Быков Александр Владимирович. Стылый ветер

   — Мы задержали пятнадцать человек, пан Милош. И если где-то перестарались, то лишь из-за всеобщего рвения... Да что ж вы стоите? Гоните эту старую к черту.
   — Что, совсем?
   — Да. Совсем. На все четыре стороны... Следующий!
 
   Утро десятого октября выдалось туманным. Вдалеке были видны шпили на венских крышах. Их отряд временно влился в полк, подошедший из Линца. Атмосфера всеобщей сумятицы, легко переходящей в панику. Телеги стояли так близко одна возле другой, что образовалось какое-то подобие «вагенбурга».
   — Не нравится мне все это, — нахмурился Ду. — Надо открыть оружейный ящик.
   — Пожалуй. — Уно выплюнул травинку, которую жевал, и взялся за сломанный фальконет, погруженный стараниями Коротышки Дюпена на их телегу. Следом за фальконетом в грязь полетели бочки, ящики и прочий обозный хлам.
   На них стали оглядываться с соседних телег.
   — А ты не торопишься, Ахмет? — спросил вполголоса Тэрцо.
   — Нет, Сейчас самое время. — И он сбросил с повозки последний тюк ротного имущества. — Доставай мушкеты, сыпь порох на полку. Фитиль пали.
   Тэрцо достал трут, чиркнул огнивом.
   — Что это вы тут вытворяете? Какого черта здесь происходит? Я же не велел разгружаться! — из тумана появился Коротышка Дюпен. В одной его руке была шпага, в другой пистолет.
   — Ну вот. Я так и думал, — вздохнул Ду, вставляя тлеющий фитиль в пальник мушкета.
   — Вспомни говно, оно и появится. — Уно сплюнул себе под ноги и, вынув свой баделер из ножен, положил его под правой рукой, на телегу.
   — Что ты там лопочешь, албанец? Отвечай по-человечески, какого черта ты ротное добро вывалил в грязь?
   — Пистолет с кремневым замком, конечно, удобен, — улыбнулся Уно. — Особенно удобно им махать перед носом испуганного новобранца. Но есть один недостаток. Такой пистоль часто дает осечку, особенно в туман, когда кремень сырой. А вот мушкет... Фитильный мушкет осечек практически не дает. Особенно если подсыпать сухой порох на полку.
   — Немедленно грузите все обратно, придурки, — уже менее уверенно потребовал Дюпен.
   — Он так ничего и не понял, Ахмет, — скривился Ду.
   — Значит, умрет дураком. — Ахмет направил дуло мушкета в живот капитану и нажал на спусковой крючок.
   Поздно спохватившийся капитан успел только вскинуть свой пистоль, но заряженный для стрельбы в упор на турецкий манер, двумя пулями и крупной картечью фитильный мушкет уже рявкнул, разворотив капитану живот и грудь и бросив его на землю.
   Дюпен все же нажал на спусковой крючок своего пистоля. Но кремень действительно отсырел на тумане, и пистоль дал осечку.
   — Албанская свинья — это очень серьезно, — процедил сквозь зубы Ду. — Даже Гофур-паша не смел нас так называть... А этот коротышка жив. Смотрите, он еще пытается что-то сказать. — И Ду пальнул Дюпену в голову, превратив ее в разбросанную по грязи кровавую кашу.
   — Что там?
   — Что случилось?
   — Почему стрельба? — донеслось до них отовсюду сквозь туман и пороховой дым.
   — Венгерская конница нас атакует. Разве не видно?
   — Где?
   — Там, в тумане. Вон они! Уже близко...
   Где-то совсем рядом с албанцами пальнул по туману мушкет.
   Справа тоже началась беспорядочная стрельба. Из тумана действительно выскочили всадники, стреляя в кого-то из пистолетов.
   Слева, из клубов пороховой гари, раздался зычный командирский рык:
   — Без паники. Фитиль пали!.. Всем укрыться за обозными телегами! Пикинеров в проходы! Капитаны, ко мне!
