Главное, я поступил. Фантастика, если вдуматься. Но тогда казалось, что по-другому и быть не могло.
Прочтя свою фамилию в списках, я в тот же день купил торт, бутылку шампанского, букет каких-то цветов, подошел к автомату и набрал Полинин номер. Мне ответили, что она у Татьяны.
Я позвонил туда, объяснил повод и напросился в гости. Девчонки – обе – радостно встретили меня, поздравили, позавидовали – и все. Никаких фейерверков. Обе в это время готовились к своим экзаменам, было не до меня. Вполне естественно, если вдуматься, но мне-то в тот момент было трудно это понять. Выпив за мой успех, Полина откусила на ходу кусок торта, подхватила сумки с книжками и исчезла – к репетитору. Я остался с Татьяной. Уходить было неловко, говорить было не о чем. Посидев минут двадцать, я распрощался и пошел домой. Успех казался пропавшим, я едва ли не жалел, что поступил.
Через месяц обе они поступили тоже. Танька в финансовый, а Полина – довольно неожиданно, с ее-то языками, на Физтех. Собственно, после поступления нас всех резко разметало по новой жизни и новым друзьям, Полину же этим вихрем унесло куда-то совсем далеко.
Я успел пообщаться с ней еще только раз за это лето, в самом конце августа. Был какой-то концерт, в те времена редкий и интересный, а сейчас даже названия не вспомнить, да и не в нем дело. Я достал билеты, позвал Полину. Все происходило на стадионе, мы сидели рядом на узкой скамье, тесно прижатые друг к другу. В конце, на выходе, образовалась давка, и, честное слово, это был наш самый близкий за всю юность телесный контакт. Потом, еле живых, нас вынесло на улицу, и мы, по инерции держась за руки, пытались пробиться в метро, предусмотрительно закрытое властями. Но метро не поддалось, а на соседнюю станцию мы почему-то не пошли, решив возвращаться домой пешком. Мы шли полночи по городу, два новеньких студента, семнадцатилетние, очень взрослые и страшно счастливые. Она – своим студенчеством, я – вообще…
И дальше что, спросите вы? И все. То есть ничего. Я ее потом полгода не встречал – она в институте, я в институте, а на первом курсе приходится впахивать, да и компании новые. Я, конечно, помнил про нее, но так, в фоновом режиме.
Ранней весной, на первом курсе же, я пошел на прорыв. У меня дома собралась компашка, своя, институтская. Очень крутые парни из МГИМО, много водки, несколько девиц. Девиц, собственно, оказалась нехватка – это-то, вкупе с выпитым, меня и сподвигло. Я позвонил Полине и в наглую пригласил ее в гости, наврав про свой день рождения. Несмотря на поздний час, она согласилась прийти.
Я вышел встретить ее к подъезду. На холоде хмель прошел, а когда я увидел ее, бегущую из соседнего дома в наброшенной на плечи пушистой шубке, совершенно невозможно красивую, прошел и кураж. Мы поднялись в квартиру, народ там к этому времени был уже хорош, я провел Полину к столу… Кто-то ляпнул что-то по поводу ее внешности, дескать, не дурак Женечка насчет девиц, кто-то предложил ей станцевать, где-то по краю пробежала девица в неглиже. Полина, отдать ей должное, ситуацию просекла мгновенно, обернулась ко мне и так посмотрела…
Этот взгляд уже не был удивленным. Такими взглядами дворяне-аристократы останавливали крепостные бунты. Я никогда, ни до, ни после, не верил, что простой взгляд, без слов, может убивать…
Бормоча извинения, я увел ее на кухню. Налил сока. Предложил сигарету. Вытолкал за дверь кого-то из особенно пьяных приятелей, желающего продолжить знакомство. Полина высокомерно молчала. Я нашел ее шубку в неразберихе прихожей, проводил до дому. Даже извиняться казалось бессмысленным. Уже открыв ключом свою дверь, Полина вдруг обернулась ко мне, посмотрела в глаза, сунула руку в карман, вытащила оттуда и вложила мне в ладонь нечто, маленькое и шуршащее, со словами: «Возьми, пригодится». Хлопнула дверью и исчезла. Я разжал ладонь. На ней белела пачка презервативов.
