ГЛАВА XII
Дальний путь. В горном ауле
Мы ехали около двух часов времени живописным берегом Куры. Мои спутники молчали, погруженные каждый в свои думы, я слегка дремала, вполне положившись на спокойствие и разум моего коня.
Не доезжая до Мцхета, князь Георгий покинул нас и ускакал в станицу. На прощание он крепко пожал мне руку и пожелал успеха.
Я и Хаджи-Магомет продолжали путь. Скоро низменная равнина Куры стала покрываться возвышенностями, и мало-помалу мы вступили в горы.
- Не устала ли, госпожа? Не хочет ли переночевать в духане? - нарушил наконец молчание Хаджи-Магомет.
Я действительно смертельно устала и сладко мечтала о мягкой постели в спокойной комнатке.
Через каких-нибудь полчаса мы достигли духана, приютившегося у самого подъема на кручу, и я, отказавшись от ужина и удалившись в крохотную комнатку для приезжих, уснула как убитая под незнакомой мне кровлей харчевни.
На заре Хаджи-Магомет разбудил меня и мы снова пустились в путь на отдохнувших за ночь конях. Я долго-долго не забуду этого утра.
Впереди, по бокам и сзади нас теснились горы. Их каменные громады, покрытые кустарниками, упирались, как мне казалось, в самое небо. Там и сям мелькали пестрые головки южных цветов самых нежных оттенков и колоритов. Солнце купалось в перловом облаке, даря свои улыбки горам и небу, земле и безднам, открывавшим свои чудовищные пасти по краям дороги.
- Положись на милость Аллаха и мудрость коня, - произнес Хаджи-Магомет, видя, как я со страхом кошусь на черные пропасти.
Мне было жутко ехать по этому непривычному для меня пути. Голова моя кружилась, сердце замирало.
Между тем Хаджи-Магомет, желая, должно быть, развлечь меня и отклонить мои мысли об опасности, нарушил молчание.
- Волей Аллаха, - начал он, - у старого Магомета были две дочери. Одна из них, старшая, Марием, презрела законы Аллаха и Магомета, пророка Его, и перешла в веру урусов. Знатной княгиней стала красавица Марием... Но недолго радовалась она своему счастью: черный ангел прилетел за нею и унес ее в чертоги Аллаха... Другая дочь, Бэлла, веселая птичка, радость очей моих, нашла себе счастье: сын знатного наиба, молодой бек Израил, пленился ею и взял ее в жены. Семь лет живут они душа в душу, но враг людей и Аллаха, дух мрака и злобы - шайтан позавидовал людскому счастью: он не дал им потомства... Семь лет живут молодые супруги, не имея детей... Старый наиб, отец бека, требует от сына, чтобы он взял себе еще другую жену из нашего или чужого аула, но Израил не хочет... Израил любит одну Бэллу и не возьмет иной жены... Старый наиб разгневался на сына, так разгневался, что прогнал его из своего поместья, и Хаджи-Магомет принял бека и дочь свою в своей скромной сакле... Теперь Израил болен, сильно болен, но всесильный Аллах сохранит его для его друзей!
Хаджи-Магомет смолк и погрузился в думу. Я смотрела на его бронзовое лицо, носившее на себе следы тревоги, которую переживал старик.
Трое суток пробыли мы в дороге, проводя ночи в седле, встречая и провожая глазами солнце, улыбавшееся нам из-за горных хребтов. Нам попадались на пути лезгинские аулы, с маленькими, точно прилипшими к склонам гор, как гнезда ласточек, саклями. Женщины и дети высыпали на улицу при нашем появлении и, без церемонии указывая на нас пальцами, тараторили что-то на их непонятном для меня языке. Наконец к концу третьих суток мы достигли аула Бестуди, прилепившегося к горному откосу и повисшего над самой бездной, вследствие чего он казался неприступным. Лучшей крепости не могли бы выдумать люди. Сама природа укрепила аул со всех сторон, закрыв его горами и разбросав вокруг чернеющие, как ночь, бездны.
Был праздник. У порогов саклей сидели разряженные горянки в пестрых бешметах, сплетничая и переругиваясь между собой, как мне объяснил Хаджи-Магомет.
Они с удивлением оглядывались на меня и что-то кричали моему спутнику, на что он отвечал им сдержанно и угрюмо.
У крайней сакли, приютившейся под навесом скалы, Хаджи-Магомет соскочил с коня и помог мне сойти на землю. Потом, взяв меня за руку, он ввел в саклю и, приостановившись по обычаю его племени на ее пороге и низко кланяясь, произнес торжественно и важно:
- Будь благословенна, госпожа, в доме старого Магомета!
Едва я переступила порог сакли, как была буквально оглушена шумом, криками, господствовавшими в ней. Удушливый дым кальяна, любимого курения на Востоке, стоял столбом в воздухе, мешая дышать и видеть в двух шагах от себя. С трудом сквозь этот дым, евший мне глаза, я могла различить находившихся в сакле людей.
Они были в праздничных платьях богатых горцев, с хмурыми, гордыми лицами и седыми усами. Но двое из них особенно привлекли мое внимание. Один, очень важный на вид, в затканном серебром и золотом бешмете, поражал своей важной осанкой и роскошью наряда. Так мог выглядеть только знатный бек или богатый уздень.
Другой, который стоя что-то особенно громко доказывал, был сморщенный, худой, желтый, отвратительный на вид старикашка в белой чалме и длинной мантии до пят, безо всякого оружия и золота на платье.
Позднее я узнала, что это мулла, ревностный хранитель магометанства в своем ауле и закоренелый фанатик в душе. Первый же старик оказался наибом селения, отцом больного бека.
Все громко спорили о чем-то, некоторые немилосердно дымя при этом длинными трубками с ароматичным куревом кальяна. А в темном углу сакли на пышных коврах и шкурах горных оленей, среди груды подушек металось и стонало какое-то человеческое существо.
Я остановилась нерешительно посреди кунацкой и во все глаза смотрела на говоривших.
- Что надо девушке? - произнес голос муллы совершенно чисто по-русски, резкими, неприятными звуками.
- Русская девушка, - произнес Хаджи-Магомет, вошедший следом за мною, - пришла помочь моему названному сыну в его болезни.
- Беку Израилу никто не может помочь, кроме Аллаха, - произнес тот же неприятный голос. - Но и Аллах не поможет ему, потому что он презрел его законы и не хочет исполнить воли Его.
