Все это будоражило воображение и грело душу. Но реализация задумки началась в конце 90-х с того, что улицу размостили и, выложив на ней на два десятка метров новое гранитное покрытие, — вот, дескать, по какой красоте вам предстоит ступать, — видимо, по причине финансовых неурядиц надолго забыли о ней.
Это было страшное зрелище… Перекопанная, обезображенная улица с обветшавшими, облупившимися фасадам домов стремительно превращалась в василеостровскую клоаку. На местном бульваре развернулась толкучка, где пожилые бедствующие люди торговали с земли всем, что еще можно было продать: от хорошо поношенных зимних шапок до крапленых клопами книг. Но, кроме пенсионеров, кучковалась здесь и другая «публика». Та, что побиралась и прикладывалась к бутылке, оправлялась в окрестных дворах и парадных, приставала к прохожим. Сцены здесь возникали достойные пера Крестовского или Бахтиарова. Это был шабаш отверженных; и почти два с лишним года отвратительной жабой выглядела эта улица прежде, чем превратиться в улицу-принцессу.
Я писал о ней летом 1999-го, но лишь два года спустя она действительно стала неузнаваемо прекрасной. Подновленные, покрашенные в истинно питерские тона, фасады ее домов смотрят на пролегающий по центру удивительный, украшенный лиственницами, изящными скамьями и фонтанами, бульвар. Гранитная, сложного геометрического рисунка, мостовая намекает на свою принадлежность по меньшей мере к столичному рангу. Такой улице не стыдно предстать перед туристом с Запада. И как хочется верить, что это и есть одна из дорог в будущий мир городского устройства, где стыдно будет бросить окурок на тротуар. Ведь воистину: окружающая красота очищает, заставляет стыдиться собственного бескультурья, гасит низменное начало….
Но, наверное, хватит уже запоздалых дифирамбов; нам пора возвращаться к истории Шестой и Седьмой линий.
За собором Святого Апостола Андрея Первозванного в сторону Среднего расположились еще три здания, которые дают право называть этот уголок Васильевского заповедным. О церкви Трех Святителей мы уже упоминали в предыдущей главе, поэтому пройдем сразу к дому №13 по Шестой линии, ныне знаменитому «Дому Троекурова».
Почему ныне? Да потому что до 1968 года никто, кроме специалистов-историков, ничего о Троекурове и его доме слыхом не слыхивал. Если бы о Троекурове спросили тогда кого-нибудь из рядовых островитян, наверняка, получили ответ, что это не кто иной, как персонаж из «Дубровского». Такой ответ, впрочем, можно было бы услышать и сегодня: не очень-то продвинулись мы в знании родного города.
Вообще-то Пушкин, видимо, был осведомлен, что род Троекуровых прекратил свое существование в 1740 году, и, давая фамилию эту одному из героев своей повести, тем самым особо подчеркивал знатность его происхождения.
А был род Троекуровых действительно знатен. Сам Алексей Иванович Троекуров, о котором и идет речь, служил стольником у Петра I. Это он привез в Сергиев Посад царевне Софье просьбу от ее шестнадцатилетнего брата «удалиться ей из Кремля, в Новодевичий монастырь». Отец же Алексея Ивановича был начальником Стрелецкого Указа, должность по тем временам тоже великая.
Когда стали заселять Петербург, князь Троекуров, как и другие сподвижники Петра, был «записан на житье» в столице. Получил он поначалу участок на Стрелке, а когда там стали вести казенное строительство, переселен был сюда, в Шестую линию. На плане острова 1726 года дом Троекурова уже обозначен, как давно существующий. Обозначен он и на аксонометрическом плане 1765-1770 годов Сент-Илера, что поможет потом, по количеству окон первого этажа и мезонину, установить его идентичность с тем домом, что дожил до наших дней.
А дожил до наших дней удивительный особняк с высокими погребами «на сводах», что само по себе уже говорит о его почтенном возрасте. Но при этом, в отличие от подворья Александро-Невской лавры (смотри прогулку девятую), каменные палаты эти явно не принадлежали к типовой застройке по известному проекту 1716 года «для зело именитых». Вместо семи окон по фасаду было девять, вместо двух этажей — один, но с изящным и вместительным мезонином. Правда, был этот дом, как старая дама, густо намазан неприличествующим ее возрасту макияжем. С фасада смотрел на улицу вычурно игривый эклектический декор конца XIX века.
В 1968 году, незадолго до намеченной на Васильевском международной выставки «Инрыбпром», дом был предназначен к сносу. Тогда о заповедном уголке на Васильевском еще речи не шло и дома-долгожители могли быть в одночасье приговорены к смерти, если, конечно, не докажет кто-нибудь их особые права на жизнь.
Доказать это взялась выступившая под эгидой ГИОПа группа энтузиастов, в которую вошли известный историк архитектуры Игорь Александрович Бартенев, архитектор Василеостровского района, уже знакомая вам по предыдущей главе Ванда Андреевна УТМИ, Марина Викторовна Иогансен — она проводила архивные зыскания, а также преподаватели и студенты Академии художеств.
Шестая линия, 13. Дом Троекурова. 2002 г.
Так как, говоря словами Ильфа и Петрова, «дом был обречен», члены группы беспрепятственно провели первый зондаж: и, спустя какое-то время, добрались через двадцатисантиметровый (!) слой штукатурки до первородного фасада, хранившего следы декора… первой четверти XVIII века! Все были озадачены. Дом оказался явно старше времен Петра II и Анны Иоанновны.
А дальше началась «партизанщина». В то время, как остров приводили в порядок, готовясь к предстоящей выставке «Инрыбпром», в его многолюдном центре та самая группа энтузиастов спешным образом старалась облупить, привести в непотребство фасад до этого хоть и старенького, но вполне приглядного дома.
В результате от страха — «А что скажут о нас гости из-за рубежа?» — городские власти затеяли спешный ремонт фасада, но уже под пристальным наблюдением ГИОПа.
Уже после того, как фасад очистили от напластований двух с лишним столетий и по сохранившимся фрагментам восстановили его былой декор — рустовку, наличники, карнизы, — встал вопрос об окраске дома.
