Страница:
– Понял, будьте благонадежны! - хозяин выхватил у него сотню, - Технарик я и сам не особенно уважаю, его без вреда для организма может потреблять исключительно люмпен-пролетарский элемент, а интеллигентному человеку достаточно вина и фруктов… Вы посидите, осмотритесь, я мигом. Тут, на углу, ларек…
Смолин по простоте душевной решил, что хозяин сейчас начнет обуваться, искать рубашку - но дражайший Виктор Никанорович, не заморачиваясь такими пустяками, выскочил в прихожую, как был - босиком и в майке. Хлопнула входная дверь, и Смолин остался один.
Кухонька все еще выглядела достаточно опрятно - видимо, не утешный наследник поселился здесь совсем недавно и не успел всё вокруг испаскудить. Хотя пустых бутылок и грязных кастрюль хватало. Смолин заглянул в крохотный совмещенный санузел, непропорционально высокий, как все помещения здесь. Там, как он и рассчитывал, отыскался ополовиненный тюбик зубной пасты - конечно же, оставшейся от покойника, наследничек не походил на человека, способного себя утруждать чисткой зубов…
Не тратя времени, Смолин принялся за ту вилку, где непонятная надпись прослеживалась четче. И вскоре был вознагражден: «кружочек» оказался двуглавым орлом (что означало поставщика императорского двора), а крохотные буквицы сложились в магическое слово. Семь букв, первая «эф»… Ну, Фаберже, естественно, снова ширпотреб, но ведь - Фаберовский…
С хозяином безусловно имело смысл не то что вести переговоры, а ударять по рукам немедленно. Обе этих вилки Смолин завтра же мог продать в Шантарске по десятке за штуку (как минимум, господа мои, как минимум!), к тому же в кармане лежала и пепельница… И это наверняка не всё, что здесь имеется, мало ли что мог натащить за десятилетия усердный краевед - начинавший к тому же в те былинные времена, когда то, что сейчас стоит многие тысячи долларов, обходилось в копейки… Смолину дважды в жизни приходилось покупать квартиры, то бишь всё, что в них имелось - и оба раза он оказывался в хорошей прибыли. Не было сомнений, что так же случится и теперь.
Его так и подмывало покопаться в кухонных шкафчиках - там могли покоиться не менее интересные вещички - но он, в конце концов, был не мелкой сявкой, а серьезным антикваром. И так никуда не денется наследство краеведа - вряд ли хозяин выйдет за пределы десятки, а если и вздует цену, хрен с ним, всё окупится сторицей…
Гораздо интереснее было в темпе осмотреть саму квартиру. Опыт подсказывал: там, где на кухне валяются вилки Фаберже, может найтись немало интересного в горницах и опочивальнях, выражаясь высоким штилем…
Он вышел в «горницу» - опять-таки непропорционально высокую, странных очертаний - она длинная полукруглая стена, одна длинная прямая, два коротеньких прямых торца. Насколько можно судить, те, кто делил на квартирки особнячок ликвидированного как класс купца, особыми дизайнерскими талантами не отличались и перегородки влепили абы как.
Не осматриваясь здесь, Смолин с ходу прошел к двери в конце полукруглой стены, открыл и заглянул внутрь. Ага, спальня - совсем уж крохотная комнатушка с небольшим полукруглым окошечком - когда-то, скорее всего, выходившим на задний двор. Кровать, столик с настольной лампой, полка с пухлыми растрепанными книгами…
Вернулся в большую комнату. Обе длинных стены сплошь заняты книжными полками - слева нормального размера, а справа несколько нижних сделаны в два раза выше, чтобы на них свободно уместились не книги, а картонные папки. Каковых - толстенных, стоявших аккуратными рядочками - хватило на две полки. Присев на корточки, Смолин наугад вытянул одну - простенькую, картонную, завязанную простецкими белыми тесемочками.
Раскрыл. Выцветшие бумаги с машинописным текстом, пачка фотографий - как можно определить с первого взгляда, сделанных в довоенные годы: девушки в платьях с рукавами фонариком, иногда весьма даже симпатичные, иногда не очень, мальчишки с воротничками рубах, по тогдашней моде выпущенными поверх пиджачков и курточек, на груди (как и полагалось тогда всякому уважающему себя пацану) значки ГТО, противохимической обороны, «ворошиловские стрелки». Красноармеец в буденновке, с треугольниками в петлицах и медалью «За отвагу» на маленько прямоугольной колодке - это, пожалуй что, финская… Ага, и надпись на обороте соответствующая: «Олегу Николаевичу от племянника Аркадия. январь. 1941». А может, и не финская, может пограничник - тогда на всех границах то и дело вспыхивало…
Воткнув папку на место, Смолин выпрямился. Осмотрелся. На полукруглой стене красовалась большая увеличенная фотография - молодой мужчина в гимнастерке с «разговорами» на груди. На рукаве - характерный «клапан» пятиугольной формы со звездой и двумя «кубарями»: ну ясно, родоначальник династии, если можно так выразиться. Середина двадцатых, когда знаки различия носили именно что на рукавах. Красное Знамя на груди - орден по тогдашней моде окружен матерчатой розеточкой. Еще какой-то знак… ага, тоже Боевое Красное, но - грузинское. А это у него что? Мама родная! Нагрудный знак «За борьбу с басмачеством», причем гораздо более редкий вариант, не ромбической формы, а с квадратным основанием, который всегда стоил раза в три дороже ромба…
«Это я удачно зашел» - повторил про себя Смолин, завороженно глядя на фотографию. Да, помотало тебя, дорогой, помотало по фронтам гражданской… И ведь, если только не помедли в тридцать седьмом с конфискацией всех бумаг и регалий, все эти раритеты могут и сейчас лежать… ну скажем, в том вон серванте шестидесятых годов с отставшей по углам желтой фанерой… Ах, какая интересная квартирка… По уму, тут бы засесть на недельку безвылазно и от рассвета до заката - а то и ночь прихватывая - трудиться, не покладая рук…
Прошелся вдоль стены, разглядывая другие фотографии - того же формата, увеличенные где-нибудь перед войной копии небольшеньких тусклых снимков двадцатых годов. Тот же «патриарх», но на сей раз в гораздо более живописном виде: гимнастерка без знаков различия, однако наград прибавилось: еще одно Боевое Красное, опять-таки в матерчатом венчике, и что-то круглое, с мечами, а ведь мечи на тогдашних наградах - редкость невероятная… ох ты, это ж знак отличия Таджикской ССР, двадцать третий год, редкость необычайная! И тувинский, мать твою за ногу! На голове - лохматая папаха, смахивающая на туркменскую, одной рукой (не попавшей нижней частью в кадр), красный революционный орел, надо полагать, подбоченился - а в другой, поднятой на уровень груди, держит маузер. Да, помотало, пошвыряло, покружило…
Красивая молодая женщина с прической середины двадцатых - ну, супружница, конечно. Вот они оба с бутузом - вполне возможно, это и есть будущий краевед Никанор… Так, а что это у нас за подписанное фото? «Дорогому Олегу Николаевичу на душевную память». Подпись неразборчива… Елки-палки, да это же Фрунзе!
