Он круто повернулся, хладнокровный, спокойный, решительный, и пошел к двери, словно намеревался прогуляться недолго по улице и вернуться. У двери он остановился, внимательно посмотрел на Мариуса и улыбнулся Роджеру.
– Удачи, старина! – пожелал тот.
– Риск, схватка и внезапная смерть, – негромко произнес Святой и добавил: – Будь осторожен. – Никогда его ослепительная улыбка не была прекраснее.
Глава 9
Глава 10
– Удачи, старина! – пожелал тот.
– Риск, схватка и внезапная смерть, – негромко произнес Святой и добавил: – Будь осторожен. – Никогда его ослепительная улыбка не была прекраснее.
Глава 9
Как Роджер Конвей допустил небрежность, а Германн сделал ошибку
Когда шум автомобильного мотора затерялся среди других шумов на Риджент-стрит, Роджер Конвей пересек комнату, подошел к стоявшему у стены столику и налил виски. Но потом поставил стакан на стол, внезапно сообразив, что придется бодрствовать и быть начеку всю ночь. Тогда он достал сигарету и посмотрел на Мариуса. Гигант несколько апатично заговорил:
– С вашего позволения, я бы выкурил сигару.
Роджер поколебался:
– Это можно устроить, но рук я вам не развяжу.
– Тогда достаньте портсигар из нагрудного кармана.
Конвей достал сигару, откусил кончик, вставил ее Мариусу в рот и зажег. Мариус поблагодарил и спросил:
– А вы не желаете?
Роджер улыбнулся:
– Я принципиально не закуриваю у незнакомцев. Да, кстати, если увижу, что вы пытаетесь пережечь веревки, то с огромным удовольствием погашу сигару о вашу физиономию.
Мариус пожал плечами и не ответил.
Роджер закурил сигарету. Подойдя к телефону, немного помедлил, но потом набрал номер.
– Орест? Могу я поговорить с мистером Кентом?.. Привет, Норман! Да. Звоню на тот случай, вдруг ты беспокоишься о нас. Одному Богу известно, когда это кончится. Нет, с машиной все в порядке, насколько мне известно. На ней поехал Саймон... Я на Брук-стрит... Ну, Мариус похитил Пат... Боюсь, что так. Ее сняли с поезда. Ну а мы захватили Мариуса... Да, здесь. Я его охраняю. Мы узнали, где они держат Пат, и Саймон поехал за ней... Где-то в Суффолке. Тебе приехать? На чем? Для поезда поздно, "а в такое время машины не найдешь. Не знаю, что тут можно сделать... Слушай, я больше не могу говорить, надо следить за Мариусом и компанией... И тебе хватит... Точно. Ну, пока, старина!
Он повесил трубку.
Позднее ему пришло в голову, что Норман мог бы кое-что сделать, например, связать толстяка и длинного, которые уже пришли в себя и получили возможность свободно передвигаться. Их следовало связать до ухода Святого, но тому было не до пленников.
Роджер слишком хорошо знал и Патрицию и Саймона, знал достаточно об их отношениях, чтобы понять состояние Святого. Святой был в ярости, ярость эта уже с половины десятого кипела в нем, скрываясь за маской спокойствия, дерзости и терпения, а последней огненно-белой вспышкой этой ярости была его улыбка на прощание.
Прошло полчаса.
Роджер почувствовал, что проголодался. Он перекусил в буфете на вокзале, но прошло уже много времени. Надо отправиться на кухню поискать еды, подумал он, но тогда придется перед собой гнать под дулом пистолета всех троих пленников. А кухня маленькая. В тесном пространстве, пока одним глазом и одной рукой буду искать еду, меня можно застать врасплох и одолеть. Нет, риск слишком велик... Придется попоститься.
Он раздраженно посмотрел на часы. Четыре с половиной часа до назначенного Святым момента. Но вдруг времени потребуется больше? Святой должен сделать свое дело и вернуться, он мастер по части таких авантюр, а уж если он чего-нибудь об этих играх не знает, то и знать не стоит.
Если бы Норман решил приехать...
Роджер Конвей присел на край стола, неторопливо поигрывая пистолетом. Мариус молчал. Сигара его потухла, но он не просил огня. Толстяк скорчился в другом кресле и злобно смотрел на Роджера. Длинный тихо стоял в углу. Придя в себя, он так и не произнес ни слова, только следил за Роджером. Монотонно тикали часы.
Стало сказываться напряжение. Хотел бы он быть таким, как Святой? Тот голодным бы не остался, заставил бы пленников приготовить обед из четырех блюд, накрыть стол и прислуживать ему за обедом. Святой сумел бы заставить их заводить граммофон и выполнять все мелкие поручения. Возможно, Святой написал бы письмо и сочинил несколько лимериков в придачу. Его не смутило бы молчание и ненависть, светившаяся в трех парах глаз. Он бы веселился вовсю, отпуская всякие шутки на их счет.
Роджер же оставался молчалив и насторожен. У него никогда не возникало желания стать укротителем львов. Один в клетке с дикими зверями – вот на что сейчас похожи его ощущения, решил он. То же непрочное превосходство человека, та же непрекращающаяся настороженность и повиновение с ворчанием и рыком зверей и та же уверенность укротителя, что звери только ждут, ждут, ждут удобного момента для нападения. Эти люди-звери изучали его, копались, в его душе, молча искали слабости в поведении, постоянно готовые наброситься. Вся ситуация действовала Роджеру на нервы. Конечно, раньше или позже, наверняка они попытаются освободиться. Но как?
Такая неопределенность может длиться часами. Действие и противодействие, угроза и ответная опасность, рычание и кнут, молчание и настороженность в глазах. Как долго?
Вдруг толстяк разразился целым потоком слов на родном языке.
– Прекратить! – рявкнул Конвей, нервы которого были на пределе. – Если хочешь что-то сказать, говори по-английски. Еще раз – и получишь по уху вот этим пистолетом.
Но толстяк нарочито вызывающе опять заговорил на своем языке.
Роджер спрыгнул со стола, словно с раскаленной плиты. Он замахнулся на толстяка, а тот нагло уставился на него.
И тут это случилось.
План был великолепно прост.
На мгновение Роджер забыл, что только у Мариуса связаны руки. Ноги гиганта оставались свободными. Наклонившись к толстяку, Роджер легко поймался на приманку. Остальные поняли план действий. Спина Роджера оказалась вполоборота к Мариусу. Конвей услышал движение позади себя, но даже не успел обернуться. Ноги гиганта врезались ему в спину с такой страшной силой, что сломали бы позвоночник, если бы удар пришелся по нему. Но удар пришелся в бок, место тоже весьма уязвимое, и Роджер со стоном рухнул на пол.