- Хаджи-Магомет Брек, - торжественно произнес нарядный джигит также по-русски, должно быть, для того, чтобы я могла понять то, что он говорил, - Хаджи-Магомет Брек!.. Я не хочу вражды, ты видишь! Я пришел к тебе с протянутой рукой, потому что свято храню обеты дружбы!.. Ты мой кунак, Хаджи, а кунаки не грызутся, как лесные звери, между собой. Мое требование справедливо... Сам Аллах вселил его в мое сердце и голову! Слушай, Хаджи, я пришел к тебе еще раз. Скажи твоей дочери отпустить моего сына с миром. Пусть мой сын найдет себе другую жену, а Бэлла останется в твоем доме, если не желает делить сердце Израила с другой. Ты знаешь, Хаджи, что Аллах не благословил брак их потомством, а Израил последний в роде Меридзе-беков и, если у него не будет сына, славный род Меридзе вымрет и погаснет, как алая заря на вечернем небе. И не будет больше храбрых из рода Меридзе среди горных теснин Дагестана!.. Уговори же Бэллу уступить волей, Хаджи, чтобы не заставить нас прибегнуть к силе!
Магомет-бек выслушал речь бека Меридзе, не проронив ни слова; только губы его заметно побелели от гнева да бешено сверкали из-под седых бровей его юношески живые, огненные глаза.
- О чем ты хлопочешь, наиб-ага? - спросил он спокойно. - Твой сын борется со смертью. Не лучше ли подождать его выздоровления и спросить его самого, желает ли он взять себе другую жену, кроме Бэллы.
- Хаджи-Магомет! - вскричал наиб сердито. - Мой сын поражен безумием... Шайтан затемнил его рассудок. Он хочет того, что не дается Аллахом... Его болезнь - наказание, посланное ему за его упорство пред законами страны. Сам мулла, посредник между людьми и Аллахом, говорит это!
Едва только замолк старый бек, как человек, лежавший на коврах и подушках, застонал и заметался сильнее. Я инстинктивно приблизилась к нему и склонилась к лицу больного.
Это был совсем молодой горец, с лицом правильным и тонким, как у девушки. Черные усики и черные воспаленные от жара глаза резко выделялись на бледном, исхудалом лице. Ему было на вид лет двадцать с небольшим, и он казался необыкновенно женственным и нежным. Он удивленно вскинул на меня глаза и снова заметался в жару.
- Вы говорите по-русски? - спросила я его тихо, чтобы не быть услышанной сидевшими в кунацкой стариками.
- Да, - произнес он, - русские - друзья мои, я люблю русских и породнился с ними...
- Чем вы больны? - спросила я горца.
- Я не знаю. Аллах поразил все мое тело... Мне хочется отдохнуть, задремать немного... А они так кричат и шумят здесь... и не дают забыться ни на минуту.
- Попросите Хаджи-Магомета прогнать их!
- О, это невозможно! Гость - священная особа в доме; горца, гостя нельзя прогнать. Это было бы худшее оскорбление среди горцев. За такое оскорбление у нас рассчитываются пулей...
- Но они вас мучают, Израил!..
- Мои мучения не так ужасны!.. Моя жена страдает больше!.. О, как они ее истерзали, - зашептал он, сверкая лихорадочными глазами из-под черных бровей. - Бедная горлинка! Бедная ласточка! Она уже перестала смеяться... Не слышно больше ее звонкого голоса... Милая крошка!
И при этих словах, обращенных к кому-то отсутствующему и дорогому, молодой бек преобразился: нежная улыбка осенила его изможденное страданием лицо. Глаза засияли любовью и лаской. Но это длилось мгновение, не больше. Вслед за этим он судорожно схватил мою руку и, с трудом приподнявшись на локте, зашептал быстро-быстро, вперив вдаль страшные, испуганные, почти безумные взоры:
- Они убьют ее... мой отец и мулла... Они не простят ей того, что она не хочет уступить меня другой жене... О, как это ужасно!.. Аллах отклонил от нас свои взоры... Бедная Бэлла, бедная козочка горного ущелья! О, если бы я мог защитить ее!.. Моя винтовка бьет без промаха... Мой кинжал не согнулся бы ни об одно тело. Пусть мулла встанет только на ее дороге... О, лишь бы поправиться скорее!.. Теперь я не защитник Бэллы, а слабое, беспомощное существо... О госпожа, - взмолился он, весь дрожа от волнения, - спаси меня! Дай мне такого снадобья, от которого бы мои ноги стали по-прежнему сильны и быстры, как у лани, а глаз верен и меток, как у горного орла! О госпожа, бек Израил тогда всю жизнь будет твоим слугой.
- Успокойтесь, Израил, я исполню все, что вы хотите, только лежите спокойно и не мешайте мне лечить вас!
С этими словами я вынула из моей аптечки, внесенной в саклю Хаджи-Магомета, лекарства и флягу с крепким вином и приступила к делу.
Между тем крики в сакле все усиливались. Наиб и мулла спорили и кричали с хозяином, как бы вовсе позабыв о присутствии здесь больного.
Тогда я вышла на середину кунацкой и, обращаясь к наибу, сказала:
- Послушай, ага, мир и покой должен царить там, где есть больные. Ты потеряешь сына, если не позаботишься о его спокойствии.
- Как может русская девушка, дитя по возрасту, учить старого бека, наиба селения? - сурово и строго произнес старик.
- Русская девушка, - продолжала я невозмутимо, - желает блага твоему дому, наиб! Ведь если ты лишишься сына, твой славный род Меридзе прервется... не ты ли сам говорил это?
- Ты мудрое дитя, - произнес наиб уже много благосклоннее, - сам Аллах вещает твоими устами! - И он знаком приказал присутствующим смолкнуть.
Не надолго, однако, воцарился мир и покой в кунацкой. Увидя, что я прикладываю флягу к губам больного, бек поднялся со своего места и, удерживая мою руку, сказал, сердито нахмурив брови:
- Остановись, девушка. Вино запрещено кораном правоверным!
- Вино запрещено кораном как удовольствие и лакомство, - отвечала я твердо, - но для больного, нуждающегося в нем для подкрепления сил, оно может быть допущено законом.
- Ты судишь как уруска, а не правоверная, - вмешался мулла, покачивая своей крупной в белой чалме головой. - Я, служитель Аллаха и Магомета, пророка Его, запрещаю тебе, девушка, осквернять вином уста правоверного! И, сказав это, старик выхватил из рук моих флягу и, ударив ею о земляной пол сакли, разбил ее вдребезги.
Израил заметался и застонал сильнее на своем ложе. Его тело горело как в огне, дыхание с трудом вылетало из запекшихся губ, расширенные глаза, впившись в одну точку, мрачно горели. Видно было, что молодой горец страдал невыносимо.
Мне было бесконечно жаль его. Я поняла мое бессилие в присутствии горцев помочь ему хоть сколько-нибудь, и потому, выйдя на середину сакли, сказала твердо:
- Уздени и беки! Хаджи-Магомет привез меня сюда по желанию генерала Джавахи, чтобы помочь вашему больному одноплеменнику. Я знаю, что один Бог спасает, милует и избавляет от смерти... Я, слабая девушка, не смею надеяться на свои силы, но я прошу вас дать мне попробовать помочь князю... Мне сказали, что знахари аула отказались лечить бека, потому что, по приговору муллы, часы его сочтены... Но и мулла не пророк и мог ошибиться... Я прошу только оставить нас одних в сакле, чтобы шум и споры не беспокоили больного бека!
