Страница:
Луи Анри Буссенар
Тайны господина Синтеза
ПРОЛОГ
УЧЕНЫЕ И ПОЛИЦЕЙСКИЕ[1]
ГЛАВА 1
В кабинете префекта полиции [2]. — Украденный бумажник. — Рапорт агента номер 27. — Господин Синтез. — Стомиллионный кредит. — Человек, живущий без еды и сна. — Пятьсот скафандров доставлены заказчику. — Удар ножом. — Агент номер 32. — Профессор «взрывчатых веществ». — Алексис Фармак. — Слова улетают, написанное остается. — След. — Снова господин Синтез. — Таинственный дом по улице Гальвани. — Запертые двери. — Строжайший запрет. — Флот господина Синтеза. — Великое Дело.
В тот день, — а именно в первых числах апреля 1884 года, — дел у господина префекта было по горло.
Сидя за большим, заваленным бумагами письменным столом, он внимательно изучал содержимое какого-то бумажника, поминутно теребя свои тоненькие, уже начинающие седеть усики и вороша завитки красиво подстриженных подковкой волос. Однако эта процедура лишь усилила сжигавшее его нетерпение. Он внезапно вскочил, отшвырнул ногой жалобно скрипнувшее кресло и, сам не свой, заметался по кабинету, натыкаясь на стены, обитые зеленым репсом [3], тем неизменным репсом, без которого уже невозможно представить внутреннее убранство современных административных зданий.
— Еще этот недотепа все никак не идет! — бормотал префект, искоса бросая взгляды на свое отражение в большом висящем над камином зеркале в черной раме.
Уже третий раз его палец опускался на кнопку из слоновой кости, приводя в действие целый хор электрических звонков. Наконец преисполненный важности свежевыбритый судебный исполнитель [4], блестя лысиной, появился на пороге и, сделав несколько шагов вперед, застыл, словно памятник, в самом центре вытканного на ковре рисунка.
— Номер двадцать семь? — отрывисто бросил хозяин кабинета.
— Только что прибыл и ожидает в приемной возможности предстать перед господином префектом.
— Пускай войдет! Да поживей! — поторопил начальник невозмутимого секретаря, чья поступь вопреки приказу не стала быстрее, а фигура не утратила степенности.
За сим префект, облегченно вздохнув, вновь опустился в кресло, прикрыл бюваром [5] раскрытый бумажник, чтобы немного успокоиться, достал пилочку для ногтей и, предварительно придав лицу бесстрастное выражение, приготовился ждать.
— Номер двадцать семь! — возвестил секретарь.
— Хорошо. Меня ни для кого нет.
Оглядев вошедшего мужчину лет тридцати с умным и мертвенно-бледным лицом, префект, даже не поздоровавшись, рявкнул:
— Ну наконец-то! Хороши, нечего сказать. Явились в десять утра, а должны были когда?! Вчера вечером! Возложив на вас секретную миссию, я настоятельно рекомендовал действовать как можно быстрее, вы же заставляете меня двенадцать часов сидеть тут словно на иголках!
— Но, господин префект…
— Молчать! Пока не знаю, хорошо ли, плохо ли вы справились с заданием, однако вижу, прохлаждаетесь, ворон считаете, вместо того чтобы стремглав мчаться сюда. И к тому же, как последний ротозей, позволяете стащить у себя бумажник не только с инструкциями, но и с рапортом чрезвычайной важности!
Агент, совершенно сбитый с толку тем, что начальник, оказывается, осведомлен о происшествии, известном, как он считал, лишь ему самому да вору, не удержался от жеста изумления и скорчил такую мину, которую, если расшифровать игру лицевых мускулов, можно было бы понять следующим образом: «Эге, видно, шеф — тонкая бестия! Что, как он во мне усомнился?! И само это ограбление не его ли работа? Если да, то зачем?!»
— Ну что, так и будем молчать?! Или все-таки соблаговолите дать мне какой-нибудь вразумительный ответ?
— Да, должен признаться… У меня действительно вытащили бумажник… И сделал это настоящий ловкач!..
— Вор у вора дубинку украл! Правда, на сей раз стащили-то ее у вас, голубчик!
— Ну, так уж и дубинку! Ведь в бумажнике гроша ломаного не было, а донесение записано шифром, ключ от которого известен мне одному.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно, господин префект.
— А ежели я вам предъявлю этот документ, вернее, его перевод на превосходный французский язык, что вы тогда запоете? — не без ехидства спросил начальник.
— Быть того не может!
— Взгляните, мой мальчик, вот оригинал, собственноручно вами написанный, а вот и перевод! Читайте-ка вслух свое донесение, а я тем временем буду сличать тексты!
Но агент, совершенно опешив, стоял как громом пораженный. Да что же это? Не спит ли он?.. Руки его повисли словно плети, и он, казалось, даже не замечал протянутую шефом шифровку.
С минуту начальник улыбался, наслаждаясь своим торжеством, но затем снова раздраженно воскликнул:
— Вы что же, не видите? Я ЖДУ!
Могучим усилием воли агенту номер 27 удалось взять себя в руки. Он достал из кармана платок, вытер пот, струившийся по его бледному до прозрачности лицу, и, взяв листок, внезапно охрипшим голосом стал читать:
— «Дело Синтеза». Согласно приказу шефа, я собирал сведения о личности, которая вот уже почти месяц остается загадкой для парижского общества.