Вот теперь многое начинает проясняться - и переполнять энтузиазмом… Та же женщина, но уже этак через четверть века спустя - платье и прическа определенно середины пятидесятых. И рядом, несомненно, «дорогой Олег Николаевич», легко узнаваемый - но уже морщинистый, седой. Китель со стоячие воротником и полковничьими погонами, три ряда орденских колодок… Очень похоже, Олег Николаич, дражайший, тридцать седьмой тебя и не затронул вовсе - что, логически рассуждая, влечет приятные для антиквара сюрпризы…
Смолин вновь присел на корточки у нижних полок с папками. Только теперь он, приглядываясь вдумчиво, заметил, что на корешках красуются уже изрядно потускневшие, карандашом сделанные надписи: «Двадцатые», «Довоенное», «Великая Отечественная», «Александр III», «Николай II», «Колчаковщина». Покойный, несомненно, был педантом и аккуратистом: книжки расставлены по ранжиру, по форматам, толстые к толстым, тонкие к тонким, папки аккуратно подписаны… А это что?
Он вытянул очередную папку, гораздо тоньше остальных - в палец толщиной, не более. На корешке вместо указания конкретного исторического периода, вместо имени того или иного самодержца написано просто»: «Федор Степанович». Интересно, подумал Смолин. Это что ж за Федор Степаныч такой, удостоенный, говоря канцелярским языком, выделения в отдельное делопроизводство?
Развязал тесемочки. Здесь каждый документ, с первого взгляда видно, обернут в целлофан - в отличие от первой просмотренной им папки, где все бумаги так и покоились стопкой. Сверху - большая фотография, наклеенная на плотное паспарту с вы тесненным серебряной краской красивым штампом, свидетельствующим, что сделана она в «Фотохудожественной мастерской Г.Н. Вассермана на Мясницкой».
Несколько осанистых, благообразных, солидных господ сидят на полукруглым столом, вальяжно глядя в объектив. Усы, тщательно подстриженные бородки кое у кого, белоснежные воротнички, тщательно вывязанные галстуки, практически у каждого - ордена и медали, исключительно гражданские, какие-то жетоны на цепочках и без, часовые цепочки. Уверенные в себе, благополучные господа, ведать не ведающие, что через несколько лет грянет заваруха…
Некие смутные ассоциации закопошились у Смолина в голове, он еще не мог определить толком, отчего этот снимок ему вроде бы знаком… Справа - высокие, чуть ли не под потолок напольные часы в вычурном корпусе с верхушкой на манер европейского рыцарского замка, с фигурными деревянными балясинами и небольшими фигурками рыцарей… Слева - высокая ваза с низким широким горлышком на деревянной консоли с гнутыми ножками в стиле сецессион. Превосходно можно рассмотреть, что ваза украшена китайскими драконами - длинными, извивающимися, разинувшими усатые пасти. Где-то он всё это уже видел, но не в оригинале…
И тут у Смолина, что называется, в зобу дыханье сперло.
Потому что третий слева господин (обширная лысина, венчик темных волос, седая борода) был не кто иной, как Петер Карл Фаберже - или, на российский манер, Петр Густавович!
Теперь не оставалось никаких сомнений, что на снимке одна из малых гостиных в штаб-квартире Фаберже - Петербург, Большая Морская, двадцать четыре, где располагались и мастерские, и выставочный зал, и апартаменты семьи. Ну да, вот и следующая фотография, столь же аккуратно обернутая старым целлофаном, знакомая всем, кто в теме - тот самый выставочный зал на Большой Морской - огромная красивая люстра, протянувшиеся буквой «П» застекленные витрины, вдоль стен - высокие стеклянные шкафы. Не счесть антикваров, которые жаждали бы от жизни одного: чтобы их с мешком из-под картошки впустили в этот зал годочке в девятьсот десятом вежливо пригласили не стесняться, брать, что на них смотрит…
Ассоциации цеплялись за прекрасно известные факты, голова работала, как расчетно-наводящее устройство к зенитной ракете. Ошибки, конечно же, быть не могло - это именно что выставочный зал на Большой Морской, это именно что Фаберже со своими сотрудниками. И, если рассуждать далее, то в связи с Фаберже большая история запечатлела одного-единственного Федора Степановича - зато какого…
У Смолина не то что спина - даже кончики ушей вспотели от возбуждения. Но не может же оказаться… А почему бы и нет!? Коч!?
Мастеров у Фаберже было человек пятьсот - но вот свои личные клейма, именники были у считанных людей, остальные выполняли работу чисто техническую. Хотя… Те кудесники, что клали великолепную фаберовскую эмаль, личных клейм не имели вообще, так уж повелось - и потому остались в массе своей безымянными.
Федор Коч, Федор Коч… Единственный мастер Фабера, ставший персонажем пышным цветом распустившихся среди антикваров «городских легенд» - к чему были определенные основания. В прошлом году Смолин купил сигаретницу его работы - не высший сорт, и не ширпотреб, нечто среднее… стоп, стоп, а кто ее привез и продал, ага? Интересное совпаденьице… или это не совпадение вовсе?
Только теперь он, поглощенный вихрем самых захватывающих догадок и первых версий, обратил внимание, что в дверь колотят, долго и старательно. Поначалу Смолин решил не обращать внимания - хозяин и так знает, что дверь не заперта, так что это наверняка собутыльники - но грохот стал таким навязчивым и непрестанным, что терпеть его не было сил.
С превеликим сожалением отложив папочку, Смолин вышел в прихожую и потянул на себя дверь, заранее приготовившись послать по матушке какого-нибудь местного синюшника.
И ощутил нешуточное удивление. Торчавший на площадке молодой парень на алкаша-подзаборнкиа (а какие еще могли контактировать с Профессором?) решительно не походил: чистенький такой весь из себя, в глаженых джинсах и белой майке, с мобилой на поясе, при золотой цепочке (не особенно толстой, впрочем) и золотой «гайке» (тоже не особенно массивной). В общем, опрятный, трезвый, благополучный молодой человек, коему тут вроде бы и делать нечего…
Судя по удивлению, с каким визитер на Смолина воззрился, он тоже никак не ожидал застать в квартире трезвого и пристойно одетого персонажа…
Молчание затягивалось. Смолин терпеливо ждал, не торопясь перехватывать инициативу.
