Чаковский Александр Борисович. Победа. Книга 2

   Вежливо раскланиваясь в ответ, я в то же время оглядел зал и убедился, что здесь нет никого из наших. Поэтому я представлял собой сейчас скорее некий символ, нежели реального живого человека…
   Однако чувствовал я себя все-таки не в своей тарелке и облегченно вздохнул, когда мы наконец добрались до свободного столика и уселись в кресла.
   – Что будем пить? – деловито осведомился Чарли. – Водку?
   Пить водку на западный манер – небольшими глотками и без закуски – мне вовсе не хотелось. Но поскольку хозяином здесь был Брайт, я сказал:
   – Все равно. Что хочешь.
   Только сейчас я расслышал, что в баре играла негромкая музыка. Она звучала непрерывно, но как бы под сурдинку и нисколько не мешала людям разговаривать.
   Внезапно музыка смолкла. Из невидимого микрофона раздался негромкий вкрадчивый голос:
   – Мистер Бентон, вас вызывают к телефону. Спасибо. Кабина номер восемь, пожалуйста. Мосье Арну, вас приглашают на телекс. Спасибо.
   Невидимый диктор обращался к мистеру Бентону по-английски, а к мосье Арну по-французски. Двое мужчин в разных концах бара поднялись со своих мест и направились к лестнице.
   Между тем Брайт уже возвращался от стойки, за которой стоял все так же улыбающийся толстый бармен в ослепительно белой куртке. В руках у Чарли были высокие стаканы.
   – Для начала взял пару скочей, – сказал он. – Потом решим, что делать дальше.
   Брайт поставил стаканы на стол.
   – Вот мы и снова вместе, Майкл! – сказал он с улыбкой. – Выпьем за твою «Победу».
   – За нашу общую победу, Чарли, – сказал я и поднял стакан.
   На мгновение лицо Брайта просветлело. Мы отпили по глотку.
   – И все-таки… – задумчиво сказал Брайт. – И все-таки я никак не могу поверить, что это стало возможно.
   – Что именно?
   – Совещание. Десять лет назад я не поставил бы на него и цента против доллара.
   – Значит, ты плохой бизнесмен, – шутливо сказал я.
   Когда-то он упрекнул меня в том, что я никудышный бизнесмен. Теперь я как бы брал реванш.
   Но, судя по вопросительно-настороженному выражению его лица, Брайт не понял моей шутки.
   – Что ты имеешь в виду? – с тревогой спросил он.
   Музыка снова смолкла, и опять раздался бархатный голос по радио. На этот раз диктор говорил по-немецки:
   – Хэрр Болендорф, такси ждет вас у подъезда. Спасибо!
   Полный человек, сидевший неподалеку от нас, поспешно встал из-за стола и, на ходу застегивая пиджак, быстрыми шагами пошел к лестнице.
   – Что ты все-таки хотел этим сказать? – повторил Брайт.
   Я с удивлением посмотрел на Чарли. Почему моя фраза столь привлекла его внимание? И вообще, что с ним, в конце концов, произошло? Куда девалась его прежняя непосредственность? Я не мог понять, как этот, сегодняшний Брайт ко мне относится. С одной стороны, Чарли, безусловно, хотел увидеть меня. Когда он позвонил по телефону и ему показалось, что я не очень хочу увидеться, в голосе его зазвучала горькая обида Почему же теперь, когда мы все же встретились, в его тоне время от времени проскальзывает нечто похожее на подозрительность? В чем дело? В той, давнишней нашей ссоре из-за фотографии? Но ведь после нее было и многое другое, что снова сблизило нас…
   Впрочем, на первый взгляд Брайт вел себя как обычно: он был оживлен, весел, пытался шутить.
   Входя в бар, я надеялся встретить здесь кого-нибудь из журналистов братских стран. Среди них у меня было много добрых знакомых, даже друзей. Но никого не встретил.
   Между тем, пока я осматривался, с Чарли произошла странная перемена. Теперь он с явным испугом глядел на лестницу, по которой мы только что спустились. Мне показалось, что он даже сделал попытку спрятаться за меня.