— Да, в литературе, предназначенной для грошовых журнальчиков, я полный профан [6], — съязвил начальник. Однако мы сравниваем тексты, так что продолжайте! Критические замечания последуют в свое время.
— Вышеупомянутая особа представляется как «господин Синтез» и проживает в Гранд-отеле. Это высокий мужчина, моложавый и подтянутый, словно юноша. Точный возраст его определить трудно, однако есть основания утверждать, что ему уже перевалило за шестьдесят…
— Чем дальше, тем больше напоминает газетный роман с продолжением, — пробормотал префект.
— По национальности он скорее всего голландец или швед, — продолжал агент номер 27. — Его образ жизни становится час от часу все более странным: посетителей он принимает редко. Служат ему два угрюмых негра крайне отталкивающего вида, настоящие церберы [7]. Всех приходящих они подвергают проверке, требуя, чтоб те называли пароль, и каждого, кто не знает условленной фразы, безжалостно выталкивают за порог.
Ходят слухи, будто бы господин Синтез — ученый-маньяк, чье постоянное и любимое занятие — марать бумагу химическими формулами и алгебраическими уравнениями, именно поэтому он так стремится к уединению. Говорят также, что сей господин безумно богат, что в его квартире буквально повсюду валяются драгоценные камни — бриллианты, сапфиры, рубины и что он владеет множеством сундуков, полных такими вот камушками.
Возможно, эти сведения несколько преувеличены, однако я смело могу утверждать, — господин Синтез располагает кредитом в сто миллионов у Ротшильда [8]
— Я не ослышался? Вы сказали «сто миллионов»?!
— Я получил справку у главного кассира банка.
— Черт побери! Вот это да!
— Конечно, мифические самоцветы [9] вполне могут оказаться простыми стекляшками, но золото Ротшильдов наверняка чистой пробы!
— Продолжайте!
— Утверждают также, и это более чем доказано свидетельствами гостиничной прислуги, что господин Синтез ничего не ест и никогда не спит. Он ни разу не спускался в ресторан, не заказывал еду в номер, и не было случая, чтобы его черномазые слуги доставляли в гостиницу какую-нибудь снедь. Они же сообщают всем желающим слушать их болтовню, будто бы их хозяин не знает, что такое сон. К тому же в номере нет ни кроватей, ни диванов, ни шезлонгов.
Таковы более чем необычайные странности господина Синтеза. Уже одного этого, вероятно, было бы достаточно, чтобы со всей возможной деликатностью содержать данное лицо под тайным надзором властей.
— Что верно, то верно. Иногда и в вашей литературщине проскакивает искра здравого смысла. «Со всей возможной деликатностью…» Надо держать ухо востро с оригиналом, способным снять со своего банковского счета сто миллионов! Недурно бы разузнать о нем поподробней.
— Со всей возможной деликатностью… — повторил агент номер 27, приободренный похвалой шефа. — Итак, продолжим. Один абсолютно реальный факт загадочного существования данной особы привлек наше внимание: через день после прибытия в Париж господин Синтез вступил в контакт с известной фирмой «Рукероль и Денейруз» [10] и заказал ей пятьсот скафандров уникальной конструкции.
Аппараты снабжены резервуарами приблизительно с солдатский подсумок; кислород, наполняющий эти резервуары, позволяет ныряльщику погружаться в воду на шесть часов. Таким образом, отпадает необходимость в насосах, ранее качавших воздух для дыхания водолаза, а также в соединительных шлангах. Такие скафандры называют «независимыми».
Партия товара, оплаченная наличными, пять дней тому назад была доставлена на Сен-Лазарский вокзал и оттуда специальным поездом отправлена в Гавр. Пятьсот аппаратов погрузили в трюм большого парохода «Анна», стоявшего на якоре в доке Люр.
— На сей раз это все?
— Да, господин префект.
— Ладно. Ваши иероглифы [11] точь-в-точь соответствуют моему переводу. Не могу поставить вам в вину стиль рапорта — он удачно контрастирует с прозой отчетов моих подчиненных. Расследование, однако, пока находится в зачаточном состоянии. Не сомневаюсь, что вы вскоре сможете извлечь из этой цепи загадок прекрасно обоснованную полицейскую докладную, строгую как математическое уравнение, в котором все эти странности найдут удовлетворительное объяснение. Но впредь будьте внимательны и не позволяйте так глупо себя обкрадывать.
— О господин префект, мне вовсе не улыбалось лишиться бумажника, да еще и получить удар ножом…
— Вы?! Удар ножом? Когда это случилось? Где?
— Вчера вечером в девять часов, приблизительно через полчаса после того, как у меня украли бумажник. Потрясенный всем происшедшим, я возвращался к себе домой на набережную Бетюн, обдумывая по пути докладную. И тут какой-то незнакомец — наверно, он шел за мной по пятам — вдруг обгоняет меня, останавливается, круто повернувшись, секунду смотрит мне в лицо, размахивается и… Удар пришелся прямо в грудь. Огни газовых фонарей заплясали у меня перед глазами, я закричал и рухнул на мостовую… Когда на мой крик прибежали двое полицейских, незнакомец уже убежал.
Меня подняли, привели в чувство и отвезли в больницу Отель Дье. Дежурный фельдшер наложил повязку и сказал, что рана не опасна, однако велел остаться на ночь в больнице и лишь полчаса назад выпустил на волю. Только поэтому, господин префект, я не смог явиться в назначенное время.
