Страница:
В это время и произошла встреча Фрикэ с Сэмом Смитом, который с ним сначала подрался, а потом спас от смерти, грозившей парижанину за неуместное заступничество за человека, с которым искатели золота хотели расправиться по закону Линча.
После этого ему нельзя было оставаться на прииске. Спасенный человек, бросая взгляды, полные благодарности, знаками умолял его поскорее уйти с прииска в лес.
– Конечно, – сказал сам себе Фрикэ, – всего лучше мне уйти отсюда на время, чтобы обо мне успели забыть. Я могу поселиться где-нибудь поблизости и разузнать насчет прибытия сюда господина Андрэ и остальных. Озеро Тиррель назначено у нас сборным пунктом, и они явятся сюда во что бы то ни стало. Боскарен тоже, вероятно, не замедлит пожаловать! Этот господин всегда является вовремя, а клад притянет его, как мед муху. Очень удобно будет мне в лесу: я могу за всеми наблюдать, а меня никто не будет видеть. Остается вопрос: что мне есть? Ничего, белый дикарь поможет мне выйти из затруднения.
Так рассуждая сам с собою, Фрикэ в сопровождении спасенного дикаря спустился с пригорка и вступил в густой лес. Не успели они оба пройти по лесу четверти пути, как спутник парижанина издал горловой звук. Парижанин остановился.
Среди небольшой поляны гордо возвышалось камедное дерево, окруженное рощицей мимоз в полном цвету. Дикарь обошел вокруг дерева, пощупал его кору и прищелкнул языком от удовольствия. Затем он показал пальцем на ножик у Фрикэ за поясом и знаком попросил его. Он со смешной неловкостью открыл нож, приняв при этом такой серьезный вид, точно припоминал, как это делается. На коре дерева находился чуть заметный надрез, сквозь который просачивалась смола. Дикарь просунул кончик ножа в надрез, отвернул кору и открыл углубление в стволе.
В углублении Фрикэ увидел спрятанную тяжелую дубину, стальной топор, пучок стрел с костяными наконечниками и две изогнутые деревяшки в виде сабель.
Дикарь по-братски поделился с Фрикэ своим первобытным оружием и засмеялся, указав сначала на стрелы и сабли, а потом на свой рот и живот.
– А! .. Так, так, – сказал Фрикэ. – Мы пойдем на охоту, чтобы добывать себе пищу.
– Пищу, – повторил человек невыразительным голосом, видимо, не понимая смысла слов.
«Черт возьми! Да его, кажется, придется воспитывать заново, – подумал Фрикэ. – Кто он такой, интересно знать? Может, он ребенком попал к дикарям, и они воспитали его? Или он потерпел крушение много лет назад и, живя в лесу, позабыл свой родной язык и одичал? В том, что он европеец, нет ни малейшего сомнения. Лицо его почернело от загара, но на груди среди бесчисленных рубцов заметна белая кожа… Странная у меня судьба! В Борнео я нашел и приручил человекообразную обезьяну, а здесь, в Австралии, встречаю обезьянообразного человека… Несчастный, кажется, утратил всякое подобие человека и думает только о еде. Дорого бы я дал, чтобы увидеть его вместе с „дедушкой“. Это было бы очень любопытно. Интересно узнать, что он украл у диггеров? Вероятно, какую-нибудь ерунду. Я уверен, что сам судья Линч нашел бы смягчающие обстоятельства.
Дикарь внимательно глядел на Фрикэ, погруженного в думы. В его мозгу шла усиленная работа. Он произносил бессвязные слова, в которых Фрикэ улавливал французские звуки. Взгляд дикаря немного оживился.
Но потом снова потух, сохраняя выражение тупой жадности. Вдали послышался топот, приглушенный мягкой травой. Дикарь поспешно схватил свою деревянную саблю.
В чаще микоз мелькнула красивая голова газели, а затем на полянку выбежала огромная кенгуру. Присев на длинные задние ноги, двуутробка с любопытством уставилась на человека, который стоял неподвижно, как каменный. Из сумки у нее выглядывали две бойкие головки с быстрыми и пронзительными глазенками, точно у белки. Не сознавая грозящей опасности, бедные зверьки беспечно пощипывали стебли травы, доходившие до их мордочек.
Кенгуру снова сделала прыжок и подошла еще ближе. У Фрикэ вырвался чуть слышный вздох. Вдруг очарование пропало. Кенгуру подняла уши, глаза ее сверкнули злобой. Она яростно заворчала и огромными скачками кинулась в рощу.
Но дикарь оказался проворнее. Он взмахнул деревяшкой и с размаха кинул ее в двуутробку. Деревяшка свистнула, раздался треск, и кенгуру тяжело упала на землю с переломанными ногами.
Тогда, к изумлению Фрикэ, смертоносное орудие, выполнив свое назначение, словно приобрело новую силу. Кусок дерева как будто превратился в мыслящее существо. Отскочив от кенгуру, деревянная сабля вернулась назад и упала к ногам дикаря.
Последний, радуясь удивлению Фрикэ, поднял саблю и, указывая на нее парижанину, проговорил горловым голосом:
– Бумеранг!
ГЛАВА VI
По черным вьющимся волосам, по узкому низкому и покатому лбу, по черным впалым быстрым глазам, наконец, по длинным рукам, лишенным мускулов, и по сухим ногам без малейшего признака икр Фрикэ сейчас же узнал в этих людях туземцев Южной Австралии, представителей которых ему приходилось встречать на улицах Мельбурна.
Дикари смотрели на парижанина с любопытством, но без враждебности. Вид смертельно раненной кенгуру возбуждал в них, по-видимому, сильнейший аппетит, потому что все они, и мужчины и женщины, с наслаждением хлопали себя по животу, предвкушая пир.
Дикий спутник Фрикэ произнес быструю фразу на непонятном языке, и знакомство состоялось. Самый старый, грязный и безобразный из туземцев подошел к Фрикэ и с ожесточением потерся носом об его нос, причем молодой человек без возражений подчинился этой экзотической вежливости.
– Так, так, друзья мои. – сказал он, – я знаю этот обычай. Я уже встречался однажды с вашими родственниками на полуострове Иорке. Славные они были люди: объявили богом нашего жандарма Барбантона. Скажите, друзья, вы не знаете Барбантона, красу и гордость колониальной жандармерии? Нет? Очень жаль.