После этой истории мы совершенно перестали контактировать. Я на несколько лет потерял из виду всех бывших одноклассников, жил, учился, влюблялся – все путем, как положено. Про Полину даже не вспоминал почти, разве что неосознанно – выделяя взглядом из толпы длинноногих блондинок с разлетающимися кудрями, так, с другой стороны, кто ж их не любит…
Через несколько лет – четыре? пять? – кто-то решил устроить вечер встречи бывших одноклассников. Меня тоже занесло туда каким-то боком – жил близко. Были там и Полина с Татьяной. Вечер встречи быстро перетек в банальную пьянку. Полина, незадолго до этого родившая первенца и выглядевшая блекло и заморенно, мрачно сидела в углу и довольно скоро ушла. Как-то естественно получилось, что осиротевшая Танька общалась весь вечер в основном со мной. Трепаться с ней было легко и интересно. После пьянки я проводил ее до дому, и мы договорились на днях пересечься. Встречи эти из эпизодических постепенно стали регулярными – Татьяна ни на что не претендовала, ничего не требовала, только понимание и легкий юмор – словом, свой человек.
Она как раз заканчивала учиться в финансовом институте, у нее начиналось распределение, а я уже знал место своей новой работы. Свой человек полезен всем и всегда – слегка подсуетившись, мне удалось устроить Таньке распределение в ту же контору. Честное слово, я абсолютно не думал тогда ни о какой Полине, эта мысль даже на пятом уровне не мелькала, мне просто хотелось, во-первых, помочь Таньке с работой, и, во-вторых, начать делать свою команду.
Нашей конторой была крупная внешнеторговая организация, а годы были – самый конец восьмидесятых, зарождение капитализма в России и дележ сфер влияния. Мы были молодые, жадные и рьяные – господи, какие дела мы воротили тогда…
Через Таньку до меня доходили отрывочные сведения о Полине – замужем, развелась, дети, работа… Я, в общем, пропускал их мимо ушей. Как-то я даже увидел ее – она забегала за чем-то к Таньке в контору. Красивая снова была чертовски, и какая-то очень свободная, вся в полете – кудри, ноги, юбка парусом. Мимолетное виденье… Вскоре я услыхал, что она уехала из страны с очередной волной эмиграции.
Прошло еще лет десять. Нет, побольше. Жизнь как жизнь, у каждого своя. Я создал собственный банк, женился, купил дом, родил сына, развелся, все продал, погорел на кризисе, поднялся снова. Много всякого было – годы-то какие. С Танькой мы в какой-то момент потерялись, хотя я иногда жалел об этом – наверное, мне надо было жениться на ней, исключительно свойский был человек, но что ж поделать – нравились мне длинноногие блондинки…
Моя жена была в этом смысле ничуть не хуже. Не хуже кого – черт его знает, не хуже – и все. Ноги, шея, светлые кудри, курносый нос. Какой-то, наверное, был там и интеллект – все-таки ИнЯз закончила, не знаю. Сперва казалось, что я ее люблю, потом привык, потом надоело. При разводе пришлось отдать ей квартиру с машиной. И сына, к сожалению, тоже. Сын у меня – отличный пацан, я с ним вижусь раза два в неделю и беру иногда на выходной. А квартиру я себе купил – в центре, в старом доме с высоченными потолками, темную и извилистую. И мебель подобрал как надо – теперь каждый дурак понимает, какой это кайф.
Вы-то небось уже догадались, что моя квартира – слепок с давнишней Полининой. И ждете с нетерпением ее нового появления на моем горизонте. А я совершенно не ждал. И даже не узнал ее голос в телефонной трубке, когда, уже в новом тысячелетии, раздался этот звонок. Ее, впрочем, это не удивило – она на такое узнавание и не рассчитывала, о чем сразу и заявила.