Едва я замолчала, как все они заговорили разом, сильно жестикулируя и выкрикивая слова. Потом, нашумевшись и накричавшись вдоволь, старик в чалме поднялся со своего места и, приблизившись ко мне, сказал:
- Слушай, девушка, что я скажу тебе... Аллах велик и могуществен, и нет ничего сильнее Его над миром. Аллах открыл мне, своему слуге, что бек Израил должен умереть, потому что прогневил великого Аллаха и Магомета, пророка Его! И бек Израил умрет с зарею. Так решено у престола Аллаха, и черный ангел приближается к нему с обнаженным мечом... Я возвестил это мудрейшим старейшинам аула Бестуди, и они покорились воле Аллаха.
- Никто не знает того, что случится, - прервала я речь старика, будущее закрыто людям...
- Не всем! - возразил мулла. - Сам великий пророк явился ко мне во сне и сказал, что умрет Израил бек Меридзе.
- Я не верю этому! - сказала я смело. - Пусть ты, мулла, и твои приверженцы думают одно, никто не может помешать мне думать иное.
- Ты смела, девушка, речь твоя дерзка и отважна, не забудь, что ты говоришь с избранным слугой Аллаха, - произнес мулла, сверкнув на меня своими рысьими глазами.
- А ты ручаешься, что он выздоровеет? - смерив всю меня испытующим взглядом, спросил наиб.
- Я надеюсь на Бога! - произнесла я тихо, снова возвращаясь к изголовью больного.
- Этого не может случиться! Правоверные уже знают волю Аллаха, переданную им моими устами, - снова произнес мулла, весь дрожа от гнева, и не тебе, девушка, перечить словам избранных самим пророком.
- Я говорю только то, во что верю и на что надеюсь, - сказала я спокойно. - Придите на заре и, если найдете Израила мертвым, верьте пророчеству муллы, - обратилась я к почтенным горцам, - если же он будет жив, отнесите это к милосердию вашего Аллаха, могущего одинаково казнить и миловать!
- Она права, - сказал голос наиба, - пойдем отсюда. С зарею мы вернемся и увидим, прав ли был мулла и верно ли его пророчество.
И с этими словами один за другим они вышли из кунацкой.
ГЛАВА XIII
Бэлла. Кризис
- Они ушли, отец?
- Ушли, Бэлла.
- Он жив еще, мой князь и повелитель?
- Жив, волею Аллаха, жив еще! - сказал Хаджи.
- Можно мне к нему?
- Входи, Бэлла, твое место подле больного мужа, - сказал Хаджи.
В ту же минуту из-за ковра, скрывавшего вход в следующее помещение сакли и служившего дверью, вошла тоненькая, маленькая женщина, вся гибкая и стройная, как тополь. Бледное лицо ее было встревожено и печально. На худеньких щеках уже не играл румянец юности (татарки старятся рано), но, несмотря на недостаток румянца и скорбный взгляд больших черных глаз, княгиня Бэлла Израил, дочь Хаджи-Магомета, показалась мне красавицей.
В два прыжка очутилась она у ложа мужа и, жадно вглядываясь в лицо больного, теперь лежавшего в забытьи, быстро зашептала:
- Еще ночь... еще утро... и Израила не станет... так сказал мулла... Его схоронят... зароют в могилу вместе с доспехами и конем. Горько тогда заплачет Бэлла... тяжко заплачет. Долго была счастлива Бэлла... много счастлива... А теперь конец, всему конец - и радости, и счастью... Ох, отец, отец, зачем еще живет на свете твоя Бэлла! - разразилась она глухими рыданиями.
Мне стало невыносимо видеть слезы, обильно текущие по ее бледному личику; я бессознательно приблизилась к ней и, положив ей на голову руку, сказала:
- Полно, успокойтесь, Бэлла. Бог милосерден и сохранит вам вашего мужа!
Она быстро обернулась, вскрикнув от неожиданности. В охватившем ее приступе горя она и не заметила моего присутствия.
- Кто ты, госпожа? - так и впилась она в меня глазами.
Я назвала себя, прибавив, что приехала сюда помочь, как могу, ее больному князю.
Тогда она словно обезумела. С быстротой и живостью горянки бросилась она передо мной на колени и, покрывая мое платье и руки поцелуями, залепетала, смеясь и плача в одно и то же время:
- О госпожа, спаси его, облегчи его страдания... и Бэлла не забудет тебе этого, пока дышит Бэлла... Мы вынесли много золота и тканей из дома наиба!.. Мать пожалела Израила и дала их нам, когда отец прогнал нас из поместья... И трех коней взяли с собой... И много острых кинжалов дагестанской стали... Все отдаст тебе Бэлла, только вылечи Израила, добрая госпожа!
Я успокоила ее, как умела, повторяя, что один Бог может спасти недужного. Потом принялась за больного. Я сорвала со стен кунацкой ковры и тяжелые ткани, украшавшие их, и открыла находившиеся под самой кровлей сакли два крошечных окошечка. Мне хотелось, чтобы как можно больше воздуха и света проникло в мрачное жилище Хаджи-Магомета. Потом с помощью Бэллы сварила ароматичное питье, помогающее от жара и лихорадки, и дала его выпить больному. На голову Израила я положила платок, смоченный в воде и уксусе, припасенном мне Барбале.
К вечеру больной перестал метаться, но страшная слабость теперь сковывала его члены. Дыхание чуть заметно шевелило грудь. Глаза были закрыты. Руки бессильно повисли вдоль безжизненно распростертого тела.
- Гляди, госпожа, он умирает! - в ужасе вскрикнула Бэлла, низко наклонившаяся к лицу мужа.
Действительно, жизнь Израила была на волоске. В ту минуту, когда я, с силой разжав ему рот, готовилась влить в него несколько капель крепкого вина, неприятный, резкий, уже знакомый мне голос муллы произнес за моими плечами:
- Что, госпожа, или шайтан не хочет больше помогать тебе?.. Видно, Аллах знает лучше, что надо для молодого князя... Еще луна не взойдет на небо, как душа его переселится в райские владения. Уйдите, женщины, прибавил повелительно голос, обращаясь ко мне и Бэлле. - Вам не место здесь, у одра умирающего... Я должен приготовить бека предстать бесстрашно пред лицом Аллаха.
- Постой, ага, - произнесла я твердо, загораживая дорогу вошедшему мулле, - ты слышал, как наиб позволил мне использовать все средства, чтобы помочь его сыну... До утренней зари больной принадлежит мне. На заре приходи, мулла, исполнять свое дело! До зари он доживет наверное, я тебе ручаюсь!
- Ступай, мулла! - произнес Хаджи-Магомет. - Если бек Израил почувствует себя хуже, то я приду за тобой, клянусь именем Аллаха и Магомета, пророка Его!
Старик не посмел усомниться в словах своего друга, Хаджи-Магомета, и, ворча что-то под нос, вышел из сакли.
- Вы не можете сказать мне, Бэлла, долго ли болен ваш муж? - спросила я красавицу татарку.