— Ай-ай-ай, бедняга, отчего ж вы мне не сказали об этом раньше?! Подумать только — пырнули ножом! Неужто и впрямь на улицах Парижа могут убить?
— Сдается, что так, господин префект.
— Да-с, ситуация усложняется! Кстати, довольно играть в загадки. Вам знаком сей предмет?
— Это мой бумажник.
— Укравший его человек вскоре ввязался в драку, был арестован и препровожден в комиссариат. При обыске у него обнаружили записную книжку с вашим удостоверением личности и бумаги, которые у комиссара хватило ума сразу же переслать мне. Я нашел ваш рапорт и приказал одному из служащих его расшифровать, что не составило большого труда. А вот история с покушением, жертвой которого вы стали, кажется, не так проста. Нет ли между этими двумя неприятными происшествиями какой-либо связи?
— Очень может быть.
— Надо поразмыслить. Отдохните несколько дней дома, вы, вероятно, «засветились». А пока — кое-что в утешение. — Префект открыл сейф, достал несколько луидоров [12] и сунул их агенту в руку; тот, рассыпавшись в благодарностях, спрятал деньги. — Еще несколько слов напоследок. Присядьте на минутку. Я все время думаю об этой партии в пятьсот скафандров. Вот ведь загвоздка… Пускай себе господин Синтез обходится без еды и сна, нам нет до того дела. Пусть повторит эксперимент доктора Таннера, пусть даже превзойдет эксцентричного американца! Но — скафандры!
— Ваша правда, господин префект.
— Владей он хоть всеми жемчугами Цейлона [13] или вбей себе в голову мечту стать единственным держателем акций Виго, — я хочу сказать, будь он архимиллионером или архисумасшедшим, — ему, частному лицу, все равно незачем приобретать оборудование для целой подводной армии!
— Верно! Пускай не для армии, но, уж во всяком случае, для целого полка водолазов. Коль вы мне оказываете честь, интересуясь моим мнением, позвольте заметить, что недурно было бы наложить эмбарго [14] на судно господина Синтеза.
— Это слишком важное решение, и я должен доложить о нем министру. Необходимо помнить, что вышеупомянутая персона является иностранным подданным — так легко нажить дипломатические неприятности… Но не можем же мы выпустить из французского порта в неизвестном направлении пять сотен скафандров! Последнее время мир переживает разного рода кризисы — политические, аграрные, финансовые, торговые… Растет число недовольных. Различные индивидуумы [15] злоумышляют, партии спорят, армии вооружаются!.. Люди завидуют ближнему своему, народы друг друга ненавидят… Как знать, может, загадка, над которой мы сейчас бьемся, невидимыми нитями связана со всеми нынешними беспорядками. Почувствовать-то все это можно, а словами выразить трудно… Кто поручится, не напали ли мы на след заговора против монарха или против всего народа?
Велико должно было быть замешательство префекта полиции, если он начал думать вслух и произносить такой длинный монолог перед одним из своих скромных служащих! Опомнившись, префект прервал свою тираду и отпустил агента номер 27, еще раз порекомендовав ему вести себя более осмотрительно. Только он собрался воспользоваться редкой минутой одиночества, чтобы еще раз всесторонне обдумать загадку по имени «господин Синтез», как в кабинет вновь явился напыщенный и важный секретарь.
— Агент номер 32 ожидает в маленьком кабинете, — прозвучал его елейный голос [16].
— Впустите, — ответил префект с покорностью человека, знающего, что время ему не принадлежит. — Какими судьбами? Я думал, вы в Швейцарии ведете наблюдение за эмигрантами-нигилистами [17].
— Я уже неделю как вернулся.
— И до сих пор не явились?
— Я следил за одним частным лицом, доставившим мне кучу хлопот. К тому же, чувствуя за собою «хвост», решил повременить, дабы не навести его на Центр.
— И правильно поступили. Что у вас нового?
— Много чего, господин префект.
— Вы составили обстоятельную докладную?
— Только устный рапорт, господин префект.
— Отчего же не письменный?
— Потому что поговорка «Verda volant, scripta manent» ложна, как и большинство поговорок.
— «Слова улетают, написанное остается»?
— Совершенно верно.
— Рассказывайте вашу историю и не скупитесь на подробности. Все, что касается людей, за которыми вам надлежит следить, имеет первостатейное значение.
— Я провел в Женеве пять недель и благодаря агентам московской полиции, работавшим в городе, был превосходно осведомлен о каждом шаге эмигрантов. Надо сказать, наблюдение за теми, кто направлялся во Францию или возвращался из нее в Швейцарию, не составило большого труда.
Мое особое внимание привлек некий господин, чье поведение было весьма странным, внешность примечательной, национальность невыясненной, зато профессия не вызывала сомнений. Человек этот — химик. Но такой, каких нынче уже не увидишь. Казалось, он вышел из старинной лаборатории, заставленной перегонными кубами [18], ретортами [19], причудливыми аппаратами, чучелами крокодилов, словом, всем тем, чем практиковали средневековые алхимики [20], занимаясь своим колдовством. Все в нем было необычайно, даже его имя, которое меня сразу же поразило. Он назывался, вернее его называли, Алексисом Фармаком.
— Но это же не имя, это каламбур! [21]
— Именно так я и понял, обратившись к толковому словарю Пьера Ларусса [22].
— Быть может, это кличка!
