Де Ченси Джон. Космический дальнобойщик

   – Единственное, чего мы не делаем, – вставила Сьюзен, – это не обращаем никого в нашу веру. Мы хотим обращать людей только личным примером или чем-то вроде осмотического проникновения в общество, но не убеждением. Только не раздачей памфлетов на углах улиц.
   – Похоже на то, что такая религия для меня, – сказал я наконец. Собственно говоря, для моих ушей это прозвучало как Кант, Шопенгауэр и Гегель, которых прогнали через синтезатор белка и наперчили радикальной теологией середины двадцатого века. – Где мне расписаться во вступлении в члены?
   – Прямо тут, – сказал Джон, обводя рукой собравшихся, – и ты это уже сделал, задав этот вопрос.
   Я прислонился к рюкзачку Дарлы, расплел ноги и положил их под стол.
   – Ну, единственное мое возражение сводится к тому, что я не люблю жить коммуной. Я очень страшный по утрам, и я по ночам рыскаю в кладовке. И вообще-то я очень несговорчивый и не любящий помогать коллективу сукин сын.
   Джон сахарно улыбнулся мне.
   – Но я уверен, что на свой лад ты очень обаятельный человек, и тебя легко полюбить. Однако совершенно не обязательно жить с прочими телеологистами, чтобы им быть.
   – Просто надо еженедельно опускать свою лепту в тарелку для сбора пожертвований, а?
   – Нет. Прибавь к своему списку того, что мы не делаем, то, что мы не собираем членские взносы.
   – И не берем ни от кого пожертвований, – добавил Роланд, – а равно и не вымогаем их.
   – А кто платит за жилье? – спросил я, потрясенный. Может быть, это и впрямь мой любимый вариант древней религии.
   – Наша финансовая поддержка идет от фонда Шуйлера, он был основан австралийским мультимиллиардером, который довольно рано обратился к телеологии. Он прочел книги основателя религии Ариэли Маккензи-Дэвис, – Джон растянулся на полу, опираясь головой на руку. – Она очень интересно пишет. Я тебе дам прочесть ее первую работу, то есть, – сказал он, а голос его тут же стал несчастным, – если я не настолько рассеян и не забыл ее в своей котомке, что осталась в автобусе.
   Это воспоминание привело на ум и остальные события, и беседа замерла. Я попытался ее возобновить.
   – Кроме того, – сказал я, – я не отношусь к тем людям, которые могут совершить «прыжок» к вере. Я пытался читать Кьеркегаарда, но у меня это пошло не под гору, а в гору.
   Только Сьюзен, американка, привыкшая к подобного рода шуточкам, поняла, в чем дело и что я хотел сказать. Лицо ее исказилось, словно от боли.
   – Не надо, Джейк, после такого дня, – упрекнула она меня.
   Роланд подозрительно посмотрел на нас.
   – Я что – чего-то недопонял?
   – О господи, – сказал Джон, – до меня только что дошло. Ну конечно, просто американская шутка, когда название или имя разделяют на отдельные кусочки и всем придают какой-то смысл.
   Роланд заинтересовался, и Джон объяснил ему. Роланд покачал головой.
   – Джейк, иногда твои культурные аллюзии и намеки, не говоря уже о большей власти твоей лексики, весьма странны и устарели. По крайней мере, я далеко не всегда тебя понимаю. Ты, конечно, из Северной Америки. А из какой ее части?
   – Западная Пенсильвания, старые Соединенные Штаты Америки. Она довольно изолирована, и там примерно столетнее культурное отставание от современности. Еще и лингвистическая атрофия. Большая часть выражений из разговорного языка родом из середины двадцатого столетия, даже раньше. Это был мой родной язык, всосанный с молоком матери, и я никогда не отучусь от него.
   – Но ведь ты кажешься образованным человеком?
   – Это уже пришло потом, здесь.
   – Понятно. Дарла, а у тебя акцент, который я никак не могу опознать. По звучанию похоже на... средне-колониальный, но я знаю, что это не совсем то. Просто не могу найти лучшего слова.
