Позже, когда Вика сама начала подрабатывать журналистикой, Ленкины компании стали нравиться ей и того меньше, и она даже пыталась несколько раз по-хорошему предупредить беспечную Ленку, но та только смеялась и отмахивалась.
А потом, где-то полгода назад, она пропала. Вышла вечером из дому и не вернулась. Ленкина мама ждала дня три, потом заявила в милицию, да только что там сделают? Город большой, преступность повышенная… Вика отлично знала такие истории еще по тем временам, когда занималась хроникой криминальной. Она тогда даже пыталась узнать что-то по бывшим каналам, только все было бесполезно. Вика несколько раз заходила к Ленкиной маме, жалко ее было ужасно, женщина постарела на глазах, и все причитала: «Мне б только знать наверняка, что случилось, жива ли, нет ли, уж не вернешь, так хоть бы на могилку сходить… А то я не знаю, что и думать, каждый вечер жду, вдруг объявится…» Вика и сама переживала, но жизнь идет, заходить к соседке она потихоньку перестала – то некогда, закрутилась, то настроения нет, да и про Ленку со временем вспоминала все реже.
А тут вдруг вспомнила. Вот уж кто-кто, а Ленка бы не растерялась, мигом бы к ней примчалась, затащила бы куда-нибудь в только ей одной известное злачное место и учудила бы что-нибудь такое… Вика вздохнула. Ладно, нечего киснуть, подумаешь – беда, полдня свободного времени! Ну-ка, ноги в руки и вперед, к развлечениям!
День в конце концов и вправду вышел очень ничего. Она пошлялась по центру, посидела в кафешке, а потом Сережка внезапно освободился раньше времени, и они провели вместе чудный вечер. Вика даже ночевать у него осталась, что случалось нечасто. Не потому, что родители нервничали, она, в конце концов, большая девочка, а потому, что Сережка свою свободу оберегал, как лев, и в берлогу пускал редко и ненадолго. Вика в этом месте и не форсировала, выжидала, изображала встречную независимость и любовь к свободе. Сережка – отличный парень, с головой, с профессией, своя квартира, машина, они уже года полтора вместе, тут главное – не перестараться. Спугнуть мужика матримониальными мечтами – дело легче легкого, поэтому Вика на запретные темы молчала, как партизан, и изображала воздушную легкость. Ну да это дело известное.
Время идет быстро, особенно когда на тебе висят важные дела, и вот уже Вика снова подымалась по знакомой лестнице в старом подъезде. В сумке шуршало аккуратно распечатанное интервью. Вика была собой довольна – из маловразумительной галиматьи, которую скормила ей замечательная Ирина Андреевна, она состряпала изящное, весьма оригинальное интервью почти на печатный лист. И особенности речи сохранить удалось, и настроение ухватить. Текст получился такой весь из себя загадочный и стильный до ужаса – то, что надо. Теперь подписать – в успехе Вика не сомневалась, договориться о съемках, сходить сюда еще раз с редакционным фотографом Борей, и – штатное место, считай, в кармане.
Она позвонила в знакомую дверь. Колокольчик опять залился, и на сей раз дверь распахнулась практически сразу. На пороге стоял Тимофей.
– Добрый день, проходите, будьте любезны, – промурлыкал помощник. – Позвольте курточку?
– Да я, вообще-то, только интервью подписать, – засомневалась Вика. – Может, Ирина Андреевна посмотрит быстренько, я и раздеваться не буду?
– Никоим образом, – заурчал тот. – Вы раздевайтесь, проходите, присаживайтесь.
Проводив Вику в уже знакомую залу, помощник церемонно усадил ее на кожаный диван, убрав оттуда предварительно несколько платьев. Протянул руку, взял у Вики приготовленные листочки интервью, перелистал зачем-то, будто считая…
– Ирина Андреевна сейчас несколько занята, я ей отнесу, но вам подождать придется… Примерно полчасика?
Вика обреченно кивнула.
– Я вас тоже пока покину. Вы уж постарайтесь не скучать, – и вышел за дверь.
