Страница:
— Частью его.
Ланге глубоко поразили и уязвили ее слова. Разве она не говорила, что отдала ему все?
— Всего лишь частью? — ревниво спросил он. — Значит ли это, что ты владеешь целым, в отличие от меня?
— Никто не владеет целым. Целое — это весь мир. Мне дано больше, чем тебе, потому что я потомок ламаджи, а ты — нет.
Приподнявшись на подушках (он лежал на кровати в охотничьем домике), Ланге погрузил руку в шелковый поток ее густых волос.
— Почему ты не хочешь рассказать мне о ламаджи?
— Потому что одно ведет за собой другое.
Зоя мягко отстранила его руку, поднялась, присела перед очагом и начала разводить огонь.
— Я очень устала сегодня, — пожаловалась она. — И ты устал. Я сделаю бодрящий чай. Такого ты не пробовал.
— Я многого не пробовал, пока не встретился с тобой, — заметил Ланге, вставая. — Но я могу не только получать, но и дарить.
Она обернулась. Огонек радостного предвкушения засветился в ее глазах.
— Ты хочешь подарить мне что-то?
— Отвернись, — сказал он, и Зоя с готовностью подчинилась. — Теперь смотри!
На его ладони лежала раскрытая коробочка, и в ней сверкало тремя бриллиантами золотое кольцо.
— О, Александр… — только и смогла вымолвить Зоя.
Очарованная и счастливая, она надела кольцо на палец.
— Тебе нравится? — улыбнулся Ланге.
— Нравится ли мне?! О, любимый мой… Как жаль, что бедной девушке нечего подарить тебе в ответ!
— Твои подарки гораздо ценнее, — произнес он, целуя ее.
— Нет, нет… Я говорила о какой-то вещице, которая осталась бы у тебя, как залог нашей помолвки…
— Помолвки?
— Да, конечно… Я знаю, что это значит, когда мужчина дарит девушке кольцо… Ты просишь меня стать твоей женой, и я… Я согласна…
Безмерно удивленный, Ланге смотрел на Зою, точно не понимая смысла ее слов. Он и в самом деле не понимал, как ей могла прийти в голову подобная нелепая мысль. Лишь постепенно он осознал, что эта мысль действительно была высказана, и не в шутку, а совершенно серьезно. Отступив на шаг, он громко расхохотался.
Растерянная девушка не сводила с него глаз.
— Почему ты смеешься?
— Почему? Ха-ха-ха-ха-ха… Потому что… Ха-ха! Послушай девочка, что с тобой? Я бы решил, что ты начиталась бульварных романов, но пристрастие к чтению — вряд ли свойственный тебе порок…
— Александр…
— Что «Александр»? Нет, как ты могла даже подумать, что граф Александр Ланге способен жениться на дочери своего лесничего? Помилуй! Аристократы не женятся на дочерях своих слуг. Люди с университетским образованием не женятся на девушках, не закончивших и церковно-приходской школы… Дитя леса! Да что бы я делал с тобой в обществе, милая?! Графиня Ланге, ха-ха-ха…
Зоя медленно опустилась на скамью возле окна. За плывущей завесой слез она видела размытую фигуру Ланге, и эта фигура вдруг представилась ей невероятно далекой и чуждой. Полубог из высшего мира милостиво снизошел до нее, а она вознамерилась с ним сравняться… И этим не сумела даже прогневить его. Только рассмешила.
Но она знала, что все было не так. Она сама никогда не осмелилась бы и намекнуть ему, он никогда не узнал бы о ее потаенной, сокровенной мечте. Но он подарил ей кольцо, мечта соприкоснулась с реальностью… И Зоя раскрылась ему навстречу. Она жестоко ошиблась.
В свою очередь Ланге уже жалел о том, что не сдержался, обо всем, что он ей говорил. То же самое можно было выразить и тактичнее. В конце концов, в чем виновата эта безгранично наивная девушка, кроме самой наивности?
Он сел рядом с ней.
— Прости меня, Зоя. Я не должен был… Это просто… От неожиданности. Пойми, я не мог предугадать, что ты так воспримешь мой подарок! Я всего лишь хотел тебя порадовать. Ну… Не плачь. Носи это колечко, и пусть все между нами остается по-прежнему. Чтобы любить друг друга, не обязательно быть мужем и женой. Очень многие люди обходятся без этого, и не потому, что кто-то ниже, а кто-то выше. Ну, успокойся. У тебя будет еще много подарков, много красивых вещей. А хочешь, поедем в Санкт-Петербург? У меня там большой дом. Ты увидишь столицу…
Зоя оттолкнула его и встала. Грозные молнии блеснули в глубине ее темных глаз.
— Граф Александр Ланге! Отвечать тебе — зачем? Для тебя ничего особенного не случилось. Но я отвечу, и это будет моим последним уроком. Я любила тебя… Теперь я знаю, кто ты есть. Я могла бы убить тебя, вышвырнуть из пространства и времени, и ты это знаешь. Но ты не отделаешься так легко. Нет, ты будешь страдать, граф Ланге. Мы не увидимся больше, но в минуты, когда будут рушиться стены дворцов твоей гордыни, ты вспомнишь бедную девушку, дитя леса, ты вспомнишь ее слезы. Прощай.
Она сорвала кольцо с пальца и бросила к ногам Ланге. Он с ужасом увидел, как вслед за кольцом метнулось с ее руки голубое пламя. Он смотрел на кольцо и не мог оторваться от сверкающего бриллиантового треугольника на полу… А когда он поднял взгляд, Зои уже не было в доме.
16.
17.
18.
Ланге глубоко поразили и уязвили ее слова. Разве она не говорила, что отдала ему все?
— Всего лишь частью? — ревниво спросил он. — Значит ли это, что ты владеешь целым, в отличие от меня?
— Никто не владеет целым. Целое — это весь мир. Мне дано больше, чем тебе, потому что я потомок ламаджи, а ты — нет.
Приподнявшись на подушках (он лежал на кровати в охотничьем домике), Ланге погрузил руку в шелковый поток ее густых волос.
— Почему ты не хочешь рассказать мне о ламаджи?
— Потому что одно ведет за собой другое.
Зоя мягко отстранила его руку, поднялась, присела перед очагом и начала разводить огонь.
— Я очень устала сегодня, — пожаловалась она. — И ты устал. Я сделаю бодрящий чай. Такого ты не пробовал.
— Я многого не пробовал, пока не встретился с тобой, — заметил Ланге, вставая. — Но я могу не только получать, но и дарить.
Она обернулась. Огонек радостного предвкушения засветился в ее глазах.
— Ты хочешь подарить мне что-то?
