Почувствовав легкий толчок, он понял, что машина остановилась. Полковник вышел первым и снова открыл заднюю дверцу.
Выйдя из машины, Воронов оказался в двух шагах от хорошо знакомого дома за решетчатой оградой. Охранявшие этот дом автоматчики вытянулись при виде полковника. Следуя за ним, Воронов одеревеневшими, негнущимися ногами переступил ступени и вошел в дом. Большая комната была полна людей в военной форме. «За мной, пожалуйста!» – вежливо, но не оборачиваясь, по-прежнему отчужденно сказал полковник и направился к лестнице, которая вела на второй этаж. По ней навстречу им спускались какие-то люди.
Неуловимым быстрым движением полковник не то чтобы оттолкнул Воронова, но встал перед ним, потом шагнул назад, тем самым заставляя Воронова отступить, и застыл на месте. Из-за его плеча Воронов увидел, что по лестнице медленно спускаются Молотов, Громыко и Гусев.
Не глядя ни на вытянувшегося и поднесшего ладонь к козырьку фуражки полковника, ни на одеревенело стоявшего за его спиной Воронова, все трое прошли мимо, о чем-то вполголоса переговариваясь.
Полковник выждал еще несколько секунд.
– Наверх, пожалуйста! – сказал он и стал подниматься по лестнице.
В небольшой комнате, где они оказались, за столом, сидел незнакомый Воронову генерал с наголо бритой головой. Полковник молча посмотрел на него. Генерал молча кивнул и, указав на плотно прикрытую дверь, сказал Воронову:
– Войдите.
Одернув пиджак, словно это был военный китель, Воронов открыл дверь и застыл на пороге.
В глубине комнаты, у окна с полуопущенной складчатой шторой, вполоборота к двери стоял Сталин.
– Что же вы остановились? – раздался его негромкий голос. – Входите.
Огромным усилием воли овладев собой, Воронов четко отрапортовал:
– Майор Воронов прибыл, товарищ генералиссимус!
– Прибыл, – с недоброй усмешкой повторил Сталин, не глядя на Воронова и не двигаясь с места. – Скажите… Что вы здесь делаете?
Сталин говорил с кавказским акцентом, но Воронов вспомнил об этом гораздо позже, когда пытался восстановить и закрепить в памяти все, что с ним произошло. Сейчас он думал только о том, что ему следует ответить.
«Где „здесь“?! – спрашивал себя Воронов. – В Берлине? Или в этом кабинете?»
– Почему молчите? – снова заговорил Сталин. – Я спрашиваю: что вы делаете в Потсдаме? Как сюда попали?
Он говорил не повышая голоса, но в каждом его слове слышалась суровая недоброжелательность.
– Я корреспондент Совинформбюро, – растерянно ответил Воронов.
– Так. Значит, корреспондент, – повторил Сталин.
Он медленно подошел к стоявшему у стены письменному столу, взял какую-то бумагу и поднес к глазам. Потом небрежным движением бросил ее на стол.
– Западное радио сегодня утром сообщило, – не глядя на Воронова, сказал Сталин, – что советский журналист Воронов, выступая на пресс-конференции, позволил себе грубые выпады против главы союзного государства. Это вы, Воронов?
Сталин впервые посмотрел на него.
Воронов не знал, что Сталин неприязненно относится к людям, которые боятся смотреть ему в глаза. Но необъяснимое подсознательное чувство заставило его не опускать головы и посмотреть прямо на Сталина. Их взгляды встретились.
– Я, товарищ генералиссимус.
– Кто же дал вам такое право? – слегка сощурившись, произнес Сталин. – Дело корреспондента – писать, а не ораторствовать.
Воронов молчал, по-прежнему глядя Сталину прямо в глаза.
– Я спрашиваю: кто дал вам право неуважительно говорить о премьер-министре Великобритании? – снова спросил Сталин, на этот раз повышая голос.
Воронов внезапно почувствовал, что его оцепенение прошло. Так уже бывало в прошлом, когда он подвергался смертельной опасности. Предчувствуя эту опасность, он впадал в такое оцепенение. Но когда наступало время действовать, им овладевало единственное стремление: выполнить свой долг! Не думая ни о чем, выполнить его до конца.