   Не видя больше причин задерживаться, албанцы забрались в свою телегу и не торопясь поехали. Ду и Тэрцо умело и основательно перезаряжали мушкеты. На турецкий манер, для стрельбы в упор. А Уно правил лошадками. На запад, в направлении Линца.
 
   «Боже, когда это кончится?.. Сколько еще будет этих городов, этих тупых лейтенантов полиции Христа и свирепых местных трибуналов инквизиции? Вся церковная карательная машина не в состоянии поймать какого-то старика и девчонку. Вместо этого они хватают всех, кто только им попадется», — умирал от усталости Милош.
   — Следующий!
   В комнату ввели дюжего молодца в телогрейке из козьей шкуры поверх обрывков форменного кафтана неаполитанского пехотного полка. В правой руке молодец держал туфлю (хотя обе его ноги были обуты в ботфорты), а левой ковырялся в зубах и нагло разглядывал задержавших его, запоминая, видимо, лица.
   — Ты кто?
   — Волонтер. Отстал от полка... Кровь за Христа собрался пролить, а эти меня ногами в живот. — Он злобно посмотрел на Хопфельдера и угрожающе поднял правую руку. Но, заметив, что в ней ботинок, стыдливо спрятал руку за спину.
   — Отпустить. Пусть догоняет свой полк. Следующий.
   — Ваша милость. Он эта... Со мной. Вместе мы, того, отстали, — замахал руками детина, встретив в дверях следующего, еще более дюжего, но угрюмо-молчаливого, с разбитой губой и двумя шляпами — в правой и в левой руках.
   — Ясно. Следующий!
   В комнату ввели крестьянина, приведшего в Клагенфурт свою козу продавать. Он стоял перед Милошем, застенчиво улыбаясь. Крестьянин был без шапки, пояса, телогрейки и правого башмака. И без козы.
   — Следующий.
   — А... э... ваша милость. Козу бы мне. Единственный мой бы прибыток... Козу вернуть бы... Забрали эти... Я ж без нее, как...
   — Хопфельдер, верните этому болвану козу.
   — Э, кхм... Мы, пан Милош... Ваша милость. Мы, того. Вчера ее съели.
   — Следующий.
   Крестьянина подхватили подмышки и повели к двери.
   — А козу?.. Мне козу бы! Ваша ми...
   Следующим завели одетого в строгую монашескую мантию седовласого мужчину. Он был совершенно не похож на Цебеша, но чем-то неуловимо его напоминал.
   — Бендетто Кастелли, профессор математики, — откланялся он, приподняв шляпу. — Хотелось бы все же узнать, на каком основании меня задержали. Все мои документы в порядке. Вот, извольте проверить. — Он протянул Милошу бумаги, которые сжимал в руке. — Я еду по приглашению досточтимого отца-иезуита Мартина Ольбрици в Зальцбург, для участия в научном диспуте. А эти ваши мужланы хватают меня и волокут в темницу, даже не потрудившись...
   — Следующий!
   Следующим ввели Густава.
   — Ты здесь откуда?
   — А вот... Что вам опять от меня надо, я же все рассказал?!
   — Следующий! — застонал Милош. Следующим ввели отощавшего и жалобно скулившего Франко.
   — Сеньор Милош, как вы похудели! — радостно всплеснул он руками. — Заберите меня снова в Вис. За миску горячей похлебки я что угодно вам расскажу.
   — Следующий... Ну откуда они все повылезли?
   — Сеньор Милош! Я что угодно...
   — В шею! Гоните их в шею. — Милош схватился за голову.
   — Пан дознаватель... Милош. Срочное письмо. Нас ждут в Инсбруке. Там схватили три десятка подозрительных лиц...
   — О боже! За что наказуешь мя!.. — вскинул он руки к потолку. — Остальных провести по коридору. Я взгляну им на лица и все, выгнать всех к черту... В Инсбрук я верхом не поеду, свалюсь с коня по дороге: Готовьте коляску. — Сокрушительный зевок чуть не свернул ему челюсть. — И подушки. Побольше подушек.

