Святой вздернул подбородок.
– Я никогда не сдаюсь, – сказал он.
– Хорошо.
Он прорычал новое приказание, и опять топор грохнул по двери.
Святой знал, что, когда дыра расширится настолько, что через нее можно будет стрелять, конец окажется не за горами.
Укрыться в комнате было негде. Можно, конечно, прижаться к стене, в которой дверь, чтобы их не видели снаружи, но это мало что давало. Несколько выстрелов подряд из пистолета вдоль стены гарантировали бы попадание.
А у пленников, кроме захваченного ножа, оружия не было, да и тот держала Патриция.
Силы были слишком неравными.
И когда Саймон увидел, как летят щепки от разбиваемой двери, а дыра уже стала размером почти с голову человека, у него мелькнула дикая мысль – вызвать Мариуса на поединок. Но он немедленно эту мысль отверг. Многие приняли бы подобный вызов: боязнь показаться трусом, желание поднять свой престиж в глазах подчиненных и уязвленное самолюбие заставили бы их серьезно отнестись к такому обороту дел. Но Мариус был выше этого. Он стремился к единственной цели и уже доказал, что для него эта цель превыше всего остального. Человек, совершенно хладнокровно пристреливший одного из своих подручных, вряд ли отреагировал бы на вызов Святого.
Что же тогда?
Святой сжимал Патрицию в объятиях, а в мозгу его словно огромное маховое колесо крутилось. Он понимал, что быстро слабеет. Огромные усилия, затраченные им на то, чтобы пробиться в комнату и забаррикадироваться, дорого стоили, а неожиданный прилив сверхъестественной силы не мог длиться долго. Словно сквозь прозрачную маску из сияющего кристалла, твердого, но хрупкого, он видел, как исчезает его сила.
Как и в других сложных ситуациях, нужно было выиграть время. Необходимо что-нибудь сделать быстро – прежде чем совсем иссякнут силы и он окажется совершенно беспомощным.
Святой провел рукой по глазам и почувствовал внутри пустоту, ужасную слабость от потери крови. Боль от плеча расходилась по всему телу, и сознание затуманилось от почти нокаутирующего удара в челюсть.
– О Боже! Боже, помоги мне! – простонал он, решительно отстранил Патрицию, подскочил к двери, влез на баррикаду и закрыл своим телом дыру в двери.
– Что это вы затеяли, Темплер? – угрюмо спросил Мариус.
– Ничего, милый, – прохрипел Святой, беззвучно смеясь. – Просто стараюсь сделать так, чтобы любой выстрел в меня стал смертельным. Знаю, ты пока не хочешь, чтобы я умирал. Значит, тебе потребуется еще какое-то время, чтобы увеличить дыру.
– Вы глупо усложняете дело, – равнодушно сказал Мариус и отдал приказание.
Топор снова ударил в дверь. Значит, есть еще немного времени.
Пока ты жив – жива надежда. Может случиться чудо... может...
Он обнаружил, что Патриция стоит рядом.
– Мы не сдаемся. Еще посмотрим, дорогая, что будет... Она попыталась силой оттащить его от двери, но он отвел ее руки. Вдруг она вырвалась, подбежала к окну, подняла раму и выглянула в ночь.
– На помощь!
– Дурочка, – горько молвил он. – Неужели ты хочешь, чтобы они получили удовольствие, слыша, как мы скулим?
В неописуемом приступе гордости он отпрянул от двери, в несколько шагов оказался рядом с Патрицией и грубо схватил ее за плечи, оттаскивая от окна.
Она опять закричала:
– На помощь!
– Замолчи, – резко приказал он, повернул ее к себе и увидел, что выражение лица девушки спокойно и безмятежно.
– Ты ведь просил помощи у Бога. Почему же мне не попросить помощи у людей?
И она показала в сад.
Он взглянул туда и увидел, что калитка в конце сада и дорожка залиты ярким, почти дневным светом от фар автомобиля, стоявшего на дороге. Грохот топора заглушил звук подъехавшей машины.
И вдруг в эту световую полосу ступил высокий темноволосый человек, сложил ладони рупором у рта и крикнул:
– Иду, Пат!.. Привет, Саймон!
– Норман! – завопил Святой. – Норман, мой миленький! Наш спаситель!
Тут он вспомнил о положении дел и крикнул:
– Будь осторожен! Они вооружены...
– Мы тоже, – радостно ответил Норман Кент. – Инспектор Тил и его веселые ребята окружили дом. Сейчас всех поймаем. Потом...
– Ты сказал, инспектор Тил?
– Да, – подтвердил Норман и добавил кое-что. Он знал: в доме иностранцы и никто из них, даже Мариус с его прекрасным английским, не поймет одну из самых сложных идиом английского языка. – Это все хлебный мякиш – наживка для леща. Смотри не клюнь![4]
Саймон понял уловку.
Никогда невозмутимый и спокойный Норман Кент столь непочтительно не обращался с языком Шекспира, но Святой простил ему это.
Саймон обнял Патрицию. Чудо свершилось, приключение продолжалось.
Святой обрел голос.
– О Боже! – воскликнул он и увлек Патрицию под надежное укрытие баррикады в тот момент, когда раздался первый выстрел через разбитую дверь и пуля, просвистев у них над головами, ушла в темноту за раскрытым окном.
Глава 14
Глава 15
– Я никогда не сдаюсь, – сказал он.
– Хорошо.
Он прорычал новое приказание, и опять топор грохнул по двери.
Святой знал, что, когда дыра расширится настолько, что через нее можно будет стрелять, конец окажется не за горами.
Укрыться в комнате было негде. Можно, конечно, прижаться к стене, в которой дверь, чтобы их не видели снаружи, но это мало что давало. Несколько выстрелов подряд из пистолета вдоль стены гарантировали бы попадание.
А у пленников, кроме захваченного ножа, оружия не было, да и тот держала Патриция.
Силы были слишком неравными.
И когда Саймон увидел, как летят щепки от разбиваемой двери, а дыра уже стала размером почти с голову человека, у него мелькнула дикая мысль – вызвать Мариуса на поединок. Но он немедленно эту мысль отверг. Многие приняли бы подобный вызов: боязнь показаться трусом, желание поднять свой престиж в глазах подчиненных и уязвленное самолюбие заставили бы их серьезно отнестись к такому обороту дел. Но Мариус был выше этого. Он стремился к единственной цели и уже доказал, что для него эта цель превыше всего остального. Человек, совершенно хладнокровно пристреливший одного из своих подручных, вряд ли отреагировал бы на вызов Святого.
Что же тогда?