– Я сказал правду, товарищ Сталин! – громко и отчетливо произнес Воронов.
– «Правду»? – повторил Сталин с усмешкой, все еще недоброй. – Значит, товарищ Воронов у нас правдолюбец…
– Да, когда дело идет о чести и достоинстве моей Родины!
Эти слова вырвались у Воронова невольно. Уже сказав их, он почувствовал, что они прозвучали торжественно-неуместно.
Сталин еще более сощурился и, покачав головой, сказал:
– Значит, получается так. Мы приехали сюда, чтобы укрепить отношения с союзниками. С Черчиллем в том числе. А товарищ Воронов считает нужным действовать наоборот. И при этом полагает, что заботится о чести и достоинстве нашей Родины. А мы о ней, выходит, не думаем…
Сталин произнес эти слова саркастическим тоном.
– Вы, кажется, военный человек, – продолжал он. – Или я ошибаюсь?
– Так точно, товарищ Сталин. Майор Красной Армии.
Сталин медленно подошел к Воронову и остановился напротив него.
– По законам военного времени вас следовало бы разжаловать и направить в штрафной батальон, – жестко произнес Сталин. – Но… – он сделал округлый жест рукой, – таких батальонов у нас больше нет. Война кончилась, и… насколько я понимаю, не без вашего участия?.. Так?
Он указал на орденские колодки, прикрепленные к пиджаку Воронова, и на лице появилось нечто вроде добродушной улыбки. Но это лицо тотчас приняло прежнее сурово-сосредоточенное выражение. Сталин пристально посмотрел на Воронова, словно желая проникнуть в самые потаенные глубины его души. Воронов заставил себя выдержать и этот взгляд.
Потом Сталин указал ему на один из стульев, стоявших перед письменным столом.
– Садитесь. Расскажите, как все было. Всю правду. Но покороче…
Некоторое время Воронов молчал. Он понимал, что обязан доложить обо всем очень коротко, в нескольких фразах. Прежде всего о том, почему он позволил себе публично обвинить Черчилля. Но он же не мог не рассказать и о том, что предшествовало этому обвинению! Умолчав об этом, он лишь усугубил бы в глазах Сталина свою вину.
Сталин тем временем медленно ходил по комнате. Только один раз он остановился у письменного стола, чтобы взять свою трубку с изогнутым мундштуком.
– Почему вы молчите? – спросил Сталин. – Следует ли это понимать так, что вам нечего сказать?
– Нет, товарищ Сталин! Мне есть что сказать! – воскликнул Воронов с решимостью, близкой к отчаянию.
– Тогда говорите.
Может быть, именно то, что Сталин продолжал, не оборачиваясь, ходить по комнате, помогло Воронову собраться с мыслями. Это вряд ли удалось бы ему, если бы он чувствовал на себе жесткий, пронизывающий взгляд.
Воронов говорил сбивчиво, горячо, быстро, стараясь ничего не упустить, обо всем рассказать, все объяснить.
Сталин ходил взад и вперед, изредка останавливаясь у стола, чтобы взять спички и зажечь погасшую трубку.
Воронов старался понять выражение его лица. Но ничего не мог прочесть на нем. Оно выглядело холодным и бесстрастным. Воронов не был даже уверен, что Сталин вообще слушал его, а не думал о чем-то своем.
Наконец Сталин остановился у окна и, по-прежнему не глядя на Воронова, сказал:
– О том, что происходит в английской зоне, мы хорошо знаем. Но вы утверждаете, что этот английский газетчик…
– Стюарт!
– Вот именно, Стюарт. Что он лично связан с Черчиллем?
– Так говорят, товарищ Сталин. Брайт убеждал меня…
– А этот Брайт, по-вашему, заслуживает доверия?
– Он… – начал Воронов, но осекся. Брайт, несомненно, говорил правду. Но заслуживал ли он доверия вообще? Как можно со всей определенностью сказать Сталину «да» или «нет», когда речь идет о таком человеке, как Брайт?..