Глава 12

   — Хорошо, Питер. Только не говори ничего пану. — Она ласково потрепала мальчишку по щеке и дала ему мелкую монетку.
   — Когда новости будут интереснее, и плата должна быть больше, — нахмурился белобрысый мальчишка.
   — Конечно. Если он куда-нибудь пойдет или что-нибудь велит тебе сделать, сразу мне говори.
   Питер кивнул и пулей выскочил из двери — в одной из соседних комнат звонил колокольчик.
   «Пожалуй, он будет честно шпионить для меня... И так же честно для Цебеша, если тот ему больше заплатит. Но, надеюсь, Старик не догадается о моем маленьком секрете. — Ольга подошла к окну. — Да, день вышел удачный. Купила новое платье. Не ахти какое, скорее всего уже ношенное. Но вид вполне приличный. По крайней мере, не такое убожество, как то, что дал мне Цебеш. Прогулка по городу, правда, была рискованным делом. Или не рискованным? По-моему, мы все-таки оторвались от инквизиции. А заодно и от Ахмета.
   Интересно, где он сейчас? Наверное, уже забыл про меня... А Цебеш так весь день и сидел в своем номере. Интересно, о чем он так долго говорил с трактирщиком, когда мы только приехали?.. Наверное, ждет, пока кто-то принесет ему это проклятое яйцо от петуха или еще какие-то ингредиенты для ритуала...
   Хорошо, конечно, что его комната через стену. Но говорит он негромко, двери здесь почти не скрипят. Я и так уже вздрагиваю от каждого шороха за стеной. А за ужином Цебеш выглядел таким озабоченным, словно... Да черт с ним, с Цебешем. Спать пора. Когда еще с эдакой жизнью мне выпадет случай спать под крышей, в тепле, на пуховой перине?»
 
   «А если они проведут ритуал? Если у них все-таки получится? Конечно, отец Лоренцо убежден, что обряд, призывающий Спасителя, способны провести лишь истинные католики, официальные иерархи церкви. Но вдруг он не прав? Вдруг те видения, что явились мне, когда я призывал царя Соломона, правдивы, и Старый Ходок сможет вызвать Его?
   А если так, если Его может вызвать архиеретик и алхимик, если любой колдун-недоучка... Значит, это не Спаситель. Значит, все явившиеся до сего дня и глумящиеся над истинной верой духи — лишь предвестники, а сейчас, силой своего колдовства, Ходок собирается вызвать Зверя!
   Неужели мы все ошибались? Неужели под личиной Спасителя Сатана хочет проникнуть в этот мир? Если так, то проводить обряд нельзя. Нужно уничтожить обоих — и Марию, и Старика!.. Или все же это будет Спаситель?»
   Великий Инквизитор Австрии, Каринтии, Штирии и Крайны, кардинал Джеронимо Ари упал на колени перед распятием и, сложив руки, стал торопливо, сбивчиво молиться.
 
   Утром одиннадцатого октября Ольга проснулась оттого, что по коридору кто-то прошел. И постучал в соседнюю дверь, к Цебешу. Ольга вскочила и стала торопливо одеваться.
   Ворчание за дверью возвестило о том, что Цебеш встал. Щелкнул засов.
   — Трактирщик велел передать вам письмо, — зазвенел голос Питера.
   — Хорошо, парень. Принеси мне перо, бумагу и чего-нибудь поесть.
 
   «Как же быть? Как нам быть, Господи, в этот час испытаний?.. Разве церковь не есть Тело Христово? — кардинала Джеронимо Ари снова терзали сомнения. — Защищать и сохранять мы должны нашу священную церковь. А значит, и посланец Твой должен быть принят в лоне нашей, истинной церкви. Только в нем он и может быть принят... Но как отличить нам, как узнать, если все это дьявольское наваждение, если предсказание ложно, и вместо Спасителя снизойдет в этот мир Враг Всего Сущего?