   Я тоже посмотрел на лестницу. В розово-желтом тумане, окутывавшем бар, я увидел, что по ней спускается невысокий, очень полный человек. Меня заинтересовало, почему Чарли так реагирует на его появление. Я разглядел, что вошедший был уже немолод, лет шестидесяти, не меньше. На нем были очки в массивной оправе и, как ни странно, смокинг с атласными лацканами. Из-под смокинга выглядывала белоснежная сорочка и галстук-бабочка. Подстрижен он был очень аккуратно, я бы сказал, консервативно. Почему-то я сразу принял его за американца, всем своим видом желавшего подчеркнуть, что не имеет ничего общего с разными «хиппи» и принадлежит к совсем другому миру. Выражение лица было у него презрительно-властное. Снисходя до общения с сидевшими здесь людьми, он как будто просил их помнить, кто он такой.
   Спустившись по лестнице, человек этот остановился и привстал на цыпочки, видимо в поисках свободного столика.
   На мгновение – только на мгновение! – мне показалось, что я когда-то встречался с этим американцем. Что-то знакомое почудилось мне в его лице. Но что, что именно? Нет, может быть, этот человек и напоминал мне кого-то, но видел я его впервые.
   Свободных столиков в баре не было. Американца заметили. Несколько человек жестами приглашали его к себе.
   Посмотрев в нашу сторону и, очевидно, увидев Чарли, он стал пробираться к нам и, подойдя, громко спросил Брайта:
   – Какого черта вы здесь торчите?
   – Я полагал, сэр, – приподнимаясь со своего места, пробормотал Чарли, – что вы сегодня на приеме…
   – И потому вам можно бездельничать? Даже в розово-голубом тумане бара я увидел, как покраснел бедный Чарли.
   – Я случайно встретил…
   – Встречать вам надо не здесь, а в аэропорту. Ваше место там!
   – Но, сэр, – жалобно проговорил Брайт, – сейчас уже одиннадцатый час. Ни одного самолета сегодня больше не ждут.
   – Ах, вы не ждете! – саркастически произнес американец. – А вот Жискар, например, изменил свое расписание, не согласовав с вами. Короче, немедленно отправляйтесь в аэропорт!
   – Слушаю, сэр, – покорно сказал Брайт. – Прошу извинить меня. Я встретил советского коллегу, своего старого знакомого.
   – Какого коллегу? – Американец вдруг заговорил совсем другим, заинтересованно-доброжелательным тоном. – Советского? – Обернувшись ко мне, он спросил: – Вы говорите по-английски?
   – Когда мне этого хочется, – не глядя на него, ответил я. Меня возмутило, как этот тип разговаривал с Чарли, да еще в присутствии постороннего человека.
   Однако моя резкость не произвела на американца никакого впечатления.
   – Прекрасно! – добродушно сказал он. Обращаясь к уже вставшему, чтобы уйти, Брайту, он с улыбкой попросил: – Представь же нас друг другу, Чарли!
   – Но вы, сэр, – запинаясь, начал Брайт, вдруг замолчал, потом продолжал, словно с трудом обретая дар речи: – Я хочу сказать, что вы, мистер Стюарт, когда-то встречались с моим приятелем. Правда, это было очень давно. Прошло тридцать лет. Вы, вероятно, забыли. Потсдамская конференция, советский корреспондент мистер Воронов…
   «Мистер Стюарт!» Я чуть не хлопнул себя по лбу. Конечно, это был он, тот сукин сын и провокатор, из-за которого я чуть было не пострадал. На мгновение передо мной возник прежний Стюарт, в тех, запомнившихся мне очках с золотой оправой, с вежливо-надменным взглядом. Конечно, это был он, этот чертов англичанин, которого я почему-то принял сейчас за американца. Ну и постарел же он! Впрочем, и тогда, в Потсдаме, он был или казался старше и меня и Брайта.