– Мне трудно ответить на ваш вопрос, товарищ Сталин, – сказал Воронов. – Я слишком мало знаю этого американца. Иногда мне кажется, что он честен и правдив. Но я никогда бы не смог поручиться…
Сталин по-своему истолковал его замешательство.
– С американцами это случается, – сказал он. – Сегодня – «да», а завтра… «применительно к обстоятельствам»… Но будем считать, что ваш американец не врет. Тогда надо сделать вывод…
Сталин посмотрел на Воронова, словно ожидая, что тот сам сделает этот вывод. Но Воронов молчал.
– Надо сделать вывод, – продолжал Сталин, – что Черчилль хотел бы использовать против нас немецкие войска и… собственную прессу…
– Я убежден в этом, товарищ Сталин! – воскликнул Воронов. Он понял, что Сталин слушал его.
– Это, конечно, очень важно, что вы убеждены, – произнес Сталин.
Воронов растерянно смотрел на него, не зная, как понимать эти слова: одобряет ли его Сталин или иронизирует.
Неожиданно Сталин спросил:
– За что вы получили орден Красного Знамени?
Резким движением поднявшись со стула, Воронов вытянулся и громко сказал, вернее, доложил:
– За участие в боях против немецко-фашистских захватчиков… – И тут же смолк, поняв, что отвечает привычной фразой, не раскрывающей существа дела.
– …и проявленный при этом героизм? – с усмешкой произнес Сталин. – Скажите конкретнее.
Воронов растерянно молчал.
– Или вы сами толком не знаете, за что вас наградили?
Кровь прихлынула Воронову к лицу. Иронии по поводу своего ордена он не мог простить никому. Даже Сталину.
– Я получил орден за бои под Москвой, – твердо и даже с вызовом сказал Воронов. – За оборону КП дивизии, к которому прорвались немцы.
– Что за дивизия? Кто ею командовал? – спросил Сталин.
– Полковник Карпов! – отчеканил Воронов. Он хотел добавить, что встретил Карпова, теперь уже генерала, здесь, в Бабельсберге, что именно ему докладывал о случившемся у Стюарта, однако не успел окончить доклад, потому что…
Но Сталин быстро спросил:
– Карпов? Который сейчас у Жукова?.. Но это значит, что комиссаром у вас был…
– Полковой комиссар Баканидзе! Он и вручил мне орден.
В лице Сталина внезапно произошла странная перемена. По нему пробежала мгновенная судорога. Боли? Страдания?..
– Он не дожил до нашей победы, – с горечью сказал Сталин. – Не дожил!..
Воронов не мог знать, что, напомнив Сталину о Баканидзе, он напомнил ему и о том, чем закончился три с половиной года назад разговор между ними.
Тогда Сталин сказал Ревазу Баканидзе: «Мы делали все, что могли, Резо. Почти все. Однако у нас были ошибки. Да, были ошибки. Допущен просчет. Но прежде чем сказать это народу, надо разбить врага».
Сталин отчетливо помнил, что сказал ему на прощание Баканидзе: «Это тот ответ, который хотел от тебя услышать. Остальное после победы».
Сталин дал этот ответ. Не только одному Баканидзе. Всему народу. В своей речи по случаю Победы он выполнил обещание, которое дал старому другу и соратнику.
Молчание длилось всего несколько мгновений. Потом снова раздался голос Сталина:
– Как долго вы находитесь в Германии? – Видя, что Воронов продолжает стоять, Сталин сказал: – Садитесь.
– С того времени, как наши войска в нее вступили, – ответил Воронов.
– Скажите, как наши войска ведут себя по отношению к немецкому мирному населению? – Сталин положил на стол трубку и остановился напротив снова занявшего свое место Воронова.
Это был еще один неожиданный переход. Казалось, Сталин окончательно забыл, с какой целью он вызвал сюда Воронова.
– Затрудняюсь сказать… Не знаю, товарищ Сталин, – ответил Воронов. – После всего того, что фашисты творили на советской земле… Я думаю, наши ведут себя сдержанно. Хотя отдельные эксцессы…
– Отдельные эксцессы… – повторил Сталин. – Да. Русский человек отходчив. Ну, а немцы?
