Александр Александрович Бушков
Последняя пасха
(Антиквар - 002)
В мирной деятельности антикваров иногда случаются эксцессы. Визит милиции в магазин и обвинение в торговле холодным оружием - это еще цветочки.
А вот когда антиквару угрожают ножом с выкидным лезвием, да злоумышленников трое, да под ударом оказывается беззащитная девушка - вот тут-то Смолину впору разозлиться и достать наган.
С попытки ограбления неприятности Василия Яковлевича только начались. Бросок по тайге помог раскрыть многолетнюю тайну, ночевка в заброшенной деревне привела к знакомству с малоприятными людьми, вооруженными огнестрельным оружием, отдых в далеком городе Курумане преподнес целый букет сюрпризов, один из которых - правда о последней Пасхе императора.
А вот когда антиквару угрожают ножом с выкидным лезвием, да злоумышленников трое, да под ударом оказывается беззащитная девушка - вот тут-то Смолину впору разозлиться и достать наган.
С попытки ограбления неприятности Василия Яковлевича только начались. Бросок по тайге помог раскрыть многолетнюю тайну, ночевка в заброшенной деревне привела к знакомству с малоприятными людьми, вооруженными огнестрельным оружием, отдых в далеком городе Курумане преподнес целый букет сюрпризов, один из которых - правда о последней Пасхе императора.
А искать сокровища - дело щекотливое.
Р. Л. Стивенсон «Остров сокровищ».
Часть первая. АНТИКВАР В ЧАЩОБЕ.
Глава 1. О ГОРЯЧЕМ ЭСТОНСКОМ ПАРНЕ.
Смолин, тяжко вздохнув, ссутулился на скамейке, не чувствуя ничего, кроме досады и усталости. Самое время было хватануть еще пивка и завалиться спать до полудня.
– Вадик, бляха-муха… - произнес он сокрушенно. - И ради этого ты через весь город тащился, чтобы тут куковать на лавочке утренней порой? Ну ладно, ты как-то вычислил, где броневик на самом деле… И что? Я прекрасно понимаю: научный энтузиазм и все такое… Но дальше-то что в нашем разрезе? Поднимать его тайно… ну, это почти нереально. Это имело бы смысл только в том смысле, если какой-нибудь чокнутый любитель старинной бронетехники давал бы нам за него миллион баксов, но что-то я не вижу на горизонте таких деятелей. С юридической точки зрения это - государственное достояние, предмет, мать его за ногу, большой исторической и культурной ценности - а это уже совсем другая статья… Очень уж он здоровый, гад. Так что не интересует он меня. Тебя - да, с научной точки зрения, я понимаю, хоть и не интеллигент…
Он осекся и присмотрелся внимательнее. Очень уж примечательная была у Кота Ученого физиономия: хитровастая, загадочная, пылавшая азартом и даже вроде бы откровенным превосходством. Так что поневоле вспомнилась пара-тройка случаев, когда с такой же точно физиономией Вадим притаскивал информацию, от которой карманы всех заинтересованных лиц тяжелели резко…
– Честно говоря, Вася, сам по себе броневик меня тоже не особенно интересует с научной точки зрения, - протянул Кот Ученый. - Научная его ценность стремится к нулю - особенно в наши капиталистические времена. А вот то, что с огромной долей вероятности может там лежать до сих пор… Вот оно меня интересует гораздо больше, да и тебя тоже…
Дурное настроение и хандра помаленьку улетучивались, Смолин выпрямился, одним глотком разделался с остававшимся в баклаге пивом. Ему и хотелось верить в нечто этакое, и опасался тешиться беспочвенными надеждами раньше времени.
– Что там? - спросил он тихо и серьезно.
Из сумки, плотно придавленная пластиковыми папками, торчала еще одна баклага темного пластика, но Кот Ученый доставать ее не стал, хотя и удостоил беглым взглядом. Он откинулся на добротно выкрашенную зеленой краской спинку скамейки, уставился в чистое рассветное небо и принялся насвистывать - довольно мелодично, с большим воодушевлением.
Вскоре Смолину показалось, что он узнает мотив: бессмертная тема из «Золота Маккены»: золото манит нас, золото вновь и в вновь манит нас…
– Черт, да откуда там… - сказал он в полный голос. И, спохватившись, поднялся. - Пошли в дом, что мы здесь, как эти…
Загнать в вагончик Катьку, открыть ворота и завести машину было делом пары минут. Хозяйственно, с некоторой уже сноровкой захлопнув ворота и опустив железную перекладину в гнезда, Смолин вошел в дом первым.
В кухне за кружечкой с чифирем идиллически восседал Глыба - прямо на полу, в удобной для него и непривычной для исконно вольного человечка позе, по которой люди понимающие моментально опознают сидельцев со стажем: на корточках, свесив руки с колен. Рядом с ним лезвием к двери поблескивал топор из смолинского хозяйства.
Завидев вошедших, он не спеша поднялся, потянулся и, многозначительно косясь на Вадика, сыграл взглядом некую краткую пантомиму. Смолин мотнул головой, указывая спутнику на лестницу в мансарду:
– Шагай, я сейчас…
– Часа полтора, не меньше, возле дома колобродились какие-то два мутных, - шепотом доложил Глыба. - То с одной стороны пройдут, то с другой, у забора постоят, опять отойдут… Только когда стало светать, слиняли. И не похожи они по ухваткам, Червонец, ни на пьяных, ни на ширнувшихся: не шатались, не гомонили, кружили вокруг, как кошка у сметаны, Катька изгавкалась… На ментов это не похоже ничуть.
– Пожалуй, - рассеянно кивнул Смолин. - Ну, будем поглядывать и дальше, что тут еще скажешь…
Он поднялся наверх по чуть поскрипывавшей лестнице и плотно притворил за собой дверь. Вадик уже разложил на столе свои пластиковые папки, числом три, туго набитых, и еще какие-то листы, исписанные его аккуратным почерком, покрытые непонятными схемами, непонятной цифирью. Правда, и про пиво он не забыл, водрузил тут же баклагу и как раз протирал носовым платком стаканы из шкафчика на стене.
Смолин опустился в кресло. Сна уже не было ни в одном глазу, зато привычный азарт прошелся по нервам приятной щекоточкой.
– Валяй, - сказал он нетерпеливо.
Кот Ученый не без некоторого театрального промедления наполнил высокие стаканы, старательно следя, чтобы пена не пролилась на бумаги.