— Отвернись, — сказал он, и Зоя с готовностью подчинилась. — Теперь смотри!
На его ладони лежала раскрытая коробочка, и в ней сверкало тремя бриллиантами золотое кольцо.
— О, Александр… — только и смогла вымолвить Зоя.
Очарованная и счастливая, она надела кольцо на палец.
— Тебе нравится? — улыбнулся Ланге.
— Нравится ли мне?! О, любимый мой… Как жаль, что бедной девушке нечего подарить тебе в ответ!
— Твои подарки гораздо ценнее, — произнес он, целуя ее.
— Нет, нет… Я говорила о какой-то вещице, которая осталась бы у тебя, как залог нашей помолвки…
— Помолвки?
— Да, конечно… Я знаю, что это значит, когда мужчина дарит девушке кольцо… Ты просишь меня стать твоей женой, и я… Я согласна…
Безмерно удивленный, Ланге смотрел на Зою, точно не понимая смысла ее слов. Он и в самом деле не понимал, как ей могла прийти в голову подобная нелепая мысль. Лишь постепенно он осознал, что эта мысль действительно была высказана, и не в шутку, а совершенно серьезно. Отступив на шаг, он громко расхохотался.
Растерянная девушка не сводила с него глаз.
— Почему ты смеешься?
— Почему? Ха-ха-ха-ха-ха… Потому что… Ха-ха! Послушай девочка, что с тобой? Я бы решил, что ты начиталась бульварных романов, но пристрастие к чтению — вряд ли свойственный тебе порок…
— Александр…
— Что «Александр»? Нет, как ты могла даже подумать, что граф Александр Ланге способен жениться на дочери своего лесничего? Помилуй! Аристократы не женятся на дочерях своих слуг. Люди с университетским образованием не женятся на девушках, не закончивших и церковно-приходской школы… Дитя леса! Да что бы я делал с тобой в обществе, милая?! Графиня Ланге, ха-ха-ха…
Зоя медленно опустилась на скамью возле окна. За плывущей завесой слез она видела размытую фигуру Ланге, и эта фигура вдруг представилась ей невероятно далекой и чуждой. Полубог из высшего мира милостиво снизошел до нее, а она вознамерилась с ним сравняться… И этим не сумела даже прогневить его. Только рассмешила.
Но она знала, что все было не так. Она сама никогда не осмелилась бы и намекнуть ему, он никогда не узнал бы о ее потаенной, сокровенной мечте. Но он подарил ей кольцо, мечта соприкоснулась с реальностью… И Зоя раскрылась ему навстречу. Она жестоко ошиблась.
В свою очередь Ланге уже жалел о том, что не сдержался, обо всем, что он ей говорил. То же самое можно было выразить и тактичнее. В конце концов, в чем виновата эта безгранично наивная девушка, кроме самой наивности?
Он сел рядом с ней.
— Прости меня, Зоя. Я не должен был… Это просто… От неожиданности. Пойми, я не мог предугадать, что ты так воспримешь мой подарок! Я всего лишь хотел тебя порадовать. Ну… Не плачь. Носи это колечко, и пусть все между нами остается по-прежнему. Чтобы любить друг друга, не обязательно быть мужем и женой. Очень многие люди обходятся без этого, и не потому, что кто-то ниже, а кто-то выше. Ну, успокойся. У тебя будет еще много подарков, много красивых вещей. А хочешь, поедем в Санкт-Петербург? У меня там большой дом. Ты увидишь столицу…
Зоя оттолкнула его и встала. Грозные молнии блеснули в глубине ее темных глаз.
— Граф Александр Ланге! Отвечать тебе — зачем? Для тебя ничего особенного не случилось. Но я отвечу, и это будет моим последним уроком. Я любила тебя… Теперь я знаю, кто ты есть. Я могла бы убить тебя, вышвырнуть из пространства и времени, и ты это знаешь. Но ты не отделаешься так легко. Нет, ты будешь страдать, граф Ланге. Мы не увидимся больше, но в минуты, когда будут рушиться стены дворцов твоей гордыни, ты вспомнишь бедную девушку, дитя леса, ты вспомнишь ее слезы. Прощай.
Она сорвала кольцо с пальца и бросила к ногам Ланге. Он с ужасом увидел, как вслед за кольцом метнулось с ее руки голубое пламя. Он смотрел на кольцо и не мог оторваться от сверкающего бриллиантового треугольника на полу… А когда он поднял взгляд, Зои уже не было в доме.
16.
Поздно вечером, в одиночестве, в своей богатейшей библиотеке, граф Александр Ланге пил коньяк. Его брат и Аркадий Горский уехали в Нимандштайн; Ланге остался, ссылаясь на плохое самочувствие.
В Нимандштайне между Кординым и его сестрой воцарился мир. Кордину понадобилось всего несколько дней, чтобы прийти в себя и успокоиться после того, как Ланге сообщил ему ошеломляющую новость о Елене. Казалось, он смирился. Более того, он как будто нашел общий язык с отцом Павлом, они стали если не приятелями, то частыми собеседниками. Графа Ланге радовало такое развитие событий, но сейчас, конечно, он думал не об этом. Он не мог думать ни о каких других событиях, кроме произошедших утром в охотничьем домике.
В дверь негромко постучали. Ланге пьяно откликнулся, и в библиотеку шагнул камердинер.
— Ваше сиятельство… Здесь лесничий, Иван Савельевич… Он просит его принять.
Граф Ланге молча воззрился на камердинера. Отец Зои здесь… Зачем? Он колебался, а камердинер истолковал его молчание по-своему и добавил.
— Я сказал ему, что вы нездоровы, ваше сиятельство, но он настаивает на встрече с вами. Говорит, что-то очень важное…
— Вот черт! Что у него может быть важного, лес горит? Ну хорошо, проси…
Иван Савельевич вошел в библиотеку робко, бочком, он не привык бывать в господском доме.
— Что случилось? — осведомился Ланге весьма нелюбезно.
— Ваше сиятельство… Тысяча извинений…
— Девятьсот девяносто девять оставьте себе, но чтобы я принял последнее, ваше дело должно быть действительно очень важным. Мне не до вас, друг мой.
— Еще раз простите, ваше сиятельство… Осмелюсь ли я спросить вас…
— Ну, ну! Смелее. Не отнимайте время.
Набравшись храбрости, Иван Савельевич выпалил.
— Вы видели сегодня мою дочь?
В ответ Ланге сделал неопределенный жест.
— Видел, не видел… Я что, должен перед вами отчитываться?
— Она пропала, ваше сиятельство.
— Как это пропала? — Ланге отставил бутылку и стакан. — Куда пропала?
