Чартерис Лесли. Знак Святого

   На индейца, казалось, расправа с управляющим не произвела никакого впечатления.
   – Всякое может случиться, – спокойно заметил он, когда Саймон и Хоппи садились в слеги. – Лучше запастись едой.
   Святой повернулся к нему, усаживаясь рядом:
   – Я думал, что к утру мы будем на месте.
   – Может, и к утру, – сказал Чарли Холвук уклончиво. – А может, и к ночи. Ехать далеко. Всякое может случиться. Может, потребуется и два-три дня.
   – А не захватить ли к тому же чего-нибудь выпить, черт побери? – внес свою лепту в обсуждение Галлиполис.
   Саймон закурил. Он старался контролировать свои эмоции, но едва ли можно было оспаривать трезвое предложение индейца.
   – Где можно раздобыть продукты в такое время? – спросил он.
   – Недалеко отсюда у дороги есть магазин, – сказал Галлиполис. – Конечно, он закрыт ночью, но думаю, для вас это не имеет значения.
   – Мы откроем его.
   Слеги снова поехали – теперь вдоль улицы, напоминая гигантское таинственное насекомое, нащупывающее путь огромными светящимися глазами.
   Саймон остановился недалеко от магазина, который ему указал Галлиполис, и выключил фары. Словно тень, он мелькнул в тумане и вскоре уже принялся за замки на дверях магазина. Через две минуты он уже вошел внутрь, а еще через десять минут появился с консервами, открывалкой, кофейником и сковородкой в руках и вручил все это Хоппи Униатцу. Затем прилепил к оконному стеклу две десятидолларовые купюры, выбрал две бутылки виски и бутылку бренди и осторожно отнес их к машине.
   Теперь они покатили на запад, разрывая в клочья туман.
   Управлять слегами было труднее, чем автомобилем. Система рычаго-педалей была сложной, так как обычная система передачи при наличии таких огромных колес здесь явно не подходила. Чтобы сделать, например, левый поворот, нужно было сначала придать большую мощность правым колесам и притормозить левые, а при крутом повороте обе манипуляции нужно было проделать одновременно, пока слеги не начинали буквально вращаться вокруг собственной оси. А выдерживать заданную скорость на прямой дороге тоже было весьма трудной задачей. Святой вынужден был ехать со скоростью около тридцати миль в час, и даже при такой скорости у него волосы вставали дыбом.
   Теплый бриз, насыщенный влагой, бил в лицо и шевелил волосы. Кроме трудностей в управлении были еще и другие трудности, связанные с туманом и плохой видимостью, и ему приходилось больше уповать на провидение, чем на собственные глаза. Казалось, прошли целые сутки и они проехали тысячу миль, а не те тридцать, которые были отмечены на карте. Наконец Чарли Холвук коснулся его плеча и сказал:
   – Здесь сворачивай с дороги.
   Саймон сбавил скорость и повернул вправо. В какую-то долю секунды их охватила паника, когда слеги чуть было не уткнулись носом в указатель поворота: им почудилось, что они летят в пропасть. Затем фары высветили узкий мостик без перил, перекинутый через широкую канаву.
   – Это была ваша идея, – сказал Саймон Чарли и Галлиполису бесстрастным тоном и, сжав зубы, покатил свою колесницу вниз.
   Звезды нырнули в пропасть, затем снова засверкали высоко в небе. Когда они выехали на ровную дорогу, то увидели расстилавшийся перед ними пышный ковер из яркой зелени, светившийся волшебным светом. Прошло несколько минут, прежде чем Саймон понял, что это были заросли осоки с высокими стеблями, на которых сверкали капельки росы.
   – Как много травы, – заметил Чарли Холвук. – Но на дне будет песок. Давай дальше.