   – Моя мать работала в колониальном управлении много лет, – сказала Дарла. – И таскала меня с планеты на планету. Она была канадкой, а мой отец – голландцем. Поэтому дома по очереди – английский и нидерландский, в школе – интерсистемный, а еще португальский, тагалогский, бенгальский, шведский, африкаанс, финский...
   Мы все рассмеялись. Обычный языковой салат.
   – Слава богу, что есть интерсистемный и английский, – сказал Джон. – Иначе у нас тут был бы Вавилон.
   Он зевнул.
   – А уж если говорить насчет горок, так мы все катимся с ног долой...
   Все согласились. Мы быстренько убрали мусор от ужина и приготовились провести холодную ночь в скорлупке из металла посредине Восточного Иисуса (так окрестил это место Роланд).
   Но прежде чем мы легли спать, необходимо было поговорить с Джоном.
   – Джон... мне надо было бы сказать тебе об этом раньше, но как-то не было возможности... за мою голову назначена цена. Ты и твои люди могут из-за меня оказаться в опасности.
   – Так я и думал, колониальные власти?
   – Да, и они тоже, но это наименьшее зло.
   – Понятно.
   – Откуда ты знал? – спросил я удивленно.
   – Те самые слухи, которые мы упомянули. В них говорится, что за тобой все гоняются.
   И снова – словно за нами действительно следует некая неотвратимая тень. Мне уже было от нее тошно.
   – Все? – я потеребил нижнюю губу. – Может быть, нам следует уехать?
   – Я не собираюсь в такое время ночи гнать машину в город. Я никогда не смогу найти дорогу назад.
   – Мы могли бы пройти ее пешком.
   – Что? Пешком через эту дикую пустыню? На чужой планете? – он хлопнул меня по плечу. – Джейк, мы тебе обязаны нашими жизнями, понимаешь – жизнями! Роланд будет нести первую вахту. Мы бы все равно стояли на вахте. Ты сам знаешь, почему. Слишком много разбойников шастает по Космостраде.
   – Правильно. И еще, Джон... – Он повернулся ко мне. – Спасибо.
   – Не всегда получается, что принимаешь в гостях живую легенду. – Он оглянулся. – Не столько в гостях, сколько в сарае, правильнее было бы сказать.
   Дарла и я смотрели, как раздувается ее спальный мешок-яйцо. Он рос и рос до тех пор, пока не стал похож на гигантского зеленого жирного червяка. Я ей так и сказал.
   – Он такой большой, что может съесть нас обоих, – сказала она.
   Мы заползли внутрь, химическое тепло уже превратило нутро мешка в теплую, пышную зеленую матку, чудесную и уютную, мягко освещенную биолюмовыми панелями. Однако раздеваться было довольно трудно. Я почувствовал холодное дуло «Вальтера» Дарлы всей своей спиной.
   – Ну нет, сдаюсь.
   – Ой, прости.
   – Дарла, держи эту штуковину под рукой.
   – Обязательно, – ответила она.
   – А как насчет Винни?
   – Я ей дала еще одно одеяло. Она сказала, что ей не хочется спать.
   – А тебе?
   – Хотелось, но уже нет, дорогой мой. Иди сюда.
   Музыка...
   Музыка, такая негромкая...
   Музыка, такая негромкая, но вездесущая и поглощающая, единственный огромный, переливающийся аккорд, полный нотами от нижнего до верхнего конца клавиатуры, покрывающий октаву за октавой. Он звучал над равниной, как хор потерянных душ, которые оплакивают свою судьбу, мрачный и неотвязный. С этими голосами пели скрипки, флейты, гобои, струнные – плачущие виолы, угрожающие контрабасы... арфа, челеста, которая жалобно постанывала. Структура аккорда менялась, а лады перестраивались, и теперь словно сам господь бог играл на органе вселенной, прекрасные и священные звучные аккорды вырывались из-под его пальцев, отражаясь от крыши мира...