   Да, грех великий для простого смертного — взывать к духам и читать заклинания. Но грех же для любого, не причастного к тайнам церковным — читать и толковать самостоятельно Святое Писание. Не отмеченный священным саном да не прикоснется к душе человеческой. Мы же, пастыри, поставлены над стадом. И чем выше сан, тем больше позволено, ибо если Господь дал нам сан, то мы в силах противостоять сатанинским искусам и применить все сущее на благо церкви. Священник вправе толковать Писание. Епископ же вправе читать и запрещенные книги. Но тогда Кардинал вправе, не впадая во грех, свершать любые обряды и действия, если действует во благо церкви. А Римский Понтифик, глава святой церкви, и вовсе непогрешим. Сан и священные обряды дают ему божественную силу.
   Так если мы вправе ради сохранения власти церкви над паствой делать то, что для простых смертных является страшным грехом, если то, что свершит Собор, освященное волей непогрешимого Папы, — и есть Истина... Кто бы ни сошел в этот мир, если МЫ его вызовем, то будет он действовать нам во благо... Не нам, не нам, но имени Твоему, Господи!.. Во благо церкви, Тела Христова!..
   Сатана искушает меня сомнением. Но сказано в Писании: тот достоин Рая, кто и души своей не пожалел для спасения ближнего своего. Так мы и душу свою жалеть не должны, дабы спасти любым путем мир от скверны язычества. И пусть даже сам Сатана во плоти сойдет в этот мир — любые средства хороши для святой цели уничтожения еретиков и воссоединения церкви! В той войне, что разгорелась сейчас, нам нужна сила. Сила, которая вдохнет уверенность в королей и князей и доблесть в солдат... Только бы Хорват поймал эту девчонку!»
 
   Когда Питер принес Цебешу завтрак, письменные принадлежности и бумагу, Ольга была уже готова действовать.
   — Молодец, — услышала она голос Цебеша. — На тебе крейцер.
   — Чернила и перо стоят два крейцера, а бумага три пфеннига.
   — Ну хорошо. Держи... Я позову тебя, когда напишу ответ, — отнесешь его... Ты же хорошо знаешь город?
   — Как свои пять...
   Дверь захлопнулась у Питера перед носом. Пересчитав монетки, он повернулся, чтобы идти, и наткнулся на Ольгу.
   — Иди-ка сюда, — позвала она его в свою комнату и прикрыла за ним дверь. — Письмо, которое пан напишет, принесешь сперва мне.
   — Как можно? Это же нехорошо, читать чужие...
   — Дам талер.
   — Два талера.
   — Хорошо. А теперь принеси мне завтрак.
 
   «Ну вот. Оно уже в Линце. Курьер, Адам Ковальский, судя по всему, приехал только вчера. И сегодня с утра отнес письмо в трактир... Скорее всего, он не курьер, а хозяин этого товара».
   Цебеш уютно расположился в кресле.
   «Адам Ковальский. Это имя я слышу впервые. Новичок. Новичкам всегда везет, именно поэтому он и нашел яйцо черного петуха. Я хорошо знаю Морица Бэйнерда. Он наверняка не стал связываться с такой суммой, а взял свои комиссионные и перенаправил хозяина ко мне... Впрочем, попробую торговаться.
   Что предложить ему вместо этих огромных денег? Только знания, которые позволят ему получить еще больше. — И перо Цебеша заскрипело по бумаге, выводя на ней странные знаки. — Если он согласится получить знания в обмен на яйцо, это его спасет. Мне нужен достойный преемник, а лучше несколько, иначе весь мой уникальный опыт, все достижения... А если будет настаивать на деньгах?
   В конце концов, почему я должен ограничивать себя какими-то этическими нормами? Они, нимало не стесняясь, вырезают целые города. От каждого из них разит людским страданием и паленой человечиной. Ради спасения мира от этой напасти разве не имею я права... Так жертвуют малым ради большого... Иезуиты первыми провозгласили принцип «Цель оправдывает средства». Они провозгласили и эту самую цель. Восстановление былого величия католической церкви. Уничтожение ереси. То есть, на самом деле, сохранение в своих руках власти над душами обманутых ими миллионов! Власть как таковая, власть в чистом виде, власть только для них, обоснованная лишь лицемерным стремлением к всеобщему благу и извращенными, приспособленными для своего удобства, толкованиями Писания. Вот и вся их великая цель. И ради этой великой цели они готовы бросить под нож миллионы ни в чем не повинных людей и сотни лучших умов человечества. Ради этой никчемной власти, ради только самих себя они готовы запрещать любую свободную мысль, запирать душу человека в темницу, более страшную, чем казематы для тела.