Молодая женщина подняла на меня свои заплаканные глазки и, перебирая по пальцам, заговорила:
- Одно новолуние... две, три... четыре соловьиных песни... Потом еще четыре и еще одна... Вспомнила, госпожа, вспомнила! Сегодня девятое новолуние... Да, девятая ночь, что мой Израил болен...
"Девятая ночь. Стало быть, роковая! - вихрем пронеслось в моих мыслях. - Сегодня надо ждать перелома болезни, кризиса: на заре бек Израил или откроет глаза, или вместо него мулла найдет здесь одни холодные останки".
- Бэлла, - сказала я молодой женщине. - Сегодня участь ваша решится. Скажите мне, веруете ли вы в Бога, Бэлла?
- Я верую, что Аллах могуч и всесилен! Горе неверным, не признающим его! - начала она глухим и убитым голосом. - Моя сестра Марием отреклась от Аллаха и перешла в веру урусов, и Аллах жестоко покарал ее смертью в полном расцвете молодости и красоты... Аллах жесток и не прощает обиды... Он не пощадит Израила, потому что Израил прогневил его... Так сказал мулла...
- Значит, вы не можете молиться, Бэлла, не можете просить Аллаха спасти вашего мужа?
- О госпожа, это бесполезно! - произнесла она печально. - Мои молитвы не будут услышаны... Темные и светлые духи борются же теперь за жизнь Израила, и лишь только темные духи одолеют - мой бек и повелитель отойдет в горние селения Аллаха.
- Ну а если я помолюсь Богу, моему Богу, Бэлла, - произнесла я тихо, взяв ее руку, - если я помолюсь моему Богу, Бэлла, и Он услышит мою молитву?.. Наша религия не так мрачна и беспросветна, как ваша! Наше учение веры говорит о благом и милосердном Спасителе, который отдал свою жизнь за нас и претерпел великие мучения за грехи людей...
- Сестра Марием говорила мне о вашем Христе! Я знаю, что Он благ и мудр... Я знаю, что Он запрещает проливать кровь врагов и не позволяет мстить убийцам!
- Истинная правда, Бэлла! Наш Спаситель милостив и благостен к людям. Я не смею надеяться, что моя грешная молитва будет услышана Им, но я буду горячо молиться, Бэлла, чтобы Господь сохранил вам вашего мужа, - сказала я твердо.
И я исполнила мое обещание. Я не помню, чтобы в другой раз в продолжение всей моей жизни я молилась так горячо и усердно, как в эту ночь, проведенную в Дагестанских горах под кровлей сакли Хаджи-Магомета...
* * *
Заря уже алым заревом охватила полнеба... Красный отблеск врывался в оконца под кровлей и словно румянцем обливал саклю. Бэлла по-прежнему сидела неподвижно на ковре, поджав под себя ножки... По-прежнему Израил лежал, разметав вдоль тела бессильные руки.
"Жив или умер?" - пронеслась в моей голове тревожная мысль, и я со страхом склонилась над больным.
Израил был бледен как смерть, но дыхание, вылетавшее из груди, стало спокойнее и глубже. На лбу выступили капельки пота, и все лицо было мирно и спокойно, как у спящего...
Кризис миновал благополучно. Бек Израил был спасен.
ГЛАВА XIV
Закон Аллаха и благо Спасителя
Слезы, стенания, смех и взвизгивания разом вырвались из груди дикарки Баллы, когда я сообщила ей радостную новость.
- Золотая... яхонтовая... драгоценная! - шептала молодая женщина, исступленно падая к моим ногам и охватывая мои колени дрожащими руками. Теперь я твоя раба... собака... Бей... гони... толкай Бэллу... Бэлла не уйдет от доброй госпожи... за то, что госпожа спасла ей мужа.
- Не я спасла, Бэлла, не говорите так! - произнесла я строго. - Спас Господь Бог и милосердный Спаситель!
- Спаситель, которому молилась сестра Марием? - раздумчиво повторила за мной молодая женщина.
- Да, Бэлла! Спаситель, которому молимся и все мы, христиане...
Она задумалась на минуту, потом произнесла с расстановкой:
- А если бы мусульманка захотела поблагодарить Его за спасение Израила, то услышал бы Он ее молитву?
- Услышал бы, Бэлла, потому что все люди одинаково равны перед ним - и мусульмане, и христиане, и семиты...
- А-а! - протянула она как-то загадочно, странно взглянув на меня, и быстро вышла из сакли.
Я занялась больным и не заметила, как заря исчезла и золотое солнце встало над аулом.
- Благословение Аллаха над домом Хаджи-Магомета! - произнес мулла, неожиданно появляясь на пороге. За ним стояли вчерашние гости Хаджи во главе с беком-наибом.
- Ты пришел вовремя, ага, - обратилась я к нему радостно. - Израил жив, волею Бога!
Он зорко посмотрел на меня своими проницательными глазками, потом перевел взгляд на мирно спавшего Израила и произнес сурово:
- Темный дух помог тебе, девушка... Сам шайтан вмешался в дело... Шайтан помог тебе вылечить бека... Лучше бы он умер, чем быть оскверненным помощью шайтана!
Его слова задели меня за живое.
- Слушай, мулла, - едва владея собой от волнения, произнесла я, - Бог поразил твою душу безумием, если ты веришь в силу шайтана! Бек Израил жив милостью Божией... Слышишь, ты, ага, его спас Сам Господь, и никто больше!
Мулла ничего не ответил, только его узенькие глазки зажглись злыми огоньками. Он, казалось, ненавидел меня всеми силами души за то, что вера в него фанатиков-татар, убежденных в его пророчестве, была мною поколеблена.
И не только один мулла был недоволен, казалось, спасением бека. Все, кроме разве наиба, любившего по-своему сына, враждебно и неприязненно поглядывали на меня. Они привыкли верить мулле беспрекословно, и его неудачное пророчество неприятно поразило их. Меня они считали виновницей этого.
Когда в тот же вечер я вышла из сакли подышать чистым воздухом, я услышала бесцеремонный говор за собой. Старые татарки указывали на меня пальцами и что-то кричали на непонятном для меня наречии.
- Что они говорят, Хаджи-Магомет? - спросила я моего хозяина, сопровождавшего меня по улице аула.
- Они говорят, госпожа, что ты колдунья и знаешься с шайтаном, отвечал тот.
- Глупые женщины, - пожав плечами, произнесла я, - отчего же они так враждебно относятся ко мне?
- Они боятся, госпожа, чтобы ты не привлекла гнев шайтана на их кровли! И потом, ты уруска... Они ненавидят русских, как врагов, с тех пор, как урусы смирили восстание в нашем ауле. Но не беспокойся, госпожа, ты под защитой Хаджи-Магомета. И никто не посмеет тронуть тебя.
Я вернулась в саклю к постели Израила, который мирно спал сном выздоравливающего, и увидела там Бэллу. Лицо ее сияло, на губах играла улыбка.