– Итак, утонувший броневик и сгинувшие красные орлы… - сказал он тоном человека, привыкшего читать лекции. - Сначала - версия официальная… точнее, засекреченная… точнее, обе вместе, потому что они неразрывно связаны… По официальной версии, Кутеванов и сопровождавший его красноармеец погибли, сверзившись в реку на броневике при испытаниях отбитой у беляков военной техники. По версии засекреченной, авария случилась оттого, что славный балтиец по пьянке решил покататься на броневике, не справился с управлением, зарулил в реку и выплыть не сумел ввиду все того же алкоголия. В пятьдесят девятом, к сорокалетию освобождения Шантарска от колчаковцев обком собрал доживших до юбилея ветеранов-свидетелей-участников и обязал их накропать мемуары. Они и накропали - причем целых четыре человека добросовестно и бесхитростно упомянули про печальную причину трагедии, сиречь водку. Разумеется, эту часть воспоминаний велено было засекретить и считать досадным огрехом…
– Да знаю я все это, - сказал Смолин. - А в перестройку вся правдочка всплыла, и подлинные, без купюр воспоминания только ленивый не печатал и не цитировал… Ты дело давай.
Кот Ученый: словно и не слыша, продолжал, хорошо поставленным голосом, с лекторской интонацией:
– Вот только никто, ни одна живая душа не подошла к этому делу с позиций сыскаря. Собственно, и причин не было, так что не стоит насмехаться… Так вот, дело в следующем, Вася… Вся эта история - вся! - зиждется на показаниях одного-единственного свидетеля: товарища Вальде Яниса Нигуловича, комиссара героического полка и по совместительству начальника особого отдела. Каковой товарищ, будучи единственным трезвым в экипаже броневика, сумел все же вынырнуть и добраться до берега. Самую чуточку неприглядно выглядит тот факт, что он не пытался вытащить остальных… впрочем, как гласят архивы и анналы, пытался все же, несколько раз нырял добросовестно, но был в шоке, башкой обо что-то ударился при падении машины в реку, сил не было совершенно, боялся вот-вот пойти ко дну, а времени прошло столько, что остальные наверняка уже захлебнулись на дне… Так он потом объяснял, и, судя по всему, его объяснения признали убедительными, никогда ни в чем не упрекали… вплоть до тридцать седьмого, но это уже отдельна песня. Так вот, до сих пор считалось - я и сам так думал - что Вальде указал неправильное место аварии из-за того самого шока - спутал место, бывает, пейзажи там однообразные… Но теперь, когда мы имеем вот это…
Он открыл одну из папок и продемонстрировал Смолину содержимое. Тот кивнул в знак того, что понял, о чем идет речь.
Это были бумаги из Кащеевых закромов, разве что переложенные в новые папки. Строго говоря, непонятно было, зачем Кащею они понадобились: небезынтересная подборка, стоившая некоторых денег - но никак не раритет, не уникальное собрание. Всего-то навсего архив трех поколений эмигрантов Гладышевых, коренных шантарцев, ничем особенным не примечательных. Тогда в девятнадцатом, они всем табором застряли во взятом красными Шантарске: глава семьи, серьезный купец с супругою, его старший сын, свежеиспеченный инженер (опять-таки с юной супругой), младший сынишка-гимназист, еще какие-то тетушки-бабушки-приживалки. В конце концов им каким-то чудом удалось все же по железной дороге добраться до занятых белыми мест, а оттуда податься в Харбин, где семейство и обосновалось на четверть века. В сорок шестом Гладышевы-сыновья с женами и народившимися в эмиграции чадами вернулись в СССР и пустили корни на сей раз во Владивостоке. Насколько Смолин помнил, оба брата давненько тому умерли, а наследники поступили, как многие в их положении: без особых угрызений совести запродали архив оптом какому-то владивостокскому барыге, а тот, челноча по Сибири с антикварными целями, завез его в Шантарск и задешево толкнул Кащею.
Ничего уникального там не было: полсотни фотографий, разнообразные документы (китайские брачные контракты, которые и русские эмигранты обязаны были оформлять по всем правилам, справки-свидетельства-аттестаты, письма и поздравительные открытки, прочий хлам, копящийся у любого в укромных уголках), мелкие дореволюционные безделушки (бронзовые фигурки, стеклянные пресс-папье, наперстки-ножницы), несколько книг, отнюдь не уникальных, парочка толстых тетрадей (купец-патриарх явно пытался от скуки написать нечто вроде мемуаров)… Одним словом, кое-какие деньги выручить, конечно, можно, распродавая эту заваль в розницу или пуская в мелкий обмен - но суммы получатся смешными, кошкины слезки и не более того…
Еще разбирая наследство Кащея, Смолин вяло удивлялся, зачем старику понадобилось держать этот хлам в тайнике вместе с настоящими ценностями - но Кащея уже не спросишь, так что он вскоре махнул на это рукой, не пытаясь ломать голову над пустяками…
– Знаешь, что самое смешное? - спросил Кот Ученый. - Будь в бумагах пресловутая карта с кладом наподобие Флинтовской, ее бы, конечно, в оборот за копейки не пустили б ни за что, придержали из чистого любопытства, на всякий случай… Но в том-то и соль, что найти концы мог только здешний, тот, кто неплохо знает шантарскую историю…
– Вадик, я тебя умоляю, не тяни ты кота за яйца, - сказал Смолин. - Любишь ты эффекты, я знаю, да года наши уже не те, и мы с тобой не юные кладоискатели из пионерской книжки… Давай уж к делу. Ты меня достаточно заинтриговал, ладно, я томлюся в жутком нетерпении… Какие там еще штампы?
– Ну хорошо, изволь, - сказал Кот Ученый уже вполне серьезно. - Итак… Ага, некоторые детали, в которые ты наверняка и не вникал… Ты помнишь, чем занимались все Гладышевы в эмиграции?
– Сыновья были инженерами, - сказал Смолин. - То есть, один в Маньчжурию приехал уже готовым инженером, дипломированным, а младший, после гимназии, тоже что-то такое кончал, тоже в инженеры подался.
– А патриарх? То бишь купец?
– Без понятия, - сказал Смолин. - Не интересовался. Ну, снова по купеческой части пошел, наверно…
– Ничего подобного. Глава рода, Кузьма Федотыч, буквально через полгода после того, как семейство обосновалось в Харбине, говоря высоким слогом, обратился к Господу. Монахом стал. Самым натуральным, по всем канонам постриженным. Так монахом и помер в сорок первом. Это очень необходимая деталь… В общем, читай.