Вика обвела глазами комнату. Обстановка в ней мало изменилась за прошедшие дни, разве что платья лежали (висели, сидели) в каком-то другом порядке, но разве их все упомнишь… Хотя… Вот этого, кажется, не было, по крайней мере, она его не видала, да и вот то, пожалуй, стоит поближе поглядеть.
Платье было забавным. Короткое, без рукавов, оно могло бы казаться летним, если бы не материал – плотный и мягкий, бархатистый на ощупь, вроде замши, но не совсем. И фасончик такой… веселенький… И расцветка. Платье было светлым, нежно кремовым, почти белым, а спереди его рассекал черный резкий зигзаг. Перескакивал через плечо и убегал на спину.
– Геометрия, – подумала Вика. – Черно-белая графика… В последней коллекции Диора было что-то похожее…
Она не зря просидела почти три дня над этим интервью.
Время шло. Вероника обошла всю комнату, вернулась к дивану, снова уселась. Понравившееся ей платье сидело перед ней на стуле, словно дразнясь. И размер был примерно Викин…
– Эх, было бы зеркало… – Подумалось ей.
И тотчас же, словно в ответ на мысли, она нечаянно подняла голову и вздрогнула. Зеркало висело над диваном – огромное зеркало, в полный рост, в старинной деревянной раме с завитушками. В нем отражалась вся комната – может быть, именно поэтому Вика и не разглядела его раньше в этой полутьме.
Она не спеша встала, осторожно взяла платье в руки, приложила к себе… Сегодня вечером они с Сережкой собирались в театр, шла жутко модная пьеса, а ехать переодеваться потом было бы некогда, поэтому Вика сразу с утра надела светло-серое трикотажное платьице, узенькое и короткое, облегающее ее, как вторая кожа. Ноги в тонких колготках мерзли нещадно, но красота, как известно, требует жертв.
Черно-белое платье, даже просто приложенное к себе, выглядело отлично. Померить бы как следует… Вика вдруг сообразила, глядя в зеркало, что оба платья, ее и это, отлично сочетаются между собой, и их можно было бы просто одеть друг на друга.
– А что? – дернуло что-то ее изнутри. – Возьму сейчас, да померю. Никто и не увидит. Прямо на платье, это одна минута. А и увидят вдруг, ну извинюсь, большое дело. Интервью-то она все равно уже подпишет. Да и не станет она из-за ерунды от интервью в «Слимфасте» отказываться…
Почему-то ей снова вспомнилась Ленка. «Вот Ленка бы не испугалась, – снова пронеслось в голове. – Давно бы померяла все, сняла и сидела б, как паинька. Чего ты, дура, всегда боишься?»
А платье так и льнуло к телу. Осторожно, двумя пальцами, Вика расстегнула на нем застежку-молнию сзади у горловины, просунула в платье руки, голову, потянула вниз…
Внезапно у нее потемнело в глазах. Она судорожно дернула головой, пытаясь снова обрести способность видеть, но безуспешно – кругом была какая-то странная, страшная, звенящая темнота, в ушах что-то гремело, голова закружилась, она будто бы неслась с дикой скоростью вниз в какую-то бездонную трубу, среди темноты сверкали молнии, все кружилось, вертелось, она попыталась крикнуть, но голос не слушался, только из темноты глухо донеслось до нее жалобное «Не надо! Пожалейте!» – Ленкиным почему-то голосом, и тут же на нее навалилась какая-то тяжесть, стало трудно дышать, Вика из последних сил взмахнула рукой и…
И открыла глаза. Было очень светло, она сидела в каком-то саду на качелях, над ней мелькали ветки деревьев, что-то цвело…
– Где я? – пролепетала ошарашенная Вика.
Откуда-то сбоку к ней придвинулось что-то воздушное, светлое и переливающееся, словно облако. Что-то мягкое, будто крыло, провело по лицу.
– Что со мной? – снова спросила Вика.