Дальний путь. В горном ауле
Мы ехали около двух часов времени живописным берегом Куры. Мои спутники молчали, погруженные каждый в свои думы, я слегка дремала, вполне положившись на спокойствие и разум моего коня.
Не доезжая до Мцхета, князь Георгий покинул нас и ускакал в станицу. На прощание он крепко пожал мне руку и пожелал успеха.
Я и Хаджи-Магомет продолжали путь. Скоро низменная равнина Куры стала покрываться возвышенностями, и мало-помалу мы вступили в горы.
- Не устала ли, госпожа? Не хочет ли переночевать в духане? - нарушил наконец молчание Хаджи-Магомет.
Я действительно смертельно устала и сладко мечтала о мягкой постели в спокойной комнатке.
Через каких-нибудь полчаса мы достигли духана, приютившегося у самого подъема на кручу, и я, отказавшись от ужина и удалившись в крохотную комнатку для приезжих, уснула как убитая под незнакомой мне кровлей харчевни.
На заре Хаджи-Магомет разбудил меня и мы снова пустились в путь на отдохнувших за ночь конях. Я долго-долго не забуду этого утра.
Впереди, по бокам и сзади нас теснились горы. Их каменные громады, покрытые кустарниками, упирались, как мне казалось, в самое небо. Там и сям мелькали пестрые головки южных цветов самых нежных оттенков и колоритов. Солнце купалось в перловом облаке, даря свои улыбки горам и небу, земле и безднам, открывавшим свои чудовищные пасти по краям дороги.
- Положись на милость Аллаха и мудрость коня, - произнес Хаджи-Магомет, видя, как я со страхом кошусь на черные пропасти.
Мне было жутко ехать по этому непривычному для меня пути. Голова моя кружилась, сердце замирало.
Между тем Хаджи-Магомет, желая, должно быть, развлечь меня и отклонить мои мысли об опасности, нарушил молчание.
- Волей Аллаха, - начал он, - у старого Магомета были две дочери. Одна из них, старшая, Марием, презрела законы Аллаха и Магомета, пророка Его, и перешла в веру урусов. Знатной княгиней стала красавица Марием... Но недолго радовалась она своему счастью: черный ангел прилетел за нею и унес ее в чертоги Аллаха... Другая дочь, Бэлла, веселая птичка, радость очей моих, нашла себе счастье: сын знатного наиба, молодой бек Израил, пленился ею и взял ее в жены. Семь лет живут они душа в душу, но враг людей и Аллаха, дух мрака и злобы - шайтан позавидовал людскому счастью: он не дал им потомства... Семь лет живут молодые супруги, не имея детей... Старый наиб, отец бека, требует от сына, чтобы он взял себе еще другую жену из нашего или чужого аула, но Израил не хочет... Израил любит одну Бэллу и не возьмет иной жены... Старый наиб разгневался на сына, так разгневался, что прогнал его из своего поместья, и Хаджи-Магомет принял бека и дочь свою в своей скромной сакле... Теперь Израил болен, сильно болен, но всесильный Аллах сохранит его для его друзей!
Хаджи-Магомет смолк и погрузился в думу. Я смотрела на его бронзовое лицо, носившее на себе следы тревоги, которую переживал старик.
Трое суток пробыли мы в дороге, проводя ночи в седле, встречая и провожая глазами солнце, улыбавшееся нам из-за горных хребтов. Нам попадались на пути лезгинские аулы, с маленькими, точно прилипшими к склонам гор, как гнезда ласточек, саклями. Женщины и дети высыпали на улицу при нашем появлении и, без церемонии указывая на нас пальцами, тараторили что-то на их непонятном для меня языке. Наконец к концу третьих суток мы достигли аула Бестуди, прилепившегося к горному откосу и повисшего над самой бездной, вследствие чего он казался неприступным. Лучшей крепости не могли бы выдумать люди. Сама природа укрепила аул со всех сторон, закрыв его горами и разбросав вокруг чернеющие, как ночь, бездны.
Был праздник. У порогов саклей сидели разряженные горянки в пестрых бешметах, сплетничая и переругиваясь между собой, как мне объяснил Хаджи-Магомет.
Они с удивлением оглядывались на меня и что-то кричали моему спутнику, на что он отвечал им сдержанно и угрюмо.
У крайней сакли, приютившейся под навесом скалы, Хаджи-Магомет соскочил с коня и помог мне сойти на землю. Потом, взяв меня за руку, он ввел в саклю и, приостановившись по обычаю его племени на ее пороге и низко кланяясь, произнес торжественно и важно:
- Будь благословенна, госпожа, в доме старого Магомета!
Едва я переступила порог сакли, как была буквально оглушена шумом, криками, господствовавшими в ней. Удушливый дым кальяна, любимого курения на Востоке, стоял столбом в воздухе, мешая дышать и видеть в двух шагах от себя. С трудом сквозь этот дым, евший мне глаза, я могла различить находившихся в сакле людей.
Они были в праздничных платьях богатых горцев, с хмурыми, гордыми лицами и седыми усами. Но двое из них особенно привлекли мое внимание. Один, очень важный на вид, в затканном серебром и золотом бешмете, поражал своей важной осанкой и роскошью наряда. Так мог выглядеть только знатный бек или богатый уздень.
Другой, который стоя что-то особенно громко доказывал, был сморщенный, худой, желтый, отвратительный на вид старикашка в белой чалме и длинной мантии до пят, безо всякого оружия и золота на платье.
Позднее я узнала, что это мулла, ревностный хранитель магометанства в своем ауле и закоренелый фанатик в душе. Первый же старик оказался наибом селения, отцом больного бека.
Все громко спорили о чем-то, некоторые немилосердно дымя при этом длинными трубками с ароматичным куревом кальяна. А в темном углу сакли на пышных коврах и шкурах горных оленей, среди груды подушек металось и стонало какое-то человеческое существо.
Я остановилась нерешительно посреди кунацкой и во все глаза смотрела на говоривших.
- Что надо девушке? - произнес голос муллы совершенно чисто по-русски, резкими, неприятными звуками.
- Русская девушка, - произнес Хаджи-Магомет, вошедший следом за мною, - пришла помочь моему названному сыну в его болезни.
- Беку Израилу никто не может помочь, кроме Аллаха, - произнес тот же неприятный голос. - Но и Аллах не поможет ему, потому что он презрел его законы и не хочет исполнить воли Его.
- Хаджи-Магомет Брек, - торжественно произнес нарядный джигит также по-русски, должно быть, для того, чтобы я могла понять то, что он говорил, - Хаджи-Магомет Брек!.. Я не хочу вражды, ты видишь! Я пришел к тебе с протянутой рукой, потому что свято храню обеты дружбы!.. Ты мой кунак, Хаджи, а кунаки не грызутся, как лесные звери, между собой. Мое требование справедливо... Сам Аллах вселил его в мое сердце и голову! Слушай, Хаджи, я пришел к тебе еще раз. Скажи твоей дочери отпустить моего сына с миром. Пусть мой сын найдет себе другую жену, а Бэлла останется в твоем доме, если не желает делить сердце Израила с другой. Ты знаешь, Хаджи, что Аллах не благословил брак их потомством, а Израил последний в роде Меридзе-беков и, если у него не будет сына, славный род Меридзе вымрет и погаснет, как алая заря на вечернем небе. И не будет больше храбрых из рода Меридзе среди горных теснин Дагестана!.. Уговори же Бэллу уступить волей, Хаджи, чтобы не заставить нас прибегнуть к силе!
