Страница:
– А ты какого хрена тут делаешь? – ответил я ему по-английски, хотя и придерживаясь его любимого словаря. – Ты в конце концов довел людей на Обероне до того, что они тебя выгнали?
Он рассмеялся.
– Ах ты, долбаный сын хреновой суки. А какого хрена, как ты думаешь, я тут делаю? Пытаюсь заработать себе на хреновую жизнь! Эй, а как твои дела шли? Ты хоть что-нибудь от жизни получал?
– Свою долю и больше ничего. Ты занят?
Он выразительно обвел рукой пустой гараж.
– О да, я настолько долбано занят, что у меня не хватает времени даже отчехвостить все это как следует. А эти сволочи тут вообще расплодились, да еще не хуже цирковых акробатов отрабатывают это все в моем гараже.
Последнее касалось интересного животного, которое обитало на этой планете: у него было не два пола, а несколько, и поэтому его брачный ритуал напоминал больше партерную акробатику.
– О чем ты, черт побери, говоришь? Я тут обосновался всего две недели назад, а то и того меньше. Приходится отвести хоть немножко времени на то... – тут он неожиданно посмотрел на меня, сузив глаза. – Эй... что за чокнутые МЕРТЕ я тут про тебя слышал?
– А какие именно чокнутые МЕРТЕ, Вонючка?
– Не знаю. Всякую долбаную дорожную чушь насчет того, что у тебя вдруг якобы появилась карта Космострады или что-то в таком роде. Бредятина собачья, больше ничего.
– Вот именно, я тоже придерживаюсь того же мнения, – я хлопнул его по плечу. – У меня для тебя кой-какая работенка. Сэм чего-то прихворнул.
– Ладно, швырнем его об стенку и посмотрим, может, прилипнет. Заводи его сюда.
Я вышел наружу и сказал Джону, чтобы он отвел всех на завтрак. Небольшая забегаловка, где подавали завтраки и обеды, была неподалеку. Потом я аккуратно загнал Сэма в гараж. Ей-богу, он только-только поместился.
Двадцать минут спустя Сэм превратился в запасные части, разбросанные по всему гаражу. Мотор ободрали от всех кожухов и оболочек и разложили нагишом для осмотра. Во время этой процедуры я обнаружил к своему острому носовому недомоганию, что Вонючка все еще вполне заслуживал своего прозвища, которым его могли безнаказанно называть только друзья.
Вонючка постучал по мотору своим гибким гаечным ключом, а на лице его отразилось сосредоточенное внимание врача-диагноста.
– Не знаю, не знаю, Джейк. Может быть, всю эту пакость придется удалить.
– Торус?! – завопил я. – Иисусе Христе, ты же говоришь про работу, которая стоит больших денег, Вонючка!
– А что, ты хотел бы, чтобы я тебе рассказывал всякие долбаные сказки, или тебе нужна правда? Долбаный трубопровод плазмы горячее, чем (тут ссылка на весьма оригинальные сексуальные обычаи обитателей планеты Свободной) во время Недели Экстаза. – Он скрестил на груди руки и посмотрел на тяжеловоз весьма критически. – Слушай, Джейк, каким это образом ты заполучил себе инопланетный тяжеловоз? Эта штуковина – кусок МЕРТЕ, – он покачал головой. – А, впрочем, тебе и земная МЕРТЕ не очень-то понадобится. Вот посмотри на эту штуковину.
Он протянул руку и постучал по какой-то цилиндрической детали.
– Омический разогреватель. – Он фыркнул. – Такое добро даже на земных машинежках больше не устанавливают. Это же просто шутка какая-то.
Он скрестил на груди руки и неодобрительно зацокал языком.
– Не знаю, как тебе удается еще ездить на такой груде металлолома. – Он посмотрел на меня и поспешно добавил: – Черт, я не хочу ничем оскорбить Сэма.
Мне не терпелось.
– Правильно. Так что, по-твоему, приключилось, с колымагой-то?
Он воздел руки к небу.
– А какого черта я могу это так сразу угадать? Мне надо пристегнуть сенсоры и только тогда поглядеть на эту штуковину. Ну хорошо, у тебя была дискретная нестабильность плазмы. Это ведь только симптом. Что, если это как раз вон тот разогреватель? Они больше не делают таких частей, я имею в виду производителей запчастей. Мне придется кустарно что-нибудь изготавливать, а, может, это и вовсе вакуумный насос. Может быть, это подхватчик тока, возможно, преобразователь частот или еще тысяча и одна штуковина. Черт долбаный, это же может быть все, что угодно. – Он пожал плечами, словно сдаваясь. – О черт, Джейк, я сделаю все, что смогу. Должно быть, что-нибудь я сумею придумать. После того, как я с ней справлюсь, я ее для тебя специально ионно почищу.
Я хлопнул его по спине.
– Я знал, что могу рассчитывать на тебя, Вонючка.
– Я знаю, что я такой вот весь из себя долбаный гений, – он посмотрел на счетчик радиации на своей грязной рубашке. – Э-э-э... мне бы лучше надеть свой противорадиационный костюм, а тебе – убираться отсюда, пока нам обоим яйца не припечет.
– О'кей. Сэм со мною будет держать контакт. Дай ему знать, если что, хорошо?
– Ладно, Джейк.
Я повернулся, чтобы уйти.
– Джейк! – окликнул меня Вонючка.
– Чего?
– Ты что-то ходишь как-то странно. С тобой все в порядке?
– Да, встретили тут парочку странных жуков на равнинах. Такие штуковины примерно вот такой величины...
– А-а-а, прыг-скокающие крабы. Не знаю, почему их так называют, но называют их именно так.
– Правильно, прыг-скокающие крабы. Нам то же самое сказали в больнице.
– Насчет этих тварей приходится держать ухо востро.
– Да, мы... ну да ладно, еще увидимся.
Вся группа ждала меня возле «шмеля», взятого напрокат. Я залез в машину и тут почувствовал, что по мне словно ползет что-то мерзкое, противное. Я всего себя по возможности осмотрел, но ничего не нашел. Что-то за последнее время слишком много противных маленьких существ стало по мне ползать. Отсюда и испорченные нервы.
После того как мы выполнили в городке кучу вещей, главным образом закупку провизии и всего такого прочего, мы выехали из города. Вопрос почты решился сам собой, когда мы проезжали мимо максвеллвилльского почтового отделения, и я увидел, как почтовый тяжеловоз разгружается у доставочного входа. Вне всякого сомнения, там было и коммюнике насчет нас.