– Немцы? – переспросил Воронов. – Наверное, есть разные немцы. Одни хотели бы забыть гитлеровский кошмар и мирно трудиться. Но, конечно, есть и другие…
– Значит, две души у Германии?
Воронов не сразу понял, что имеет в виду Сталин.
– Существовало мнение, что Германию надо расчленить. Мы всегда были против. Германии следует оставаться единой. Но кое-кто уже сейчас делает ставку по крайней мере на две Германии. Мы – на ту, которая, по вашим словам, хочет мирно трудиться. На эту ее душу. Другие – на другую…
Сталин разговаривал как будто не с Вороновым, а то ли с самим собой, то ли с кем-то, кто находился за пределами этой комнаты.
– Я бываю в одной немецкой семье, товарищ Сталин, – сказал Воронов. Его недавний разговор с Вольфом имел прямое отношение к тому, что интересовало Сталина. – Глава ее – рабочий. Его завод разрушен, но он каждый день ходит к развалинам. Не может жить без работы. Недавно он спросил меня: «Что будет с Германией?»
– Что же вы ему ответили? – с интересом и в то же время строго спросил Сталин.
– Я ответил… – неуверенно сказал Воронов, – что будущая Германия должна принадлежать таким, как он. Рассказал о ялтинских решениях…
Он с тревогой ждал, как отнесется Сталин к его словам.
– Правильно сказали. Хотя и несколько упрощенно… – Сталин усмехнулся. – Если другим, – он сделал движение рукой в сторону окна, – когда-нибудь удастся расчленить Германию, товарищу Воронову придется отвечать перед этим немецким рабочим. Впрочем, вы тогда будете вправе переадресовать его к вашему другу Черчиллю.
Сталин задумался и возобновил свое хождение по комнате – от окна к двери и обратно.
Воронов с радостью подумал, что его вина, очевидно, забыта и он прощен.
– Так что же с вами делать? – остановившись перед ним, негромко спросил Сталин. – Как вы сами расцениваете свой поступок?
Воронов вскочил.
– Виноват, товарищ Сталин, – упавшим голосом сказал он, понимая, что в эту минуту решается все его будущее, может быть даже сама жизнь…
– Вам никогда не приходилось читать… – начал Сталин и вдруг замолчал, словно что-то припоминая.
– Что именно, товарищ Сталин? – спросил окончательно сбитый с толку Воронов.
– В каком-то старом романе, – видимо, так и не вспомнив, в каком, продолжал Сталин, – моряк ведет себя как герой. А потом совершает тяжелый проступок. Капитан приказывает за геройство наградить. А за проступок – расстрелять.
Воронов почувствовал, что его охватывает дрожь.
– Наказывать вас мы… не будем, – продолжал Сталин. – Однако и награждать вас не за что: смелость и резкость должны проявляться… уместно.
Он помолчал, потом медленно подошел к Воронову и, глядя на него в упор, сказал:
– Вам следует понять: мы приехали сюда, чтобы установить мирные и добрососедские отношения с союзниками. Это главная задача. Одна из главных. Поняли?
– Понял, товарищ Сталин.
– Сколько вам лет?
– Двадцать восемь, товарищ Сталин.
– Хороший возраст. У вас преимущество молодости. Но такое преимущество без чувства ответственности может нанести большой вред. В сочетании они обеспечивают победу. Я вижу, вы это понимаете. Теперь, по крайней мере.
Воронов молчал.
– Вижу, что поняли. Хорошо… – Сталин немного помолчал и спросил: – Как вы здесь устроены? Есть какие-нибудь просьбы?
– Только одна, товарищ Сталин! – вскочив со своего места, горячо воскликнул Воронов. – Если бы мне разрешили хоть один раз побывать на Конференции! Все, к кому я обращался, говорят, что это совершенно исключено…
– Правильно говорят, – усмехнулся Сталин. – До свидания, товарищ Воронов. Желаю вам успехов. И не забывайте больше о том, зачем все мы сюда приехали.