Магомет-бек выслушал речь бека Меридзе, не проронив ни слова; только губы его заметно побелели от гнева да бешено сверкали из-под седых бровей его юношески живые, огненные глаза.
- О чем ты хлопочешь, наиб-ага? - спросил он спокойно. - Твой сын борется со смертью. Не лучше ли подождать его выздоровления и спросить его самого, желает ли он взять себе другую жену, кроме Бэллы.
- Хаджи-Магомет! - вскричал наиб сердито. - Мой сын поражен безумием... Шайтан затемнил его рассудок. Он хочет того, что не дается Аллахом... Его болезнь - наказание, посланное ему за его упорство пред законами страны. Сам мулла, посредник между людьми и Аллахом, говорит это!
Едва только замолк старый бек, как человек, лежавший на коврах и подушках, застонал и заметался сильнее. Я инстинктивно приблизилась к нему и склонилась к лицу больного.
Это был совсем молодой горец, с лицом правильным и тонким, как у девушки. Черные усики и черные воспаленные от жара глаза резко выделялись на бледном, исхудалом лице. Ему было на вид лет двадцать с небольшим, и он казался необыкновенно женственным и нежным. Он удивленно вскинул на меня глаза и снова заметался в жару.
- Вы говорите по-русски? - спросила я его тихо, чтобы не быть услышанной сидевшими в кунацкой стариками.
- Да, - произнес он, - русские - друзья мои, я люблю русских и породнился с ними...
- Чем вы больны? - спросила я горца.
- Я не знаю. Аллах поразил все мое тело... Мне хочется отдохнуть, задремать немного... А они так кричат и шумят здесь... и не дают забыться ни на минуту.
- Попросите Хаджи-Магомета прогнать их!
- О, это невозможно! Гость - священная особа в доме; горца, гостя нельзя прогнать. Это было бы худшее оскорбление среди горцев. За такое оскорбление у нас рассчитываются пулей...
- Но они вас мучают, Израил!..
- Мои мучения не так ужасны!.. Моя жена страдает больше!.. О, как они ее истерзали, - зашептал он, сверкая лихорадочными глазами из-под черных бровей. - Бедная горлинка! Бедная ласточка! Она уже перестала смеяться... Не слышно больше ее звонкого голоса... Милая крошка!
И при этих словах, обращенных к кому-то отсутствующему и дорогому, молодой бек преобразился: нежная улыбка осенила его изможденное страданием лицо. Глаза засияли любовью и лаской. Но это длилось мгновение, не больше. Вслед за этим он судорожно схватил мою руку и, с трудом приподнявшись на локте, зашептал быстро-быстро, вперив вдаль страшные, испуганные, почти безумные взоры:
- Они убьют ее... мой отец и мулла... Они не простят ей того, что она не хочет уступить меня другой жене... О, как это ужасно!.. Аллах отклонил от нас свои взоры... Бедная Бэлла, бедная козочка горного ущелья! О, если бы я мог защитить ее!.. Моя винтовка бьет без промаха... Мой кинжал не согнулся бы ни об одно тело. Пусть мулла встанет только на ее дороге... О, лишь бы поправиться скорее!.. Теперь я не защитник Бэллы, а слабое, беспомощное существо... О госпожа, - взмолился он, весь дрожа от волнения, - спаси меня! Дай мне такого снадобья, от которого бы мои ноги стали по-прежнему сильны и быстры, как у лани, а глаз верен и меток, как у горного орла! О госпожа, бек Израил тогда всю жизнь будет твоим слугой.
- Успокойтесь, Израил, я исполню все, что вы хотите, только лежите спокойно и не мешайте мне лечить вас!
С этими словами я вынула из моей аптечки, внесенной в саклю Хаджи-Магомета, лекарства и флягу с крепким вином и приступила к делу.
Между тем крики в сакле все усиливались. Наиб и мулла спорили и кричали с хозяином, как бы вовсе позабыв о присутствии здесь больного.
Тогда я вышла на середину кунацкой и, обращаясь к наибу, сказала:
- Послушай, ага, мир и покой должен царить там, где есть больные. Ты потеряешь сына, если не позаботишься о его спокойствии.
- Как может русская девушка, дитя по возрасту, учить старого бека, наиба селения? - сурово и строго произнес старик.
- Русская девушка, - продолжала я невозмутимо, - желает блага твоему дому, наиб! Ведь если ты лишишься сына, твой славный род Меридзе прервется... не ты ли сам говорил это?
- Ты мудрое дитя, - произнес наиб уже много благосклоннее, - сам Аллах вещает твоими устами! - И он знаком приказал присутствующим смолкнуть.
Не надолго, однако, воцарился мир и покой в кунацкой. Увидя, что я прикладываю флягу к губам больного, бек поднялся со своего места и, удерживая мою руку, сказал, сердито нахмурив брови:
- Остановись, девушка. Вино запрещено кораном правоверным!
- Вино запрещено кораном как удовольствие и лакомство, - отвечала я твердо, - но для больного, нуждающегося в нем для подкрепления сил, оно может быть допущено законом.
- Ты судишь как уруска, а не правоверная, - вмешался мулла, покачивая своей крупной в белой чалме головой. - Я, служитель Аллаха и Магомета, пророка Его, запрещаю тебе, девушка, осквернять вином уста правоверного! И, сказав это, старик выхватил из рук моих флягу и, ударив ею о земляной пол сакли, разбил ее вдребезги.
Израил заметался и застонал сильнее на своем ложе. Его тело горело как в огне, дыхание с трудом вылетало из запекшихся губ, расширенные глаза, впившись в одну точку, мрачно горели. Видно было, что молодой горец страдал невыносимо.
Мне было бесконечно жаль его. Я поняла мое бессилие в присутствии горцев помочь ему хоть сколько-нибудь, и потому, выйдя на середину сакли, сказала твердо:
- Уздени и беки! Хаджи-Магомет привез меня сюда по желанию генерала Джавахи, чтобы помочь вашему больному одноплеменнику. Я знаю, что один Бог спасает, милует и избавляет от смерти... Я, слабая девушка, не смею надеяться на свои силы, но я прошу вас дать мне попробовать помочь князю... Мне сказали, что знахари аула отказались лечить бека, потому что, по приговору муллы, часы его сочтены... Но и мулла не пророк и мог ошибиться... Я прошу только оставить нас одних в сакле, чтобы шум и споры не беспокоили больного бека!