   Разве я не должен все это пресечь? И разве не любой ценой? Двенадцать тысяч цехинов — это сумма, на которую можно было бы год кормить тысячи голодных. Не заработав ее своим потом и кровью, не получив в подарок, разве могу я ею распоряжаться? Получить эти деньги обманом или вовсе их не платить, разве это не одно и то же? Вот только обман этот может дорого мне стоить — меня уже ищут...
   Да, я мог бы получить эти деньги от Трухзеса. Он сам мне предлагал. Но я видел его лицо. Даже если бы он и собрал эти деньги, это бы его окончательно разорило. Да он и сам говорил, что не сумеет их быстро собрать, а медлить было уже нельзя... Интересно, улизнул ли он от инквизиции?
   И я должен был бы, обобрав до нитки своих друзей и союзников, выложить все эти деньги какому-то недоумку, который наверняка даже не понимает, что именно он продает? После чего этот Адам ударится в кутежи, все разболтает...»
 
   Когда в комнате Цебеша зазвонил колокольчик, Ольга дожевывала последний кусочек омлета. Еще через минуту в дверь тихонько втиснулся Питер. У него было кислое выражение лица.
   — Ваш дядя запечатал письмо.
   — Но тот, кому он пишет, наверняка об этом не знает, не так ли? — Ольга, выхватив письмо, сорвала печать и пробежалась глазами по строкам.
   — Два талера.
   — На... Хотя оно того не стоит. Какой-то бред. Каббалистика.
   В письме было всего несколько нормальных слов. Все остальное — странные символы, некоторые из которых смутно напоминали Ольге химические формулы или астрологические знаки.
   — Куда он велел тебе его отнести?
   — Тут адрес. Это рядом. Четверть часа ходьбы. Да я бегом...
   — Подожди. Я хочу увидеть это место и человека, которому ты отдашь письмо. Они явно сговариваются о чем-то, и мне надо знать...
   — Два талера... И я буду идти медленно, так чтобы вы не отстали и смогли все-все увидеть.
   — Договорились, — вздохнула Ольга и положила в протянутую руку Питера еще две серебряные монеты.
   Идти оказалось и правда недолго. Когда Питер скрылся за дверью небольшого домика в одном из бедных кварталов города, Ольга остановилась и стала прогуливаться по улице, разглядывая дом.
   В одном из окон она увидела профиль худощавого молодого человека, говорящего с кем-то. Этот кто-то был небольшого роста, со светлыми волосами.
   «Так и есть, — подумала Ольга. — Это белобрысая голова Питера. Значит, вот кому он передал письмо Цебеша... Интересно, что общего у этого голодного студента с горящим от возбуждения взором с моим „дядей“?
   Письмо пришло в трактир. То есть они с Цебешем заранее условились... Он наверняка алхимик или еще какой-нибудь оккультист, иначе не понял бы ничего из письма.
   Неужели яйцо?.. Он привез Цебешу яйцо, и теперь... Или это один из сообщников, которые будут помогать ему в ритуале?»
   Тем временем Питер уже выскочил из двери и вприпрыжку побежал по улице, даже не оглянувшись на Ольгу.
   — Ну что? — Она догнала его и схватила под руку.
   — А?.. — Мальчик вздрогнул. — Все в порядке. Он написал ответ и заплатил мне за доставку... Что печать сломана, даже не заметил.
   — Давай письмо. Мне нужно знать, о чем они договорились.
   — Он запечатал свиток. Ваш-то дядя точно заметит, если вы вскроете.
   — Не заметит.
   — Если заметит, он голову мне оторвет!