Он подал Смолину небольшую толстую книжицу в коленкоровом переплете под мрамор, как это было модно в старые времена. Не дожидаясь пояснений, Смолин открыл ее на закладке и по одобрительному кивку друга понял, что угадал. Аккуратные строчки, порыжевшие выцветшие чернила, орфография, разумеется, не «красная» - повсюду твердый знак в окончаниях слов, «ер» и даже кое-где, натренированный взгляд моментально выхватил, самая натуральная «фита». Хотя дата вверху листа - двадцать пятое сентября тридцать седьмого года. Бывший купец, как многие, большевистские новшества не принял категорически…
Почти половину листа занимала старательно, по всему периметру приклеенная газетная вырезка. «Комиссары вновь жрут друг друга то ли как якобинцы, то ли как крысы в ведре». Это заголовок - из коего сразу ясно, что газета, конечно же, эмигрантская, кто бы еще себе позволил такую вольность в выражениях. Ну, что там… Очередные расстрелы в Москве… скрытое злорадство автора по поводу того, что коммунисты начали истреблять друг друга… длинный список. И одна фамилия старательно, ровненько подчеркнута чуть выцветшим красным карандашом: «комбриг Вальде, политуправление Ленинградского военного округа.
Смолин перешел к рукописным строчкам.
«Промысел Божий смертными осознается не сразу, иными, пожалуй что, и никогда, но тот, кому повезло припасть к источнику мудрости Господней, рано или поздно прозревает пути Творца. Что до меня, смиренного, то не перестаю возносить хвалу Господу, за то, что промыслил мне нынешнюю стезю. Во времена, оны, в полузабытом Шантарске (а точнее, в Кузьмине), лютой злобою я исходил в адрес грабителей, коими был ограблен и бит, долго еще, недели и месяцы, осылал проклятья и покрытому татуировками, словно аляскинский туземец, матросу, и чухонцу с бритой актерской рожей и волчьим взглядом, и даже третьему, сошке мелкой, нижнему чину с красной звездой во лбу. В те поры, на речном берегу, в угнетенно притаившемся Кузьмине, мне казалось, когда я в бессильной злобе глядел вслед удалявшейся железной коробке, что жизнь кончена окончательно и бесповоротно. Господи, Боже всеблагий! Как неумен, корыстен и животен я был, полагая конец жизни в том, что пришлось расстаться с тридцатью фунтами золота и драгоценностей! Как я был слеп, убог, нищ духом! Саквояж с накоплениями мне казался высшей жизненной ценностью… Слава Богу, прозреть мне удалось очень быстро - а вот понять замыслы Творца и величавую неостановимую работу Господних мельниц, мелющих медленно, но верно - лишь долгие годы спустя. Кем бы я стал в Харбине, не лишившись отобранного красными саквояжа, прибывши туда богатеем? Никаких сомнений нет, что очень быстро сделался бы компаньоном Петра Фомича, располагая изрядным капитальцем, в его зарождавшийся торговый дом все и вложил бы… и опять-таки нет сомнений, что при таком обороте событий был бы вместе с Петром Фомичом, Никанором Лялиным и китаезой Бао Гунем убит маньчжурскими бандитами в ночь приснопамятной резни в главной торгового дома резиденции. И даже случись мне тогда кто знает, уцелеть, все равно ждала бы участь хотя бы бедолаги Шахворостова - уцелеть-то он уцелел, да предприятие от разгрома так и не оправилось, в считанные месяцы захирело, а там дело япошки довершили, и призреваем теперь Шахворостов исключительно милостынею монастыря нашего. Был, был в ограблении моем большевика перст Божий! Как же иначе, если сам я, найдя святую стезю, который год смиренно и честно несу служение монастырское, и сынишки, ставши не наследниками купца-миллионщика, а нищими, долженствующими полагаться лишь на светлые головы и золотые руки, толковыми инженерами стали, на ноги поднялись благодаря неустанным собственным трудам, а не батькиному капиталу, не стрижке купонов или дележу дивидендов. Благодарю тебя, Господи, ежечасно!»
– Вот и все, пожалуй, - сказал Кот Ученый, зорко следивший за бегавшим по строчкам взглядом Смолина. - Ну как, теперь соображаешь? Кутеванов, Вальде, саквояж, купец, село Кузьмино, до сих пор благополучно в той же географической точке пребывающее… Они не по пьянке кататься двинули. Они ехали в Кузьмино, где и вытряхнули у купца все нажитое непосильным трудом. Саквояж. Тридцать фунтов золота и драгоценностей… то бишь двенадцать с лихвой килограммчиков…
До Смолина только теперь начинало помаленьку доходить, как до пресловутого верблюда. Мысли путались и прыгали. В совершеннейшей растерянности он вертел в руках дневник положил его на стол, снова взял… Спросил ошарашенно:
– Так они что же, экспроприировали купца?
– А что, разве есть другое толкование? Все изложено предельно четко.
– Но это могло быть во время другой поездки… - попытался Смолин мыслить логически.
– Хрен тебе! - торжествующе возгласил Кот Ученый. - Уж поездка то эта историческая задокументирована во всех деталях! Во всех известных окружающим деталях… В воспоминаниях ветеранов говорится прямо, и не один раз - трое упоминают: Кутеванов с двумя другими поехал впервые. На только что отремонтированном в железнодорожных мастерских бывшем белом броневике. Поездка была первая и единственная. Может быть, балтиец и уговорил дозу. Очень может быть. Но в Кузьмине они определенно двинули с мыслью. До него и сейчас от границы Шантарска - километров семь, а в те времена, когда правый берег еще не был застроен - и вовсе пятнадцать. Прикажешь верить, что они чисто случайно отмахали такой конец, а въехав в деревню, поинтересовались у первого встречного: «Товарищ раскрепощенный селянин, не подскажете ли, кто тут у вас хранит золото и камушки в больших количествах»? А селянин, простая душа, им и показал на домик, где ютился не успевший к последнему колчаковскому эшелону Гладышев с чадами и домочадцами? Нет уж, что-то в «случайность» это никак не укладывается. Выехали из Шантарска, целеустремленно проехали пятнадцать километров глухоманью, где одни мужики на телегах обычно трюхали, нагрянули в маленькую деревушку и быстро оттуда убрались с двенадцатью кило добычи… Такие вещи делаются исключительно по наводке. Вальде был особистом, видимо, сексоты ему и слили… Красные к тому времени в Шантарске сидели уже полтора месяца, было время обрасти агентуркой и, как водится, прочесать город с окрестностями в поисках как «бывших», так и оружия с ценностями… По наводке шли, наверняка. Ну, ты теперь сам способен реконструировать дальнейшее?