   Дарла вздрогнула и проснулась, ухватившись за меня.
   – Джейк!
   – Да это просто вурлитцеровские деревья, – сказал я, – все в порядке, моя красавица.
   Она обмякла в моих объятиях, внезапный страх растаял, как иней в пламени свечи.
   – Мне что-то снилось, – сказала она потерянным, сонным голосом.
   Спальное яйцо было теплым и тихим. Я нежно провел большим пальцем по ее закрытым векам, поцеловал теплую, влажную щеку. Она выдохнула воздух, и все напряжение спало с нее. Я пил ее дыхание, держа ее в объятиях.
   Снаружи аккорды переливались из минорных в мажорные, потом снова в минорные, потом снова переменились и зазвучали в модальной гармонии, пока ветер перебирал воздушными пальцами среди труб дерева-органа. Это были сольные пассажи, виртуозное исполнение. Концерт. Потом ветер сдул все прочь и оставил нас в атональном хаосе, который все вибрировал от неопределенности бытия... спутанный, таинственный, под конец непонятный мир...
   Огромная жилистая рука зависла над беззвездной тьмой... в ожидании? Подкарауливая? Рука дирижера. Или композитора. Или и того и другого? А может, это ни тот, ни другой? Пустота была бесформенна и включала в себя то, что должно было быть, и то, чему не суждено было случиться... бесконечные возможности. Клубки хроматических тонов развертывались в темноте, в сыром материале бытия. Построения стали сами возникать, когда им навязали диатонический порядок. (Но кто это сделал? Или что?) Фуги рождались из глубин, классические симфонии сливались с сонатами. Рука исчезла, и мощный гимн зазвучал на небосводе, воспевая единство, полноту, положительность, закономерность жизни, организующие принципы...
   Странный свет, охапка тепла и мягкости в моих объятиях, моментальное странное чувство, будто сам не знаешь, где находишься. Яйцо было темно, но сквозь тоненькие стенки проникал зыбкий свет.
   Рука... рука среди пустоты и тьмы, в самом сердце вещей и сути, матка времени...
   – Да-а-а-ла! Джейк! Да-а-ала! Джейк!
   Там, в тайном ядре, в непроницаемой сердцевине...
   – Да-а-ала! Джейк! Да-а-ала! Джейк!
   ...Ничего... Там ничего... Нет ничего...
   – Джейк! Да-а-ала! Просыпаться! Встать! Встать!
   Я рванулся и проснулся, ища ощупью биолюмовые панели. Я провел рукой по одной из них и увидел, как она засветилась перед моим лицом.
   Музыка прекратилась.
   Я толкнул Дарлу.
   Глаза ее немедленно широко открылись.
   – Что такое?
   – Винни, это ты? – прошептал я хрипло и невнятно, расширяя выход из яйца, словно плод – родовой канал. На мордочке Винни отражалась серьезная тревога.
   – Большие машины! Большие машины! Вставать! Вставать!
   Дарла провела двумя пальцами по шву быстрого выхода, и яйцо раскололось, вылупив нас двоих нагишом в мир, в ледяную ночь.
   Костер был кучкой мерцающих углей. Роланд лежал возле костра, он спал, закутавшись в одеяла. Я подошел к нему и один раз резко дал ему пинка, потом схватил другое спальное яйцо и раздернул швы.
   В нем было два тела. Хорошо.
   – Дарла! – сказал я. – Выбирайся из дверей, бери свой рюкзак и пушку!
   Внутри спального яйца стоны и бормотанье.
   – Джейк. Я не пойду без тебя.
   – А ну! – скомандовал я. – Беги вон туда! – Я показал на задний двор дома. – Я тебя найду.
   Дарла схватила какие-то вещи, швырнула мне мой пистолет и побежала.
   – Вставайте! – завопил я. – Джон! Сьюзен!