– Добрый день, Евгения будьте добры.
– Это я.
– Женечка, привет. Ты меня не узнаешь, и думать нечего. Меня зовут Полина Быстрицкая, мы с тобой в школе вместе учились, вспомнил?
Тут я конечно, вспомнил, и, надо сказать, страшно обрадовался. Привет-привет, как жизнь, неплохо бы встретиться через столько-то лет…
– Надо, конечно. Я за тем и звоню. Вот, вернулась в родные палестины, мы тут с Танькой пересеклись, на тебя бы тоже с удовольствием посмотрели. Давай договариваться.
Встретились мы втроем через пару дней. Татьяна почти не изменилась, даже стала интересней с тех пор, как я ее видел последний раз, а Полина… Пушинкой она, пожалуй, уже не была. И длинноногой блондинкой, наверное, тоже. Взрослая баба, классно подстрижена, дорого одета – но ничего сверхъестественного. А через десять минут все это стало совершенно неважно. Мне давно ни с кем не было так легко и интересно трепаться.
Ей, совершенно чужому человеку, которого не видал больше десяти лет, да еще в Танькином присутствии, я как-то незаметно, под рюмку, рассказал о своих напрягах на работе, о разборках с конкурентами, о ссорах с бывшей женой, о дуре-любовнице, о тоске по сыну, о здоровье родителей, не помню, о чем еще – и она слушала, не просто внимательно, а как-то замечательно слушала, и все понимала, и я чувствовал себя одновременно героем-любовником на коне и маленьким мальчиком под маминой рукой.
Расставаясь, я записал все ее телефоны – домашний и мобильный, и обещал позвонить. И позвонил – в тот же вечер, якобы спросить, как она добралась. И мы проговорили в ночи – был второй час ночи – еще минут сорок.
И я еще не раз звонил ей, и заходил к ней, и мы… Это были странные, очень необычные, по нашим-то временам, отношения. «Наш противоестественный союз», – шутила сама Полина. Во-первых, сразу скажу – никакой койки там и близко не было. Мы куда-то выбирались, реже вдвоем, чаще втроем, с Татьяной. Ее роли во всем этом я так и не понимал, но общаться было забавно. Впрочем, обычно мы сидели у Полины – она не любила ни баров, ни ночных клубов, ни кабаков.
– Глупости все эти ваши забегаловки, – говорила она, морща нос. – Готовлю я вкуснее, стоит это дешевле, поесть можно в тишине и ногами перед мордой никто не трясет. Кроме того, у себя дома я захотела, выгнала вас, и пошла спать. Я по ночам спать люблю, а не шляться по злачным местам.
Там было двое детей, уже довольно взрослых – сын лет шестнадцати и дочь, чуть помладше. Они иногда появлялись, присаживались к столу, что-то съедали и исчезали в глубине квартиры по своим делам. Мужа не наблюдалось, спрашивать напрямую у Полины я не решался, а от Таньки ничего определенного добиться не удалось.
Зайти к Полине можно было практически в любое время дня – и вечером, и с утра. Она жила теперь не в том, родительском, а в новом доме, попроще, но все равно удобно расположенном – дорога туда от моей работы занимала минут пятнадцать. Мне случалось, проезжая мимо по делам, заскакивать к ней часов в двенадцать утра – на чашку кофе. Чем она занималась – было для меня загадкой, но деньги в доме явно были – судя по тому, что стояло на столе, и что было одето на Полине и детях, и машина у нее была не из дешевых, а компьютер, занимающий вместе с прибамбасами два письменных стола, стоил небольшое состояние. С другой стороны, квартира явно требовала ремонта – не то что европейского, но хоть обои поменять… Дверцы шкафов не закрывались, краны текли. Полина, казалось, всего этого просто не видит. Я спросил как-то у нее об источниках дохода, скорее в шутку, и нарвался на шутливую же, но суровую в своей основе отповедь.