Толстяк и длинный набросились на него, выбили из рук пистолет, сильно ударили в челюсть. Ничего не видя от боли, Конвей не мог ни вскрикнуть – к горлу подкатила тошнота, ни вдохнуть воздуха.
– Скорее развяжи меня, идиот! – прошипел Мариус.
Толстяк кинулся исполнять приказание, попутно бормоча бесконечные извинения.
Мариус резко оборвал его:
– Поговорим о твоем наказании позже, Отто. Возможно, вы несколько искупили свое слабоумие. А теперь свяжи его этой веревкой.
Роджер лежал не шевелясь. Непонятно почему, он был в сознании, но не мог пошевелить пальцем, ничего не видел. Только почувствовал, как связали руки. В разбитой голове гудело, и каждый удар пульса отдавался страшной болью; все тело его было сплошная боль с центром в точке, куда пришелся удар, а от этой точки к каждой мышце тянулись железные щупальца; разум его как бы висел высоко и в стороне над грохочущей чернотой. Он слышал и запоминал каждое сказанное слово.
– Поищи еще веревку, Германн! – приказал Мариус.
Длинный вышел и вернулся. Ноги Роджера тоже связали.
Потом Мариус подошел к телефону.
– Междугородная?.. Бурее... – Немного подождав, тихо чертыхнулся. – Нарушена связь? Скажите, когда будет восстановлена? Это вопрос жизни и смерти... Завтра?.. Боже правый! А телеграмму сегодня доставят в Бурее?
Новая пауза.
– Да. Я хочу знать, будет ли сегодня доставлена телеграмма в Бурее... Бурее, Суффолк... Думаете, нет?.. Уверены в этом?.. Спасибо. Нет, не стану посылать.
Он повесил трубку, тут же снял снова и, на этот раз по номеру «Вестминстер», 99-99, принялся быстро отдавать распоряжения, смысл которых Роджер не понял. Похоже, это были подробные инструкции, потому что времени они заняли немало.
Но наконец Мариус с облегчением дал отбой, повернулся и пнул презрительно Роджера.
– Ты останешься здесь, свинья, как залог того, что твои друзья будут вести себя хорошо. – Потом он обратился к длинному на языке, показавшемся Роджеру сплошной тарабарщиной: – Германн, ты остаешься стеречь его. Я дам тебе пистолет. Погоди, какой тут номер телефона... – Он прочитал номер на аппарате. – Если мне что-нибудь понадобится, позвоню. Без моего разрешения отсюда не уходить... Отто, отправишься со мной. Поедем за Темплером на машине. На дороге есть мои люди, я их проинструктировал. Если они не окажутся такими же беспомощными, как вы, он живым в Бурее не попадет. Но в этом мне надо убедиться самому, поедем... Да, еще погоди. Эта лежащая на полу свинья звонила своему дружку в Мейденхед, чтобы тот приехал. Схвати его и свяжи. Смотри не ошибись, Германн!
– Ошибки не будет.
– Хорошо! Пошли, Отто!
Роджер слышал, как они ушли, а потом ревущая чернота навалилась и погасила слабую искорку его сознания.
Он потерял всякое представление о времени, и когда открыл глаза, то не мог определить, сколько времени находился без сознания – пять минут или пять дней, но тут увидел часы на стене и понял: прошло минут двадцать.
Германн сидел в кресле напротив и листал журнал. Посмотрев на Конвея, заметил, что тот пришел в сознание. Отложив журнал, он подошел к Роджеру и плюнул ему в лицо:
– Скоро, английская свинья, ты сдохнешь. И страна твоя...
Неимоверным усилием Роджер сдержал рвущиеся слова. Он обнаружил, что может дышать. Железные обручи, стягивавшие его грудь, несколько ослабели, а боль во всем теле уменьшилась. По-прежнему каждый удар пульса болезненно отдавался в голове и в спине, но все же стало немного лучше. И он не хотел усугублять положение, напрашиваться на новые неприятности – пока по крайней мере.
– Доктор – великий человек, – продолжал Германн. – Самый великий человек в мире. Ты бы видел, как он в две минуты решает самые сложные проблемы. Это потрясающе. Он – новый Наполеон. Он сделает нашу страну самой великой державой в мире. А вы, дураки, пытаетесь с ним бороться...
Речь его стала нечленораздельной, но Роджер понял достаточно, понял самое главное: человек, которому слуги так фанатично преданы, – не мелкая сошка. И еще подумал: «А есть ли у Святого шансы убедить хоть кого-нибудь, что Мариус не исповедует ни патриотизм, ни национализм, а поклоняется только своим богам – власти и деньгам».
Краска бессильного гнева схлынула с лица Роджера. Он молча лежал связанный и прокручивал в мозгу возможные действия и контрдействия. Германн, не сумевший спровоцировать его насмешками, дважды ударил Конвея по лицу, но тот не шевельнулся, тогда он снова плюнул ему в лицо.
– Я так и знал. У вас, английских собак, нет ни капли мужества. Вы храбрые только тогда, когда вас много на одного.
– Ну, кончено, – устало сказал Роджер.
Германн с ненавистью посмотрел на него:
– Если бы это ты меня ударил...
Д-з-з-з-и-н-ь...
Резкий звонок неожиданно прозвучал на всю квартиру. Германн замолчал на середине фразы и замер. На лице его появилась злобная улыбка.
– Сейчас я поприветствую твоего дружка, свинья!
Роджер тяжело вздохнул и подумал: «Наверное, я не очень осторожен. Что делать! Хитрить не умею. А может, Германн ждал бессознательно какого-то моего действия?»
– Попытаешься предупредить его, англичанин? – поинтересовался Германн и приблизился к Роджеру с пистолетом в руке.
Роджер знал: надо решаться. Если он не закричит, то потеряет единственный шанс на спасение. И Норман Кент пропадет. Если крикнет, его вырубят. Но и если не крикнет, все равно вырубят. Не такой человек Германн, чтобы тратить попусту время. Значит...
– Пошел к черту! – бесшабашно воскликнул Роджер и громко завопил.
Мгновение спустя Германн ударил его рукояткой пистолета по голове.