– А Витёк где? - наконец не выдержал первым молодой человек.
Смолин поднял брови и произнес ледяным тоном:
– Что-то я, молодой человек, здесь никаких Витьков не припомню… Вы, часом, квартирой не ошиблись?
Доброжелательно осклабясь в шестьдесят четыре зуба, он тем не менее смотрел на незваного гостя взглядом откровенно тяжелым - и тот, по гладкой, чисто выбритой мордашке видно, кое-какие нюансики просек. Утратил часть напора, с каким завел разговор. Сказал неуверенно:
– Ну, я про Виктора Никанорыча…
– Вот так-то лучше, - сказал Смолин жестко. - А то какой он вам Витёк, если разобраться. Он вам в оцты наверняка годится…
На лице гостя явственно читалось, что от такого «папаши» он отбивался бы руками и ногами, а хозяин иного именования, чем «витёк», и не заслуживает. Вообще-то, сели честно, Смолин был с ним в этом вопросе совершенно согласен, но он, во-первых, не любил борзоватых современных сопляков, а во-вторых был не на шутку зол, столь бесцеремонно оторванный от интереснейших материалов и самых завлекательных догадок…
– Да я это… - пожал плечами парень. - Так дома… Виктор Никанорыч?
– Они отсутствуют, - сказал Смолин. - По правде-то говоря, отправились пополнить запасы спиртосодержащих жидкостей… У вас к нему дело? Или просто что-то передать? Если словесно, всегда готов, а если у вас что-то материальное и бесценное, и вы мне не доверяете, то я обижаться и не подумаю - в наши печальные времена незнакомцу и гроша ломаного не доверишь… Верно ведь?
Он с доброжелательной улыбкой плел что-то еще. В полном соответствии с известным блатным приемом - опутывать собеседника вязким потоком слов, сбивая тем с толку, внося в ситуацию некую зыбкость…
Когда он замолчал, уже не сомневался, что поставленной цели достиг: парниша, по роже видно, испытывал растущую неуверенность.
– Так что там у вас? - благожелательно спросил Смолин. - Словесно что передать, или?
– Ну, я… это… А вы кто?
– Менее воспитанные люди в подобной ситуации ответили бы - «конь в пальто», - сказал Смолин светски. - Но поскольку я, на свое несчастье, все же обременен остатками некоего хорошего воспитания - довольно скудными всё же, признаться - то на ваш вопрос отвечу просто: я - Василий Яковлевич. А как ваша драгоценная?
– Кто?
– Да фамилия же, - терпеливо объяснил Смолин, ухмыляясь про себя, но холодности с лица не убирая. - Или имечко. Или - имечко с отчеством. Как вам будет благоугодно.
– Я… это… Степа.
– Ну, коли вы именно так предпочитаете, отчего же нет… - сказал Смолин. - И что же, Степа, послужило причиной вашего визита?
Чуточку затравленно на него взиравший Степа вдруг бухнул:
– А вы-то сами кто?
Смолин с ласковой угрозой полюбопытствовал:
– А что, я вам, дорогой Степан, обязан давать отчет?
– Да нет… - промямлил парень. - Я просто… Интересно стало. У меня тут дела к Вить… к Виктору Никанорычу… Вот и удивился…
– Ага, - сказал Смолин. - Можно предположить, что мой внешний вид не вполне гармонирует с обликом персонажей, которых вы обычно привыкли здесь видеть?
Поматывая головой, Степа определенно пытался перевести смолинскую тираду в уме на более привычный для него язык. Что давалось, надо полагать, нелегко - ох, не кончал университетов сей вьюнош, по всему видно…
– Ну да вообще-то, - сказал он с проблесками мыслительной деятельности на лице. - У Никанорыча, едва он сюда перебрался, такие ханыги закружили… - тут его форменным образом осенило.- А вы не из музея будете? У вас вид такой, и вообще…
Смолин интеллигентным жестом поправил очки:
– Проницательность ваша, дорогой Степа, достойна всяческих похвал…
– Из Шантарска, - утвердительно сказал Степа.
– И вновь вы проявили нешуточную проницательность…
– Ага, Никанорыч все ныл, что к нему ка-ак приедут из шантарского музея, ка-ак купят весь стариковский хлам за большие деньги… Вы, значит, и вправду покупаете?
– Если вы ничего не имеете против, - вежливо сказал Смолин.
– Да мне-то фиолетово, весь этот хлам… - он глянул подозрительно. - А насчет квартиры… вы ничего не собираетесь?
– Насчет какой? - искренне удивился Смолин.
– Ну, этой… Покупать ее не будете?
Что-то очень уж он напрягся, зыркал настороженно, насупясь… Кое-какие догадки забрезжили у Смолина в голове.
– Эту? - столь же искренне пожал он плечами. - Господь с вами Степа, ну зачем мне вот это…
Вьюнош ощутил неслыханное облегчение, протяжно вздохнул:
– Фу… А я-то думал… Мало ли что ему в голову взбредет, вдруг вы и квартиру хотите…
– Да зачем она мне? Для шантарского музея, могу вас заверить, она ни малейшей ценности не представляет. А вы что, купить ее хотите?
– Ага.
– Неужели жить негде?
– Да нет, я… Вот! - он вытащил из поясной сумочки визитку и сунул Смолину.
Роскошная была визитка - в три краски, с золотым обрезом. «Степан Сергеевич Дюков, генеральный директор риэлторского агентства «Империум». Ярчайший пример дурного провинциального шика - свойственного, впрочем, не только нашему дурному времени…
– Понятно, - сказал Смолин. - Недвижимостью оперируете, значит? Ну, солидный бизнес, поздравляю… А можно нескромный вопрос - зачем вам именно эта квартира понадобилась? Хоромы, как говорится, не царские…
– Так я ж все остальные давно купил, - сказал «генеральный директор». - Считайте, весь дом теперь мой… кроме вот этой. Никанорыч уперся, как баран…
– А что так? - посочувствовал Смолин.
– Он с меня сотку требует, - убитым тоном поведал Степа. - Хоть и пропил мозги качественно, а соображает, паразит, что мне теперь податься некуда. Сотку - и никаких. А сотки она не стоит, точно вам говорю, я ж не первый год на рынке и в этом бизнесе… Максимум - полтешок. Предпоследнему, с первого этажа, я пятьдесят пять заплатил, чтоб только быстрее отделаться… Я Никанорычу говорю, ладно, бери шестьдесят… ну, семьдесят но это уж такой запредел…
– Цены у вас на недвижимость, я смотрю, умеренные… - сказа Смолин.
– Да уж не Москва и не Шантарск даже… Я ж этот домик потом целиком продавать хочу, мне тоже надо что-нибудь наварить.