– Не будучи резидентом, дорогой, я даже с налоговым инспектором избегаю бесед на эти темы.
Я сначала не понял.
– Каким резидентом? Ты что, шпионишь, что ли, помаленьку?
– И это, конечно, случается в моей бурной жизни, но в данном конкретном случае «не резидент» означает, что я не плачу тут налогов, поскольку не являюсь постоянным жителем этой замечательной страны. Кстати, именно поэтому меня и не волнует состояние здешней сантехники.
Тут я немного сложил концы с концами. Действительно, Полина много лет прожила за границей, у нее там, наверное, и работа была, и гражданство какое-нибудь. А если учесть, какой институт она закончила, как у нее мозги работали, и какой компьютер стоял на столе, вопрос сам собой как-то поотпал. Но это все, повторяю, были мои чистой воды домыслы, потому что при всех наших частых и откровенных беседах Полина о себе рассказывала не больше, чем в восьмом классе. А обо мне она, наверное, знала все лучше, чем я сам о себе понимал. Иногда бывало, сидим мы с ней вечером, она с ногами на диване, – на кухне стоял здоровенный старый диван – чай, коньяк какой-нибудь для меня, уютно все, по-домашнему… и вдруг Полина, ни с того ни с сего, задумчиво так протянет:
– А знаешь, Жека, этот-то твой – и какого-нибудь сотрудника моего назовет, про которого я, может, неделю назад ненароком обмолвился – он ведь, пожалуй, и конкурентов твоих пасет втихаря…
– Как, да с чего, да не выдумывай, – это я ей.
– А вот смотри, – и обозначит схемку – фантастика. А потом вдумаешься – работает. А потом утром сотрудника на ковер – колется. А как догадалась – нипочем не расскажет.
Я от нее с ума сходил. Крыша ехала. Не только от догадок ее. Ума-то я в ней как раз скорее побаивался. Все это было похоже на гипноз – как, бывает, смотришь на хищного зверя в клетке, красивый, не оторвешься, и понимаешь, что опасный, гад, и все равно загляденье. Так и с Полиной. Я понимал, что мне с ней – не жизнь, что она меня может сделать, как мальчика, хотя не понимал, в чем, что мы разные абсолютно, и говорим-то почти на разных языках – тут и ловить нечего, бежать, пока цел, жениться на Таньке и жить спокойно. А вот нет – Полина возьмет гитару, переберет лениво струну, хрипловатым, протяжным голосом начнет полушепотом:
– Нынче ветрено, и волны с перехлестом,
Скоро осень, все изменится в округе…
Смена красок этих, трогательней, Постум
Чем наряда перемена у подруги…
И я уже никакой. Песня длинная и непонятная – половины слов не разберешь. Спросишь потом:
– Полин, это что? – Она только фыркнет:
– Это Бродский, деревня. – Что хочешь, то и думай. И не то, чтоб я человека на место поставить не мог, среди знакомых я сам за интеллектуала косил, но тут… На нее никакие мои приемы не действовали. Только, бывает, подумаешь – ага, осеклась – а она смеется, и не поймаешь. Я пробовал как-то голос повышать – по телефону дело было, о чем-то мы договориться не могли, только прикрикнул – а в трубке гудки короткие. Перезвонил – а там автоответчик. Потом неделю поймать ее не мог, а потом – сама позвонила, как не было ничего.
С одной стороны, мне хотелось добиться какой-то ясности, а с другой… Есть и есть, и не трогать бы ничего, не вспугнуть. Я как-то пытался давать ей деньги, дарить дорогие подарки… Не чтобы там что-то, но как-то привязать ее, приручить. Все бабы любят подарки, да и от денег, если изящно ввернуть, мало кто отказывается. Про эпизод с деньгами я даже вспоминать не хочу, но и подарков она не брала. Я, честное слово, старался. Шуба, тряпки, золото… Полина каждый раз примеряла, смеялась и отдавала обратно, говоря, что ей не подходит.