– Подожди, - сказал Смолин, все еще не в силах вернуть стройность мыслям. - Подожди… Ладно, будем реконструировать… Они взяли саквояж, двенадцать килограммов… То ли монеты, то ли рассыпное золотишко - Гладышев и долю в прииске имел - то ли и то, и другое. Поехали назад в Шантарск… И тут броневик сверзился в воду, выплыл один Вальде…
– Без саквояжа. Никакого такого саквояжа не отметили ни те, кто его встретил на дороге - какой-то чоновский разъезд - ни ветераны, ни историки. Саквояж из мировой истории выпал быстро и надежно. А Вальде вдобавок указал неправильное место аварии… Что это все значит с точки зрения авантюрного романа? Ну-ка, сопоставь и прикинь хрен к пальцу…
Смолин соображал - туго, медленно, но, кажется, наконец-то нащупал ниточку.
– Вадька, мать твою… - сказал он севшим голосом. - Он что, их шлепнул? И херакнул броневик в реку… но совсем не там, где показывал потом?
– Вот лично у меня другого истолкования событий попросту нет, - сказал Кот Ученый непререкаемым тоном. - Только эта версия объясняет абсолютно всё. Двенадцать килограммов золота и камушков - это, знаешь ли, вещь. У кого угодно головка может закружиться - особенно в те лихие времена, особенно у человека, привыкшего недрогнувшей рукой лить кровушку. Товарища Вальде перемкнуло. И он наверняка их к о н ч и л. Что, трудно пристрелить людей, которые тебе верят и ни в чем таком не подозревают? Да как два пальца… Знаешь, кем Вальде был в прошлой жизни, при царизме? Потомственный рыбак с острова Сааремаа. Значит, плавать умел отлично. А знаешь, кем он был до революции, на первой мировой? Служил в автоброневом отряде. Значит, управлять броневиком умел. Застрелил Кутеванова и того, безымянного, красноармейца какого-то, направил броневик в реку… А место указал другое. Сделал себе заначку.
– Заначку? - повторил Смолин машинально. - Думаешь… Думаешь, саквояж все еще там?
– Девяносто девять процентов, - сказал Кот Ученый тихо и решительно. - Один процент я оставляю на какого-нибудь случайного аквалангиста, который наткнулся на броневик и спер саквояж, почему дело и осталось в тайне. Но хлипконький получается один процент… Зато девяносто девять - за то, что золото так там и лежит.
– Допустим, - сказал Смолин. - Допустим, он их грохнул… И саквояж с собой не взял…
– Не мог взять. Никак не мог. Представляешь себе эту картину? По проселочной дороге бредет товарищ комиссар с тяжеленным саквояжем. «Товарищей спасти я не смог, зато саквояж вытащить успел»… Это нереально и несерьезно. Моментально начались бы вопросы, пошли бы пересуды и сплетни… Самый веский аргумент - неправильное место аварии, указанное комиссаром. Саквояж-то остался в правильном!
– Погоди, погоди… Он мог просто-напросто бояться, что отыщутся трупы с пулевыми ранениями, и его обвинят…
– Да хрена б кто его обвинил! Что ему стоило сплести убедительную сказочку? Остановились это они по естественной надобности, тут недобитые белогвардейские бандиты начали палить из прилегающей чащобы, Кутеванов и красноармеец погибли, а Вальде отстрелялся… Кто бы стал проводить баллистическую экспертизу и прочие заумные исследования? Это в Шантарске-то, в те времена?! Кто бы заподозрил полкового комиссара и особиста, цистерну крови пролившего ради мировой революции… Нет уж, по глубочайшему моему убеждению, то, что броневик пребывает в реке, как раз и является убедительнейшим доказательством того, что Вальде его превратил в этакий своеобразный сейф… и, в общем, весьма надежный. Взять саквояж с собой, закопать где-нибудь под приметной сосной? Чушь. Чересчур рискованно. Броневик на дне реки - лучшая захоронка. Дней через несколько, когда все забудется и страсти улягутся, можно взять лошадку, преспокойно уехать в одиночестве - мол, встреча с тайной агентурой - нырнуть, вытащить клад, спокойненько перегрузить в «сидор» и увезти в город. Всё. Резко разбогател чухонец, никто ничего не знает, никому ничего не надо объяснять.
– Ну, а если он все же…
– Достал потом? Вася, ты его биографию знаешь в подробностях?
– Без понятия.
– Эх ты, - усмехнулся Кот Ученый. - Не интересуешься ты героями революции, жертвами сталинского террора… В том-то и цимес, что его выдернули отсюда совершенно внезапно. Броневик утонул шестого, а уже восьмого товарища Вальде из Шантарска сдернули. Уж биография-то его издана подробнейшая - на волне перестроечных откровений и плача вселенского над жертвами сухорукого параноика»… Потом почитаешь. Утром восьмого пришла депеша из Москвы, в точности как в старом шлягере: дан приказ ему - на Запад… Товарищу Вальде предписывалось с первым же поездом отбыть на польский фронт. В те времена такое случалось сплошь и рядом, обсуждению не подлежало и требовал немедленного исполнения: если у тебя руки-ноги целы и не лежишь при смерти, изволь подчиняться воле партии. Паспорт на выписку отдавать не требуется, бумажной волокиты не нужно, багажа нет… Пушку в кобуру, ноги в руки - и на вокзал. Он и уехал. А потом его, как многих, стало мотать: при полпредстве в Афганистане, аналогично - в Варшаве, Стокгольме и Пекине, потом - политруком в армии, потом - борьба с троцкистами, коллективизация, прочие прелести… Завертело нашего комиссара, и никогда больше у него не нашлось времени завернуть в Шантарск… Я проверял тщательнейшим образом. Никогда больше он сюда не возвращался. Любопытно бы знать, что творилось у него в башке, какие воспоминания посещали, какие сожаления грызли… Хотя лично мне его нисколечко не жалко, что его жалеть, гниду чухонскую… - Кот Ученый даже причмокнул от удовольствия. - Каково, а?! Помнить все эти годы, что на дне лежит двенадцать кило золота и драгоценностей - и не иметь возможности туда вернуться… Ох, как его корежило, должно быть… Ну, потом подуспокоился, конечно, тем более что вошел в красную элиту… и все равно, порой должно было корежить, тут и спору нет… Так изящно все было задумано, так беспроигрышно - и нате вам…
– Погоди, - сказал Смолин. - Погоди. А не могло до золотишка добраться НКВД? Ему ж в тридцать седьмом как раз и пришили убийство Кутеванова, значит, могли допросить, вытрясти правдочку, послать людей потихоньку…
– Возможно, - сказал Кот Ученый. - Но чисто теоретически. Все обстоятельства его бесславной кончины опять-таки подробно изложены трудами перестройщиков - с опорой на архивные дела и воспоминания недостреленных. Подмели его и шлепнули в самое шальное время тридцать седьмого, когда грохотал конвейер: быстренько выбить показания, быстренько приговорить, быстренько шлепнуть. По этому делу шла целая группа, что-то там насчет близости к Тухачевскому… Взяли их всех скопом, рабов божьих, скопом мутузили, скопом шлепали. В самые сжатые сроки. Никакой тебе индивидуальной разработки и долгих психологических игр. Великолепный сюрреализм получился, если разобраться: следак, который вел его дело, должно быть, копнул биографию и, высмотрев инцидент с броневиком, возликовал: ага, тут и думать долго не надо, не стоит ничего придумывать. Тонул вместе с героическим командиром полка, выплыл один? Значит, по заданию троцкистов - так, между прочим, в деле - Кутеванова и ухлопал. Прецеденты известны. И никто представления не имел, что выдуманное на скорую руку обвинение, вот парадокс, было в данном конкретном случае чистейшей правдой… Следака, кстати, тоже шлепнули, когда пришел Лаврентий Палыч и принялся чистить органы от всякого дерьма… Что?