Святой сжимал Патрицию в объятиях, а в мозгу его словно огромное маховое колесо крутилось. Он понимал, что быстро слабеет. Огромные усилия, затраченные им на то, чтобы пробиться в комнату и забаррикадироваться, дорого стоили, а неожиданный прилив сверхъестественной силы не мог длиться долго. Словно сквозь прозрачную маску из сияющего кристалла, твердого, но хрупкого, он видел, как исчезает его сила.
Как и в других сложных ситуациях, нужно было выиграть время. Необходимо что-нибудь сделать быстро – прежде чем совсем иссякнут силы и он окажется совершенно беспомощным.
Святой провел рукой по глазам и почувствовал внутри пустоту, ужасную слабость от потери крови. Боль от плеча расходилась по всему телу, и сознание затуманилось от почти нокаутирующего удара в челюсть.
– О Боже! Боже, помоги мне! – простонал он, решительно отстранил Патрицию, подскочил к двери, влез на баррикаду и закрыл своим телом дыру в двери.
– Что это вы затеяли, Темплер? – угрюмо спросил Мариус.
– Ничего, милый, – прохрипел Святой, беззвучно смеясь. – Просто стараюсь сделать так, чтобы любой выстрел в меня стал смертельным. Знаю, ты пока не хочешь, чтобы я умирал. Значит, тебе потребуется еще какое-то время, чтобы увеличить дыру.
– Вы глупо усложняете дело, – равнодушно сказал Мариус и отдал приказание.
Топор снова ударил в дверь. Значит, есть еще немного времени.
Пока ты жив – жива надежда. Может случиться чудо... может...
Он обнаружил, что Патриция стоит рядом.
– Мы не сдаемся. Еще посмотрим, дорогая, что будет... Она попыталась силой оттащить его от двери, но он отвел ее руки. Вдруг она вырвалась, подбежала к окну, подняла раму и выглянула в ночь.
– На помощь!
– Дурочка, – горько молвил он. – Неужели ты хочешь, чтобы они получили удовольствие, слыша, как мы скулим?
В неописуемом приступе гордости он отпрянул от двери, в несколько шагов оказался рядом с Патрицией и грубо схватил ее за плечи, оттаскивая от окна.
Она опять закричала:
– На помощь!
– Замолчи, – резко приказал он, повернул ее к себе и увидел, что выражение лица девушки спокойно и безмятежно.
– Ты ведь просил помощи у Бога. Почему же мне не попросить помощи у людей?
И она показала в сад.
Он взглянул туда и увидел, что калитка в конце сада и дорожка залиты ярким, почти дневным светом от фар автомобиля, стоявшего на дороге. Грохот топора заглушил звук подъехавшей машины.
И вдруг в эту световую полосу ступил высокий темноволосый человек, сложил ладони рупором у рта и крикнул:
– Иду, Пат!.. Привет, Саймон!
– Норман! – завопил Святой. – Норман, мой миленький! Наш спаситель!
Тут он вспомнил о положении дел и крикнул:
– Будь осторожен! Они вооружены...
– Мы тоже, – радостно ответил Норман Кент. – Инспектор Тил и его веселые ребята окружили дом. Сейчас всех поймаем. Потом...
– Ты сказал, инспектор Тил?
– Да, – подтвердил Норман и добавил кое-что. Он знал: в доме иностранцы и никто из них, даже Мариус с его прекрасным английским, не поймет одну из самых сложных идиом английского языка. – Это все хлебный мякиш – наживка для леща. Смотри не клюнь![4]
Саймон понял уловку.
Никогда невозмутимый и спокойный Норман Кент столь непочтительно не обращался с языком Шекспира, но Святой простил ему это.
Саймон обнял Патрицию. Чудо свершилось, приключение продолжалось.
Святой обрел голос.
– О Боже! – воскликнул он и увлек Патрицию под надежное укрытие баррикады в тот момент, когда раздался первый выстрел через разбитую дверь и пуля, просвистев у них над головами, ушла в темноту за раскрытым окном.
Глава 14
Как Роджер Конвей вел «айрондель», а Норман Кент наблюдал за тылом
Еще одна пуля прожужжала над ухом Святого, но больше выстрелов не последовало. На подступах к дому раздавался треск пистолетных выстрелов. Вдруг Мариус громко отдал какое-то, приказание, и в коридоре послышались удаляющиеся шаги. Саймон высунулся из-за укрытия, но около дыры в двери никого не увидел.
– Вероятно, они поверили Норману и собираются прорваться через оцепление.
Святой и Патриция вместе начали расшвыривать баррикаду, потом пробежали по коридору и остановились на лестничной площадке. В холле внизу никого не было.
Саймон первым спустился вниз, не раздумывая ворвался в ближайшую комнату и обнаружил, что именно в ней он и учинил целое сражение. Окно, в которое он влетел, сейчас было открыто, и сюда доносились отдаленные звуки выстрелов.
Двигаясь к окну, он, не останавливаясь, подобрал с пола пистолет.
На газоне перед домом он увидел небольшую группу людей, садящихся в автомобиль. Секундой позже взревел мотор.
Губы Святого тронула улыбка – впервые за всю эту ночь. Что-то непередаваемо забавное и театральное было в этой атаке на дом под девизом «слава или смерть». Для успешного ее завершения оказалось достаточно сказать «кыш», как говорят, прогоняя домашних гусей. Знали бы об этом атакуемые! Но они не знали, и Мариус принял решение. Он не надеялся выдержать осаду, а отступление давало шанс. Слабый, но шанс. И, конечно, убедительный эффект произвела пальба якобы целого отряда полицейских вокруг дома. «Наши спасители, – решил Саймон, – не жалели на патронов, ни ног своих Им, должно быть, здорово пришлось побегать, чтобы создать впечатление, что стреляют одновременно из-за каждого дерева в саду».
В этот момент автомобиль с отступавшими показался на дороге. Святой прицелился вдогонку, но попал ли он, сказать было трудно.
Вдруг в ребра ему уперся ствол пистолета.
– Спрячь пушку, – обернулся Святой. – Спрячь ее, Роджер, старина!
– Ну ты старый конокрад!
– Ну ты, труп окоченелый!
Они пожали друг другу руки.
Из темноты появился Норман Кент:
– Где Пат?
Но Патриция уже подбегала к ним.
Норман подхватил ее, закружил и, не стесняясь, поцеловал. Потом хлопнул Святого по плечу:
– Догоним их?
Святой покачал головой:
– Не сейчас. Орест с тобой?
– Нет. Только Роджер и я – старая гвардия.