   Роланд мучительно пытался подняться на ноги, глаза его были налиты кровью и припухли, он совсем потерял представление, где находится. Снаружи поисковые лучи прожекторов шарили по земле у дома, а сама темнота шипела выхлопами флиттеров.
   Роланд выпрямился.
   – Я просто... – тут он увидел свет, услышал звуки приближающихся воздушных судов. – Господи! Кто это?
   – Хочешь остаться и узнать?
   – Джейк? – это Сукума-Тейлор, одна голова торчит из спального яйца.
   – Беда, Джон, – сказал я ему.
   Яйцо раскололось и открылось, и Сьюзен встала на ноги, нагая, руками она обняла себя, чтобы спастись от холода, гримасничая от пронзительного мороза.
   – Всем выскочить из дома и в кусты! Быстрее! Рассыпьтесь!
   Джон неуверенно поднялся на ноги. Сьюзен нагнулась, чтобы найти свою одежду, но я накинулся на них обоих, схватил одеяло и накинул его на Сьюзен, потом вытолкал их обоих оттуда. Сьюзен крякнула, споткнулась, и я поймал ее.
   – Извини, нет времени, Сьюзи. Бегите! Оба!
   Они побежали прочь.
   На пути к заднему двору я попытался схватить спальное яйцо, промахнулся, но случайно зацепил свою куртку ногой. Я подхватил ее и помчался, на ходу надевая куртку.
   У задней двери я налетел на Роланда, вытолкал его прочь, схватил за плечи и направил примерно на девяносто градусов в сторону от того направления, которое выбрал для побега сам. Поисковый луч ударил по дому, отбрасывая резкие тени на землю.
   Кусты были расчищены примерно на десять метров от дома, и я бросился к краю еще уцелевшей полосы кустарника. Я почти уже скрылся в ней, когда диск света бешено заплясал справа и впереди от меня и накрыл меня совсем. Я бросился в укрытие за вурлитцеровским деревом, но я знал, что меня засекли. Зажигательный луч ударил с пламенем и дымом в землю очень близко от меня. Свет на меня не падал, но они примерно знали, где я нахожусь. Я переждал секунды три и помчался влево, чувствуя, как маленькие колкие частицы на земле впиваются мне в подошвы. Я прижался за другим деревом и стал ждать, глядя, как резкий круг света прометает землю. Дыхание флиттера теплом отдавалось на моей коже, вихрило пыльные смерчи у ног. Летательных аппаратов было больше, чем один-два. Целые созвездия красных и зеленых огоньков испещрили ночное небо, они зависали, метались по сторонам, перескакивали туда-сюда. Поисковые лучи обшаривали территорию перед домом и за домом.
   Еще один заряд взорвался возле меня, разорвав бочкообразное растение в веере брызг, превратив его в пар.
   Быстрая мысль: ведь у них же есть приборы ночного видения. Зачем им поисковые прожекторы?
   Ключ от Сэма был у меня в кармане. Я вытащил его и вызвал Сэма. Я не пробовал это сделать раньше, потому что мне казалось, что мы находимся за пределами расстояния, на котором действует связь, но теперь решил попробовать.
   – Джейк?.. – Треск. – Это ты?
   – Сэм? Можешь меня записать?
   – (Треск)... Джейк? Поближе!.. (к-р-рак!)
   – Сэм, если ты можешь меня записать, то меня вот-вот заметут колониальные власти. Колониальные власти. Записал? Я буду в отделении милиции в городе. Подтверди запись, Сэм.
   Ключ плюнул, затрещал статическим электричеством и – все.
   Еще один заряд зашипел сзади от меня. Я снова побежал, на сей раз в противоположную сторону, к дому, но стоило мне оказаться на открытом пространстве, как еще одна шипящая молния ударила в землю меньше чем в метре от меня. Я остановился в грязи, как вкопанный. Они загнали меня в ловушку. Видимо, эти выстрелы намеренно не попадали в цель. Я встал на ноги, и прожекторы ударили в меня ослепительными снопами света.