Лесничий вынул из кармана серую бумажку, сложенную квадратиком.
— Оставила вот эту записку.
— Ах, она еще и писать умеет? Похвально… Дайте сюда.
Выхватив записку из пальцев Ивана Савельевича, Ланге развернул ее и вслух прочел карандашные строки, нацарапанные трогательным, крупным детским почерком.
— «Отец, не ищи меня. Найти меня нельзя. Я нигде. Прости. Зоя», — он осоловело уставился на бумагу. — Что это за бред?
— Я везде искал, ваше сиятельство. И в охотничьем домике… И в беседке у истоков ручья… И на озере… И в других ее любимых местах… Ее нигде нет.
— Гм… Вот так история… Но чего же вы от меня хотите? Я ее не прячу.
— Ваше сиятельство, я осмелился подумать… Если вы виделись, и может быть, поссорились… Она могла…
— Что могла? Ну, договаривайте! Наложить на себя руки, да? Вы обвиняете меня в том, что я довел вашу дочь до самоубийства?
— Ваше сиятельство! Я бы никогда…
Ланге остановил его движением руки.
— Помолчите, — поморщился он. — А этот ее урод… Карлик?
— Он тоже исчез.
— Вот видите… Не могли же они оба покончить с собой, обидевшись на графа Ланге!
Иван Савельевич, которому это соображение показалось убедительным, вздохнул с облегчением.
— Но где же они тогда?
— Не знаю, друг мой, не знаю…. Да, мы виделись утром, в охотничьем домике. Но никаких ссор не было… Она была весела, приветлива…
Он погрузился в глубокую задумчивость. Иван Савельевич, стоявший у стены, боялся и дышать.
А Ланге все смотрел на записку. «Найти меня нельзя, я нигде…». Это могло означать «я мертва». Но могло означать и другое… «Ты будешь страдать, граф Ланге». Что она хотела этим сказать? Имела ли она в виду — страдать от угрызений совести, вызванных ее самоубийством? Тогда сейчас, возможно, она на дне озера, с камнем на шее… А карлик? Трудно поверить, что он ничего не знает, хранитель сокровищницы Лейе. Он прячется, и он будет мстить…
Но она сказала еще — «когда будут рушиться стены дворцов твоей гордыни». Неплохая фраза для дочки лесничего! Что скрывалось за этой странной угрозой? Зоя, как и Ланге теперь, могла видеть будущее, могла вмешиваться в будущее — но отдаленное, а не ближайшее. Ланге просто не доживет до тех времен, в которых она могла бы увидеть крушение его гордыни, даже если он умрет дряхлым стариком. Или… «Мне дано больше, чем тебе». Насколько больше?
Ничего не понятно… Кроме одного: Ланге совершил роковую ошибку, быть может, самую страшную ошибку в жизни. Зоя опасна для него, живая или мертвая, и Лейе опасен. Их необходимо найти, а что дальше — будет видно…
Сокровищница! Они могут быть там, по крайней мере карлик, если девушки уже нет в живых. Ланге побывал в сокровищнице один-единственный раз, но… Это к западу от охотничьего домика, все время на запад. Только вот… Идти туда одному, ночью? А если взять с собой людей, и они обнаружат сокровищницу… Ну, и что тогда? Разве он дал обязательство охранять эту тайну или ее раскрытие чем-то угрожает ему?
Ланге залпом выпил полный бокал коньяка.
— Проклятая ведьма, — прошипел он.
— Ваше сиятельство?
Он вскинул голову. Иван Савельевич… Ланге совсем забыл о нем.
— Я не расслышал, что вы сказали, ваше сиятельство.
— Ничего… Теперь я догадываюсь… Да нет, знаю, что произошло… Матвей! — заорал он в открытую дверь.
На его зов тотчас явился камердинер.
— Поднять всех на ноги… Немедленно, всех! Зоя, дочь Ивана Савельевича, пропала. Мы отправляемся на поиски. Зажгите электрический свет вокруг дома. Протяните провода к лесу, насколько их хватит. Готовьте факелы, седлайте лошадей. Отрядите людей к озеру с баграми и сетями…
— Ваше сиятельство, озеро слишком велико и глубоко. Мы не сможем…
— Делайте, что можете! Не скрою, у меня мало надежды найти девушку живой… Ищите карлика! Уверен, это он расправился с ней! Когда найдете… Заковать его в цепи, бросить в подвал! При малейшем сопротивлении… Не церемониться!
Камердинер осклабился. Горбатый уродец не вызывал симпатий ни у кого. А попытки к сопротивлению можно широко толковать…
— Будет исполнено, ваше сиятельство.
— Так что ж ты стоишь? Исполнять!
В считанные минуты огромный дом засиял всеми огнями, наполнился криками и топотом множества людей. Граф Ланге сам возглавил один из поисковых отрядов. С ружьями и факелами, на лучших лошадях его отряд продвигался к охотничьему домику, чтобы устремиться оттуда дальше на запад. Ивану Савельевичу Ланге поручил вести другой отряд к озеру. Остальные, разделившись на группы по три-четыре человека, рыскали в лесу.
Ланге нещадно пришпоривал свою лошадь. Один за другим его люди отставали — чья-то лошадь застряла в зарослях, чья-то провалилась в болото. Факелы помогали плохо — за пределами небольших освещенных кругов сгущалась чернильно-беспросветная тьма.
В пылу безумной скачки Ланге вдруг обнаружил, что с ним никого нет. Ни справа, ни слева, ни позади он не видел ни единого факела, не слышал и голосов. А впереди, в кромешном мраке, злобно зарычал какой-то зверь…
Лошадь вздыбилась. Ланге с трудом укротил ее, наугад выстрелил в темноту с одной руки, спешился. Размахивая факелом, он зашагал туда, где услышал рычание. Если зверь не ранен и не убит, все равно: вряд ли дикое животное осмелится броситься на человека с факелом.
Рык больше не повторялся, но Ланге не стал возвращаться к лошади. Нужно идти к сокровищнице, хоть бы и одному… И дальше, без дороги, среди кустарников и подлесков можно было пробираться только пешком.
Ветви наотмашь хлестали его по лицу. Несколько раз он спотыкался и падал, однажды чуть не уронил факел в воду крошечного, затянутого ряской озерца. Когда он поднимался в очередной раз, ему послышался тихий женский смех в темноте…
— Зоя! — крикнул он что было сил.
Лес ответил молчанием, только шелестели на ветру листья да перекликались ночные птицы. Ланге выстрелил в воздух.
Это бессмысленно, подумал он. Ему не найти сокровищницы в ночной тьме, и днем не найти, никогда. А если бы нашел, не смог бы туда проникнуть. Но если бы и смог…
— Это бессмысленно, — вслух повторил он.