   Естественно, что я не испытывал особого восторга от этой встречи. Но почему так испугался Брайт? Почему он так лебезил перед этим Стюартом?
   – О-о, мистер Воронов! – с преувеличенной, я бы сказал, сладострастной любезностью воскликнул Стюарт. – Я очень, очень рад видеть вас. Прибыли на Совещание?
   Я нехотя кивнул головой.
   – Ты валяй в аэропорт, Чарли, а я посижу с нашим русским коллегой, – уже совсем миролюбиво сказал Стюарт и, не ожидая приглашения, сел рядом со мной. – Имей в виду, – снова обратился он к Брайту, – что все делегации после прилета сразу проходят в комнату для почетных гостей. Журналистов туда пускать не будут. Тебе придется околачиваться в соседнем помещении. Надо быть все время начеку: вдруг кому-нибудь из руководителей или членов делегации придет в голову сделать заявление для печати. Понял?
   – Но мне точно известно, что сегодня… – снова начал Брайт. Видимо, ему до смерти не хотелось уходить.
   – Не твое дело, – уже прежним оскорбительно-грубым тоном перебил его Стюарт. – Могут быть любые неожиданности. Твоя развалюха на месте?
   Только сейчас я заметил, что, обращаясь к Брайту, Стюарт подчеркнуто щеголял американским разговорным языком. Именно американским. В Потсдаме он отличался безукоризненно английским произношением, которое принято называть оксфордским. Этим он как бы противопоставлял себя Брайту, американскому плебею с характерным для него вульгарным жаргоном.
   Теперь все было наоборот. Не только внешностью, но и манерой говорить Стюарт явно старался походить на стопроцентного «янки».
   – Машина со мной, сэр, – уныло ответил Брайт.
   – Садись в нее и жми в аэропорт.
   – Позвольте мне хоть расплатиться…
   – Расплачусь я. Отправляйся! Мистер Воронов, я надеюсь, не откажется посидеть со мной немного…
   – Извини меня, Майкл, – смущенно сказал Брайт. – Сам понимаешь, дела… Я еще разыщу тебя. Прости.
   Брайт уходил, ссутулившись, с низко опущенной головой. Я следил за ним, пока он не поднялся по лестнице и не скрылся из вида.
   «Теперь моя очередь!» – сказал я себе, решив немедленно уйти.
   – Сожалею, что нарушил вашу компанию, сэр, – любезно сказал Стюарт. – Но вы же знаете Брайта: дорвавшись до спиртного, он может выйти из строя на несколько дней. В такое-то время. Словом, я спас Чарли от него самого.
   Все это он произнес добродушно-благожелательным тоном. Но я снова почувствовал крайнее раздражение. Чарли Брайт вовсе не был пьяницей! Я помню, он при случае охотно пропускал глоток-другой виски, но и только. Особого пристрастия к алкоголю он никогда не обнаруживал.
   К тому же я никак не мог понять, почему этот англичанин, которого я знал как корреспондента лондонской газеты, так ведет себя по отношению к Брайту? Может быть, Чарли теперь работает в Лондоне? Но он же сам сказал мне, что руководит иностранным отделом в «Ивнинг гардиан», а это американская газета! Кто же дал Стюарту право так обращаться с журналистом, занимающим высокий пост в своей редакции? Наконец, почему Стюарт корчит из себя американца?..
   – Я ухожу, – грубо сказал я. – Прощайте! – В конце концов, какого черта я сижу рядом с этим человеком? Мне бы с ним и здороваться не следовало!
   – Почему? – спросил Стюарт с удивлением, в искренность которого трудно было поверить.
   – Потому что не желаю иметь с вами никакого дела. После того, что произошло тогда…
   – Стоп! – прервал меня Стюарт. – Ваше поведение, мистер Воронов, лишено логики.
   – Какая еще, к черту, логика!
   – Более того, – спокойно продолжал Стюарт, – позволю себе заметить, что вы действуете не в духе времени.
   – Это еще почему?
