочь? – спросил Мазур. – Думаешь, помогут? Что-то я крепко сомневаюсь: они, сразу видно, битые мальчики и на рожон не лезут, соображают расклад...
Ну, а что прикажете делать дальше? Не устраивать же перестрелку, привлекая внимание полиции? Совершенно ненужная получится огласка, вовсе ни к чему...
И тут у него возникла великолепная идея – осенило, ага!
– Слушай внимательно, ты, чертов кабальеро! – сказал Мазур веско и спокойно. – Ты сейчас отсюда улетучишься вместе со своими холуями и в жизни больше не подойдешь ни к этому дому, ни к девчонке. Я понятно объясняю?
– Кто ты такой? – спросил Аугусто.
Положительно, он был уже спокоен, собран, ни следа прежней безрассудной ярости. Ох, непростая птичка к нам залетела... Мазур это печенкой чувствовал.
– Ты, приятель, мне что-то не кажешься зачуханным крестьянином с банановой плантации, – сказал Мазур. – По-моему, прекрасно понимаешь насчет сложностей и серьезностей...
– Короче!
– Можно, – сказал Мазур. – Слышал что-нибудь о частных сыскных конторах? Первоклассных, американских? Вот это мы и есть, парень. Мы, – повторил он убедительным тоном. – Уяснил? Если совсем коротко, у девчонки в Штатах есть приятель. Близкий приятель. И человек это непростой во всех смыслах. Денег у него больше, чем ты видел в своей поганой жизни. А кроме того, он ревнив, как черт, и терпеть не может, когда тянут лапы к тому, что ему принадлежит... Тебе объяснять дальше, или уже понял?
– Допустим...
– Гляди-ка, а ты, точно, не дурак! – сказал Мазур. – Там, в зале, среди этой пьяной шоблы, полдюжины моих парней. Стоит мне свистнуть... – он сделал многозначительную паузу. – Будут здесь в секунду. И заметь, в нашем с тобой положении есть нешуточные отличия. Мы – респектабельные частные детективы, официально работающие на крайне серьезного, еще более респектабельного клиента. А ты – поганый паршивец, который пытался изнасиловать знаменитую киноактрису самым наглым образом...
– Знаменитость, ага! – ощерился Аугусто. – Парочка фильмов и голые титьки в «Плейбое»...
– А что, это меняет дело? – усмехнулся Мазур. – Насиловать никого нельзя, – сказал он морализаторским тоном. – Ни звезд, ни тех, кто известен значительно менее... Короче говоря, у меня есть дурная привычка – исправно отрабатывать немалые денежки и оправдывать доверие клиента. Я, как уже подчеркивалось, человек респектабельный. Мои мальчики не будут устраивать с твоими пошлую драку. Мы попросту высвистим местных копов и сдадим им всю вашу банду – с соответствующими комментариями. У моего клиента достаточно денег, связей и влияния, чтобы брякнуть здешнему министру внутренних дел и поднять его хоть с постели, хоть с унитаза. Вы все сгниете в местной каталажке, не сойти мне с этого места... Я тебе все сказал. Будут с твоей стороны возражения? Или вы тихонечко отсюда уберетесь, не доводя события до крайности? Соображай в темпе.
Не прошло и пары секунд, как Аугусто сказал почти спокойно:
– Отпусти руку и отдай пушку.
– Первое – пожалуйста, – сказал Мазур, разжимая пальцы. – А насчет второго – извини, не получится. Оставлю на память о нашем знакомстве. Ты себе еще раздобудешь без всяких хлопот, ты парень пронырливый, сразу видно... Ну?
Он отступил на пару шагов, чтобы держать в поле зрения и Аугусто, и его дружков – и моментально отреагировать по обстоятельствам. Все зависит от того, насколько далеко эти типы готовы зайти – и готовы ли иметь дело с местной полицией...
Оказалось, у них нет ни малейшего желания бодаться с законом и порядком, пусть даже кукольным пасагуанским. Аугусто что-то крикнул своим, резким командным голосом, и вся троица, без малейшего возражения или замешательства, гуськом потянулась вслед за ним в ворота мимо посторонившегося Мазура – разве что один за другим одаряли его злыми многозначительными взглядами. Стоя в воротах, Мазур видел, как они спустились с холма, как вспыхнули фары стоявшего у подножия микроавтобуса, и он уехал, по пути высветив фарами потухшие окна домика, где квартировала команда Мазура.
И облегченно вздохнул – обошлось без драки, превратившей бы вечеринку в полное и законченное подобие советской танцплощадки. Любопытная информация к размышлению, господа. Ребятки неглупые, хваткие, опасные... но категорически не хотят связываться с местной полицией. Кто такие, интересно?
Направляясь обратно к дому, Мазур подумал, чуточку подсмеиваясь над собой: ну, вот и завершилась мелодрама, как ей и надлежит по всем законам. Совершил доброе дело, как заправский скаут, надо же. Вот наступит последний в нашем мире трибунал, и спросит Бог Господь: «А что ты вообще полезного сделал в жизни, ихтиандр этакий, кроме как резать людей на всех географических широтах?» Вот тогда можно смело взять под козырек и ответить: «Ваше высокопревосходительство, товарищ Бог! Было дело, спас однажды девушку от похотливого кобеля, вознамерившегося... Прошу учесть как смягчающее обстоятельство!» Вдруг да зачтется... Но на будущее – надо, пожалуй, держаться подальше от этого домика, чтобы не влипнуть в очередные непонятности...