– Так или иначе, нам нужен Варган. Нельзя терять выигранного и ждать, что нас всех снова схватят. Примерно через десять секунд сюда прибежит сотня охваченных паникой поселян, решивших, что уже началась новая война. Давайте уйдем, пока еще тихо.
– Что это у тебя на пиджаке – кровь?
– Ерунда.
Они направились к «айрондели». Неожиданно Святой пошатнулся и ухватился за руку Роджера.
– Извини, сынок, – пробормотал он. – Что-то я совсем ослаб...
– Может быть, позволишь взглянуть...
– Едем! – отрезал Святой так холодно, как раньше никогда не говорил с Роджером Конвеем.
Как только обстановка разрядилась, силы и сверхъестественная энергия стали его покидать. Но он испытывал странное удовлетворение.
Машину вел Роджер, поскольку Норман от этого отказался. Роджер пояснил Святому, который сел рядом с ним:
– Сюда нас вез Норман. Я всегда говорил, что ты лучший из водителей, но и Нормана учить уже нечему.
– А что за машина?
– «Ланчия». Он-то остался в Мейденхеде без машины, так что ничего не оставалось делать, как угнать чью-нибудь. Он прошел до автосалона Скиндела и оттуда ее угнал.
– Начнем сначала, – предложил Святой. – Что произошло с тобой?
– Дело обернулось плохо, – сказал Роджер. – Толстяк отвлек мое внимание, тут Ангелочек ударом ноги свалил меня, а потом длинный чуть не прикончил. Мариус начал звонить по телефону, но не мог связаться с Буресом. Он давал инструкции своим людям по телефону «Вестминстер», 99-99...
– Я их встретил на дороге, всех четверых.
– Потом Мариус с толстяком уехали, а Германна оставили стеречь меня. Еще до всего этого я звонил Норману, и он пообещал приехать. Когда позвонили в дверь, я закричал, чтобы предупредить, но Германн опять меня вырубил. Оказалось, это приехал не Норман, а Тил. Он скрутил Германна. Я кое-что рассказал Тилу, чтобы задержать его на Брук-стрит, ждал, вдруг Норман объявится. Я попросил Тила связаться с полицией в Брейнтри. Они тебе попались?
– Они пытались меня задержать, но я проскочил.
– Потом появился Норман. Он великолепным образом справился с Тилом – уложил его дубинкой, висевшей на стене. Мы оставили Тила и Германна, связав их вместе, как пару цыплят...
– Минутку, – спокойно прервал Святой. – Ты сказал, что звонил Норману?
Конвей кивнул:
– Да, я думал...
– А Мариус в это время был там?
– Да.
– И он слышал, какой номер ты назвал?
– Едва ли он мог слышать. Но...
Саймон откинулся на спинку сиденья.
– Только не говори мне, не говори, что оператор на телефонной станции не имеет права никому сообщать фамилии и адреса абонентов. Не говори мне, что оставшийся вместе с Тилом Германн не запомнил номера. Надо быть круглым дураком, чтобы не запомнить единственного слова – «Мейденхед».
Роджер хлопнул себя ладонью по губам.
Их секретное убежище раскрыто, а он только сейчас это понял. Мысль ужаснула его.
– Ну побей меня, Святой! Ну дай мне...
Святой положил руку ему на плечо и улыбнулся:
– Пустяки, Роджер. Понимаю, ты об этом не подумал. Эти игры не для тебя, произошла небольшая ошибка. Потом, ты же не знал, что это будет так важно. Ты не знал, что Ангелочек освободится и прибудет Тил...
– Ищешь мне оправдания, – горько произнес Роджер, – а их нет. Я это знаю.
Рука Святого сдавила плечо Роджера.
– Не будь ослом, – мягко сказал Святой. – Да и что толку плакать над разлитым молоком?[5] Несколько часов мы будем в относительной безопасности, а это главное.
Конвей молчал, и «айрондель» беспрепятственно неслась в ночи.
Саймон закурил сигарету. Казалось, он дремлет, но он просто успокаивался, расслаблялся и отдыхал, что было ему совершенно необходимо. Никто и никогда не узнает, какие немыслимые усилия воли ему потребовались, чтобы сделать то, что он сделал этой ночью. Только Роджер обо всем догадывался. Ничего нельзя говорить и Патриции, иначе она примется настаивать на остановке и отдыхе, а это сейчас непозволительная роскошь.
Святой осторожно ощупал свою рану, стараясь, чтобы его действия не заметили с заднего сиденья. К счастью, пуля прошла сквозь мякоть плеча, и осложнений быть не должно. Завтра, учитывая его могучие жизненные силы и способность восстанавливаться, останутся лишь боль и онемение в плече, а это не помешает продолжить борьбу. Единственная реальная опасность – слабость от большой потери крови. Но надо и с этим справиться.
Саймон сидел с закрытыми глазами, почти забыв о сигарете, тлеющей в пальцах, и думал о промахе Роджера.
Одно можно было сказать совершенно определенно – в Мейденхеде очень скоро будет небезопасно.
Мариус, будучи на свободе, вряд ли промедлит с новым нападением, а Мейденхед – местечко небольшое, и нужный дом он отыщет быстро. Утром Мариус приступит к действиям, причем решительность его удвоится, поскольку он будет уверен, что против него выступает и полиция. Утром, очевидно, освободят Тила, и он начнет выжимать информацию из Германна. И как долго тот продержится – трудно сказать. В подобных обстоятельствах высшие власти могут охотно закрыть глаза на методы убеждения, в обычной ситуации неприменяемые в Англии официально: дело ведь шло о национальной безопасности. А раз Тил знает номер телефона...
Точно. Скажем, завтра вечером. К этому времени Мариус, хотя и не располагающий официальными возможностями, но выигравший на старте, тоже будет идти по горячему следу.
Святой не считал себя дураком. Он знал: департамент по расследованию уголовных преступлений не держит у себя простофиль. Не стоит верить детективным романам, где пижон-любитель со скрипкой и страстью к парадоксальной философии обставляет тупоголовых полицейских. Так или иначе, Саймон не колеблясь соглашался с тем, что среди сотрудников Нью-Скотленд-Ярда были не одни кретины. Например, Клод Юстас Тил. Стороннему наблюдателю он мог показаться слишком заурядным, но когда перед ним вставала конкретная задача, демонстрировал качества настоящего профессионала. А в этом деле, кроме имени и адреса, могло быть еще множество конкретных деталей, но о них Святой старался не думать.
Теперь Мариус. Но это имя говорит само за себя.
В общем и целом похоже, что Мейденхед еще до исхода дня станет центром боевых действий.