– Ну ты подумай сам, Женечка, ну куда я повешу эту твою голду в два фингера? Она, конечно, дивной красоты, но у меня остеохондроз, шея не выдержит. А в этом платье мне, того гляди, придется действительно переться с тобой на какой-нибудь дурацкий стриптиз. Спасибо, милый, но впредь позволь мне выбирать внешнюю атрибутику самостоятельно.
И ласково, но с железом в голосе добавляла:
– Кстати, собственную самостоятельность я предпочитаю проявлять во всем. Кредитка у меня тоже есть своя.
Один раз я все-таки заволок ее в ювелирку. Честно говоря, сам себе удивляюсь – чтобы вот так уговаривать бабу взять хоть что-то… А тут приближался ее день рождения, предлог был благовидным, и я широким жестом предложил ей выбирать подарок самой. Магазин был шикарный, с прилавками от Тиффани и Картье, и ценами соответственными. Полина внезапно заинтересовалась, обошла магазин, окидывая витрины быстрым, явно привычным взглядом. У одной остановилась, попросила примерить кольцо.
Здоровенный квадратный изумруд в тонкой светлой витой оправе. Очень простенько, если на цену не смотреть. Цена как раз была самой длинной во всей витрине. Да дело не в ней. Полина задумчиво надела кольцо на один палец, потом на другой… Для всех этих примерок ей пришлось снять свои перстни, и, только перехватив изумленный взгляд продавщицы, я вдруг осознал, что то, что Полина примеряет, на фоне ее собственных колец как-то теряется и выглядит довольно сиротски.
Она закончила примерку, вернула продавщице кольцо, обернулась ко мне:
– Пойдем, Женечка. Ты страшно милый, но мне здесь как-то ничего не нравится.
– А кольцо?
– Кольцо? Кольцо ничего. Но все равно – не надо.
– В конце концов, я хочу что-то тебе подарить. Оно же тебе понравилось?
– Да, наверное. Но это неважно. Ничего не надо. Обязательно подаришь, не волнуйся, но – не сейчас, хорошо?
Диалог абсурда. С ней все время было вот так. Мы вышли на улицу, прошли с полквартала и я, неожиданно сам для себя, вдруг спросил:
– Слушай, не хочешь кольцо, может быть, просто выйдешь за меня замуж?
Полина, улыбнувшись, глянула снизу вверх мне в глаза, помолчала, потом протянула:
– За-амуж? Забавная идея. Наверное, стоит обсудить. Но знаешь, давай не сейчас. Потом.
Я так и не понял, что именно – потом: замуж или вообще обсуждать. А продолжать разговор Полина не стала, ловко перейдя на какую-то совершенно отвлеченную тему, так что и возвращаться было нелепо.
Потом, время от времени, я делал еще несколько похожих попыток, но кончалось всегда одинаково. Ни да ни нет, ничего не обсуждаем, все потом. Да еще Полина после очередных вопросов стала как-то пропадать – не берет трубку, не открывает дверь, три дня, неделю. В общем, я понял и не давил.
Вместо этого я попытался подружиться с ее детьми. Собственно, мы и раньше общались – Полина никогда их не скрывала, не гоняла и не прятала – дети были абсолютно полноправными жильцами дома, просто мы не сильно интересовали друг друга. Они оба учились в какой-то хитрой специальной физматшколе, у них была своя особенная жизнь, в которую они посвящали, пожалуй, только Полину. Та была полностью в курсе и, бывает, могла зайтись хохотом на невзначай брошенную кем-то из детей совершенно непонятную посторонним фразу. А могла, посерьезнев, выйти тут же в другую комнату, прервав на полуслове беседу, и просидеть там, совещаясь с дитем, любое неопределенное время.