Конец второй книги
Выйдя из машины, Воронов оказался в двух шагах от хорошо знакомого дома за решетчатой оградой. Охранявшие этот дом автоматчики вытянулись при виде полковника. Следуя за ним, Воронов одеревеневшими, негнущимися ногами переступил ступени и вошел в дом. Большая комната была полна людей в военной форме. «За мной, пожалуйста!» – вежливо, но не оборачиваясь, по-прежнему отчужденно сказал полковник и направился к лестнице, которая вела на второй этаж. По ней навстречу им спускались какие-то люди.
Неуловимым быстрым движением полковник не то чтобы оттолкнул Воронова, но встал перед ним, потом шагнул назад, тем самым заставляя Воронова отступить, и застыл на месте. Из-за его плеча Воронов увидел, что по лестнице медленно спускаются Молотов, Громыко и Гусев.
Не глядя ни на вытянувшегося и поднесшего ладонь к козырьку фуражки полковника, ни на одеревенело стоявшего за его спиной Воронова, все трое прошли мимо, о чем-то вполголоса переговариваясь.
Полковник выждал еще несколько секунд.
– Наверх, пожалуйста! – сказал он и стал подниматься по лестнице.
В небольшой комнате, где они оказались, за столом, сидел незнакомый Воронову генерал с наголо бритой головой. Полковник молча посмотрел на него. Генерал молча кивнул и, указав на плотно прикрытую дверь, сказал Воронову:
– Войдите.
Одернув пиджак, словно это был военный китель, Воронов открыл дверь и застыл на пороге.
В глубине комнаты, у окна с полуопущенной складчатой шторой, вполоборота к двери стоял Сталин.
– Что же вы остановились? – раздался его негромкий голос. – Входите.
Огромным усилием воли овладев собой, Воронов четко отрапортовал:
– Майор Воронов прибыл, товарищ генералиссимус!
– Прибыл, – с недоброй усмешкой повторил Сталин, не глядя на Воронова и не двигаясь с места. – Скажите… Что вы здесь делаете?
Сталин говорил с кавказским акцентом, но Воронов вспомнил об этом гораздо позже, когда пытался восстановить и закрепить в памяти все, что с ним произошло. Сейчас он думал только о том, что ему следует ответить.
«Где „здесь“?! – спрашивал себя Воронов. – В Берлине? Или в этом кабинете?»
– Почему молчите? – снова заговорил Сталин. – Я спрашиваю: что вы делаете в Потсдаме? Как сюда попали?
Он говорил не повышая голоса, но в каждом его слове слышалась суровая недоброжелательность.
– Я корреспондент Совинформбюро, – растерянно ответил Воронов.
– Так. Значит, корреспондент, – повторил Сталин.
Он медленно подошел к стоявшему у стены письменному столу, взял какую-то бумагу и поднес к глазам. Потом небрежным движением бросил ее на стол.
– Западное радио сегодня утром сообщило, – не глядя на Воронова, сказал Сталин, – что советский журналист Воронов, выступая на пресс-конференции, позволил себе грубые выпады против главы союзного государства. Это вы, Воронов?
Сталин впервые посмотрел на него.
Воронов не знал, что Сталин неприязненно относится к людям, которые боятся смотреть ему в глаза. Но необъяснимое подсознательное чувство заставило его не опускать головы и посмотреть прямо на Сталина. Их взгляды встретились.
– Я, товарищ генералиссимус.
– Кто же дал вам такое право? – слегка сощурившись, произнес Сталин. – Дело корреспондента – писать, а не ораторствовать.
Воронов молчал, по-прежнему глядя Сталину прямо в глаза.
– Я спрашиваю: кто дал вам право неуважительно говорить о премьер-министре Великобритании? – снова спросил Сталин, на этот раз повышая голос.
Воронов внезапно почувствовал, что его оцепенение прошло. Так уже бывало в прошлом, когда он подвергался смертельной опасности. Предчувствуя эту опасность, он впадал в такое оцепенение. Но когда наступало время действовать, им овладевало единственное стремление: выполнить свой долг! Не думая ни о чем, выполнить его до конца.