   – Насколько я понимаю, вы не желаете иметь со мной дела из-за истории с той полькой. Согласен, это был типичный эпизод «холодной войны». Но в между. народной жизни были сотни таких эпизодов. Из них, в сущности, и состояла «холодная война». Теперь ситуация изменилась! Не забудьте, что мы находимся в Хельсинки. Мы приехали сюда, чтобы перечеркнуть «холодную войну». А вы, мистер Воронов, намерены продолжать ее, так сказать, единолично. Может быть, вы считаете предстоящее Совещание ошибкой и приехали сюда, чтобы ворошить старое?
   При всей моей неприязни к Стюарту нельзя было не признать, что в его словах есть здравый смысл. Я сидел в нерешительности.
   – Что будем пить? – спросил Стюарт, брезгливо отодвигая стакан Брайта.
   – Простите, – сухо сказал я, – мне действительно надо идти.
   – Но почему? Ведь еще нет одиннадцати. Наверное, вас все же обидело, что я прогнал этого Брайта. Вы, по-видимому, считаете его своим другом.
   – На месте Брайта… – хмуро начал я.
   – Не могу представить вас на месте Брайта, – тонко улыбнувшись, перебил меня Стюарт. – Он всего лишь мелкий, ленивый репортер. Как редактор газеты, в которой он работает, я…
   Он не договорил, потому что голос по радио, вновь остановив музыку, назвал его фамилию:
   – Мистер Стюарт, вас приглашают к телефону. Пресс-центр, четвертая кабина. Спасибо.
   «Вот здорово! – подумал я. – Сейчас он пойдет к телефону, а я расплачусь и сбегу». Но не тут-то было.
   – Бармен! – крикнул Стюарт.
   Бармен явился с быстротой, неожиданной для его комплекции.
   – Передайте на коммутатор, – по-прежнему громко сказал Стюарт, – чтобы меня не беспокоили. Меня здесь нет. Ни для кого! Даже для президента Соединенных Штатов!
   Это было произнесено с таким расчетом, чтобы слышали все окружающие.
   Бармен поклонился, поспешил к своей стойке и нырнул за нее. Видимо, там у него был телефон.
   Стюарт некоторое время посматривал по сторонам, словно желая удостовериться, что его акция произвела впечатление. Затем повернулся ко мне.
   – Вы редактор газеты? – удивленно спросил я, возвращаясь к прерванному разговору.
   – Вам кажется, что я не гожусь для этой роли? Должен вас разочаровать. Я редактор и издатель газеты, в которой работает Брайт. Короче говоря, она принадлежит мне и он, следовательно, тоже.
   – «Ивнинг гардиан»?!
   – Вот именно.
   – Но это же американская газета!
   – Уже в течение четверти века ваш покорный слуга является гражданином Соединенных Штатов Америки, – наслаждаясь моим недоумением, веско произнес Стюарт.
   – Каким же образом? – пробормотал я.
   – Когда вы будете менее агрессивно настроены и согласитесь забыть о потсдамском Стюарте, я с удовольствием расскажу, как это произошло.
   Воспользовавшись моим замешательством, Стюарт слегка – без всякой фамильярности – прикоснулся к моему плечу и спросил:
   – Вы встречались с Брайтом после Потсдама?
   – Нет. Но все равно мы старые друзья. Потсдам не забывается.
   Помимо воли я преувеличил свою близость с Чарли. Уж очень мне хотелось показать этому Стюарту, что его отношение к Брайту никак не может повлиять на мое.
   – Вы совершенно правы, – понимающе подтвердил Стюарт. – Брайт тоже не забыл о Потсдаме. Он даже написал о нем книжку. Называлась, кажется, «Свидетельство очевидца».
   – Чарли? – удивленно переспросил я. – Вы хотите сказать, что Чарли написал что-то о Потсдамской конференции?
   – Да, именно. В пятидесятых годах он выпустил книжонку о Потсдаме.
   Чарли – автор книжки, да еще о Потсдаме?! Это было невероятно.