   В течение нескончаемого часа Святой сидел крепко вцепившись в рычаги управления; ладони рук у него вспотели. Машину кидало вверх-вниз. Из травы тучами поднимались растревоженные комары. Их жужжание заглушало рев мотора, они оставляли на фарах влажные следы, подобные каплям дождя, и жадно впивались в кожу лица и рук. Периодически бульканье содержимого бутылки Хоппи чередовалось с хлопками его ладони. Галлиполис обмахивал себя, словно веером, не переставая ругаться на своем родном языке. Саймон, у которого были заняты обе руки, наконец остановился и обмотал платком нижнюю часть лица и шею, а пиджаком укрыл голову наподобие тюрбана. Только индеец продолжал сидеть с невозмутимым видом – как-никак, он находился на родине своих предков. Сидя рядом со Святым, он, казалось, все время дремал и лишь изредка указывал Саймону дорогу, бормоча что-то себе под нос или трогая его за руку.
   Заросли осоки закончились неожиданно, как будто невидимый небесный садовник скосил ее вдруг огромной косой. Впереди была плоская черная земля, сверкавшая, как металл. Почти вплотную над ней висел туман, сквозь который с трудом проникал свет.
   Дальше, за полосой тумана, находился гиблый лес.
   Огромные шишковатые, побеленные сединой и поросшие мхом стволы кипарисов проглядывали кое-где сквозь разрывы тумана, а их верхушки скрывались под пеленой тумана.
   – Здесь надо двигаться совсем медленно, – скомандовал Чарли Холвук.
   Саймон перешел на нижнее сцепление, и колеса заработали медленнее. Казалось, что земля под ними таяла, превращаясь в темно-серую маслянистую жижу, готовую вздыбиться и накрыть их с головой. Колеса ушли в эту жижу уже по самые втулки.
   – Эге! – воскликнул Хоппи, желая что-то изречь, но сразу же осекся.
   Саймон дотянулся до него и вытер потные руки о его пиджак. Между тем слеги, как надежный трудяга, упорно прокладывали путь вперед.
   Видно разбуженная шумом, взмыла вверх стая птиц, громко хлопая крыльями по веткам деревьев. Целые колонии цапель с диким криком покидали свое ночное прибежище. Амфибия тяжелой поступью вошла в лес.
   Руль этой машины-гибрида, имеющей двойной привод, обеспечивал надежное управление, и Саймон уже считал это чудовище вполне ему подвластным. Но как управлять ею в густом лесу, где нет даже намека на дорогу? Он вел машину со смешанным чувством вдохновения и отчаяния. Он лавировал между стволами деревьев, используя любое самое незначительное пространство, но чем дальше, тем все гуще становился лес.
   Дважды он в полном отчаянии поворачивался к флегматичному индейцу с молчаливым вопросом, и дважды тот говорил одно и то же:
   – Давай дальше.
   Вдруг впереди возникли два красных фонаря: оказалось, это был прижавшийся к земле двадцатифутовый аллигатор, в темноте похожий на поваленное дерево.
   Колеса неожиданно забуксовали, и Саймон понял, что это серьезно.
   – Застряли, – сказал он таким тоном, будто боялся, что их могут подслушать.
   – Бревно, – объяснил Чарли Холвук. – Давай назад. Затем резко вперед.
   Святой развернулся. Наконец-то десятифутовые колеса обрели опору и откатили назад. Саймон углядел узкую лазейку и протиснул сквозь нее машину, но, увидев опять густые заросли травы, тяжело вздохнул и взглянул на индейца.
   Тот с невозмутимым видом ответил:
   – Теперь травы будет много. Потом опять болото. Держись немного левее.
   Бульканье грязной жижи заглушало голос индейца. Святой прибавил газа. Рассекая воду, машина начала как будто выкарабкиваться, сотрясаясь, словно огромное железное чудовище. Саймону стало жарко, и ему пришлось развязать платок, невзирая на комаров.
   Теперь их путешествие превратилось в своеобразную игру: угадай, сколько раз у них на пути будет возникать болото и сколько раз Чарли Холвук скажет: «Давай дальше».