– Я сказал правду, товарищ Сталин! – громко и отчетливо произнес Воронов.
– «Правду»? – повторил Сталин с усмешкой, все еще недоброй. – Значит, товарищ Воронов у нас правдолюбец…
– Да, когда дело идет о чести и достоинстве моей Родины!
Эти слова вырвались у Воронова невольно. Уже сказав их, он почувствовал, что они прозвучали торжественно-неуместно.
Сталин еще более сощурился и, покачав головой, сказал:
– Значит, получается так. Мы приехали сюда, чтобы укрепить отношения с союзниками. С Черчиллем в том числе. А товарищ Воронов считает нужным действовать наоборот. И при этом полагает, что заботится о чести и достоинстве нашей Родины. А мы о ней, выходит, не думаем…
Сталин произнес эти слова саркастическим тоном.
– Вы, кажется, военный человек, – продолжал он. – Или я ошибаюсь?
– Так точно, товарищ Сталин. Майор Красной Армии.
Сталин медленно подошел к Воронову и остановился напротив него.
– По законам военного времени вас следовало бы разжаловать и направить в штрафной батальон, – жестко произнес Сталин. – Но… – он сделал округлый жест рукой, – таких батальонов у нас больше нет. Война кончилась, и… насколько я понимаю, не без вашего участия?.. Так?
Он указал на орденские колодки, прикрепленные к пиджаку Воронова, и на лице появилось нечто вроде добродушной улыбки. Но это лицо тотчас приняло прежнее сурово-сосредоточенное выражение. Сталин пристально посмотрел на Воронова, словно желая проникнуть в самые потаенные глубины его души. Воронов заставил себя выдержать и этот взгляд.
Потом Сталин указал ему на один из стульев, стоявших перед письменным столом.
– Садитесь. Расскажите, как все было. Всю правду. Но покороче…
Некоторое время Воронов молчал. Он понимал, что обязан доложить обо всем очень коротко, в нескольких фразах. Прежде всего о том, почему он позволил себе публично обвинить Черчилля. Но он же не мог не рассказать и о том, что предшествовало этому обвинению! Умолчав об этом, он лишь усугубил бы в глазах Сталина свою вину.
Сталин тем временем медленно ходил по комнате. Только один раз он остановился у письменного стола, чтобы взять свою трубку с изогнутым мундштуком.
– Почему вы молчите? – спросил Сталин. – Следует ли это понимать так, что вам нечего сказать?
– Нет, товарищ Сталин! Мне есть что сказать! – воскликнул Воронов с решимостью, близкой к отчаянию.
– Тогда говорите.
Может быть, именно то, что Сталин продолжал, не оборачиваясь, ходить по комнате, помогло Воронову собраться с мыслями. Это вряд ли удалось бы ему, если бы он чувствовал на себе жесткий, пронизывающий взгляд.
Воронов говорил сбивчиво, горячо, быстро, стараясь ничего не упустить, обо всем рассказать, все объяснить.
Сталин ходил взад и вперед, изредка останавливаясь у стола, чтобы взять спички и зажечь погасшую трубку.
Воронов старался понять выражение его лица. Но ничего не мог прочесть на нем. Оно выглядело холодным и бесстрастным. Воронов не был даже уверен, что Сталин вообще слушал его, а не думал о чем-то своем.
Наконец Сталин остановился у окна и, по-прежнему не глядя на Воронова, сказал:
– О том, что происходит в английской зоне, мы хорошо знаем. Но вы утверждаете, что этот английский газетчик…
– Стюарт!
– Вот именно, Стюарт. Что он лично связан с Черчиллем?
– Так говорят, товарищ Сталин. Брайт убеждал меня…
– А этот Брайт, по-вашему, заслуживает доверия?
– Он… – начал Воронов, но осекся. Брайт, несомненно, говорил правду. Но заслуживал ли он доверия вообще? Как можно со всей определенностью сказать Сталину «да» или «нет», когда речь идет о таком человеке, как Брайт?..