   Не приходилось читать, – пробормотал я. Ее и в Штатах мало кто читал, – пренебрежительно заметил Стюарт. – Мне-то самому пришлось полистать ее гораздо позже. Когда я брал этого парня в свою газету. Так что же мы будем пить?
   Не дожидаясь ответа, Стюарт снова подозвал бармена.
   Я сидел пораженный. Что мог написать Чарли о Потсдаме? Да еще как «очевидец»! Ведь он же ничего толком не знал и не видел! О том, что происходило в Цецилиенхофе, даже я знал больше, чем он. Кроме того, почему теперь, когда мы снова встретились, он ни слова не сказал о том, что написал книгу о Потсдаме? Впрочем, он вообще врал мне. Говорил, что руководит иностранным отделом…
   Подошел бармен. Стюарт заказал себе водку со льдом.
   – Вам тоже? – спросил он.
   Я ответил, что у меня еще есть виски.
   – Все меняется на свете, – с добродушной иронией заметил Стюарт, когда бармен отошел. – Вы знаете, какой сейчас самый популярный напиток в Штатах? Думаете, виски?
   – Водка. Я бывал в Штатах.
   – И даже не смирновская, а именно ваша. «Столичная». Дороже ценится. – Слово «столичная» Стюарт произнес почти по-русски и широко улыбнулся. – Простите, – снова заговорил он, – какую газету вы здесь представляете?
   – Я представляю журнал. Он называется «Внешняя политика», – ответил я, уверенный в том, что этот журнал никогда не попадался на глаза Стюарту.
   – Знаю, – неожиданно сказал он. – «Внешняя политика». Выходит в Москве ежемесячно. Так?
   Каждый журналист немножко тщеславен. То, что Стюарт знал о существовании моего журнала, отчасти расположило меня в его пользу. Я кивнул.
   – Все русские, кажется, живут на пароходе, – сказал Стюарт. – Вы тоже?
   – Я – в гостинице. Только сегодня прилетел.
   – А я вчера. Мы помолчали.
   – Мистер Воронов, – заговорил Стюарт, стараясь придать своим словам некую задушевность, – давайте забудем старое. В карете прошлого никуда не уедешь. Вы помните, кто это сказал?
   – Помню.
   – Я видел «На дне» мальчишкой. Ваш Художественный театр гастролировал тогда в Европе. Итак, давайте поставим крест на прошлом. Все в мире изменилось. Символ этих изменений – Хельсинки. Будем считать, что мы встретились впервые. Американский редактор и русский…
   – Политический обозреватель.
   – Отлично. Мы с вами живем сейчас в изменившемся мире.
   – Да, друг Горацио, – усмехнулся я.
   – Вы платите Шекспиром за Горького. Благодарю. Так вот, может быть, я был слишком настойчив в своем желании задержать вас здесь. Но, не скрою, мне хочется поговорить с вами. Так сказать, на новом этапе. В преддверии Совещания американскому редактору хочется побеседовать с советским политическим обозревателем. Разве это не естественно?
   Я слушал Стюарта, отвечал ему, но продолжал думать о Брайте и о книжке, которую он написал. Наконец я не выдержал и, прервав Стюарта, спросил:
   – Вы сказали, что Брайт что-то написал о Потсдаме?..
   – Ерунда! – Стюарт пренебрежительно махнул рукой.
   – Мы были в Потсдаме вместе, и мне интересно, что же он написал? – настаивал я.
   – Что мог написать Брайт? – пожав плечами, ответил Стюарт. – Честно говоря, я и сам не помню.
   – Но все-таки?
   – Обещаю, что разыщу его книжку на нью-йоркской свалке и пришлю вам. Дайте мне визитную карточку. Впрочем, ваш адрес есть на обложке журнала. Мои референты его получают.
   – Спасибо. Но вы не могли бы несколько подробнее…
   Стюарт подозвал бармена и заказал двойную порцию шотландского виски «Черный ярлык». Это был один из самых дорогих сортов шотландского виски, если не самый дорогой.