   – Джейк! – это голос Дарлы сзади.
   – Дарла! Стой, где стоишь!
   – Эй! Там! – она не слышала меня из-за грома флиттеров.
   – Дарла, оставайся там, где ты есть! Они держат меня на прицеле.
   Там, на равнине, стрелы света отыскали остальных. Я увидел, как Джон поднимает руки в знак того, что сдается, Сьюзен рядом с ним кивает головой, скорчившись от холода. Я посмотрел налево. Роланд, единственный из нас полностью одетый, плелся обратно к дому, подняв руки, а прожектор высветил его, как солиста на сцене в казино Лас-Вегаса.
   Громкоговоритель проревел:
   – ДЖЕЙКОБ МАКГРОУ?
   – Это я! – я помахал рукой. – Я тот самый человек, который вам нужен!
   – КОЛОНИАЛЬНАЯ МИЛИЦИЯ! ТЫ ПОД АРЕСТОМ.
   – Так я и понял, – ответил я, обращаясь к мертвым осколкам вурлитцеровских трубок под ногами. Флиттер слетел вниз и приземлился. Я поднял руки и бросил пистолет.
   Сзади Дарла открыла огонь по спускающемуся воздушному судну, ударив его из пушки по переднему левому пропеллеру. Искры поднялись от металла, и статические заряды заиграли там, где удар Дарлы пришелся по металлу. «Вальтер» сработал здорово: заряды плясали, как дервиши.
   Ответный огонь был немедленным и точным. Харканье пламени и струйки дыма взвились от того места, откуда Дарла только что стреляла. «Вальтер» не ответил на огонь. У моих ног упали куски срезанных веток кустарника.
   Я окаменел душой и телом. Я таращился на гаснущее пламя там, где наверняка лежало тело Дарлы, и вспомнил свой сон как раз перед тем, как проснуться, насчет странной руки. Мне так хотелось, чтобы эта рука появилась бы снова, схватила бы меня за шкирку и вытащила бы из этого кошмарного метасна, который на деле называется жизнью.

8

   Менты одинаковы всюду и во все времена.
   Я стоял перед письменным столом в отделении милиции с голой задницей, но в кожаной куртке.
   Какой-то шутник, проходя мимо, остановился, чтобы с насмешкой прошептать мне в ухо:
   – У вас что, новый портной?
   Полицейский у стола показал огромные желтые лошадиные зубы в ухмылке. Ему показалось, что шутка была просто хоть куда. Те менты, которые притащили меня из флиттера, посчитали эту хохму просто ядром остроумия.
   Шутник прошелся по коридору, все время оглядываясь через плечо.
   – А? Как насчет портного? – спросил он, пытаясь выжать свою хохму до последней капельки сока. Он открыл дверь в свою комнату, не дожидаясь ответа. Но, честное слово, ответ у меня был наготове.
   – Место постоянного жительства? – внезапно мент за столом стал страшно деловитым.
   – 221-Б, Бейкер-стрит, Лондон, Англия.
   – Планета? – тут его осенило: дошло.
   – Слушай, МакГроу, – сказал он, поднимая на меня усталые, но честные глаза полицейского. – Я спросил у тебя твой адрес. Когда вернутся те, кто обыскивает твое логово, я все равно спишу те же данные с твоих документов. Поэтому давай-ка покончим с этим легким путем. Ладно? – он выпрямил плечи за столом. – А теперь... постоянное место жительства?
   – Изумрудный город. Волшебная страна.
   – Название плане...
   И снова он замедленно соображал. Потом он оскалился на меня и зарычал.
   – Слушай, ты, грязный кусок МЕРТЕ, я еще раз спрошу тебя про твой постоянный адрес, а потом ты очень пожалеешь, что причинял мне хлопоты.
   – Факата теуйс фамилос проксимос, – это была фраза на интерсистемном, которая предлагала ему пойти и поиметь сексуальные отношения с различными членами своей ближайшей родни, преимущественно с семьей.