Повернувшись, он побрел обратно. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он заблудился — эта истина легко преодолела заслоны опьянения и возбуждения. Он весь исцарапался, угодив в колючие заросли и продираясь сквозь них, его лицо и руки были в крови, однажды изорвана. Факел едва светил, готовый вот-вот погаснуть. Но самое худшее, он снова слышал негромкий издевательский смех, и не мог ответить себе: реальность это или галлюцинация?
Лишь через час он случайно наткнулся на одну из поисковых групп, которая и вывела его к дому.
Люди возвращались ни с чем; вернулся в дом и лесничий.
— Что? — хрипло спросил его Ланге.
— Поиски на озере продолжаются, ваше сиятельство. Но…
— Понятно. А у холма?
— У какого холма?
— К западу от охотничьего домика. Холм с каменистой осыпью на восточном склоне.
— Ваше сиятельство, там нет такого холма. Никакого нет. В той стороне сплошной лес до самой деревни, а за ней…
— В деревню людей послали? Может быть, кто-то что-то видел, слышал…
— Я послал туда людей, ваше сиятельство. Они еще не вернулись. С вашего позволения, я продолжу поиски. Я только хотел сказать вам, как я бесконечно благодарен…
Ланге раздраженно махнул рукой.
— Идите.
— Ваше сиятельство…
— Что еще?
— Вы действительно думаете, что карлик…
— Да, я так думаю.
— Он был предан ей, как собака.
— Это он вам сказал?
— Но…
— И собака может сбеситься. Идите же!
Когда лесничий покинул дом, Ланге возвратился в библиотеку и жадно глотнул коньяка прямо из бутылки. Держа ее в руке, он свалился в кресло. Бессмысленно, повторял он, бессмысленно. Их никогда не найдут.
Еще несколько глотков частично вернули ему утраченное душевное равновесие. Не найдут, думал он, ну и что же… Почему он, граф Ланге, должен бояться какой-то полуграмотной девчонки и полоумного урода? Потому что она угрожала ему? Чепуха, она просто вспылила. Не все угрозы непременно приводятся в исполнение. Но если все-таки она или карлик… Или оба… Да пусть попробуют! У Ланге есть что им противопоставить…
С бутылкой в руке, он уснул в кресле.
После этой ночи поиски продолжались, все более вяло, еще около недели. Об исчезновении Зои сообщили в полицию. Вместе с приметами девушки было указано, что ее может сопровождать карлик. Ланге сомневался, что полиция станет заниматься этим делом всерьез, хотя за сведения о Зое он назначил награду — уж очень безнадежным оно выглядело, никаких следов.
Жизнь в имении Ланге входила в прежнюю колею.
В Нимандштайне между Кординым и его сестрой воцарился мир. Кордину понадобилось всего несколько дней, чтобы прийти в себя и успокоиться после того, как Ланге сообщил ему ошеломляющую новость о Елене. Казалось, он смирился. Более того, он как будто нашел общий язык с отцом Павлом, они стали если не приятелями, то частыми собеседниками. Графа Ланге радовало такое развитие событий, но сейчас, конечно, он думал не об этом. Он не мог думать ни о каких других событиях, кроме произошедших утром в охотничьем домике.
В дверь негромко постучали. Ланге пьяно откликнулся, и в библиотеку шагнул камердинер.
— Ваше сиятельство… Здесь лесничий, Иван Савельевич… Он просит его принять.
Граф Ланге молча воззрился на камердинера. Отец Зои здесь… Зачем? Он колебался, а камердинер истолковал его молчание по-своему и добавил.
— Я сказал ему, что вы нездоровы, ваше сиятельство, но он настаивает на встрече с вами. Говорит, что-то очень важное…
— Вот черт! Что у него может быть важного, лес горит? Ну хорошо, проси…
Иван Савельевич вошел в библиотеку робко, бочком, он не привык бывать в господском доме.
— Что случилось? — осведомился Ланге весьма нелюбезно.
— Ваше сиятельство… Тысяча извинений…
— Девятьсот девяносто девять оставьте себе, но чтобы я принял последнее, ваше дело должно быть действительно очень важным. Мне не до вас, друг мой.
— Еще раз простите, ваше сиятельство… Осмелюсь ли я спросить вас…
— Ну, ну! Смелее. Не отнимайте время.
Набравшись храбрости, Иван Савельевич выпалил.
— Вы видели сегодня мою дочь?
В ответ Ланге сделал неопределенный жест.
— Видел, не видел… Я что, должен перед вами отчитываться?
— Она пропала, ваше сиятельство.
— Как это пропала? — Ланге отставил бутылку и стакан. — Куда пропала?
Лесничий вынул из кармана серую бумажку, сложенную квадратиком.
— Оставила вот эту записку.
— Ах, она еще и писать умеет? Похвально… Дайте сюда.
Выхватив записку из пальцев Ивана Савельевича, Ланге развернул ее и вслух прочел карандашные строки, нацарапанные трогательным, крупным детским почерком.
— «Отец, не ищи меня. Найти меня нельзя. Я нигде. Прости. Зоя», — он осоловело уставился на бумагу. — Что это за бред?
— Я везде искал, ваше сиятельство. И в охотничьем домике… И в беседке у истоков ручья… И на озере… И в других ее любимых местах… Ее нигде нет.
— Гм… Вот так история… Но чего же вы от меня хотите? Я ее не прячу.
— Ваше сиятельство, я осмелился подумать… Если вы виделись, и может быть, поссорились… Она могла…
— Что могла? Ну, договаривайте! Наложить на себя руки, да? Вы обвиняете меня в том, что я довел вашу дочь до самоубийства?
— Ваше сиятельство! Я бы никогда…
Ланге остановил его движением руки.
— Помолчите, — поморщился он. — А этот ее урод… Карлик?
— Он тоже исчез.
— Вот видите… Не могли же они оба покончить с собой, обидевшись на графа Ланге!
Иван Савельевич, которому это соображение показалось убедительным, вздохнул с облегчением.
— Но где же они тогда?
— Не знаю, друг мой, не знаю…. Да, мы виделись утром, в охотничьем домике. Но никаких ссор не было… Она была весела, приветлива…
Он погрузился в глубокую задумчивость. Иван Савельевич, стоявший у стены, боялся и дышать.