Прежде чем мы уехали, мы высадили двоих из группы, австралийского аборигена и женщину-индуску, возле гостиницы. Они вполголоса спорили насчет Сукумы-Тейлора. Этим двоим не понравилось, как разворачивались события. Они хотели немного подумать – соприкоснуться с жизненным планом, как они это назвали – и переждать. Какая-то многозначительность в их словах меня смутила. Сукума-Тейлор не попрощался с ними, но его, как я понял, не особенно огорчил их уход.
Короткий отрезок колониальной автострады заканчивался на грунтовой дороге, которая по ухабам довела нас до ручки, потому что в течение, как нам показалось, многих часов она извивалась вокруг высоких рощ и утесов, пока не раздвоилась на две дороги.
Сукума-Тейлор остановил машину и воздел руки к небу.
– Как обычно, – сказал он сардонически, – указания как найти дорогу едва соответствуют тому, что видишь на самом деле, когда этим указаниям следуешь. Кто-нибудь может догадаться, куда именно нам надо направляться и какой путь выбрать? – он повернулся к восточному человеку на переднем сиденье. – Роланд, ты?
Роланд выставил голову в окошко, пытаясь найти солнце.
– Трудно сообразить, как определить дорогу не на твоей родной планете... особенно, если не знаешь угол наклона ее оси вращения. У тебя есть путеводитель, Джон?
– Угол наклона чего?
– Погоди, дай подумать, – сказал Роланд, прикрывая глаза ладонью. – Солнце вон тут. Стало быть, это означает... э-э-э... – он почесал в затылке.
– Ну да, – вставил я, – Максвеллвилль в противоположном направлении от того места, куда нам надо направляться, поэтому это – Космострада. – Не зная почему, я повернулся к Винни. – Где Космострада, лапочка?
– Туда! – пропищала она, показывая рукой вправо.
Все повернули взгляды назад. Чуть поколебавшись, Джон снова завел «шмеля» и поехал по левой дороге.
К этому времени наш экипаж сильно поубавился: я, Дарла, Винни, восточный юноша, белая женщина, которые были нам в первый раз за это время представлены, Роланд и Сьюзен Дархангело, плюс наш африканский вождь. Человека, который оказался в больнице, звали, как мы узнали. Стен Хансен.
Сьюзен была светловолосая, тоненькая, с ореховыми глазами и прелестным вздернутым носиком, который очаровательно морщился, когда она улыбалась. Лицо ее было молодым, но я решил, что ей больше тридцати, поскольку она, видимо, отказалась от своей первой серии антигеронического лечения из-за финансовых, религиозных или этических соображений. У меня пока что было только весьма слабое представление насчет того, что именно было сутью или ядром телеологического пантеизма. Йи был моложе, ниже ростом, его прямые и жесткие черные волосы торчали во все стороны на голове. Он был очень приятным и легким в общении молодым человеком, как и все они.
Винни была права, и в конце концов мы выбрались на «ранчо», которое Сукума-Тейлор узнал по картинкам. Посредине широкого плоского пространства, похожего на крышку стола, стояло только одно строение, дом, плюхнутый как попало. Вокруг росло несколько странных деревьев. Эту усадьбу только наполовину достроили. Дюроформовая скорлупа, которую оставили расти, стояла только с половиной окошек на своем месте, остальные пока даже не были приготовлены, не то что вставлены. Все готовые окошки были почему-то слева. Непогода повела себя, как бомж, который находит пристанище там, где оно есть, и поселилась лужами и пылью внутри, не говоря уже о местной фауне. Полы и потолки были отмечены потеками воды, пылевые холмы отметили все углы. Гуано всяческих животных придавало ранчо вполне скотоводческий вид. (Если хотите знать, все экскременты на Голиафе ярко-желтого цвета). Люди здесь тоже побывали. Дыра, прорубленная топором в вершине крыши дома из дюроформы, служила дымоходом для тех костров, которые здешние постояльцы разводили прямо на полу. Черные выбоины пола были полны золы. Пустые картонки из-под еды украшали дом.
Была тут и кухня, вернее, для нее было приготовлено место, но ничего похожего на кухонные приспособления не было даже поставлено.
– Люди, которые владели этим местом, проели все строительные фонды, – сказал мне Сукума-Тейлор, – жертвы последнего кредитного кризиса, примерно два стандартных года назад. Систем-Банк закрыл строительство, а нам, понимаете, понравилась цена за это место, и мы его купили.
– Какая тут по ночам бывает температура, а?
– Чуть меньше десяти градусов. Редко когда она опускается ниже точки замерзания.
– Но все же не совсем райские условия.
– Согласен. Как вы смотрите на то, чтобы возглавить команду по сбору хвороста для костра?
– Смотрю плохо, но все-таки ничего другого мне не остается.
Местный вариант горючего материала было весьма правдивое подобие дерева, полученное от растения, которое я прозвал «дерево Вурлитцера». Никто не понял шутки, потому что никто никогда не слышал о знаменитом в свое время изготовителе театральных и консерваторских органов раннего двадцатого столетия. Из своего детства я помнил, как наш эксцентричный сосед восстановил древний орган, настоящий вурлитцеровский, в своем подвале. Дерево выглядело точь-в-точь как расположение диапазонных труб этой странной штуковины, вертикально поставленные пустые трубки разной длины и диаметра, от крохотулечных пикколо до басовых педальных труб, ноты которых потрясали крышу. И все эти трубы вырастали вверх от маленького образования, похожего на клавиатуру органа, только подковообразной формы. В пустынном дворе усадьбы таких деревьев было множество. Маленькие трубы становились хорошими лучинами на растопку, а из больших, распиленных пополам, получалось приличное топливо – настоящие дрова.
Остаток дня мы провели за расчисткой дома и превращении его во что-то жилое. Мы даже нашли небольшую уборочную машину в одном из чуланов, и она оказалась просто незаменимой. Телеологи потеряли все свое снаряжение, а то, что они купили в городе, не очень-то им помогало. Они возместили себе некоторые из утерянных личных вещей, вроде самонадувающихся спальных мешков яйцеобразной формы или всякого такого, но им не хватало полезных инструментов. Это место требовало уймы работы, а они совершенно не были экипированы для того, чтобы ее выполнить. Но пока все были заинтересованы только в том, чтобы сделать эту штуковину пригодной для ночлега.