– Ничего хорошего, – ангельским голосом пропело облако, и Вика с удивлением разглядела в нем голубые глаза и острые черты дизайнера Ирины Андреевны.
– Я не нарочно, – пролепетала Вика, заслоняясь рукой.
– Я знаю, – черты Ирины проступали в облаке все яснее, одновременно свет мерк, цветы куда-то отступали, и вот уже вокруг них снова зеркало, зала, раскиданные платья… Вика лежит на кожаном диване, смятое платье под ней…
– Ирина Андреевна, извините меня ради бога, я, честное слово, не нарочно, – начала оправдываться Вика. – Я не знаю, что вдруг со мной случилось, а с платьем все в порядке?
– С ним-то все, – грустно кивнула сидевшая рядом с ней художница. – А вот с тобой – нет.
– Да нет, я вроде бы ничего, – запротестовала Вика, пытаясь подняться с дивана. – Голова закружилась, но уже все прошло. Ради бога, еще раз извините.
– Да это пожалуйста, – отмахнулась Ирина, – разве этим поможешь? Ты лучше успокойся, и слушай меня внимательно, раз уж так вышло. Вообще-то об этом не говорят, это… вроде тайны, ну да тебе теперь все равно.
– Как это? – не поняла Вероника. – Я, конечно, никому не расскажу, но мне не все равно. Что вы имеете в виду?
И Ирина ей рассказала.
– Я, – начала она, глубоко вздохнув и откинув с лица длинную прядь, – я на самом деле фея. Ну, волшебница, понимаешь?
Вика кивнула. Конечно, что тут непонятного? Все дизайнеры так о себе говорят.
– Феи, они, мы то есть, бывают разные, у нас тоже у всех своя специализация, как бы профессия. Кто-то по бытовым чудесам, кто-то по чувствам, кто-то временем занимается. А я всегда любила одежду. И внешние, и, так сказать, внутренние аспекты. Я не сразу начала этим заниматься, я думала, выбирала, долго училась, – продолжала Ирина. Говорила она медленно, постоянно делая паузы и явно подыскивая слова. Даже странно было, что о таких естественных вещах ей так трудно рассказывать. – Училась как раз на модельера, художника. Специализировалась по женщинам. Они мне как-то всегда больше нравились, мягче, пластичнее. И вообще лучше, внутренне, структурно. По крайней мере, мне так казалось.
У Вики стало кое-что проясняться. Ну, женщин любит, подумаешь, дело какое, бывает. Что уж так стесняться-то… А еще богема. Ей захотелось как-то поддержать художницу, успокоить, что ли.
– Вы не переживайте, – вставила она. – Я Вас понимаю.
– Ничего ты не понимаешь, – досадливо отмахнулась Ирина Андреевна. – Не можешь ты этого понимать, лучше сиди и слушай.
– Я когда закончила учиться, стала искать, где работать, выбрала ваш город. Он большой, порядка мало, поэтому материала много, есть, из чего выбирать. Жалко, конечно, бывает ужасно, такие женщины хорошие встречаются, да они все, считай, хорошие, некоторых даже дорабатывать не приходится, а что делать? И потом, мне кажется – лучше так, чем совсем. Все-таки что-то остается, существует.
Вика почувствовала, что запуталась.
– Что существует? – переспросила она. – Где остается?
– Остается здесь, – пояснила Ирина. – У меня. Так у меня и живут, я их никуда не отдаю.
– Кто? – пролепетала вконец потерявшаяся Вика. – Все эти женщины? Здесь? А где они?
– Да платья же, дурочка!
– А женщины? Я не понимаю… Это их платья?
– Это они сами. Я, наверное, плохо объяснила, но мне трудно. Непривычно, знаешь. Я первый раз это простому человеку рассказываю. В общем, люди, когда погибают, ну, умирают, там есть такой момент… Душа что такое, знаешь?
Вика кивнула.
– Ну вот. Душа покидает тело. Это понятно?
Вика снова кивнула.