Туземцы, разумеется, не понимали, что говорил Фрикэ. Они его даже не слушали, будучи заняты умирающей кенгуру.
Положившись на рекомендацию белого дикаря, они разом освоились с парижанином и больше не обращали на него внимания. Внимание вечно голодных дикарей гораздо больше привлекал предстоящий сытный обед, который редко выпадал на их долю.
Мужчины важно уселись, а женщины, которых было четверо, принялись готовить жаркое. Приготовления были несложные и непродолжительные.
Две женщины проворно вырыли яму с помощью заостренных палок, которыми они обычно выкапывают съедобные коренья. Третья сбегала к ручью и принесла камешков, чтобы выложить вырытую яму изнутри. Потом все три принесли из леса сухих душистых сучьев, которыми наполнили яму. Дикарки высекли огонь и зажгли костер. Он скоро запылал ярким пламенем. Четвертая женщина каменным ножом распорола живот кенгуру, не снимая шкуры, вынула внутренности и нафаршировала тушу шариками жира, смешанного с душистыми травами. Для гастрономической изысканности она дополнила этот фарш двумя детенышами, найденными в утробной сумке.
Подготовив мясо, туземная повариха открыла украшенный стеклянными бусами мешок, висевший у нее на ремнях за спиной, достала оттуда иголку из длинной рыбьей кости и толстую растительную бечевку и крепко зашила живот кенгуру. Затем, не заботясь о густом мехе, она положила животное ногами вверх на горячие уголья, а сама ушла к подругам отыскивать в лесу съедобные коренья, которые употребляются туземцами вместо хлеба.
Мужчины в молчании наблюдали за этими хлопотами, удобно расположившись на траве в тени древовидных папоротников, а Фрикэ с беспокойством думал о том, как мерзко пропахнет жареное мясо жженым волосом и рогом.
Теперь парижанин мог вдоволь насмотреться на туземцев и убедиться, что они резко отличаются от других дикарей, виденных им раньше в Австралии.
Прежние его приятели, поклонники Барбантона-Табу, представляли довольно разнообразные типы, а теперешние дикари, точно вымазанные сажей, были все на одно лицо.
У первых цвет лица был не так черен и черты не такие плоские, как у новых знакомых парижанина. По свидетельству многих добросовестных исследователей, австралийская раса представляет собой смесь всевозможных племен, до первоначального происхождения которых весьма трудно, даже невозможно добраться.
Во время своих этнографических наблюдений Фрикэ задремал, поддавшись охватившей его истоме после перенесенных трудов и треволнений. Австралийцы-мужчины тоже сладко заснули, женщины ушли с детьми купаться, а жаркое тем временем поспело.
Тогда женщина, руководившая стряпней, отодрала от камедного дерева длинный кусок коры и этим нехитрым инструментом достала с помощью подруг жаркое из печи, положила его на траву и снова раскрыла у туши брюхо.
Услыхав вкусный запах жареного мяса, парижанин и туземцы проснулись, точно по команде. Они потянулись, зевнули и подошли к примитивному столу, какой накрывался, вероятно, у нашего предка, доисторического человека.
Женщины, эти работящие, самоотверженные создания, снова открыли свои мешки, вынув оттуда длинные перламутровые раковинки и несколько штук варранов – съедобных корней, употребляемых вместо хлеба, мучнистых и очень питательных.
Белый дикарь, видимо, пользовавшийся у туземцев большим уважением, подал Фрикэ одну раковину и один корешок, предложив ему зачерпнуть раковиной из распоротого брюха туши ароматный розовый сок.
Парижанин не заставил просить себя два раза. Он с аппетитом принялся за вкусный сок, с которым не могут сравниться никакие либиховские бульоны и никакие супы; дикари последовали его примеру, и скоро от удивительной похлебки осталось только приятное воспоминание.
Черные сотрапезники Фрикэ называли белого дикаря Кайпуном, что на южно-австралийском наречии значит кенгуру. Позже Фрикэ узнал, что одичалого европейца прозвали так за необыкновенное искусство охотиться на кенгуру.
Кайпун, желая выразить уважение к своему спасителю, разрубил топором тушу, подал молодому человеку мозг как почетный кусочек, себе взял язык, а оставшееся разделил между остальными дикарями, которые принялись работать челюстями с невероятным треском.
После вкусного и сытного обеда дикари пили воду прямо из ручья, для чего ложились на живот на берегу и окунали в воду губы.
Туземцы, спавшие до обеда, после трапезы снова отправились отдохнуть под деревья. Фрикэ, как более нервный и подвижный, не захотел последовать их примеру. Он подошел к Кайпуну, хлопнул дикаря по плечу и попросил научить его бросать бумеранг.
– Бумеранг! – проговорил Фрикэ, припоминая слово, сказанное белым дикарем.
– Бумеранг, – повторил австралиец из Европы в восторге, что его спаситель приспосабливается к туземному языку.
Он принес парижанину оружие, которое тот внимательно рассмотрел. Бумеранг был вытесан из твердого дерева каменным топором, отполирован и слегка согнут. В длину он был немного меньше метра, в ширину пять сантиметров, а в толщину два. В середине был сделан небольшой изгиб, как у сабли, а на конце замечалось утолщение и расширение.
Действуя бумерангом, туземцы хватают его обеими руками за толстый конец, поворачивают выпуклой стороной от себя, быстро взмахивают им над головой и бросают изо всей силы прямо перед собой.
В момент полета толстая рукоятка придает бумерангу характерное вращательное движение, и в этом толчке заключается вся сила оружия, неизвестного другим дикарям земного шара.
Брошенный таким образом бумеранг отлетает, рассекая воздух, метров на двадцать или на тридцать, падает на землю, сразу же подскакивает вверх и со свистом летит назад, разбивая все препятствия, встречающиеся на пути.
Фрикэ вспомнил смешной анекдот, вычитанный им недавно из одной книги в мельбурнской публичной библиотеке. Дело шло о знаменитом немецком натуралисте, профессоре иенского университета Блуменбахе, который, не будучи в состоянии распределить по классам растения и животных Австралии, вообразил, что этот материк – обломок кометы, упавшей на землю.
Услыхав о бумеранге, Блуменбах сначала не хотел верить, что такое оружие существует. «Это все басни, – кричал он, – разве может быть, чтобы тупоголовые обитатели обломка кометы, не имеющие понятия о математических и физических законах, способны были изобрести такой метательный снаряд? » И добрый немец смеялся над легковерием своих собеседников.