   Этим я заслужил ловкий удар ребром ладони по рту. Ржавый вкус крови просочился сквозь зубы в рот.
   У них у всех замедленная реакция. Только тут второй мент схватил его за руку и сказал:
   – Ты что, его нельзя бить. Они не хотят. У нас же есть приказ.
   Тот, кто сидел за столом, свирепо отдернул руку.
   – Не смей делать этого снова, Фрейзер, – предупредил он. – Подальше от меня свои паршивые лапы.
   – Фред, извини. Но у нас же есть приказ. Мы должны держать его здесь, пока не появится полковник. Мне даже думается, что нам не надо заносить его в журнал арестов. Лучше стереть эту запись.
   – А тогда за каким чертом он тут стоит?
   – Не знаю. Привычка, наверное. Они сказали, что...
   – Тогда уведите его с глаз моих долой!!!
   Бормоча что-то себе под нос, Фрейзер подтолкнул меня к креслу, сиденье было металлическим и очень холодным.
   Там я ждал примерно минут десять, пока кто-то очень большой и очень важный не прошелся по коридору к письменному столу, а вслед ему целая орда шишек рангом пониже вытягивалась в струнку по дороге. То был крупный мужчина, мясистый и жирноватый, на его мундир в полосочку, ярко-голубую и белую, пошло больше ткани, чем понадобилось бы на целый палаточный городок беженцев. Рыжие усы расцвели буйным цветом и курчавились под прямым носом. Глаза были ледяного синего цвета, полные решимости и холодной сдержанности. Он промаршировал мимо меня, неся в руках какую-то папку, зажав под мышкой тросточку, и полуголый человек, мимо которого он прошел, просто для него не существовал.
   Когда он прошел мимо письменного стола, прозвучали три слова:
   – Ин лей амената – проведите его ко мне.
   Через минуту или две меня провели снова по лабиринту коридоров в офис размером с небольшой вокзальчик. Меня поразили размеры отделения милиции. Голиаф – планета пограничная, из того, что я мог видеть своими глазами, ее только что начали заселять. Однако эта планета была прямо между двумя мирами с перекрестками Космострады, это положение было стратегическим.
   Знак на дверях гласил на двух языках:

 
   ТЕНЕНТА ИНСПЕКТА
   лейтенант-инспектор
   Элмо Л.Рейли

 
   У меня было ощущение, что я не встречу человека по имени Элмо. Это оказалась маленькая комнатенка без окон, с металлическим письменным столом, металлическими полками, несколькими картами и плакатами на стене, на книжной полке стояла фотография семьи, а сама полка была чистая и не захламленная. Химический свет с потолочной панели слегка смягчал суровость помещения, но это все равно было холодное и стальное место. Крупный человек уселся у письменного стола, положил тросточку направо, папку налево. На нем все еще была белая фуражка с кокардой, полной каким-то пышным гербом.
   – Вас допросит полковник-инспектор Петровски, – сказал Фрейзер и плюхнул меня на холодный металлический стул.
   – Это не допрос, – поправил его Петровски.
   Фрейзер выскользнул за дверь. Интерсистемный язык Петровски был тяжело гружен славянским задумчивым акцентом.
   – Тогда что это такое? – спросил я на самом отчетливом системном языке, на какой меня только хватило.
   – Это будет зависеть от многого. Вы можете оказаться, правда, не обязательно, серьезным и важным свидетелем преступления. Вы можете оказаться и подозреваемым. Это тоже от многого зависит.
   – А от чего, могу я спросить?
   Синие глаза просверлили во мне дыру.
   – От того, что вы мне скажете и что я восприму как правду.
   – Тогда это допрос, – решил я.
   – Нет. Встреча по обмену информацией. – Нет, он положительно был влюблен в сложные и запутанные определения вещей.
   Я переключился на английский.
   – Это эвфемизм.