Ради интереса он все же заглянул в ту комнату – Ким оказалась на месте, сидела, уже приведя себя в совершеннейший порядок, в огромном старинном кресле с резной спинкой, с видом задумчивым и печальным. Судя по всему, это была ее спальня: огромная старомодная постель размером с авианосец, из какого-то темного дерева, и ворох современного белья.
Рядом с ней на столике стояла бутылка неплохого виски, и Мазур налил себе без особенных церемоний, сел напротив, спросил с любопытством:
– Интересно, а как бы отреагировал на подобные забавы твой папа, суровый морской волк?
Она слабо усмехнулась:
– Обычно такой затрещиной угощал, что до вечера затылок болел…
– Значит, ты получила должное высокоморальное воспитание, – сказал Мазур. – Чего ж дома не сиделось?
Она вскинула глаза, красивые и дерзкие:
– А почему тебе не сиделось в своей Австралии? У каждого должен быть свой золотой галеон... Я же не думала ничего такого, он набросился, подонок, совершенно неожиданно...
– Вот тебе изнанка голливудской славы, – сказал Мазур. – Обезумевшие от страсти поклонники...
– Какая там слава! – безнадежно махнула она рукой. – Так, пустяки. Будь у меня настоящая слава, я и жила бы иначе и уж ни за что не лезла бы в эту развалюху с привидениями... Знаешь, такое впечатление, будто здесь и в самом деле что-то сквозит по ночам... Выть хочется от такой развалюхи! Но Билли твердит, что это поможет и будет толк...
Мазур не стал ей объяснять, что Билли давно уже признался, что свалял дурака, и никакой пользы не предвидится. В спальню долетали слабые отголоски раскрутившегося на всю катушку веселья, ничуть не омраченного отсутствием хозяйки, о которой, есть подозрение, разгулявшиеся гости уже напрочь забыли. Отсюда, с холма, Мазур видел свой домик – на кухне теплился огонек. Интересно, кто это там полуночничает? То ли Мозговитый обдумывает в ночной тиши очередной политически правильный донос, то ли Лаврик – очередные наполеоновские планы...
– Он ушел?
– Еще как, – сказал Мазур. – Будь спокойна, я с ним поговорил как следует, черта с два вернется. Есть у меня способность мягко и ненавязчиво убеждать людей... Что ты ухмыляешься?
– Бог ты мой! – сказала Кимберли уже ничуть не подавленно. – Все было до того похоже на сцену из фильма...
– Хочешь сказать, мне следовало уйти и оставить тебя с этим паршивцем?
– Ничего подобного. Но сцена и в самом деле банальнейшая...
– А что делать? – пожал плечами Мазур. – У меня есть страшное подозрение, что фильмы все же берут начало в жизни. Правда, ты меня жестоко разочаровала...
– Я?! – она уставилась с неподдельным изумлением. – Как это?
– Я, как и тысячи простых смертных, полагал, что кинозвезды – это... Нечто... – он изобразил руками какие-то сложные фигуры, точного смысла которых и сам не понимал. – Нечто неземное, феерическое, не имеющее отношения к простой и грубой реальности. А передо мной сидит самая обыкновенная девочка, заплаканная и…
– И вовсе я не заплаканная!
– Да, пожалуй, это я прибавил для красоты...
– И вообще, я сама могла ему как следует врезать, просто растерялась чуточку, даже не сообразила, что можно царапаться. Отец меня немного учил драться... А ты, правда, не видел ни одного моего фильма?
– Я и «Плейбоя» не видел, – сказал Мазур. – О чем сейчас начинаю сожалеть.
– У Билли их куча с собой, иди, возьми и созерцай где-нибудь в пустой комнате...
– Я же не извращенец, – фыркнул Мазур. – Оригинал, сдается мне, лицезреть гораздо приятнее...
«Сваливать надо отсюда к чертовой матери, вот что, – подумал он сердито. – Пока еще есть возможность, пока коготок не увяз. А если она все же оттуда? Сколько их, таких, было в жизни – клятая Наташка Пушкина не первая, отнюдь... Сваливать отсюда, наплевав на те перспективы, что устроили бы Лаврика... Пусть сам разрабатывает, если ему охота...»
Содрогаясь от мучительной раздвоенности помыслов, он все же плюхнул тонкий стакан на столик и встал.
– Эй! – воскликнула Кимберли. – Ты куда это?
Мазур посмотрел на нее сверху вниз и сказал чистейшую правду:
– Если я сейчас не уйду, тебе придется кусаться и царапаться...
Кимберли, не глядя, отставила стакан, едва не промахнувшись мимо столика, встала, придвинулась вплотную и, глядя снизу вверх с подначивающей улыбкой, спросила:
– А почему ты решил, дубина австралийская, что я буду кусаться?
Положила ему руки на шею, закинула голову, зажмурилась – так что грех не поцеловать ее как следует, чтобы дыхание перехватило. Замысел был приведен в исполнение немедленно – а там и платье сползло с плеч, а там и свет погас, и томный вздох в ухо, когда тела слились, и первое движение под довольный стон...