– Тело остается. Но, кроме тела и души, есть еще сущность. Это тонкая такая субстанция, она даже не изучена толком еще до конца, да тебе и не надо. Тут важно только, что если с человеком не простились как следует, не оплакали, не схоронили – сущность пропадает. Душа – вверх, тело – вниз, а сущность – никуда, тут болтается. И такую сущность, если вовремя поспешить, можно уловить и трансформировать. С мужскими что-то другое, то есть получается что-то другое, я не вникала, а из женских выходят – платья. Теперь понятно?
Вика потрясенно молчала. Наконец, с трудом собравшись с мыслями, она выдавила:
– И что же… Все эти платья… Они тоже?
– Ну да. Я их собрала, сохранила. Им тут хорошо…
– Как вы могли?! – Возмутилась вдруг девушка. – Живые женщины, а вы из них… Кунсткамеру какую-то!
– Да нет же, – фея оставалась спокойной и чуточку грустной. – Не живые. Они все умерли, причем не своею смертью, не дома… Ну ты ж не маленькая, знаешь небось, как бывает…
– Знаю, – согласилась, внезапно остыв, Вика. – Вот и Ленка, подружка моя… Ирина Андреевна, – пришла ей в голову новая мысль. – А можно узнать, кем они были раньше, ваши платья? Может, Ленка моя тоже тут?
– Может быть. А что с ней случилось?
– Пропала. Ушла из дому, и все. Не вернулась.
– Давно?
– Да где-то полгода уже.
– Полгода… Елена… А что она в жизни делала?
– Да ничего толком не делала. Дурака валяла. Но вы не думайте, она хорошая была, Ленка, – спохватилась Вика, вдруг испугавшись, что фея может плохо подумать о подружке.
– Знаю я, о ком ты говоришь. Да собственно, вот оно, – и с полу было поднято то самое, черно-белое платье, из-за которого все и началось.
– Ленка… – У Вики перехватило дыхание. – Так вот почему меня к нему так тянуло…
– Очень возможно, – кивнула фея. – Платья – они такие. Да их-то можно понять, бедняжек, им тоже хочется человеческого, не души, так хоть тела… А тем более – знакомого встретить… С тобой вот только теперь… – И она, не договорив, вздохнула.
– А что со мной, – встрепенулась Вика. За всеми открытиями последних минут она напрочь позабыла о собственной судьбе. – Вы хотите сказать – это как-то… влияет?
– И еще как. Ты же влезла в чужую сущность, да еще в трансформированную, а это даром не проходит. Одна сущность – одна судьба. Ты теперь, строго говоря, тоже почти платье. Хорошо еще, застежку застегнуть не успела, да я прибежала быстро, а то бы мы с тобой тут и не разговаривали, лежала бы с подружкой рядом на диванчике, я и заметила бы, может, не сразу…
– А что теперь? – голос у Вики куда-то пропал.
– Я, если честно, сама толком не знаю – что. Таких случаев, сама понимаешь, у нас не было. Но думаю, с тобой теперь должно случиться то же, что и с подружкой твоей. Как – мне неведомо, но, думаю – тем же способом. Вернешься ко мне, будешь на вешалке висеть.
– И что? – Поверить во все это было почти невозможно, и из Вики попер какой-то юмор отчаяния. – Красивое платьице выйдет?
– Сейчас посмотрим, – дизайнерша оглядела ее оценивающим взглядом. – Ну так, довольно средненько, но с потенциалом, можно будет доработать.
– А поглядеть нельзя? – женское любопытство пересилило чувство страха, чему, впрочем, весьма способствовал абсурд ситуации.
– Запросто. – Фея протянула руку, вытащила откуда-то листок бумаги и карандаш, сделала несколько штрихов.
Через пять минут она протянула Вике листок. На нем резкими, отрывистыми, профессиональными линиями было нарисовано некое довольно странное платьице.