   — Не оторвет. Он... добрый. А ты получишь два талера. Итого у тебя будет шесть. И еще мелочь, которую они тебе платили. Ты только представь себе, что на эти деньги сможешь купить.
   — Четыре. И пусть тогда пан отрывает мне голову.
   — Три. В этом письме, скорее всего, тоже какие-то каракули. Но мне нужно убедиться... Или неси его так.
   — Ладно, — сдался Питер, — три.
   В одном из переулков, по дороге в трактир, монеты перекочевали ему в ладонь, и Ольга вскрыла письмо.
   — Так и есть. Каракули... Малая Кожевенная, это где?
   — Да мы по ней шли. Вон, — показал он рукой. — Значит, какая-то польза есть?.. Зачем вы следите за ним? Думаете, он любовницу тут завел?
   — Нет. Думаю, он спутался с дурной компанией, — нашлась Ольга. — Я хочу его оградить, но дядя очень упрям. Он совсем не советуется со мной. Не говори ему, что это я вскрывала письма. Ни за что не говори... Если вдруг он обнаружит, скажи, что сам вскрыл, просто из любопытства.
   — Если он обнаружит и побьет меня, с вас еще два талера, пани Мария.
   Ольга пыталась обдумать то, что ей удалось прочитать: «Значит, Малая Кожевенная. Завтра в полдень. Интересно, что могли означать эти цифры: двенадцать тысяч и лев. Это цена? Или вес товара в граммах? Надо будет за ним проследить. Если я буду просто сидеть сложа руки, то как смогу помешать ему? Не дожидаться же мне, пока он вырастит своего василиска... Господи, где же Ахмет? Неужели он меня совсем потерял? Неужели никаких следов не осталось?»
 
   — А вот и трактир. Отдохнем, перекусим и через час двинем дальше. — Уно натянул поводья. Телега остановилась у самых дверей.
   — Стойте! Стойте, именем Господа нашего! — Зеленые кокарды на широкополых шляпах. — Полиция Христа! Не прикасаться к оружию. Сойти с телеги и отвечать на наши вопросы. — Всадники, выскочившие неожиданно из узкой улочки и окружившие телегу, имели вооружение конных аркебузиров: легкие пищали, шпаги и кирасы.
   — Не трогайте оружие, ребятки, и сидите спокойно, — ровным голосом, по-немецки сказал Уно. — Что вам угодно, господа, и кто из вас главный?
   — Лейтенант полиции Христа, Ульбрехт Бибер, — представился один из аркебузиров. — Имею предписание осматривать всех подозрительных на этой дороге. Предъявите свои документы.
   — Документы?.. Вот. — Уно достал откуда-то из-за пазухи пакет и протянул его лейтенанту.
   — Хорошо. Слезьте все-таки с телеги.
   — И не подумаю, — улыбнулся Уно, — я имперский офицер, нахожусь при исполнении и не собираюсь делать вещи, противные моему достоинству. Вы вправе потребовать документы, удостоверяющие наши личности. Но подвергать нас обыску или аресту не смеете. Нападение на людей, действующих от имени императора, а значит, и на самого императора вряд ли входит в вашу компетенцию, мой друг.
   — Вы и есть лейтенант Умберто Пертичи? — осведомился Ульбрехт, бегло осмотрев документы.
   — Он самый, — кивнул Уно. — А это Антонио Дураццо и Марио Тэцини, мои помощники. Мы второй год служим в императорской армии, а до этого выполняли весьма важные поручения для многих высокопоставленных особ... Надеюсь, мы можем ехать?
   — Почему вы находитесь вне места дислокации вашего полка? Дезертиры?
   — Еще одно слово, лейтенант, и я буду вынужден вызвать вас на поединок! — вскинулся Уно. — Вполне уместно потребовать с нас объяснений, но весьма оскорбительно подозревать нас в дезертирстве. Пока существует наш полк и пока император платит нам жалованье, мы будем честно служить и никому не позволим...
   — Ладно, ладно... Так почему же вы сейчас не там, где ваш полк?