Губернатор Сиднея, видевший замечательный инструмент, решил убедить неверующего наглядным примером. Он велел привести в свой парк туземца, хорошо владевшего бумерангом, и предложил профессору Блуменбаху встать вместо мишени. Профессор согласился и, насмешливо улыбаясь, встал позади негрита в позе Наполеона I.
Австралиец чрезвычайно удивился такой странной фантазии, но повиновался приказу без возражения. Радуясь случаю сломать кости хотя бы одному белому человеку, туземец проворно встал в позицию как опытный воин и, презрительно улыбнувшись немцу, стоявшему позади него, метнул свое оружие.
Деревяшка пролетела вперед на небольшое расстояние, коснулась земли, подскочила и, свистя, помчалась на герра Блуменбаха с такой силой, что бедный ученый едва не погиб, но вовремя успел растянуться на земле.
Дикарь предложил повторить опыт, но бедный профессор, сконфуженно отыскивая в траве свалившиеся с носа очки, объявил, что с него достаточно и что теперь он убедился вполне.
Кайпун кинул несколько раз свой бумеранг, и всякий раз дубинка послушно возвращалась к ногам охотника.
Парижанин решил попробовать, в свою очередь, кинуть бумеранг, но не сумел. Дубина отлетела шагов на тридцать, но не вернулась назад.
Неудача заставила Фрикэ призадуматься. Тогда Кайпун подал ему барнгет, или военный бумеранг. Опыт с этим бумерангом был так же неудачен, как, и предыдущий с уонгимом, или бумерангом охотничьим.
– Странно! .. Странно! – бормотал Фрикэ, досадуя на неудачу. – Ньютон сказал, что человек может понять все, сделанное человеком. А между тем Кайпун умеет бросать бумеранг, а я никак не могу научиться. Интересно знать, понял бы гений Ньютона сущность этого оружия, изобретенного дикарями? .. Постой, постой… Я, кажется, понял, в чем заключается тайна… Взгляни, Кайпун, взгляни: вот твой бумеранг… это лист эвкалипта, оторванный от дерева и вращаемый ветром… Э, господа дикари, да вы, я вижу, не дураки.
Фрикэ был прав. Бумеранг очень похож на лист эвкалипта. Форма и размеры у обоих почти одинаковые; наименее изогнутый бумеранг наиболее похож на эвкалиптовый лист, и наоборот. Действие ветра на лист позволило Фрикэ сделать вывод о сходстве движения листа с тем, которое получает бумеранг в руках дикаря.
Придя к такому заключению, Фрикэ снова взял в руки уонгим и стал внимательно его рассматривать.
– Правда, оружие очень странное, – сказал он, – но вовсе не такое необыкновенное, каким кажется на первый взгляд. А! Так вот оно что! .. Ну, теперь я догадался. Концы бумеранга не лежат на одной прямой… Здесь есть легкий изгиб… Герр Блуменбах, очевидно, этого не заметил… Бумеранг просто-напросто винт. Теперь я понимаю, почему эта дубина так легко держится в воздухе, если ей сообщить вращательное движение. Это мне напомнило детство. Давно это было, я еще под стол пешком ходил… Мсье Надар сводил с ума Париж своим воздушным шаром. Говорили об управлении аэростатами… В то время изобрели интересную игрушку. Это была просто небольшая деревянная палочка, снабженная двумя или тремя картонными крылышками, расположенными в виде лопастей винта. Игрушке придавали вращательное движение с помощью веревочки, точно волчку. Картонные крылышки вертелись, и игрушка поднималась вверх. Мне кажется, что бумеранг и эта игрушка – почти одно и то же, с той лишь разницей, что бечевку заменяет рука охотника… Ну, Кайпун, начинай сначала, покажи-ка мне еще раз свое искусство.
Кайпун, самолюбие которого было задето, кинул бумеранг на сто метров. На этот раз замечательное оружие превзошло самое себя. Упав на землю, бумеранг поднялся вверх и, пролетев над головой охотника, снова упал к пятидесяти шагах сзади него, потом опять подскочил и, описав таким образом несколько концентрических полуокружностей вокруг охотника, тихо вернулся к нему и чуть-чуть не был подхвачен ловкой рукой.
Но тут случилось неожиданное. Внезапно налетел порыв ветра, и бумеранг отнесло в сторону, так что Кайпун не успел его подхватить. Дубинка упала шагах в двадцати.
Привычным жестом моряка, желающего узнать, с какой стороны ветер, Кайпун, послюнявив указательный палец, поднял его над головой и сделал знак, как будто говоря:
– Не моя вина, ветер переменился.
– Я был прав, – снова заговорил восхищенный Фрикэ. – Ветер очень много значит. Теперь я понимаю, почему ты, прежде чем бросить свою дубину, так старательно исследуешь направление ветра. Ты никогда не бросаешь бумеранг против ветра или прямо по ветру, а всегда немножко вкось, точно так, как мы направляем шлюпки. Если бы ветра не было совсем, твой бумеранг не срикошетил бы. Как бы то ни было, все это очень остроумно, и нельзя назвать дураком человека, который так хорошо умеет использовать все возможности, предоставляемые природой, и так ловко действует первобытным оружием. Ну, друг Кайпун, мне с тобой придется жить довольно долго, так что изволь за это время научить меня управляться с бумерангом. Уверяют, будто им может овладеть только природный австралиец. Твое искусство служит явным опровержением этого мнения, придуманного путешественниками, не выходящими из своего кабинета. Я тоже постараюсь доказать им, что они ошибаются. Идет? .. Не правда ли? Ведь ты меня научишь, дружище Кайпун, да?
ГЛАВА VII
Принятый австралийским племенем, вторым вождем которого был одичавший европеец Кайпун, парижанин был спасен от голодной смерти, но и только. К цели он не подвинулся ни на шаг.
Впрочем, его вынужденное пребывание у дикарей не было совершенно бесполезно. Приведя своего друга в деревню, принадлежащую племени, Кайпун невольно сообщил ему некоторые сведения о себе. Они были очень незначительны, но парижанин, благодаря им, все-таки убедился, что его одичавший друг – француз по происхождению, бывший моряк и, вдобавок, бретонец, следовательно, земляк Пьера де Галя.