Светло-серенькое, в мелкую клеточку, почти прямое, оно было бы достаточно строгим и даже изящным, если бы не дурацкие рюшки по линии ворота и столь же дурацкие оборочки внизу. Также совершенно не вписывались в образ и воздушные рукава-фонарики. Зато линия красненьких пуговок («Откуда красный взялся – у нее же был только один карандаш?» – еще подумалось Вике) была загадочным образом к месту, и очень платьице украшала.
– Дурацкое оно какое-то, – произнесла Вика вслух. – Ни то, ни се.
– Какое есть, – согласилась художница. – Твоя сущность, не чья еще. Но ты не волнуйся, – решила она утешить Вику, – Можно будет доработать, исправить. Там уберу, тут добавлю – гораздо красивее получится. Эх, да знала бы ты, – воскликнула она вдруг в порыве вдохновения. – Да если б можно было наоборот, из уже законченных платьев – женщин делать, они бы у меня получались такими… Такими… Ведь их же возьмешь каждое, срежешь лишнее, почистишь, деталь-другую вставишь… Ведь это ангелы были бы… Впрочем, – порыв ее угас так же внезапно, – они теперь и есть ангелы… Ладно.
Попытка утешения почему-то не возымела нужного действия в отношении Вики.
– А что, – допытывалась она, – из платьев обратно – никак?
– Никак.
– А если я сама… Изменюсь… Стану лучше, оборочки эти уберу, тогда – все равно никак?
– Деточка, я правда ничего не могу… Конечно, ты бы сама изменилась, с возрастом все меняются, кто лучше, кто хуже, это все так, но ты… как бы уже… Мне жалко, правда, но тут ничего не поделаешь.
– Отпустите меня, ну пожалуйста, – Вика чуть не заплакала.
– Да я же тебя не держу. Я не могу, да мне и незачем. Конечно, иди. А я тебя буду ждать. Вешалку приготовлю…
И трудно было понять, издевается над ней фея, или действительно проявляет заботу…
Вика вышла на улицу, вдохнула изо всех сил холодный воздух. Бр-р. Бред какой-то… Платья, души, оборочки… Бывают же психи! Выбросить скорее все это из головы, забыть, заняться делом…
В руках у нее что-то шуршало. Она сконцентрировалась усилием воли, и поняла, что сжимает неизвестно откуда взявшиеся листики с напечатанным интервью. Господи, а подписать-то его среди всего этого бреда успели?
Вика стала судорожно пролистывать бумажки, стараясь найти подпись дизайнерши. Наконец, на верхнем крае последнего обнаружилось: «С текстом интервью согласна.» И затейливая подпись.
Слава богу! Вика стала складывать листы поаккуратнее, чтоб запихать в пластиковый файл, и тут из пачки вылетел еще один, небольшой, листочек, и плавно спланировал к ногам. Хорошо, в лужу не упал.
Чертыхнувшись, Вика нагнулась, подняла листик, и замерла. На нем, нарисованное резкими, уверенными штрихами, было нелепое серенькое платьице. Пуговки, оборки…
И она вдруг с ужасающей ясностью осознала, что все, случившееся с ней за последний час, было правдой. Самой настоящей правдой, несмотря на всю театральность, сказочность и все, что угодно. И правда эта была страшной.
Потому что Ленка-то действительно умерла. И ей, Вике, сдуру примерившей на себя то, что от Ленки осталось, предстояло теперь повторить ее участь. Нелепо, нечестно, невозможно! Но любые законы логики, равно как измышления современного разума, тут бессильны.