Михаил Николаевич Микишатьев, историк архитектуры, когда-то студентом работавший на расчистке и реставрации Троекуровых палат, рассказывал мне, что самым интересным из всего обнаруженного было то, что дом не имел первоначального слоя штукатурки. «Он был покрыт, — вспоминал Микишатьев, — тонким слоем обмазки, этаким левкасом, каким покрывают доску прежде, чем писать икону. Очень белым и твердым, как яичная скорлупа. Восстановить обмазку эту не удалось. Но штукатурить дом мы все равно не стали. А сделали обмазку из извести, которая была загашена в яме, в Эрмитаже еще до войны. Она пролежала там всю блокаду. И Ванде Андреевне удалось эту известь достать из Эрмитажа. И мы выкрасили этой известью дом. Посмотрите, как светится его фасад при косых лучах солнца…».
Лучи весеннего солнца в тот момент, действительно, скользили по фасаду… И он светился; фактура играла, отражая свет от своей поверхности. Так светятся иконы в псковских церквах. И так, предполагает кое-кто из ученых, могли когда-то светится Меншиковский дворец и здание Двенадцати Коллегий.
Здесь на заповедном пятачке вокруг Андреевского собора Каменные палаты Троекурова, конечно же, своего рода бесценный изумруд. Неброские, но хранящие благородство, как и все, что относится к Петровской эпохе, за свою долгую жизнь они сменили множество хозяев. Ими владели принц Штерке, генерал-лейтенант Соковнин, графиня Салтыкова, статский советник Курбатов; в разное время здесь размещались вице-губернатор Петербурга и высокопривилегированный детский приют «Серебряный», а затем и «Петроградский совет детских приютов ведомства учреждений Императрицы Марии». Потом были «коммуналки» и годы ветшания. А теперь, когда дом возрожден и обрел почти первоначальный облик, ему нужен мудрый и просвещенный хозяин. То есть хозяин у него уже есть… Но не ясно пока, станет ли он заботиться о достойном будущем этой, дошедшей до нас чуть ли не с петровских времен, реликвии.
Вспомним, как долго островитяне мечтали о том, чтобы здесь, у Троекурова был бы открыт небольшой музей «Васильевская старина»
При этом следует снести неуклюжие постройки во дворе, восстановить за домом сад, соединив его с остатками сада Ларинской имназии. Это дом №15, по Шестой. Кстати, такой же старый, как и Троекуровы палаты.
Вообще-то под номером 15 здесь, на Шестой числятся два здания. То, что примыкает к Троекуровым палатам — образец гражданской архитектуры первой трети XVIII века; а рядом с ним — ближе к Среднему — дом, где, собственно, и располагались классы Ларинской гимназии.
Она была торжественно открыта 15 августа 1836 года, как учебное заведение, где помимо предметов, предусмотренных уставом классических гимназий, был впервые введен особый курс по торговле и промышленности с тем, чтобы подготовить купеческих детей к коммерческой деятельности. Гимназию назвали Ларинской по фамилии купца П. Д. Ларина, завещавшего часть своего огромного капитала на нужды народного образования.
Это был, в какой-то степени, прототип будущих реальных гимназий, учреждённых в России только в 1864 году и преобразованных восемь лет спустя в реальные училища. Здесь классическое образование сочеталось со специальным. Впрочем, многие бывшие «ларинцы» приобрели известность отнюдь не на ниве коммерции. Среди выпускников гимназии — химик Б. Н. Меншуткин, архитекторы А. А. Парланд и Н. А. Гаккель, географ А. Л. Нечаев, романист П. Н. Полевой, литературный критик А. М. Скрабичевский, писатель М. Л. Слонимский.
После революции здание бывшей Ларинской гимназии занимали учебный комбинат завода имени Козицкого, техникум электрослаботочной промышленности, а затем многие годы после войны ПТУ №68. Ныне же сюда вновь вернулся петербургский Университет. Я не оговорился: именно вернулся вновь…
Дело в том, что еще до того, как здесь зазвучали голоса будущих промышленников и торговцев, в конце XVIII века зданием владела Учительская семинария, готовившая педагогов для народных училищ, а с 1803 года это была уже Учительская гимназия, преобразованная год спустя в Педагогический, а затем, с 1816 года, — в Главный педагогический институт. Этому институту и суждено было стать предтечей Императорского Петербургского университета, в который он и был превращен в 1819 году. Таким образом, почти четверть века до того, как Университет переехал в перестроенное специально для него архитектором А. Щедриным здание Двенадцати коллегий, он помещался здесь, на Шестой линии Васильевского. Сюда теперь и перевел Университет часть своих кафедр.
Вообще дома на Шестой и Седьмой линиях между Большим и Средним проспектами, — да и не только на этом отрезке — таят в своей долгой истории множество любопытнейших подробностей…
Вот хотя бы дом № 36 по Седьмой — трехэтажный, всего в семь окон по облаченному в классический декор фасаду. Возведенный в первой четверти XIX века, к концу века XX он весьма обветшал и, казалось, годился разве что на слом. Но в начале XXI века умелые руки реставраторов, помятуя о былых заслугах дома перед российским искусством, подарили ему новую жизнь. Возрожденный, покрашенный в пастельные тона, дом этот теперь не может не радовать глаз. Он, как фрагмент старинной акварели, запечатлевшей трогательный облик Седьмой линии.
В те далекие времена в доме № 36 помещалось Общество поощрения художеств. Здесь были учебные залы с копиями античных статуй, куда приходили практиковать начинающие художники, а среди них и, тогда еще подручный ремесленника-живописца, Тарас Шевченко. Позже, уже в 1870-х годах одну из квартир дворового флигеля снимал замечательный русский художник Николай Николаевич Ге. На «четвергах», которые устраивал хозяин квартиры, бывали И. С. Тургенев, М. Е. Салтыков-Щедрин, Н. А. Некрасов, И. Н. Крамской, И. Е. Репин и многие другие знаменитые деятели литературы и искусства. Вот такой дом…
А рядом с ним, ближе к Большому, опять же в начале XXI века появилось огромное и по своему весьма привлекательное здание современной архитектуры. Оно выросло на месте, где мучительно и долго, прикрытый забором, похожим на ширму, что выставляют в общих палатах у коек обреченных больных, умирал некогда любимый василеостровцами кинотеатр «Балтика». А еще раньше здесь же, по адресу Седьмая линия, 34 существовал кинотеатр «Форум».
Построен он был в 1914 году Симой Минашем, архитектором несохранившегося вокзала в Царском Селе. Своим великолепием он сразу же затмил располагавшуюся рядом на Седьмой дешевую киношку «Яр». «Форум» существовал до войны и в послевоенные годы. Я прекрасно помню его интерьер, стилизованный под античную эпоху, откуда он и взял свое название. Вглубь участка от линии вели две галереи; кажется, в правой были билетные кассы; помню я и многие фильмы, которые здесь смотрел!