— Более чем вероятно. Но как бы там ни было, мой Алексис Фармак был владельцем уединенного дома на окраине предместья, где он оборудовал великолепную лабораторию, в которой дни и ночи напролет изготовлял всевозможные взрывчатые вещества.
— Черт побери!
— Соль гремучей кислоты [23], пироклетчатка [24], нитробензол [25], беллинит, серанин, петролит, себастин, панкластит, матазьет, тонит, глоноин, динамит, глиоксилин, нитроглицерин [26] и множество других, чьих названий я не знаю. Он постоянно экспериментирует, прекрасно уживаясь с молниями, запертыми в колбы, а между делом преподает химию русским эмигрантам (в основном те ее разделы, где речь идет о взрывчатых веществах).
Я стал одним из его учеников, пусть не самым образцовым, но зато едва ли не самым старательным.
Жизнь нашего профессора не изобиловала событиями: опыты, уроки, опыты… И вдруг одним прекрасным утром письмо из Парижа оторвало Алексиса Фармака от лаборатории, от формул, от экспериментов.
— Зовут в Париж, — заявил он без обиняков. — Один ученый, кстати сказать, большая знаменитость, приглашает к себе. Я буду получать, хоть это меня мало заботит, превосходное жалованье и, главное, заниматься высокой наукой в качестве ассистента господина Синтеза…
— Что?! — воскликнул ошеломленный префект. — Вы сказали «Синтеза»?!
— Да, господин префект. Мало нам Алексиса Фармака, так вот вам еще одно имечко! Тоже, наверное, псевдоним. У этих ученых все не как у людей.
Итак, не теряя ни минуты, профессор с нами распрощался, лабораторию сдал внаем за смехотворную сумму одному из своих русских приятелей и, набив чемодан рукописями, первым же поездом выехал в Париж.
Я нюхом почуял: здесь какая-то авантюра. Сделав все возможное, чтоб не быть узнанным, сажусь в тот же поезд и еду следом.
— Превосходно! Молодчина!
— По прибытии направляюсь за его экипажем на улицу Гальвани — это новая улица, проложенная между улицей Аожье и бульваром Гувьен-Сен-Сир. Фиакр [27] останавливается перед массивной оградой, с маленькой калиткой и большими железными воротами. На первый же звонок ворота широко распахнулись, а затем, вслед за проехавшим экипажем, тотчас же закрылись, лишь на миг позволив мне увидеть в глубине сада просторный одноэтажный дом и в отдалении хозяйственные постройки. Битый час я напрасно жду, когда фиакр выедет снова, и в конце концов, несолоно хлебавши, возвращаюсь домой, поклявшись себе, что уж завтра чуть свет все разузнаю.
В принципе, совсем несложно войти в парижский дом, несложно кой-кого порасспросить и выудить сведения о жильцах. Люди нашей профессии владеют такого рода приемами. Но я странным образом был вынужден отказаться от своих намерений. Обескураживало, что двери неизменно оставались запертыми, люди рта не раскрывали, их правила поведения казались нерушимыми, а сами они неприступными…
Тайна сгущается, но я, естественно, дела не бросаю. Используя любой предлог, любые средства, пытаюсь завязать знакомства или хотя бы просто проникнуть внутрь.
Напрасно я поочередно становился то рассыльным, то разносчиком телеграмм, то газовщиком, то водопроводчиком, напрасно тщательно обдумывал каждый новый маскарад; стоило мне позвонить в проклятую дверь, громадный негр в ливрее, черт бы его побрал, возникал на пороге и заговаривал со мной на каком-то непонятном языке. А так как я изо всех сил пытался объясниться с ним по-французски, он отваживал меня с ухмылкой, делавшей его рожу похожей на морду бульдога.
Бешенство мое росло. Несколько раз я видел, как в ворота, действовавшие автоматически, влетала на рысях карета, запряженная быстрой, словно ветер, вороной лошадью. Поскольку обратно она не выезжала, равно как и фиакр моего так называемого учителя, я заключил, что существует второй выход на бульвар Гувьен-Сен-Сир.
Именно у этих вторых ворот я вчера днем установил наблюдение, явившись туда в экипаже, которым правил один из наших агентов.
— Прекрасная мысль! — воскликнул все более и более заинтригованный префект.
— И представьте себе, мое терпение чуть ли не сразу было вознаграждено. Не прошло и часу, как в стене, скрывавшей, как мне думается, пустырь, распахнулись ворота, выехал экипаж и полетел словно выпущенная из лука стрела. Мой кучер помчался за ним во весь опор. После фантастической гонки по улицам Парижа мы остановились на углу площади Сорбонны [28], против большого магазина химреактивов «Фонтен и К°», и тут-то я имел удовольствие увидеть выходящего из кареты Алексиса Фармака собственной персоной.
Выждав, пока он зайдет в магазин, начинаю с видом праздного зеваки прогуливаться взад-вперед по тротуару. Улучив минуту, когда профессор, уладив свои дела, показался в дверях, я изловчился ненароком его задеть, якобы по рассеянности.
— Вы ли это, дорогой мэтр?! [29]— воскликнул я восторженно.
— Любезнейший! Какими судьбами?!
— Меня привела в Париж тяжелая болезнь отца. А в данный момент я направляюсь в Сорбонну, хочу подать в секретариат заявление о зачислении на естественный факультет.
— Значит, продолжаете трудиться?
— Под вашим умелым руководством вошел во вкус и горячо желаю продолжить так прекрасно начавшееся обучение.
— Похвально, похвально, поздравляю!