Я как раз чистил маленькую спальню на задней половине дома, когда услышал, как кто-то завизжал. Я вышел в бывшую столовую и увидел, как Сьюзен стоит над чем-то, что лежит на полу, осторожно толкая это что-то метелкой. Существо было похоже на помесь змеи с гусеницей, разрисованное яркими красно-зелеными полосами, длиной примерно сантиметров двадцать пять. Пары ног, вроде тех, что у сороконожки, украшали все тело от начала до конца. Тело не имело никаких сегментов, просто было толстой колбасой. На концах ног были крошечные присоски. Однако голова была довольно странной, ничего рептильного в ней не было – глаза были большие и смотрели так, словно в них светился разум. Из отверстия в черепе торчало что-то маленькое и розовое, вроде рожка. Это что-то было закручено, а по виду напоминало мозг. Животное конвульсивно дрожало в предсмертных корчах. Часть его тела была раздавлена прямо за головой.
– Ик! – невольно вырвалось с омерзением у Сьюзен, которая смотрела на существо с болезненно-завороженным видом.
– Откуда оно появилось? – спросил я.
– Не знаю. Мне показалось, что я ударилась метелкой во что-то мягкое, когда мела здесь. Должно быть, я на нее потом наступила, – она с отвращением сморщила лицо. – Фу-у-у, из нее мозги вытекают...
– Оно что, сидело на моей куртке? – сказал я, указав поодаль, где куртка лежала, упав, видимо, с гвоздя. На рукаве был след от ноги.
– Ох! Извините. Да, наверное, так и получилось. Но я не могу понять, почему я эту штуковину не заметила, когда наступила на нее.
Животное перестало дергаться и умерло.
– Ик! – снова сказала Сьюзен.
Я поднял тело на палку и выбросил его наружу, в кусты.
К вечеру я и Дарла решили пройтись по равнине. К этому времени повышенная сила тяжести казалась почти нормальной. Мы прошлись среди вурлитцеровских деревьев, пока большое желтое солнце Голиафа закатывалось и становилось тускло-красным полукругом, который сидел на низеньком холмике далеко на горизонте. Небо становилось кобальтово-синим, безоблачным и девственным. С нами рядом совсем не было никаких звуков, кроме шума ветра, который поднимался с заходом солнца. Вскоре на небе вышли несколько сияющих звездочек, а густая атмосфера добавила к их сиянию дополнительный блеск, а потом сияющее облако туманности выплыло на небо, такое же величественное, как и предыдущей ночью.
Мы не так много разговаривали, потому что до самых косточек прочувствовали усталость от того, что всю предыдущую ночь не спали, а нервы наши просто онемели от всех наших последних приключений. Но все же что-то постоянно давило мне на мозги.
– Дарла, есть одна штука, которая все время меня терзает и не дает покоя, если не считать еще с полдюжины таких же загадок. Это насчет Винни опять.
Дарла старательно зевнула, потом извинилась.
– Совсем я скапутилась, – сказала она. – А в чем дело с Винни?
– Да, собственно говоря, никакое это не дело. Я просто подумал, как это ей удалось выбрать сегодня правильную дорогу – и насчет того, как она помогла нам выбраться из джунглей там, на Оранжерее.
Дарла подавила еще один зевок.
– Мне кажется, врожденное чувство направления. – Она сдалась в неравной борьбе с зевотой и уступила еще одному зевку, совершеннейшему раздирателю челюстей. Потом пришла в себя и сказала:
– Может быть, она всегда обладала этим даром... я хочу сказать, из-за жизни в джунглях.
– А сегодня?
– А может быть, просто счастливая догадка? – предположила Дарла.
– Довольно просто, но опять-таки я вспоминаю, что ты рассказывала мне насчет того, что ее народ не любит покидать свою территорию.
– Спасибо за напоминание. Но это не означает, что сама Винни никуда не перемещалась. В конце концов, поехала же она с нами. Кто знает? Может быть, она работала с той компанией, которая расчищает джунгли, прежде чем пришла в мотель.
– Ты хочешь сказать, что она помогала разрушать собственный дом?
Дарла сдалась, наклонив голову.
– Тут ты меня поймал. – Она посмотрела на небо и остановилась. – Ты знаешь, твой вопрос вполне разумен. Мы же, должно быть, проехали не меньше восьмидесяти кликов после того, как приехали на планету, и до того, как добрались снова до Космострады.
– Вот поэтому я тебя и спросил.
Дарла собиралась что-то сказать, но потом сделала вид, что валится в обморок, и прислонилась к моей груди.
– Джейк, я так устала, – сказала она.
Я обнял ее и зарылся лицом ей в волосы. Они пахли скошенными лугами, теми, на которых я играл ребенком, это была живая память, запрятанная в запахе. Таких воспоминаний много у каждого человека. Она теснее прижалась ко мне всем телом и положила руки мне на шею, а ветер поднялся со слабым холодным стоном, как всегда бывает, когда ветер поднимается на открытых пространствах. Мы обнялись. Я поцеловал ее в шею, и она вздрогнула от удовольствия. Я поцеловал ее снова. Она подняла на меня глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, одарила меня сонной и довольной улыбкой и нежно меня поцеловала. Потом она поцеловала меня снова, на сей раз с испытующей страстностью. Я пальцами нашел глубокую ложбинку ее позвоночника и провел по нему под ее курткой до самого начала ягодиц, дразняще замедлив там движение. Она ответила мне, толкнув меня бедрами о бедра, и я стал ласкать ее сзади, потом вернулся назад, проведя рукой по бедру, и положил согнутую ковшиком ладонь между своей грудью и ее. Груди у нее были маленькие и твердые.
Но ветер становился все холоднее, и настало время идти обратно домой. Мы начали обратный путь.
Вернувшись, мы нашли телеологистов на заднем дворе, где они сидели кружочком в молчаливой медитации. Мы стояли и смотрели на них. Никто не разговаривал, потом неожиданно заговорила Сьюзен.
– Иногда я не ладила с Кирсти, – это прозвучало, как часть беседы, но никто ей не ответил.
Прошло много времени, прежде чем Роланд сказал:
– Зев был хорошим человеком. Мне будет его не хватать.
Теперь настала очередь Джона.
– Сильвия знала, что мне придется идти туда, куда укажет моя совесть. Это была часть моего Плана, она знала об этом...