В свое время меня поразила одна история. Она касается «Форума» и рассказана автором полубиографической повести «Неоплаченный долг», василеостровцем Олегом Носовым.
Зал кинотеатра «Форум». 1930-е гг.
Осенью 1943 года он, тогда еще ребенок, вместе со своей матерью был на одном из сеансов в «Форуме», где показывали фильм «Жди меня». Сеанс закончился на десять минут раньше: почему-то не было обычно предварявшего фильм киножурнала. Толпа вышла на вечернюю Седьмую и в эти минуты, как пишет Олег Носов, «… воздух вдруг быстро загустел, спрессовался, словно встречный ветер преградил людям дорогу, а мгновенный порыв прижал их к стенам домов, повалил на землю и оглушающий, похожий на трамвайные тормоза, резкий свист пронесся над головами и оборвался тяжелым вдохом где-то за крышами домов… И снова накатила воздушная волна и снова ее настигал свистящий металлический скрежет, словно гонялись они друг за другом по кругу…
…Я не заметил, как мы упали. Я лежал на холодном камне мостовой, руки вязли в грязной луже, ноги упирались в булыжник — лицо, грудь мерзли, спине и затылку было тепло. Дыхание и мамино тело согревали их. И тут земля вздрогнула. Нас подбросило. Я почувствовал холодок со спины и обернулся. Мама лежала рядом. Над крышей кинотеатра поднимался столб, похожий на дым; он светился изнутри красным туманом. Подползла мама: «Жив? Слава богу. Не судьба. Не судьба, сынок.» Она поднялась на локтях и тоже посмотрела на кинотеатр: «Прямо в зал. Еще минута и все. Всех бы…».
Когда-то я говорил Олегу Алексеевичу, что у меня тоже есть о «Форуме» история, связанная с войной. Но не напрямую. Хотя, как сказать.
Перед самой войной к нам в гости приезжала с Пороховых моя двоюродная сестра, дочь брата матери — Тамара. Наверное, ей было лет тринадцать, но мне казалось тогда, что она уже совсем взрослая, очень красивая и веселая девушка. Мать отпустила меня погулять с Тамарой и мы отправились в «Форум», поглощая по дороге самые вкусные на свете крошечные порции зажатого в тонкие, круглые вафельки мороженого. В «Форуме» шел «Праздник святого Йоргена». Над проделками Ильинского я хохотал так пронзительно, что Тамара несколько раз, видимо, испытывая неловкость перед теми, кто сидел рядом, прикрывала мой рот своей ладонью…
Это все, что я помню о довоенной Тамаре.
Потом была блокада, эвакуация… Наши семьи потеряли друг друга. О том, как это произошло, рассказывать долго и горько. Да мало ли родных людей рассеяла по стране война.
Но уже после Победы, когда оказалось, что из всего материнского рода, кроме меня с ней, никого не осталось, мать стала искать семью погибшего на фронте брата. Это длилось долгие годы, Я не хочу занимать вас подробностями поиска, как и жутковатыми подробностями встречи со своей сестрой. Она произошла 35 лет спустя после нашего похода в «Форум» на «Праздник святого Йоргена».
Верно говорят: не ищи прошлого. Передо мною стояла, заключив меня в объятия, низкорослая, полная женщина с грубоватым лицом, на котором читалась бурная и тяжкая жизнь. Ничего не было в моей сестре от той Тамары, которая ушла от нас весной 41-го. Она не помнила никакого «Форума», и вообще, того, что приезжала тогда на Васильевский. Уже за столом, после того как выпили за встречу, обнаружилось, что круг интересов Тамары составляют ее подруги по вокзальному ресторану в Новосибирске, где она многие годы работала посудомойкой.
А потом Тамара запила. Неделю она практически не приходила в себя. Мать, на чьих глазах все это разворачивалось, слегла с тяжелым сердечным приступом. А мне оставалось всеми правдами и неправдами поскорей спровадить Тамару обратно в Сибирь.
Уже на аэродроме, перед самым отлетом, она поцеловала меня в лоб, как если бы прощалась навсегда: «Кто ты, Витя? А кто я?»
Больше мы не встречались. Потревоженное прошлое теперь навсегда захлопнуло перед нами двери. Мать писала Тамаре и Даже, кажется, получала ответы… Много лет спустя, уже после смерти матери, меня нашла приехавшая в Петербург читать лекции о духовных ценностях Востока Тамарина дочь, красивая, интеллигентная и удивительно обаятельная женщина.
Вот такая история связана у меня с бывшим кинотеатром «Форум», который когда-то стоял на месте теперь уже тоже бывшего кинотеатра «Балтика».
Но давайте поговорим о доме №17 по Шестой линии. Несколько лет в последней четверти XIX века им владела Софья Васильевна Ковалевская. Наверное, нет надобности напоминать биографию знаменитого российского математика, тем более, что то, о чем пойдет речь, к ее математическим успехам отношения не имеет.
Напомню только: Софья Васильевна и ее сестра Анна Васильевна Корвин-Круковская (в замужестве Жаклар) — внучки Федора Федоровича Шуберта, жившего на Первой линии острова, известного составителя карт Петербурга. Родственные узы связывали семью Шубертов с семьей архитектора Александра Брюллова. Тетки Софьи Васильевны были замужем за архитекторами Павлом Сюзором и Павлом Волковым.
Родство с зодчими, особенно одним из них, Павлом Сюзором, сыграло особую роль в тех драматических событиях, которые произошли с четой Ковалевских в 70-х годах XIX века.
В 1874 году Софья Васильевна и ее муж, известный палеонтолог Владимир Онуфриевич возвратились в Россию из Германии, где в Геттингенском Университете двадцатичетырехлетняя Ковалевская удостоилась звания доктора математических наук.
Это было время начала стремительной застройки Васильевского. И кто-то из знакомых Ковалевских, заработавших немалые деньги на этом буме, посоветовал Ковалевским заняться возведением доходных домов. Идея эта заинтересовала супругов. Они были скорей бедны, чем богаты, и, как они сами считали, возможность быстро сбить приличное состояние, могла открыть им дорогу к самостоятельной научной деятельности.
Первым объектом, на который обрушилась их кипучая энергия, и стал дом № 17 по Шестой. Тогда это был каменный, очаровательный двухэтажный особняк, стоявший на участке, где некогда жил знаменитый архитектор Иван Егорович Старов. Дом приобрела для Софьи Васильевны ее мать Елизавета Федоровна Корвин-Круковская, урожденная Шуберт. В дело были втянуты не только она, но и ее старшая дочь с мужем — чета Жакларов.