«Но мы не станем плакать над разлитым молоком, ребята, не станем плакать над разлитым молоком, – рефреном к рокоту мотора вертелось в мозгу Святого. – Необходимо действовать в удобное для нас время дня, это очень важно. Поэтому не будем плакать над разлитым молоком, ребята».
Но Роджер Конвей сказал другое:
– Мы должны убраться из Мейденхеда завтра – с Варганом или без него. Что ты об этом думаешь?
– Много чего, – бодро ответил Святой. – Что же касается Варгана, то завтра к вечеру либо пропадет необходимость держать его под стражей, или – ну, в общем, опять-таки не будет необходимости держать его под стражей... А у нас еще остается мое убежище в Ганворте. Тил не успеет туда раньше нас добраться, а в газетах ничего не появится, пока у него есть шанс справиться с этим делом, не привлекая внимания публики. Для всех мы по-прежнему респектабельные граждане. В Ганворте никто и слова не скажет, если я объявлю, что мы улетаем в Париж. Я уже делал это прежде. А убравшись оттуда, подумаем, где совершить следующую высадку.
И он опять замолчал, обдумывая дальнейшие планы.
На заднем сиденье спала, положив голову на плечо Нормана, Патриция.
Первые слабые проблески рассвета показались на небе, когда они въехали в Лондон. Роджер направил машину через Сити и гнал со всей возможной скоростью, какую только позволяли пустынные улицы.
Он свернул на набережную по Нью-Бридж-стрит, потом они, двигаясь на запад, миновали Парламент-сквер. И там Норман Кент испытал странное ощущение.
В какое-то мгновение в голове у него пронеслись слова «дать свет сидящим в темноте, в тени смерти, и направить свои стопы на пути к миру...» – слова, которые были ему знакомы как собственное имя и которых он тем не менее не слышал много лет. Слова, похожие на церковный псалом, но это не был псалом... И в тот момент, когда, машина проезжала мимо парламента, он осознал, что эти слова звучат все громче и отчетливей, словно произносимые большим хором. Иллюзия была настолько сильной, что он с любопытством поглядел на шпили Вестминстерского аббатства и только потом понял, что в такой час там не могла идти служба.
«Дать свет сидящим в темноте, в тени смерти, и направить свои стопы на путь к миру...»
Когда Норман Кент отвел глаза от аббатства, то увидел громадную статую короля Ричарда Львиное Сердце, стоящую перед парламентом. Норман смотрел на скачущего на коне Ричарда Львиное Сердце, последнего рыцаря, огромного и героического, на фоне бледного неба, с высоко поднятым мечом в правой руке. И внезапно почувствовал себя одиноким и отчужденным, ему стало холодно. Впрочем, это мог быть рассветный холодок.
Еще одна пуля прожужжала над ухом Святого, но больше выстрелов не последовало. На подступах к дому раздавался треск пистолетных выстрелов. Вдруг Мариус громко отдал какое-то, приказание, и в коридоре послышались удаляющиеся шаги. Саймон высунулся из-за укрытия, но около дыры в двери никого не увидел.
– Вероятно, они поверили Норману и собираются прорваться через оцепление.
Святой и Патриция вместе начали расшвыривать баррикаду, потом пробежали по коридору и остановились на лестничной площадке. В холле внизу никого не было.
Саймон первым спустился вниз, не раздумывая ворвался в ближайшую комнату и обнаружил, что именно в ней он и учинил целое сражение. Окно, в которое он влетел, сейчас было открыто, и сюда доносились отдаленные звуки выстрелов.
Двигаясь к окну, он, не останавливаясь, подобрал с пола пистолет.
На газоне перед домом он увидел небольшую группу людей, садящихся в автомобиль. Секундой позже взревел мотор.
Губы Святого тронула улыбка – впервые за всю эту ночь. Что-то непередаваемо забавное и театральное было в этой атаке на дом под девизом «слава или смерть». Для успешного ее завершения оказалось достаточно сказать «кыш», как говорят, прогоняя домашних гусей. Знали бы об этом атакуемые! Но они не знали, и Мариус принял решение. Он не надеялся выдержать осаду, а отступление давало шанс. Слабый, но шанс. И, конечно, убедительный эффект произвела пальба якобы целого отряда полицейских вокруг дома. «Наши спасители, – решил Саймон, – не жалели на патронов, ни ног своих Им, должно быть, здорово пришлось побегать, чтобы создать впечатление, что стреляют одновременно из-за каждого дерева в саду».
В этот момент автомобиль с отступавшими показался на дороге. Святой прицелился вдогонку, но попал ли он, сказать было трудно.
Вдруг в ребра ему уперся ствол пистолета.
– Спрячь пушку, – обернулся Святой. – Спрячь ее, Роджер, старина!
– Ну ты старый конокрад!
– Ну ты, труп окоченелый!
Они пожали друг другу руки.
Из темноты появился Норман Кент:
– Где Пат?
Но Патриция уже подбегала к ним.
Норман подхватил ее, закружил и, не стесняясь, поцеловал. Потом хлопнул Святого по плечу:
– Догоним их?
Святой покачал головой:
– Не сейчас. Орест с тобой?
– Нет. Только Роджер и я – старая гвардия.
– Так или иначе, нам нужен Варган. Нельзя терять выигранного и ждать, что нас всех снова схватят. Примерно через десять секунд сюда прибежит сотня охваченных паникой поселян, решивших, что уже началась новая война. Давайте уйдем, пока еще тихо.
– Что это у тебя на пиджаке – кровь?
– Ерунда.
Они направились к «айрондели». Неожиданно Святой пошатнулся и ухватился за руку Роджера.
– Извини, сынок, – пробормотал он. – Что-то я совсем ослаб...
– Может быть, позволишь взглянуть...
– Едем! – отрезал Святой так холодно, как раньше никогда не говорил с Роджером Конвеем.
Как только обстановка разрядилась, силы и сверхъестественная энергия стали его покидать. Но он испытывал странное удовлетворение.
Машину вел Роджер, поскольку Норман от этого отказался. Роджер пояснил Святому, который сел рядом с ним:
– Сюда нас вез Норман. Я всегда говорил, что ты лучший из водителей, но и Нормана учить уже нечему.
– А что за машина?
– «Ланчия». Он-то остался в Мейденхеде без машины, так что ничего не оставалось делать, как угнать чью-нибудь. Он прошел до автосалона Скиндела и оттуда ее угнал.
– Начнем сначала, – предложил Святой. – Что произошло с тобой?