С радостью ребенка, показывающего свои игрушки новому другу, Кайпун достал сначала две медные пуговицы с выбитым на них якорем, очевидно, оторванные от матросской куртки, потом две вылинявшие нашивки с полустертой надписью «Беллона». Эти три вещицы тщательно хранились в мешке из кожи опоссума. Кроме того, на руке у Кайпуна парижанин заметил мелкую синеватую татуировку, очевидно, выжженную давно, еще в ранней юности. Она состояла из якоря с двумя словами «Жан Кербегель», и надписи сверху «1860 год».
Фрикэ окончательно убедился, что он был прав, предполагая в Кайпуне одичавшего европейца. Это был, вероятно, потерпевший крушение юнга, которого нашли дикари, приняли к себе и мало-помалу втянули в свой быт, так что он забыл родной язык и совершенно одичал.
Такие случаи бывали. Десять лет тому назад среди дикарей, при таких же точно обстоятельствах, был найден французский матрос Нарцисс Пельтье. Он тоже забыл свой язык и совершенно одичал. Пельтье был ранен в стычке с матросами, пришедшими к ручью за водою, взят в плен и возвращен на родину. Его снова познакомили с европейским образом жизни, заставили вспомнить французский язык, зачислили в кадры флота и дали место смотрителя маяка на западном берегу Франции. Пребывание Пельтье у дикарей продолжалось восемнадцать лет.
То же самое случилось и с Кайпуном, которого Фрикэ стал звать настоящим именем, то есть Жаном Кербегелем.
Жан привязался к молодому человеку всей душой. Он ходил за Фрикэ всюду, как тень, и всячески старался сделать его жизнь у дикарей как можно приятнее.
Два дня шел дождь, и Фрикэ вынужден был находиться в жалкой плетеной хижине, вонючей и грязной, где жило четверо дикарей. Парижанин думал, что он не выдержит и задохнется. Как ни был он вынослив, но и ему оказалось не под силу жить среди нечистот, гниющих костей и остатков мяса, а главное, в одном помещении с дикарями, от которых воняло, как от козлов.
Жан построил для него хорошенькую хижину из ветвей с занавесью из шкуры кенгуру. Из мебели в хижине была лишь здоровая, чистая постель из мягких листьев папоротника, но здесь, по крайней мере, не приходилось дышать миазмами.
На досуге Фрикэ занялся изучением языка дикарей и воспользовался случаем говорить с Кайпуном по-французски.
Последний жадно прислушивался к его речам, повторял некоторые слова, стараясь припомнить их смысл, и делал большие успехи. Недели через три его запас слов значительно пополнился. Но он еще не научился правильно строить фразы. Ему удалось овладеть только существительными, и, желая выразить свою мысль, он путал французские выражения с австралийскими, что выходило очень смешно.
К нему понемногу стала возвращаться память, и Фрикэ надеялся, что одичавший француз скоро будет в состоянии рассказать свою историю. Парижанин мечтал, как он со временем увезет Жана в Европу и вернет его на прежнее, хотя и скромное место в цивилизованном мире.
Несмотря на постоянную заботу о пище, которую с трудом добывают дикари, Жан и Фрикэ деятельно разыскивали следы Андрэ, доктора, Пьера де Галя и Князька. Они то и дело бегали к озеру Тиррель. Местность, к счастью, была хорошо знакома Жану, и он был незаменим во время этих длинных походов. Фрикэ дал ему понять, как важны поиски, и одичалый бретонец напрягал свою чуткость дикаря, чтобы отыскать следы друзей парижанина.
Одна вещь чрезвычайно смущала Фрикэ. Ему очень хотелось знать, за что золотопромышленники хотели повесить Жана, но тот на все его вопросы упорно отмалчивался, не желая или не умея связно ответить.
Между тем Фрикэ случайно узнал об одном поверьи, которому суждено было оказать благотворное влияние на будущее парижанина. Случилось это благодаря очень неприятному обстоятельству, жертвою которого стал один из дикарей племени.
Несчастный, желая поймать вомбата (лазающее животное), влез на вершину эвкалипта и упал оттуда на землю, сломав себе спину.
Так как австралийцы редко умирают своей смертью, а чаще из-за какого-то несчастья, то они смотрят на смерть, как на нечто противное природе, вызванное чьими-нибудь кознями. И на этот раз дикари заорали во все горло, посылая брань солнцу, луне, эвкалиптам, а главное, таинственному колдуну, принявшему образ вомбата, чтобы заманить несчастного дикаря на вершину дерева и убить его.
С ревом и воем, какого не вынесло бы европейское горло, мужчины в знак траура вымазали себе белой краской лица, грудь, руки и ноги, другими словами, изобразили на себе кости человеческого скелета и занялись подготовкой к торжественным похоронам.
Вечно голодные туземцы порою не отказываются от человеческого мяса. Они, в большинстве случаев, пожирают мертвецов. К счастью, Фрикэ на этот раз не пришлось присутствовать при отвратительном зрелище. Провизии у дикарей было достаточно. Озеро в изобилии поставляло рыбу, и дикари ограничились тем, что содрали с умершего кожу.
Во время этой операции, которую совершал каракул, или колдун племени, каждый туземец медленно прохаживался около трупа и, приближаясь к нему, каждый раз ударял себя топором по голове в знак скорби. Фрикэ сначала думал, что это делается только для виду, но потом понял, что удары наносились нешуточные, потому что по лицам у несчастных текла кровь. Самоистязание прекратилось лишь тогда, когда каракул, отойдя от трупа, подбежал к фанатикам, обнял по очереди каждого из них и залепил их раны пластырем из глины. После того они были допущены к созерцанию мертвого тела.
После этого ему нельзя было оставаться на прииске. Спасенный человек, бросая взгляды, полные благодарности, знаками умолял его поскорее уйти с прииска в лес.
– Конечно, – сказал сам себе Фрикэ, – всего лучше мне уйти отсюда на время, чтобы обо мне успели забыть. Я могу поселиться где-нибудь поблизости и разузнать насчет прибытия сюда господина Андрэ и остальных. Озеро Тиррель назначено у нас сборным пунктом, и они явятся сюда во что бы то ни стало. Боскарен тоже, вероятно, не замедлит пожаловать! Этот господин всегда является вовремя, а клад притянет его, как мед муху. Очень удобно будет мне в лесу: я могу за всеми наблюдать, а меня никто не будет видеть. Остается вопрос: что мне есть? Ничего, белый дикарь поможет мне выйти из затруднения.