– Мне трудно ответить на ваш вопрос, товарищ Сталин, – сказал Воронов. – Я слишком мало знаю этого американца. Иногда мне кажется, что он честен и правдив. Но я никогда бы не смог поручиться…
Сталин по-своему истолковал его замешательство.
– С американцами это случается, – сказал он. – Сегодня – «да», а завтра… «применительно к обстоятельствам»… Но будем считать, что ваш американец не врет. Тогда надо сделать вывод…
Сталин посмотрел на Воронова, словно ожидая, что тот сам сделает этот вывод. Но Воронов молчал.
– Надо сделать вывод, – продолжал Сталин, – что Черчилль хотел бы использовать против нас немецкие войска и… собственную прессу…
– Я убежден в этом, товарищ Сталин! – воскликнул Воронов. Он понял, что Сталин слушал его.
– Это, конечно, очень важно, что вы убеждены, – произнес Сталин.
Воронов растерянно смотрел на него, не зная, как понимать эти слова: одобряет ли его Сталин или иронизирует.
Неожиданно Сталин спросил:
– За что вы получили орден Красного Знамени?
Резким движением поднявшись со стула, Воронов вытянулся и громко сказал, вернее, доложил:
– За участие в боях против немецко-фашистских захватчиков… – И тут же смолк, поняв, что отвечает привычной фразой, не раскрывающей существа дела.
– …и проявленный при этом героизм? – с усмешкой произнес Сталин. – Скажите конкретнее.
Воронов растерянно молчал.
– Или вы сами толком не знаете, за что вас наградили?
Кровь прихлынула Воронову к лицу. Иронии по поводу своего ордена он не мог простить никому. Даже Сталину.
– Я получил орден за бои под Москвой, – твердо и даже с вызовом сказал Воронов. – За оборону КП дивизии, к которому прорвались немцы.
– Что за дивизия? Кто ею командовал? – спросил Сталин.
– Полковник Карпов! – отчеканил Воронов. Он хотел добавить, что встретил Карпова, теперь уже генерала, здесь, в Бабельсберге, что именно ему докладывал о случившемся у Стюарта, однако не успел окончить доклад, потому что…
Но Сталин быстро спросил:
– Карпов? Который сейчас у Жукова?.. Но это значит, что комиссаром у вас был…
– Полковой комиссар Баканидзе! Он и вручил мне орден.
В лице Сталина внезапно произошла странная перемена. По нему пробежала мгновенная судорога. Боли? Страдания?..
– Он не дожил до нашей победы, – с горечью сказал Сталин. – Не дожил!..
Воронов не мог знать, что, напомнив Сталину о Баканидзе, он напомнил ему и о том, чем закончился три с половиной года назад разговор между ними.
Тогда Сталин сказал Ревазу Баканидзе: «Мы делали все, что могли, Резо. Почти все. Однако у нас были ошибки. Да, были ошибки. Допущен просчет. Но прежде чем сказать это народу, надо разбить врага».
Сталин отчетливо помнил, что сказал ему на прощание Баканидзе: «Это тот ответ, который хотел от тебя услышать. Остальное после победы».
Сталин дал этот ответ. Не только одному Баканидзе. Всему народу. В своей речи по случаю Победы он выполнил обещание, которое дал старому другу и соратнику.
Молчание длилось всего несколько мгновений. Потом снова раздался голос Сталина:
– Как долго вы находитесь в Германии? – Видя, что Воронов продолжает стоять, Сталин сказал: – Садитесь.
– С того времени, как наши войска в нее вступили, – ответил Воронов.
– Скажите, как наши войска ведут себя по отношению к немецкому мирному населению? – Сталин положил на стол трубку и остановился напротив снова занявшего свое место Воронова.
Это был еще один неожиданный переход. Казалось, Сталин окончательно забыл, с какой целью он вызвал сюда Воронова.
– Затрудняюсь сказать… Не знаю, товарищ Сталин, – ответил Воронов. – После всего того, что фашисты творили на советской земле… Я думаю, наши ведут себя сдержанно. Хотя отдельные эксцессы…
– Отдельные эксцессы… – повторил Сталин. – Да. Русский человек отходчив. Ну, а немцы?