Вика побрела вниз по улице, понурив плечи и уронив руку с бесполезными листиками интервью. Внутри рос, набухая, противный ком то ли страха, то ли безнадежности. Какая разница, возьмут ли ее теперь в штат и когда… Скорей всего, она к этому моменту будет висеть себе тихо-мирно на плечиках рядом с черно-белой Ленкой… Интересно, а платья могут общаться между собой? Хоть потрепаться можно будет… Слабоватое, конечно, утешеньице…
На вечер у них с Сережкой была намечена очередная развеселая тусовка в галерее полупризнанного художника, но Вика вдруг поняла, что не хочет, да и не может никуда больше тащиться, пить дурацкую дешевую гадость, курить до посинения и ловить сомнительный кайф. И к Сережке потом ехать не хочет. И вообще… Добраться до дому, залезть в свою комнату, завернуться в плед… С мамой, может, поговорить… Бедная мама. Как она потом будет без Вики? И папа тоже… Они, родители, конечно, много работают, уходят рано, приходят поздно, и Вика тоже дома не сидит, бывает, по три дня можно не видеться, но все равно – они же любят друг друга… Нет, надо домой, домой…
Викина мама, Людмила Михайловна, вернувшаяся домой с работы, была потрясена открывшейся ей с порога небывалою чистотой их небольшой квартирки. Еще больший сюрприз ожидал ее на кухне – готовый горячий ужин и дочь, сидящая над накрытым на троих столом в простенькой беленькой кофточке и с умытым, без косметики, лицом.
– Веруша! – Ахнула Людмила Михайловна. В отличие от очень и очень многих, она-то знала, как зовут ее дочь. – Никочка! Что случилось? Ты дома? Заболела? С Сережей поссорились?
– Да нет же, мамочка, – Вика старалась говорить спокойно, но давалось ей это нелегко. – Все в порядке. Просто подумала – что-то мы с вами давно не встречались. А папа скоро придет?
В привычной, хоть и давно забытой, но такой уютной домашней обстановке Вике было уютней, страшный ком, хоть и не исчез из нее совсем, но хотя бы затих и не шевелился. Стать бы опять маленькой девочкой, ходить в школу, что ли, историю учить…
Тишину разбил настырный телефонный звонок. Вика неохотно потянулась, подняла трубку. Сережка! Это надо же, заметил, что ее нету, сам позвонил. Кто бы подумал…
– Да, я дома. Нет, не пойду никуда, тут останусь. Не хочется. Почему заболела – говорю же, не хочется. Чего я там не видала? Как приедешь? Куда? У меня родители дома. Нет, не поеду, и к тебе не поеду. Ладно, пока.
В другой день звонок с такими текстами от ее сверхнезависимого бойфренда заставил бы Вику прыгать от счастья до потолка. Чтобы Сережка предлагал зайти к ней домой, волновался о ее здоровье и сам – сам! – уговаривал ее ехать к себе ночевать… От такого можно было запрыгать. Но сейчас она только повесила трубку и плотнее завернулась в плед.
Сережка приехал через день. Сам, никто его не звал, почти без предупреждения. Галантно вручил удивленной Людмиле Михайловне букетик гвоздик, пожал руку папе, был приглашен к ужину, где вел потрясающе светские застольные беседы и вообще являл собой воплощение хороших манер. После ужина пошел с Викой к ней в комнату, сидел, слушал музыку и болтал милую чушь. В начале одиннадцатого, после того, как Вика в очередной раз отказалась поехать к нему (причем два последних раза он предлагал перебраться с вещами) раскланялся, чмокнул на прощание в щечку и отбыл в ночь.
Через неделю Вике среди бела дня позвонили из редакции «Слимфаста» и предложили зайти, наконец, в отдел кадров для оформления на постоянную работу. Вика промямлила в трубку что-то, не пышущее энтузиазмом, в ответ на что ее тут же соединили с главным редактором. Вика и той стала блеять, что, мол, она не уверена, может, не стоит спешить… Главный редактор, прожженная тетка, не выносящая в сотрудниках подобных настроений, вместо того чтобы послать ее тут же на месте, секунду подумала и предложила прибавить оклад. Ненамного, но каков моральный выигрыш!
Через месяц коллеги и приятели с трудом узнавали в Веронике прежнюю шуструю, не обремененную излишней щепетильностью и моральными принципами отвязную и ярко накрашенную молодую журналистку. Скромно, но изящно одетая, с минимальной светлой косметикой на лице, Вероника говорила тихо, шутила и смеялась немного, бросила курить и перестала засиживаться на разнообразных тусовках до поздней ночи. С Сережкой она, правда, не рассталась, даже наоборот, их отношения стали гораздо ближе и как-то теплее. У Ники были теперь ключи от его квартиры, хотя она не очень хотела их брать, но бойфренд сам буквально всучил ей со словами: «И ничего такого тут нету, просто, пусть будут, мало ли как, я не всегда могу тебя проводить, так лучше ты у меня заночуй, чем в темноте по своим окраинам таскаться. И родители твои не возражают, я обсуждал».