Роджеру полагалось бы вырубиться, но этого не случилось. Позднее он пришел к выводу, что выдержать такое мог только череп не менее двух дюймов толщиной, как у быка. Но факт оставался фактом: он был в сознании и лежал тихо, собираясь с силами, чтобы закричать снова, когда Германн откроет дверь. Тот выпрямился, испугавшись, что этот крик услышал позвонивший человек, быстро сунул пистолет в карман пиджака и не просто вышел, а скорее вывалился из комнаты, ругаясь под нос.
Когда он подскочил к входной двери, звонок повторился, и это придало ему духу. Он не мог представить, что кто-то, услышав предупреждающий крик, снова нагло позвонит в дверь. Так или иначе, но Германн оказался менее изощренным психологом, чем пришедший...
Он открыл дверь, а сам спрятался за ней, держа наготове пистолет.
Никто не вошел.
Он подождал, охваченный каким-то сверхъестественным ужасом, чувствуя, как будто ему за шиворот ледяной воды плеснули. Ничего не произошло, а ведь второй звонок только-только смолк и звонивший не мог сразу же уйти, не дождавшись ответа.
Тут Конвей снова завопил:
– Берегись, Норман!
Германн шепотом выругался, но теперь у него не было выбора. Ему ведь приказали схватить любого, кто придет. Пришедший наверняка слышал крики Конвея, нельзя упустить его.
Германн опрометчиво переступил порог и вышел на площадку. Вдруг кто-то сзади мощной рукой схватил его за горло, а другой громадной ручищей зажал руку с пистолетом. Германн оказался беспомощным, как новорожденный младенец.
Ручища под горлом повернула его к свету, и он увидел широкое розовое лицо с маленькими сонными глазками, колоннообразную шею и туловище, которое подошло бы и буйволу.
– Заходи! – приказал старший инспектор Клод Юстас Тил ровным голосом. – Возвратись туда, откуда выпрыгнул, и поведай дядюшке Тилу обо всем, что у тебя на сердце.
Когда шум автомобильного мотора затерялся среди других шумов на Риджент-стрит, Роджер Конвей пересек комнату, подошел к стоявшему у стены столику и налил виски. Но потом поставил стакан на стол, внезапно сообразив, что придется бодрствовать и быть начеку всю ночь. Тогда он достал сигарету и посмотрел на Мариуса. Гигант несколько апатично заговорил:
– С вашего позволения, я бы выкурил сигару.
Роджер поколебался:
– Это можно устроить, но рук я вам не развяжу.
– Тогда достаньте портсигар из нагрудного кармана.
Конвей достал сигару, откусил кончик, вставил ее Мариусу в рот и зажег. Мариус поблагодарил и спросил:
– А вы не желаете?
Роджер улыбнулся:
– Я принципиально не закуриваю у незнакомцев. Да, кстати, если увижу, что вы пытаетесь пережечь веревки, то с огромным удовольствием погашу сигару о вашу физиономию.
Мариус пожал плечами и не ответил.
Роджер закурил сигарету. Подойдя к телефону, немного помедлил, но потом набрал номер.
– Орест? Могу я поговорить с мистером Кентом?.. Привет, Норман! Да. Звоню на тот случай, вдруг ты беспокоишься о нас. Одному Богу известно, когда это кончится. Нет, с машиной все в порядке, насколько мне известно. На ней поехал Саймон... Я на Брук-стрит... Ну, Мариус похитил Пат... Боюсь, что так. Ее сняли с поезда. Ну а мы захватили Мариуса... Да, здесь. Я его охраняю. Мы узнали, где они держат Пат, и Саймон поехал за ней... Где-то в Суффолке. Тебе приехать? На чем? Для поезда поздно, "а в такое время машины не найдешь. Не знаю, что тут можно сделать... Слушай, я больше не могу говорить, надо следить за Мариусом и компанией... И тебе хватит... Точно. Ну, пока, старина!
Он повесил трубку.
Позднее ему пришло в голову, что Норман мог бы кое-что сделать, например, связать толстяка и длинного, которые уже пришли в себя и получили возможность свободно передвигаться. Их следовало связать до ухода Святого, но тому было не до пленников.
Роджер слишком хорошо знал и Патрицию и Саймона, знал достаточно об их отношениях, чтобы понять состояние Святого. Святой был в ярости, ярость эта уже с половины десятого кипела в нем, скрываясь за маской спокойствия, дерзости и терпения, а последней огненно-белой вспышкой этой ярости была его улыбка на прощание.
Прошло полчаса.
Роджер почувствовал, что проголодался. Он перекусил в буфете на вокзале, но прошло уже много времени. Надо отправиться на кухню поискать еды, подумал он, но тогда придется перед собой гнать под дулом пистолета всех троих пленников. А кухня маленькая. В тесном пространстве, пока одним глазом и одной рукой буду искать еду, меня можно застать врасплох и одолеть. Нет, риск слишком велик... Придется попоститься.
Он раздраженно посмотрел на часы. Четыре с половиной часа до назначенного Святым момента. Но вдруг времени потребуется больше? Святой должен сделать свое дело и вернуться, он мастер по части таких авантюр, а уж если он чего-нибудь об этих играх не знает, то и знать не стоит.
Если бы Норман решил приехать...
Роджер Конвей присел на край стола, неторопливо поигрывая пистолетом. Мариус молчал. Сигара его потухла, но он не просил огня. Толстяк скорчился в другом кресле и злобно смотрел на Роджера. Длинный тихо стоял в углу. Придя в себя, он так и не произнес ни слова, только следил за Роджером. Монотонно тикали часы.
Стало сказываться напряжение. Хотел бы он быть таким, как Святой? Тот голодным бы не остался, заставил бы пленников приготовить обед из четырех блюд, накрыть стол и прислуживать ему за обедом. Святой сумел бы заставить их заводить граммофон и выполнять все мелкие поручения. Возможно, Святой написал бы письмо и сочинил несколько лимериков в придачу. Его не смутило бы молчание и ненависть, светившаяся в трех парах глаз. Он бы веселился вовсю, отпуская всякие шутки на их счет.
Роджер же оставался молчалив и насторожен. У него никогда не возникало желания стать укротителем львов. Один в клетке с дикими зверями – вот на что сейчас похожи его ощущения, решил он. То же непрочное превосходство человека, та же непрекращающаяся настороженность и повиновение с ворчанием и рыком зверей и та же уверенность укротителя, что звери только ждут, ждут, ждут удобного момента для нападения. Эти люди-звери изучали его, копались, в его душе, молча искали слабости в поведении, постоянно готовые наброситься. Вся ситуация действовала Роджеру на нервы. Конечно, раньше или позже, наверняка они попытаются освободиться. Но как?
