Бушков Александр Александрович. Последняя Пасха

   – Погоди-ка, - сказал Смолин, глянув в окно. - Это определенно по нашу душу…
   Вадик заглянул через его плечо. Прямехонько у калитки стоял милицейский «уазик», и доблестные силы правопорядка в количестве одного молодого сержанта как раз заглядывали через заборчик палисадника.
   – Интересные дела, - сказал Смолин сквозь зубы. - Вроде бы ничего такого случиться не должно, но кто ж их знает… Ладно, на виду ничего предосудительного, да и оснований для обыска вроде бы нет. Сиди, а я пойду посмотрю.
   Он проворно спустился на первый этаж. Глыба выглядывал из отведенной ему комнатки с настороженно-философским видом старого лагерного ходока, привыкшего в любой момент ждать от жизни самого худшего, равно как и неожиданного.
   – Схоронись, - сказал ему Смолин негромко. - По твоим хвостам нагрянуть не могли?
   – Да ну, не оставил я хвостов…
   – Ничего с собой такого?
   – Ничего, от чего отмотаться нельзя было б…
   – Ну, ладненько, - кивнул Смолин. - Пойду погляжу, чем обязаны такому визиту…
   Отпихивая ногой отчаянно пытавшуюся прорваться следом за ним в палисадник Катьку, он пролез в калиточку - со спокойным, благодушным видом предельно честного обывателя, ни в чем противозаконном не замешанного: почесывая пузо под футболкой, глупо улыбался, вообще держался раскованно.
   Перекинулся парой слов. Сходив в машину, чтобы достать из бардачка права, как документ, в данном случае вполне удостоверяющий личность. Перегнувшись через хлипкий заборчик, расписался там, где указали - и вернулся в дом нимало не озабоченный.
   – Ерунда, - бросил он выглянувшему Глыбе. - Свидетелем тащат, и заранее ясно, что не по собственному делу, какового, собственно, и нет…
   Поднявшись в мансарду, налил себе полный стакан пивка и с большим удовольствием выцедил до донышка. Чертыхнулся сквозь зубы:
   – С-суки, вечно теперь нервотрепки ждешь…
   – Что там?
   – Да ерунда, - сказал Смолин. - Велено мне завтра быть в качестве свидетеля у дознавателя Кияшко. Это наверняка из-за Гоши, чтоб ему ежика родить супротив шерсти… Ну да, и адрес соответствующий… Ладно, это мы - махом… - он оупстился в кресло и с силой потер ладонями лицо. - Блядь, дадут когда-нибудь работать нормально… Итак… Что мы имеем? Есть шанс на то, что саквояж с его аппетитным содержимым все ещё идиллически покоится на дне Шантары…
   – Огромный шанс!
   – Не шерудись на девке, не загнавши елду… - хмуро сказал Смолин. - Давай считать, что это просто шанс. Чтобы потом в случае чего не было обидно за пустышку… Значит, что? Значит, нужна лодка и соответствующий аппаратик…
   – Мы с Фельдмаршалом за день провернем. Не бог весть что, раздобудем в два счета. Аккуратненько поплаваем, типа рыбаки, да и аквалангом никого на реке не удивишь, сам знаешь, у меня с этим неплохо…
   – Знаю, - проворчал Смолин. - Ихтиандр ты у нас, чего уж там… Да и я ради такого дела сам нырну…
   – Ты ж нырял-то раза два…
   – Четыре. Кое-какой опыт есть. Я сам полезу, - твердо сказал Смолин. - Если найдем, я сам полезу. Я с детства слышу про этот долбаный броневик, с пионерского светлого детства… Даже реферат сочинял в пятом классе к какой-то дате, как сейчас помню…
   – Думаешь, стоит?
   – Стоит, - сказал Смолин. - Не бог весть какое свершение, вы, в случае чего, подстрахуете… Я его должен увидеть сам, понимаешь? Исторический броневик.
   – Да ладно, ладно… Только вот что, Вася… На сей раз делим поровну. Согласись, ситуация требует. Сейчас не ты рулишь и организуешь, нам процент отстегивая, а я, собственно говоря, в одиночку и нарыл.
   – Ценю твое благородство, - сказал Смолин. - Мог бы и в одиночку шукать, никого не посвящая…
   – Ну, мы ж - старая команда, - усмехнулся Кот Ученый. - Уж если мы начнем по углам сальце растаскивать и жрать в одиночку… Но все равно, Вася, дело такое, что требует доли.