– Вадик, бляха-муха… - произнес он сокрушенно. - И ради этого ты через весь город тащился, чтобы тут куковать на лавочке утренней порой? Ну ладно, ты как-то вычислил, где броневик на самом деле… И что? Я прекрасно понимаю: научный энтузиазм и все такое… Но дальше-то что в нашем разрезе? Поднимать его тайно… ну, это почти нереально. Это имело бы смысл только в том смысле, если какой-нибудь чокнутый любитель старинной бронетехники давал бы нам за него миллион баксов, но что-то я не вижу на горизонте таких деятелей. С юридической точки зрения это - государственное достояние, предмет, мать его за ногу, большой исторической и культурной ценности - а это уже совсем другая статья… Очень уж он здоровый, гад. Так что не интересует он меня. Тебя - да, с научной точки зрения, я понимаю, хоть и не интеллигент…
Он осекся и присмотрелся внимательнее. Очень уж примечательная была у Кота Ученого физиономия: хитровастая, загадочная, пылавшая азартом и даже вроде бы откровенным превосходством. Так что поневоле вспомнилась пара-тройка случаев, когда с такой же точно физиономией Вадим притаскивал информацию, от которой карманы всех заинтересованных лиц тяжелели резко…
– Честно говоря, Вася, сам по себе броневик меня тоже не особенно интересует с научной точки зрения, - протянул Кот Ученый. - Научная его ценность стремится к нулю - особенно в наши капиталистические времена. А вот то, что с огромной долей вероятности может там лежать до сих пор… Вот оно меня интересует гораздо больше, да и тебя тоже…
Дурное настроение и хандра помаленьку улетучивались, Смолин выпрямился, одним глотком разделался с остававшимся в баклаге пивом. Ему и хотелось верить в нечто этакое, и опасался тешиться беспочвенными надеждами раньше времени.
– Что там? - спросил он тихо и серьезно.
Из сумки, плотно придавленная пластиковыми папками, торчала еще одна баклага темного пластика, но Кот Ученый доставать ее не стал, хотя и удостоил беглым взглядом. Он откинулся на добротно выкрашенную зеленой краской спинку скамейки, уставился в чистое рассветное небо и принялся насвистывать - довольно мелодично, с большим воодушевлением.
Вскоре Смолину показалось, что он узнает мотив: бессмертная тема из «Золота Маккены»: золото манит нас, золото вновь и в вновь манит нас…
– Черт, да откуда там… - сказал он в полный голос. И, спохватившись, поднялся. - Пошли в дом, что мы здесь, как эти…
Загнать в вагончик Катьку, открыть ворота и завести машину было делом пары минут. Хозяйственно, с некоторой уже сноровкой захлопнув ворота и опустив железную перекладину в гнезда, Смолин вошел в дом первым.
В кухне за кружечкой с чифирем идиллически восседал Глыба - прямо на полу, в удобной для него и непривычной для исконно вольного человечка позе, по которой люди понимающие моментально опознают сидельцев со стажем: на корточках, свесив руки с колен. Рядом с ним лезвием к двери поблескивал топор из смолинского хозяйства.
Завидев вошедших, он не спеша поднялся, потянулся и, многозначительно косясь на Вадика, сыграл взглядом некую краткую пантомиму. Смолин мотнул головой, указывая спутнику на лестницу в мансарду:
– Шагай, я сейчас…
– Часа полтора, не меньше, возле дома колобродились какие-то два мутных, - шепотом доложил Глыба. - То с одной стороны пройдут, то с другой, у забора постоят, опять отойдут… Только когда стало светать, слиняли. И не похожи они по ухваткам, Червонец, ни на пьяных, ни на ширнувшихся: не шатались, не гомонили, кружили вокруг, как кошка у сметаны, Катька изгавкалась… На ментов это не похоже ничуть.
– Пожалуй, - рассеянно кивнул Смолин. - Ну, будем поглядывать и дальше, что тут еще скажешь…
Он поднялся наверх по чуть поскрипывавшей лестнице и плотно притворил за собой дверь. Вадик уже разложил на столе свои пластиковые папки, числом три, туго набитых, и еще какие-то листы, исписанные его аккуратным почерком, покрытые непонятными схемами, непонятной цифирью. Правда, и про пиво он не забыл, водрузил тут же баклагу и как раз протирал носовым платком стаканы из шкафчика на стене.
Смолин опустился в кресло. Сна уже не было ни в одном глазу, зато привычный азарт прошелся по нервам приятной щекоточкой.
– Валяй, - сказал он нетерпеливо.
Кот Ученый не без некоторого театрального промедления наполнил высокие стаканы, старательно следя, чтобы пена не пролилась на бумаги.
– Итак, утонувший броневик и сгинувшие красные орлы… - сказал он тоном человека, привыкшего читать лекции. - Сначала - версия официальная… точнее, засекреченная… точнее, обе вместе, потому что они неразрывно связаны… По официальной версии, Кутеванов и сопровождавший его красноармеец погибли, сверзившись в реку на броневике при испытаниях отбитой у беляков военной техники. По версии засекреченной, авария случилась оттого, что славный балтиец по пьянке решил покататься на броневике, не справился с управлением, зарулил в реку и выплыть не сумел ввиду все того же алкоголия. В пятьдесят девятом, к сорокалетию освобождения Шантарска от колчаковцев обком собрал доживших до юбилея ветеранов-свидетелей-участников и обязал их накропать мемуары. Они и накропали - причем целых четыре человека добросовестно и бесхитростно упомянули про печальную причину трагедии, сиречь водку. Разумеется, эту часть воспоминаний велено было засекретить и считать досадным огрехом…
– Да знаю я все это, - сказал Смолин. - А в перестройку вся правдочка всплыла, и подлинные, без купюр воспоминания только ленивый не печатал и не цитировал… Ты дело давай.