– И за сколько, если не секрет, вы б его продали?
– Шестьсот! - бухнул Степа. Увидев на лице Смолина выразительную гримасу, торопливо поправился: - Ну, пятьсот, но это уж крайняя цена. Мне ж тоже надо что-нибудь наварить, иначе какой это бизнес? Только Ви… Никанорыч мне портит всю малину Из-за него тормозится… и потом, мало ли что ему в голову стукнет? Загонит невесть кому, разгребайся потом…
– Пятьсот, значит… - протянул Смолин.
– А вы что, интересуетесь?
– Да нет, - пожалуй, - сказал Смолин. - На кой мне черт дом в Курумане?
– А то смотрите. Цена божеская, разве нет? Сломать тут все внутри, перестроить по-нормальному, как раньше было, при царе - и неплохой особнячок получится…
– Это ж сколько в него впарить придется…
– Да не так уж и много, у нас ведь не Шантарск, всё дешевле и работяги, и стройматериалы… Нет, вы, точно, подумайте, дом-то строили на века, еще сто лет простоит… Вложиться по минимуму - и будет у вас такая дача…
Прыткий молодой человек, подумал Смолин. Пять квартир он приобрел, так прикидывая, тысяч за двести пятьдесят. Плюс эта, шестая… Всё равно, сто процентов прибыли выходит…
– Знаете, Степан, я, пожалуй, подумаю, - сказал Смолин исключительно ради того, чтобы и дальше поддерживать с этим сопляком добрые отношения - вдруг поможет какой информацией? - Итак наш дорогой Никанорыч уперся…
– Как баран! - воскликнул Степа с горечью. - Подавай ему сотку и никаких. Начал даже намекать, что есть у него и другой покупатель… я ж не лыком шит, давно в бизнесе, вижу, что нет никакого конкурента - да все равно, мало ли что этому алкашу в голову взбредет…
– Подождите-ка, - сказал Смолин серьезно. - Старик, насколько я знаю, умер всего-то неделю назад… Неужели наш Никанорыч с его… привычками успел законным образом в наследство вступить? Что-то слишком для него оперативно… А если он соответствующим образом в права не введен, то как же он вам квартиру продаст?
– А вы соображаете…
– Рынок, Степа, рынок, - усмехнулся Смолин. - Мы, интеллигентные музейные работники, тоже не лаптем щи хлебаем, многому вы учились…
– А ему не нужно ни во что вступать, - сказал Степа. - Старик давным-давно на него и квартиру, и все имущество переписал. Года два назад, когда его микроинфаркт стукнул. Решил, мало ли… Чтобы, я так понимаю, меньше было формальностей, если что… Это для нас с вами Никанорыч - синюк, а ему-то - сын родной, единственный…
– Логично, - сказал Смолин.
И подумал, что новости такие предельно облегчают его задачу - коли уж Витёк является законным владельцем всего движимого и недвижимого, разом снимаются возможные в такой ситуации юридические закавыки. Мало ли какие препоны могут возникнуть при подобных сделках потом - скажем, через месячишко объявляется еще одна законная наследница, «какая-нибудь четвероюродная тетя Мотя из Зачуханска, нашему слесарю двоюродный забор - и начинает гнать волну, крича, что не имел Витёк никакого права единолично продавать стариковское движимое и деньги складывать единолично к себе в карман. Бывали печальные прецеденты, вводившие в лишние расходы. Ну, а коли всё и так законнейшим образом Витьку принадлежит…
И некая идея начинает оформляться потихоньку… Собственно, а почему бы и нет? Так оно будет проще, рациональнее, удастся избежать массы лишних хлопот - ну, а денежки потом отобьются, никаких сомнений… На крайний случай этому же «Империуму» и можно загнать… Ведь ничегошеньки не теряешь!
По лестнице затопотали неуверенные шаги, и вскоре на площадке возник Профессор. При первом взгляде на него Смолин определил, отчего тот так долго отсутствовал - он, сукин кот, затарившись бормотухой, как минимум один сосудик там же и оприходовал, вон какое блаженство на роже, да и свежий перегар на гектар… Ладно, он пока что в должной кондиции, чтобы по всем правилам написать расписку насчет купли-продажи содержимого квартиры - с паспортными данными высоких договаривающихся сторон, чтобы потом комар носа не подточил…
В руке у Профессора была авоська (еще один раритет, собственно говоря). Вино в ней, и точно, имелось в достатке - аж пять бутылок чего-то ядовитого, того же свекольного цвета, с аляповатейшими этикетками. А вот «фрукты», о коих Профессор упоминал, были представлены всего-то парой яблок с побитыми боками. Смолин мимолетно умилился: ну и цены у них тут, если на жалкий полтешок можно этак вот затариться, пусть и жутчайшей гамыркой…
– Василий Яковлевич, мой благородный друг! - возопил Профессор, воздевая звякающую авоську на уровень плеча. - Прошу прощения за задержку, но я теперь всецело к вашим услугам! - он театрально отпрянул. - А кто это у нас тут? А это у нас акула рынка недвижимости месье Дюкин…
– Шуткуете всё… - с грустной покорностью судьбе сказал Степа.
– Ну отчего же, мой благородный дон? - пошатываясь, рявкнул Профессор. - Наоборот, исполнен самых что ни на есть комэрчэских стремлений. Мы, интеллигенты, тоже не лыком шиты в смысле капитализьму… Соточку приперли? Или опять будете меня к демпингу склонять?
– Да к какому еще демпингу… - уныло протянул Степа. - Семьдесят хотите, Виктор Никанорыч? Вот прямо сейчас. Больше не могу, хоть режьте, несуразная ж цена…
– Дело твое, Степушка, дело твое, - захохотал прямо-таки демонически Профессор. - Капитализьм - вещь безжалостная, ничего личного… Накатишь соточку - я прямо как есть, в шлепанцах к нотариусу пешком пойду… Усек? А теперь, если не намерен всерьез дела вести, изыди и подумай, мне с интеллигентным человеком нужно вести интеллектуальную беседу касаемо духовных ценностей… Понял?
Он похлопал удрученного риэлтора по плечу и протиснулся мимо него в квартиру, дернув прямиком на кухню. Слышно было, как он там со звоном выставляет бутылки на стол.
– Идите уж, Степа, - тихонько сказал Смолин. - Сами видите, с ним сейчас каши не сваришь… Мне с ним нужно обговорить насчет стариковских материалов, так что извиняйте…
– Да ладно… Только вы имейте в виду: если хотите по пьяной лавочке развести на скидки, не получится. Чем больше хлыщет, тем упрямей делается. Откуда что берется… Обычно они по пьянке добреют, а этот… - он глянул умоляюще. - Вы уж там, если что… Я б вам процентик, если он согласится на семьдесят… Ну максимум, семьдесят пять… А? Пятеру я этого бы вам… Ведь из-за этого придурка всё стоит, хотя дом, считайте, мой…
Смолин по простоте душевной решил, что хозяин сейчас начнет обуваться, искать рубашку - но дражайший Виктор Никанорович, не заморачиваясь такими пустяками, выскочил в прихожую, как был - босиком и в майке. Хлопнула входная дверь, и Смолин остался один.