...Мазур достаточно пожил на белом свете, чтобы уяснить: самое трудное в таких вот ситуациях – убраться поутру естественно и непринужденно, без малейшего душевного неудобства для себя и случайной подруги. Трезвым прохладным утром, надобно вам сказать, если сами этого не знаете, оборачивается по-всякому – свободно может оказаться, подруга, протрезвев, начнет сожалеть и обо всех вольностях, что позволяла ночью с собой проделывать, и о том, что вообще не выперла вас вчера к чертовой матери...
«Все-таки Голливуд, – сказал он себе, осторожненько примериваясь, как лучше всего выскользнуть из объятий безмятежно дрыхнувшей Кимберли, не потревожив ее. – Фабрика грез, фирма... Интересно, были ли в люстре фотокамеры, а в спинке кровати – микрофоны? Что, если в соседней комнате какая-нибудь циничная сука уже вдумчиво изучает пленки и аудиозаписи? А Билли Бат – вовсе не жалкий неудачник, а ловкий, целеустремленный, профессиональный мальчик из Лэнгли? Что, собственно, в этой гипотезе невероятного для познавшего циничную изнанку жизни человека?»
За окном уже наблюдался рассвет, оттуда струилась утренняя свежесть, а небо, насколько мог рассмотреть Мазур из постели, вновь стало лазурным – собирался-собирался шторм, да так и прокатился мимо. Пожалуй, придется работать, поскольку сегодняшняя ночь в глазах начальства далекого никак не может считаться уважительной причиной для выходного...
Двигаясь бесшумно, он уже опустил одну ногу на пол.
– Убегаешь? – спросила Кимберли, безмятежно потягиваясь. – А как же бедная, скромная дочь капитана?
Присев на краешек необъятной постели, Мазур присмотрелся. Капитанская дочка улыбалась мечтательно, умиротворенно. Ничуть не походило, будто она о чем-то сожалеет.
– Деликатный я человек, – сказал Мазур. – Подумал вдруг, что ты о чем-нибудь сожалеть начнешь...
– Да ну тебя! Иди лучше сюда.
Повторилось – по-утреннему расслабленно, сонно, без особых придумок, но долго, до полной опустошенности. «Может, и нет никаких камер? – подумал Мазур с надеждой. – Не могут же они торчать из каждого угла?»
– Это было замечательно, – сказала Кимберли, прижимаясь щекой к его щеке. – А знал бы ты, каково тут ночью лежать одной и слушать, как в коридоре что-то поскрипывает...
– Ах, вот оно что, – сказал Мазур печально. – А я-то, простая душа... Думал, ты влюбилась и потеряла голову – а тебе всего-то и нужно было от ночных страхов спастись...
– Джонни, ты скотина! Ну зачем нести эту чушь? Мы просто подружились, вот и все... Это вовсе не значит, будто я... Ты что, в самом деле мечтаешь о возвышенной все сжигающей любви?
– А как же, – сказал Мазур. – Всю жизнь мечтал, чтобы, когда я ухожу в море, на берегу стояла и лила слезы девушка вроде тебя – трепетная, любящая...
Ловко выскользнув из его объятий, Кимберли наклонилась над ним и заглянула в лицо с необычно серьезным выражением лица. И протянула с расстановочкой:
– Джонни, а ты ведь в самом деле этого подсознательно хочешь...
– Ерунда.
– Хочешь-хочешь... У тебя печальные глаза.
– У тебя, между прочим, тоже.
– По другим поводам, – вздохнула она, вновь укладываясь и закидывая себе на шею его руку. – Я, честно тебе скажу, откровенно боюсь всех этих... чувств. Когда начинаются чувства, нечего ждать нормальной жизни и карьеры. Это не цинизм и не черствость, а опыт...
«Мои аплодисменты, – печально подумал Мазур. – Еще один человек нормально искалечен профессией – добротно, качественно. Как я – своей. Как все – своей. Значит, далеко пойдет девочка...»
– Поэтому договоримся не усложнять, ладно? – сказала она, потершись щекой. – Мы подружились, нам хорошо... Разве мало?
– Вполне достаточно, – сказал Мазур. – Ты умница. И мне отчего-то кажется, что ты еще высоконько взлетишь. А я, глядя на афиши, буду думать: черт побери, неужели я когда-то был с этой девочкой в одной постели? И если по старой памяти захочу с тобой выпить стаканчик, меня в шею вытолкает охрана...
– Вот уж нет, Джонни Марич, – сказала она с комичной серьезностью. Плохо ты знаешь девушек с юга... В особенности девушек с морского побережья. Мы, знаешь ли, никогда не забываем ни добро, ни зло. Если придешь по старой памяти выпить стаканчик, будь уверен, ты его выпьешь...
– Один-единственный?
– Сколько захочешь. Точно тебе говорю.
– Когда-нибудь поймаю на слове, – сказал Мазур, старательно следя, чтобы в голосе не было ни насмешки, ни недоверия. – Так и передай твоему дворецкому, когда он у тебя будет.
– Обязательно... Давай дрыхнуть? Ты меня так хорошо умотал, что глаза слипаются...
– Дрыхни, золото, – сказал Мазур, деликатно высвобождаясь. – Тебе проще. А мне сегодня переться к техническому инспектору, а к полудню – в управление порта. И, хоть тресни, нужно выходить в море.
– Жалко... Но вечером ты придешь?
– Непременно, – сказал он, разыскивая по всей комнате принадлежности вечернего наряда образцового джентльмена. – Хорошо бы с той самой бочкой золота, но это уж как повезет...