   Неожиданно они снова оказались в болоте. Выбрались. Потом опять трава, и опять деревья. Они нырнули в джунгли: кошмар из лиан, упавших стволов деревьев и гибких стелющихся растений, которые колючками впивались им прямо в лицо. В течение длительного времени им не встретилось ни малейшего ориентира, который хоть как-то указывал бы направление движения. Порой Саймону казалось, что они крутятся на одном месте, что они уже были здесь двумя часами раньше. Но индеец ни разу не усомнился и уверенно говорил, куда следует ехать, вправо или влево, как будто у него в руках был компас.
   Наконец Саймон начал понимать – так возвращается сознание после наркоза, – что может различать пейзаж: сверкающая в свете фар зелень постепенно исчезает, чернота ночи приобретает сероватый оттенок. А высоко наверху макушки деревьев загораются слабым розовым светом.
   – Посмотри, – сказал Святой.
   Сидевший рядом с ним Чарли Холвук произнес:
   – День.
   Машина стремилась навстречу загоравшейся заре.

Глава 7

   Как Саймон Темплер нашел новый рецепт для жаркого, а Хоппи не мог больше себя сдерживать
   С наступлением утра началась и жара: липкая, гнетущая жара, в которой, казалось, плавились кости и хрящи. Саймон бывал в джунглях и пустынях, но он никогда не чувствовал себя таким расслабленным. Туман рассеялся, и взору предстали бескрайние болота, словно огромное влажное покрывало, застлавшее землю от края до края. Руки у Саймона ныли от напряжения, управлять двумя рычагами сразу не каждому по силам, а тело гудело, как будто он всю ночь парился в финской бане.
   – Еще далеко, Чарли?
   Саймону показалось, что голос у него тоже сел. Рукавом рубахи он вытер мокрые от пота рычаги.
   Индеец указал рукой в направлении солнца, светившего им прямо в глаза, и сказал:
   – Вон туда. Миль десять. Может быть, пятнадцать. А может, и больше. Йе знаю.
   – О Боже! – воскликнул Саймон. – Я думал, что всего десять миль в сторону от дороги. А теперь, оказывается, больше. Что же я делаю – гоню этот танк назад?
   – Да, это нелегко, – бесстрастно парировал индеец. – Но по прямой нельзя. А кружным путем – далеко.
   – Надо было вернуться в Майами и купить самолет, – упавшим голосом сказал Святой.
   – Приземлиться здесь негде, так что пришлось бы прыгать с парашютом, – заметил Галлиполис.
   И когда Саймон посмотрел вокруг, он понял, что грек не преувеличивает. И в самом деле, иначе как на этой адской машине сюда не добраться.
   – Можем вернуться, – сказал Чарли Холвук.
   Саймон поймал взгляд черных глаз индейца и поджал губы в улыбке, которая почти никогда не сходила с его лица.
   – Я хочу есть, спать, москиты выпили из меня достаточно крови, так что впору делать переливание, я вел этот драндулет всю ночь по топи, которую не в силах одолеть никакие колеса, и после всего этого мне предстоят эти муки еще в течение дня или около того. Между прочим, увидеть этот Эверглейдз было моей давней мечтой. Давайте позавтракаем и поедем дальше.
   Наши странники разожгли костер и вскипятили воду для кофе – это был единственный способ изменить цвет болотной воды и заодно убить имеющиеся в ней микробы. Мясные консервы и фасоль они съели холодными, то есть настолько холодными, насколько они могли быть при существовавшей температуре воздуха, то есть почти теплыми. И Святой снова сел за руль.
   Дальше и дальше.