Кухонька все еще выглядела достаточно опрятно - видимо, не утешный наследник поселился здесь совсем недавно и не успел всё вокруг испаскудить. Хотя пустых бутылок и грязных кастрюль хватало. Смолин заглянул в крохотный совмещенный санузел, непропорционально высокий, как все помещения здесь. Там, как он и рассчитывал, отыскался ополовиненный тюбик зубной пасты - конечно же, оставшейся от покойника, наследничек не походил на человека, способного себя утруждать чисткой зубов…
Не тратя времени, Смолин принялся за ту вилку, где непонятная надпись прослеживалась четче. И вскоре был вознагражден: «кружочек» оказался двуглавым орлом (что означало поставщика императорского двора), а крохотные буквицы сложились в магическое слово. Семь букв, первая «эф»… Ну, Фаберже, естественно, снова ширпотреб, но ведь - Фаберовский…
С хозяином безусловно имело смысл не то что вести переговоры, а ударять по рукам немедленно. Обе этих вилки Смолин завтра же мог продать в Шантарске по десятке за штуку (как минимум, господа мои, как минимум!), к тому же в кармане лежала и пепельница… И это наверняка не всё, что здесь имеется, мало ли что мог натащить за десятилетия усердный краевед - начинавший к тому же в те былинные времена, когда то, что сейчас стоит многие тысячи долларов, обходилось в копейки… Смолину дважды в жизни приходилось покупать квартиры, то бишь всё, что в них имелось - и оба раза он оказывался в хорошей прибыли. Не было сомнений, что так же случится и теперь.
Его так и подмывало покопаться в кухонных шкафчиках - там могли покоиться не менее интересные вещички - но он, в конце концов, был не мелкой сявкой, а серьезным антикваром. И так никуда не денется наследство краеведа - вряд ли хозяин выйдет за пределы десятки, а если и вздует цену, хрен с ним, всё окупится сторицей…
Гораздо интереснее было в темпе осмотреть саму квартиру. Опыт подсказывал: там, где на кухне валяются вилки Фаберже, может найтись немало интересного в горницах и опочивальнях, выражаясь высоким штилем…
Он вышел в «горницу» - опять-таки непропорционально высокую, странных очертаний - она длинная полукруглая стена, одна длинная прямая, два коротеньких прямых торца. Насколько можно судить, те, кто делил на квартирки особнячок ликвидированного как класс купца, особыми дизайнерскими талантами не отличались и перегородки влепили абы как.
Не осматриваясь здесь, Смолин с ходу прошел к двери в конце полукруглой стены, открыл и заглянул внутрь. Ага, спальня - совсем уж крохотная комнатушка с небольшим полукруглым окошечком - когда-то, скорее всего, выходившим на задний двор. Кровать, столик с настольной лампой, полка с пухлыми растрепанными книгами…
Вернулся в большую комнату. Обе длинных стены сплошь заняты книжными полками - слева нормального размера, а справа несколько нижних сделаны в два раза выше, чтобы на них свободно уместились не книги, а картонные папки. Каковых - толстенных, стоявших аккуратными рядочками - хватило на две полки. Присев на корточки, Смолин наугад вытянул одну - простенькую, картонную, завязанную простецкими белыми тесемочками.
Раскрыл. Выцветшие бумаги с машинописным текстом, пачка фотографий - как можно определить с первого взгляда, сделанных в довоенные годы: девушки в платьях с рукавами фонариком, иногда весьма даже симпатичные, иногда не очень, мальчишки с воротничками рубах, по тогдашней моде выпущенными поверх пиджачков и курточек, на груди (как и полагалось тогда всякому уважающему себя пацану) значки ГТО, противохимической обороны, «ворошиловские стрелки». Красноармеец в буденновке, с треугольниками в петлицах и медалью «За отвагу» на маленько прямоугольной колодке - это, пожалуй что, финская… Ага, и надпись на обороте соответствующая: «Олегу Николаевичу от племянника Аркадия. январь. 1941». А может, и не финская, может пограничник - тогда на всех границах то и дело вспыхивало…
Воткнув папку на место, Смолин выпрямился. Осмотрелся. На полукруглой стене красовалась большая увеличенная фотография - молодой мужчина в гимнастерке с «разговорами» на груди. На рукаве - характерный «клапан» пятиугольной формы со звездой и двумя «кубарями»: ну ясно, родоначальник династии, если можно так выразиться. Середина двадцатых, когда знаки различия носили именно что на рукавах. Красное Знамя на груди - орден по тогдашней моде окружен матерчатой розеточкой. Еще какой-то знак… ага, тоже Боевое Красное, но - грузинское. А это у него что? Мама родная! Нагрудный знак «За борьбу с басмачеством», причем гораздо более редкий вариант, не ромбической формы, а с квадратным основанием, который всегда стоил раза в три дороже ромба…
«Это я удачно зашел» - повторил про себя Смолин, завороженно глядя на фотографию. Да, помотало тебя, дорогой, помотало по фронтам гражданской… И ведь, если только не помедли в тридцать седьмом с конфискацией всех бумаг и регалий, все эти раритеты могут и сейчас лежать… ну скажем, в том вон серванте шестидесятых годов с отставшей по углам желтой фанерой… Ах, какая интересная квартирка… По уму, тут бы засесть на недельку безвылазно и от рассвета до заката - а то и ночь прихватывая - трудиться, не покладая рук…
Прошелся вдоль стены, разглядывая другие фотографии - того же формата, увеличенные где-нибудь перед войной копии небольшеньких тусклых снимков двадцатых годов. Тот же «патриарх», но на сей раз в гораздо более живописном виде: гимнастерка без знаков различия, однако наград прибавилось: еще одно Боевое Красное, опять-таки в матерчатом венчике, и что-то круглое, с мечами, а ведь мечи на тогдашних наградах - редкость невероятная… ох ты, это ж знак отличия Таджикской ССР, двадцать третий год, редкость необычайная! И тувинский, мать твою за ногу! На голове - лохматая папаха, смахивающая на туркменскую, одной рукой (не попавшей нижней частью в кадр), красный революционный орел, надо полагать, подбоченился - а в другой, поднятой на уровень груди, держит маузер. Да, помотало, пошвыряло, покружило…
Красивая молодая женщина с прической середины двадцатых - ну, супружница, конечно. Вот они оба с бутузом - вполне возможно, это и есть будущий краевед Никанор… Так, а что это у нас за подписанное фото? «Дорогому Олегу Николаевичу на душевную память». Подпись неразборчива… Елки-палки, да это же Фрунзе!