– Дело обернулось плохо, – сказал Роджер. – Толстяк отвлек мое внимание, тут Ангелочек ударом ноги свалил меня, а потом длинный чуть не прикончил. Мариус начал звонить по телефону, но не мог связаться с Буресом. Он давал инструкции своим людям по телефону «Вестминстер», 99-99...
– Я их встретил на дороге, всех четверых.
– Потом Мариус с толстяком уехали, а Германна оставили стеречь меня. Еще до всего этого я звонил Норману, и он пообещал приехать. Когда позвонили в дверь, я закричал, чтобы предупредить, но Германн опять меня вырубил. Оказалось, это приехал не Норман, а Тил. Он скрутил Германна. Я кое-что рассказал Тилу, чтобы задержать его на Брук-стрит, ждал, вдруг Норман объявится. Я попросил Тила связаться с полицией в Брейнтри. Они тебе попались?
– Они пытались меня задержать, но я проскочил.
– Потом появился Норман. Он великолепным образом справился с Тилом – уложил его дубинкой, висевшей на стене. Мы оставили Тила и Германна, связав их вместе, как пару цыплят...
– Минутку, – спокойно прервал Святой. – Ты сказал, что звонил Норману?
Конвей кивнул:
– Да, я думал...
– А Мариус в это время был там?
– Да.
– И он слышал, какой номер ты назвал?
– Едва ли он мог слышать. Но...
Саймон откинулся на спинку сиденья.
– Только не говори мне, не говори, что оператор на телефонной станции не имеет права никому сообщать фамилии и адреса абонентов. Не говори мне, что оставшийся вместе с Тилом Германн не запомнил номера. Надо быть круглым дураком, чтобы не запомнить единственного слова – «Мейденхед».
Роджер хлопнул себя ладонью по губам.
Их секретное убежище раскрыто, а он только сейчас это понял. Мысль ужаснула его.
– Ну побей меня, Святой! Ну дай мне...
Святой положил руку ему на плечо и улыбнулся:
– Пустяки, Роджер. Понимаю, ты об этом не подумал. Эти игры не для тебя, произошла небольшая ошибка. Потом, ты же не знал, что это будет так важно. Ты не знал, что Ангелочек освободится и прибудет Тил...
– Ищешь мне оправдания, – горько произнес Роджер, – а их нет. Я это знаю.
Рука Святого сдавила плечо Роджера.
– Не будь ослом, – мягко сказал Святой. – Да и что толку плакать над разлитым молоком?[5] Несколько часов мы будем в относительной безопасности, а это главное.
Конвей молчал, и «айрондель» беспрепятственно неслась в ночи.
Саймон закурил сигарету. Казалось, он дремлет, но он просто успокаивался, расслаблялся и отдыхал, что было ему совершенно необходимо. Никто и никогда не узнает, какие немыслимые усилия воли ему потребовались, чтобы сделать то, что он сделал этой ночью. Только Роджер обо всем догадывался. Ничего нельзя говорить и Патриции, иначе она примется настаивать на остановке и отдыхе, а это сейчас непозволительная роскошь.
Святой осторожно ощупал свою рану, стараясь, чтобы его действия не заметили с заднего сиденья. К счастью, пуля прошла сквозь мякоть плеча, и осложнений быть не должно. Завтра, учитывая его могучие жизненные силы и способность восстанавливаться, останутся лишь боль и онемение в плече, а это не помешает продолжить борьбу. Единственная реальная опасность – слабость от большой потери крови. Но надо и с этим справиться.
Саймон сидел с закрытыми глазами, почти забыв о сигарете, тлеющей в пальцах, и думал о промахе Роджера.
Одно можно было сказать совершенно определенно – в Мейденхеде очень скоро будет небезопасно.
Мариус, будучи на свободе, вряд ли промедлит с новым нападением, а Мейденхед – местечко небольшое, и нужный дом он отыщет быстро. Утром Мариус приступит к действиям, причем решительность его удвоится, поскольку он будет уверен, что против него выступает и полиция. Утром, очевидно, освободят Тила, и он начнет выжимать информацию из Германна. И как долго тот продержится – трудно сказать. В подобных обстоятельствах высшие власти могут охотно закрыть глаза на методы убеждения, в обычной ситуации неприменяемые в Англии официально: дело ведь шло о национальной безопасности. А раз Тил знает номер телефона...
Точно. Скажем, завтра вечером. К этому времени Мариус, хотя и не располагающий официальными возможностями, но выигравший на старте, тоже будет идти по горячему следу.
Святой не считал себя дураком. Он знал: департамент по расследованию уголовных преступлений не держит у себя простофиль. Не стоит верить детективным романам, где пижон-любитель со скрипкой и страстью к парадоксальной философии обставляет тупоголовых полицейских. Так или иначе, Саймон не колеблясь соглашался с тем, что среди сотрудников Нью-Скотленд-Ярда были не одни кретины. Например, Клод Юстас Тил. Стороннему наблюдателю он мог показаться слишком заурядным, но когда перед ним вставала конкретная задача, демонстрировал качества настоящего профессионала. А в этом деле, кроме имени и адреса, могло быть еще множество конкретных деталей, но о них Святой старался не думать.
Теперь Мариус. Но это имя говорит само за себя.
В общем и целом похоже, что Мейденхед еще до исхода дня станет центром боевых действий.
«Но мы не станем плакать над разлитым молоком, ребята, не станем плакать над разлитым молоком, – рефреном к рокоту мотора вертелось в мозгу Святого. – Необходимо действовать в удобное для нас время дня, это очень важно. Поэтому не будем плакать над разлитым молоком, ребята».
Но Роджер Конвей сказал другое:
– Мы должны убраться из Мейденхеда завтра – с Варганом или без него. Что ты об этом думаешь?
– Много чего, – бодро ответил Святой. – Что же касается Варгана, то завтра к вечеру либо пропадет необходимость держать его под стражей, или – ну, в общем, опять-таки не будет необходимости держать его под стражей... А у нас еще остается мое убежище в Ганворте. Тил не успеет туда раньше нас добраться, а в газетах ничего не появится, пока у него есть шанс справиться с этим делом, не привлекая внимания публики. Для всех мы по-прежнему респектабельные граждане. В Ганворте никто и слова не скажет, если я объявлю, что мы улетаем в Париж. Я уже делал это прежде. А убравшись оттуда, подумаем, где совершить следующую высадку.
И он опять замолчал, обдумывая дальнейшие планы.
На заднем сиденье спала, положив голову на плечо Нормана, Патриция.
Первые слабые проблески рассвета показались на небе, когда они въехали в Лондон. Роджер направил машину через Сити и гнал со всей возможной скоростью, какую только позволяли пустынные улицы.