Так рассуждая сам с собою, Фрикэ в сопровождении спасенного дикаря спустился с пригорка и вступил в густой лес. Не успели они оба пройти по лесу четверти пути, как спутник парижанина издал горловой звук. Парижанин остановился.
Среди небольшой поляны гордо возвышалось камедное дерево, окруженное рощицей мимоз в полном цвету. Дикарь обошел вокруг дерева, пощупал его кору и прищелкнул языком от удовольствия. Затем он показал пальцем на ножик у Фрикэ за поясом и знаком попросил его. Он со смешной неловкостью открыл нож, приняв при этом такой серьезный вид, точно припоминал, как это делается. На коре дерева находился чуть заметный надрез, сквозь который просачивалась смола. Дикарь просунул кончик ножа в надрез, отвернул кору и открыл углубление в стволе.
В углублении Фрикэ увидел спрятанную тяжелую дубину, стальной топор, пучок стрел с костяными наконечниками и две изогнутые деревяшки в виде сабель.
Дикарь по-братски поделился с Фрикэ своим первобытным оружием и засмеялся, указав сначала на стрелы и сабли, а потом на свой рот и живот.
– А! .. Так, так, – сказал Фрикэ. – Мы пойдем на охоту, чтобы добывать себе пищу.
– Пищу, – повторил человек невыразительным голосом, видимо, не понимая смысла слов.
«Черт возьми! Да его, кажется, придется воспитывать заново, – подумал Фрикэ. – Кто он такой, интересно знать? Может, он ребенком попал к дикарям, и они воспитали его? Или он потерпел крушение много лет назад и, живя в лесу, позабыл свой родной язык и одичал? В том, что он европеец, нет ни малейшего сомнения. Лицо его почернело от загара, но на груди среди бесчисленных рубцов заметна белая кожа… Странная у меня судьба! В Борнео я нашел и приручил человекообразную обезьяну, а здесь, в Австралии, встречаю обезьянообразного человека… Несчастный, кажется, утратил всякое подобие человека и думает только о еде. Дорого бы я дал, чтобы увидеть его вместе с „дедушкой“. Это было бы очень любопытно. Интересно узнать, что он украл у диггеров? Вероятно, какую-нибудь ерунду. Я уверен, что сам судья Линч нашел бы смягчающие обстоятельства.
Дикарь внимательно глядел на Фрикэ, погруженного в думы. В его мозгу шла усиленная работа. Он произносил бессвязные слова, в которых Фрикэ улавливал французские звуки. Взгляд дикаря немного оживился.
Но потом снова потух, сохраняя выражение тупой жадности. Вдали послышался топот, приглушенный мягкой травой. Дикарь поспешно схватил свою деревянную саблю.
В чаще микоз мелькнула красивая голова газели, а затем на полянку выбежала огромная кенгуру. Присев на длинные задние ноги, двуутробка с любопытством уставилась на человека, который стоял неподвижно, как каменный. Из сумки у нее выглядывали две бойкие головки с быстрыми и пронзительными глазенками, точно у белки. Не сознавая грозящей опасности, бедные зверьки беспечно пощипывали стебли травы, доходившие до их мордочек.
Кенгуру снова сделала прыжок и подошла еще ближе. У Фрикэ вырвался чуть слышный вздох. Вдруг очарование пропало. Кенгуру подняла уши, глаза ее сверкнули злобой. Она яростно заворчала и огромными скачками кинулась в рощу.
Но дикарь оказался проворнее. Он взмахнул деревяшкой и с размаха кинул ее в двуутробку. Деревяшка свистнула, раздался треск, и кенгуру тяжело упала на землю с переломанными ногами.
Тогда, к изумлению Фрикэ, смертоносное орудие, выполнив свое назначение, словно приобрело новую силу. Кусок дерева как будто превратился в мыслящее существо. Отскочив от кенгуру, деревянная сабля вернулась назад и упала к ногам дикаря.
Последний, радуясь удивлению Фрикэ, поднял саблю и, указывая на нее парижанину, проговорил горловым голосом:
– Бумеранг!
ГЛАВА VI
Несколько южно-австралийцев. – Туземный способ жарить кенгуру. – Различие между австралийскими племенами. – Обед в лесу. – Съедобные коренья. – Кайпун, охотник за кенгуру. – На что Фрикэ употребил свой досуг. – Правда о бумеранге. – Приключение герра Блуменбаха, иенского профессора. – Подвиги Кайпуна. – Бесплодные попытки Фрикэ. – Виды бумерангов. – Что такое бумеранг? Просто винт?
Едва успел доблестный охотник совершить свой изумительный подвиг, как раздался долгий вой, способный заглушить крик целого стада выпей, и перед парижанином, словно из земли, выросла дюжина личностей, одетых в шкуры опоссумов.По черным вьющимся волосам, по узкому низкому и покатому лбу, по черным впалым быстрым глазам, наконец, по длинным рукам, лишенным мускулов, и по сухим ногам без малейшего признака икр Фрикэ сейчас же узнал в этих людях туземцев Южной Австралии, представителей которых ему приходилось встречать на улицах Мельбурна.
Дикари смотрели на парижанина с любопытством, но без враждебности. Вид смертельно раненной кенгуру возбуждал в них, по-видимому, сильнейший аппетит, потому что все они, и мужчины и женщины, с наслаждением хлопали себя по животу, предвкушая пир.
Дикий спутник Фрикэ произнес быструю фразу на непонятном языке, и знакомство состоялось. Самый старый, грязный и безобразный из туземцев подошел к Фрикэ и с ожесточением потерся носом об его нос, причем молодой человек без возражений подчинился этой экзотической вежливости.
– Так, так, друзья мои. – сказал он, – я знаю этот обычай. Я уже встречался однажды с вашими родственниками на полуострове Иорке. Славные они были люди: объявили богом нашего жандарма Барбантона. Скажите, друзья, вы не знаете Барбантона, красу и гордость колониальной жандармерии? Нет? Очень жаль.
Туземцы, разумеется, не понимали, что говорил Фрикэ. Они его даже не слушали, будучи заняты умирающей кенгуру.