Вот теперь многое начинает проясняться - и переполнять энтузиазмом… Та же женщина, но уже этак через четверть века спустя - платье и прическа определенно середины пятидесятых. И рядом, несомненно, «дорогой Олег Николаевич», легко узнаваемый - но уже морщинистый, седой. Китель со стоячие воротником и полковничьими погонами, три ряда орденских колодок… Очень похоже, Олег Николаич, дражайший, тридцать седьмой тебя и не затронул вовсе - что, логически рассуждая, влечет приятные для антиквара сюрпризы…
Смолин вновь присел на корточки у нижних полок с папками. Только теперь он, приглядываясь вдумчиво, заметил, что на корешках красуются уже изрядно потускневшие, карандашом сделанные надписи: «Двадцатые», «Довоенное», «Великая Отечественная», «Александр III», «Николай II», «Колчаковщина». Покойный, несомненно, был педантом и аккуратистом: книжки расставлены по ранжиру, по форматам, толстые к толстым, тонкие к тонким, папки аккуратно подписаны… А это что?
Он вытянул очередную папку, гораздо тоньше остальных - в палец толщиной, не более. На корешке вместо указания конкретного исторического периода, вместо имени того или иного самодержца написано просто»: «Федор Степанович». Интересно, подумал Смолин. Это что ж за Федор Степаныч такой, удостоенный, говоря канцелярским языком, выделения в отдельное делопроизводство?
Развязал тесемочки. Здесь каждый документ, с первого взгляда видно, обернут в целлофан - в отличие от первой просмотренной им папки, где все бумаги так и покоились стопкой. Сверху - большая фотография, наклеенная на плотное паспарту с вы тесненным серебряной краской красивым штампом, свидетельствующим, что сделана она в «Фотохудожественной мастерской Г.Н. Вассермана на Мясницкой».
Несколько осанистых, благообразных, солидных господ сидят на полукруглым столом, вальяжно глядя в объектив. Усы, тщательно подстриженные бородки кое у кого, белоснежные воротнички, тщательно вывязанные галстуки, практически у каждого - ордена и медали, исключительно гражданские, какие-то жетоны на цепочках и без, часовые цепочки. Уверенные в себе, благополучные господа, ведать не ведающие, что через несколько лет грянет заваруха…
Некие смутные ассоциации закопошились у Смолина в голове, он еще не мог определить толком, отчего этот снимок ему вроде бы знаком… Справа - высокие, чуть ли не под потолок напольные часы в вычурном корпусе с верхушкой на манер европейского рыцарского замка, с фигурными деревянными балясинами и небольшими фигурками рыцарей… Слева - высокая ваза с низким широким горлышком на деревянной консоли с гнутыми ножками в стиле сецессион. Превосходно можно рассмотреть, что ваза украшена китайскими драконами - длинными, извивающимися, разинувшими усатые пасти. Где-то он всё это уже видел, но не в оригинале…
И тут у Смолина, что называется, в зобу дыханье сперло.
Потому что третий слева господин (обширная лысина, венчик темных волос, седая борода) был не кто иной, как Петер Карл Фаберже - или, на российский манер, Петр Густавович!
Теперь не оставалось никаких сомнений, что на снимке одна из малых гостиных в штаб-квартире Фаберже - Петербург, Большая Морская, двадцать четыре, где располагались и мастерские, и выставочный зал, и апартаменты семьи. Ну да, вот и следующая фотография, столь же аккуратно обернутая старым целлофаном, знакомая всем, кто в теме - тот самый выставочный зал на Большой Морской - огромная красивая люстра, протянувшиеся буквой «П» застекленные витрины, вдоль стен - высокие стеклянные шкафы. Не счесть антикваров, которые жаждали бы от жизни одного: чтобы их с мешком из-под картошки впустили в этот зал годочке в девятьсот десятом вежливо пригласили не стесняться, брать, что на них смотрит…
Ассоциации цеплялись за прекрасно известные факты, голова работала, как расчетно-наводящее устройство к зенитной ракете. Ошибки, конечно же, быть не могло - это именно что выставочный зал на Большой Морской, это именно что Фаберже со своими сотрудниками. И, если рассуждать далее, то в связи с Фаберже большая история запечатлела одного-единственного Федора Степановича - зато какого…
У Смолина не то что спина - даже кончики ушей вспотели от возбуждения. Но не может же оказаться… А почему бы и нет!? Коч!?
Мастеров у Фаберже было человек пятьсот - но вот свои личные клейма, именники были у считанных людей, остальные выполняли работу чисто техническую. Хотя… Те кудесники, что клали великолепную фаберовскую эмаль, личных клейм не имели вообще, так уж повелось - и потому остались в массе своей безымянными.
Федор Коч, Федор Коч… Единственный мастер Фабера, ставший персонажем пышным цветом распустившихся среди антикваров «городских легенд» - к чему были определенные основания. В прошлом году Смолин купил сигаретницу его работы - не высший сорт, и не ширпотреб, нечто среднее… стоп, стоп, а кто ее привез и продал, ага? Интересное совпаденьице… или это не совпадение вовсе?
Только теперь он, поглощенный вихрем самых захватывающих догадок и первых версий, обратил внимание, что в дверь колотят, долго и старательно. Поначалу Смолин решил не обращать внимания - хозяин и так знает, что дверь не заперта, так что это наверняка собутыльники - но грохот стал таким навязчивым и непрестанным, что терпеть его не было сил.
С превеликим сожалением отложив папочку, Смолин вышел в прихожую и потянул на себя дверь, заранее приготовившись послать по матушке какого-нибудь местного синюшника.
И ощутил нешуточное удивление. Торчавший на площадке молодой парень на алкаша-подзаборнкиа (а какие еще могли контактировать с Профессором?) решительно не походил: чистенький такой весь из себя, в глаженых джинсах и белой майке, с мобилой на поясе, при золотой цепочке (не особенно толстой, впрочем) и золотой «гайке» (тоже не особенно массивной). В общем, опрятный, трезвый, благополучный молодой человек, коему тут вроде бы и делать нечего…
Судя по удивлению, с каким визитер на Смолина воззрился, он тоже никак не ожидал застать в квартире трезвого и пристойно одетого персонажа…
Молчание затягивалось. Смолин терпеливо ждал, не торопясь перехватывать инициативу.
– А Витёк где? - наконец не выдержал первым молодой человек.
Смолин поднял брови и произнес ледяным тоном:
– Что-то я, молодой человек, здесь никаких Витьков не припомню… Вы, часом, квартирой не ошиблись?