   — Отправлены со специальным поручением.
   — Сопроводительные бумаги есть?
   — Это специальное, секретное поручение, — медленно и внятно, словно глухому, повторил Уно. — Идет война, если вы вдруг, сударь, не знаете. Мы по поручению полковника отправлены в Линц и, если понадобится, далее, для совершения ряда действий, о которых я не собираюсь ставить в известность каждого встречного... Что вас настораживает, я не пойму? Вы всех проезжих так проверяете или только к нам решили придраться? Кажется, полиция Христа ловит еретиков? Так мы не протестанты, уж будьте спокойны.
   — Вы все итальянцы?
   — А разве не видно? — Уно широко и доброжелательно улыбнулся и перешел на итальянский. — Вы понимаете по-нашему, сеньор? Уберите своих солдат с дороги, нам пора ехать.
   — Что нам сделать, Умберто, чтобы нас отпустили? Мне уже надоело любоваться на этих аркебузиров, — по-итальянски произнес Ду.
   — Прекратите переговариваться! Раз вы задержаны в Германии, извольте говорить на немецком языке! — вспылил лейтенант.
   — А? Я не специально, сеньор. Мы всегда между собой на итальянском говорим, — перешел Ду на немецкий. — Я просто хотел сказать, — он косо глянул на Тэрцо, — не только вам этот парень кажется слишком черным. Но если вы решили, что он турок, то... Понимаете, его матушка — коренная неаполитанка и...
   — Ты хотел сказать, что моя матушка согрешила с турком?! — по-немецки заорал Тэрцо, хватая Ду за ворот и изливая на его голову поток немецко-испано-итальянских ругательств.
   — Да я выгородить тебя пытаюсь, с твоим носом! — по-итальянски взвыл Ду, уворачиваясь от кулака Тэрцо и лупя его самого локтем в плечо.
   Однако Тэрцо это не остановило. Он, схватив за ногу, сбросил Ду с телеги и прыгнул на него сверху с криком:
   — Вот я сейчас тебе самому нос поправлю! — на что Ду незамедлительно ответил витиеватыми ругательствами и пинками.
   — Прекратить! — возмущенно завопил лейтенант полиции Христа.
   — Нет, ты мне ответишь за нос, каналья!
   — А ты мне за нос и за мамочку, сын собаки!
   — Попробуй только коснуться моего носа, и я размозжу тебе череп, засранец...
   На вопли и драку уже собралась поглазеть изрядная толпа, начавшая даже теснить аркебузиров. Да и сами они смотрели теперь на троицу задержанных не как на потенциальных еретиков, а как на сумасшедших итальянцев, ни с того ни с сего устроивших у них перед носом скандал.
   — Прекратить, я вам говорю!.. Умберто, что вы смотрите, они же поубивают друг друга! — И лейтенант инквизиции, спрыгнув с коня, бросился их разнимать.
   — Синьор лейтенант! Дайте им выпустить пар, они же... А ведь я говорил! — Лейтенант уже полетел на землю, получив удар в живот от Тэрцо, которого он пытался ухватить за руки.
   — О мама миа! — Уно соскочил с телеги и бросился на помощь Ульбрехту. — Антонио, Марио! Баста, синьоре! — И когда Ду еще раз уронил на землю подвернувшегося под руку лейтенанта, Уно саданул его кулаком в нос. Затем он, ловко подловив Тэрцо за руку, опрокинул его в грязь. — Все. Баста! Еще одна драка сегодня, и я по приезде в полк отправлю вас на гауптвахту! — прорычал он по-немецки.
   Ду, утирая кровь из разбитого носа, а Тэрцо, прихрамывая, отступили к телеге. Уно склонился над лейтенантом Ульбрехтом, помогая ему подняться.
   — Вот видите, сударь. И так почти каждый день. Тэрцо очень любит свою мамочку и... Он же не виноват, что у него такой нос, как у какого-то араба... А я говорил вам: не вмешивайтесь. Ду давно его задирает. Вот ведь незадача. Представьте, с какими ослами приходится работать.