Он не докончил фразу.
Так продолжалось некоторое время. В конце концов Джон посмотрел вверх на нас.
– Наверное, вы двое хотите есть. Ну вот, мы-то не голодные.
Все они встали и подошли к нам.
– У нас было воспоминание, – объяснил Джон. Я стал извиняться, но Джон остановил меня.
– Нет-нет. Мы уже закончили, – сказал он. – Давайте поедим.
Ужин не потребовал от нас долгих приготовлений, поскольку главные съестные припасы оказались родом из саморазогревающихся упаковок, но Роланд снял с петель ненужную заднюю дверь и сделал из нее обеденный стол, поставив ее на обломки скалы. Стол накрыли приборами и тарелками для всех, которые Джон привез с собой, купив по дороге дорожный столовый сервиз. В качестве центрального украшения стоял биолюмовый фонарь, огонь весело потрескивал, и мы уселись за добрый ужин.
Я сорвал крышку со своей саморазогревающейся упаковки и стал ждать, пока содержимое ее не станет дымиться и булькать, потом выплеснул бурду себе на тарелку. Вся бурда выглядела скорее как Романов после казни в Екатеринбурге, чем как бефстроганов, как гласила этикетка, но было на удивление вкусно.
Беседа была вполне веселой. Телеологисты разговаривали в основном именно о телеологизме, но Джон был настолько любезен, что включил в беседу и нас, объясняя нам по ходу разговора то, что было непонятно. Оказалось, что Джон и его компания были сектой, которая откололась от главной церкви в Хадидже, хотя сами термины «секта» и «церковь» тут не совсем подходили. Телеологический пантеизм все больше походил не на догматическое представление о вещах, а на свободную черту, в пределах которой человек мог отдаваться любой области теологии. Как я понял, разрыв между основной сектой и компанией Джона оказался больше личным, нежели догматическим.
Я попросил Джона дать мне определение телеологическому пантеизму слов так в двадцать пять или поменьше, полностью беря на себя ответственность за то, что такое определение будет сильно упрощенным и несправедливым.
– Ну что же, – ответил Джон, – как мне кажется, я спокойно могу это сделать. И определение не окажется слишком упрощенным.
Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, словно собирался родить какой-то рифмованный стишок.
– Телеологический пантеизм, если рассматривать его как акт веры, есть вера в то, что у вселенной есть цель, а во всем есть План. Вера эта не поддерживается разумными доводами. Под «актом веры» я понимаю нечто вроде «прыжка» Кьеркегаарда, поскольку нет никаких эмпирических доказательств, чтобы поддержать такую веру.
– Тогда почему вы в это верите? – спросил я. – Простите. Продолжайте.
– Нет, вопрос правильный, но я не мог бы ответить на него абзацем или двумя. Даже в пятидесяти страницах трудно было бы уместить ответ. Я наверняка поговорю с вами об этом позже, если вам захочется, но вот вам, по крайней мере, телеологическая часть всего этого. Теистический компонент веры включает в себя идею, что вселенная больше, чем сумма ее составляющих, что общность того, что является, если хотите, реальностью, есть проявление чего-то высшего, чем совокупность ощущений, которые мы от нее получаем.
Он остановился, проанализировал собственные построения в риторике и покачал головой.
– Нет, это не вполне передает то, что я хотел бы сказать. Все, что тут есть, относится к расплывчатой метафизике, а я совсем не то хотел сказать. Давайте попробуем сначала. Он постучал по столу длинными тощими пальцами.
– Мы также принимаем на веру, что у реальности есть некий Унифицирующий принцип, который проявляется далеко не полностью в естественных законах бытия, которые просто указывают направление поиска сердцевины вещей и бытия.
Он поерзал на окаменевшем полу из пенорезины.
– Вот, более или менее, в чем суть вопроса, но я хотел бы подчеркнуть, что главная разница между нами и любой другой религией, которая включает в себя божество, состоит в том, что мы не стремимся навязать этому принципу никакой структуры, не стремимся представить его антропоморфно или как-нибудь еще. Мы не говорим про него как про бога и вообще отбрасываем всяческие этикетки. Мы считаем, что мы очень мало можем знать о самом принципе, поскольку он всегда находится в движении и развитии, он постоянно преображается. По мере того, как разворачивается и преображается Универсальный План. Мы отличаемся от классических деистов в том, что мы не можем представить положение вещей, когда создатель кое-как создает космос, запускает его по часовой стрелке, а потом просто бросает его. – Он глотнул кофе. – Мне кажется, мы не уложились в двадцать пять слов.
– Джон, – сказал ему Роланд. – Ты и пукнуть не сможешь меньше, чем в двадцать пять слов.
Джон первым захохотал.
– Я принимаю обвинение и признаю себя виновным, милорд, – и с хитрой улыбкой он добавил: – Но, в конце концов, и выпускать воздух – это тоже человеческая черта.
Стон и хохот.
– Ты хоть мог бы быть оригинальным, Джон, – укорил его Роланд. – Это было ужасно, и я никогда бы тебя не простил, если бы ты мне не предоставил это вот жилище, – добавил он, показав рукой на дом.
Дрожь прошла по присутствующим.
– Кроме шуток, – сказала нам Сьюзен, видимо, желая извиниться за то наказание, которому нас подвергали ее сотоварищи. – Телеологисты просто обожают поговорить. И хорошо, потому что в нашей религии, пожалуй, ничего другого и нет.
– Сьюзен права, – сказал Роланд. – Мы не служим мессу в традиционном смысле. У нас есть несколько церемоний, ничего даже отдаленно похожего на литургию, и очень мало с точки зрения священных книг. Мы верим, что и в этих вопросах мы должны быть гибкими, а книги меняются.
– Мышление – уже богослужение, – вставил Джон. – Точно так же, если говорить о том, что ты думаешь. Но не все думают одинаково.
– Да, вот именно, – согласился Роланд. – Мы хотели бы получить религию, которая была бы лишена всякой догматической жесткости и жестокости, шкурной ортодоксальности, папских булл, безгрешных наставлений и увещеваний... и всякого такого сброда.
– Мы отвергаем откровение как источник истины, – сказала Сьюзен. – Больше всего крови в истории было пролито при спорах, чья книга святее.
– Книги пишут люди, – сказал с ударением Роланд. – А не боги.