   – Кверос? – он поморщился от раздражения. – Вы плохо говорите на интерсистемном. Вы ставите глагол в начале или в середине предложения, как это делают все англоговорящие. Очень хорошо, я стану разговаривать с вами по-английски.
   – Отлично. Мне трудно вести разумную беседу на свинской латыни.
   – На «свинской латыни»? Это означает, что вы не одобряете официальный язык колоний?
   – Как большая часть искусственных языков, это лингвистический, культурный и политический компромисс. Эсперанто или интерлингва гораздо лучше, пусть даже и они не совсем адекватны своим задачам. Липкое гораздо лучше подходит для общения с инопланетянами. И, что бы ни говорили лингвисты, интерсистемный все-таки очень сильно склоняется в сторону привычек индоевропейских языков.
   Он крякнул.
   – У нас получается очень интересная академическая дискуссия. Как бы там ни было... – он открыл свой портфель и вытащил аппарат-чтец и набор пипеток. Потом заправил чтеца, постучал по панели управления, пока не добился нужной ему настройки.
   Потом он резко перевел на меня взгляд.
   – Что вы знаете об исчезновении констебля Моны Бэрройс?
   – А что я должен знать?
   – Не играйте словами. Вы что-нибудь знаете?
   – Да.
   – Она остановила вашу машину на участке Грумбридж?
   – Да.
   – Потом произошла встреча с патрульной машиной?
   – Да.
   – И патрульная машина сожгла машину констебля Бэрройс?
   – Да. Вы и сами это знали.
   – Знали, – сказал он спокойно. – Оружие на вашем тяжеловозе не способно причинить такие разрушения. Мы нашли следы перехватчика, его радиоактивные выбросы. Показатели приборов сказали нам, что это была патрульная машина.
   – Тогда зачем вы меня спрашиваете?
   – В таких вопросах свидетели, если они есть, обязательно должны быть допрошены, – сказал Петровски.
   – Лучше всего сказать вашим дорожным фараонам, чтобы не делали того, что сделала Бэрройс.
   – Она следовала приказам. Закон должен выполняться. Мы не можем продолжать действовать под диктовку внешних сил, причем не имеет значения, насколько они технологически превосходят нас.
   – Ну, опять же, Космострада не принадлежит нам, – сказал я.
   Петровски поглядел на стол. На экранчике его прибора пробегали тоненькие крохотные символы. Не поднимая от них глаз, он сказал:
   – Что вы можете рассказать мне о событиях, которые имели место на Деметре три стандартных дня назад в мотеле под названием «Грейстоук Гровз»?
   – Простите мне, если я спрошу, какие события вы имеете в виду?
   – Те, – прочел он с экрана, – которые касаются смерти человека по имени Джоэл Дермот.
   – Я никогда про него не слышал. Как он умер?
   – Он стал жертвой наезда, когда водитель скрылся с места происшествия без оказания помощи.
   – Увы. Должно быть, это случилось, когда я уже уехал.
   – Вы не выписались из мотеля.
   – Верно. Я очень спешил.
   – Куда вы спешили?
   – По делу.
   – Куда именно?
   – Сюда, – ответил я.
   – На Голиаф? Но ваше место назначения – Ураниборг.
   – Да, окончательное место назначения. Но сперва я хотел заехать сюда.
   – С какой целью?
   – Чтобы обсудить свои дела с людьми, которых ваши подчиненные вытащили из постелей прошлой ночью.
   – Та религиозная группа? Это было неизбежно. Что за дело у вас к ним было?
   – Оно вас не касается, – сказал я ему.
   Ледяной взгляд приморозило еще на пару градусов.
   – Отказ сотрудничать с нами вам не поможет.
   – Я официально нахожусь под арестом? Будет ли мне предъявлено какое-нибудь обвинение?
   Секундное колебание.
   – Технически – официально – вы не под арестом. Вы находитесь под защитой...
   – Что?! – я сам удивился молнии гнева, которая пронизала меня. Я вскочил на ноги, не обращая внимания, что все мои принадлежности качаются нагишом перед глазами полковника.