Такая неопределенность может длиться часами. Действие и противодействие, угроза и ответная опасность, рычание и кнут, молчание и настороженность в глазах. Как долго?
Вдруг толстяк разразился целым потоком слов на родном языке.
– Прекратить! – рявкнул Конвей, нервы которого были на пределе. – Если хочешь что-то сказать, говори по-английски. Еще раз – и получишь по уху вот этим пистолетом.
Но толстяк нарочито вызывающе опять заговорил на своем языке.
Роджер спрыгнул со стола, словно с раскаленной плиты. Он замахнулся на толстяка, а тот нагло уставился на него.
И тут это случилось.
План был великолепно прост.
На мгновение Роджер забыл, что только у Мариуса связаны руки. Ноги гиганта оставались свободными. Наклонившись к толстяку, Роджер легко поймался на приманку. Остальные поняли план действий. Спина Роджера оказалась вполоборота к Мариусу. Конвей услышал движение позади себя, но даже не успел обернуться. Ноги гиганта врезались ему в спину с такой страшной силой, что сломали бы позвоночник, если бы удар пришелся по нему. Но удар пришелся в бок, место тоже весьма уязвимое, и Роджер со стоном рухнул на пол.
Толстяк и длинный набросились на него, выбили из рук пистолет, сильно ударили в челюсть. Ничего не видя от боли, Конвей не мог ни вскрикнуть – к горлу подкатила тошнота, ни вдохнуть воздуха.
– Скорее развяжи меня, идиот! – прошипел Мариус.
Толстяк кинулся исполнять приказание, попутно бормоча бесконечные извинения.
Мариус резко оборвал его:
– Поговорим о твоем наказании позже, Отто. Возможно, вы несколько искупили свое слабоумие. А теперь свяжи его этой веревкой.
Роджер лежал не шевелясь. Непонятно почему, он был в сознании, но не мог пошевелить пальцем, ничего не видел. Только почувствовал, как связали руки. В разбитой голове гудело, и каждый удар пульса отдавался страшной болью; все тело его было сплошная боль с центром в точке, куда пришелся удар, а от этой точки к каждой мышце тянулись железные щупальца; разум его как бы висел высоко и в стороне над грохочущей чернотой. Он слышал и запоминал каждое сказанное слово.
– Поищи еще веревку, Германн! – приказал Мариус.
Длинный вышел и вернулся. Ноги Роджера тоже связали.
Потом Мариус подошел к телефону.
– Междугородная?.. Бурее... – Немного подождав, тихо чертыхнулся. – Нарушена связь? Скажите, когда будет восстановлена? Это вопрос жизни и смерти... Завтра?.. Боже правый! А телеграмму сегодня доставят в Бурее?
Новая пауза.
– Да. Я хочу знать, будет ли сегодня доставлена телеграмма в Бурее... Бурее, Суффолк... Думаете, нет?.. Уверены в этом?.. Спасибо. Нет, не стану посылать.
Он повесил трубку, тут же снял снова и, на этот раз по номеру «Вестминстер», 99-99, принялся быстро отдавать распоряжения, смысл которых Роджер не понял. Похоже, это были подробные инструкции, потому что времени они заняли немало.
Но наконец Мариус с облегчением дал отбой, повернулся и пнул презрительно Роджера.
– Ты останешься здесь, свинья, как залог того, что твои друзья будут вести себя хорошо. – Потом он обратился к длинному на языке, показавшемся Роджеру сплошной тарабарщиной: – Германн, ты остаешься стеречь его. Я дам тебе пистолет. Погоди, какой тут номер телефона... – Он прочитал номер на аппарате. – Если мне что-нибудь понадобится, позвоню. Без моего разрешения отсюда не уходить... Отто, отправишься со мной. Поедем за Темплером на машине. На дороге есть мои люди, я их проинструктировал. Если они не окажутся такими же беспомощными, как вы, он живым в Бурее не попадет. Но в этом мне надо убедиться самому, поедем... Да, еще погоди. Эта лежащая на полу свинья звонила своему дружку в Мейденхед, чтобы тот приехал. Схвати его и свяжи. Смотри не ошибись, Германн!
– Ошибки не будет.
– Хорошо! Пошли, Отто!
Роджер слышал, как они ушли, а потом ревущая чернота навалилась и погасила слабую искорку его сознания.
Он потерял всякое представление о времени, и когда открыл глаза, то не мог определить, сколько времени находился без сознания – пять минут или пять дней, но тут увидел часы на стене и понял: прошло минут двадцать.
Германн сидел в кресле напротив и листал журнал. Посмотрев на Конвея, заметил, что тот пришел в сознание. Отложив журнал, он подошел к Роджеру и плюнул ему в лицо:
– Скоро, английская свинья, ты сдохнешь. И страна твоя...
Неимоверным усилием Роджер сдержал рвущиеся слова. Он обнаружил, что может дышать. Железные обручи, стягивавшие его грудь, несколько ослабели, а боль во всем теле уменьшилась. По-прежнему каждый удар пульса болезненно отдавался в голове и в спине, но все же стало немного лучше. И он не хотел усугублять положение, напрашиваться на новые неприятности – пока по крайней мере.
– Доктор – великий человек, – продолжал Германн. – Самый великий человек в мире. Ты бы видел, как он в две минуты решает самые сложные проблемы. Это потрясающе. Он – новый Наполеон. Он сделает нашу страну самой великой державой в мире. А вы, дураки, пытаетесь с ним бороться...
Речь его стала нечленораздельной, но Роджер понял достаточно, понял самое главное: человек, которому слуги так фанатично преданы, – не мелкая сошка. И еще подумал: «А есть ли у Святого шансы убедить хоть кого-нибудь, что Мариус не исповедует ни патриотизм, ни национализм, а поклоняется только своим богам – власти и деньгам».
Краска бессильного гнева схлынула с лица Роджера. Он молча лежал связанный и прокручивал в мозгу возможные действия и контрдействия. Германн, не сумевший спровоцировать его насмешками, дважды ударил Конвея по лицу, но тот не шевельнулся, тогда он снова плюнул ему в лицо.
– Я так и знал. У вас, английских собак, нет ни капли мужества. Вы храбрые только тогда, когда вас много на одного.
– Ну, кончено, – устало сказал Роджер.
Германн с ненавистью посмотрел на него:
– Если бы это ты меня ударил...
Д-з-з-з-и-н-ь...
Резкий звонок неожиданно прозвучал на всю квартиру. Германн замолчал на середине фразы и замер. На лице его появилась злобная улыбка.