Обернулся от порога – она уже задремывала вворохе простыней, лениво помахала ладошкой и тут же уронила руку, прикрыла глаза. И ведь ни малейших усилий не прилагала, не позировала – но волосы так красиво разметались, такая она была приятная, что Мазуру стало не по-человечески грустно – как-никак это была не его жизнь, чужая. И он побыстрее вышел.
Глава третья
– Все образуется, Билли, – сказал он, похлопав по хилому плечу крепкой мужской рукой. – Ты, главное, не унывай и держись...
«Это все ваш долбанный капитализм с его волчьими законами, – подумал он покровительственно. – Ты, буржуазная душа, и представления не имеешь, насколько легче тебе было бы в Советском Союзе: пошел бы ты в профком, в партком, накатал парочку писем в министерство культуры, пожаловался бы, что бюрократы и перестраховщики затирают молодую талантливую актрису, идеологию умело вплел, где надлежит – смотришь, и дали бы твоей подопечной приличную роль. А уж ежели фильм окажется идеологически выдержанный, к великому юбилею подгаданный, – ты и не представляешь, лысый, как вам обоим стало бы хорошо...»
– Образуется, – кивнул Билли уныло. – У меня еще масса идей... «Плейбой» не помог, этот долбанный особняк с привидениями провалился – но у меня еще куча идей... Я с тобой обязательно поговорю на трезвую голову....
– Билли, я, в общем, из другого бизнеса, – мягко напомнил Мазур.
– Это ты так думаешь, Джонни. На самом деле мы все в одном бизнесе – карабкаемся, лезем, выгрызаем... – он встрепенулся, стал энергично озираться. – Ты не видел Ким?
– Где-то тут была только что, – сказал Мазур, оглядывая гомонящую толпу. – Совсем недавно.
– А этот недоносок Аугусто?
– Ты знаешь, я его тоже что-то не вижу.
– Не нравится он мне, – сообщил Билли Бат. – Не люблю, когда к Ким начинают липнуть этакие типы. Если он бизнесмен, то я – папа римский. Темнит, крутит, красавчик... Пойдем искать Ким, а? Я от нее таких стараюсь отшивать...
Он пошатнулся и ледоколом попер через толпу гостей, наступая на ноги, высматривая свою кормилицу. Мазур остался на месте. Нехорошее совпадение, подумал он. Уж если столь разные люди, как я и Билли, усматриваем в этом латинском хлыще нечто неприятное, стоит задуматься... А какое, впрочем, мне дело? Мое дело – сторона, если подумать...
«Опасность слева!» – машинально отметил он. К нему вновь направлялась та самая жаждущая лирики дамочка, что была страшна, как смертный грех, – успевшая и вовсе дойти до кондиции. Нужно было срочно принимать меры.
Мазур стал отступать вправо, – а потом молниеносным финтом скользнул за спину какого-то высоченного типа, обхаживавшего блондинку в зеленом, сменил направление, проскочил среди шумной кучки беседующих... Одним словом, классический уход нашкодившего ученика от директрисы школы, только проведенный посреди толпы.
Усмехнулся – дамочка стояла посреди зала и растерянно озиралась, ничего не в силах сообразить, потом побрела в противоположном от Мазура направлении. Порядок, срубили хвост... Он передвинулся правее, вышел из зала в длинный и веский полутемный коридор, пронизывавший правое крыло особняка. Где-то в конце, слева, есть черный ход. Пора линять с этой пьянки, ничего интересного... Тоже мне бомонд, бляха-муха! Светской жизни захотелось дураку экзотики ради...
Моментально замерев на месте, он прислушался. Из-за двери, у которой он стоял, отчетливо послышался женский вскрик – нехороший по содержанию, отчаянный, панический. Так кричат люди, когда им угрожает реальная опасность...
Реакция у него была – дай Бог каждому. В следующий миг он уже попробовал ручку и, когда она подалась, бесшумно просочился в комнату. Свет не горел, но со двора помещение достаточно озаряли разноцветные гирлянды и яркая лампа без абажура. На постели барахтались двое: черное платье, белоснежный костюм, женская ножка, обнаженная дальше некуда...
Он остановился в некотором замешательстве – черт их разберет, какие тут происходят забавы, вмешаешься – стыда не оберешься... Но женщина на постели вскрикнула вновь, и уже ясно было, что ей зажимают рот и все происходящее ей категорически не нравится. Тогда Мазур наугад провел рукой по стене, ища выключатель там, где ему и полагалось удобно располагаться. Нащупал, изучил пальцами, нажал.
Вспыхнула люстра под потолком, словно киношный прожектор, высветив не представлявшую никакой догадки сцену: красавчик Аугусто, растрепанный и решительный, все еще зажимал Кимберли рот, ее платье было в совершеннейшем беспорядке, и она решительно выдиралась, как могла. С первого взгляда стало ясно, что никакими забавами тут и не пахнет, а имеет место быть наглое и неприкрытое применение физической силы. Воодушевившись, Мазур уже не колебался, вразвалочку направился к постели, приговаривая:
– Так-так-так... Нехорошо. Неправильно, сеньор...
– Пошел вон! – рявкнул сеньор яростно.
Он поневоле ослабил хватку, и Ким проворно вывернулась, скатилась с постели, забилась в угол, обеими руками придерживая сползшее с плеч платье. Все это настолько напоминало классический эпизод из голливудского же фильма с наивной красоткой, коварным соблазнителем и явившимся вовремя хорошим парнем, пусть не кристально чистым перед законом, но с золотым сердцем, что у Мазура поневоле расплылась на лице идиотская ухмылка.