А Ланге все смотрел на записку. «Найти меня нельзя, я нигде…». Это могло означать «я мертва». Но могло означать и другое… «Ты будешь страдать, граф Ланге». Что она хотела этим сказать? Имела ли она в виду — страдать от угрызений совести, вызванных ее самоубийством? Тогда сейчас, возможно, она на дне озера, с камнем на шее… А карлик? Трудно поверить, что он ничего не знает, хранитель сокровищницы Лейе. Он прячется, и он будет мстить…
Но она сказала еще — «когда будут рушиться стены дворцов твоей гордыни». Неплохая фраза для дочки лесничего! Что скрывалось за этой странной угрозой? Зоя, как и Ланге теперь, могла видеть будущее, могла вмешиваться в будущее — но отдаленное, а не ближайшее. Ланге просто не доживет до тех времен, в которых она могла бы увидеть крушение его гордыни, даже если он умрет дряхлым стариком. Или… «Мне дано больше, чем тебе». Насколько больше?
Ничего не понятно… Кроме одного: Ланге совершил роковую ошибку, быть может, самую страшную ошибку в жизни. Зоя опасна для него, живая или мертвая, и Лейе опасен. Их необходимо найти, а что дальше — будет видно…
Сокровищница! Они могут быть там, по крайней мере карлик, если девушки уже нет в живых. Ланге побывал в сокровищнице один-единственный раз, но… Это к западу от охотничьего домика, все время на запад. Только вот… Идти туда одному, ночью? А если взять с собой людей, и они обнаружат сокровищницу… Ну, и что тогда? Разве он дал обязательство охранять эту тайну или ее раскрытие чем-то угрожает ему?
Ланге залпом выпил полный бокал коньяка.
— Проклятая ведьма, — прошипел он.
— Ваше сиятельство?
Он вскинул голову. Иван Савельевич… Ланге совсем забыл о нем.
— Я не расслышал, что вы сказали, ваше сиятельство.
— Ничего… Теперь я догадываюсь… Да нет, знаю, что произошло… Матвей! — заорал он в открытую дверь.
На его зов тотчас явился камердинер.
— Поднять всех на ноги… Немедленно, всех! Зоя, дочь Ивана Савельевича, пропала. Мы отправляемся на поиски. Зажгите электрический свет вокруг дома. Протяните провода к лесу, насколько их хватит. Готовьте факелы, седлайте лошадей. Отрядите людей к озеру с баграми и сетями…
— Ваше сиятельство, озеро слишком велико и глубоко. Мы не сможем…
— Делайте, что можете! Не скрою, у меня мало надежды найти девушку живой… Ищите карлика! Уверен, это он расправился с ней! Когда найдете… Заковать его в цепи, бросить в подвал! При малейшем сопротивлении… Не церемониться!
Камердинер осклабился. Горбатый уродец не вызывал симпатий ни у кого. А попытки к сопротивлению можно широко толковать…
— Будет исполнено, ваше сиятельство.
— Так что ж ты стоишь? Исполнять!
В считанные минуты огромный дом засиял всеми огнями, наполнился криками и топотом множества людей. Граф Ланге сам возглавил один из поисковых отрядов. С ружьями и факелами, на лучших лошадях его отряд продвигался к охотничьему домику, чтобы устремиться оттуда дальше на запад. Ивану Савельевичу Ланге поручил вести другой отряд к озеру. Остальные, разделившись на группы по три-четыре человека, рыскали в лесу.
Ланге нещадно пришпоривал свою лошадь. Один за другим его люди отставали — чья-то лошадь застряла в зарослях, чья-то провалилась в болото. Факелы помогали плохо — за пределами небольших освещенных кругов сгущалась чернильно-беспросветная тьма.
В пылу безумной скачки Ланге вдруг обнаружил, что с ним никого нет. Ни справа, ни слева, ни позади он не видел ни единого факела, не слышал и голосов. А впереди, в кромешном мраке, злобно зарычал какой-то зверь…
Лошадь вздыбилась. Ланге с трудом укротил ее, наугад выстрелил в темноту с одной руки, спешился. Размахивая факелом, он зашагал туда, где услышал рычание. Если зверь не ранен и не убит, все равно: вряд ли дикое животное осмелится броситься на человека с факелом.
Рык больше не повторялся, но Ланге не стал возвращаться к лошади. Нужно идти к сокровищнице, хоть бы и одному… И дальше, без дороги, среди кустарников и подлесков можно было пробираться только пешком.
Ветви наотмашь хлестали его по лицу. Несколько раз он спотыкался и падал, однажды чуть не уронил факел в воду крошечного, затянутого ряской озерца. Когда он поднимался в очередной раз, ему послышался тихий женский смех в темноте…
— Зоя! — крикнул он что было сил.
Лес ответил молчанием, только шелестели на ветру листья да перекликались ночные птицы. Ланге выстрелил в воздух.
Это бессмысленно, подумал он. Ему не найти сокровищницы в ночной тьме, и днем не найти, никогда. А если бы нашел, не смог бы туда проникнуть. Но если бы и смог…
— Это бессмысленно, — вслух повторил он.
Повернувшись, он побрел обратно. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что он заблудился — эта истина легко преодолела заслоны опьянения и возбуждения. Он весь исцарапался, угодив в колючие заросли и продираясь сквозь них, его лицо и руки были в крови, однажды изорвана. Факел едва светил, готовый вот-вот погаснуть. Но самое худшее, он снова слышал негромкий издевательский смех, и не мог ответить себе: реальность это или галлюцинация?
Лишь через час он случайно наткнулся на одну из поисковых групп, которая и вывела его к дому.
Люди возвращались ни с чем; вернулся в дом и лесничий.
— Что? — хрипло спросил его Ланге.
— Поиски на озере продолжаются, ваше сиятельство. Но…
— Понятно. А у холма?
— У какого холма?
— К западу от охотничьего домика. Холм с каменистой осыпью на восточном склоне.
— Ваше сиятельство, там нет такого холма. Никакого нет. В той стороне сплошной лес до самой деревни, а за ней…
— В деревню людей послали? Может быть, кто-то что-то видел, слышал…
— Я послал туда людей, ваше сиятельство. Они еще не вернулись. С вашего позволения, я продолжу поиски. Я только хотел сказать вам, как я бесконечно благодарен…
Ланге раздраженно махнул рукой.
— Идите.
— Ваше сиятельство…
— Что еще?
— Вы действительно думаете, что карлик…
— Да, я так думаю.
— Он был предан ей, как собака.
— Это он вам сказал?
— Но…
— И собака может сбеситься. Идите же!
Когда лесничий покинул дом, Ланге возвратился в библиотеку и жадно глотнул коньяка прямо из бутылки. Держа ее в руке, он свалился в кресло. Бессмысленно, повторял он, бессмысленно. Их никогда не найдут.