Кот Ученый: словно и не слыша, продолжал, хорошо поставленным голосом, с лекторской интонацией:
– Вот только никто, ни одна живая душа не подошла к этому делу с позиций сыскаря. Собственно, и причин не было, так что не стоит насмехаться… Так вот, дело в следующем, Вася… Вся эта история - вся! - зиждется на показаниях одного-единственного свидетеля: товарища Вальде Яниса Нигуловича, комиссара героического полка и по совместительству начальника особого отдела. Каковой товарищ, будучи единственным трезвым в экипаже броневика, сумел все же вынырнуть и добраться до берега. Самую чуточку неприглядно выглядит тот факт, что он не пытался вытащить остальных… впрочем, как гласят архивы и анналы, пытался все же, несколько раз нырял добросовестно, но был в шоке, башкой обо что-то ударился при падении машины в реку, сил не было совершенно, боялся вот-вот пойти ко дну, а времени прошло столько, что остальные наверняка уже захлебнулись на дне… Так он потом объяснял, и, судя по всему, его объяснения признали убедительными, никогда ни в чем не упрекали… вплоть до тридцать седьмого, но это уже отдельна песня. Так вот, до сих пор считалось - я и сам так думал - что Вальде указал неправильное место аварии из-за того самого шока - спутал место, бывает, пейзажи там однообразные… Но теперь, когда мы имеем вот это…
Он открыл одну из папок и продемонстрировал Смолину содержимое. Тот кивнул в знак того, что понял, о чем идет речь.
Это были бумаги из Кащеевых закромов, разве что переложенные в новые папки. Строго говоря, непонятно было, зачем Кащею они понадобились: небезынтересная подборка, стоившая некоторых денег - но никак не раритет, не уникальное собрание. Всего-то навсего архив трех поколений эмигрантов Гладышевых, коренных шантарцев, ничем особенным не примечательных. Тогда в девятнадцатом, они всем табором застряли во взятом красными Шантарске: глава семьи, серьезный купец с супругою, его старший сын, свежеиспеченный инженер (опять-таки с юной супругой), младший сынишка-гимназист, еще какие-то тетушки-бабушки-приживалки. В конце концов им каким-то чудом удалось все же по железной дороге добраться до занятых белыми мест, а оттуда податься в Харбин, где семейство и обосновалось на четверть века. В сорок шестом Гладышевы-сыновья с женами и народившимися в эмиграции чадами вернулись в СССР и пустили корни на сей раз во Владивостоке. Насколько Смолин помнил, оба брата давненько тому умерли, а наследники поступили, как многие в их положении: без особых угрызений совести запродали архив оптом какому-то владивостокскому барыге, а тот, челноча по Сибири с антикварными целями, завез его в Шантарск и задешево толкнул Кащею.
Ничего уникального там не было: полсотни фотографий, разнообразные документы (китайские брачные контракты, которые и русские эмигранты обязаны были оформлять по всем правилам, справки-свидетельства-аттестаты, письма и поздравительные открытки, прочий хлам, копящийся у любого в укромных уголках), мелкие дореволюционные безделушки (бронзовые фигурки, стеклянные пресс-папье, наперстки-ножницы), несколько книг, отнюдь не уникальных, парочка толстых тетрадей (купец-патриарх явно пытался от скуки написать нечто вроде мемуаров)… Одним словом, кое-какие деньги выручить, конечно, можно, распродавая эту заваль в розницу или пуская в мелкий обмен - но суммы получатся смешными, кошкины слезки и не более того…
Еще разбирая наследство Кащея, Смолин вяло удивлялся, зачем старику понадобилось держать этот хлам в тайнике вместе с настоящими ценностями - но Кащея уже не спросишь, так что он вскоре махнул на это рукой, не пытаясь ломать голову над пустяками…
– Знаешь, что самое смешное? - спросил Кот Ученый. - Будь в бумагах пресловутая карта с кладом наподобие Флинтовской, ее бы, конечно, в оборот за копейки не пустили б ни за что, придержали из чистого любопытства, на всякий случай… Но в том-то и соль, что найти концы мог только здешний, тот, кто неплохо знает шантарскую историю…
– Вадик, я тебя умоляю, не тяни ты кота за яйца, - сказал Смолин. - Любишь ты эффекты, я знаю, да года наши уже не те, и мы с тобой не юные кладоискатели из пионерской книжки… Давай уж к делу. Ты меня достаточно заинтриговал, ладно, я томлюся в жутком нетерпении… Какие там еще штампы?
– Ну хорошо, изволь, - сказал Кот Ученый уже вполне серьезно. - Итак… Ага, некоторые детали, в которые ты наверняка и не вникал… Ты помнишь, чем занимались все Гладышевы в эмиграции?
– Сыновья были инженерами, - сказал Смолин. - То есть, один в Маньчжурию приехал уже готовым инженером, дипломированным, а младший, после гимназии, тоже что-то такое кончал, тоже в инженеры подался.
– А патриарх? То бишь купец?
– Без понятия, - сказал Смолин. - Не интересовался. Ну, снова по купеческой части пошел, наверно…
– Ничего подобного. Глава рода, Кузьма Федотыч, буквально через полгода после того, как семейство обосновалось в Харбине, говоря высоким слогом, обратился к Господу. Монахом стал. Самым натуральным, по всем канонам постриженным. Так монахом и помер в сорок первом. Это очень необходимая деталь… В общем, читай.
Он подал Смолину небольшую толстую книжицу в коленкоровом переплете под мрамор, как это было модно в старые времена. Не дожидаясь пояснений, Смолин открыл ее на закладке и по одобрительному кивку друга понял, что угадал. Аккуратные строчки, порыжевшие выцветшие чернила, орфография, разумеется, не «красная» - повсюду твердый знак в окончаниях слов, «ер» и даже кое-где, натренированный взгляд моментально выхватил, самая натуральная «фита». Хотя дата вверху листа - двадцать пятое сентября тридцать седьмого года. Бывший купец, как многие, большевистские новшества не принял категорически…
Почти половину листа занимала старательно, по всему периметру приклеенная газетная вырезка. «Комиссары вновь жрут друг друга то ли как якобинцы, то ли как крысы в ведре». Это заголовок - из коего сразу ясно, что газета, конечно же, эмигрантская, кто бы еще себе позволил такую вольность в выражениях. Ну, что там… Очередные расстрелы в Москве… скрытое злорадство автора по поводу того, что коммунисты начали истреблять друг друга… длинный список. И одна фамилия старательно, ровненько подчеркнута чуть выцветшим красным карандашом: «комбриг Вальде, политуправление Ленинградского военного округа.