Сеньор Аугусто, взмыв с постели рассерженным котом, выразился в адрес Мазура вовсе уж неподобающе – и Мазур, тщательно выговаривая испанские слова, ответил длинной, замысловатой фразой, которой выучился в том самом южноамериканском борделе, где она была у девок в большом ходу. Культурно выражаясь, он решительно подвергал сомнению нормальную сексуальную ориентацию соперника, а также имел свое мнение касательно законности его появления на свет и морального облика родителей. Просто поразительно, сколько эмоций и предельных оскорблений было вложено в певучую кастильскую фразу...
Как и следовало ожидать, Аугусто его прекрасно понял – и, себя не помня от ярости, ринулся в атаку. Мазур хладнокровно ждал. Безо всякого труда увернулся от кулака и в секунду отвесил три отличных, полновесных плюхи – не влекущих расстройства здоровья, но болезненных и унизительных.
Он ждал, что Кимберли отчаянно завизжит – тогда голливудские штампы стали бы и вовсе затертыми, – но она молчала, натягивая платье на плечи. Ага! В полном соответствии с подозрениями Мазура на свет Божий из-под белоснежного пиджака вспорхнул револьвер – ну да, одна из бесчисленных разновидностей кольта...
Мазур вышиб его ногой, даже с некоторой скукой – все равно что на тренировке, классическая позиция, – поймал на лету и рукояткой припечатал противника, опять-таки постаравшись не покалечить, а просто причинить боль.
– Сиди здесь, – бросил он Кимберли.
Прыгнув вперед, поймал правую кисть деморализованного, тихо охавшего от боли сеньора, взял ее в надежный захват, вдавив кургузое дуло револьвера в бок, меж ребер. Сказал сквозь зубы:
– Стоять, хихо де пута! [2]Мы сейчас чинно выйдем на свежий воздух, ты понял? Дернешься – устрою свинцовое отравление организма, с места мне не сойти!
К его некоторому удивлению, пылавший злобой противник уже не дергался, замер неподвижно – иными словами, вел себя как человек, обладавший несомненным здравым рассудком и умевший гасить эмоции. Ну что ж, приятно иметь дело с толковым собеседником. Мазур легонько подтолкнул его к двери, вывел в коридор, убрал руку с револьвером под полу смокинга и процедил:
– Уговор в силе, недоносок. Дернешься – свинца наглотаешься...
Мертвой хваткой зажимая запястье – так, что оно сломалось бы к чертовой матери при активной попытке пленника освободиться, – Мазур проломился сквозь толпу гостей, лавируя ловко, синхронно увлекая за собой Аугусто, как партнершу в танго. Вывел во двор, где было чуточку потише и не так многолюдно, подтолкнул коленом пониже спины, направляя к каменной стене. Они остановились возле распахнутых ворот.
– Нехорошо, парень, – сказал Мазур наставительно. – С приличными девушками так не поступают, даже если очень хочется...
– Ты покойник, сука!
Мазур разочарованно вздохнул:
– Мой благородный сеньор, как скучно и неоригинально... Я это уже в жизни слыхивал. Не один раз. И всегда как-то обходилось.
– Смотришь, и не обойдется...
Мазур проследил направление его взгляда. Метрах в пятнадцати от них, на полпути меж домом и воротами, стояли трое – столь же латиноамериканского облика, не выглядевшие пьяными, смотревшие на них внимательно и неотрывно. Это было неспроста. Мазур извлек из-под полы револьвер и выразительно покачал им в воздухе. Троица, явно собравшаяся было вмешаться, осталась на месте.
– Похоже, это твои дружки, сволочь? – спросил Мазур. – Думаешь, помогут? Что-то я крепко сомневаюсь: они, сразу видно, битые мальчики и на рожон не лезут, соображают расклад...
Ну, а что прикажете делать дальше? Не устраивать же перестрелку, привлекая внимание полиции? Совершенно ненужная получится огласка, вовсе ни к чему...
И тут у него возникла великолепная идея – осенило, ага!
– Слушай внимательно, ты, чертов кабальеро! – сказал Мазур веско и спокойно. – Ты сейчас отсюда улетучишься вместе со своими холуями и в жизни больше не подойдешь ни к этому дому, ни к девчонке. Я понятно объясняю?
– Кто ты такой? – спросил Аугусто.
Положительно, он был уже спокоен, собран, ни следа прежней безрассудной ярости. Ох, непростая птичка к нам залетела... Мазур это печенкой чувствовал.
– Ты, приятель, мне что-то не кажешься зачуханным крестьянином с банановой плантации, – сказал Мазур. – По-моему, прекрасно понимаешь насчет сложностей и серьезностей...
– Короче!
– Можно, – сказал Мазур. – Слышал что-нибудь о частных сыскных конторах? Первоклассных, американских? Вот это мы и есть, парень. Мы, – повторил он убедительным тоном. – Уяснил? Если совсем коротко, у девчонки в Штатах есть приятель. Близкий приятель. И человек это непростой во всех смыслах. Денег у него больше, чем ты видел в своей поганой жизни. А кроме того, он ревнив, как черт, и терпеть не может, когда тянут лапы к тому, что ему принадлежит... Тебе объяснять дальше, или уже понял?