– Сейчас я поприветствую твоего дружка, свинья!
Роджер тяжело вздохнул и подумал: «Наверное, я не очень осторожен. Что делать! Хитрить не умею. А может, Германн ждал бессознательно какого-то моего действия?»
– Попытаешься предупредить его, англичанин? – поинтересовался Германн и приблизился к Роджеру с пистолетом в руке.
Роджер знал: надо решаться. Если он не закричит, то потеряет единственный шанс на спасение. И Норман Кент пропадет. Если крикнет, его вырубят. Но и если не крикнет, все равно вырубят. Не такой человек Германн, чтобы тратить попусту время. Значит...
– Пошел к черту! – бесшабашно воскликнул Роджер и громко завопил.
Мгновение спустя Германн ударил его рукояткой пистолета по голове.
Роджеру полагалось бы вырубиться, но этого не случилось. Позднее он пришел к выводу, что выдержать такое мог только череп не менее двух дюймов толщиной, как у быка. Но факт оставался фактом: он был в сознании и лежал тихо, собираясь с силами, чтобы закричать снова, когда Германн откроет дверь. Тот выпрямился, испугавшись, что этот крик услышал позвонивший человек, быстро сунул пистолет в карман пиджака и не просто вышел, а скорее вывалился из комнаты, ругаясь под нос.
Когда он подскочил к входной двери, звонок повторился, и это придало ему духу. Он не мог представить, что кто-то, услышав предупреждающий крик, снова нагло позвонит в дверь. Так или иначе, но Германн оказался менее изощренным психологом, чем пришедший...
Он открыл дверь, а сам спрятался за ней, держа наготове пистолет.
Никто не вошел.
Он подождал, охваченный каким-то сверхъестественным ужасом, чувствуя, как будто ему за шиворот ледяной воды плеснули. Ничего не произошло, а ведь второй звонок только-только смолк и звонивший не мог сразу же уйти, не дождавшись ответа.
Тут Конвей снова завопил:
– Берегись, Норман!
Германн шепотом выругался, но теперь у него не было выбора. Ему ведь приказали схватить любого, кто придет. Пришедший наверняка слышал крики Конвея, нельзя упустить его.
Германн опрометчиво переступил порог и вышел на площадку. Вдруг кто-то сзади мощной рукой схватил его за горло, а другой громадной ручищей зажал руку с пистолетом. Германн оказался беспомощным, как новорожденный младенец.
Ручища под горлом повернула его к свету, и он увидел широкое розовое лицо с маленькими сонными глазками, колоннообразную шею и туловище, которое подошло бы и буйволу.
– Заходи! – приказал старший инспектор Клод Юстас Тил ровным голосом. – Возвратись туда, откуда выпрыгнул, и поведай дядюшке Тилу обо всем, что у тебя на сердце.
Глава 10
Как Саймон Темплер поехал в Бурес, а двое полицейских вовремя подоспели
Дорога из Лондона на северо-восток, с точки зрения свободы передвижения, не очень-то приятна. Целые мили трамвайных путей, тянущихся бесконечно, перекрывали движение и сводили с ума водителей машин, особенно водителя скоростной машины, который спешит.
Хотя время было уже позднее, по шоссе двигалось много машин, мешавших Святому свободно проехать расстояние более ста ярдов. И каждый раз он жал на тормоза, ждал и снова газовал, теряя при этом среднюю скорость.
Существовал и другой путь, по которому можно ехать быстрее, чем здесь. Он проходил по пустынным окраинным улицам, лишь изредка пересекая оживленные проспекты, и был гораздо длиннее, но по нему можно быстрее ехать. Однако Святой проезжал там лишь один раз днем. Сейчас, в темноте, он боялся дорогу просто не найти. Ориентиры, которые водитель автоматически примечает днем, мало ему помогут при свете, уличных фонарей. А мысль о том, что можно заблудиться, была еще более ненавистна, чем транспортные помехи. Терять минуты и мили, поехав в неверном направлении, одуревать от нелепых и противоречивых указаний случайных пешеходов и полицейских, мучиться от постоянной неуверенности – все это могло бы свести его с ума. «Игра не стоит свеч, – так он решил, прыгая в машину на Брук-стрит. – Лучше держаться главных магистралей». Он яростно гнал автомобиль по трассе, используя любую возможность для обгона и пренебрегая при этом всеми законами, правилами и традициями езды по шоссе Его Королевского Величества. Он выигрывал драгоценные секунды где мог и как мог.
Другие водители сыпали вслед проклятья, двое полицейских приказали остановиться, а когда это требование было проигнорировано, записали номер машины. Он помял переднее крыло, пытаясь протиснуться в щель, которую никто другой и не увидел бы. Трижды чудом избежал смерти, поворачивая за угол. А заносчивый водитель малолитражки, полагавший, что имеет ничуть не меньше прав ехать по этой дороге, вылетел на тротуар, чтобы избежать гибели.
Это была ни с чем не сравнимая гонка, рядом с которой езда Роджера Конвея несколько часов назад казалась невинной детской игрой, но Святой непреклонно мчался вперед, а если остальное население страны не одобряло такое поведение, то могло поступать со своим неодобрением как заблагорассудится.
Тот, кто видел, как Святой несся сквозь ночь, запомнил это до конца дней своих. «Айрондель», словно чувствуя руку маэстро, превратилась в почти живое существо. Создатели этой модели назвали ее «королевой дорог», но в ту ночь она была больше, чем королева: это было воплощение и апофеоз мечты автомобилиста. Казалось, дьявол сидел на плече Святого и управлял машиной. В средние века тот, кто увидел это, наверняка бы перекрестился и поклялся, что видел светившегося и рычащего демона, промчавшегося по Лондону на крыльях неземного ветра.
Через полчаса, в течение которых Святой не отрывал пальца от кнопки сигнала и пронзительный рев серебряной «айрондели» заливал дорогу, дома на обочинах стали попадаться реже и уступили место полям. Руками, уверенными и чуткими, как у жокея, Святой выжимал до последней капли всю мощь из ста лошадиных сил, повинующихся ему...
Кругом была темнота, машина неслась по туннелю, вырубленному собственными мощными фарами. Время от времени из темноты вылетали чудовища с горящими глазами, которые с рычанием проносились мимо, словно бык мимо тореадора, оставляя за собой только глухой рокот да воздушный вихрь. И снова и снова «айрондель» обгоняла в темноте смешных, еле ползущих букашек, фыркала на их красные огни, насмешливо ревела и мчалась дальше, В эту ночь в Англии ни одна машина не смогла бы сравниться с. «айронделью».