— А вы, дорогой мэтр, как поживаете?
— О, нахожусь на вершине блаженства! Представьте себе, я руковожу огромной лабораторией, почти такой же большой, как в Сорбонне и в Коллеж де Франс [30], вместе взятых, под началом у меня — выдающиеся химики, а мой патрон [31] — самая необычайная личность как в Старом, так и в Новом Свете.
В тот день, — а именно в первых числах апреля 1884 года, — дел у господина префекта было по горло.
Сидя за большим, заваленным бумагами письменным столом, он внимательно изучал содержимое какого-то бумажника, поминутно теребя свои тоненькие, уже начинающие седеть усики и вороша завитки красиво подстриженных подковкой волос. Однако эта процедура лишь усилила сжигавшее его нетерпение. Он внезапно вскочил, отшвырнул ногой жалобно скрипнувшее кресло и, сам не свой, заметался по кабинету, натыкаясь на стены, обитые зеленым репсом [3], тем неизменным репсом, без которого уже невозможно представить внутреннее убранство современных административных зданий.
— Еще этот недотепа все никак не идет! — бормотал префект, искоса бросая взгляды на свое отражение в большом висящем над камином зеркале в черной раме.
Уже третий раз его палец опускался на кнопку из слоновой кости, приводя в действие целый хор электрических звонков. Наконец преисполненный важности свежевыбритый судебный исполнитель [4], блестя лысиной, появился на пороге и, сделав несколько шагов вперед, застыл, словно памятник, в самом центре вытканного на ковре рисунка.
— Номер двадцать семь? — отрывисто бросил хозяин кабинета.
— Только что прибыл и ожидает в приемной возможности предстать перед господином префектом.
— Пускай войдет! Да поживей! — поторопил начальник невозмутимого секретаря, чья поступь вопреки приказу не стала быстрее, а фигура не утратила степенности.
За сим префект, облегченно вздохнув, вновь опустился в кресло, прикрыл бюваром [5] раскрытый бумажник, чтобы немного успокоиться, достал пилочку для ногтей и, предварительно придав лицу бесстрастное выражение, приготовился ждать.
— Номер двадцать семь! — возвестил секретарь.
— Хорошо. Меня ни для кого нет.
Оглядев вошедшего мужчину лет тридцати с умным и мертвенно-бледным лицом, префект, даже не поздоровавшись, рявкнул:
— Ну наконец-то! Хороши, нечего сказать. Явились в десять утра, а должны были когда?! Вчера вечером! Возложив на вас секретную миссию, я настоятельно рекомендовал действовать как можно быстрее, вы же заставляете меня двенадцать часов сидеть тут словно на иголках!
— Но, господин префект…
— Молчать! Пока не знаю, хорошо ли, плохо ли вы справились с заданием, однако вижу, прохлаждаетесь, ворон считаете, вместо того чтобы стремглав мчаться сюда. И к тому же, как последний ротозей, позволяете стащить у себя бумажник не только с инструкциями, но и с рапортом чрезвычайной важности!
Агент, совершенно сбитый с толку тем, что начальник, оказывается, осведомлен о происшествии, известном, как он считал, лишь ему самому да вору, не удержался от жеста изумления и скорчил такую мину, которую, если расшифровать игру лицевых мускулов, можно было бы понять следующим образом: «Эге, видно, шеф — тонкая бестия! Что, как он во мне усомнился?! И само это ограбление не его ли работа? Если да, то зачем?!»
— Ну что, так и будем молчать?! Или все-таки соблаговолите дать мне какой-нибудь вразумительный ответ?
— Да, должен признаться… У меня действительно вытащили бумажник… И сделал это настоящий ловкач!..
— Вор у вора дубинку украл! Правда, на сей раз стащили-то ее у вас, голубчик!
— Ну, так уж и дубинку! Ведь в бумажнике гроша ломаного не было, а донесение записано шифром, ключ от которого известен мне одному.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно, господин префект.
— А ежели я вам предъявлю этот документ, вернее, его перевод на превосходный французский язык, что вы тогда запоете? — не без ехидства спросил начальник.
— Быть того не может!
— Взгляните, мой мальчик, вот оригинал, собственноручно вами написанный, а вот и перевод! Читайте-ка вслух свое донесение, а я тем временем буду сличать тексты!
Но агент, совершенно опешив, стоял как громом пораженный. Да что же это? Не спит ли он?.. Руки его повисли словно плети, и он, казалось, даже не замечал протянутую шефом шифровку.
С минуту начальник улыбался, наслаждаясь своим торжеством, но затем снова раздраженно воскликнул:
— Вы что же, не видите? Я ЖДУ!
Могучим усилием воли агенту номер 27 удалось взять себя в руки. Он достал из кармана платок, вытер пот, струившийся по его бледному до прозрачности лицу, и, взяв листок, внезапно охрипшим голосом стал читать:
— «Дело Синтеза». Согласно приказу шефа, я собирал сведения о личности, которая вот уже почти месяц остается загадкой для парижского общества.
— Да, в литературе, предназначенной для грошовых журнальчиков, я полный профан [6], — съязвил начальник. Однако мы сравниваем тексты, так что продолжайте! Критические замечания последуют в свое время.
— Вышеупомянутая особа представляется как «господин Синтез» и проживает в Гранд-отеле. Это высокий мужчина, моложавый и подтянутый, словно юноша. Точный возраст его определить трудно, однако есть основания утверждать, что ему уже перевалило за шестьдесят…
— Чем дальше, тем больше напоминает газетный роман с продолжением, — пробормотал префект.