Поначалу решено было надстроить выходивший на Седьмую дом на целых три этажа. Но вдруг выяснилось, что делать этого нельзя — не выдержит бутовый фундамент. А уже были завезены материалы, приглашены рабочие; и тогда Ковалевские начинают строить во дворе особняка пятиэтажный флигель. Строительство шло удачно; лето 1876 года выдалось сухим, осень теплой и долгой, и у супругов созревает план тут же на территории сада, благо темп стройке задан, соорудить под доходный дом еще один флигель. Фортуна улыбалась им. Оба здания были закончены в срок, и уже к 1877 году все квартиры во флигелях были разобраны под наем.
На какое-то короткое время Ковалевские становятся богатыми людьми. Софью Васильевну так и называли тогда «миллионерша». Люди, которые знали ее, когда она училась в Европе, бедствовала и голодала, поражались, сколь изменилась она: ее просто не узнавали. Сохранились воспоминания математика и писательницы Литвиновой, знакомой Ковалевской по учебе за границей. Литвинова писала о том, что Софья Васильевна стала совершенно светской дамой; имела свою ложу в театре и обожала дорогие шоколадные конфеты.
Теперь в ее голове роились идеи нового строительства. Участок для этого ею был присмотрен давно на углу Большого и Девятой, где стоял когда-то в саду деревянный особняк, стены которого помнили драматурга Александра Сумарокова и художника Дмитрия Левицкого. Кстати, Левицкий написал здесь портрет своей жены, который принимают за портрет Екатерины II. Наталья Яковлевна была очень похожа на Екатерину. Особнячок, где работал Левицкий, а впоследствии жили Ковалевские, оставил на своих рисунках Георгий Верейский. Он жил напротив, на Большом, 24, и постоянно рисовал с балкона Андреевский собор и угол Большого и Девятой. Особняка этого давно нет. На его месте построено здание института Высокомолекулярных соединений. Но мы несколько отклонились в сторону.
Итак, сделка состоялась. Приглянувшийся особнячок и участок были куплены; на месте нынешнего дома №16 по Девятой линии развернулась грандиозная стройка. Теперь в дело уже был вовлечен и брат Ковалевской Федор Васильевич Корвин-Круковский. Софья Васильевна безоговорочно верила в успех. Она полагала, что ее способности к точным расчетам должны помочь ей и в этой затее. Желание приумножать капиталы с тем, чтобы потом погружаться с головой в чистую науку, властвовало над ней и Владимиром Онуфриевичем.
Выгодным делом считалось тогда открывать общественные бани, и Ковалевские решают строить не просто доходный дом, но доходный дом с общественной баней во дворе. Проект дома с банями попросили, по-свойски, за невеликую цену, составить Павла Сюзора; он уже строил тогда в Петербурге общественные бани. Софья Васильевна старается скрупулезно подсчитать, сколько будет ходить в ее бани народу, и какие возможны при этом доходы. Владимира Онуфриевича занимает идея оборудовать на чердаках строящегося дома парники. Там будут, фантазировал он, проходить трубы с горячей водой и надо воспользоваться дармовым теплом.
Строительство подвигалось споро, но денег на него постоянно не хватало. Росли долги. К тому же, стали высказывать беспокойство родственники Ковалевских: да посильное ли это все-таки для молодых, не имеющих жизненного опыта ученых, дело? Особенно беспокоился старший брат Владимира Онуфриевича. Он просто уговаривает чету Ковалевских прекратить строительство.
Стояла осень 1878 года. У Софьи Васильевны родилась дочь. И она, отойдя на время от дел, нянчила ее в деревянном особнячке на Большом; занималась огородом и — в это трудно поверить — великий математик, «светская дама» завела на участке корову.
Теперь всем строительством занимался только Владимир Онуфриевич. И это было гибельным для затеянного. Талантливый, образованный, предельно честный человек он оказался несостоятельным дельцом. Долги продолжали расти и он был бессилен остановить обрушившийся на него камнепад финансовых неудач. Даже продажа сюзоровских бань не отодвинула крах. И он наступил осенью 1879 года. Ковалевские были разорены. Единственное, что удалось сделать, это переписать дом №17 на Шестой на других лиц; когда состоялась процедура банкротства, он уже за четой Ковалевских не числился. Потом во владение им вступила Анна Васильевна Корвин-Жаклар, от которой дом перешел ее сыну Юрию, а уже затем был продан купцу Иванову.
Известно, что самоубийство Владимира Онуфриевича как-то связано с неудачным строительством на Васильевском. Еще четыре года после всего случившегося он пытался заработать деньги, чтобы рассчитаться с долгами. Увы, сил на это у него не хватило, и 16 (28) апреля 1883 года он отравился хлороформом в одной из московских гостиниц.
А дом №17 на Шестой все-таки вырос со временем до пяти этажей, как и мечтала Софья Васильевна. Как утверждает М. Г. Козырева, он даже похож на тот проект, который был у Ковалевской.
О Марине Георгиевне хотелось бы сказать особо. Она родилась и выросла в этом доме; здесь еще в начале нынешнего века снимала квартиру ее бабушка. Отсюда и пробудившийся со временем интерес к Ковалевским. Интерес этот, собственно, и привел Марину Георгиевну в краеведение. Теперь она уже много лет возглавляет историко-красведческий клуб «Васильевский остров», который по стечению обстоятельств проводит свои заседания тоже в этом доме, в помещениях переехавшей сюда с Большого библиотеки имени Льва Толстого. Вместе с Мариной Георгиевной я совершил несколько радиопрогулок по Васильевскому. Она прекрасный знаток острова и хороший рассказчик. И мне кажется, что ее публикации о домах, так или иначе связанных с родом Шубертов-Ковалевских-Жаклар, выльются со временем в увлекательную книгу об этом старинном василеостровском семействе. Дай-то Бог.
…Бульвар тянется к Среднему и мы идем к станции метро через строй молоденьких лиственниц. Слева от нас остаются громада дома №32, детища плодовитого Василия Шауба, где жил мой одноклассник Ковалевский, однофамилец ученого, тоже Владимир; дом №38 — еще один представитель начала XX века; дом №40 в четыре этажа с барельефами по фасаду, надстроенный лет 120 назад; и, наконец, уже на Среднем, по правую руку за «Макдоналдсом», вашему взору предстанет домик в два этажа, на фасаде которого когда-то в 20-е годы ушедшего века простиралась вывеска, на которой значилось: «Похоронное бюро „Вечность“. Там был богатый выбор гробов и всяких похоронных принадлежностей, магазин этот весь нижний этаж занимал. Потом в том помещении обосновалось ателье дамских головных уборов, а в послевоенные годы вселилась булочная.