Визг шин, гудение мотора и шелест ветра словно бы аккомпанировали песне, которая звучала так: «Патриция Хольм... Патриция... Патриция... Патриция Хольм!»
Святой представления не имел о том, что будет делать, не знал местоположения «дома на холме» и его окрестностей; ничего не знал точно о преградах на пути и о сопротивлении, которые предстоит преодолеть. И он не мучил себя бессмысленными размышлениями обо всем этом, а жил только мгновением, задача этого мгновения – примчаться молниеносно на восток Англии! И в бой!
– Патриция!.. Патриция!.. – стал Святой тихонько подпевать, но голос его не был слышен за голосом «айрондели».
Голос машины наполнял все кругом, бился о стены домов на испуганных деревенских улицах и эхом отдавался на склонах холмов.
Так мчался Святой в слепую атаку, и восторг не покидал его. Более того, он наслаждался приключением: это было именно то, чего жаждала душа, – конец бездействию, конец растерянности и беспомощности, конец проклятым сомнениям и самокопанию. И в душе Святого возникло ощущение праздника, наконец-то бог справедливых боев и отчаянных авантюр вспомнил о нем.
Нет, это была не просто жажда приключений, не считающаяся с тем, каких жертв это приключение может стоить. Это был неодолимый зов самых глубинных желаний человека, мгновенное пробуждение от векового сна духа рыцарей «Круглого стола», Тристана, зовущего Изольду, пламени в сердце героя, огнем и мечом уничтожившего Трою, рога Роланда, сверкающего меча Дьюрендаля в кровавой битве под Ронксвиллом. «Звук трубы...»
Неукротимо пожирались мили, пока за плечами не осталось более половины пути. Только бы машина не подвела... Он не боялся, что кончится бензин или масло: заправился вечером по дороге из Мейденхеда.
Саймон коснулся выключателя, и все приборы перед ним осветились. Глаза его, на миг оторвавшись от дороги, нашли один из ник.
Семьдесят две мили в час.
Семьдесят четыре.
Семьдесят пять... шесть...
Патриция!..
«Риск, схватка и внезапная смерть...»
– Знаешь, Пат, в наши дни нет шансов на неземную любовь. А мужчина все же должен сражаться во славу своей женщины. По возможности с драконами...
Семьдесят восемь.
Семьдесят девять.
Внезапно в свете фар появился поворот, как бы бросившись под колеса, опасный и угрожающий. Твердая рука швырнула машину в вираж, шины завизжали по асфальту. «Айрондель» все-таки вписалась в поворот, задев угол багажником... выправилась и снова стала набирать скорость.
Пинг!
Что-то похожее на звук оборвавшейся струны. Святой, смотревший прямо перед собой, моргнул и увидел, что на ветровом стекле появилась звезда с длинными острыми Лучами, расходившимися от аккуратной круглой дырочки, как бы Просверленной в стекле. Он слегка улыбнулся.
Пинг!
Бенг!
Бенг!
Звуки следовали один за другим, словно удары легкого молоточка по металлу.
– Похоже, – пробормотал Святой, – ночка будет веселая!
Времени осмыслить ситуацию и понять, почему он попал под обстрел на этом участке пути, не было. Что-то пошло не так. Кто-то допустил ошибку. Возможно, Роджера, обманули и Мариус освободился или еще что-нибудь... Ну а тем временем...
К счастью, новый выстрел заставил его приторомозить, иначе он бы погиб.
Следующее, что он услышал, был не звук, с которым пуля впивается в металл, и не отдаленный грохот винтовки. Это был громкий взрыв, казалось под самыми его ногами, и руль вырвало у него из рук.
Почти.
Инстинкт, опередивший мысль, заставил При взрыве крепче сжать руль и удержать его. Саймон крутанул баранку и обеими ногами выжал педали сцепления и тормоза, напрягая все силы.
Совершенно неожиданно он заглянул в глаза смерти.
Напряжение было ужасным. «Айрондель» отказывалась ему повиноваться, став сумасшедшим, диким животным, закусившим удила. Она сделала полный оборот в неистовом стремлении умереть. В нормальных условиях Святой не удержал бы машину. Но сейчас он нашел в себе какую-то сверхъестественную силу.
Чудом ему удалось задержаться на краю воронки, затормозить и выключить фары.
Смутно у него мелькнул вопрос: «Почему от такой ужасной перегрузки передняя ось не сломалась, как сухая ветка, или не рассыпалось на куски рулевое колесо?»
– Если выберусь из этой заварухи живым, – сказал Святой, – «айрондель» «Мотор компани» получит от меня прекрасный аттестат, хотя она об этом и не просила.
И тут он подумал: «Зря не взял с собой пистолет. Теперь придется платить за безумную спешку при отъезде. Кинжал, конечно, хорош – пользоваться им можно точно и быстро, – но сейчас гораздо нужнее пистолет».
Вряд ли на дороге стрелял один человек. И кинжал, как бы искусно он им ни владел, будет бесполезен против нескольких вооруженных людей, если возьмут в осаду его искалеченную машину.
"Совершенно очевидно, – подумал Святой, – надо выбираться из машины". И он мгновенно выпрыгнул из машины, укрывшись в кювете. На открытом месте и в темноте у него будет больше шансов.
Он ни секунды не думал о бегстве. Это было бы несложно. Но его единственным средством передвижения была «айрондель», и ее следовало сохранить, она должна разделить его судьбу. Шутка. Засада устраивалась, конечно, для одной цели – остановить его, а он не намеревался останавливаться...
Теперь, когда глаза привыкли к темноте, можно было различить шоссе, извивавшееся как стальная лента, с темными силуэтами деревьев. А оглянувшись назад, Святой увидел двигавшиеся четыре тени. Они крались по обочинам, по двое с каждой стороны дороги, опасаясь, вероятно, выстрелов из машины.
Не время было для честной драки. В лоб атаковать их нельзя, а эти четверо стояли на его пути, значит, надо уничтожить их как можно быстрее. Святой понимал: тут шутки плохи. По сухому кювету он пополз им навстречу.
Первый из той пары, что двигалась по его стороне дороги, чуть не наступил на темную тень, которая внезапно оторвалась от земли и оказалась перед ним. Он остановился и отклонился назад, пытаясь воспользоваться своей винтовкой, а его напарник споткнулся и выругался.