— По национальности он скорее всего голландец или швед, — продолжал агент номер 27. — Его образ жизни становится час от часу все более странным: посетителей он принимает редко. Служат ему два угрюмых негра крайне отталкивающего вида, настоящие церберы [7]. Всех приходящих они подвергают проверке, требуя, чтоб те называли пароль, и каждого, кто не знает условленной фразы, безжалостно выталкивают за порог.
Ходят слухи, будто бы господин Синтез — ученый-маньяк, чье постоянное и любимое занятие — марать бумагу химическими формулами и алгебраическими уравнениями, именно поэтому он так стремится к уединению. Говорят также, что сей господин безумно богат, что в его квартире буквально повсюду валяются драгоценные камни — бриллианты, сапфиры, рубины и что он владеет множеством сундуков, полных такими вот камушками.
Возможно, эти сведения несколько преувеличены, однако я смело могу утверждать, — господин Синтез располагает кредитом в сто миллионов у Ротшильда [8]
— Я не ослышался? Вы сказали «сто миллионов»?!
— Я получил справку у главного кассира банка.
— Черт побери! Вот это да!
— Конечно, мифические самоцветы [9] вполне могут оказаться простыми стекляшками, но золото Ротшильдов наверняка чистой пробы!
— Продолжайте!
— Утверждают также, и это более чем доказано свидетельствами гостиничной прислуги, что господин Синтез ничего не ест и никогда не спит. Он ни разу не спускался в ресторан, не заказывал еду в номер, и не было случая, чтобы его черномазые слуги доставляли в гостиницу какую-нибудь снедь. Они же сообщают всем желающим слушать их болтовню, будто бы их хозяин не знает, что такое сон. К тому же в номере нет ни кроватей, ни диванов, ни шезлонгов.
Таковы более чем необычайные странности господина Синтеза. Уже одного этого, вероятно, было бы достаточно, чтобы со всей возможной деликатностью содержать данное лицо под тайным надзором властей.
— Что верно, то верно. Иногда и в вашей литературщине проскакивает искра здравого смысла. «Со всей возможной деликатностью…» Надо держать ухо востро с оригиналом, способным снять со своего банковского счета сто миллионов! Недурно бы разузнать о нем поподробней.
— Со всей возможной деликатностью… — повторил агент номер 27, приободренный похвалой шефа. — Итак, продолжим. Один абсолютно реальный факт загадочного существования данной особы привлек наше внимание: через день после прибытия в Париж господин Синтез вступил в контакт с известной фирмой «Рукероль и Денейруз» [10] и заказал ей пятьсот скафандров уникальной конструкции.
Аппараты снабжены резервуарами приблизительно с солдатский подсумок; кислород, наполняющий эти резервуары, позволяет ныряльщику погружаться в воду на шесть часов. Таким образом, отпадает необходимость в насосах, ранее качавших воздух для дыхания водолаза, а также в соединительных шлангах. Такие скафандры называют «независимыми».
Партия товара, оплаченная наличными, пять дней тому назад была доставлена на Сен-Лазарский вокзал и оттуда специальным поездом отправлена в Гавр. Пятьсот аппаратов погрузили в трюм большого парохода «Анна», стоявшего на якоре в доке Люр.
— На сей раз это все?
— Да, господин префект.
— Ладно. Ваши иероглифы [11] точь-в-точь соответствуют моему переводу. Не могу поставить вам в вину стиль рапорта — он удачно контрастирует с прозой отчетов моих подчиненных. Расследование, однако, пока находится в зачаточном состоянии. Не сомневаюсь, что вы вскоре сможете извлечь из этой цепи загадок прекрасно обоснованную полицейскую докладную, строгую как математическое уравнение, в котором все эти странности найдут удовлетворительное объяснение. Но впредь будьте внимательны и не позволяйте так глупо себя обкрадывать.
— О господин префект, мне вовсе не улыбалось лишиться бумажника, да еще и получить удар ножом…
— Вы?! Удар ножом? Когда это случилось? Где?
— Вчера вечером в девять часов, приблизительно через полчаса после того, как у меня украли бумажник. Потрясенный всем происшедшим, я возвращался к себе домой на набережную Бетюн, обдумывая по пути докладную. И тут какой-то незнакомец — наверно, он шел за мной по пятам — вдруг обгоняет меня, останавливается, круто повернувшись, секунду смотрит мне в лицо, размахивается и… Удар пришелся прямо в грудь. Огни газовых фонарей заплясали у меня перед глазами, я закричал и рухнул на мостовую… Когда на мой крик прибежали двое полицейских, незнакомец уже убежал.
Меня подняли, привели в чувство и отвезли в больницу Отель Дье. Дежурный фельдшер наложил повязку и сказал, что рана не опасна, однако велел остаться на ночь в больнице и лишь полчаса назад выпустил на волю. Только поэтому, господин префект, я не смог явиться в назначенное время.
— Ай-ай-ай, бедняга, отчего ж вы мне не сказали об этом раньше?! Подумать только — пырнули ножом! Неужто и впрямь на улицах Парижа могут убить?
— Сдается, что так, господин префект.
— Да-с, ситуация усложняется! Кстати, довольно играть в загадки. Вам знаком сей предмет?
— Это мой бумажник.