   – Да ради бога, - искренне сказал Смолин. - Я разве против? На всех поровну, коли уж специфика такая… Я отстреляюсь с ментами и сгоняю в Предивинск за копанкой, а вы, соответственно, тем временем готовьте лодку и аппарат… Ага!
   – Что?
   – Знаешь что? - улыбнулся Смолин. - Мы найдем броневик.
   – Да уж надеюсь…
   – Нет, Вадик, ты не понял, - сказал Смолин. - Есть там саквояж или нет, если мы найдем броневик - а куда ему, собственно, деться-то из реки? - мы его найдем широко и гласно, с большим шумом, с сенсациями падкой на подобные сюрпризы бульварной прессы, с телекамерами и прочей бодягой… Усекаешь?
   – А - зачем?
   – А потому что перпендикуляр, - сказал Смолин, потягиваясь. - Что-то мне на старости лет возжелалось рекламы, огласки и прочих неосязаемых меркантильностей. Представляешь заголовки? Благородные возвращатели, ага… - он посерьезнел. - Слушай, ты все это, - он кивнул на рассыпанные по столу бумаги, - изучил?
   – Абсолютно.
   – Про саквояж только здесь упоминается?
   – Ага, и нигде больше.
   – Господи, прости, - пробурчал Смолин, аккуратненько выдирая страницу и сворачивая из нее некое подобие кулечка. - Не такой уж это научный и культурный раритет, чтобы стесняться… Так что без лишнего чистоплюйства, не интеллигенты, чай…
   Он щелкнул зажигалкой и поднес огонек к верхнему краю «кулька», держа его горизонтально. Высохшая за шестьдесят с лишним лет бумага занялась моментально, высоким бездымным пламенем, взметнувшимся поначалу так яро, что Смолину пришлось отшатнуться. Быстро исчезали темно-коричневые «яти» и «еры», таяли строчки покаянных раздумий. Когда пламя приблизилось к пальцам, он уронил пылающий кусок в пепельницу, а потом придавил пепел торцом зажигалки.
   Не было ни угрызений совести, ни моральных терзаний, он не чувствовал себя ни преступником, ни выродком. Сокровища - остались они на дне или нет - были, строго говоря, ничьи. Хозяин покинул этот мир давным-давно, его сыновья - тоже, а наследники продавали фамильные бумаги совершенно добровольно, трезвые, вменяемые. В конце концов чистой случайностью оказалось, что записи попали в единственное место на земле, где их смогли понять. А государство, которому по закону положено отдавать некую долю… Будем циничны: государство это своих граждан имело разнообразными способами столько раз, что можно разок легонечко отплатить ему той же монетой.
   – Благостно, - кивнул наблюдавший за его огненными забавами Кот Ученый, наверняка обуреваемый теми же нехитрыми мыслями.
   – Только не надо загораться раньше времени, - сказ ал Смолин угрюмо. - Чтобы не переживать, если что. Будем считать, что золотишко могли вынуть энкаведешники или просто случайные везунчики лет тридцать тому…
   – Ладно, - охотно согласился Кот Ученый. - Будем пессимистами, жалко, что ли…
   – Ну конечно, - сказал Смолин. - Пессимистам жить легче, точно тебе говорю. Когда заранее не ждешь ничего хорошего, и разочаровываться не приходится…

Глава 2 ПЛЯСКИ ВОКРУГ КОРТИКА

   Существовала, конечно, теоретическая возможность, что те самые компетентные органы в лице некоего продажного майора поставили на прослушку и его новехонькую, две минуты как активированную «симку». Однако что-то плохо верилось в такую расторопность помянутых органов: это же не голливудский блокбастер. К тому же против Смолина сейчас действовал не потенциал конторы, способный при иных условиях проявить нешуточную мощь, а один-единственный купленный козел, что, разумеется, возможности оборотня сужает…
   Так что Смолин, не терзаясь манией преследования, преспокойно набрал номер и, когда собеседник откликнулся, начал разговор убитым голосом:
   – Сергей Леонидыч? Смолин некто… Я вас вынужден огорчить. Нет, не потому, что не достал… Как раз наоборот, достал, и великолепнейшую штуку, именно то, что вам требовалось. Беда только, что эту штуку у меня совершенно беззаконным образом менты забрали… Да, вот именно. Прицепились к моему парнишке - ну, вы его помните - который по дурости провокаторам в штатском продал примитивный морской кортик… нет, вы-то тогда брали добрый, сталинский, а им он толкнул современную железку. Обыск устроили, выгребли все мои предметы… Да, я и сам прекрасно понимаю, что обязаны будут вернуть, но когда это еще будет, вы их знаете… А вам, я помню, срочно… Но что же тут поделать, натуральнейший фарс-мажор с упором на первое слово… Я-то, сами понимаете, все выполнил четко, что заказывали, то и раздобыл оперативно - подлинное, великолепное просто. А дальнейшее, вы ж понимаете, предвидеть никто не мог. Ну, понятно, именно в таких предметах и кроется главная угроза, смешно их и сравнивать по степени опасности с какими-то жалкими автоматами-гранатами… Самое обидное, что времени осталось мало, и вторую такую мне уже в сжатые сроки не достать, такие вещи определенного времени требуют…