   Движение их фантастической машины напоминало движение по лабиринту, замысловатый маршрут которого был ведом разве что одному индейцу. Теперь, когда взошло солнце, оно могло служить ориентиром, но только для человека привычного к подобной обстановке. Путь, который был известен только Чарли Холвуку, напоминал ядовитую змею. Пустыня встречала новичков враждебно и сурово, как голодное чудовище, которое знало, что они все равно бессильны перед ним и будут в конце концов им съедены...
   Слеги пробирались сквозь бесконечно чередующиеся джунгли, болота, заросли травы и рощи. По мере усиления жары на повалившихся на землю стволах деревьев все чаще стали появляться черепахи: они мирно грелись на солнышке. Но стоило машине приблизиться, как черепахи и змеи мгновенно исчезали, не оставляя никаких следов, если не считать кругов на воде; также при приближении машины исчезали розовые колпицы, черногрудые ходулочники, совы и величественные цапли. И только один раз индеец взял Саймона за руку, когда некая птица, напоминавшая сокола, вспорхнула перед ними вверх.
   – Посмотри, – прошептал он.
   Саймон проследил за полетом серо-голубого существа.
   – Эверглейдзский змей, – пояснил Чарли Холвук. – Может быть, последний раз видит его белый человек. Раньше их было много. Сейчас нет. Двадцать – тридцать, не больше. Вскоре окончательно исчезнут, как и индейцы. Белый человек уже никогда их потом не увидит!
   Время двигалось медленно, как и их машина.
   Слеги въехали в мелкую, белого цвета воду. Они продвигались по серпантину, сделав несколько сотен ярдов, а затем им преградила путь плотная колючая стена. Почва представляла собой сплошное месиво из липкой грязи, которая подобно мази налипала на шины колес. Взглянув туда, куда указывал Чарли Холвук, Саймон сначала увидел только глухой барьер, а затем и небольшой холм, земля на вершине которого была немного суше. Он остановился там, чтобы передохнуть и выкурить очередную сигарету.
   Мистер Униатц зашевелился, шумно зевнул – словно где-то рядом заработал мотор, – и сказал:
   – Меня тошнит от такого путешествия. Когда будем есть? Саймон взглянул на часы, – был уже второй час дня.
   – Думаю, очень скоро, – ответил он и снова включил зажигание.
   И в это мгновение послышался вдруг громкий лай собаки. К ней присоединились другие, устроив из тихой заводи бедлам. Лай был таким громким, диким, главное – неожиданным, что Святой невольно вздрогнул, а Галлиполис схватился за свое ружье. Лицо индейца расплылось от удовольствия.
   – Здесь шеки, – пояснил он, – стоянка моих соплеменников. Есть и софки. Давай дальше.
   Они проехали ярдов сто, и лай прекратился. Саймон удивленно остановился.
   Пейзаж переменился. Теперь перед ними расстилалось огромное, в форме амфитеатра пространство, целиком заросшее мхом. В центре горел костер: ярким пламенем светились десять огромных бревен, уложенных как спицы в колесе. Высоко над костром из веток пальм был устроен навес, который крепился на четырех столбах. К стропилам были подвешены горшки и сковородки с сушеным мясом и травой. С краю у костра была ступка, выдолбленная из ствола кипариса; старая индианка, увидев гостей, прервала работу: деревянным пестиком она размалывала в ступке зерно. Судя по всему, здесь была кухня.
   Вокруг главной кухни размещались жилища индейцев – такие же, как и кухня, навесы, только их основание было поднято над землей на несколько футов. Шум машины привлек внимание обитателей этого индейского поселения, и, когда Саймон вышел из машины размять затекшие ноги, его сразу же окружила группа людей.
   Чарли Холвук быстро заговорил с соплеменниками о чем-то, и лица их засветились. Послышались, как показалось Саймону, дружеские приветствия на их родном языке.
   – Они дают нам софки, – пояснил Чарли Холвук и сел.