Это было страшное зрелище… Перекопанная, обезображенная улица с обветшавшими, облупившимися фасадам домов стремительно превращалась в василеостровскую клоаку. На местном бульваре развернулась толкучка, где пожилые бедствующие люди торговали с земли всем, что еще можно было продать: от хорошо поношенных зимних шапок до крапленых клопами книг. Но, кроме пенсионеров, кучковалась здесь и другая «публика». Та, что побиралась и прикладывалась к бутылке, оправлялась в окрестных дворах и парадных, приставала к прохожим. Сцены здесь возникали достойные пера Крестовского или Бахтиарова. Это был шабаш отверженных; и почти два с лишним года отвратительной жабой выглядела эта улица прежде, чем превратиться в улицу-принцессу.
Я писал о ней летом 1999-го, но лишь два года спустя она действительно стала неузнаваемо прекрасной. Подновленные, покрашенные в истинно питерские тона, фасады ее домов смотрят на пролегающий по центру удивительный, украшенный лиственницами, изящными скамьями и фонтанами, бульвар. Гранитная, сложного геометрического рисунка, мостовая намекает на свою принадлежность по меньшей мере к столичному рангу. Такой улице не стыдно предстать перед туристом с Запада. И как хочется верить, что это и есть одна из дорог в будущий мир городского устройства, где стыдно будет бросить окурок на тротуар. Ведь воистину: окружающая красота очищает, заставляет стыдиться собственного бескультурья, гасит низменное начало….
Но, наверное, хватит уже запоздалых дифирамбов; нам пора возвращаться к истории Шестой и Седьмой линий.
За собором Святого Апостола Андрея Первозванного в сторону Среднего расположились еще три здания, которые дают право называть этот уголок Васильевского заповедным. О церкви Трех Святителей мы уже упоминали в предыдущей главе, поэтому пройдем сразу к дому №13 по Шестой линии, ныне знаменитому «Дому Троекурова».
Почему ныне? Да потому что до 1968 года никто, кроме специалистов-историков, ничего о Троекурове и его доме слыхом не слыхивал. Если бы о Троекурове спросили тогда кого-нибудь из рядовых островитян, наверняка, получили ответ, что это не кто иной, как персонаж из «Дубровского». Такой ответ, впрочем, можно было бы услышать и сегодня: не очень-то продвинулись мы в знании родного города.
Вообще-то Пушкин, видимо, был осведомлен, что род Троекуровых прекратил свое существование в 1740 году, и, давая фамилию эту одному из героев своей повести, тем самым особо подчеркивал знатность его происхождения.
А был род Троекуровых действительно знатен. Сам Алексей Иванович Троекуров, о котором и идет речь, служил стольником у Петра I. Это он привез в Сергиев Посад царевне Софье просьбу от ее шестнадцатилетнего брата «удалиться ей из Кремля, в Новодевичий монастырь». Отец же Алексея Ивановича был начальником Стрелецкого Указа, должность по тем временам тоже великая.
Когда стали заселять Петербург, князь Троекуров, как и другие сподвижники Петра, был «записан на житье» в столице. Получил он поначалу участок на Стрелке, а когда там стали вести казенное строительство, переселен был сюда, в Шестую линию. На плане острова 1726 года дом Троекурова уже обозначен, как давно существующий. Обозначен он и на аксонометрическом плане 1765-1770 годов Сент-Илера, что поможет потом, по количеству окон первого этажа и мезонину, установить его идентичность с тем домом, что дожил до наших дней.
А дожил до наших дней удивительный особняк с высокими погребами «на сводах», что само по себе уже говорит о его почтенном возрасте. Но при этом, в отличие от подворья Александро-Невской лавры (смотри прогулку девятую), каменные палаты эти явно не принадлежали к типовой застройке по известному проекту 1716 года «для зело именитых». Вместо семи окон по фасаду было девять, вместо двух этажей — один, но с изящным и вместительным мезонином. Правда, был этот дом, как старая дама, густо намазан неприличествующим ее возрасту макияжем. С фасада смотрел на улицу вычурно игривый эклектический декор конца XIX века.
В 1968 году, незадолго до намеченной на Васильевском международной выставки «Инрыбпром», дом был предназначен к сносу. Тогда о заповедном уголке на Васильевском еще речи не шло и дома-долгожители могли быть в одночасье приговорены к смерти, если, конечно, не докажет кто-нибудь их особые права на жизнь.
Доказать это взялась выступившая под эгидой ГИОПа группа энтузиастов, в которую вошли известный историк архитектуры Игорь Александрович Бартенев, архитектор Василеостровского района, уже знакомая вам по предыдущей главе Ванда Андреевна УТМИ, Марина Викторовна Иогансен — она проводила архивные зыскания, а также преподаватели и студенты Академии художеств.
Так как, говоря словами Ильфа и Петрова, «дом был обречен», члены группы беспрепятственно провели первый зондаж: и, спустя какое-то время, добрались через двадцатисантиметровый (!) слой штукатурки до первородного фасада, хранившего следы декора… первой четверти XVIII века! Все были озадачены. Дом оказался явно старше времен Петра II и Анны Иоанновны.
А дальше началась «партизанщина». В то время, как остров приводили в порядок, готовясь к предстоящей выставке «Инрыбпром», в его многолюдном центре та самая группа энтузиастов спешным образом старалась облупить, привести в непотребство фасад до этого хоть и старенького, но вполне приглядного дома.
В результате от страха — «А что скажут о нас гости из-за рубежа?» — городские власти затеяли спешный ремонт фасада, но уже под пристальным наблюдением ГИОПа.
Уже после того, как фасад очистили от напластований двух с лишним столетий и по сохранившимся фрагментам восстановили его былой декор — рустовку, наличники, карнизы, — встал вопрос об окраске дома.
Михаил Николаевич Микишатьев, историк архитектуры, когда-то студентом работавший на расчистке и реставрации Троекуровых палат, рассказывал мне, что самым интересным из всего обнаруженного было то, что дом не имел первоначального слоя штукатурки. «Он был покрыт, — вспоминал Микишатьев, — тонким слоем обмазки, этаким левкасом, каким покрывают доску прежде, чем писать икону. Очень белым и твердым, как яичная скорлупа. Восстановить обмазку эту не удалось. Но штукатурить дом мы все равно не стали. А сделали обмазку из извести, которая была загашена в яме, в Эрмитаже еще до войны. Она пролежала там всю блокаду. И Ванде Андреевне удалось эту известь достать из Эрмитажа. И мы выкрасили этой известью дом. Посмотрите, как светится его фасад при косых лучах солнца…».