Он свернул на набережную по Нью-Бридж-стрит, потом они, двигаясь на запад, миновали Парламент-сквер. И там Норман Кент испытал странное ощущение.
В какое-то мгновение в голове у него пронеслись слова «дать свет сидящим в темноте, в тени смерти, и направить свои стопы на пути к миру...» – слова, которые были ему знакомы как собственное имя и которых он тем не менее не слышал много лет. Слова, похожие на церковный псалом, но это не был псалом... И в тот момент, когда, машина проезжала мимо парламента, он осознал, что эти слова звучат все громче и отчетливей, словно произносимые большим хором. Иллюзия была настолько сильной, что он с любопытством поглядел на шпили Вестминстерского аббатства и только потом понял, что в такой час там не могла идти служба.
«Дать свет сидящим в темноте, в тени смерти, и направить свои стопы на путь к миру...»
Когда Норман Кент отвел глаза от аббатства, то увидел громадную статую короля Ричарда Львиное Сердце, стоящую перед парламентом. Норман смотрел на скачущего на коне Ричарда Львиное Сердце, последнего рыцаря, огромного и героического, на фоне бледного неба, с высоко поднятым мечом в правой руке. И внезапно почувствовал себя одиноким и отчужденным, ему стало холодно. Впрочем, это мог быть рассветный холодок.
Глава 15
Как Варган дал ответ, а Саймон Темплер написал письмо
Было уже совсем светло, когда они подъехали к Мейденхеду.
Орест не спал. Орест никогда не спал, если в нем нуждались, независимо от того, в какое время суток это происходило. То ли он вообще никогда не спал, то ли его будило какое-то предчувствие, но он всегда был готов к любым неожиданностям. Уже через несколько минут Орест поставил на стол блюдо шкварчащей яичницы с беконом и исходящий паром кофейник.
– Всем спать до ленча! – приказал Святой. – Потеряем время, зато восстановим силы, одно другого стоит.
Сам он чувствовал, что вот-вот свалится с ног.
Он пригласил Ореста в свою комнату и, взяв с него клятвенное обещание молчать, позволил осмотреть рану. Увидев ее, Орест выругался.
– Не ругайся, Орест. – Саймон устало взмахнул рукой. – Я не ругался, когда получил ее. А мисс Патриция еще не знает... Позаботься о мисс Патриции и ребятах, Орест, если я сломаюсь. Удерживай их от баловства, ну и так далее... А если увидишь Ангелочка, передай ему мой привет и всади пулю прямо в его отвратительную рожу...
Внезапно он покачнулся на стуле, но сильные руки Ореста не дали упасть.
Бережно, как ребенка, Орест уложил его в постель.
Однако на следующее утро Святой встал и оделся раньше всех. Сквозь загар проступала бледность, худое лицо казалось еще более худым, чем обычно. Он спал как здоровый школьник. Голова его и глаза были ясными, шаг пружинист, а холодный душ заставил быстрее течь кровь в жилах.
– Позвольте дать вам урок, – говорил он, расправляясь с завтраком. – Если бы вы имели такой же, как у меня, организм, наряду с духовной чистотой, не испорченной беспутным и развратным образом жизни, приведшим вас к падению...
И юмора в его словах было меньше, чем им казалось. Огромная сила воли заставила его могучий организм восстановиться с почти сказочной быстротой. У Саймона Темплера не хватало времени на картинное выздоровление.
Он послал Ореста за газетами и просмотрел их. Многого узнать не удалось, однако он нашел там намек, предупреждение, подтверждение своим выводам, что над Европой нависли черные тучи. Но конкретно ни о чем не говорилось. Были лишь раздражающе неясные намеки, которые подозрительный человек мог толковать в соответствии со своими подозрениями. Похоже, кто-то стоял в тени всех этих событий и чего-то дожидался, не открывая своего лица. Святой знал об этой силе и засомневался в себе, впервые с той поры, как он объединил своих друзей в служении донкихотским целям. Но в газетах по-прежнему не сообщалось об эшеровском деле, и подобное молчание могло означать только одно.
Только около трех часов дня Саймон сумел обсудить с Роджером и Норманом проблему Варгана, поскольку было решено в присутствии Патриции об этом не говорить, хотя она знала, что Варган пленник и почему он пленник – о его грядущей судьбе однажды говорили при ней.
– Мы не можем вечно держать его здесь, – сказал Святой, когда такая возможность представилась. – Прежде всего, похоже, что остаток нашей жизни мы проведем в бегах. А как бегать с багажом, который этого не хочет и сопротивляется? Конечно, можно отыскать укромное местечко и жить там отшельниками до самой смерти. Но и в этом случае всегда останется риск, что он сбежит. А это мне совершенно не нравится.
– Я вчера говорил с Варганом, – тихо промолвил Норман Кент. – По-моему, он сумасшедший. У него мания величия, да еще идея фикс, что изобретение должно принести ему всемирную славу. Он обижен на нас за то, что мы срываем его переговоры с правительством и, следовательно, оттягиваем момент появления его фото на первых полосах газет. Помнится, он сказал, что одним из условий передачи открытия правительству он поставил возведение его в пэры.
Святой вспомнил ленч с Барни Мэлоуном из «Клариона», их разговор, пробудивший в нем интерес к Варгану, и пришел к выводу: выводы Нормана верны.
– Я сам поговорю с ним, – решил он.
И вскоре разговор состоялся.
День выдался теплый и солнечный, и большого труда не составило уговорить Патрицию посидеть на лужайке с книгой.
– Ты должна наилучшим образом изобразить невинную молодую английскую девушку, старушка, – сказал Святой. – А то те, кто станут искать в Мейденхеде подозрительный дом и увидят, что на лужайке нашего нет молодой девушки с книгой, они заподозрят неладное. Ты у нас сейчас единственная, кто подходит на эту роль, не считая Ореста. Тебе придется одной создавать местный колорит. И смотри в оба, не появится ли толстяк, жующий резинку. Мы перестреляем всех жующих резинку толстяков, но не упустим Клода Юстаса Тила...
Когда она вышла, он отослал Роджера и Нормана: их присутствие сделало бы все похожим на судебное заседание. Остался только Орест – бесстрастный и флегматичный страж, неподвижно стоявший рядом с пленным, как старшина, приведший солдата-нарушителя к командиру.
– Хотите сигарету? – предложил Святой.
Он знал цену своего обаяния и был намерен им воспользоваться, цепляясь как за соломинку за надежду добиться успеха там, где Нормана постигла неудача.