Смолин перешел к рукописным строчкам.
«Промысел Божий смертными осознается не сразу, иными, пожалуй что, и никогда, но тот, кому повезло припасть к источнику мудрости Господней, рано или поздно прозревает пути Творца. Что до меня, смиренного, то не перестаю возносить хвалу Господу, за то, что промыслил мне нынешнюю стезю. Во времена, оны, в полузабытом Шантарске (а точнее, в Кузьмине), лютой злобою я исходил в адрес грабителей, коими был ограблен и бит, долго еще, недели и месяцы, осылал проклятья и покрытому татуировками, словно аляскинский туземец, матросу, и чухонцу с бритой актерской рожей и волчьим взглядом, и даже третьему, сошке мелкой, нижнему чину с красной звездой во лбу. В те поры, на речном берегу, в угнетенно притаившемся Кузьмине, мне казалось, когда я в бессильной злобе глядел вслед удалявшейся железной коробке, что жизнь кончена окончательно и бесповоротно. Господи, Боже всеблагий! Как неумен, корыстен и животен я был, полагая конец жизни в том, что пришлось расстаться с тридцатью фунтами золота и драгоценностей! Как я был слеп, убог, нищ духом! Саквояж с накоплениями мне казался высшей жизненной ценностью… Слава Богу, прозреть мне удалось очень быстро - а вот понять замыслы Творца и величавую неостановимую работу Господних мельниц, мелющих медленно, но верно - лишь долгие годы спустя. Кем бы я стал в Харбине, не лишившись отобранного красными саквояжа, прибывши туда богатеем? Никаких сомнений нет, что очень быстро сделался бы компаньоном Петра Фомича, располагая изрядным капитальцем, в его зарождавшийся торговый дом все и вложил бы… и опять-таки нет сомнений, что при таком обороте событий был бы вместе с Петром Фомичом, Никанором Лялиным и китаезой Бао Гунем убит маньчжурскими бандитами в ночь приснопамятной резни в главной торгового дома резиденции. И даже случись мне тогда кто знает, уцелеть, все равно ждала бы участь хотя бы бедолаги Шахворостова - уцелеть-то он уцелел, да предприятие от разгрома так и не оправилось, в считанные месяцы захирело, а там дело япошки довершили, и призреваем теперь Шахворостов исключительно милостынею монастыря нашего. Был, был в ограблении моем большевика перст Божий! Как же иначе, если сам я, найдя святую стезю, который год смиренно и честно несу служение монастырское, и сынишки, ставши не наследниками купца-миллионщика, а нищими, долженствующими полагаться лишь на светлые головы и золотые руки, толковыми инженерами стали, на ноги поднялись благодаря неустанным собственным трудам, а не батькиному капиталу, не стрижке купонов или дележу дивидендов. Благодарю тебя, Господи, ежечасно!»
– Вот и все, пожалуй, - сказал Кот Ученый, зорко следивший за бегавшим по строчкам взглядом Смолина. - Ну как, теперь соображаешь? Кутеванов, Вальде, саквояж, купец, село Кузьмино, до сих пор благополучно в той же географической точке пребывающее… Они не по пьянке кататься двинули. Они ехали в Кузьмино, где и вытряхнули у купца все нажитое непосильным трудом. Саквояж. Тридцать фунтов золота и драгоценностей… то бишь двенадцать с лихвой килограммчиков…
До Смолина только теперь начинало помаленьку доходить, как до пресловутого верблюда. Мысли путались и прыгали. В совершеннейшей растерянности он вертел в руках дневник положил его на стол, снова взял… Спросил ошарашенно:
– Так они что же, экспроприировали купца?
– А что, разве есть другое толкование? Все изложено предельно четко.
– Но это могло быть во время другой поездки… - попытался Смолин мыслить логически.
– Хрен тебе! - торжествующе возгласил Кот Ученый. - Уж поездка то эта историческая задокументирована во всех деталях! Во всех известных окружающим деталях… В воспоминаниях ветеранов говорится прямо, и не один раз - трое упоминают: Кутеванов с двумя другими поехал впервые. На только что отремонтированном в железнодорожных мастерских бывшем белом броневике. Поездка была первая и единственная. Может быть, балтиец и уговорил дозу. Очень может быть. Но в Кузьмине они определенно двинули с мыслью. До него и сейчас от границы Шантарска - километров семь, а в те времена, когда правый берег еще не был застроен - и вовсе пятнадцать. Прикажешь верить, что они чисто случайно отмахали такой конец, а въехав в деревню, поинтересовались у первого встречного: «Товарищ раскрепощенный селянин, не подскажете ли, кто тут у вас хранит золото и камушки в больших количествах»? А селянин, простая душа, им и показал на домик, где ютился не успевший к последнему колчаковскому эшелону Гладышев с чадами и домочадцами? Нет уж, что-то в «случайность» это никак не укладывается. Выехали из Шантарска, целеустремленно проехали пятнадцать километров глухоманью, где одни мужики на телегах обычно трюхали, нагрянули в маленькую деревушку и быстро оттуда убрались с двенадцатью кило добычи… Такие вещи делаются исключительно по наводке. Вальде был особистом, видимо, сексоты ему и слили… Красные к тому времени в Шантарске сидели уже полтора месяца, было время обрасти агентуркой и, как водится, прочесать город с окрестностями в поисках как «бывших», так и оружия с ценностями… По наводке шли, наверняка. Ну, ты теперь сам способен реконструировать дальнейшее?
– Подожди, - сказал Смолин, все еще не в силах вернуть стройность мыслям. - Подожди… Ладно, будем реконструировать… Они взяли саквояж, двенадцать килограммов… То ли монеты, то ли рассыпное золотишко - Гладышев и долю в прииске имел - то ли и то, и другое. Поехали назад в Шантарск… И тут броневик сверзился в воду, выплыл один Вальде…
– Без саквояжа. Никакого такого саквояжа не отметили ни те, кто его встретил на дороге - какой-то чоновский разъезд - ни ветераны, ни историки. Саквояж из мировой истории выпал быстро и надежно. А Вальде вдобавок указал неправильное место аварии… Что это все значит с точки зрения авантюрного романа? Ну-ка, сопоставь и прикинь хрен к пальцу…
Смолин соображал - туго, медленно, но, кажется, наконец-то нащупал ниточку.
– Вадька, мать твою… - сказал он севшим голосом. - Он что, их шлепнул? И херакнул броневик в реку… но совсем не там, где показывал потом?