Едва я замолчала, как все они заговорили разом, сильно жестикулируя и выкрикивая слова. Потом, нашумевшись и накричавшись вдоволь, старик в чалме поднялся со своего места и, приблизившись ко мне, сказал:
- Слушай, девушка, что я скажу тебе... Аллах велик и могуществен, и нет ничего сильнее Его над миром. Аллах открыл мне, своему слуге, что бек Израил должен умереть, потому что прогневил великого Аллаха и Магомета, пророка Его! И бек Израил умрет с зарею. Так решено у престола Аллаха, и черный ангел приближается к нему с обнаженным мечом... Я возвестил это мудрейшим старейшинам аула Бестуди, и они покорились воле Аллаха.
- Никто не знает того, что случится, - прервала я речь старика, будущее закрыто людям...
- Не всем! - возразил мулла. - Сам великий пророк явился ко мне во сне и сказал, что умрет Израил бек Меридзе.
- Я не верю этому! - сказала я смело. - Пусть ты, мулла, и твои приверженцы думают одно, никто не может помешать мне думать иное.
- Ты смела, девушка, речь твоя дерзка и отважна, не забудь, что ты говоришь с избранным слугой Аллаха, - произнес мулла, сверкнув на меня своими рысьими глазами.
- А ты ручаешься, что он выздоровеет? - смерив всю меня испытующим взглядом, спросил наиб.
- Я надеюсь на Бога! - произнесла я тихо, снова возвращаясь к изголовью больного.
- Этого не может случиться! Правоверные уже знают волю Аллаха, переданную им моими устами, - снова произнес мулла, весь дрожа от гнева, и не тебе, девушка, перечить словам избранных самим пророком.
- Я говорю только то, во что верю и на что надеюсь, - сказала я спокойно. - Придите на заре и, если найдете Израила мертвым, верьте пророчеству муллы, - обратилась я к почтенным горцам, - если же он будет жив, отнесите это к милосердию вашего Аллаха, могущего одинаково казнить и миловать!
- Она права, - сказал голос наиба, - пойдем отсюда. С зарею мы вернемся и увидим, прав ли был мулла и верно ли его пророчество.
И с этими словами один за другим они вышли из кунацкой.
ГЛАВА XIII
Бэлла. Кризис
- Они ушли, отец?
- Ушли, Бэлла.
- Он жив еще, мой князь и повелитель?
- Жив, волею Аллаха, жив еще! - сказал Хаджи.
- Можно мне к нему?
- Входи, Бэлла, твое место подле больного мужа, - сказал Хаджи.
В ту же минуту из-за ковра, скрывавшего вход в следующее помещение сакли и служившего дверью, вошла тоненькая, маленькая женщина, вся гибкая и стройная, как тополь. Бледное лицо ее было встревожено и печально. На худеньких щеках уже не играл румянец юности (татарки старятся рано), но, несмотря на недостаток румянца и скорбный взгляд больших черных глаз, княгиня Бэлла Израил, дочь Хаджи-Магомета, показалась мне красавицей.
В два прыжка очутилась она у ложа мужа и, жадно вглядываясь в лицо больного, теперь лежавшего в забытьи, быстро зашептала:
- Еще ночь... еще утро... и Израила не станет... так сказал мулла... Его схоронят... зароют в могилу вместе с доспехами и конем. Горько тогда заплачет Бэлла... тяжко заплачет. Долго была счастлива Бэлла... много счастлива... А теперь конец, всему конец - и радости, и счастью... Ох, отец, отец, зачем еще живет на свете твоя Бэлла! - разразилась она глухими рыданиями.
Мне стало невыносимо видеть слезы, обильно текущие по ее бледному личику; я бессознательно приблизилась к ней и, положив ей на голову руку, сказала:
- Полно, успокойтесь, Бэлла. Бог милосерден и сохранит вам вашего мужа!
Она быстро обернулась, вскрикнув от неожиданности. В охватившем ее приступе горя она и не заметила моего присутствия.
- Кто ты, госпожа? - так и впилась она в меня глазами.
Я назвала себя, прибавив, что приехала сюда помочь, как могу, ее больному князю.
Тогда она словно обезумела. С быстротой и живостью горянки бросилась она передо мной на колени и, покрывая мое платье и руки поцелуями, залепетала, смеясь и плача в одно и то же время:
- О госпожа, спаси его, облегчи его страдания... и Бэлла не забудет тебе этого, пока дышит Бэлла... Мы вынесли много золота и тканей из дома наиба!.. Мать пожалела Израила и дала их нам, когда отец прогнал нас из поместья... И трех коней взяли с собой... И много острых кинжалов дагестанской стали... Все отдаст тебе Бэлла, только вылечи Израила, добрая госпожа!
Я успокоила ее, как умела, повторяя, что один Бог может спасти недужного. Потом принялась за больного. Я сорвала со стен кунацкой ковры и тяжелые ткани, украшавшие их, и открыла находившиеся под самой кровлей сакли два крошечных окошечка. Мне хотелось, чтобы как можно больше воздуха и света проникло в мрачное жилище Хаджи-Магомета. Потом с помощью Бэллы сварила ароматичное питье, помогающее от жара и лихорадки, и дала его выпить больному. На голову Израила я положила платок, смоченный в воде и уксусе, припасенном мне Барбале.
К вечеру больной перестал метаться, но страшная слабость теперь сковывала его члены. Дыхание чуть заметно шевелило грудь. Глаза были закрыты. Руки бессильно повисли вдоль безжизненно распростертого тела.
- Гляди, госпожа, он умирает! - в ужасе вскрикнула Бэлла, низко наклонившаяся к лицу мужа.
Действительно, жизнь Израила была на волоске. В ту минуту, когда я, с силой разжав ему рот, готовилась влить в него несколько капель крепкого вина, неприятный, резкий, уже знакомый мне голос муллы произнес за моими плечами:
- Что, госпожа, или шайтан не хочет больше помогать тебе?.. Видно, Аллах знает лучше, что надо для молодого князя... Еще луна не взойдет на небо, как душа его переселится в райские владения. Уйдите, женщины, прибавил повелительно голос, обращаясь ко мне и Бэлле. - Вам не место здесь, у одра умирающего... Я должен приготовить бека предстать бесстрашно пред лицом Аллаха.
- Постой, ага, - произнесла я твердо, загораживая дорогу вошедшему мулле, - ты слышал, как наиб позволил мне использовать все средства, чтобы помочь его сыну... До утренней зари больной принадлежит мне. На заре приходи, мулла, исполнять свое дело! До зари он доживет наверное, я тебе ручаюсь!
- Ступай, мулла! - произнес Хаджи-Магомет. - Если бек Израил почувствует себя хуже, то я приду за тобой, клянусь именем Аллаха и Магомета, пророка Его!
Старик не посмел усомниться в словах своего друга, Хаджи-Магомета, и, ворча что-то под нос, вышел из сакли.
- Вы не можете сказать мне, Бэлла, долго ли болен ваш муж? - спросила я красавицу татарку.