– Допустим...
– Гляди-ка, а ты, точно, не дурак! – сказал Мазур. – Там, в зале, среди этой пьяной шоблы, полдюжины моих парней. Стоит мне свистнуть... – он сделал многозначительную паузу. – Будут здесь в секунду. И заметь, в нашем с тобой положении есть нешуточные отличия. Мы – респектабельные частные детективы, официально работающие на крайне серьезного, еще более респектабельного клиента. А ты – поганый паршивец, который пытался изнасиловать знаменитую киноактрису самым наглым образом...
– Знаменитость, ага! – ощерился Аугусто. – Парочка фильмов и голые титьки в «Плейбое»...
– А что, это меняет дело? – усмехнулся Мазур. – Насиловать никого нельзя, – сказал он морализаторским тоном. – Ни звезд, ни тех, кто известен значительно менее... Короче говоря, у меня есть дурная привычка – исправно отрабатывать немалые денежки и оправдывать доверие клиента. Я, как уже подчеркивалось, человек респектабельный. Мои мальчики не будут устраивать с твоими пошлую драку. Мы попросту высвистим местных копов и сдадим им всю вашу банду – с соответствующими комментариями. У моего клиента достаточно денег, связей и влияния, чтобы брякнуть здешнему министру внутренних дел и поднять его хоть с постели, хоть с унитаза. Вы все сгниете в местной каталажке, не сойти мне с этого места... Я тебе все сказал. Будут с твоей стороны возражения? Или вы тихонечко отсюда уберетесь, не доводя события до крайности? Соображай в темпе.
Не прошло и пары секунд, как Аугусто сказал почти спокойно:
– Отпусти руку и отдай пушку.
– Первое – пожалуйста, – сказал Мазур, разжимая пальцы. – А насчет второго – извини, не получится. Оставлю на память о нашем знакомстве. Ты себе еще раздобудешь без всяких хлопот, ты парень пронырливый, сразу видно... Ну?
Он отступил на пару шагов, чтобы держать в поле зрения и Аугусто, и его дружков – и моментально отреагировать по обстоятельствам. Все зависит от того, насколько далеко эти типы готовы зайти – и готовы ли иметь дело с местной полицией...
Оказалось, у них нет ни малейшего желания бодаться с законом и порядком, пусть даже кукольным пасагуанским. Аугусто что-то крикнул своим, резким командным голосом, и вся троица, без малейшего возражения или замешательства, гуськом потянулась вслед за ним в ворота мимо посторонившегося Мазура – разве что один за другим одаряли его злыми многозначительными взглядами. Стоя в воротах, Мазур видел, как они спустились с холма, как вспыхнули фары стоявшего у подножия микроавтобуса, и он уехал, по пути высветив фарами потухшие окна домика, где квартировала команда Мазура.
И облегченно вздохнул – обошлось без драки, превратившей бы вечеринку в полное и законченное подобие советской танцплощадки. Любопытная информация к размышлению, господа. Ребятки неглупые, хваткие, опасные... но категорически не хотят связываться с местной полицией. Кто такие, интересно?
Направляясь обратно к дому, Мазур подумал, чуточку подсмеиваясь над собой: ну, вот и завершилась мелодрама, как ей и надлежит по всем законам. Совершил доброе дело, как заправский скаут, надо же. Вот наступит последний в нашем мире трибунал, и спросит Бог Господь: «А что ты вообще полезного сделал в жизни, ихтиандр этакий, кроме как резать людей на всех географических широтах?» Вот тогда можно смело взять под козырек и ответить: «Ваше высокопревосходительство, товарищ Бог! Было дело, спас однажды девушку от похотливого кобеля, вознамерившегося... Прошу учесть как смягчающее обстоятельство!» Вдруг да зачтется... Но на будущее – надо, пожалуй, держаться подальше от этого домика, чтобы не влипнуть в очередные непонятности...
Ради интереса он все же заглянул в ту комнату – Ким оказалась на месте, сидела, уже приведя себя в совершеннейший порядок, в огромном старинном кресле с резной спинкой, с видом задумчивым и печальным. Судя по всему, это была ее спальня: огромная старомодная постель размером с авианосец, из какого-то темного дерева, и ворох современного белья.
Рядом с ней на столике стояла бутылка неплохого виски, и Мазур налил себе без особенных церемоний, сел напротив, спросил с любопытством:
– Интересно, а как бы отреагировал на подобные забавы твой папа, суровый морской волк?
Она слабо усмехнулась:
– Обычно такой затрещиной угощал, что до вечера затылок болел…
– Значит, ты получила должное высокоморальное воспитание, – сказал Мазур. – Чего ж дома не сиделось?
Она вскинула глаза, красивые и дерзкие:
– А почему тебе не сиделось в своей Австралии? У каждого должен быть свой золотой галеон... Я же не думала ничего такого, он набросился, подонок, совершенно неожиданно...
– Вот тебе изнанка голливудской славы, – сказал Мазур. – Обезумевшие от страсти поклонники...
– Какая там слава! – безнадежно махнула она рукой. – Так, пустяки. Будь у меня настоящая слава, я и жила бы иначе и уж ни за что не лезла бы в эту развалюху с привидениями... Знаешь, такое впечатление, будто здесь и в самом деле что-то сквозит по ночам... Выть хочется от такой развалюхи! Но Билли твердит, что это поможет и будет толк...