– Разумеется, – сказал Джон, – есть еще очень много вопросов. Из телеологического ручья вытекает множество течений. Мы верим, например, в коммунальное житье. Опять же, в этом нет ничего нового...
Он рассмеялся.
– Ах ты, долбаный сын хреновой суки. А какого хрена, как ты думаешь, я тут делаю? Пытаюсь заработать себе на хреновую жизнь! Эй, а как твои дела шли? Ты хоть что-нибудь от жизни получал?
– Свою долю и больше ничего. Ты занят?
Он выразительно обвел рукой пустой гараж.
– О да, я настолько долбано занят, что у меня не хватает времени даже отчехвостить все это как следует. А эти сволочи тут вообще расплодились, да еще не хуже цирковых акробатов отрабатывают это все в моем гараже.
Последнее касалось интересного животного, которое обитало на этой планете: у него было не два пола, а несколько, и поэтому его брачный ритуал напоминал больше партерную акробатику.
– О чем ты, черт побери, говоришь? Я тут обосновался всего две недели назад, а то и того меньше. Приходится отвести хоть немножко времени на то... – тут он неожиданно посмотрел на меня, сузив глаза. – Эй... что за чокнутые МЕРТЕ я тут про тебя слышал?
– А какие именно чокнутые МЕРТЕ, Вонючка?
– Не знаю. Всякую долбаную дорожную чушь насчет того, что у тебя вдруг якобы появилась карта Космострады или что-то в таком роде. Бредятина собачья, больше ничего.
– Вот именно, я тоже придерживаюсь того же мнения, – я хлопнул его по плечу. – У меня для тебя кой-какая работенка. Сэм чего-то прихворнул.
– Ладно, швырнем его об стенку и посмотрим, может, прилипнет. Заводи его сюда.
Я вышел наружу и сказал Джону, чтобы он отвел всех на завтрак. Небольшая забегаловка, где подавали завтраки и обеды, была неподалеку. Потом я аккуратно загнал Сэма в гараж. Ей-богу, он только-только поместился.
Двадцать минут спустя Сэм превратился в запасные части, разбросанные по всему гаражу. Мотор ободрали от всех кожухов и оболочек и разложили нагишом для осмотра. Во время этой процедуры я обнаружил к своему острому носовому недомоганию, что Вонючка все еще вполне заслуживал своего прозвища, которым его могли безнаказанно называть только друзья.
Вонючка постучал по мотору своим гибким гаечным ключом, а на лице его отразилось сосредоточенное внимание врача-диагноста.
– Не знаю, не знаю, Джейк. Может быть, всю эту пакость придется удалить.
– Торус?! – завопил я. – Иисусе Христе, ты же говоришь про работу, которая стоит больших денег, Вонючка!
– А что, ты хотел бы, чтобы я тебе рассказывал всякие долбаные сказки, или тебе нужна правда? Долбаный трубопровод плазмы горячее, чем (тут ссылка на весьма оригинальные сексуальные обычаи обитателей планеты Свободной) во время Недели Экстаза. – Он скрестил на груди руки и посмотрел на тяжеловоз весьма критически. – Слушай, Джейк, каким это образом ты заполучил себе инопланетный тяжеловоз? Эта штуковина – кусок МЕРТЕ, – он покачал головой. – А, впрочем, тебе и земная МЕРТЕ не очень-то понадобится. Вот посмотри на эту штуковину.
Он протянул руку и постучал по какой-то цилиндрической детали.
– Омический разогреватель. – Он фыркнул. – Такое добро даже на земных машинежках больше не устанавливают. Это же просто шутка какая-то.
Он скрестил на груди руки и неодобрительно зацокал языком.
– Не знаю, как тебе удается еще ездить на такой груде металлолома. – Он посмотрел на меня и поспешно добавил: – Черт, я не хочу ничем оскорбить Сэма.
Мне не терпелось.
– Правильно. Так что, по-твоему, приключилось, с колымагой-то?
Он воздел руки к небу.
– А какого черта я могу это так сразу угадать? Мне надо пристегнуть сенсоры и только тогда поглядеть на эту штуковину. Ну хорошо, у тебя была дискретная нестабильность плазмы. Это ведь только симптом. Что, если это как раз вон тот разогреватель? Они больше не делают таких частей, я имею в виду производителей запчастей. Мне придется кустарно что-нибудь изготавливать, а, может, это и вовсе вакуумный насос. Может быть, это подхватчик тока, возможно, преобразователь частот или еще тысяча и одна штуковина. Черт долбаный, это же может быть все, что угодно. – Он пожал плечами, словно сдаваясь. – О черт, Джейк, я сделаю все, что смогу. Должно быть, что-нибудь я сумею придумать. После того, как я с ней справлюсь, я ее для тебя специально ионно почищу.
Я хлопнул его по спине.
– Я знал, что могу рассчитывать на тебя, Вонючка.
– Я знаю, что я такой вот весь из себя долбаный гений, – он посмотрел на счетчик радиации на своей грязной рубашке. – Э-э-э... мне бы лучше надеть свой противорадиационный костюм, а тебе – убираться отсюда, пока нам обоим яйца не припечет.
– О'кей. Сэм со мною будет держать контакт. Дай ему знать, если что, хорошо?
– Ладно, Джейк.
Я повернулся, чтобы уйти.
– Джейк! – окликнул меня Вонючка.
– Чего?
– Ты что-то ходишь как-то странно. С тобой все в порядке?
– Да, встретили тут парочку странных жуков на равнинах. Такие штуковины примерно вот такой величины...
– А-а-а, прыг-скокающие крабы. Не знаю, почему их так называют, но называют их именно так.
– Правильно, прыг-скокающие крабы. Нам то же самое сказали в больнице.
– Насчет этих тварей приходится держать ухо востро.
– Да, мы... ну да ладно, еще увидимся.
Вся группа ждала меня возле «шмеля», взятого напрокат. Я залез в машину и тут почувствовал, что по мне словно ползет что-то мерзкое, противное. Я всего себя по возможности осмотрел, но ничего не нашел. Что-то за последнее время слишком много противных маленьких существ стало по мне ползать. Отсюда и испорченные нервы.
После того как мы выполнили в городке кучу вещей, главным образом закупку провизии и всего такого прочего, мы выехали из города. Вопрос почты решился сам собой, когда мы проезжали мимо максвеллвилльского почтового отделения, и я увидел, как почтовый тяжеловоз разгружается у доставочного входа. Вне всякого сомнения, там было и коммюнике насчет нас.