Собственно, решающим аргументом стало не согласие родителей, а именно то, что можно будет меньше ходить по городу в темноте. Ника изо всех сил теперь старалась не задерживаться нигде, но зима – время темное, в четыре часа уже сумерки, не говоря уже о том, что каким-нибудь криминальным силам время суток вообще не указ. Подружкам хорошо шутить о радикальной смене имиджа, но разве кому-нибудь объяснишь, как всю тебя заполняет липкий и тяжелый ком страха, как он, чуть что, начинает шевелиться и разбухать, как его не заткнешь и не накормишь никакими благими намерениями, мыслями и даже делами и как не хочется думать, что каждый твой день может стать последним, что если сегодня ты ходишь, дышишь и видишь солнечный свет, то завтра можешь оказаться в темной комнате среди мягких шуршащих товарок, и то, что твоя сущность будет радикально улучшена, уже никому из близких не поможет.
Не то чтобы Ника совсем уж сидела, снедаемая страхом, как обреченный кролик, и ждала своей горькой участи, нет, она пыталась по мере сил как-то бороться, сама, впрочем, осознавая убогость своих попыток. Строго говоря, это не были такие уж какие-то явные попытки, она просто старалась сделать какие-то вещи, которые ей самой казались хорошими и правильными, но требовали слишком больших моральных усилий, и потому руки до них раньше не доходили. А теперь, хочешь – не хочешь, нужно было все сделать, чтобы успеть, потому что…
Одним из первых дел она сходила к Ленкиной маме и рассказала ей, что Ленка погибла, что это совершенно точно и что ждать ее больше не надо. Ника страшно боялась рассказывать пожилой женщине такую тяжелую весть, но та восприняла ее слова даже как бы и с облегчением. Конечно, она плакала, долго обнимала Нику, благодаря ее за то, что та не побоялась узнавать о подруге, сетовала, что на могилку не может сходить, но все же ей явно стало легче оттого, что закончилось тяжкое многомесячное ожидание, ведь любая определенность лучше неизвестности.
Еще Ника написала большой репортаж про детский дом. Она давно думала, что надо бы это сделать, но тема трудная, гонораров за нее не дождешься, да и печатать охотников мало. А тут все вышло, и статья получилась – Вероника сама понимала – серьезной, берущей за душу. Из детского дома ей позвонили потом с благодарностью, на них после статьи пролился дождь благотворительно-спонсорской помощи. Ника была довольна. В тот день страх немного отпустил ее, и она даже прогулялась по центру, не оглядываясь на каждом шагу и не замирая от ужаса перед каждой подворотней.
Но вообще она теперь не любила ходить по улицам. И в транспорте ездить не любила – когда кругом толпа, все что угодно может случиться. Да и чувствовала она себя как-то неважно, липкий ком страха не давал ей покоя – ни с того ни с сего могла начать кружиться голова, стали резче ощущаться все запахи, иногда ее прохватывало резкой дрожью, и пот холодной струйкой бежал по спине. Даже в машине – Сережка в последнее время все чаще норовил отвезти ее туда и сюда – ей все равно бывало неспокойно. Движение кругом жуткое, дороги скользкие – а много ли для аварии надо? В общем, лучше всего она чувствовала себя в теплоте дома, в надежной квартире – неважно, своей или Сережкиной, в углу дивана, под пледом. Еще книжка хорошо помогала расслабиться – Ника снова повытаскивала на свет божий старые книжки университетских времен, и часто теперь коротала вечера, перечитывая Флоренского или Розанова, которые раньше казались ей, если честно, жутким занудством.