Потом первый вскрикнул, и этот крик перешел в глухое бульканье. Шедший позади увидел, что его напарник упал на землю, а вместо него возник человек, который зловеще рассмеялся. Второй попытался вскинуть пистолет, но две стальные руки схватили его запястья, и он почувствовал, что беспомощно летит по воздуху. Он долго летел – и уснул.
Святой пересек шоссе.
Грохнул, нерешительно помедлив, выстрел с другой стороны. Но Святой уже скрылся в темноте.
Двое шедших по противоположной обочине припали к земле, пристально вглядываясь в темноту. Но смотрели они на траву и кювет, откуда Святой, словно привидение, уже исчез. Сейчас он был над ними у зеленой изгороди на насыпи, изогнувшись, словно леопард перед прыжком.
Он обрушился словно с неба, попав каблуками ботинок в затылок одному из них. Тот рухнул на месте и больше не шевельнулся.
Второй, вскидывая винтовку, вдруг увидел серебристо-стальное веретено, сверкнувшее в воздухе, словно летучая рыба над темным морем, и отпрянул в сторону. Ему повезло, кинжал скользнул по стволу винтовки и звякнул, упав на дорогу.
Оба схватились за винтовку.
Наверное, это был самый сильный из четверых и бесстрашный, но есть прием, с помощью которого человек, знающий его, всегда отнимет винтовку или палку у незнакомого с этим приемом. А Святой знал этот прием с детства. Он заставил противника уронить винтовку, соперник мгновенно напал на него, а Саймон ногой оттолкнул винтовку в кювет, где она и исчезла.
Дорога из Лондона на северо-восток, с точки зрения свободы передвижения, не очень-то приятна. Целые мили трамвайных путей, тянущихся бесконечно, перекрывали движение и сводили с ума водителей машин, особенно водителя скоростной машины, который спешит.
Хотя время было уже позднее, по шоссе двигалось много машин, мешавших Святому свободно проехать расстояние более ста ярдов. И каждый раз он жал на тормоза, ждал и снова газовал, теряя при этом среднюю скорость.
Существовал и другой путь, по которому можно ехать быстрее, чем здесь. Он проходил по пустынным окраинным улицам, лишь изредка пересекая оживленные проспекты, и был гораздо длиннее, но по нему можно быстрее ехать. Однако Святой проезжал там лишь один раз днем. Сейчас, в темноте, он боялся дорогу просто не найти. Ориентиры, которые водитель автоматически примечает днем, мало ему помогут при свете, уличных фонарей. А мысль о том, что можно заблудиться, была еще более ненавистна, чем транспортные помехи. Терять минуты и мили, поехав в неверном направлении, одуревать от нелепых и противоречивых указаний случайных пешеходов и полицейских, мучиться от постоянной неуверенности – все это могло бы свести его с ума. «Игра не стоит свеч, – так он решил, прыгая в машину на Брук-стрит. – Лучше держаться главных магистралей». Он яростно гнал автомобиль по трассе, используя любую возможность для обгона и пренебрегая при этом всеми законами, правилами и традициями езды по шоссе Его Королевского Величества. Он выигрывал драгоценные секунды где мог и как мог.
Другие водители сыпали вслед проклятья, двое полицейских приказали остановиться, а когда это требование было проигнорировано, записали номер машины. Он помял переднее крыло, пытаясь протиснуться в щель, которую никто другой и не увидел бы. Трижды чудом избежал смерти, поворачивая за угол. А заносчивый водитель малолитражки, полагавший, что имеет ничуть не меньше прав ехать по этой дороге, вылетел на тротуар, чтобы избежать гибели.
Это была ни с чем не сравнимая гонка, рядом с которой езда Роджера Конвея несколько часов назад казалась невинной детской игрой, но Святой непреклонно мчался вперед, а если остальное население страны не одобряло такое поведение, то могло поступать со своим неодобрением как заблагорассудится.
Тот, кто видел, как Святой несся сквозь ночь, запомнил это до конца дней своих. «Айрондель», словно чувствуя руку маэстро, превратилась в почти живое существо. Создатели этой модели назвали ее «королевой дорог», но в ту ночь она была больше, чем королева: это было воплощение и апофеоз мечты автомобилиста. Казалось, дьявол сидел на плече Святого и управлял машиной. В средние века тот, кто увидел это, наверняка бы перекрестился и поклялся, что видел светившегося и рычащего демона, промчавшегося по Лондону на крыльях неземного ветра.
Через полчаса, в течение которых Святой не отрывал пальца от кнопки сигнала и пронзительный рев серебряной «айрондели» заливал дорогу, дома на обочинах стали попадаться реже и уступили место полям. Руками, уверенными и чуткими, как у жокея, Святой выжимал до последней капли всю мощь из ста лошадиных сил, повинующихся ему...
Кругом была темнота, машина неслась по туннелю, вырубленному собственными мощными фарами. Время от времени из темноты вылетали чудовища с горящими глазами, которые с рычанием проносились мимо, словно бык мимо тореадора, оставляя за собой только глухой рокот да воздушный вихрь. И снова и снова «айрондель» обгоняла в темноте смешных, еле ползущих букашек, фыркала на их красные огни, насмешливо ревела и мчалась дальше, В эту ночь в Англии ни одна машина не смогла бы сравниться с. «айронделью».
Визг шин, гудение мотора и шелест ветра словно бы аккомпанировали песне, которая звучала так: «Патриция Хольм... Патриция... Патриция... Патриция Хольм!»
Святой представления не имел о том, что будет делать, не знал местоположения «дома на холме» и его окрестностей; ничего не знал точно о преградах на пути и о сопротивлении, которые предстоит преодолеть. И он не мучил себя бессмысленными размышлениями обо всем этом, а жил только мгновением, задача этого мгновения – примчаться молниеносно на восток Англии! И в бой!
– Патриция!.. Патриция!.. – стал Святой тихонько подпевать, но голос его не был слышен за голосом «айрондели».
Голос машины наполнял все кругом, бился о стены домов на испуганных деревенских улицах и эхом отдавался на склонах холмов.
Так мчался Святой в слепую атаку, и восторг не покидал его. Более того, он наслаждался приключением: это было именно то, чего жаждала душа, – конец бездействию, конец растерянности и беспомощности, конец проклятым сомнениям и самокопанию. И в душе Святого возникло ощущение праздника, наконец-то бог справедливых боев и отчаянных авантюр вспомнил о нем.