Мазур не стал ей объяснять, что Билли давно уже признался, что свалял дурака, и никакой пользы не предвидится. В спальню долетали слабые отголоски раскрутившегося на всю катушку веселья, ничуть не омраченного отсутствием хозяйки, о которой, есть подозрение, разгулявшиеся гости уже напрочь забыли. Отсюда, с холма, Мазур видел свой домик – на кухне теплился огонек. Интересно, кто это там полуночничает? То ли Мозговитый обдумывает в ночной тиши очередной политически правильный донос, то ли Лаврик – очередные наполеоновские планы...
– Он ушел?
– Еще как, – сказал Мазур. – Будь спокойна, я с ним поговорил как следует, черта с два вернется. Есть у меня способность мягко и ненавязчиво убеждать людей... Что ты ухмыляешься?
– Бог ты мой! – сказала Кимберли уже ничуть не подавленно. – Все было до того похоже на сцену из фильма...
– Хочешь сказать, мне следовало уйти и оставить тебя с этим паршивцем?
– Ничего подобного. Но сцена и в самом деле банальнейшая...
– А что делать? – пожал плечами Мазур. – У меня есть страшное подозрение, что фильмы все же берут начало в жизни. Правда, ты меня жестоко разочаровала...
– Я?! – она уставилась с неподдельным изумлением. – Как это?
– Я, как и тысячи простых смертных, полагал, что кинозвезды – это... Нечто... – он изобразил руками какие-то сложные фигуры, точного смысла которых и сам не понимал. – Нечто неземное, феерическое, не имеющее отношения к простой и грубой реальности. А передо мной сидит самая обыкновенная девочка, заплаканная и…
– И вовсе я не заплаканная!
– Да, пожалуй, это я прибавил для красоты...
– И вообще, я сама могла ему как следует врезать, просто растерялась чуточку, даже не сообразила, что можно царапаться. Отец меня немного учил драться... А ты, правда, не видел ни одного моего фильма?
– Я и «Плейбоя» не видел, – сказал Мазур. – О чем сейчас начинаю сожалеть.
– У Билли их куча с собой, иди, возьми и созерцай где-нибудь в пустой комнате...
– Я же не извращенец, – фыркнул Мазур. – Оригинал, сдается мне, лицезреть гораздо приятнее...
«Сваливать надо отсюда к чертовой матери, вот что, – подумал он сердито. – Пока еще есть возможность, пока коготок не увяз. А если она все же оттуда? Сколько их, таких, было в жизни – клятая Наташка Пушкина не первая, отнюдь... Сваливать отсюда, наплевав на те перспективы, что устроили бы Лаврика... Пусть сам разрабатывает, если ему охота...»
Содрогаясь от мучительной раздвоенности помыслов, он все же плюхнул тонкий стакан на столик и встал.
– Эй! – воскликнула Кимберли. – Ты куда это?
Мазур посмотрел на нее сверху вниз и сказал чистейшую правду:
– Если я сейчас не уйду, тебе придется кусаться и царапаться...
Кимберли, не глядя, отставила стакан, едва не промахнувшись мимо столика, встала, придвинулась вплотную и, глядя снизу вверх с подначивающей улыбкой, спросила:
– А почему ты решил, дубина австралийская, что я буду кусаться?
Положила ему руки на шею, закинула голову, зажмурилась – так что грех не поцеловать ее как следует, чтобы дыхание перехватило. Замысел был приведен в исполнение немедленно – а там и платье сползло с плеч, а там и свет погас, и томный вздох в ухо, когда тела слились, и первое движение под довольный стон...
...Мазур достаточно пожил на белом свете, чтобы уяснить: самое трудное в таких вот ситуациях – убраться поутру естественно и непринужденно, без малейшего душевного неудобства для себя и случайной подруги. Трезвым прохладным утром, надобно вам сказать, если сами этого не знаете, оборачивается по-всякому – свободно может оказаться, подруга, протрезвев, начнет сожалеть и обо всех вольностях, что позволяла ночью с собой проделывать, и о том, что вообще не выперла вас вчера к чертовой матери...
«Все-таки Голливуд, – сказал он себе, осторожненько примериваясь, как лучше всего выскользнуть из объятий безмятежно дрыхнувшей Кимберли, не потревожив ее. – Фабрика грез, фирма... Интересно, были ли в люстре фотокамеры, а в спинке кровати – микрофоны? Что, если в соседней комнате какая-нибудь циничная сука уже вдумчиво изучает пленки и аудиозаписи? А Билли Бат – вовсе не жалкий неудачник, а ловкий, целеустремленный, профессиональный мальчик из Лэнгли? Что, собственно, в этой гипотезе невероятного для познавшего циничную изнанку жизни человека?»
За окном уже наблюдался рассвет, оттуда струилась утренняя свежесть, а небо, насколько мог рассмотреть Мазур из постели, вновь стало лазурным – собирался-собирался шторм, да так и прокатился мимо. Пожалуй, придется работать, поскольку сегодняшняя ночь в глазах начальства далекого никак не может считаться уважительной причиной для выходного...
Двигаясь бесшумно, он уже опустил одну ногу на пол.
– Убегаешь? – спросила Кимберли, безмятежно потягиваясь. – А как же бедная, скромная дочь капитана?
Присев на краешек необъятной постели, Мазур присмотрелся. Капитанская дочка улыбалась мечтательно, умиротворенно. Ничуть не походило, будто она о чем-то сожалеет.