Доброжелательно осклабясь в шестьдесят четыре зуба, он тем не менее смотрел на незваного гостя взглядом откровенно тяжелым - и тот, по гладкой, чисто выбритой мордашке видно, кое-какие нюансики просек. Утратил часть напора, с каким завел разговор. Сказал неуверенно:
– Ну, я про Виктора Никанорыча…
– Вот так-то лучше, - сказал Смолин жестко. - А то какой он вам Витёк, если разобраться. Он вам в оцты наверняка годится…
На лице гостя явственно читалось, что от такого «папаши» он отбивался бы руками и ногами, а хозяин иного именования, чем «витёк», и не заслуживает. Вообще-то, сели честно, Смолин был с ним в этом вопросе совершенно согласен, но он, во-первых, не любил борзоватых современных сопляков, а во-вторых был не на шутку зол, столь бесцеремонно оторванный от интереснейших материалов и самых завлекательных догадок…
– Да я это… - пожал плечами парень. - Так дома… Виктор Никанорыч?
– Они отсутствуют, - сказал Смолин. - По правде-то говоря, отправились пополнить запасы спиртосодержащих жидкостей… У вас к нему дело? Или просто что-то передать? Если словесно, всегда готов, а если у вас что-то материальное и бесценное, и вы мне не доверяете, то я обижаться и не подумаю - в наши печальные времена незнакомцу и гроша ломаного не доверишь… Верно ведь?
Он с доброжелательной улыбкой плел что-то еще. В полном соответствии с известным блатным приемом - опутывать собеседника вязким потоком слов, сбивая тем с толку, внося в ситуацию некую зыбкость…
Когда он замолчал, уже не сомневался, что поставленной цели достиг: парниша, по роже видно, испытывал растущую неуверенность.
– Так что там у вас? - благожелательно спросил Смолин. - Словесно что передать, или?
– Ну, я… это… А вы кто?
– Менее воспитанные люди в подобной ситуации ответили бы - «конь в пальто», - сказал Смолин светски. - Но поскольку я, на свое несчастье, все же обременен остатками некоего хорошего воспитания - довольно скудными всё же, признаться - то на ваш вопрос отвечу просто: я - Василий Яковлевич. А как ваша драгоценная?
– Кто?
– Да фамилия же, - терпеливо объяснил Смолин, ухмыляясь про себя, но холодности с лица не убирая. - Или имечко. Или - имечко с отчеством. Как вам будет благоугодно.
– Я… это… Степа.
– Ну, коли вы именно так предпочитаете, отчего же нет… - сказал Смолин. - И что же, Степа, послужило причиной вашего визита?
Чуточку затравленно на него взиравший Степа вдруг бухнул:
– А вы-то сами кто?
Смолин с ласковой угрозой полюбопытствовал:
– А что, я вам, дорогой Степан, обязан давать отчет?
– Да нет… - промямлил парень. - Я просто… Интересно стало. У меня тут дела к Вить… к Виктору Никанорычу… Вот и удивился…
– Ага, - сказал Смолин. - Можно предположить, что мой внешний вид не вполне гармонирует с обликом персонажей, которых вы обычно привыкли здесь видеть?
Поматывая головой, Степа определенно пытался перевести смолинскую тираду в уме на более привычный для него язык. Что давалось, надо полагать, нелегко - ох, не кончал университетов сей вьюнош, по всему видно…
– Ну да вообще-то, - сказал он с проблесками мыслительной деятельности на лице. - У Никанорыча, едва он сюда перебрался, такие ханыги закружили… - тут его форменным образом осенило.- А вы не из музея будете? У вас вид такой, и вообще…
Смолин интеллигентным жестом поправил очки:
– Проницательность ваша, дорогой Степа, достойна всяческих похвал…
– Из Шантарска, - утвердительно сказал Степа.
– И вновь вы проявили нешуточную проницательность…
– Ага, Никанорыч все ныл, что к нему ка-ак приедут из шантарского музея, ка-ак купят весь стариковский хлам за большие деньги… Вы, значит, и вправду покупаете?
– Если вы ничего не имеете против, - вежливо сказал Смолин.
– Да мне-то фиолетово, весь этот хлам… - он глянул подозрительно. - А насчет квартиры… вы ничего не собираетесь?
– Насчет какой? - искренне удивился Смолин.
– Ну, этой… Покупать ее не будете?
Что-то очень уж он напрягся, зыркал настороженно, насупясь… Кое-какие догадки забрезжили у Смолина в голове.
– Эту? - столь же искренне пожал он плечами. - Господь с вами Степа, ну зачем мне вот это…
Вьюнош ощутил неслыханное облегчение, протяжно вздохнул:
– Фу… А я-то думал… Мало ли что ему в голову взбредет, вдруг вы и квартиру хотите…
– Да зачем она мне? Для шантарского музея, могу вас заверить, она ни малейшей ценности не представляет. А вы что, купить ее хотите?
– Ага.
– Неужели жить негде?
– Да нет, я… Вот! - он вытащил из поясной сумочки визитку и сунул Смолину.
Роскошная была визитка - в три краски, с золотым обрезом. «Степан Сергеевич Дюков, генеральный директор риэлторского агентства «Империум». Ярчайший пример дурного провинциального шика - свойственного, впрочем, не только нашему дурному времени…
– Понятно, - сказал Смолин. - Недвижимостью оперируете, значит? Ну, солидный бизнес, поздравляю… А можно нескромный вопрос - зачем вам именно эта квартира понадобилась? Хоромы, как говорится, не царские…
– Так я ж все остальные давно купил, - сказал «генеральный директор». - Считайте, весь дом теперь мой… кроме вот этой. Никанорыч уперся, как баран…
– А что так? - посочувствовал Смолин.
– Он с меня сотку требует, - убитым тоном поведал Степа. - Хоть и пропил мозги качественно, а соображает, паразит, что мне теперь податься некуда. Сотку - и никаких. А сотки она не стоит, точно вам говорю, я ж не первый год на рынке и в этом бизнесе… Максимум - полтешок. Предпоследнему, с первого этажа, я пятьдесят пять заплатил, чтоб только быстрее отделаться… Я Никанорычу говорю, ладно, бери шестьдесят… ну, семьдесят но это уж такой запредел…
– Цены у вас на недвижимость, я смотрю, умеренные… - сказа Смолин.
– Да уж не Москва и не Шантарск даже… Я ж этот домик потом целиком продавать хочу, мне тоже надо что-нибудь наварить.
– И за сколько, если не секрет, вы б его продали?