   Появились мистер Униатц и Галлиполис, предусмотрительно оставившие оружие в машине. Один из индейцев протянул руку и пощупал куртку Хоппи. Что-то сказал. Послышались одобрительные возгласы. Подошли еще несколько индейцев и, выражая восхищение расцветкой куртки, сопроводили Хоппи до бревна, служившего стулом. Чарли Холвук с гордостью наблюдал за происходящим.
   – Хоппи отличный парень, – сказал он, окончательно убедившись в безошибочности своего первого суждения.
   – Босс, – спросил Хоппи с важным видом. – Что происходит?
   – Ты им понравился, – объяснил Святой. – Своим неотразимым очарованием ты покорил добрую половину индейцев. Ради Бога, сделай вид, что ты тронут их вниманием.
   С важным видом индеец – судя по почтению, с которым Чарли Холвук обращался к нему, он был вождем племени – церемонно передал блюдо софки: это оказалась каша из кукурузной муки, несомненно, достаточно съедобная, однако ни один гурман не включил бы ее в свое меню. К счастью, другие блюда оказались более аппетитными: тушеная индейка, сладкий картофель и горох, а кроме того, еще и апельсины. Саймон надкусил один и сморщился.
   – Дикие, очень кислые, – довольным тоном комментировал Чарли. – Надо их долго есть, чтобы привыкнуть.
   Саймон решил, что к такому изысканному блюду лучше не привыкать.
   К концу обеда у грека уже смыкались веки, а мистер Униатц мирно храпел в тени, охраняемый группой почитателей. Святой почувствовал, что у него веки тоже становятся тяжелыми. Как он ни сопротивлялся, в конце концов позволил сну взять верх над собой. Он считал, что в данных обстоятельствах позволить себе лечь спать означает измену замыслу, и все же понимал, что сон ему так же необходим, как пища. Если он достигнет цели этого трудного путешествия вымотанным и уставшим, то лучше вообще отказаться от этой затеи.
   Через час он проснулся отдохнувшим; Чарли Холвук хлопотал возле него.
   – До Лостменз-Ривер три мили, – объявил он так, словно их разговор и не прерывался. Он нашел палку и провел на земле линию. – Мы сейчас находимся здесь. – Он нарисовал крестик и показал на пространство между крестиком и линией, обозначавшей, по всей видимости, побережье. – Здесь – пустыня. Очень плохо. Нельзя. Мы поедем сюда. Очень плохо. Двенадцать миль – может, и больше.
   – Я все время слышу «двенадцать миль», но по-моему, мы проехали в десять раз больше. И опять двенадцать... – заметил Святой.
   Чарли Холвук задумчиво посмотрел на красный шар солнца:
   – Много дождя. Поехали?
   – Ты говорил о дожде и прошлой ночью, – возразил Саймон. – Если ты способен вызвать дождь, то это будет очень кстати, он освежит нас. Мы должны заплатить твоим друзьям за обед?
   – Отдай вождю куртку здоровяка. Будешь его сыном.
   Святой хмыкнул:
   – У меня уже есть один папаша в Майами. Посмотрим, согласится ли Хоппи.
   Пока индеец разговаривал с Хоппи, Саймон нашел немного воды и ополоснул лицо. Галлиполис последовал его примеру. Стряхивая капли воды со своих кудрявых волос, грек с недоумением разглядывал Саймона.
   – Я вас не понял, мистер, – сказал он. – Когда я вас увидел прошлым вечером таким разодетым, я не думал, что вы выдержите три часа такого путешествия. Теперь я считаю, что даже сам Чарли Холвук не сможет тягаться с вами.
   – Не торопись делать выводы, – сказал Святой. – Мы еще не приехали.
   Но, говоря это, он не смог удержаться и улыбнулся. Он приобретает еще большую уверенность. После короткого отдыха силы вернулись к нему. Способность быстро восстанавливать силы еще не покинула его окончательно, и он чувствовал себя обновленным. Если он и потерпит поражение, то не потому, что не смог преодолеть себя.