Другое же дите, если не участвовало в таких совещаниях, сидело со мной на кухне, поддерживая светский диалог. Оба они – и сын, и дочка, не стеснялись чужих взрослых людей, всегда были безупречно вежливы, не хамили – наоборот, проявляли к собеседнику внимание и интерес, но почему-то после общения с ними у меня неизменно оставалось ощущение, что надо мной издевались. Не в силах понять природу феномена, я утешался тем, что эти неуловимое хамство и прозрачная загадочность унаследованы ими от матери на генетическом уровне.
Но я честно старался с ними дружить, и даже достиг в этом некоторых успехов, особенно с дочкой – та, в отличие от Полины, не была так устойчива к подаркам. Какие-то духи, какие-то безделушки – Полина подымала бровь, но молчала – и девочка стала явно отличать меня от остальных посетителей дома, а за ней потянулся и парень.
Об остальных посетителях… Полина называла это: «открытый дом», а на деле это означало, что в доме постоянно толокся разнообразный народ. Какие-то мужики с хвостиками, какие-то подруги. Последних, впрочем, было не много. По крайней мере, при мне – я же там целыми днями не сидел. При мне чаще всего приходила Татьяна, причем, как я подозревал – не случайно. То ли они с Полиной плели какие-то заговоры на мой счет, то ли Танька сама не хотела уступать – я не вникал. Мне было ясно – насколько слово «ясно» сюда подходит – что мне нужна Полина, а уж как она сама себе это представляет… А собственно против Таньки я ничего не имел, наоборот. С ней все было просто и понятно – свой человек. Была даже мысль снова взять ее на работу, но как-то не сложилось.
Так прошел почти год. Мы виделись то чаще, то реже, то наедине, то в компании. Полина пару раз уезжала куда-то – на месяц, на два. Ничего не объясняла, куда, зачем, на сколько – уехала, и все. С одной стороны, было как-то даже легче – нету и нету. С другой… Снимая на звонок телефонную трубку, я каждый раз безотчетно ждал услышать хрипловатый капризный голос, тянущий слова, а когда наконец дожидался, и мы договаривались о встрече, чувствовал себя счастливым, как дурак.
Потом я заболел гриппом. Февраль, сырость, слякоть, люди валились толпами. Я болел редко, но если падал, то капитально. Озноб, ломота, температура чуть не до бреда, кашель – словом, мерзость дней на десять. Врачей призывать бесполезно – что так, что эдак, спасает только время. Свалившись на этот раз (как всегда, неожиданно и некстати до чертиков), я, прострадав пару дней, в каком-то горячечном наитии набрал Полинин номер. Первым ее вопросом было: «Что с тобой происходит?». Выслушав мой хриплый отчет, она хмыкнула в трубку:
– Значит, так. Мне до тебя добираться минут двадцать, если без пробок, накинь на сборы, за все про все полчаса. Изволь к этому моменту напрячься и открыть дверь.
Я попытался что-то сказать насчет смертельной заразы – ломался, конечно, мне страшно хотелось, чтобы она пришла, но она и не слушала – повесила трубку.
Шутки шутками, но примерно полчаса я и потратил на то, чтобы, держась за стены, добраться до двери. Отперев, я там же в прихожей рухнул на стул и стал ждать смерти. Коленки трясутся, зубы стучат, спина в липком поту. Похоже, я отключился, потому что непосредственного Полининого появления не застал. Просто когда я открыл глаза в следующий раз, она уже была. Мы с ней стояли посреди коридора. Стояли – это слишком красиво и гордо, на самом деле я висел где-то между ней и стеной, а она подпирала меня плечом и тяжело пыхтела. И, увидев, что я открыл глаза, отнюдь не обрадовалась:
– Очнулся? Придурок. Разве можно себя до такого доводить? А подох бы тут, за запертой дверью, что б с тобой было? Давай, пока в себе, двинули, хоть в кровать ляжешь, по-человечески помрешь.
Подо всю эту ласковую тираду она волокла меня в сторону спальни. Передвигаться с ее помощью было все же легче, чем в одиночку, потому что, оказавшись в кровати, я еще сохранил способность воспринимать окружающее.