Положившись на рекомендацию белого дикаря, они разом освоились с парижанином и больше не обращали на него внимания. Внимание вечно голодных дикарей гораздо больше привлекал предстоящий сытный обед, который редко выпадал на их долю.
Мужчины важно уселись, а женщины, которых было четверо, принялись готовить жаркое. Приготовления были несложные и непродолжительные.
Две женщины проворно вырыли яму с помощью заостренных палок, которыми они обычно выкапывают съедобные коренья. Третья сбегала к ручью и принесла камешков, чтобы выложить вырытую яму изнутри. Потом все три принесли из леса сухих душистых сучьев, которыми наполнили яму. Дикарки высекли огонь и зажгли костер. Он скоро запылал ярким пламенем. Четвертая женщина каменным ножом распорола живот кенгуру, не снимая шкуры, вынула внутренности и нафаршировала тушу шариками жира, смешанного с душистыми травами. Для гастрономической изысканности она дополнила этот фарш двумя детенышами, найденными в утробной сумке.
Подготовив мясо, туземная повариха открыла украшенный стеклянными бусами мешок, висевший у нее на ремнях за спиной, достала оттуда иголку из длинной рыбьей кости и толстую растительную бечевку и крепко зашила живот кенгуру. Затем, не заботясь о густом мехе, она положила животное ногами вверх на горячие уголья, а сама ушла к подругам отыскивать в лесу съедобные коренья, которые употребляются туземцами вместо хлеба.
Мужчины в молчании наблюдали за этими хлопотами, удобно расположившись на траве в тени древовидных папоротников, а Фрикэ с беспокойством думал о том, как мерзко пропахнет жареное мясо жженым волосом и рогом.
Теперь парижанин мог вдоволь насмотреться на туземцев и убедиться, что они резко отличаются от других дикарей, виденных им раньше в Австралии.
Прежние его приятели, поклонники Барбантона-Табу, представляли довольно разнообразные типы, а теперешние дикари, точно вымазанные сажей, были все на одно лицо.
У первых цвет лица был не так черен и черты не такие плоские, как у новых знакомых парижанина. По свидетельству многих добросовестных исследователей, австралийская раса представляет собой смесь всевозможных племен, до первоначального происхождения которых весьма трудно, даже невозможно добраться.
Во время своих этнографических наблюдений Фрикэ задремал, поддавшись охватившей его истоме после перенесенных трудов и треволнений. Австралийцы-мужчины тоже сладко заснули, женщины ушли с детьми купаться, а жаркое тем временем поспело.
Тогда женщина, руководившая стряпней, отодрала от камедного дерева длинный кусок коры и этим нехитрым инструментом достала с помощью подруг жаркое из печи, положила его на траву и снова раскрыла у туши брюхо.
Услыхав вкусный запах жареного мяса, парижанин и туземцы проснулись, точно по команде. Они потянулись, зевнули и подошли к примитивному столу, какой накрывался, вероятно, у нашего предка, доисторического человека.
Женщины, эти работящие, самоотверженные создания, снова открыли свои мешки, вынув оттуда длинные перламутровые раковинки и несколько штук варранов – съедобных корней, употребляемых вместо хлеба, мучнистых и очень питательных.
Белый дикарь, видимо, пользовавшийся у туземцев большим уважением, подал Фрикэ одну раковину и один корешок, предложив ему зачерпнуть раковиной из распоротого брюха туши ароматный розовый сок.
Парижанин не заставил просить себя два раза. Он с аппетитом принялся за вкусный сок, с которым не могут сравниться никакие либиховские бульоны и никакие супы; дикари последовали его примеру, и скоро от удивительной похлебки осталось только приятное воспоминание.
Черные сотрапезники Фрикэ называли белого дикаря Кайпуном, что на южно-австралийском наречии значит кенгуру. Позже Фрикэ узнал, что одичалого европейца прозвали так за необыкновенное искусство охотиться на кенгуру.
Кайпун, желая выразить уважение к своему спасителю, разрубил топором тушу, подал молодому человеку мозг как почетный кусочек, себе взял язык, а оставшееся разделил между остальными дикарями, которые принялись работать челюстями с невероятным треском.
После вкусного и сытного обеда дикари пили воду прямо из ручья, для чего ложились на живот на берегу и окунали в воду губы.
Туземцы, спавшие до обеда, после трапезы снова отправились отдохнуть под деревья. Фрикэ, как более нервный и подвижный, не захотел последовать их примеру. Он подошел к Кайпуну, хлопнул дикаря по плечу и попросил научить его бросать бумеранг.
– Бумеранг! – проговорил Фрикэ, припоминая слово, сказанное белым дикарем.
– Бумеранг, – повторил австралиец из Европы в восторге, что его спаситель приспосабливается к туземному языку.
Он принес парижанину оружие, которое тот внимательно рассмотрел. Бумеранг был вытесан из твердого дерева каменным топором, отполирован и слегка согнут. В длину он был немного меньше метра, в ширину пять сантиметров, а в толщину два. В середине был сделан небольшой изгиб, как у сабли, а на конце замечалось утолщение и расширение.
Действуя бумерангом, туземцы хватают его обеими руками за толстый конец, поворачивают выпуклой стороной от себя, быстро взмахивают им над головой и бросают изо всей силы прямо перед собой.
В момент полета толстая рукоятка придает бумерангу характерное вращательное движение, и в этом толчке заключается вся сила оружия, неизвестного другим дикарям земного шара.
Брошенный таким образом бумеранг отлетает, рассекая воздух, метров на двадцать или на тридцать, падает на землю, сразу же подскакивает вверх и со свистом летит назад, разбивая все препятствия, встречающиеся на пути.
Фрикэ вспомнил смешной анекдот, вычитанный им недавно из одной книги в мельбурнской публичной библиотеке. Дело шло о знаменитом немецком натуралисте, профессоре иенского университета Блуменбахе, который, не будучи в состоянии распределить по классам растения и животных Австралии, вообразил, что этот материк – обломок кометы, упавшей на землю.
Услыхав о бумеранге, Блуменбах сначала не хотел верить, что такое оружие существует. «Это все басни, – кричал он, – разве может быть, чтобы тупоголовые обитатели обломка кометы, не имеющие понятия о математических и физических законах, способны были изобрести такой метательный снаряд? » И добрый немец смеялся над легковерием своих собеседников.