Нет, это была не просто жажда приключений, не считающаяся с тем, каких жертв это приключение может стоить. Это был неодолимый зов самых глубинных желаний человека, мгновенное пробуждение от векового сна духа рыцарей «Круглого стола», Тристана, зовущего Изольду, пламени в сердце героя, огнем и мечом уничтожившего Трою, рога Роланда, сверкающего меча Дьюрендаля в кровавой битве под Ронксвиллом. «Звук трубы...»
Неукротимо пожирались мили, пока за плечами не осталось более половины пути. Только бы машина не подвела... Он не боялся, что кончится бензин или масло: заправился вечером по дороге из Мейденхеда.
Саймон коснулся выключателя, и все приборы перед ним осветились. Глаза его, на миг оторвавшись от дороги, нашли один из ник.
Семьдесят две мили в час.
Семьдесят четыре.
Семьдесят пять... шесть...
Патриция!..
«Риск, схватка и внезапная смерть...»
– Знаешь, Пат, в наши дни нет шансов на неземную любовь. А мужчина все же должен сражаться во славу своей женщины. По возможности с драконами...
Семьдесят восемь.
Семьдесят девять.
Внезапно в свете фар появился поворот, как бы бросившись под колеса, опасный и угрожающий. Твердая рука швырнула машину в вираж, шины завизжали по асфальту. «Айрондель» все-таки вписалась в поворот, задев угол багажником... выправилась и снова стала набирать скорость.
Пинг!
Что-то похожее на звук оборвавшейся струны. Святой, смотревший прямо перед собой, моргнул и увидел, что на ветровом стекле появилась звезда с длинными острыми Лучами, расходившимися от аккуратной круглой дырочки, как бы Просверленной в стекле. Он слегка улыбнулся.
Пинг!
Бенг!
Бенг!
Звуки следовали один за другим, словно удары легкого молоточка по металлу.
– Похоже, – пробормотал Святой, – ночка будет веселая!
Времени осмыслить ситуацию и понять, почему он попал под обстрел на этом участке пути, не было. Что-то пошло не так. Кто-то допустил ошибку. Возможно, Роджера, обманули и Мариус освободился или еще что-нибудь... Ну а тем временем...
К счастью, новый выстрел заставил его приторомозить, иначе он бы погиб.
Следующее, что он услышал, был не звук, с которым пуля впивается в металл, и не отдаленный грохот винтовки. Это был громкий взрыв, казалось под самыми его ногами, и руль вырвало у него из рук.
Почти.
Инстинкт, опередивший мысль, заставил При взрыве крепче сжать руль и удержать его. Саймон крутанул баранку и обеими ногами выжал педали сцепления и тормоза, напрягая все силы.
Совершенно неожиданно он заглянул в глаза смерти.
Напряжение было ужасным. «Айрондель» отказывалась ему повиноваться, став сумасшедшим, диким животным, закусившим удила. Она сделала полный оборот в неистовом стремлении умереть. В нормальных условиях Святой не удержал бы машину. Но сейчас он нашел в себе какую-то сверхъестественную силу.
Чудом ему удалось задержаться на краю воронки, затормозить и выключить фары.
Смутно у него мелькнул вопрос: «Почему от такой ужасной перегрузки передняя ось не сломалась, как сухая ветка, или не рассыпалось на куски рулевое колесо?»
– Если выберусь из этой заварухи живым, – сказал Святой, – «айрондель» «Мотор компани» получит от меня прекрасный аттестат, хотя она об этом и не просила.
И тут он подумал: «Зря не взял с собой пистолет. Теперь придется платить за безумную спешку при отъезде. Кинжал, конечно, хорош – пользоваться им можно точно и быстро, – но сейчас гораздо нужнее пистолет».
Вряд ли на дороге стрелял один человек. И кинжал, как бы искусно он им ни владел, будет бесполезен против нескольких вооруженных людей, если возьмут в осаду его искалеченную машину.
"Совершенно очевидно, – подумал Святой, – надо выбираться из машины". И он мгновенно выпрыгнул из машины, укрывшись в кювете. На открытом месте и в темноте у него будет больше шансов.
Он ни секунды не думал о бегстве. Это было бы несложно. Но его единственным средством передвижения была «айрондель», и ее следовало сохранить, она должна разделить его судьбу. Шутка. Засада устраивалась, конечно, для одной цели – остановить его, а он не намеревался останавливаться...
Теперь, когда глаза привыкли к темноте, можно было различить шоссе, извивавшееся как стальная лента, с темными силуэтами деревьев. А оглянувшись назад, Святой увидел двигавшиеся четыре тени. Они крались по обочинам, по двое с каждой стороны дороги, опасаясь, вероятно, выстрелов из машины.
Не время было для честной драки. В лоб атаковать их нельзя, а эти четверо стояли на его пути, значит, надо уничтожить их как можно быстрее. Святой понимал: тут шутки плохи. По сухому кювету он пополз им навстречу.
Первый из той пары, что двигалась по его стороне дороги, чуть не наступил на темную тень, которая внезапно оторвалась от земли и оказалась перед ним. Он остановился и отклонился назад, пытаясь воспользоваться своей винтовкой, а его напарник споткнулся и выругался.
Потом первый вскрикнул, и этот крик перешел в глухое бульканье. Шедший позади увидел, что его напарник упал на землю, а вместо него возник человек, который зловеще рассмеялся. Второй попытался вскинуть пистолет, но две стальные руки схватили его запястья, и он почувствовал, что беспомощно летит по воздуху. Он долго летел – и уснул.
Святой пересек шоссе.
Грохнул, нерешительно помедлив, выстрел с другой стороны. Но Святой уже скрылся в темноте.
Двое шедших по противоположной обочине припали к земле, пристально вглядываясь в темноту. Но смотрели они на траву и кювет, откуда Святой, словно привидение, уже исчез. Сейчас он был над ними у зеленой изгороди на насыпи, изогнувшись, словно леопард перед прыжком.
Он обрушился словно с неба, попав каблуками ботинок в затылок одному из них. Тот рухнул на месте и больше не шевельнулся.
Второй, вскидывая винтовку, вдруг увидел серебристо-стальное веретено, сверкнувшее в воздухе, словно летучая рыба над темным морем, и отпрянул в сторону. Ему повезло, кинжал скользнул по стволу винтовки и звякнул, упав на дорогу.
Оба схватились за винтовку.
Наверное, это был самый сильный из четверых и бесстрашный, но есть прием, с помощью которого человек, знающий его, всегда отнимет винтовку или палку у незнакомого с этим приемом. А Святой знал этот прием с детства. Он заставил противника уронить винтовку, соперник мгновенно напал на него, а Саймон ногой оттолкнул винтовку в кювет, где она и исчезла.