   Закончив разговор, Смолин откинулся на спинку сиденья и цинично ухмыльнулся. Легко было представить, что за паническая злость воцарилась сейчас в паре-тройке достаточно высоких кабинетов областной администрации. Через три дня в славную Шантарскую губернию ожидается с визитом весьма значительный федеральный деятель. Как повелось со времен первых бюрократов, то есть наверное, с Древнего Шумера (или где там еще чиновничество оформилось как класс?), высокого гостя надлежало принять со всем пылом сибирского гостеприимства, тем более что власти областные кое о чем собирались визитера просить. А поскольку достоверно было известно, что главное хобби у гостя - императорский российский холодняк, то знающие люди из «белого дома» моментально кинулись в первую очередь к Смолину.
   Смолин, как обычно, не подвел. Поломавшись для приличия и посетовав на трудности ремесла и дефицит раритетов (когда это тарова-тый купец вел себя иначе?!), он безбожно задрал цену (у этих бабло не свое, не кровное, им его не жалко), зато, нырнув в свои закрома, и вещичку подобрал редкую, из особого фонда для таких вот случаев: не просто кортик российского авиатора, а наградной, с «клюковкой». Не «сборка», а подлинная вещица, дожидавшаяся своего часа.
   Ну, и переправил кортик в магазинный сейф, чтобы потом не ездить. И укатила редкость вместе со всем прочим, небрежно сваленным кучей в какую-то мешковину…
   Смолин осклабился еще шире. Господа чиновники, точно известно, не утерпели и через окружение высокой персоны радостно проинформировали означенную, что именно ее ожидает во глубине сибирских руд. По той же достоверной информации, высокая персона пришла в восторг… И что теперь?
   Разумеется, Смолин ни о чем не просил прямо своего чиновного собеседника, ни словечком, ни интонацией на просьбу не намекнул. Во исполнение полезного завета Михаила Афанасьевича и извечной лагерной мудрости.
   Никогда ничего не просите. В крайнем случае лицемерно сокрушайтесь, напирая на то, что свои обязательства вы свято выполнили, а подобного форс-мажора ожидать не мог никто. Этого достаточно. Ручаться можно, что уже совсем скоро пришедшие в тоскливый ужас чиновнички нач-нут названивать милицейским деятелям в тяжелых погонах и трагическим голосом вопрошать что-нибудь вроде: «Потап Потапыч, когда твои обормоты перестанут фигней маяться? Заниматься им нечем, что ли?!» И последуют, к бабке-гадалке не ходи, некие действия - то бишь утробное начальственное рявканье…
   Смолин набрал еще один номер и тем же сокрушенным, исполненным вселенской печали голосом пробубнил:
   – Семен Сидорыч? Узнали? Богатым буду. Хотя с такими погаными сюрпризами вряд ли… Огорчить я вас хочу. Редкость ваша неожиданно оказалась в недрах вашего же ведомства как вешдок… Тут такие пляски…
   Он в соответствующих выражениях вторично изложил недавнюю печальную историю - и, выслушав ответный рык, перемежавшийся семиэтажными конструкциями, опять-таки ни о чем не просил прямо, даже не заикался - просто-напросто в голос печалился и сокрушался, не зная, как жить дальше…
   Эта коллизия выглядела еще более интересно: поскольку неплохой, в общем, мужик Сидор Сидорыч носил милицейские полковничьи погоны (кои, не исключено, мог сменить вскорости и на генеральские). И была у него одна, но пламенная страсть - клинки императорской Японии (вкупе, естественно, с Маньчжоу-го и прочими подмандатными территориями). Тут как раз Смолину подвернулся японский кортик, сам по себе достаточно стандартный, но с неизвестной эмблемой на планке, каковая не значилась ни в одном каталоге. Даже с относительно близкими по времени клинками Европы и прочих континентов такое случается сплошь и рядом, что уж говорить о Стране восходящего солнца, где обожали разнообразие эмблем и деталей. Нюансов тут масса: скажем, флотский якорек с тросиком, имеющийся на эфесе, означает не просто флот, а департамент морских тюрем. Но это исключительно в том случае, если тросик перекинут через правую лапу якоря. А ежели через левую - то этот ножик носили при парадной форме не просто флотские, не просто плавучие тюремщики, а оркестранты означенного департамента. Условный пример, конечно, но именно так дело и обстояло.