Лучи весеннего солнца в тот момент, действительно, скользили по фасаду… И он светился; фактура играла, отражая свет от своей поверхности. Так светятся иконы в псковских церквах. И так, предполагает кое-кто из ученых, могли когда-то светится Меншиковский дворец и здание Двенадцати Коллегий.
Здесь на заповедном пятачке вокруг Андреевского собора Каменные палаты Троекурова, конечно же, своего рода бесценный изумруд. Неброские, но хранящие благородство, как и все, что относится к Петровской эпохе, за свою долгую жизнь они сменили множество хозяев. Ими владели принц Штерке, генерал-лейтенант Соковнин, графиня Салтыкова, статский советник Курбатов; в разное время здесь размещались вице-губернатор Петербурга и высокопривилегированный детский приют «Серебряный», а затем и «Петроградский совет детских приютов ведомства учреждений Императрицы Марии». Потом были «коммуналки» и годы ветшания. А теперь, когда дом возрожден и обрел почти первоначальный облик, ему нужен мудрый и просвещенный хозяин. То есть хозяин у него уже есть… Но не ясно пока, станет ли он заботиться о достойном будущем этой, дошедшей до нас чуть ли не с петровских времен, реликвии.
Вспомним, как долго островитяне мечтали о том, чтобы здесь, у Троекурова был бы открыт небольшой музей «Васильевская старина»
При этом следует снести неуклюжие постройки во дворе, восстановить за домом сад, соединив его с остатками сада Ларинской имназии. Это дом №15, по Шестой. Кстати, такой же старый, как и Троекуровы палаты.
Вообще-то под номером 15 здесь, на Шестой числятся два здания. То, что примыкает к Троекуровым палатам — образец гражданской архитектуры первой трети XVIII века; а рядом с ним — ближе к Среднему — дом, где, собственно, и располагались классы Ларинской гимназии.
Она была торжественно открыта 15 августа 1836 года, как учебное заведение, где помимо предметов, предусмотренных уставом классических гимназий, был впервые введен особый курс по торговле и промышленности с тем, чтобы подготовить купеческих детей к коммерческой деятельности. Гимназию назвали Ларинской по фамилии купца П. Д. Ларина, завещавшего часть своего огромного капитала на нужды народного образования.
Это был, в какой-то степени, прототип будущих реальных гимназий, учреждённых в России только в 1864 году и преобразованных восемь лет спустя в реальные училища. Здесь классическое образование сочеталось со специальным. Впрочем, многие бывшие «ларинцы» приобрели известность отнюдь не на ниве коммерции. Среди выпускников гимназии — химик Б. Н. Меншуткин, архитекторы А. А. Парланд и Н. А. Гаккель, географ А. Л. Нечаев, романист П. Н. Полевой, литературный критик А. М. Скрабичевский, писатель М. Л. Слонимский.
После революции здание бывшей Ларинской гимназии занимали учебный комбинат завода имени Козицкого, техникум электрослаботочной промышленности, а затем многие годы после войны ПТУ №68. Ныне же сюда вновь вернулся петербургский Университет. Я не оговорился: именно вернулся вновь…
Дело в том, что еще до того, как здесь зазвучали голоса будущих промышленников и торговцев, в конце XVIII века зданием владела Учительская семинария, готовившая педагогов для народных училищ, а с 1803 года это была уже Учительская гимназия, преобразованная год спустя в Педагогический, а затем, с 1816 года, — в Главный педагогический институт. Этому институту и суждено было стать предтечей Императорского Петербургского университета, в который он и был превращен в 1819 году. Таким образом, почти четверть века до того, как Университет переехал в перестроенное специально для него архитектором А. Щедриным здание Двенадцати коллегий, он помещался здесь, на Шестой линии Васильевского. Сюда теперь и перевел Университет часть своих кафедр.
Вообще дома на Шестой и Седьмой линиях между Большим и Средним проспектами, — да и не только на этом отрезке — таят в своей долгой истории множество любопытнейших подробностей…
Вот хотя бы дом № 36 по Седьмой — трехэтажный, всего в семь окон по облаченному в классический декор фасаду. Возведенный в первой четверти XIX века, к концу века XX он весьма обветшал и, казалось, годился разве что на слом. Но в начале XXI века умелые руки реставраторов, помятуя о былых заслугах дома перед российским искусством, подарили ему новую жизнь. Возрожденный, покрашенный в пастельные тона, дом этот теперь не может не радовать глаз. Он, как фрагмент старинной акварели, запечатлевшей трогательный облик Седьмой линии.
В те далекие времена в доме № 36 помещалось Общество поощрения художеств. Здесь были учебные залы с копиями античных статуй, куда приходили практиковать начинающие художники, а среди них и, тогда еще подручный ремесленника-живописца, Тарас Шевченко. Позже, уже в 1870-х годах одну из квартир дворового флигеля снимал замечательный русский художник Николай Николаевич Ге. На «четвергах», которые устраивал хозяин квартиры, бывали И. С. Тургенев, М. Е. Салтыков-Щедрин, Н. А. Некрасов, И. Н. Крамской, И. Е. Репин и многие другие знаменитые деятели литературы и искусства. Вот такой дом…
А рядом с ним, ближе к Большому, опять же в начале XXI века появилось огромное и по своему весьма привлекательное здание современной архитектуры. Оно выросло на месте, где мучительно и долго, прикрытый забором, похожим на ширму, что выставляют в общих палатах у коек обреченных больных, умирал некогда любимый василеостровцами кинотеатр «Балтика». А еще раньше здесь же, по адресу Седьмая линия, 34 существовал кинотеатр «Форум».
Построен он был в 1914 году Симой Минашем, архитектором несохранившегося вокзала в Царском Селе. Своим великолепием он сразу же затмил располагавшуюся рядом на Седьмой дешевую киношку «Яр». «Форум» существовал до войны и в послевоенные годы. Я прекрасно помню его интерьер, стилизованный под античную эпоху, откуда он и взял свое название. Вглубь участка от линии вели две галереи; кажется, в правой были билетные кассы; помню я и многие фильмы, которые здесь смотрел!
В свое время меня поразила одна история. Она касается «Форума» и рассказана автором полубиографической повести «Неоплаченный долг», василеостровцем Олегом Носовым.