   Он проверил уровень горючего в баке: была израсходована только половина. Он долил бензина из запасной канистры и помолился, чтобы хватило горючего до конца поездки.
   И вот, когда он уже сел за руль, он увидел картину поистине исторического значения.
   Через поляну в сопровождении Чарли Холвука, а на более почтительном расстоянии от него и всех обитателей деревни: воинов, женщин и детей, – шел мистер Хоппи Униатц. Под руку с ним шел сам вождь индейского племени в куртке мистера Униатца. В обмен на куртку мистер Униатц получил индейскую рубашку, всю в складочках и оборочках и пеструю, как сама радуга.
   Процессия приблизилась к машине и остановилась. Вождь положил обе руки на плечи Хоппи и произнес короткую речь. Остальные одобрительно поддакивали. Затем вождь сделал шаг назад, как французский генерал, которого награждают медалью.
   Хоппи забрался в слеги и сказал хриплым голосом:
   – Босс, увези меня отсюда.
   Индейцы замерли, подобно деревянным тотемам, молча наблюдая за тем, как Саймон включил зажигание и колеса снова заработали.
   – Я никогда не знал, – сказал Святой устрашающим тоном, – что ты выпускник института Дейла Карнеги.
   Мистер Униатц скромно промолчал.
   – Вождь велел ему вернуться, – перевел Чарли Холвук самодовольно, – чтобы жениться на его дочери. Вот как.
   Жара была невыносимой; Саймону казалось, что его голову придавило тяжеленным грузом, а вода в болоте вот-вот закипит. Но он чувствовал себя лучше – к нему пришло второе дыхание, и он этому радовался, так как у него не оставалось времени на всякого рода размышления. Он старался ни о чем не думать. В его голове было столько всяких мыслей, что ему не хотелось на них сосредоточиваться. Ему хотелось выбросить их из головы и ни о чем не думать.
   И вдруг пошел дождь.
   Резкий звук, напоминающий треск загоревшейся ветки, возвестил о том, что грядет настоящий потоп. Темные грозовые тучи мчались на запад, закрывая солнце. Жизнь, казалось, на мгновение остановилась под натиском сверхъестественных сил. Затем небеса разверзлись, и хлынул дождь, который и предсказывал Чарли Холвук.
   Это не был легкий дождичек, освежающий английские поля, и не моросящий туман, сливающийся с водяной пылью океанского побережья. Это был тяжелый дождь: настоящий тропический ливень, мощный и жестокий; это была сплошная стена из водных потоков.
   Они продолжали ехать. Их одежда мгновенно промокла насквозь, и каждый из них теперь был похож на дымящийся паром клубок. Дождь хлестал в лицо, словно плетью, и разбивался о капот на тысячи брызг. Но слеги продолжали двигаться вперед, громоздкие и неподвластные воде, подобно гигантской черепахе. Время уже не имело значения; оно перестало существовать, исчезнув под лавиной обрушившейся воды.
   Приближался вечер; заметных изменений не происходило.
   – Теперь скоро, – заметил Чарли Холвук.
   Через двадцать минут удары воды по болоту и топям стихли так же неожиданно, как и начались; лучи солнца прорвались сквозь рассеивающиеся тучи.
   Слеги одолели один бушующий поток, и Саймон остановился, чтобы стряхнуть воду с головы.
   И вдруг он услышал странный шум.
   Он не был похож ни на какие знакомые ему звуки. Звук какой-то кровожадный, страшнее рыка тигра или рева пантеры. У Саймона мурашки забегали по коже.
   – Что это такое? – спросил он.
   – Стадо кабанов, – ответил Чарли Холвук. – Очень плохо. Кого-то они поймали. Лучше ехать другой дорогой.
   Саймон повел машину дальше, и только позже до него дошел весь смысл сказанного. Он увеличил скорость.
   – Кого-то? – переспросил он, не веря своим ушам. – Ты имеешь в виду человека?