Прежде чем мы уехали, мы высадили двоих из группы, австралийского аборигена и женщину-индуску, возле гостиницы. Они вполголоса спорили насчет Сукумы-Тейлора. Этим двоим не понравилось, как разворачивались события. Они хотели немного подумать – соприкоснуться с жизненным планом, как они это назвали – и переждать. Какая-то многозначительность в их словах меня смутила. Сукума-Тейлор не попрощался с ними, но его, как я понял, не особенно огорчил их уход.
Короткий отрезок колониальной автострады заканчивался на грунтовой дороге, которая по ухабам довела нас до ручки, потому что в течение, как нам показалось, многих часов она извивалась вокруг высоких рощ и утесов, пока не раздвоилась на две дороги.
Сукума-Тейлор остановил машину и воздел руки к небу.
– Как обычно, – сказал он сардонически, – указания как найти дорогу едва соответствуют тому, что видишь на самом деле, когда этим указаниям следуешь. Кто-нибудь может догадаться, куда именно нам надо направляться и какой путь выбрать? – он повернулся к восточному человеку на переднем сиденье. – Роланд, ты?
Роланд выставил голову в окошко, пытаясь найти солнце.
– Трудно сообразить, как определить дорогу не на твоей родной планете... особенно, если не знаешь угол наклона ее оси вращения. У тебя есть путеводитель, Джон?
– Угол наклона чего?
– Погоди, дай подумать, – сказал Роланд, прикрывая глаза ладонью. – Солнце вон тут. Стало быть, это означает... э-э-э... – он почесал в затылке.
– Ну да, – вставил я, – Максвеллвилль в противоположном направлении от того места, куда нам надо направляться, поэтому это – Космострада. – Не зная почему, я повернулся к Винни. – Где Космострада, лапочка?
– Туда! – пропищала она, показывая рукой вправо.
Все повернули взгляды назад. Чуть поколебавшись, Джон снова завел «шмеля» и поехал по левой дороге.
К этому времени наш экипаж сильно поубавился: я, Дарла, Винни, восточный юноша, белая женщина, которые были нам в первый раз за это время представлены, Роланд и Сьюзен Дархангело, плюс наш африканский вождь. Человека, который оказался в больнице, звали, как мы узнали. Стен Хансен.
Сьюзен была светловолосая, тоненькая, с ореховыми глазами и прелестным вздернутым носиком, который очаровательно морщился, когда она улыбалась. Лицо ее было молодым, но я решил, что ей больше тридцати, поскольку она, видимо, отказалась от своей первой серии антигеронического лечения из-за финансовых, религиозных или этических соображений. У меня пока что было только весьма слабое представление насчет того, что именно было сутью или ядром телеологического пантеизма. Йи был моложе, ниже ростом, его прямые и жесткие черные волосы торчали во все стороны на голове. Он был очень приятным и легким в общении молодым человеком, как и все они.
Винни была права, и в конце концов мы выбрались на «ранчо», которое Сукума-Тейлор узнал по картинкам. Посредине широкого плоского пространства, похожего на крышку стола, стояло только одно строение, дом, плюхнутый как попало. Вокруг росло несколько странных деревьев. Эту усадьбу только наполовину достроили. Дюроформовая скорлупа, которую оставили расти, стояла только с половиной окошек на своем месте, остальные пока даже не были приготовлены, не то что вставлены. Все готовые окошки были почему-то слева. Непогода повела себя, как бомж, который находит пристанище там, где оно есть, и поселилась лужами и пылью внутри, не говоря уже о местной фауне. Полы и потолки были отмечены потеками воды, пылевые холмы отметили все углы. Гуано всяческих животных придавало ранчо вполне скотоводческий вид. (Если хотите знать, все экскременты на Голиафе ярко-желтого цвета). Люди здесь тоже побывали. Дыра, прорубленная топором в вершине крыши дома из дюроформы, служила дымоходом для тех костров, которые здешние постояльцы разводили прямо на полу. Черные выбоины пола были полны золы. Пустые картонки из-под еды украшали дом.
Была тут и кухня, вернее, для нее было приготовлено место, но ничего похожего на кухонные приспособления не было даже поставлено.
– Люди, которые владели этим местом, проели все строительные фонды, – сказал мне Сукума-Тейлор, – жертвы последнего кредитного кризиса, примерно два стандартных года назад. Систем-Банк закрыл строительство, а нам, понимаете, понравилась цена за это место, и мы его купили.
– Какая тут по ночам бывает температура, а?
– Чуть меньше десяти градусов. Редко когда она опускается ниже точки замерзания.
– Но все же не совсем райские условия.
– Согласен. Как вы смотрите на то, чтобы возглавить команду по сбору хвороста для костра?
– Смотрю плохо, но все-таки ничего другого мне не остается.
Местный вариант горючего материала было весьма правдивое подобие дерева, полученное от растения, которое я прозвал «дерево Вурлитцера». Никто не понял шутки, потому что никто никогда не слышал о знаменитом в свое время изготовителе театральных и консерваторских органов раннего двадцатого столетия. Из своего детства я помнил, как наш эксцентричный сосед восстановил древний орган, настоящий вурлитцеровский, в своем подвале. Дерево выглядело точь-в-точь как расположение диапазонных труб этой странной штуковины, вертикально поставленные пустые трубки разной длины и диаметра, от крохотулечных пикколо до басовых педальных труб, ноты которых потрясали крышу. И все эти трубы вырастали вверх от маленького образования, похожего на клавиатуру органа, только подковообразной формы. В пустынном дворе усадьбы таких деревьев было множество. Маленькие трубы становились хорошими лучинами на растопку, а из больших, распиленных пополам, получалось приличное топливо – настоящие дрова.
Остаток дня мы провели за расчисткой дома и превращении его во что-то жилое. Мы даже нашли небольшую уборочную машину в одном из чуланов, и она оказалась просто незаменимой. Телеологи потеряли все свое снаряжение, а то, что они купили в городе, не очень-то им помогало. Они возместили себе некоторые из утерянных личных вещей, вроде самонадувающихся спальных мешков яйцеобразной формы или всякого такого, но им не хватало полезных инструментов. Это место требовало уймы работы, а они совершенно не были экипированы для того, чтобы ее выполнить. Но пока все были заинтересованы только в том, чтобы сделать эту штуковину пригодной для ночлега.