Осенью 1943 года он, тогда еще ребенок, вместе со своей матерью был на одном из сеансов в «Форуме», где показывали фильм «Жди меня». Сеанс закончился на десять минут раньше: почему-то не было обычно предварявшего фильм киножурнала. Толпа вышла на вечернюю Седьмую и в эти минуты, как пишет Олег Носов, «… воздух вдруг быстро загустел, спрессовался, словно встречный ветер преградил людям дорогу, а мгновенный порыв прижал их к стенам домов, повалил на землю и оглушающий, похожий на трамвайные тормоза, резкий свист пронесся над головами и оборвался тяжелым вдохом где-то за крышами домов… И снова накатила воздушная волна и снова ее настигал свистящий металлический скрежет, словно гонялись они друг за другом по кругу…
…Я не заметил, как мы упали. Я лежал на холодном камне мостовой, руки вязли в грязной луже, ноги упирались в булыжник — лицо, грудь мерзли, спине и затылку было тепло. Дыхание и мамино тело согревали их. И тут земля вздрогнула. Нас подбросило. Я почувствовал холодок со спины и обернулся. Мама лежала рядом. Над крышей кинотеатра поднимался столб, похожий на дым; он светился изнутри красным туманом. Подползла мама: «Жив? Слава богу. Не судьба. Не судьба, сынок.» Она поднялась на локтях и тоже посмотрела на кинотеатр: «Прямо в зал. Еще минута и все. Всех бы…».
Когда-то я говорил Олегу Алексеевичу, что у меня тоже есть о «Форуме» история, связанная с войной. Но не напрямую. Хотя, как сказать.
Перед самой войной к нам в гости приезжала с Пороховых моя двоюродная сестра, дочь брата матери — Тамара. Наверное, ей было лет тринадцать, но мне казалось тогда, что она уже совсем взрослая, очень красивая и веселая девушка. Мать отпустила меня погулять с Тамарой и мы отправились в «Форум», поглощая по дороге самые вкусные на свете крошечные порции зажатого в тонкие, круглые вафельки мороженого. В «Форуме» шел «Праздник святого Йоргена». Над проделками Ильинского я хохотал так пронзительно, что Тамара несколько раз, видимо, испытывая неловкость перед теми, кто сидел рядом, прикрывала мой рот своей ладонью…
Это все, что я помню о довоенной Тамаре.
Потом была блокада, эвакуация… Наши семьи потеряли друг друга. О том, как это произошло, рассказывать долго и горько. Да мало ли родных людей рассеяла по стране война.
Но уже после Победы, когда оказалось, что из всего материнского рода, кроме меня с ней, никого не осталось, мать стала искать семью погибшего на фронте брата. Это длилось долгие годы, Я не хочу занимать вас подробностями поиска, как и жутковатыми подробностями встречи со своей сестрой. Она произошла 35 лет спустя после нашего похода в «Форум» на «Праздник святого Йоргена».
Верно говорят: не ищи прошлого. Передо мною стояла, заключив меня в объятия, низкорослая, полная женщина с грубоватым лицом, на котором читалась бурная и тяжкая жизнь. Ничего не было в моей сестре от той Тамары, которая ушла от нас весной 41-го. Она не помнила никакого «Форума», и вообще, того, что приезжала тогда на Васильевский. Уже за столом, после того как выпили за встречу, обнаружилось, что круг интересов Тамары составляют ее подруги по вокзальному ресторану в Новосибирске, где она многие годы работала посудомойкой.
А потом Тамара запила. Неделю она практически не приходила в себя. Мать, на чьих глазах все это разворачивалось, слегла с тяжелым сердечным приступом. А мне оставалось всеми правдами и неправдами поскорей спровадить Тамару обратно в Сибирь.
Уже на аэродроме, перед самым отлетом, она поцеловала меня в лоб, как если бы прощалась навсегда: «Кто ты, Витя? А кто я?»
Больше мы не встречались. Потревоженное прошлое теперь навсегда захлопнуло перед нами двери. Мать писала Тамаре и Даже, кажется, получала ответы… Много лет спустя, уже после смерти матери, меня нашла приехавшая в Петербург читать лекции о духовных ценностях Востока Тамарина дочь, красивая, интеллигентная и удивительно обаятельная женщина.
Вот такая история связана у меня с бывшим кинотеатром «Форум», который когда-то стоял на месте теперь уже тоже бывшего кинотеатра «Балтика».
Но давайте поговорим о доме №17 по Шестой линии. Несколько лет в последней четверти XIX века им владела Софья Васильевна Ковалевская. Наверное, нет надобности напоминать биографию знаменитого российского математика, тем более, что то, о чем пойдет речь, к ее математическим успехам отношения не имеет.
Напомню только: Софья Васильевна и ее сестра Анна Васильевна Корвин-Круковская (в замужестве Жаклар) — внучки Федора Федоровича Шуберта, жившего на Первой линии острова, известного составителя карт Петербурга. Родственные узы связывали семью Шубертов с семьей архитектора Александра Брюллова. Тетки Софьи Васильевны были замужем за архитекторами Павлом Сюзором и Павлом Волковым.
Родство с зодчими, особенно одним из них, Павлом Сюзором, сыграло особую роль в тех драматических событиях, которые произошли с четой Ковалевских в 70-х годах XIX века.
В 1874 году Софья Васильевна и ее муж, известный палеонтолог Владимир Онуфриевич возвратились в Россию из Германии, где в Геттингенском Университете двадцатичетырехлетняя Ковалевская удостоилась звания доктора математических наук.
Это было время начала стремительной застройки Васильевского. И кто-то из знакомых Ковалевских, заработавших немалые деньги на этом буме, посоветовал Ковалевским заняться возведением доходных домов. Идея эта заинтересовала супругов. Они были скорей бедны, чем богаты, и, как они сами считали, возможность быстро сбить приличное состояние, могла открыть им дорогу к самостоятельной научной деятельности.
Первым объектом, на который обрушилась их кипучая энергия, и стал дом № 17 по Шестой. Тогда это был каменный, очаровательный двухэтажный особняк, стоявший на участке, где некогда жил знаменитый архитектор Иван Егорович Старов. Дом приобрела для Софьи Васильевны ее мать Елизавета Федоровна Корвин-Круковская, урожденная Шуберт. В дело были втянуты не только она, но и ее старшая дочь с мужем — чета Жакларов.