Полина скрылась из виду, очевидно пошла на кухню. Вскоре оттуда до меня донеслись звон, грохот и ругань, а еще немного погодя появилась и сама Полина с чашкой горячего чая.
– Так, давай, пей – и говори, где у тебя что. Я в своем-то бардаке нужные вещи с трудом нахожу, а у тебя бардак посторонний.
– А что тебе нужно?
– Все. Лекарства, продукты, малина там какая-нибудь. Градусник. Мед, лимон, сахар в конце концов.
Мне даже хватило сил на саркастическую усмешку.
– Послушай, кто из нас в бреду? Какая малина?
– С тобой все ясно. – Полина стала шарить по карманам висевшего на стуле пиджака. – Где у тебя ключи от дома?
– А это зачем?
– Нет, все-таки от температуры мозги разжижаются. Ты что, считаешь, я тебя так и буду весь день на себе по коридору таскать?
Полина нашла ключи и исчезла. Я закрыл глаза. Было хорошо и спокойно, как в детстве. Наверное, я снова заснул, потому что совершенно не слышал, ни как она вернулась, ни того, что было после. Когда я очнулся, в комнате была полутьма – наступали сумерки. Через открытую дверь на пол падал прямоугольник света, где-то лилась вода… Я не успел ни пошевелиться, ни позвать, как Полина возникла на пороге.
Поверх джинсов на ней было надето что-то очень привычное и уютное, и я не сразу понял, что это моя собственная любимая рубашка с завернутыми до локтя рукавами.
– Проснулся? Значит, живой. Закрой глаза, я свет включу.
Вспыхнула лампа. Полина присела на постель, приложила руку мне ко лбу. Присвистнула.
– Поставь-ка градусник. По мне, у тебя под сорок, не меньше.
Оказалось, даже больше – сорок и две десятых. Глянув на градусник, Полина понурилась.
– Слушай, совсем ведь нехорошо. Я прямо удивляюсь, что ты вообще еще жив. Давно с тобой такое?
– Третий день.
– Давай я врача вызову. У меня есть хороший.
Я замотал головой.
– Не надо. Обычный грипп, у меня всегда так бывает. Отлежаться надо. Пройдет.
– Ага, – согласилась Полина. – Вместе с жизнью.
Но спорить не стала. Вышла, вернулась со стаканом, в котором слегка пузырилась прозрачная жидкость.
– Что это?
– Цикута. Выпей, полегчает.
Я попытался взять стакан, но рука задрожала, и я понял, что не удержу. Полина тоже вовремя это поняла, перехватила стакан, поставила на тумбочку, ловко приподняла меня за плечи и стала поить из своих рук. По завершении процедуры она уселась в ногах кровати – локоть на колене, голова на руке – и уставилась на меня с печальным любопытством.
– Ты чего? – странно было видеть ее в такой задумчивости.
– Наблюдаю. Ты хоть завещание-то успел написать?
Это прозвучало даже не как шутка. Голова кружилась, соображал я медленно и не успел ничего ответить, как Полина спросила:
– А когда ты последний раз что-нибудь ел?
Я честно ответил, что не помню. Она кивнула.
– Ладно. Твой диагноз мне ясен. К сожалению, это не лечится.
– Что?
– Хроническая глупость. Грипп-то пройдет, а вот с ней тебе всю жизнь жить. Но ты не огорчайся, это у многих мужиков бывает. Наверное, еще один половой признак. Померь-ка еще разок температуру.
На этот раз градусник показал тридцать девять с небольшим. Полина удовлетворенно кивнула.
– Падает, зараза. Сейчас еще полчаса подождем, она до тридцати восьми упадет, и я тебя покормлю.
– Где ты еду-то возьмешь?
– Да уж. Найду где-нибудь. Пока ты тут валялся, я суп сварила, и так, по мелочи разного.
Тут я понял, что действительно хочу есть. И даже сквозь забитый нос почувствовал запах чего-то такого домашнего, забытого, горячего и страшно вкусного. Терпеть сил не было.