Но Варган от сигареты отказался.
– Могу я узнать, как долго вы намереваетесь продолжать этот фарс? – спросил он. – Уже три дня вы держите меня здесь. На каком основании?
– Я думал, мой товарищ объяснил вам это.
– Он наговорил много всякой чепухи...
Саймон резким взмахом руки оборвал его речь.
Он стоял – высокий, стройный, прямой – вытянувшись во весь рост, и профессор рядом с ним выглядел хилым и маленьким.
– Хочу серьезно поговорить, – сказал он. – Мой товарищ уже обращался к вам. Теперь обращаюсь я. Й, боюсь, в последний раз. Взываю к вам, во имя гуманности. Во имя мира на планете.
– Это наглость. – Варган близоруко уставился на него. – Я уже слышал ваше предложение, в жизни мне не приходилось слышать ничего смешнее. Вот мой ответ.
– В таком случае я могу сказать, что в жизни не слыхал ничего более отвратительного. Вероятно; вы просто глупец – неповзрослевший ребенок, играющий с огнем?
– Сэр...
Святой, казалось, стал еще выше. Мгновенно в его осанке появилась властность, которую нельзя было не заметить. Он стоял с видом повелителя, но когда он продолжил, голос его зазвучал даже мягче и убедительнее, чем прежде:
– Профессор Варган, вы доставлены сюда не для того, чтобы насмехаться над вами. Прошу отвлечься от обстоятельств и выслушать меня просто как человек человека. Вы сделали ужасное изобретение, с помощью которого можно терзать мир, и без того измученный всякими зверствами. Вы намерены передать это изобретение в руки, которые не поколеблются его использовать. Есть ли этому оправдание?
– Наука не нуждается в оправданиях.
– Сегодня в земле Франции лежат миллионы людей, которые могли быть живы. Их убили на войне. Если бы наука не предложила свои услуги в совершенствовании орудий убийства, вместо миллионов на войне погибли бы только тысячи. Разве наука не несет ответственности за эти жертвы?
– Вы думаете, что сумеете предотвратить войну?
– Нет. Я знаю, что не могу. Это бесспорно. Но послушайте. В Англии сейчас тысячи слепых, безногих, искалеченных на всю жизнь. Множество им подобных есть и во Франции, Бельгии, Германии, Австрии. Тела их, данные Господом, удивительные, неповторимые и красивые, искалечены. Нельзя смотреть на них, не содрогаясь... За это наука тоже не несет ответственности?
– Это не мое дело.
– Нет, вы сделали это своим делом.
Святой секунду помедлил, а потом продолжил таким голосом, что никто не рискнул бы его прервать, голосом проповедника, взывающего к дикарям:
– Есть наука добра и наука зла. И ваша наука – наука зла, и все блага, которые дает человечеству наука добра, не могут оправдать вашу науку. Миру необходима наука добра, при которой человек остается человеком. Если уж суждено быть битве, пусть это будет «чистая» битва. Пусть люди сражаются оружием людей, а не оружием дьявола. Пусть люди сражаются и умирают как бойцы и герои, как подобает умирать людям, а не дохнут как скотина.
– Вы смешной идеалист...
– Да, смешной идеалист. Но я верю в то, что это возможно. Если же этого не случится, человечество самоуничтожится. Я верю, милостью Господней люди пробудятся и опять станут людьми, и тогда к нашей унылой цивилизации возвратятся смех, яркие краски, жизнь снова будет прекрасна. Это станет возможным, потому что есть люди, которые в это верят, готовы за это сражаться против тех, кто рычит на этот идеал, глумится над ним. И вы один из них.
– И вы – последний герой – боретесь против меня?
– Я не последний герой. – Саймон покачал головой. – Скорее вообще не герой. Я называю себя солдатом жизни. Я не меньше других грешил, может, даже и больше. Но все, что я делал, делалось во славу невидимого идеала. До сих пор я этого четко не понимал, а теперь понимаю. А вы... Почему вы даже не заикнулись о том, что сделали изобретение во славу собственного идеала, если хотите, во славу Англии?
Было уже совсем светло, когда они подъехали к Мейденхеду.
Орест не спал. Орест никогда не спал, если в нем нуждались, независимо от того, в какое время суток это происходило. То ли он вообще никогда не спал, то ли его будило какое-то предчувствие, но он всегда был готов к любым неожиданностям. Уже через несколько минут Орест поставил на стол блюдо шкварчащей яичницы с беконом и исходящий паром кофейник.
– Всем спать до ленча! – приказал Святой. – Потеряем время, зато восстановим силы, одно другого стоит.
Сам он чувствовал, что вот-вот свалится с ног.
Он пригласил Ореста в свою комнату и, взяв с него клятвенное обещание молчать, позволил осмотреть рану. Увидев ее, Орест выругался.
– Не ругайся, Орест. – Саймон устало взмахнул рукой. – Я не ругался, когда получил ее. А мисс Патриция еще не знает... Позаботься о мисс Патриции и ребятах, Орест, если я сломаюсь. Удерживай их от баловства, ну и так далее... А если увидишь Ангелочка, передай ему мой привет и всади пулю прямо в его отвратительную рожу...
Внезапно он покачнулся на стуле, но сильные руки Ореста не дали упасть.
Бережно, как ребенка, Орест уложил его в постель.
Однако на следующее утро Святой встал и оделся раньше всех. Сквозь загар проступала бледность, худое лицо казалось еще более худым, чем обычно. Он спал как здоровый школьник. Голова его и глаза были ясными, шаг пружинист, а холодный душ заставил быстрее течь кровь в жилах.
– Позвольте дать вам урок, – говорил он, расправляясь с завтраком. – Если бы вы имели такой же, как у меня, организм, наряду с духовной чистотой, не испорченной беспутным и развратным образом жизни, приведшим вас к падению...
И юмора в его словах было меньше, чем им казалось. Огромная сила воли заставила его могучий организм восстановиться с почти сказочной быстротой. У Саймона Темплера не хватало времени на картинное выздоровление.
Он послал Ореста за газетами и просмотрел их. Многого узнать не удалось, однако он нашел там намек, предупреждение, подтверждение своим выводам, что над Европой нависли черные тучи. Но конкретно ни о чем не говорилось. Были лишь раздражающе неясные намеки, которые подозрительный человек мог толковать в соответствии со своими подозрениями. Похоже, кто-то стоял в тени всех этих событий и чего-то дожидался, не открывая своего лица. Святой знал об этой силе и засомневался в себе, впервые с той поры, как он объединил своих друзей в служении донкихотским целям. Но в газетах по-прежнему не сообщалось об эшеровском деле, и подобное молчание могло означать только одно.