– Вот лично у меня другого истолкования событий попросту нет, - сказал Кот Ученый непререкаемым тоном. - Только эта версия объясняет абсолютно всё. Двенадцать килограммов золота и камушков - это, знаешь ли, вещь. У кого угодно головка может закружиться - особенно в те лихие времена, особенно у человека, привыкшего недрогнувшей рукой лить кровушку. Товарища Вальде перемкнуло. И он наверняка их к о н ч и л. Что, трудно пристрелить людей, которые тебе верят и ни в чем таком не подозревают? Да как два пальца… Знаешь, кем Вальде был в прошлой жизни, при царизме? Потомственный рыбак с острова Сааремаа. Значит, плавать умел отлично. А знаешь, кем он был до революции, на первой мировой? Служил в автоброневом отряде. Значит, управлять броневиком умел. Застрелил Кутеванова и того, безымянного, красноармейца какого-то, направил броневик в реку… А место указал другое. Сделал себе заначку.
– Заначку? - повторил Смолин машинально. - Думаешь… Думаешь, саквояж все еще там?
– Девяносто девять процентов, - сказал Кот Ученый тихо и решительно. - Один процент я оставляю на какого-нибудь случайного аквалангиста, который наткнулся на броневик и спер саквояж, почему дело и осталось в тайне. Но хлипконький получается один процент… Зато девяносто девять - за то, что золото так там и лежит.
– Допустим, - сказал Смолин. - Допустим, он их грохнул… И саквояж с собой не взял…
– Не мог взять. Никак не мог. Представляешь себе эту картину? По проселочной дороге бредет товарищ комиссар с тяжеленным саквояжем. «Товарищей спасти я не смог, зато саквояж вытащить успел»… Это нереально и несерьезно. Моментально начались бы вопросы, пошли бы пересуды и сплетни… Самый веский аргумент - неправильное место аварии, указанное комиссаром. Саквояж-то остался в правильном!
– Погоди, погоди… Он мог просто-напросто бояться, что отыщутся трупы с пулевыми ранениями, и его обвинят…
– Да хрена б кто его обвинил! Что ему стоило сплести убедительную сказочку? Остановились это они по естественной надобности, тут недобитые белогвардейские бандиты начали палить из прилегающей чащобы, Кутеванов и красноармеец погибли, а Вальде отстрелялся… Кто бы стал проводить баллистическую экспертизу и прочие заумные исследования? Это в Шантарске-то, в те времена?! Кто бы заподозрил полкового комиссара и особиста, цистерну крови пролившего ради мировой революции… Нет уж, по глубочайшему моему убеждению, то, что броневик пребывает в реке, как раз и является убедительнейшим доказательством того, что Вальде его превратил в этакий своеобразный сейф… и, в общем, весьма надежный. Взять саквояж с собой, закопать где-нибудь под приметной сосной? Чушь. Чересчур рискованно. Броневик на дне реки - лучшая захоронка. Дней через несколько, когда все забудется и страсти улягутся, можно взять лошадку, преспокойно уехать в одиночестве - мол, встреча с тайной агентурой - нырнуть, вытащить клад, спокойненько перегрузить в «сидор» и увезти в город. Всё. Резко разбогател чухонец, никто ничего не знает, никому ничего не надо объяснять.
– Ну, а если он все же…
– Достал потом? Вася, ты его биографию знаешь в подробностях?
– Без понятия.
– Эх ты, - усмехнулся Кот Ученый. - Не интересуешься ты героями революции, жертвами сталинского террора… В том-то и цимес, что его выдернули отсюда совершенно внезапно. Броневик утонул шестого, а уже восьмого товарища Вальде из Шантарска сдернули. Уж биография-то его издана подробнейшая - на волне перестроечных откровений и плача вселенского над жертвами сухорукого параноика»… Потом почитаешь. Утром восьмого пришла депеша из Москвы, в точности как в старом шлягере: дан приказ ему - на Запад… Товарищу Вальде предписывалось с первым же поездом отбыть на польский фронт. В те времена такое случалось сплошь и рядом, обсуждению не подлежало и требовал немедленного исполнения: если у тебя руки-ноги целы и не лежишь при смерти, изволь подчиняться воле партии. Паспорт на выписку отдавать не требуется, бумажной волокиты не нужно, багажа нет… Пушку в кобуру, ноги в руки - и на вокзал. Он и уехал. А потом его, как многих, стало мотать: при полпредстве в Афганистане, аналогично - в Варшаве, Стокгольме и Пекине, потом - политруком в армии, потом - борьба с троцкистами, коллективизация, прочие прелести… Завертело нашего комиссара, и никогда больше у него не нашлось времени завернуть в Шантарск… Я проверял тщательнейшим образом. Никогда больше он сюда не возвращался. Любопытно бы знать, что творилось у него в башке, какие воспоминания посещали, какие сожаления грызли… Хотя лично мне его нисколечко не жалко, что его жалеть, гниду чухонскую… - Кот Ученый даже причмокнул от удовольствия. - Каково, а?! Помнить все эти годы, что на дне лежит двенадцать кило золота и драгоценностей - и не иметь возможности туда вернуться… Ох, как его корежило, должно быть… Ну, потом подуспокоился, конечно, тем более что вошел в красную элиту… и все равно, порой должно было корежить, тут и спору нет… Так изящно все было задумано, так беспроигрышно - и нате вам…
– Погоди, - сказал Смолин. - Погоди. А не могло до золотишка добраться НКВД? Ему ж в тридцать седьмом как раз и пришили убийство Кутеванова, значит, могли допросить, вытрясти правдочку, послать людей потихоньку…
– Возможно, - сказал Кот Ученый. - Но чисто теоретически. Все обстоятельства его бесславной кончины опять-таки подробно изложены трудами перестройщиков - с опорой на архивные дела и воспоминания недостреленных. Подмели его и шлепнули в самое шальное время тридцать седьмого, когда грохотал конвейер: быстренько выбить показания, быстренько приговорить, быстренько шлепнуть. По этому делу шла целая группа, что-то там насчет близости к Тухачевскому… Взяли их всех скопом, рабов божьих, скопом мутузили, скопом шлепали. В самые сжатые сроки. Никакой тебе индивидуальной разработки и долгих психологических игр. Великолепный сюрреализм получился, если разобраться: следак, который вел его дело, должно быть, копнул биографию и, высмотрев инцидент с броневиком, возликовал: ага, тут и думать долго не надо, не стоит ничего придумывать. Тонул вместе с героическим командиром полка, выплыл один? Значит, по заданию троцкистов - так, между прочим, в деле - Кутеванова и ухлопал. Прецеденты известны. И никто представления не имел, что выдуманное на скорую руку обвинение, вот парадокс, было в данном конкретном случае чистейшей правдой… Следака, кстати, тоже шлепнули, когда пришел Лаврентий Палыч и принялся чистить органы от всякого дерьма… Что?