— Укравший его человек вскоре ввязался в драку, был арестован и препровожден в комиссариат. При обыске у него обнаружили записную книжку с вашим удостоверением личности и бумаги, которые у комиссара хватило ума сразу же переслать мне. Я нашел ваш рапорт и приказал одному из служащих его расшифровать, что не составило большого труда. А вот история с покушением, жертвой которого вы стали, кажется, не так проста. Нет ли между этими двумя неприятными происшествиями какой-либо связи?
— Очень может быть.
— Надо поразмыслить. Отдохните несколько дней дома, вы, вероятно, «засветились». А пока — кое-что в утешение. — Префект открыл сейф, достал несколько луидоров [12] и сунул их агенту в руку; тот, рассыпавшись в благодарностях, спрятал деньги. — Еще несколько слов напоследок. Присядьте на минутку. Я все время думаю об этой партии в пятьсот скафандров. Вот ведь загвоздка… Пускай себе господин Синтез обходится без еды и сна, нам нет до того дела. Пусть повторит эксперимент доктора Таннера, пусть даже превзойдет эксцентричного американца! Но — скафандры!
— Ваша правда, господин префект.
— Владей он хоть всеми жемчугами Цейлона [13] или вбей себе в голову мечту стать единственным держателем акций Виго, — я хочу сказать, будь он архимиллионером или архисумасшедшим, — ему, частному лицу, все равно незачем приобретать оборудование для целой подводной армии!
— Верно! Пускай не для армии, но, уж во всяком случае, для целого полка водолазов. Коль вы мне оказываете честь, интересуясь моим мнением, позвольте заметить, что недурно было бы наложить эмбарго [14] на судно господина Синтеза.
— Это слишком важное решение, и я должен доложить о нем министру. Необходимо помнить, что вышеупомянутая персона является иностранным подданным — так легко нажить дипломатические неприятности… Но не можем же мы выпустить из французского порта в неизвестном направлении пять сотен скафандров! Последнее время мир переживает разного рода кризисы — политические, аграрные, финансовые, торговые… Растет число недовольных. Различные индивидуумы [15] злоумышляют, партии спорят, армии вооружаются!.. Люди завидуют ближнему своему, народы друг друга ненавидят… Как знать, может, загадка, над которой мы сейчас бьемся, невидимыми нитями связана со всеми нынешними беспорядками. Почувствовать-то все это можно, а словами выразить трудно… Кто поручится, не напали ли мы на след заговора против монарха или против всего народа?
Велико должно было быть замешательство префекта полиции, если он начал думать вслух и произносить такой длинный монолог перед одним из своих скромных служащих! Опомнившись, префект прервал свою тираду и отпустил агента номер 27, еще раз порекомендовав ему вести себя более осмотрительно. Только он собрался воспользоваться редкой минутой одиночества, чтобы еще раз всесторонне обдумать загадку по имени «господин Синтез», как в кабинет вновь явился напыщенный и важный секретарь.
— Агент номер 32 ожидает в маленьком кабинете, — прозвучал его елейный голос [16].
— Впустите, — ответил префект с покорностью человека, знающего, что время ему не принадлежит. — Какими судьбами? Я думал, вы в Швейцарии ведете наблюдение за эмигрантами-нигилистами [17].
— Я уже неделю как вернулся.
— И до сих пор не явились?
— Я следил за одним частным лицом, доставившим мне кучу хлопот. К тому же, чувствуя за собою «хвост», решил повременить, дабы не навести его на Центр.
— И правильно поступили. Что у вас нового?
— Много чего, господин префект.
— Вы составили обстоятельную докладную?
— Только устный рапорт, господин префект.
— Отчего же не письменный?
— Потому что поговорка «Verda volant, scripta manent» ложна, как и большинство поговорок.
— «Слова улетают, написанное остается»?
— Совершенно верно.
— Рассказывайте вашу историю и не скупитесь на подробности. Все, что касается людей, за которыми вам надлежит следить, имеет первостатейное значение.
— Я провел в Женеве пять недель и благодаря агентам московской полиции, работавшим в городе, был превосходно осведомлен о каждом шаге эмигрантов. Надо сказать, наблюдение за теми, кто направлялся во Францию или возвращался из нее в Швейцарию, не составило большого труда.
Мое особое внимание привлек некий господин, чье поведение было весьма странным, внешность примечательной, национальность невыясненной, зато профессия не вызывала сомнений. Человек этот — химик. Но такой, каких нынче уже не увидишь. Казалось, он вышел из старинной лаборатории, заставленной перегонными кубами [18], ретортами [19], причудливыми аппаратами, чучелами крокодилов, словом, всем тем, чем практиковали средневековые алхимики [20], занимаясь своим колдовством. Все в нем было необычайно, даже его имя, которое меня сразу же поразило. Он назывался, вернее его называли, Алексисом Фармаком.
— Но это же не имя, это каламбур! [21]
— Именно так я и понял, обратившись к толковому словарю Пьера Ларусса [22].
— Быть может, это кличка!
— Более чем вероятно. Но как бы там ни было, мой Алексис Фармак был владельцем уединенного дома на окраине предместья, где он оборудовал великолепную лабораторию, в которой дни и ночи напролет изготовлял всевозможные взрывчатые вещества.
— Черт побери!