Еще несколько глотков частично вернули ему утраченное душевное равновесие. Не найдут, думал он, ну и что же… Почему он, граф Ланге, должен бояться какой-то полуграмотной девчонки и полоумного урода? Потому что она угрожала ему? Чепуха, она просто вспылила. Не все угрозы непременно приводятся в исполнение. Но если все-таки она или карлик… Или оба… Да пусть попробуют! У Ланге есть что им противопоставить…
С бутылкой в руке, он уснул в кресле.
После этой ночи поиски продолжались, все более вяло, еще около недели. Об исчезновении Зои сообщили в полицию. Вместе с приметами девушки было указано, что ее может сопровождать карлик. Ланге сомневался, что полиция станет заниматься этим делом всерьез, хотя за сведения о Зое он назначил награду — уж очень безнадежным оно выглядело, никаких следов.
Жизнь в имении Ланге входила в прежнюю колею.
17.
Владимир Андреевич Кордин стоял у окна в малой гостиной замка Нимандштайн. Была глухая ночь, в комнате горела только одна свеча, и Кордин не видел ничего, кроме своего отражения в оконном стекле. Он отвернулся от окна, достал из коробки сигару, но не закурил и швырнул сигару обратно. После этого он вновь уставился на свое отражение.
Несмотря на внешнее спокойствие, с каким он вел себя в последнее время, и показное дружелюбие к отцу Павлу, Кордин отнюдь не смирился. Он мучительно искал выход из тупика. Два дня назад он попробовал снова поговорить с сестрой, но она остановила его на таких дальних подступах к теме, что продолжать он не решился. Никто бы не смог отговорить Елену от ее намерения… Кроме одного человека — самого отца Павла. Беда была в том, что отец Павел не собирался этого делать.
С глубоким вздохом Кордин перевел взгляд на большие напольные часы, мерно стучащие с размахами тяжелого маятника, потом на огонек свечи…
Он замер, ледяные иголочки впились в его спину.
В кресле возле стола неподвижно сидела молодая темноволосая женщина. Ее огромные карие глаза пристально смотрели на Кордина. Она сидела в напряженной позе, выпрямившись, не касаясь спинки кресла. Она была очень красива, какой-то экзотической, нездешней красотой, и красота ее таила угрозу.
Кордин инстинктивно метнулся к секретеру, где в нижнем ящике лежал заряженный револьвер, предназначенный для защиты от возможных грабителей.
— Оружие вам не понадобится, — сказала ночная гостья обворожительным хрипловатым голосом. — Успокойтесь, я не причиню вам зла.
Медленно задвинув наполовину выдвинутый ящик, Кордин даже нашел в себе силы для ироничной интонации.
— Откуда вы явились, прекрасный призрак?
— Я не призрак, — невозмутимо сказала незнакомка. — Я пришла, чтобы помочь вам. Сядьте и выслушайте меня.
Повинуясь ее повелительному жесту, Кордин опустился на низкую оттоманку вблизи секретера — ему все же хотелось, чтобы револьвер оставался под рукой.
— Кто вы? — тихо спросил он.
— Совершенно неважно, кто я, — ответила она. — Важно то, что я вам нужна.
— Да? — растерянно вымолвил Кордин.
— Да. Успокойтесь же! Скоро вы все поймете. Ваше затруднение стоит в том, что ваша сестра богата, а вы — нет. Но и ей недолго остается быть богатой. Она примет постриг, все ее состояние будет передано церкви. Этот вопрос решен. Сейчас решаются только детали — какая обитель, как будет происходить ликвидация имущества и передача капиталов… Правильно?
— Да, правильно, — кивнул Кордин. — Но откуда вы все это…
— За этим стоит один человек, — прервала его незнакомка, — священник отец Павел. Это ваш враг. Его влияние на вашу сестру безгранично, и вы ничего не можете поделать. Что бы вы ни предприняли, любое ваше действие против отца Павла лишь укрепит решимость вашей сестры.
— Все это так, — сокрушенно подтвердил он. — И я не вижу, каким образом вы… Или кто-то еще мог бы мне помочь. Вы сами только что сказали…
— Выход есть. Взгляните на эту книгу.
Кордин посмотрел в ту сторону, куда указывала его странная гостья. На ломберном столике лежала толстая книга. Он подошел и взял книгу в руки, чтобы лучше разглядеть ее при тусклом свете.
Вид этой книги словно воплощал дух и достоинство минувших столетий. На кожаном переплете еще сохранились следы золотого тиснения, но прочесть название можно было только по теням рельефных букв: «Зерцало магистериума». Переплет был застегнут тремя золотыми замками. Кордин попытался отомкнуть один из них.
— Не надо, — сказала женщина.
— Почему? Нужен ключ?
— Нет, это просто застежки. Но не открывайте их. Эта книга предназначена не для вас.
— А для кого?
— Для отца Павла. Он ведь ученый, верно?
— Да.
— Тогда ему, без сомнения, будет интересно прочесть эту старинную книгу. Передайте ее отцу Павлу, но ничего не говорите о ней ни его брату, графу Ланге, ни вашей сестре. И ни в коем случае, никогда и нигде не упоминайте о том, что встречались со мной! Если вы нарушите эти условия, вы все погубите. Безвозвратно.
— Но отец Павел может и сам сказать о книге брату, или Елене, или обоим…
Тень холодной улыбки тронула губы незнакомки.
— Пусть он начнет читать при вас. А дальше — будьте спокойны. Он ничего никому не скажет.
Бросив на незнакомку тревожный взгляд, Кордин взвесил книгу в руках.
— Что эта за книга? Почему мне нельзя ее прочесть?
— Разве я сказала, что нельзя? Я просто не хотела, чтобы вы тратили время на чтение. Вам нужно очень, очень спешить.
— И что же, — недоверчиво спросил Кордин, — когда отец Павел прочтет эту книгу, он сам отговорит мою сестру от ее планов?
Незнакомка снова улыбнулась, еще холоднее.
— Отговорит или нет — этого я не знаю. Но знаю, что тогда этим планам сбыться не суждено.
Кордин положил книгу обратно на ломберный столик и подошел ближе к своей гостье.
— А откуда я знаю, что вы меня не обманываете?
Она с полнейшим безразличием передернула плечами.
— Попробуйте. Что вам терять?
— Гм… Действительно. Но как же я отдам книгу отцу Павлу? Если не упоминать о вас, как я объясню, откуда она у меня?
— Это я должна за вас придумывать? Нет уж, придумайте что-нибудь сами… Скажите, например, что нашли ее в каком-нибудь тайнике, в подвале Нимандштайна… И прежде чем прочесть и составить собственное о ней суждение, вам хочется узнать мнение ученого. Разве это не естественно?
— Пожалуй, не слишком. Но я придумаю более убедительное объяснение.