   Индеец указал рукой вправо. Сначала Саймон не видел ничего; но потом резко переключил рычаги и направил машину к ручью.
   – Ничто не поможет, – резко сказал Чарли Холвук. – Кабаны рвут мгновенно. Лучше не ехать.
   – К черту, – сказал Святой твердо. – Я не собираюсь убегать, если кабаны напали на человека.
   И вдруг он увидел прямо перед собой громаду переплетенных корней, отгораживающих островок ризосферы. На единственном росшем здесь дереве болталась человеческая одежда. У подножий дерева на открытой полянке маячили зловещие тени; и как только машина стала приближаться, послышалось грозное рычание ощетинившихся зверей.
   – Эти боровы хуже диких кошек, – сказал Галлиполис, поднимаясь со своим ружьем. – Лучше я пальну разок-другой.
   – Подожди минутку, – сказал Святой и повернулся к индейцу. – Сколько еще нам ехать, Чарли?
   – Около мили. Или чуть больше.
   – Здесь стрельбу слышно далеко?
   – Далеко. Лучше не стрелять. Кабаны хуже диких медведей.
   Саймон упрямо поджал губы. Если бы он повел себя так, как должен был вести, выполняя свою миссию, то ему следовало ехать дальше, ни во что не вмешиваясь и не задерживаясь. Но оставить здесь беззащитного человека один на один со всем этим стадом ревущих зверей – было не в натуре Саймона. Кроме того, спасти человека, находящегося в такой близости к тайному пристанищу Марча, тоже могло оказаться кстати.
   Он развернул машину и окинул взглядом ручей. Ручей омывал корни деревьев, росшие по всему периметру островка...
   Прежде чем кто-либо понял его намерения, Саймон схватил гаечный ключ и открыл крышку бака с бензином.
   – Что за черт! – рявкнул Галлиполис; Саймон улыбнулся саркастической улыбкой.
   – А ну не мешай, не то весь бак выпущу, – тихо сказал он, и грек отошел в сторону, когда мистер Униатц направил дуло своего пистолета ему прямо в солнечное сплетение.
   Саймон выпустил около двух галлонов бензина, завинтил крышку, и ручей побежал вниз, расцвеченный всеми цветами радуги разлившейся по нему жидкостью.
   Затем Саймон зажег спичку и поднес к ручью – он вспыхнул ярким пламенем. Огонь помчался к островку и стал лизать корни. Ноги зверей тут же охватило пламя, и раздался душераздирающий рев. Они бросились в воду и мгновенно скрылись из виду. Большинство из них достигло противоположного берега и продолжало без оглядки мчаться сквозь густой кустарник, визжа, как на заклании.
   Огонь постепенно погас, не тронув свежий дерн. Саймон направил машину к острову, ухватился за свисавшую над головой ветку и с ее помощью перебрался на относительно сухой клочок земли как раз вовремя, чтобы поймать соскользнувшего с дерева человека, нашедшего там временное убежище.
   Солнце, клонившееся к закату, бросило на землю свой прощальный луч, и рыжие волосы вспыхнули огнем. Невероятно, но это была Карина Лейс.

* * *

   – А я как раз подумал, куда это ты запропастилась, – сказал Святой нарочито беззаботным тоном.
   Вместо белоснежного пышного платья на Карине теперь был голубого цвета костюм, сшитый в подражание рабочей одежде. Теперь, грязный и изорванный в клочья, он представлял жалкое зрелище – в таком костюме не увидишь ни одного мало-мальски уважающего себя рабочего. И все же, к своему удивлению, он обнаружил, что это ни в коей мере не умаляло ее достоинств. Мокрая, прилипшая к телу одежда лишь подчеркивала совершенство фигуры, а грязное, усталое лицо казалось еще более прекрасным. Все это Саймон мгновенно отметил про себя, отметая холодную неприязнь, которую он должен был к ней испытывать.