Я как раз чистил маленькую спальню на задней половине дома, когда услышал, как кто-то завизжал. Я вышел в бывшую столовую и увидел, как Сьюзен стоит над чем-то, что лежит на полу, осторожно толкая это что-то метелкой. Существо было похоже на помесь змеи с гусеницей, разрисованное яркими красно-зелеными полосами, длиной примерно сантиметров двадцать пять. Пары ног, вроде тех, что у сороконожки, украшали все тело от начала до конца. Тело не имело никаких сегментов, просто было толстой колбасой. На концах ног были крошечные присоски. Однако голова была довольно странной, ничего рептильного в ней не было – глаза были большие и смотрели так, словно в них светился разум. Из отверстия в черепе торчало что-то маленькое и розовое, вроде рожка. Это что-то было закручено, а по виду напоминало мозг. Животное конвульсивно дрожало в предсмертных корчах. Часть его тела была раздавлена прямо за головой.
– Ик! – невольно вырвалось с омерзением у Сьюзен, которая смотрела на существо с болезненно-завороженным видом.
– Откуда оно появилось? – спросил я.
– Не знаю. Мне показалось, что я ударилась метелкой во что-то мягкое, когда мела здесь. Должно быть, я на нее потом наступила, – она с отвращением сморщила лицо. – Фу-у-у, из нее мозги вытекают...
– Оно что, сидело на моей куртке? – сказал я, указав поодаль, где куртка лежала, упав, видимо, с гвоздя. На рукаве был след от ноги.
– Ох! Извините. Да, наверное, так и получилось. Но я не могу понять, почему я эту штуковину не заметила, когда наступила на нее.
Животное перестало дергаться и умерло.
– Ик! – снова сказала Сьюзен.
Я поднял тело на палку и выбросил его наружу, в кусты.
К вечеру я и Дарла решили пройтись по равнине. К этому времени повышенная сила тяжести казалась почти нормальной. Мы прошлись среди вурлитцеровских деревьев, пока большое желтое солнце Голиафа закатывалось и становилось тускло-красным полукругом, который сидел на низеньком холмике далеко на горизонте. Небо становилось кобальтово-синим, безоблачным и девственным. С нами рядом совсем не было никаких звуков, кроме шума ветра, который поднимался с заходом солнца. Вскоре на небе вышли несколько сияющих звездочек, а густая атмосфера добавила к их сиянию дополнительный блеск, а потом сияющее облако туманности выплыло на небо, такое же величественное, как и предыдущей ночью.
Мы не так много разговаривали, потому что до самых косточек прочувствовали усталость от того, что всю предыдущую ночь не спали, а нервы наши просто онемели от всех наших последних приключений. Но все же что-то постоянно давило мне на мозги.
– Дарла, есть одна штука, которая все время меня терзает и не дает покоя, если не считать еще с полдюжины таких же загадок. Это насчет Винни опять.
Дарла старательно зевнула, потом извинилась.
– Совсем я скапутилась, – сказала она. – А в чем дело с Винни?
– Да, собственно говоря, никакое это не дело. Я просто подумал, как это ей удалось выбрать сегодня правильную дорогу – и насчет того, как она помогла нам выбраться из джунглей там, на Оранжерее.
Дарла подавила еще один зевок.
– Мне кажется, врожденное чувство направления. – Она сдалась в неравной борьбе с зевотой и уступила еще одному зевку, совершеннейшему раздирателю челюстей. Потом пришла в себя и сказала:
– Может быть, она всегда обладала этим даром... я хочу сказать, из-за жизни в джунглях.
– А сегодня?
– А может быть, просто счастливая догадка? – предположила Дарла.
– Довольно просто, но опять-таки я вспоминаю, что ты рассказывала мне насчет того, что ее народ не любит покидать свою территорию.
– Спасибо за напоминание. Но это не означает, что сама Винни никуда не перемещалась. В конце концов, поехала же она с нами. Кто знает? Может быть, она работала с той компанией, которая расчищает джунгли, прежде чем пришла в мотель.
– Ты хочешь сказать, что она помогала разрушать собственный дом?
Дарла сдалась, наклонив голову.
– Тут ты меня поймал. – Она посмотрела на небо и остановилась. – Ты знаешь, твой вопрос вполне разумен. Мы же, должно быть, проехали не меньше восьмидесяти кликов после того, как приехали на планету, и до того, как добрались снова до Космострады.
– Вот поэтому я тебя и спросил.
Дарла собиралась что-то сказать, но потом сделала вид, что валится в обморок, и прислонилась к моей груди.
– Джейк, я так устала, – сказала она.
Я обнял ее и зарылся лицом ей в волосы. Они пахли скошенными лугами, теми, на которых я играл ребенком, это была живая память, запрятанная в запахе. Таких воспоминаний много у каждого человека. Она теснее прижалась ко мне всем телом и положила руки мне на шею, а ветер поднялся со слабым холодным стоном, как всегда бывает, когда ветер поднимается на открытых пространствах. Мы обнялись. Я поцеловал ее в шею, и она вздрогнула от удовольствия. Я поцеловал ее снова. Она подняла на меня глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, одарила меня сонной и довольной улыбкой и нежно меня поцеловала. Потом она поцеловала меня снова, на сей раз с испытующей страстностью. Я пальцами нашел глубокую ложбинку ее позвоночника и провел по нему под ее курткой до самого начала ягодиц, дразняще замедлив там движение. Она ответила мне, толкнув меня бедрами о бедра, и я стал ласкать ее сзади, потом вернулся назад, проведя рукой по бедру, и положил согнутую ковшиком ладонь между своей грудью и ее. Груди у нее были маленькие и твердые.
Но ветер становился все холоднее, и настало время идти обратно домой. Мы начали обратный путь.
Вернувшись, мы нашли телеологистов на заднем дворе, где они сидели кружочком в молчаливой медитации. Мы стояли и смотрели на них. Никто не разговаривал, потом неожиданно заговорила Сьюзен.
– Иногда я не ладила с Кирсти, – это прозвучало, как часть беседы, но никто ей не ответил.
Прошло много времени, прежде чем Роланд сказал:
– Зев был хорошим человеком. Мне будет его не хватать.
Теперь настала очередь Джона.
– Сильвия знала, что мне придется идти туда, куда укажет моя совесть. Это была часть моего Плана, она знала об этом...
Он не докончил фразу.
Так продолжалось некоторое время. В конце концов Джон посмотрел вверх на нас.