— Придумайте. Ведь это ваша профессия — убеждать людей?
Устремив на незнакомку жесткий взгляд, Кордин процедил.
— Вам слишком многое обо мне известно.
— Мне известно все, — сказала она.
— Вот как?
— Да. Но мне пора уходить. Нам с вами больше не о чем разговаривать. Вы поняли, что нужно делать. Теперь все зависит от вас. Прощайте. Не провожайте меня, я знаю дорогу.
Она встала и направилась к двери.
— Подождите, — окликнул ее Кордин.
— Что? — бросила она не останавливаясь, с полуоборота через плечо.
— Почему вы мне помогаете?
Она только усмехнулась. Массивная дверь закрылась за ней.
Несмотря на внешнее спокойствие, с каким он вел себя в последнее время, и показное дружелюбие к отцу Павлу, Кордин отнюдь не смирился. Он мучительно искал выход из тупика. Два дня назад он попробовал снова поговорить с сестрой, но она остановила его на таких дальних подступах к теме, что продолжать он не решился. Никто бы не смог отговорить Елену от ее намерения… Кроме одного человека — самого отца Павла. Беда была в том, что отец Павел не собирался этого делать.
С глубоким вздохом Кордин перевел взгляд на большие напольные часы, мерно стучащие с размахами тяжелого маятника, потом на огонек свечи…
Он замер, ледяные иголочки впились в его спину.
В кресле возле стола неподвижно сидела молодая темноволосая женщина. Ее огромные карие глаза пристально смотрели на Кордина. Она сидела в напряженной позе, выпрямившись, не касаясь спинки кресла. Она была очень красива, какой-то экзотической, нездешней красотой, и красота ее таила угрозу.
Кордин инстинктивно метнулся к секретеру, где в нижнем ящике лежал заряженный револьвер, предназначенный для защиты от возможных грабителей.
— Оружие вам не понадобится, — сказала ночная гостья обворожительным хрипловатым голосом. — Успокойтесь, я не причиню вам зла.
Медленно задвинув наполовину выдвинутый ящик, Кордин даже нашел в себе силы для ироничной интонации.
— Откуда вы явились, прекрасный призрак?
— Я не призрак, — невозмутимо сказала незнакомка. — Я пришла, чтобы помочь вам. Сядьте и выслушайте меня.
Повинуясь ее повелительному жесту, Кордин опустился на низкую оттоманку вблизи секретера — ему все же хотелось, чтобы револьвер оставался под рукой.
— Кто вы? — тихо спросил он.
— Совершенно неважно, кто я, — ответила она. — Важно то, что я вам нужна.
— Да? — растерянно вымолвил Кордин.
— Да. Успокойтесь же! Скоро вы все поймете. Ваше затруднение стоит в том, что ваша сестра богата, а вы — нет. Но и ей недолго остается быть богатой. Она примет постриг, все ее состояние будет передано церкви. Этот вопрос решен. Сейчас решаются только детали — какая обитель, как будет происходить ликвидация имущества и передача капиталов… Правильно?
— Да, правильно, — кивнул Кордин. — Но откуда вы все это…
— За этим стоит один человек, — прервала его незнакомка, — священник отец Павел. Это ваш враг. Его влияние на вашу сестру безгранично, и вы ничего не можете поделать. Что бы вы ни предприняли, любое ваше действие против отца Павла лишь укрепит решимость вашей сестры.
— Все это так, — сокрушенно подтвердил он. — И я не вижу, каким образом вы… Или кто-то еще мог бы мне помочь. Вы сами только что сказали…
— Выход есть. Взгляните на эту книгу.
Кордин посмотрел в ту сторону, куда указывала его странная гостья. На ломберном столике лежала толстая книга. Он подошел и взял книгу в руки, чтобы лучше разглядеть ее при тусклом свете.
Вид этой книги словно воплощал дух и достоинство минувших столетий. На кожаном переплете еще сохранились следы золотого тиснения, но прочесть название можно было только по теням рельефных букв: «Зерцало магистериума». Переплет был застегнут тремя золотыми замками. Кордин попытался отомкнуть один из них.
— Не надо, — сказала женщина.
— Почему? Нужен ключ?
— Нет, это просто застежки. Но не открывайте их. Эта книга предназначена не для вас.
— А для кого?
— Для отца Павла. Он ведь ученый, верно?
— Да.
— Тогда ему, без сомнения, будет интересно прочесть эту старинную книгу. Передайте ее отцу Павлу, но ничего не говорите о ней ни его брату, графу Ланге, ни вашей сестре. И ни в коем случае, никогда и нигде не упоминайте о том, что встречались со мной! Если вы нарушите эти условия, вы все погубите. Безвозвратно.
— Но отец Павел может и сам сказать о книге брату, или Елене, или обоим…
Тень холодной улыбки тронула губы незнакомки.
— Пусть он начнет читать при вас. А дальше — будьте спокойны. Он ничего никому не скажет.
Бросив на незнакомку тревожный взгляд, Кордин взвесил книгу в руках.
— Что эта за книга? Почему мне нельзя ее прочесть?
— Разве я сказала, что нельзя? Я просто не хотела, чтобы вы тратили время на чтение. Вам нужно очень, очень спешить.
— И что же, — недоверчиво спросил Кордин, — когда отец Павел прочтет эту книгу, он сам отговорит мою сестру от ее планов?
Незнакомка снова улыбнулась, еще холоднее.
— Отговорит или нет — этого я не знаю. Но знаю, что тогда этим планам сбыться не суждено.
Кордин положил книгу обратно на ломберный столик и подошел ближе к своей гостье.
— А откуда я знаю, что вы меня не обманываете?
Она с полнейшим безразличием передернула плечами.
— Попробуйте. Что вам терять?
— Гм… Действительно. Но как же я отдам книгу отцу Павлу? Если не упоминать о вас, как я объясню, откуда она у меня?
— Это я должна за вас придумывать? Нет уж, придумайте что-нибудь сами… Скажите, например, что нашли ее в каком-нибудь тайнике, в подвале Нимандштайна… И прежде чем прочесть и составить собственное о ней суждение, вам хочется узнать мнение ученого. Разве это не естественно?
— Пожалуй, не слишком. Но я придумаю более убедительное объяснение.
— Придумайте. Ведь это ваша профессия — убеждать людей?
Устремив на незнакомку жесткий взгляд, Кордин процедил.
— Вам слишком многое обо мне известно.
— Мне известно все, — сказала она.
— Вот как?
— Да. Но мне пора уходить. Нам с вами больше не о чем разговаривать. Вы поняли, что нужно делать. Теперь все зависит от вас. Прощайте. Не провожайте меня, я знаю дорогу.