Губернатор Сиднея, видевший замечательный инструмент, решил убедить неверующего наглядным примером. Он велел привести в свой парк туземца, хорошо владевшего бумерангом, и предложил профессору Блуменбаху встать вместо мишени. Профессор согласился и, насмешливо улыбаясь, встал позади негрита в позе Наполеона I.
Австралиец чрезвычайно удивился такой странной фантазии, но повиновался приказу без возражения. Радуясь случаю сломать кости хотя бы одному белому человеку, туземец проворно встал в позицию как опытный воин и, презрительно улыбнувшись немцу, стоявшему позади него, метнул свое оружие.
Деревяшка пролетела вперед на небольшое расстояние, коснулась земли, подскочила и, свистя, помчалась на герра Блуменбаха с такой силой, что бедный ученый едва не погиб, но вовремя успел растянуться на земле.
Дикарь предложил повторить опыт, но бедный профессор, сконфуженно отыскивая в траве свалившиеся с носа очки, объявил, что с него достаточно и что теперь он убедился вполне.
Кайпун кинул несколько раз свой бумеранг, и всякий раз дубинка послушно возвращалась к ногам охотника.
Парижанин решил попробовать, в свою очередь, кинуть бумеранг, но не сумел. Дубина отлетела шагов на тридцать, но не вернулась назад.
Неудача заставила Фрикэ призадуматься. Тогда Кайпун подал ему барнгет, или военный бумеранг. Опыт с этим бумерангом был так же неудачен, как, и предыдущий с уонгимом, или бумерангом охотничьим.
– Странно! .. Странно! – бормотал Фрикэ, досадуя на неудачу. – Ньютон сказал, что человек может понять все, сделанное человеком. А между тем Кайпун умеет бросать бумеранг, а я никак не могу научиться. Интересно знать, понял бы гений Ньютона сущность этого оружия, изобретенного дикарями? .. Постой, постой… Я, кажется, понял, в чем заключается тайна… Взгляни, Кайпун, взгляни: вот твой бумеранг… это лист эвкалипта, оторванный от дерева и вращаемый ветром… Э, господа дикари, да вы, я вижу, не дураки.
Фрикэ был прав. Бумеранг очень похож на лист эвкалипта. Форма и размеры у обоих почти одинаковые; наименее изогнутый бумеранг наиболее похож на эвкалиптовый лист, и наоборот. Действие ветра на лист позволило Фрикэ сделать вывод о сходстве движения листа с тем, которое получает бумеранг в руках дикаря.
Придя к такому заключению, Фрикэ снова взял в руки уонгим и стал внимательно его рассматривать.
– Правда, оружие очень странное, – сказал он, – но вовсе не такое необыкновенное, каким кажется на первый взгляд. А! Так вот оно что! .. Ну, теперь я догадался. Концы бумеранга не лежат на одной прямой… Здесь есть легкий изгиб… Герр Блуменбах, очевидно, этого не заметил… Бумеранг просто-напросто винт. Теперь я понимаю, почему эта дубина так легко держится в воздухе, если ей сообщить вращательное движение. Это мне напомнило детство. Давно это было, я еще под стол пешком ходил… Мсье Надар сводил с ума Париж своим воздушным шаром. Говорили об управлении аэростатами… В то время изобрели интересную игрушку. Это была просто небольшая деревянная палочка, снабженная двумя или тремя картонными крылышками, расположенными в виде лопастей винта. Игрушке придавали вращательное движение с помощью веревочки, точно волчку. Картонные крылышки вертелись, и игрушка поднималась вверх. Мне кажется, что бумеранг и эта игрушка – почти одно и то же, с той лишь разницей, что бечевку заменяет рука охотника… Ну, Кайпун, начинай сначала, покажи-ка мне еще раз свое искусство.
Кайпун, самолюбие которого было задето, кинул бумеранг на сто метров. На этот раз замечательное оружие превзошло самое себя. Упав на землю, бумеранг поднялся вверх и, пролетев над головой охотника, снова упал к пятидесяти шагах сзади него, потом опять подскочил и, описав таким образом несколько концентрических полуокружностей вокруг охотника, тихо вернулся к нему и чуть-чуть не был подхвачен ловкой рукой.
Но тут случилось неожиданное. Внезапно налетел порыв ветра, и бумеранг отнесло в сторону, так что Кайпун не успел его подхватить. Дубинка упала шагах в двадцати.
Привычным жестом моряка, желающего узнать, с какой стороны ветер, Кайпун, послюнявив указательный палец, поднял его над головой и сделал знак, как будто говоря:
– Не моя вина, ветер переменился.
– Я был прав, – снова заговорил восхищенный Фрикэ. – Ветер очень много значит. Теперь я понимаю, почему ты, прежде чем бросить свою дубину, так старательно исследуешь направление ветра. Ты никогда не бросаешь бумеранг против ветра или прямо по ветру, а всегда немножко вкось, точно так, как мы направляем шлюпки. Если бы ветра не было совсем, твой бумеранг не срикошетил бы. Как бы то ни было, все это очень остроумно, и нельзя назвать дураком человека, который так хорошо умеет использовать все возможности, предоставляемые природой, и так ловко действует первобытным оружием. Ну, друг Кайпун, мне с тобой придется жить довольно долго, так что изволь за это время научить меня управляться с бумерангом. Уверяют, будто им может овладеть только природный австралиец. Твое искусство служит явным опровержением этого мнения, придуманного путешественниками, не выходящими из своего кабинета. Я тоже постараюсь доказать им, что они ошибаются. Идет? .. Не правда ли? Ведь ты меня научишь, дружище Кайпун, да?
ГЛАВА VII
Кто такой белый дикарь. – Жан Кербегель, 1860 года. – Следствия смерти одного вомбата. – Похороны у туземцев Виктории. – Поверие о белых людях. – Еще о каторжниках. – В путь неизвестно куда. – Фрикэ находит самородок золота. – Жан не хочет расставаться с Фрикэ. – Золотая пещера. – Не это ли клад бандитов моря? – На мысе, выдающемся в озеро Тиррель. – Голоса в австралийской преисподней. – Фрикэ узнает голоса.