   Сидорыч, лет двадцать собиравший свою коллекцию, узрев неведомый специалистам экземпляр (подлинный стопроцентно!), конечно же, воспылал, воспламенился, как любой знаток на его месте. И ручаться можно, барабанит сейчас по клавишам, с матом вопрошая у коллег по конторе, какого хрена их подчиненные занимаются ерундой вместо дела… Отчего в скором времени опять-таки проистекут интересные коллизии. Как бы там ни обернулось, очень скоро у Летягина накрученные старшие пацаны начнут язвительно интересоваться, чем он, собственно, занимается вместо серьезного дела. И будет означенный товарищ приплясывать, как ужик на горячей сковородке… Боже упаси, никто не будет нарушать закон и оказывать давление на следствие - но вот некие закулисные кричал-ки, ворчалки, материлки вскорости произойдут…
   Вот теперь можно было и предать себя в руки правоохранительных органов. Смолин вылез из машины, перешел улицу на зеленый свет и после недолгих неизбежных формальностей был допущен в здание РОВД, где, прикинув нумерацию, поднялся на третий этаж, постучался в нужную дверь и был призван внутрь.
   В небольшой обшарпанной комнатке стояли два стола - один свободный, а за другим восседала ничем не примечательная особа в штатском лет сорока, чуток располневшая, со скучным лицом бухгалтерши. Собственно, не восседала, а попросту пребывала - в унылом скудном интерьере.
   – Здрасте, - сказал Смолин нейтральным тоном, лишенным как подобострастия, так и напора. - Повесточка у меня тут, свидетелем к дознавателю Кияшко…
   – Я Кияшко, - скучным голосом сообщила «бухгалтерша». - Давайте… Ну да…
   И на ее физиономии отразилось еще большее уныние - от предвкушения новой бумажной бодяги, конечно. Стол у нее и без того завален папками, из которых, как тесто из квашни, лезли листы, листики, бланки пустые и бланки заполненные. Устраиваясь на шатком стуле, Смолин прикинул первые впечатления. Реальный дознаватель, как правило, и есть такая вот унылая баба, едва виднеющаяся из-за вороха осточертевших ей бумаг. Времена нынче спокойные и стабильные, а потому давным-давно канули в безвестность яркие типажи прошлого царствования вроде Даши Шевчук, незабвенной Рыжей. Как-то так получилось, что, когда пришел стабилизец, как-то скучно и незаметно улетучилась Рыжая из органов (вряд ли по своему горячему желанию), спокойно осела на хорошей пенсии, благо нешуточная выслуга дозволяла, - и сейчас тихо-мирно работала у Равиля в его агентстве. Наступили времена, когда в некоторых конторах сильные личности оказались не ко двору…
   Кияшко Н. В. тем временем извлекла прекрасно знакомый Смолину по прошлой жизни бланк протокола и нацелилась на него дешевенькой авторучкой:
   – Значит, Смолин Василий Яковлевич…
   – Ну, если точно, как в официальных бумагах полагается, то не Смолин, а Гринберг, - сказал Смолин и, предупреждая вопросы, положил на стол раскрытый на соответствующей странице паспорт. - По старой памяти меня кличут Смолиным, но я уж семнадцать лет как Гринберг. По бывшей жене. Романтическая была история, но рассказывать долго, да и зачем вам?
   Он улыбнулся мечтательно и широко - про себя, разумеется. Все именно так и обстояло, паспорт был самый настоящий: на соответствующей страничке стоял штамп о заключении брака с гражданкой С. М. Гринберг, а на другой - о расторжении брака законным образом.