– Деликатный я человек, – сказал Мазур. – Подумал вдруг, что ты о чем-нибудь сожалеть начнешь...
– Да ну тебя! Иди лучше сюда.
Повторилось – по-утреннему расслабленно, сонно, без особых придумок, но долго, до полной опустошенности. «Может, и нет никаких камер? – подумал Мазур с надеждой. – Не могут же они торчать из каждого угла?»
– Это было замечательно, – сказала Кимберли, прижимаясь щекой к его щеке. – А знал бы ты, каково тут ночью лежать одной и слушать, как в коридоре что-то поскрипывает...
– Ах, вот оно что, – сказал Мазур печально. – А я-то, простая душа... Думал, ты влюбилась и потеряла голову – а тебе всего-то и нужно было от ночных страхов спастись...
– Джонни, ты скотина! Ну зачем нести эту чушь? Мы просто подружились, вот и все... Это вовсе не значит, будто я... Ты что, в самом деле мечтаешь о возвышенной все сжигающей любви?
– А как же, – сказал Мазур. – Всю жизнь мечтал, чтобы, когда я ухожу в море, на берегу стояла и лила слезы девушка вроде тебя – трепетная, любящая...
Ловко выскользнув из его объятий, Кимберли наклонилась над ним и заглянула в лицо с необычно серьезным выражением лица. И протянула с расстановочкой:
– Джонни, а ты ведь в самом деле этого подсознательно хочешь...
– Ерунда.
– Хочешь-хочешь... У тебя печальные глаза.
– У тебя, между прочим, тоже.
– По другим поводам, – вздохнула она, вновь укладываясь и закидывая себе на шею его руку. – Я, честно тебе скажу, откровенно боюсь всех этих... чувств. Когда начинаются чувства, нечего ждать нормальной жизни и карьеры. Это не цинизм и не черствость, а опыт...
«Мои аплодисменты, – печально подумал Мазур. – Еще один человек нормально искалечен профессией – добротно, качественно. Как я – своей. Как все – своей. Значит, далеко пойдет девочка...»
– Поэтому договоримся не усложнять, ладно? – сказала она, потершись щекой. – Мы подружились, нам хорошо... Разве мало?
– Вполне достаточно, – сказал Мазур. – Ты умница. И мне отчего-то кажется, что ты еще высоконько взлетишь. А я, глядя на афиши, буду думать: черт побери, неужели я когда-то был с этой девочкой в одной постели? И если по старой памяти захочу с тобой выпить стаканчик, меня в шею вытолкает охрана...
– Вот уж нет, Джонни Марич, – сказала она с комичной серьезностью. Плохо ты знаешь девушек с юга... В особенности девушек с морского побережья. Мы, знаешь ли, никогда не забываем ни добро, ни зло. Если придешь по старой памяти выпить стаканчик, будь уверен, ты его выпьешь...
– Один-единственный?
– Сколько захочешь. Точно тебе говорю.
– Когда-нибудь поймаю на слове, – сказал Мазур, старательно следя, чтобы в голосе не было ни насмешки, ни недоверия. – Так и передай твоему дворецкому, когда он у тебя будет.
– Обязательно... Давай дрыхнуть? Ты меня так хорошо умотал, что глаза слипаются...
– Дрыхни, золото, – сказал Мазур, деликатно высвобождаясь. – Тебе проще. А мне сегодня переться к техническому инспектору, а к полудню – в управление порта. И, хоть тресни, нужно выходить в море.
– Жалко... Но вечером ты придешь?
– Непременно, – сказал он, разыскивая по всей комнате принадлежности вечернего наряда образцового джентльмена. – Хорошо бы с той самой бочкой золота, но это уж как повезет...
Обернулся от порога – она уже задремывала вворохе простыней, лениво помахала ладошкой и тут же уронила руку, прикрыла глаза. И ведь ни малейших усилий не прилагала, не позировала – но волосы так красиво разметались, такая она была приятная, что Мазуру стало не по-человечески грустно – как-никак это была не его жизнь, чужая. И он побыстрее вышел.
Глава третья
Любопытных прибавляется
В коридоре никого не было. Однако в большом зале сидели за разоренным столом два пьяных в стельку субъекта и о чем-то увлеченно беседовали, помогая себе размашистыми жестами. На Мазура они не обратили ни малейшего внимания – более того, осталось впечатление, что каждый произносит какой-то затянувшийся монолог, даже не подозревая о наличии собеседника. От этой умилительной картины опять-таки веяло далекой родиной, настолько, что ностальгия вновь объявилась, вытесняя лирическую грусть...
Обширный двор, заросший сорняками, – если не считать вытоптанной буйными гостями площадки вокруг стола – был пуст. Мазур прошел к воротам по извилистой дорожке, выложенной каменными плитами с вылезшей в щели травой. Остановился за воротами, полной грудью вздохнул утреннюю свежесть и подумал, что сейчас, при свете дня, выглядит в смокинге нелепым чучелом.
Обширный двор, заросший сорняками, – если не считать вытоптанной буйными гостями площадки вокруг стола – был пуст. Мазур прошел к воротам по извилистой дорожке, выложенной каменными плитами с вылезшей в щели травой. Остановился за воротами, полной грудью вздохнул утреннюю свежесть и подумал, что сейчас, при свете дня, выглядит в смокинге нелепым чучелом.