При других обстоятельствах Фрикэ был бы очень рад встрече с австралийцами, но теперь ему было не до них. Уже три недели он жил в постоянной тревоге, не зная ничего о своих друзьях. И не только от них не было никаких известий, но Фрикэ не находил ни малейшего признака, который бы указывал на то, что они появились где-нибудь в окрестностях озера Тиррель, как было условлено.Принятый австралийским племенем, вторым вождем которого был одичавший европеец Кайпун, парижанин был спасен от голодной смерти, но и только. К цели он не подвинулся ни на шаг.
Впрочем, его вынужденное пребывание у дикарей не было совершенно бесполезно. Приведя своего друга в деревню, принадлежащую племени, Кайпун невольно сообщил ему некоторые сведения о себе. Они были очень незначительны, но парижанин, благодаря им, все-таки убедился, что его одичавший друг – француз по происхождению, бывший моряк и, вдобавок, бретонец, следовательно, земляк Пьера де Галя.
С радостью ребенка, показывающего свои игрушки новому другу, Кайпун достал сначала две медные пуговицы с выбитым на них якорем, очевидно, оторванные от матросской куртки, потом две вылинявшие нашивки с полустертой надписью «Беллона». Эти три вещицы тщательно хранились в мешке из кожи опоссума. Кроме того, на руке у Кайпуна парижанин заметил мелкую синеватую татуировку, очевидно, выжженную давно, еще в ранней юности. Она состояла из якоря с двумя словами «Жан Кербегель», и надписи сверху «1860 год».
Фрикэ окончательно убедился, что он был прав, предполагая в Кайпуне одичавшего европейца. Это был, вероятно, потерпевший крушение юнга, которого нашли дикари, приняли к себе и мало-помалу втянули в свой быт, так что он забыл родной язык и совершенно одичал.
Такие случаи бывали. Десять лет тому назад среди дикарей, при таких же точно обстоятельствах, был найден французский матрос Нарцисс Пельтье. Он тоже забыл свой язык и совершенно одичал. Пельтье был ранен в стычке с матросами, пришедшими к ручью за водою, взят в плен и возвращен на родину. Его снова познакомили с европейским образом жизни, заставили вспомнить французский язык, зачислили в кадры флота и дали место смотрителя маяка на западном берегу Франции. Пребывание Пельтье у дикарей продолжалось восемнадцать лет.
То же самое случилось и с Кайпуном, которого Фрикэ стал звать настоящим именем, то есть Жаном Кербегелем.
Жан привязался к молодому человеку всей душой. Он ходил за Фрикэ всюду, как тень, и всячески старался сделать его жизнь у дикарей как можно приятнее.
Два дня шел дождь, и Фрикэ вынужден был находиться в жалкой плетеной хижине, вонючей и грязной, где жило четверо дикарей. Парижанин думал, что он не выдержит и задохнется. Как ни был он вынослив, но и ему оказалось не под силу жить среди нечистот, гниющих костей и остатков мяса, а главное, в одном помещении с дикарями, от которых воняло, как от козлов.
Жан построил для него хорошенькую хижину из ветвей с занавесью из шкуры кенгуру. Из мебели в хижине была лишь здоровая, чистая постель из мягких листьев папоротника, но здесь, по крайней мере, не приходилось дышать миазмами.
На досуге Фрикэ занялся изучением языка дикарей и воспользовался случаем говорить с Кайпуном по-французски.
Последний жадно прислушивался к его речам, повторял некоторые слова, стараясь припомнить их смысл, и делал большие успехи. Недели через три его запас слов значительно пополнился. Но он еще не научился правильно строить фразы. Ему удалось овладеть только существительными, и, желая выразить свою мысль, он путал французские выражения с австралийскими, что выходило очень смешно.
К нему понемногу стала возвращаться память, и Фрикэ надеялся, что одичавший француз скоро будет в состоянии рассказать свою историю. Парижанин мечтал, как он со временем увезет Жана в Европу и вернет его на прежнее, хотя и скромное место в цивилизованном мире.
Несмотря на постоянную заботу о пище, которую с трудом добывают дикари, Жан и Фрикэ деятельно разыскивали следы Андрэ, доктора, Пьера де Галя и Князька. Они то и дело бегали к озеру Тиррель. Местность, к счастью, была хорошо знакома Жану, и он был незаменим во время этих длинных походов. Фрикэ дал ему понять, как важны поиски, и одичалый бретонец напрягал свою чуткость дикаря, чтобы отыскать следы друзей парижанина.
Одна вещь чрезвычайно смущала Фрикэ. Ему очень хотелось знать, за что золотопромышленники хотели повесить Жана, но тот на все его вопросы упорно отмалчивался, не желая или не умея связно ответить.
Между тем Фрикэ случайно узнал об одном поверьи, которому суждено было оказать благотворное влияние на будущее парижанина. Случилось это благодаря очень неприятному обстоятельству, жертвою которого стал один из дикарей племени.
Несчастный, желая поймать вомбата (лазающее животное), влез на вершину эвкалипта и упал оттуда на землю, сломав себе спину.
Так как австралийцы редко умирают своей смертью, а чаще из-за какого-то несчастья, то они смотрят на смерть, как на нечто противное природе, вызванное чьими-нибудь кознями. И на этот раз дикари заорали во все горло, посылая брань солнцу, луне, эвкалиптам, а главное, таинственному колдуну, принявшему образ вомбата, чтобы заманить несчастного дикаря на вершину дерева и убить его.
С ревом и воем, какого не вынесло бы европейское горло, мужчины в знак траура вымазали себе белой краской лица, грудь, руки и ноги, другими словами, изобразили на себе кости человеческого скелета и занялись подготовкой к торжественным похоронам.
Вечно голодные туземцы порою не отказываются от человеческого мяса. Они, в большинстве случаев, пожирают мертвецов. К счастью, Фрикэ на этот раз не пришлось присутствовать при отвратительном зрелище. Провизии у дикарей было достаточно. Озеро в изобилии поставляло рыбу, и дикари ограничились тем, что содрали с умершего кожу.
Во время этой операции, которую совершал каракул, или колдун племени, каждый туземец медленно прохаживался около трупа и, приближаясь к нему, каждый раз ударял себя топором по голове в знак скорби. Фрикэ сначала думал, что это делается только для виду, но потом понял, что удары наносились нешуточные, потому что по лицам у несчастных текла кровь. Самоистязание прекратилось лишь тогда, когда каракул, отойдя от трупа, подбежал к фанатикам, обнял по очереди каждого из них и залепил их раны пластырем из глины. После того они были допущены к созерцанию мертвого тела.