Молодая женщина подняла на меня свои заплаканные глазки и, перебирая по пальцам, заговорила:
- Одно новолуние... две, три... четыре соловьиных песни... Потом еще четыре и еще одна... Вспомнила, госпожа, вспомнила! Сегодня девятое новолуние... Да, девятая ночь, что мой Израил болен...
"Девятая ночь. Стало быть, роковая! - вихрем пронеслось в моих мыслях. - Сегодня надо ждать перелома болезни, кризиса: на заре бек Израил или откроет глаза, или вместо него мулла найдет здесь одни холодные останки".
- Бэлла, - сказала я молодой женщине. - Сегодня участь ваша решится. Скажите мне, веруете ли вы в Бога, Бэлла?
- Я верую, что Аллах могуч и всесилен! Горе неверным, не признающим его! - начала она глухим и убитым голосом. - Моя сестра Марием отреклась от Аллаха и перешла в веру урусов, и Аллах жестоко покарал ее смертью в полном расцвете молодости и красоты... Аллах жесток и не прощает обиды... Он не пощадит Израила, потому что Израил прогневил его... Так сказал мулла...
- Значит, вы не можете молиться, Бэлла, не можете просить Аллаха спасти вашего мужа?
- О госпожа, это бесполезно! - произнесла она печально. - Мои молитвы не будут услышаны... Темные и светлые духи борются же теперь за жизнь Израила, и лишь только темные духи одолеют - мой бек и повелитель отойдет в горние селения Аллаха.
- Ну а если я помолюсь Богу, моему Богу, Бэлла, - произнесла я тихо, взяв ее руку, - если я помолюсь моему Богу, Бэлла, и Он услышит мою молитву?.. Наша религия не так мрачна и беспросветна, как ваша! Наше учение веры говорит о благом и милосердном Спасителе, который отдал свою жизнь за нас и претерпел великие мучения за грехи людей...
- Сестра Марием говорила мне о вашем Христе! Я знаю, что Он благ и мудр... Я знаю, что Он запрещает проливать кровь врагов и не позволяет мстить убийцам!
- Истинная правда, Бэлла! Наш Спаситель милостив и благостен к людям. Я не смею надеяться, что моя грешная молитва будет услышана Им, но я буду горячо молиться, Бэлла, чтобы Господь сохранил вам вашего мужа, - сказала я твердо.
И я исполнила мое обещание. Я не помню, чтобы в другой раз в продолжение всей моей жизни я молилась так горячо и усердно, как в эту ночь, проведенную в Дагестанских горах под кровлей сакли Хаджи-Магомета...
* * *
Заря уже алым заревом охватила полнеба... Красный отблеск врывался в оконца под кровлей и словно румянцем обливал саклю. Бэлла по-прежнему сидела неподвижно на ковре, поджав под себя ножки... По-прежнему Израил лежал, разметав вдоль тела бессильные руки.
"Жив или умер?" - пронеслась в моей голове тревожная мысль, и я со страхом склонилась над больным.
Израил был бледен как смерть, но дыхание, вылетавшее из груди, стало спокойнее и глубже. На лбу выступили капельки пота, и все лицо было мирно и спокойно, как у спящего...
Кризис миновал благополучно. Бек Израил был спасен.
ГЛАВА XIV
Закон Аллаха и благо Спасителя
Слезы, стенания, смех и взвизгивания разом вырвались из груди дикарки Баллы, когда я сообщила ей радостную новость.
- Золотая... яхонтовая... драгоценная! - шептала молодая женщина, исступленно падая к моим ногам и охватывая мои колени дрожащими руками. Теперь я твоя раба... собака... Бей... гони... толкай Бэллу... Бэлла не уйдет от доброй госпожи... за то, что госпожа спасла ей мужа.
- Не я спасла, Бэлла, не говорите так! - произнесла я строго. - Спас Господь Бог и милосердный Спаситель!
- Спаситель, которому молилась сестра Марием? - раздумчиво повторила за мной молодая женщина.
- Да, Бэлла! Спаситель, которому молимся и все мы, христиане...
Она задумалась на минуту, потом произнесла с расстановкой:
- А если бы мусульманка захотела поблагодарить Его за спасение Израила, то услышал бы Он ее молитву?
- Услышал бы, Бэлла, потому что все люди одинаково равны перед ним - и мусульмане, и христиане, и семиты...
- А-а! - протянула она как-то загадочно, странно взглянув на меня, и быстро вышла из сакли.
Я занялась больным и не заметила, как заря исчезла и золотое солнце встало над аулом.
- Благословение Аллаха над домом Хаджи-Магомета! - произнес мулла, неожиданно появляясь на пороге. За ним стояли вчерашние гости Хаджи во главе с беком-наибом.
- Ты пришел вовремя, ага, - обратилась я к нему радостно. - Израил жив, волею Бога!
Он зорко посмотрел на меня своими проницательными глазками, потом перевел взгляд на мирно спавшего Израила и произнес сурово:
- Темный дух помог тебе, девушка... Сам шайтан вмешался в дело... Шайтан помог тебе вылечить бека... Лучше бы он умер, чем быть оскверненным помощью шайтана!
Его слова задели меня за живое.
- Слушай, мулла, - едва владея собой от волнения, произнесла я, - Бог поразил твою душу безумием, если ты веришь в силу шайтана! Бек Израил жив милостью Божией... Слышишь, ты, ага, его спас Сам Господь, и никто больше!
Мулла ничего не ответил, только его узенькие глазки зажглись злыми огоньками. Он, казалось, ненавидел меня всеми силами души за то, что вера в него фанатиков-татар, убежденных в его пророчестве, была мною поколеблена.
И не только один мулла был недоволен, казалось, спасением бека. Все, кроме разве наиба, любившего по-своему сына, враждебно и неприязненно поглядывали на меня. Они привыкли верить мулле беспрекословно, и его неудачное пророчество неприятно поразило их. Меня они считали виновницей этого.
Когда в тот же вечер я вышла из сакли подышать чистым воздухом, я услышала бесцеремонный говор за собой. Старые татарки указывали на меня пальцами и что-то кричали на непонятном для меня наречии.
- Что они говорят, Хаджи-Магомет? - спросила я моего хозяина, сопровождавшего меня по улице аула.
- Они говорят, госпожа, что ты колдунья и знаешься с шайтаном, отвечал тот.
- Глупые женщины, - пожав плечами, произнесла я, - отчего же они так враждебно относятся ко мне?
- Они боятся, госпожа, чтобы ты не привлекла гнев шайтана на их кровли! И потом, ты уруска... Они ненавидят русских, как врагов, с тех пор, как урусы смирили восстание в нашем ауле. Но не беспокойся, госпожа, ты под защитой Хаджи-Магомета. И никто не посмеет тронуть тебя.
Я вернулась в саклю к постели Израила, который мирно спал сном выздоравливающего, и увидела там Бэллу. Лицо ее сияло, на губах играла улыбка.