   Милейшей особой была Сонечка Гринберг, восторженная сионистка из потомственных интеллигентов. Другая бы на ее месте содрала за подобную услугу приличные бабки, а вот идеалистка Соня, всерьез проникшись житейскими горестями утратившего все свидетельствующие о его еврействе документы В. Я. Смолина (житейские перипетии родителей, вихри враждебные государственного антисемитизма и все такое прочее), пошла навстречу совершенно бесплатно, добрая душа…
   Тогда, в девяностом, Смолин, как и многие, не то чтобы боялся каких-то жутких катаклизмов на шестой части света, но всерьез задумывался: а не пойдут ли дела так, что придется сваливать! Не хотелось ужасно (кому он был нужен за рубежами Отечества, где в тамошний антикварный бизнес вклиниться было невероятно трудно), но времена настали такие, что поневоле дрожь до пяток прошибала и никто ничего не понимал…
   Одним словом, тут и подвернулась Сонечка, с которой Смолин по всем правилам расписался - при полном одобрении интеллигентных родителей, тоже жаждавших помочь хорошему мальчику. Если бы приперло и пришлось бы вставать на крыло, то в этом случае Маэстро успел бы поработать со смолинским свидетельством о рождении так, что ни одна зараза в Эрец Исроэл не обнаружила бы подделки - кучу народу Маэстро обратил подобным образом в еврейство, и ни один из них на земле обетованной не оскандалился.
   Какое-то время Смолин (ах, пардон, Гринберг!) прожил в Шантарске практически полноправным евреем - даже синагогу навещал, старательно припадая к истокам. В некотором смысле прекрасные были времена: достаточно было по поводу и без повода завопить истошно: «Люди добрые, гевальт! Черносотенцы еврея мордуют!», как на подмогу выскакивала толпа перестроечных интеллигентов, не склонных вдумчиво разбираться, за что именно мордуют еврея и существуют ли черносотенцы в природе вообще. Ну, а облеченные властью лица, в том числе и доблестные представители органов, узрев могендовид на шее, старались без особой нужды не связываться. Прекрасные были времена, право, даже жалко, что они ушли в безвозвратное небытие…
   Ну с тех пор много воды утекло. Перестроечные интеллигенты частью вымерли, частью оказались на помойке истории, на вопли об антисемитизме не спешат реагировать мгновенно, а стараются, циники, разобраться в сути дела. На мифических черносотенцев теперь мало что свалишь, их в стране полтора идиота, три болвана да еще разве что постаревший Эдичка Цитрус. Соня Гринберг на земле предков давным-давно избавилась от романтического идеализма, владеет тремя кафе в Тель-Авиве и двумя в Хевроне, причем дела у нее идут успешнейшим образом: оказалось нежданно, что ее жизненное призвание как раз в том и заключалось, чтобы стать процветающей ре-стораторшей. Даже перезванивается с ней Смолин иногда, благо все попытки вытащить бывшего супруга в Израиль Сонечка давно оставила, ей теперь не до сионистской романтики: поставщики, официанты, налоговая, местные власти и прочие бытовые хлопоты - какая уж тут романтика и личный вклад в святое дело алии…
   – Гринберг, значит…
   – А вы что, супротив нас, евреев, что-нибудь имеете? - спросил Смолин без всякого запала, просто развлечения ради.
   – Ох, да ни против кого я ничего не имею, мне б с вас показания снять… - не поднимая глаз от протокола, откликнулась Кияшко Н. В. - Под судом и следствием, конечно, не состояли…
   – Конечно, - нагло солгал Смолин. Строго говоря, он не лжесвидетельствовал.
   Гражданин Гринберг под судом и следствием не состоял отроду, он за Смолина не ответчик.
   Благо все судимости (тут уж Смолин в свое время озаботился) давным-давно законнейшим образом погашены, так что все в порядке…
   – Ну, и что вы можете показать в качестве свидетеля по данному делу? - равнодушно вопросила Кияшко Н. В.
   Смолин пожал плечами:
   – В качестве свидетеля по данному делу мне показать нечего.
   – Это почему?
   – Да потому, - Смолин снова пожал плечами: - я ж сам при прискорбном факте незаконной продажи не присутствовал, ничего не видел, не знаю ничего… Я даже слышал, что продавец мой показал, что никакой такой незаконной продажи не было, а попросту он…
   Он изъяснялся многословно, открыто, с видом человека, готового просидеть тут до заката, словоохотливо толкуя обо всем на свете, - так оно гораздо лучше, чем с каменной физиономией уходить в отказ, талдыча про пятьдесят первую статью…
   Видно было, что на Кияшко его готовность к словесному извержению оказала обратное действие: она явно чуточку испугалась, что придется слушать клиента долго. Поторопилась прервать:
   – Я не в этом смысле… Никто и не говорит, что вы там были, что-то слышали, видели… Свидетель - понятие растяжимое. В данном случае…
   Какое-то время она нудно, устало объясняла Смолину те процессуальные тонкости, которые он в свое время испытал на собственной шкуре. Однако, разумеется, не стал ее просвещать, а старательно, со вниманием выслушал, ответил с туповатым видом:
   – Ах, вот оно что…
   – Магазин, следовательно, принадлежит вам?