Только около трех часов дня Саймон сумел обсудить с Роджером и Норманом проблему Варгана, поскольку было решено в присутствии Патриции об этом не говорить, хотя она знала, что Варган пленник и почему он пленник – о его грядущей судьбе однажды говорили при ней.
– Мы не можем вечно держать его здесь, – сказал Святой, когда такая возможность представилась. – Прежде всего, похоже, что остаток нашей жизни мы проведем в бегах. А как бегать с багажом, который этого не хочет и сопротивляется? Конечно, можно отыскать укромное местечко и жить там отшельниками до самой смерти. Но и в этом случае всегда останется риск, что он сбежит. А это мне совершенно не нравится.
– Я вчера говорил с Варганом, – тихо промолвил Норман Кент. – По-моему, он сумасшедший. У него мания величия, да еще идея фикс, что изобретение должно принести ему всемирную славу. Он обижен на нас за то, что мы срываем его переговоры с правительством и, следовательно, оттягиваем момент появления его фото на первых полосах газет. Помнится, он сказал, что одним из условий передачи открытия правительству он поставил возведение его в пэры.
Святой вспомнил ленч с Барни Мэлоуном из «Клариона», их разговор, пробудивший в нем интерес к Варгану, и пришел к выводу: выводы Нормана верны.
– Я сам поговорю с ним, – решил он.
И вскоре разговор состоялся.
День выдался теплый и солнечный, и большого труда не составило уговорить Патрицию посидеть на лужайке с книгой.
– Ты должна наилучшим образом изобразить невинную молодую английскую девушку, старушка, – сказал Святой. – А то те, кто станут искать в Мейденхеде подозрительный дом и увидят, что на лужайке нашего нет молодой девушки с книгой, они заподозрят неладное. Ты у нас сейчас единственная, кто подходит на эту роль, не считая Ореста. Тебе придется одной создавать местный колорит. И смотри в оба, не появится ли толстяк, жующий резинку. Мы перестреляем всех жующих резинку толстяков, но не упустим Клода Юстаса Тила...
Когда она вышла, он отослал Роджера и Нормана: их присутствие сделало бы все похожим на судебное заседание. Остался только Орест – бесстрастный и флегматичный страж, неподвижно стоявший рядом с пленным, как старшина, приведший солдата-нарушителя к командиру.
– Хотите сигарету? – предложил Святой.
Он знал цену своего обаяния и был намерен им воспользоваться, цепляясь как за соломинку за надежду добиться успеха там, где Нормана постигла неудача.
Но Варган от сигареты отказался.
– Могу я узнать, как долго вы намереваетесь продолжать этот фарс? – спросил он. – Уже три дня вы держите меня здесь. На каком основании?
– Я думал, мой товарищ объяснил вам это.
– Он наговорил много всякой чепухи...
Саймон резким взмахом руки оборвал его речь.
Он стоял – высокий, стройный, прямой – вытянувшись во весь рост, и профессор рядом с ним выглядел хилым и маленьким.
– Хочу серьезно поговорить, – сказал он. – Мой товарищ уже обращался к вам. Теперь обращаюсь я. Й, боюсь, в последний раз. Взываю к вам, во имя гуманности. Во имя мира на планете.
– Это наглость. – Варган близоруко уставился на него. – Я уже слышал ваше предложение, в жизни мне не приходилось слышать ничего смешнее. Вот мой ответ.
– В таком случае я могу сказать, что в жизни не слыхал ничего более отвратительного. Вероятно; вы просто глупец – неповзрослевший ребенок, играющий с огнем?
– Сэр...
Святой, казалось, стал еще выше. Мгновенно в его осанке появилась властность, которую нельзя было не заметить. Он стоял с видом повелителя, но когда он продолжил, голос его зазвучал даже мягче и убедительнее, чем прежде:
– Профессор Варган, вы доставлены сюда не для того, чтобы насмехаться над вами. Прошу отвлечься от обстоятельств и выслушать меня просто как человек человека. Вы сделали ужасное изобретение, с помощью которого можно терзать мир, и без того измученный всякими зверствами. Вы намерены передать это изобретение в руки, которые не поколеблются его использовать. Есть ли этому оправдание?
– Наука не нуждается в оправданиях.
– Сегодня в земле Франции лежат миллионы людей, которые могли быть живы. Их убили на войне. Если бы наука не предложила свои услуги в совершенствовании орудий убийства, вместо миллионов на войне погибли бы только тысячи. Разве наука не несет ответственности за эти жертвы?
– Вы думаете, что сумеете предотвратить войну?
– Нет. Я знаю, что не могу. Это бесспорно. Но послушайте. В Англии сейчас тысячи слепых, безногих, искалеченных на всю жизнь. Множество им подобных есть и во Франции, Бельгии, Германии, Австрии. Тела их, данные Господом, удивительные, неповторимые и красивые, искалечены. Нельзя смотреть на них, не содрогаясь... За это наука тоже не несет ответственности?
– Это не мое дело.
– Нет, вы сделали это своим делом.
Святой секунду помедлил, а потом продолжил таким голосом, что никто не рискнул бы его прервать, голосом проповедника, взывающего к дикарям:
– Есть наука добра и наука зла. И ваша наука – наука зла, и все блага, которые дает человечеству наука добра, не могут оправдать вашу науку. Миру необходима наука добра, при которой человек остается человеком. Если уж суждено быть битве, пусть это будет «чистая» битва. Пусть люди сражаются оружием людей, а не оружием дьявола. Пусть люди сражаются и умирают как бойцы и герои, как подобает умирать людям, а не дохнут как скотина.
– Вы смешной идеалист...
– Да, смешной идеалист. Но я верю в то, что это возможно. Если же этого не случится, человечество самоуничтожится. Я верю, милостью Господней люди пробудятся и опять станут людьми, и тогда к нашей унылой цивилизации возвратятся смех, яркие краски, жизнь снова будет прекрасна. Это станет возможным, потому что есть люди, которые в это верят, готовы за это сражаться против тех, кто рычит на этот идеал, глумится над ним. И вы один из них.
– И вы – последний герой – боретесь против меня?
– Я не последний герой. – Саймон покачал головой. – Скорее вообще не герой. Я называю себя солдатом жизни. Я не меньше других грешил, может, даже и больше. Но все, что я делал, делалось во славу невидимого идеала. До сих пор я этого четко не понимал, а теперь понимаю. А вы... Почему вы даже не заикнулись о том, что сделали изобретение во славу собственного идеала, если хотите, во славу Англии?