Она встала и направилась к двери.
— Подождите, — окликнул ее Кордин.
— Что? — бросила она не останавливаясь, с полуоборота через плечо.
— Почему вы мне помогаете?
Она только усмехнулась. Массивная дверь закрылась за ней.
18.
Партию в бридж в доме Ланге составили Владимир Кордин, его сестра, Аркадий Горский и хозяин дома. Елена с каждым днем все дальше отходила от светских развлечений. Они становились ей безразличны, но ей не хотелось огорчать мужчин, которым не хватало четвертого партнера. В особенности ей не хотелось огорчать брата. Она была признательна и благодарна ему за то, что он, как ей казалось, понимал ее теперь. Конечно, он едва ли стал ее горячим сторонником, но сумел понять и принять ее намерение, и что не менее важно, установил добрые отношения с отцом Павлом.
Что же касается самого отца Павла, в последние три дня он почти не покидал своей комнаты, был угрюм и немногословен. Ланге отчасти удивляло такое поведение брата, но он полагал, что священник занят углубленными богословскими штудиями. Истинная причина была известна лишь Кордину — три дня назад он передал отцу Павлу «Зерцало магистериума».
Кордин и Елена играли против Ланге и Горского. За окнами стемнело, партия подходила к концу при электрическом свете; все игроки оставались почти при своих. Когда Елена сдавала карты в очередной раз, произошло событие, подобного которому никогда еще не случалось в доме графа Ланге.
Высокая двойная дверь распахнулась настежь от сильного удара снаружи. На пороге возник мальчишка лет пятнадцати, помощник садовника — до того Ланге ни разу с ним не разговаривал и даже не помнил, как его зовут. Ухватившись за косяк, он тяжело и часто дышал, глаза его дико блуждали. Все четверо игроков смотрели на него в изумлении. Больше всех был поражен Ланге. Что это значит?! Лишь нечто чрезвычайное могло заставить мальчишку бесцеремонно ворваться сюда.
— Ваше сиятельство… Ваше сиятельство…
— Что такое?!
— Там… В старом каретном сарае… Скорее!
На лице мальчика был написан такой неподдельный ужас, что четверо переглянулись, вскочили и вслед за ним бросились к выходу. На бегу мальчик неразборчиво бормотал, срываясь на крик и рыдания.
— Я на двор вышел… Смотрю, в старом каретном сарае ворота приоткрыты… И свет!.. Кто же это там, думаю… А ну как недобрый человек забрался… Дай, думаю, посмотрю… Подошел… А там… Там!!!
Ланге оказался у ворот сарая первым и широко открыл обе створки. Остальные молча стояли за его спиной.
В сарае ярко горели два каретных фонаря, пламя гудело и билось в их черных цилиндрических корпусах. Жестяные рефлекторы отбрасывали конусы света к дальней стене. К ней был наклонно прислонен крест, грубо сколоченный из шершавых досок. Нижний конец креста был врыт в земляной пол. С обратной стороны перекладины в оба конца и в центр были вколочены огромные ржавые гвозди, их острия торчали наружу дюймов на шесть.
На кресте висел отец Павел. Кровь сплошь заливала его обнаженный торс, его спину — он был распят лицом к кресту. Окровавленные гвозди пронзили его ладони, выходя с тыльной стороны. Центральный гвоздь насквозь пробил его шею. Очевидно, сонная артерия была разорвана. Голова священника была повернута набок, даже волосы окрасились кровью. Это было распятие наоборот, чудовищная карикатура на распятого Христа.
Под крестом валялся нож, также весь в крови. Крест стоял в простенке между двумя окошками с грязными, с незапамятных времен не мывшимися стеклами. На стекле правого окошка кровью была выведена короткая надпись.
БОГ ЕСТЬ ЛОЖЬ
Что же касается самого отца Павла, в последние три дня он почти не покидал своей комнаты, был угрюм и немногословен. Ланге отчасти удивляло такое поведение брата, но он полагал, что священник занят углубленными богословскими штудиями. Истинная причина была известна лишь Кордину — три дня назад он передал отцу Павлу «Зерцало магистериума».
Кордин и Елена играли против Ланге и Горского. За окнами стемнело, партия подходила к концу при электрическом свете; все игроки оставались почти при своих. Когда Елена сдавала карты в очередной раз, произошло событие, подобного которому никогда еще не случалось в доме графа Ланге.
Высокая двойная дверь распахнулась настежь от сильного удара снаружи. На пороге возник мальчишка лет пятнадцати, помощник садовника — до того Ланге ни разу с ним не разговаривал и даже не помнил, как его зовут. Ухватившись за косяк, он тяжело и часто дышал, глаза его дико блуждали. Все четверо игроков смотрели на него в изумлении. Больше всех был поражен Ланге. Что это значит?! Лишь нечто чрезвычайное могло заставить мальчишку бесцеремонно ворваться сюда.
— Ваше сиятельство… Ваше сиятельство…
— Что такое?!
— Там… В старом каретном сарае… Скорее!
На лице мальчика был написан такой неподдельный ужас, что четверо переглянулись, вскочили и вслед за ним бросились к выходу. На бегу мальчик неразборчиво бормотал, срываясь на крик и рыдания.
— Я на двор вышел… Смотрю, в старом каретном сарае ворота приоткрыты… И свет!.. Кто же это там, думаю… А ну как недобрый человек забрался… Дай, думаю, посмотрю… Подошел… А там… Там!!!
Ланге оказался у ворот сарая первым и широко открыл обе створки. Остальные молча стояли за его спиной.
В сарае ярко горели два каретных фонаря, пламя гудело и билось в их черных цилиндрических корпусах. Жестяные рефлекторы отбрасывали конусы света к дальней стене. К ней был наклонно прислонен крест, грубо сколоченный из шершавых досок. Нижний конец креста был врыт в земляной пол. С обратной стороны перекладины в оба конца и в центр были вколочены огромные ржавые гвозди, их острия торчали наружу дюймов на шесть.
На кресте висел отец Павел. Кровь сплошь заливала его обнаженный торс, его спину — он был распят лицом к кресту. Окровавленные гвозди пронзили его ладони, выходя с тыльной стороны. Центральный гвоздь насквозь пробил его шею. Очевидно, сонная артерия была разорвана. Голова священника была повернута набок, даже волосы окрасились кровью. Это было распятие наоборот, чудовищная карикатура на распятого Христа.
Под крестом валялся нож, также весь в крови. Крест стоял в простенке между двумя окошками с грязными, с незапамятных времен не мывшимися стеклами. На стекле правого окошка кровью была выведена короткая надпись.
БОГ ЕСТЬ ЛОЖЬ