– Немцы? – переспросил Воронов. – Наверное, есть разные немцы. Одни хотели бы забыть гитлеровский кошмар и мирно трудиться. Но, конечно, есть и другие…
– Значит, две души у Германии?
Воронов не сразу понял, что имеет в виду Сталин.
– Существовало мнение, что Германию надо расчленить. Мы всегда были против. Германии следует оставаться единой. Но кое-кто уже сейчас делает ставку по крайней мере на две Германии. Мы – на ту, которая, по вашим словам, хочет мирно трудиться. На эту ее душу. Другие – на другую…
Сталин разговаривал как будто не с Вороновым, а то ли с самим собой, то ли с кем-то, кто находился за пределами этой комнаты.
– Я бываю в одной немецкой семье, товарищ Сталин, – сказал Воронов. Его недавний разговор с Вольфом имел прямое отношение к тому, что интересовало Сталина. – Глава ее – рабочий. Его завод разрушен, но он каждый день ходит к развалинам. Не может жить без работы. Недавно он спросил меня: «Что будет с Германией?»
– Что же вы ему ответили? – с интересом и в то же время строго спросил Сталин.
– Я ответил… – неуверенно сказал Воронов, – что будущая Германия должна принадлежать таким, как он. Рассказал о ялтинских решениях…
Он с тревогой ждал, как отнесется Сталин к его словам.
– Правильно сказали. Хотя и несколько упрощенно… – Сталин усмехнулся. – Если другим, – он сделал движение рукой в сторону окна, – когда-нибудь удастся расчленить Германию, товарищу Воронову придется отвечать перед этим немецким рабочим. Впрочем, вы тогда будете вправе переадресовать его к вашему другу Черчиллю.
Сталин задумался и возобновил свое хождение по комнате – от окна к двери и обратно.
Воронов с радостью подумал, что его вина, очевидно, забыта и он прощен.
– Так что же с вами делать? – остановившись перед ним, негромко спросил Сталин. – Как вы сами расцениваете свой поступок?
Воронов вскочил.
– Виноват, товарищ Сталин, – упавшим голосом сказал он, понимая, что в эту минуту решается все его будущее, может быть даже сама жизнь…
– Вам никогда не приходилось читать… – начал Сталин и вдруг замолчал, словно что-то припоминая.
– Что именно, товарищ Сталин? – спросил окончательно сбитый с толку Воронов.
– В каком-то старом романе, – видимо, так и не вспомнив, в каком, продолжал Сталин, – моряк ведет себя как герой. А потом совершает тяжелый проступок. Капитан приказывает за геройство наградить. А за проступок – расстрелять.
Воронов почувствовал, что его охватывает дрожь.
– Наказывать вас мы… не будем, – продолжал Сталин. – Однако и награждать вас не за что: смелость и резкость должны проявляться… уместно.
Он помолчал, потом медленно подошел к Воронову и, глядя на него в упор, сказал:
– Вам следует понять: мы приехали сюда, чтобы установить мирные и добрососедские отношения с союзниками. Это главная задача. Одна из главных. Поняли?
– Понял, товарищ Сталин.
– Сколько вам лет?
– Двадцать восемь, товарищ Сталин.
– Хороший возраст. У вас преимущество молодости. Но такое преимущество без чувства ответственности может нанести большой вред. В сочетании они обеспечивают победу. Я вижу, вы это понимаете. Теперь, по крайней мере.
Воронов молчал.
– Вижу, что поняли. Хорошо… – Сталин немного помолчал и спросил: – Как вы здесь устроены? Есть какие-нибудь просьбы?
– Только одна, товарищ Сталин! – вскочив со своего места, горячо воскликнул Воронов. – Если бы мне разрешили хоть один раз побывать на Конференции! Все, к кому я обращался, говорят, что это совершенно исключено…
– Правильно говорят, – усмехнулся Сталин. – До свидания, товарищ Воронов. Желаю вам успехов. И не забывайте больше о том, зачем все мы сюда приехали.
Конец второй книги