– Наверное, вы двое хотите есть. Ну вот, мы-то не голодные.
Все они встали и подошли к нам.
– У нас было воспоминание, – объяснил Джон. Я стал извиняться, но Джон остановил меня.
– Нет-нет. Мы уже закончили, – сказал он. – Давайте поедим.
Ужин не потребовал от нас долгих приготовлений, поскольку главные съестные припасы оказались родом из саморазогревающихся упаковок, но Роланд снял с петель ненужную заднюю дверь и сделал из нее обеденный стол, поставив ее на обломки скалы. Стол накрыли приборами и тарелками для всех, которые Джон привез с собой, купив по дороге дорожный столовый сервиз. В качестве центрального украшения стоял биолюмовый фонарь, огонь весело потрескивал, и мы уселись за добрый ужин.
Я сорвал крышку со своей саморазогревающейся упаковки и стал ждать, пока содержимое ее не станет дымиться и булькать, потом выплеснул бурду себе на тарелку. Вся бурда выглядела скорее как Романов после казни в Екатеринбурге, чем как бефстроганов, как гласила этикетка, но было на удивление вкусно.
Беседа была вполне веселой. Телеологисты разговаривали в основном именно о телеологизме, но Джон был настолько любезен, что включил в беседу и нас, объясняя нам по ходу разговора то, что было непонятно. Оказалось, что Джон и его компания были сектой, которая откололась от главной церкви в Хадидже, хотя сами термины «секта» и «церковь» тут не совсем подходили. Телеологический пантеизм все больше походил не на догматическое представление о вещах, а на свободную черту, в пределах которой человек мог отдаваться любой области теологии. Как я понял, разрыв между основной сектой и компанией Джона оказался больше личным, нежели догматическим.
Я попросил Джона дать мне определение телеологическому пантеизму слов так в двадцать пять или поменьше, полностью беря на себя ответственность за то, что такое определение будет сильно упрощенным и несправедливым.
– Ну что же, – ответил Джон, – как мне кажется, я спокойно могу это сделать. И определение не окажется слишком упрощенным.
Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, словно собирался родить какой-то рифмованный стишок.
– Телеологический пантеизм, если рассматривать его как акт веры, есть вера в то, что у вселенной есть цель, а во всем есть План. Вера эта не поддерживается разумными доводами. Под «актом веры» я понимаю нечто вроде «прыжка» Кьеркегаарда, поскольку нет никаких эмпирических доказательств, чтобы поддержать такую веру.
– Тогда почему вы в это верите? – спросил я. – Простите. Продолжайте.
– Нет, вопрос правильный, но я не мог бы ответить на него абзацем или двумя. Даже в пятидесяти страницах трудно было бы уместить ответ. Я наверняка поговорю с вами об этом позже, если вам захочется, но вот вам, по крайней мере, телеологическая часть всего этого. Теистический компонент веры включает в себя идею, что вселенная больше, чем сумма ее составляющих, что общность того, что является, если хотите, реальностью, есть проявление чего-то высшего, чем совокупность ощущений, которые мы от нее получаем.
Он остановился, проанализировал собственные построения в риторике и покачал головой.
– Нет, это не вполне передает то, что я хотел бы сказать. Все, что тут есть, относится к расплывчатой метафизике, а я совсем не то хотел сказать. Давайте попробуем сначала. Он постучал по столу длинными тощими пальцами.
– Мы также принимаем на веру, что у реальности есть некий Унифицирующий принцип, который проявляется далеко не полностью в естественных законах бытия, которые просто указывают направление поиска сердцевины вещей и бытия.
Он поерзал на окаменевшем полу из пенорезины.
– Вот, более или менее, в чем суть вопроса, но я хотел бы подчеркнуть, что главная разница между нами и любой другой религией, которая включает в себя божество, состоит в том, что мы не стремимся навязать этому принципу никакой структуры, не стремимся представить его антропоморфно или как-нибудь еще. Мы не говорим про него как про бога и вообще отбрасываем всяческие этикетки. Мы считаем, что мы очень мало можем знать о самом принципе, поскольку он всегда находится в движении и развитии, он постоянно преображается. По мере того, как разворачивается и преображается Универсальный План. Мы отличаемся от классических деистов в том, что мы не можем представить положение вещей, когда создатель кое-как создает космос, запускает его по часовой стрелке, а потом просто бросает его. – Он глотнул кофе. – Мне кажется, мы не уложились в двадцать пять слов.
– Джон, – сказал ему Роланд. – Ты и пукнуть не сможешь меньше, чем в двадцать пять слов.
Джон первым захохотал.
– Я принимаю обвинение и признаю себя виновным, милорд, – и с хитрой улыбкой он добавил: – Но, в конце концов, и выпускать воздух – это тоже человеческая черта.
Стон и хохот.
– Ты хоть мог бы быть оригинальным, Джон, – укорил его Роланд. – Это было ужасно, и я никогда бы тебя не простил, если бы ты мне не предоставил это вот жилище, – добавил он, показав рукой на дом.
Дрожь прошла по присутствующим.
– Кроме шуток, – сказала нам Сьюзен, видимо, желая извиниться за то наказание, которому нас подвергали ее сотоварищи. – Телеологисты просто обожают поговорить. И хорошо, потому что в нашей религии, пожалуй, ничего другого и нет.
– Сьюзен права, – сказал Роланд. – Мы не служим мессу в традиционном смысле. У нас есть несколько церемоний, ничего даже отдаленно похожего на литургию, и очень мало с точки зрения священных книг. Мы верим, что и в этих вопросах мы должны быть гибкими, а книги меняются.
– Мышление – уже богослужение, – вставил Джон. – Точно так же, если говорить о том, что ты думаешь. Но не все думают одинаково.
– Да, вот именно, – согласился Роланд. – Мы хотели бы получить религию, которая была бы лишена всякой догматической жесткости и жестокости, шкурной ортодоксальности, папских булл, безгрешных наставлений и увещеваний... и всякого такого сброда.
– Мы отвергаем откровение как источник истины, – сказала Сьюзен. – Больше всего крови в истории было пролито при спорах, чья книга святее.
– Книги пишут люди, – сказал с ударением Роланд. – А не боги.
– Разумеется, – сказал Джон, – есть еще очень много вопросов. Из телеологического ручья вытекает множество течений. Мы верим, например, в коммунальное житье. Опять же, в этом нет ничего нового...