– Шестьсот! - бухнул Степа. Увидев на лице Смолина выразительную гримасу, торопливо поправился: - Ну, пятьсот, но это уж крайняя цена. Мне ж тоже надо что-нибудь наварить, иначе какой это бизнес? Только Ви… Никанорыч мне портит всю малину Из-за него тормозится… и потом, мало ли что ему в голову стукнет? Загонит невесть кому, разгребайся потом…
– Пятьсот, значит… - протянул Смолин.
– А вы что, интересуетесь?
– Да нет, - пожалуй, - сказал Смолин. - На кой мне черт дом в Курумане?
– А то смотрите. Цена божеская, разве нет? Сломать тут все внутри, перестроить по-нормальному, как раньше было, при царе - и неплохой особнячок получится…
– Это ж сколько в него впарить придется…
– Да не так уж и много, у нас ведь не Шантарск, всё дешевле и работяги, и стройматериалы… Нет, вы, точно, подумайте, дом-то строили на века, еще сто лет простоит… Вложиться по минимуму - и будет у вас такая дача…
Прыткий молодой человек, подумал Смолин. Пять квартир он приобрел, так прикидывая, тысяч за двести пятьдесят. Плюс эта, шестая… Всё равно, сто процентов прибыли выходит…
– Знаете, Степан, я, пожалуй, подумаю, - сказал Смолин исключительно ради того, чтобы и дальше поддерживать с этим сопляком добрые отношения - вдруг поможет какой информацией? - Итак наш дорогой Никанорыч уперся…
– Как баран! - воскликнул Степа с горечью. - Подавай ему сотку и никаких. Начал даже намекать, что есть у него и другой покупатель… я ж не лыком шит, давно в бизнесе, вижу, что нет никакого конкурента - да все равно, мало ли что этому алкашу в голову взбредет…
– Подождите-ка, - сказал Смолин серьезно. - Старик, насколько я знаю, умер всего-то неделю назад… Неужели наш Никанорыч с его… привычками успел законным образом в наследство вступить? Что-то слишком для него оперативно… А если он соответствующим образом в права не введен, то как же он вам квартиру продаст?
– А вы соображаете…
– Рынок, Степа, рынок, - усмехнулся Смолин. - Мы, интеллигентные музейные работники, тоже не лаптем щи хлебаем, многому вы учились…
– А ему не нужно ни во что вступать, - сказал Степа. - Старик давным-давно на него и квартиру, и все имущество переписал. Года два назад, когда его микроинфаркт стукнул. Решил, мало ли… Чтобы, я так понимаю, меньше было формальностей, если что… Это для нас с вами Никанорыч - синюк, а ему-то - сын родной, единственный…
– Логично, - сказал Смолин.
И подумал, что новости такие предельно облегчают его задачу - коли уж Витёк является законным владельцем всего движимого и недвижимого, разом снимаются возможные в такой ситуации юридические закавыки. Мало ли какие препоны могут возникнуть при подобных сделках потом - скажем, через месячишко объявляется еще одна законная наследница, «какая-нибудь четвероюродная тетя Мотя из Зачуханска, нашему слесарю двоюродный забор - и начинает гнать волну, крича, что не имел Витёк никакого права единолично продавать стариковское движимое и деньги складывать единолично к себе в карман. Бывали печальные прецеденты, вводившие в лишние расходы. Ну, а коли всё и так законнейшим образом Витьку принадлежит…
И некая идея начинает оформляться потихоньку… Собственно, а почему бы и нет? Так оно будет проще, рациональнее, удастся избежать массы лишних хлопот - ну, а денежки потом отобьются, никаких сомнений… На крайний случай этому же «Империуму» и можно загнать… Ведь ничегошеньки не теряешь!
По лестнице затопотали неуверенные шаги, и вскоре на площадке возник Профессор. При первом взгляде на него Смолин определил, отчего тот так долго отсутствовал - он, сукин кот, затарившись бормотухой, как минимум один сосудик там же и оприходовал, вон какое блаженство на роже, да и свежий перегар на гектар… Ладно, он пока что в должной кондиции, чтобы по всем правилам написать расписку насчет купли-продажи содержимого квартиры - с паспортными данными высоких договаривающихся сторон, чтобы потом комар носа не подточил…
В руке у Профессора была авоська (еще один раритет, собственно говоря). Вино в ней, и точно, имелось в достатке - аж пять бутылок чего-то ядовитого, того же свекольного цвета, с аляповатейшими этикетками. А вот «фрукты», о коих Профессор упоминал, были представлены всего-то парой яблок с побитыми боками. Смолин мимолетно умилился: ну и цены у них тут, если на жалкий полтешок можно этак вот затариться, пусть и жутчайшей гамыркой…
– Василий Яковлевич, мой благородный друг! - возопил Профессор, воздевая звякающую авоську на уровень плеча. - Прошу прощения за задержку, но я теперь всецело к вашим услугам! - он театрально отпрянул. - А кто это у нас тут? А это у нас акула рынка недвижимости месье Дюкин…
– Шуткуете всё… - с грустной покорностью судьбе сказал Степа.
– Ну отчего же, мой благородный дон? - пошатываясь, рявкнул Профессор. - Наоборот, исполнен самых что ни на есть комэрчэских стремлений. Мы, интеллигенты, тоже не лыком шиты в смысле капитализьму… Соточку приперли? Или опять будете меня к демпингу склонять?
– Да к какому еще демпингу… - уныло протянул Степа. - Семьдесят хотите, Виктор Никанорыч? Вот прямо сейчас. Больше не могу, хоть режьте, несуразная ж цена…
– Дело твое, Степушка, дело твое, - захохотал прямо-таки демонически Профессор. - Капитализьм - вещь безжалостная, ничего личного… Накатишь соточку - я прямо как есть, в шлепанцах к нотариусу пешком пойду… Усек? А теперь, если не намерен всерьез дела вести, изыди и подумай, мне с интеллигентным человеком нужно вести интеллектуальную беседу касаемо духовных ценностей… Понял?
Он похлопал удрученного риэлтора по плечу и протиснулся мимо него в квартиру, дернув прямиком на кухню. Слышно было, как он там со звоном выставляет бутылки на стол.
– Идите уж, Степа, - тихонько сказал Смолин. - Сами видите, с ним сейчас каши не сваришь… Мне с ним нужно обговорить насчет стариковских материалов, так что извиняйте…
– Да ладно… Только вы имейте в виду: если хотите по пьяной лавочке развести на скидки, не получится. Чем больше хлыщет, тем упрямей делается. Откуда что берется… Обычно они по пьянке добреют, а этот… - он глянул умоляюще. - Вы уж там, если что… Я б вам процентик, если он согласится на семьдесят… Ну максимум, семьдесят пять… А? Пятеру я этого бы вам… Ведь из-за этого придурка всё стоит, хотя дом, считайте, мой…