   Стюарт вопросительно посмотрел на меня.
   – Апельсиновый сок, – сказал я.
   – Дайте вспомнить, – комически обреченным тоном произнес Стюарт, видя, что я смотрю на него с нетерпением. – Если мне не изменяет память, Брайт в своей книжке утверждал, что жить с вами в дружбе невозможно. Что к вам неприменимы критерии цивилизованного мира. Он описывал, например, как Сталин пытался навязать Западу свои правительства в Восточной Европе. Послушайте, мистер Воронов, – вдруг перебил сам себя Стюарт, обнажая в улыбке свои ослепительно белые – конечно, вставные – зубы. – Я вовсе не собираюсь защищать то, что он когда-то настрочил. Вы хотите назвать это антисоветской стряпней? Согласен. Впрочем, лет двадцать назад она воспринималась по-иному. Сейчас это уже анахронизм.
   – Вы считаете, что с антисоветской стряпней в ваших газетах покончено? – вежливо спросил я.
   – Не задирайтесь! – шутливо-снисходительно отозвался Стюарт. – Мы же договорились – новая эра! В прошлом вы тоже немало порезвились на «трубадурах империализма» и «поджигателях войны», на Пентагоне и военно-промышленном комплексе…
   – Это название изобрели не мы.
   – А кто же?
   – Президент Эйзенхауэр. Ему было виднее.
   – Ладно, не будем считаться, – снова улыбнулся Стюарт. – До семьдесят третьего вы не входили в международную авторскую конвенцию. Могли и позаимствовать. Перевернем страницу и начнем жить по-человечески, без осточертевшей грызни. Должен же для чего-нибудь войти в историю этот июль семьдесят пятого! Отныне Хельсинки не только столица Финляндии. Это и символ. Согласны?
   Теперь он правильно говорил, этот Стюарт. Разумно! Черт с ним, с Брайтом и с его книгой! В конце концов, Потсдам – это уже история. Новым критерием международных отношений становятся теперь Хельсинки. Это слово прочно войдет в арсенал борьбы за мир. Надо смотреть вперед, а не назад. Вперед и только вперед!
   – Согласен! – уже более дружелюбно ответил я. – Забудем о нашем старом споре. В конце концов, это уже далекое прошлое. Сюда же люди едут для того, чтобы строить будущее…
   – Вот именно! – воскликнул Стюарт. – А как, по вашему мнению, будет выглядеть Заключительный акт?
   – Я могу только предполагать…
   – Что ж, давайте ваш вариант. Я дам свой, а потом проверим.
   Стюарт усмехнулся и глотнул из стакана. Пить он, видимо, умел: сначала – водка без всякой закуски, затем – двойная порция неразбавленного виски. Другой бы на его месте давно захмелел.
   – Никакого своего варианта я, естественно, дать не могу, – сказал я. – Но главный смысл документа, мне кажется, предсказать можно.
   – Попробуйте.
   – Главным, по-моему, является убеждение в том, что так дальше продолжаться не может. «Холодная война» изжила себя, выродилась и должна либо прекратиться, либо перерасти в горячую. А начать горячую войну значит предоставить обезьянам начать все сначала. Если они сохранятся, конечно.
   Стюарт внимательно смотрел на меня:
   – Дальше?
   – А что дальше? – Я пожал плечами. – Остальное – дело техники. Необходимо практически обеспечить мирное сосуществование, сокращение вооружений, стабильность существующих границ, развитие экономических и культурных связей.
   – Не слишком ли все просто на первый взгляд? – усмехнувшись, сказал Стюарт.
   – Великое всегда просто, – пошутил я.
   Но Стюарт даже не улыбнулся. Глаза его по-прежнему смотрели на меня внимательно и пытливо.
   – Как известно, физика – наука внеклассовая. Во всех школах мира одинаково учат, что от соприкосновения разных электрических полюсов происходит разряд. Назовем его взрывом. Вот мне и хочется вас спросить: а как же будет с нашими системами?
   – В каком смысле?