— Соль гремучей кислоты [23], пироклетчатка [24], нитробензол [25], беллинит, серанин, петролит, себастин, панкластит, матазьет, тонит, глоноин, динамит, глиоксилин, нитроглицерин [26] и множество других, чьих названий я не знаю. Он постоянно экспериментирует, прекрасно уживаясь с молниями, запертыми в колбы, а между делом преподает химию русским эмигрантам (в основном те ее разделы, где речь идет о взрывчатых веществах).
Я стал одним из его учеников, пусть не самым образцовым, но зато едва ли не самым старательным.
Жизнь нашего профессора не изобиловала событиями: опыты, уроки, опыты… И вдруг одним прекрасным утром письмо из Парижа оторвало Алексиса Фармака от лаборатории, от формул, от экспериментов.
— Зовут в Париж, — заявил он без обиняков. — Один ученый, кстати сказать, большая знаменитость, приглашает к себе. Я буду получать, хоть это меня мало заботит, превосходное жалованье и, главное, заниматься высокой наукой в качестве ассистента господина Синтеза…
— Что?! — воскликнул ошеломленный префект. — Вы сказали «Синтеза»?!
— Да, господин префект. Мало нам Алексиса Фармака, так вот вам еще одно имечко! Тоже, наверное, псевдоним. У этих ученых все не как у людей.
Итак, не теряя ни минуты, профессор с нами распрощался, лабораторию сдал внаем за смехотворную сумму одному из своих русских приятелей и, набив чемодан рукописями, первым же поездом выехал в Париж.
Я нюхом почуял: здесь какая-то авантюра. Сделав все возможное, чтоб не быть узнанным, сажусь в тот же поезд и еду следом.
— Превосходно! Молодчина!
— По прибытии направляюсь за его экипажем на улицу Гальвани — это новая улица, проложенная между улицей Аожье и бульваром Гувьен-Сен-Сир. Фиакр [27] останавливается перед массивной оградой, с маленькой калиткой и большими железными воротами. На первый же звонок ворота широко распахнулись, а затем, вслед за проехавшим экипажем, тотчас же закрылись, лишь на миг позволив мне увидеть в глубине сада просторный одноэтажный дом и в отдалении хозяйственные постройки. Битый час я напрасно жду, когда фиакр выедет снова, и в конце концов, несолоно хлебавши, возвращаюсь домой, поклявшись себе, что уж завтра чуть свет все разузнаю.
В принципе, совсем несложно войти в парижский дом, несложно кой-кого порасспросить и выудить сведения о жильцах. Люди нашей профессии владеют такого рода приемами. Но я странным образом был вынужден отказаться от своих намерений. Обескураживало, что двери неизменно оставались запертыми, люди рта не раскрывали, их правила поведения казались нерушимыми, а сами они неприступными…
Тайна сгущается, но я, естественно, дела не бросаю. Используя любой предлог, любые средства, пытаюсь завязать знакомства или хотя бы просто проникнуть внутрь.
Напрасно я поочередно становился то рассыльным, то разносчиком телеграмм, то газовщиком, то водопроводчиком, напрасно тщательно обдумывал каждый новый маскарад; стоило мне позвонить в проклятую дверь, громадный негр в ливрее, черт бы его побрал, возникал на пороге и заговаривал со мной на каком-то непонятном языке. А так как я изо всех сил пытался объясниться с ним по-французски, он отваживал меня с ухмылкой, делавшей его рожу похожей на морду бульдога.
Бешенство мое росло. Несколько раз я видел, как в ворота, действовавшие автоматически, влетала на рысях карета, запряженная быстрой, словно ветер, вороной лошадью. Поскольку обратно она не выезжала, равно как и фиакр моего так называемого учителя, я заключил, что существует второй выход на бульвар Гувьен-Сен-Сир.
Именно у этих вторых ворот я вчера днем установил наблюдение, явившись туда в экипаже, которым правил один из наших агентов.
— Прекрасная мысль! — воскликнул все более и более заинтригованный префект.
— И представьте себе, мое терпение чуть ли не сразу было вознаграждено. Не прошло и часу, как в стене, скрывавшей, как мне думается, пустырь, распахнулись ворота, выехал экипаж и полетел словно выпущенная из лука стрела. Мой кучер помчался за ним во весь опор. После фантастической гонки по улицам Парижа мы остановились на углу площади Сорбонны [28], против большого магазина химреактивов «Фонтен и К°», и тут-то я имел удовольствие увидеть выходящего из кареты Алексиса Фармака собственной персоной.
Выждав, пока он зайдет в магазин, начинаю с видом праздного зеваки прогуливаться взад-вперед по тротуару. Улучив минуту, когда профессор, уладив свои дела, показался в дверях, я изловчился ненароком его задеть, якобы по рассеянности.
— Вы ли это, дорогой мэтр?! [29]— воскликнул я восторженно.
— Любезнейший! Какими судьбами?!
— Меня привела в Париж тяжелая болезнь отца. А в данный момент я направляюсь в Сорбонну, хочу подать в секретариат заявление о зачислении на естественный факультет.
— Значит, продолжаете трудиться?
— Под вашим умелым руководством вошел во вкус и горячо желаю продолжить так прекрасно начавшееся обучение.
— Похвально, похвально, поздравляю!
— А вы, дорогой мэтр, как поживаете?
— О, нахожусь на вершине блаженства! Представьте себе, я руковожу огромной лабораторией, почти такой же большой, как в Сорбонне и в Коллеж де Франс [30], вместе взятых, под началом у меня — выдающиеся химики, а мой патрон [31] — самая необычайная личность как в Старом, так и в Новом Свете.