   – Да, вот именно.
   – А гражданин Большаков Игорь Петрович работает на вас по найму?
   – Да, - ответил Смолин. - Что до трудовой, страховки и прочих необходимых деталей…
   – Не нужно, не нужно, - оборвала его до-знавательша. - Работает по найму… У вас в магазине это обычная практика - торговать холодным оружием?
   – Отроду мы таким холодным оружием не торговали, - сказал Смолин, в данный момент являя собою столь завершенный образец порядочности, что с него можно было писать агитплакат типа «Дорогу честному бизнесу!» - Я человек законопослушный, торгую только тем, что законом разрешено… Поскольку…
   – Так и запишем - не торговали… Следовательно, с гражданином Большаковым такое впервые?
   – Ну конечно, - подтвердил Смолин. - Молодой, глупый, знаете наверняка, какие они нынче…
   – Холодное оружие он продал по собственной инициативе?
   – А, собственно, какое такое холодное оружие? - спросил Смолин бесстрастно. - Насколько я знаю, все вертится вокруг паршивого морского кортика… Мы с пацанами в детстве в войнушку с таким играли…
   – Вы тогда законов не нарушали, - не поднимая глаз, сообщила Кияшко. - Если речь о детях, кончилось бы изъятием… А ваш Большаков холодное оружие продал. Чем совершил уголовно наказуемое деяние.
   – Кортик он просто дал посмотреть под залог. Тем же тусклым голосом Кияшко произнесла:
   – Есть акт экспертизы, признающий данный кортик холодным оружием, тем более образцом штатного вооружения…
   «Учтем», - подумал Смолин и сказал:
   – Я ваших тонкостей не знаю… В общем, с ним такое впервые - так и запишите.
   – Впервые… - она написала несколько слов. - Теперь об изъятом в вашем магазине другом холодном оружии…
   – Это о котором же?
   – Вот акт изъятия. У вас должна быть копия.
   – Ах, это… Ага, есть копия. Но при чем тут «холодное оружие»? В акте ничего подобного не написано, тут просто: «сабля в ножнах, с эмблемой на эфесе в виде…» и так далее.
   – На него тоже есть акт экспертизы. Практически все представленные образцы признаны холодным оружием… Кому оно принадлежит, Василий Яковлевич?
   – Мне, - ответил Смолин с тем же туповатым выражением лица. - А что, по этому поводу могут быть какие-то претензии? Мне адвокат давно растолковал все подробно: ни хранение, ни даже перевозка холодного оружия уголовным деянием не считаются. Я ж им не торгую и, боже упаси, не изготавливаю.
   – Значит, все перечисленное в акте…
   – Моя собственность, - сказал Смолин. - Надарили кучу в свое время, знали мою слабость… Кто в точности, уж и не упомнишь, столько лет прошло…
   – Вы коллекционер?
   – Я-то? - пожал плечами Смолин. - Отроду ничего не коллекционировал.
   – Зачем вам тогда столько сабель и прочего? Если вы не коллекционер? Существуют строгие правила экспонирования коллекций…
   – Да говорю же, никакой я не коллекционер, - сказал Смолин преспокойно. - Просто… Я тут домик купил наконец, вот и обустраиваю. У каждого свои причуды. Мне захотелось, чтобы на стене в кабинете висело штук двадцать сабель. Столько раз в кино видел, в замках всяких лордов… Но это ведь еще не означает автоматически, что я сразу уж «коллекционер». Вот вы мне скажите: есть в кодексе, вообще в законах точное, юридически выверенное, четко сформулированное понятие «коллекционер»?
   Кияшко наконец-то подняла на него глаза, помолчала и с некоторым удивлением призналась:
   – Что-то не припомню… А ведь в самом деле…
   Смолин самым циничнейшим образом ухмылялся - понятно, про себя. Действительно, существовали особые регламенты, касавшиеся оружейных коллекций. Но не существовало точного, юридически выверенного, четко сформулированного понятия «коллекционер». А потому не было в природе юридической закавыки, позволяющей навесить ярлычок, вот этот - именно что коллекционер, а тот - просто-напросто стену украшает старыми шпагами красоты ради…