   – «Два мира – две системы»! Вы так пишете в своих газетах, верно?
   – Верно.
   – Но тогда ваши выводы, как бы это сказать… – Стюарт пошевелил пальцами, точно пытаясь поймать нужное слово. – Если использовать марксистскую терминологию, ваши выводы несколько идеалистичны.
   «В баре финской гостиницы, – подумал я, – американский газетный босс учит меня марксизму. Воистину зрелище для богов!»
   – Почему же? – спокойно спросил я,
   – Потому что, если не изменятся причины, останутся неизменными и следствия, – ответил Стюарт. – Если вы не изменитесь, все останется по-прежнему.
   В пылу спора я не замечал, что люди, сидевшие за соседним столиком, внимательно к нам прислушивались Я понял это, когда возле меня неожиданно оказался молодой парень в джинсах и рубашке-ковбойке. В руке он держал стакан с виски.
   – Простите, – сказал парень, обращаясь ко мне, – я хотел бы выпить за вас. Но, пожалуйста, не верьте ему, – он кивнул в сторону Стюарта, протянул ко мне стакан и добавил: – Фрэд Эллиот. «Дейли уорлд».
   – Газетка наших «комми». Тираж не дотягивает и до пятидесяти тысяч, – презрительно процедил Стюарт.
   – Кто вы такой, сэр? – вежливо спросил его парень.
   – «Электрик машинери корпорэйшн». Слыхали? – наливаясь краской, ответил Стюарт.
   – Плевал я на вашу… – парень грубо выругался, – «корпорэйшн». Здесь место для журналистов!
   – Но я редактор «Ивнинг гардиан»! – возмущенно воскликнул Стюарт. Он выхватил из кармана пластмассовую зеленую карточку и бросил ее на стол.
   – Значит, помесь таксы с бульдогом, – спокойно констатировал парень.
   Я смотрел на него с удивлением. Во-первых, он употребил нецензурное слово, которое, впрочем, теперь часто встречалось в современной американской беллетристике. Во-вторых, при чем тут «корпорэйшн»?
   Парень все еще выжидающе стоял возле нашего столика со стаканом в руке.
   Я встал и звонко чокнулся с ним своим бокалом, в котором еще осталось немного сока.
   – Благодарю вас, – сказал я. – За тост и за совет.
   Парень отошел. Когда он сел за свой столик, его соседи громко рассмеялись.
   – Продолжим наш разговор, – как ни в чем не бывало сказал Стюарт, пряча в карман свою карточку; очевидно, он не носил ее на лацкане, чтобы не походить на «обыкновенного журналиста». – Он ведь у нас дружеский, не так ли, мистер Воронов? Откровенный, дружеский разговор, не так ли?
   – Допустим, что так, – уклончиво ответил я. – Но я хотел бы знать, каких изменений вы от нас ждете?
   – Таких, которые пойдут вам же на пользу, – пояснял Стюарт. – Только таких.
   – Например?
   – Все это хорошо известно, мистер Воронов! – добродушно произнес Стюарт. – Чтобы жить в мире, надо лучше знать друг друга. Но разве можно в газетных киосках вашей страны найти хотя бы одну американскую газету? «Дейли уорлд» не в счет, ее и в Штатах только коммунисты читают.
   «Старая песня! – с тоской подумал я. – „У вас нет свободы печати“… „У вас только одна партия“… Как скучно!»
   – Что еще?
   – Я мог бы, – все так же добродушно ответил Стюарт, – вывалить на вас всю «третью корзину». Однако я не собираюсь делать это. Наши и ваши бюрократы уже и так охрипли, обсуждая ее содержимое в Женеве. Если они пришли к соглашению, то отчего бы и нам не сговориться? В конце концов, взаимопонимание зависит от людей бизнеса и журналистов в гораздо большей степени, чем от чиновников государственного департамента или министерства иностранных дел.
   – Вы, кажется, причисляете себя к бизнесменам?
   – В известной степени. Вы тоже не слышали о фирме «Электрик машинери корпорэйшн»?