Поначалу решено было надстроить выходивший на Седьмую дом на целых три этажа. Но вдруг выяснилось, что делать этого нельзя — не выдержит бутовый фундамент. А уже были завезены материалы, приглашены рабочие; и тогда Ковалевские начинают строить во дворе особняка пятиэтажный флигель. Строительство шло удачно; лето 1876 года выдалось сухим, осень теплой и долгой, и у супругов созревает план тут же на территории сада, благо темп стройке задан, соорудить под доходный дом еще один флигель. Фортуна улыбалась им. Оба здания были закончены в срок, и уже к 1877 году все квартиры во флигелях были разобраны под наем.
На какое-то короткое время Ковалевские становятся богатыми людьми. Софью Васильевну так и называли тогда «миллионерша». Люди, которые знали ее, когда она училась в Европе, бедствовала и голодала, поражались, сколь изменилась она: ее просто не узнавали. Сохранились воспоминания математика и писательницы Литвиновой, знакомой Ковалевской по учебе за границей. Литвинова писала о том, что Софья Васильевна стала совершенно светской дамой; имела свою ложу в театре и обожала дорогие шоколадные конфеты.
Теперь в ее голове роились идеи нового строительства. Участок для этого ею был присмотрен давно на углу Большого и Девятой, где стоял когда-то в саду деревянный особняк, стены которого помнили драматурга Александра Сумарокова и художника Дмитрия Левицкого. Кстати, Левицкий написал здесь портрет своей жены, который принимают за портрет Екатерины II. Наталья Яковлевна была очень похожа на Екатерину. Особнячок, где работал Левицкий, а впоследствии жили Ковалевские, оставил на своих рисунках Георгий Верейский. Он жил напротив, на Большом, 24, и постоянно рисовал с балкона Андреевский собор и угол Большого и Девятой. Особняка этого давно нет. На его месте построено здание института Высокомолекулярных соединений. Но мы несколько отклонились в сторону.
Итак, сделка состоялась. Приглянувшийся особнячок и участок были куплены; на месте нынешнего дома №16 по Девятой линии развернулась грандиозная стройка. Теперь в дело уже был вовлечен и брат Ковалевской Федор Васильевич Корвин-Круковский. Софья Васильевна безоговорочно верила в успех. Она полагала, что ее способности к точным расчетам должны помочь ей и в этой затее. Желание приумножать капиталы с тем, чтобы потом погружаться с головой в чистую науку, властвовало над ней и Владимиром Онуфриевичем.
Выгодным делом считалось тогда открывать общественные бани, и Ковалевские решают строить не просто доходный дом, но доходный дом с общественной баней во дворе. Проект дома с банями попросили, по-свойски, за невеликую цену, составить Павла Сюзора; он уже строил тогда в Петербурге общественные бани. Софья Васильевна старается скрупулезно подсчитать, сколько будет ходить в ее бани народу, и какие возможны при этом доходы. Владимира Онуфриевича занимает идея оборудовать на чердаках строящегося дома парники. Там будут, фантазировал он, проходить трубы с горячей водой и надо воспользоваться дармовым теплом.
Строительство подвигалось споро, но денег на него постоянно не хватало. Росли долги. К тому же, стали высказывать беспокойство родственники Ковалевских: да посильное ли это все-таки для молодых, не имеющих жизненного опыта ученых, дело? Особенно беспокоился старший брат Владимира Онуфриевича. Он просто уговаривает чету Ковалевских прекратить строительство.
Стояла осень 1878 года. У Софьи Васильевны родилась дочь. И она, отойдя на время от дел, нянчила ее в деревянном особнячке на Большом; занималась огородом и — в это трудно поверить — великий математик, «светская дама» завела на участке корову.
Теперь всем строительством занимался только Владимир Онуфриевич. И это было гибельным для затеянного. Талантливый, образованный, предельно честный человек он оказался несостоятельным дельцом. Долги продолжали расти и он был бессилен остановить обрушившийся на него камнепад финансовых неудач. Даже продажа сюзоровских бань не отодвинула крах. И он наступил осенью 1879 года. Ковалевские были разорены. Единственное, что удалось сделать, это переписать дом №17 на Шестой на других лиц; когда состоялась процедура банкротства, он уже за четой Ковалевских не числился. Потом во владение им вступила Анна Васильевна Корвин-Жаклар, от которой дом перешел ее сыну Юрию, а уже затем был продан купцу Иванову.
Известно, что самоубийство Владимира Онуфриевича как-то связано с неудачным строительством на Васильевском. Еще четыре года после всего случившегося он пытался заработать деньги, чтобы рассчитаться с долгами. Увы, сил на это у него не хватило, и 16 (28) апреля 1883 года он отравился хлороформом в одной из московских гостиниц.
А дом №17 на Шестой все-таки вырос со временем до пяти этажей, как и мечтала Софья Васильевна. Как утверждает М. Г. Козырева, он даже похож на тот проект, который был у Ковалевской.
О Марине Георгиевне хотелось бы сказать особо. Она родилась и выросла в этом доме; здесь еще в начале нынешнего века снимала квартиру ее бабушка. Отсюда и пробудившийся со временем интерес к Ковалевским. Интерес этот, собственно, и привел Марину Георгиевну в краеведение. Теперь она уже много лет возглавляет историко-красведческий клуб «Васильевский остров», который по стечению обстоятельств проводит свои заседания тоже в этом доме, в помещениях переехавшей сюда с Большого библиотеки имени Льва Толстого. Вместе с Мариной Георгиевной я совершил несколько радиопрогулок по Васильевскому. Она прекрасный знаток острова и хороший рассказчик. И мне кажется, что ее публикации о домах, так или иначе связанных с родом Шубертов-Ковалевских-Жаклар, выльются со временем в увлекательную книгу об этом старинном василеостровском семействе. Дай-то Бог.
…Бульвар тянется к Среднему и мы идем к станции метро через строй молоденьких лиственниц. Слева от нас остаются громада дома №32, детища плодовитого Василия Шауба, где жил мой одноклассник Ковалевский, однофамилец ученого, тоже Владимир; дом №38 — еще один представитель начала XX века; дом №40 в четыре этажа с барельефами по фасаду, надстроенный лет 120 назад; и, наконец, уже на Среднем, по правую руку за «Макдоналдсом», вашему взору предстанет домик в два этажа, на фасаде которого когда-то в 20-е годы ушедшего века простиралась вывеска, на которой значилось: «Похоронное бюро „Вечность“. Там был богатый выбор гробов и всяких похоронных принадлежностей, магазин этот весь нижний этаж занимал. Потом в том помещении обосновалось ателье дамских головных уборов, а в послевоенные годы вселилась булочная.