Страница:
- Человек пятьсот.
- Не может быть! Преувеличиваешь!
Увы, я и не знал, что преуменьшаю. В госпитале мне приказали отвести всех ходячих спасенных в Учебный отряд. Там я пробыл двое суток. Успел только позвонить жене на работу.
- А Веры нет. Побежала в госпиталь.
- Если появится, передайте, что я жив.
Потом еще сутки писал похоронки и наградные листы. При расследовании председатель комиссии Малышев сказал мне: "Экипаж вел себя геройски. Паники не было. Парторганизация правильно строила свою работу". Рядом стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов. Малышев заметил ему:
- Николай Герасимович, всех отличившихся надо бы представить к наградам.
Но подписать наградные листы Кузнецов не успел. Его освободили от должности.
Старший лейтенант К.И. Жилин:
- Линкор заваливался на борт. Кормовой флагшток торчал уже горизонтально. Я вскочил на него. Инстинкт подсказал: прыгать вниз головой опасно. Лучше ногами. Даже если сломаю кости - все равно выплыву. Ухнул солдатиком. Ушел глубоко... Раз - взмах два, три... Воздуха не хватает. Но вижу - вода над головой светлеет. Это горели прожекторы. Вынырнул. Первое движение на поверхности - найти свою фуражку. Да где там... Сразу стал отплывать от линкора. По грохоту в корпусе понял, что корабль переворачивается, что летят с фундаментов котлы, машины, механизмы...
В воде увидел голову Жени Поторочина. Подплыл поближе. Тот был в одних трусах. Он кричит мне:
- Разденься!
- И так доплыву.
Раздеваться я не хотел. Дело в том, что я был волейболистом и потому носил красные трусы - от спортивной формы. Думаю, выберусь и буду как дурак в красных трусах. Нет уж... Лучше так доплыву.
Вижу, какой-то баркас на месте крутится - в нерешительности. Ору:
- Иди людей собирать!
Гребцы налегли на весла и пошли навстречу плывущим.
Мы доплыли.
Я отправился сушиться в кочегарку госпиталя. Давно бросил курить, но тут закурил.
Невеста моя жила в Казани. Отбил ей телеграмму: "Жив-здоров, а пленок нет..." Странный текст?
Летний отдых я провел с Людой в Казани. Много фотографировал. Пленки проявить не успел. Они остались в каюте. Эх, да что там пленки... В общем, через пару месяцев мы поженились. Такая вот семейная история.
Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
- Прыгнул я довольно неудачно... Попал на леера, ободрал ногу, сильно ударился теменем... Кто-то въехал мне каблуком в губы. Свалка. Все же выбрался из воды на поверхность. Сбросил ботинки, расстегнул китель, но скидывать его не стал. В нагрудном кармане - партбилет и удостоверение личности. Брюки тоже не сбросил. Плыть к баркасам не имело смысла. Они и без того были перегружены. Двинулся прямо к Госпитальной стенке. Старался держаться как можно спокойнее.
Рядом со мной плыл корабельный чекист. Здоровый парень. Его подняли на катер вместе со мной. Оглянулся, увидел перевернутый линкор и рухнул замертво. Сердце разорвалось.
Мичман Ф.С. Степаненко:
- В воде за меня ухватился юнга. Плавать не умел. Так я и греб - один за двоих. Наверное бы, не сдюжил... На счастье, баркас подошел. Все матросы на нем - к нам спиной: с другого борта людей вылавливают. А нас заметил старший на баркасе - капитан 2-го ранга. Он мне крюк отпорный протянул. "Держи!" - кричит. Я-то держу, а на мне юнга висит. Вижу, капитан не удержит нас двоих. Я подтянулся, схватил его за руку - мертвой хваткой. Тот от боли вскрикнул. Матросы услышали - помогли. На берегу отжался и снова в катер - других спасать.
Вечером приплелся домой. Сынишка дома один. Плачет. Покормил его и пошел искать жену по больницам. Ее на "скорой" вместе с дочкой увезли. Куда, что - не знаю. Однако нашел. О "Новороссийске" она еще ничего не знала. Я не стал ей ничего говорить. Чтоб не пугать...
Мичман И.М. Анжеуров:
- В руку мне вцепился молодой матрос Литеев. Он не умел плавать. Сначала мы, потеряв ориентировку, поплыли к Северной стороне. Затем крейсер "Молотов" осветил прожектором место гибели "Новороссийска", и мы повернули к Аполлоновке. По воде растекался мазут, он забивал рот, трудно было дышать... Нас подобрал баркас, набитый до отказа "новороссийцами". На руке моей так и остался черный след от мертвой хватки Литеева...
Выбравшись на берег, пошел к госпиталю. Туда уже сбегались жены наших моряков: "Где мой?", "Моего не видели?".
Меня остановила жена Матусевича - Ольга Васильевна. Что я мог ей сказать?!
Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:
- Под палубой опрокинувшегося линкора я пробыл несколько минут. Надо ли говорить, что они показались мне вечностью?! Все же каким-то образом я вынырнул на поверхность по левому борту. Вокруг плавали матросы. Я полуоглох: залило уши, и звуки сносились весьма приглушенные. Кормовая часть линкора освещалась сильным прожектором буксира. Возле носа сновали катера, баркасы, которые подбирали людей на воде. До этих катеров было примерно 150-180 метров. Госпитальная стенка не освещалась, в темноте ее не было видно. Поэтому я поплыл по направлению катерам, с трудом доплыл до одного из них. Переполненный катер подошел к госпитальному причалу. В госпитале нас собрали всех в клубе, а затем направили в палаты, на освободившиеся от ходячих больных места. У меня обнаружили двустороннее воспаление легких. Очевидно, потому, что в легкие попало большое количество забортной воды. Дня три держалась высокая температура. Несколько первых ночей я не мог спать, несмотря на значительные дозы снотворного. Порывался как можно быстрее покинуть палату, уйти из госпиталя. На следующий день меня пригласил к телефону флагманский инженер-механик штаба флота В. А. Самарин. Поинтересовавшись здоровьем, он попросил сообщить ему письменно мои наблюдения и выводы о происшедшем. Я написал все, что видел на корабле в ту ночь: как велась борьба за живучесть, как героически действовали при этом "новороссийцы".
Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:
- Бушлат мой намок. Попробовал стянуть, но только сбил его на плечи. А тут еще в меня двое молодых вцепились. Сразу же головой ушел в воду. Ну, думаю, все, амба... Нет, выбарахтались, глотнули воздуха пополам с мазутом и - снова вниз. Однако вынырнули. Так и бултыхались, пока баркас не подошел. Моряк-спасатель лег на планширь и протянул отпорный крюк. Я дотянулся. Нас втащили. Там уже был Саня Боголюбов. А Леня Сериков погиб...
Вдруг крик: "Старпом тонет!" Моряки с нашего баркаса попрыгали и саженками - к Хуршудову.
Старпома мы всегда побаивались. Требователен был, но справедлив. Для кого, для кого - а для него море - вся жизнь. Это каждый понимал. Хуршудов был поражен, когда увидел, как к нему бросились матросы. Он думал, что мы в душе его ненавидим. А мы его любили...
По счастью, Хуршудов не утонул. Он держался на связке "рыбин"* и стал их расталкивать, чтобы за них могли ухватиться и другие.
В госпитале мне перевязали голову и руку. На руке были часы "Победа". Циферблат был весь в мазуте, но стрелки видны четко. Они застыли на 4 часах 16 минутах 55 секундах.
Матрос Н.Я. Ворническу:
- Когда передали распоряжение подняться на верхнюю палубу, мы по команде нашего офицера (все мы прибыли с крейсера "Михаил Кутузов") старшего лейтенанта Дмитриева выбрались на ют. Дмитриев велел нам встать за надстройками, и это спасло жизнь многим "кутузовцам", так как мы не ссыпались в воду вместе с основной массой людей, а получили возможность прыгать с этих надстроек как можно дальше от корабля.
Бухта огласилась горестным ревом с берега, когда ярко освещенные мачты линкора, описав в воздухе дугу, ухнули в воду. Широченная палуба накрыла сотни барахтающихся людей.
Последнее, что промелькнуло у меня в сознании, - огни берега и мысль: "Вижу все это в последний раз!" Под водой меня отбросило в сторону и перевернуло несколько раз. Я потерял ощущение, где верх, где низ. Меня выбросило на поверхность само собой, без моего участия. Но тут я попал в самую гущу барахтающихся, тонущих, утопающих людей. Многие хватались друг за друга и уходили под воду целыми гроздьями. Я почувствовал, что в мои ноги тоже кто-то вцепился. Сразу же пошел ко дну. Поскольку я был обутым, каблуком ботинка удалось сбить схватившие меня руки. Вынырнул и поплыл, почти не соображая куда. Потом дошло, что плыву от берега, и с ужасом понял, что обратно мне уже не дотянуть. И вот тут, на исходе сил, я наткнулся на доску длиной метра три. Это было мое спасение. Только теперь, слегка успокоившись, я обнаружил, что в правой руке у меня зажат довольно тяжелый аккумуляторный фонарь. Выбросил его, держаться стало полегче... Вскоре меня догнал какой-то курсант, ухватился за доску, и мы поплыли вдвоем в сторону Госпитальной стенки. На пути нам попались два матроса, которые держались на спасательных кругах и кричали о помощи. Должно быть, это были новички из недавних солдат. Мы подплыли к ним и стали тащить за собой. Причем кричать они не переставали. На наше счастье, подоспел катер, принял этих двоих, а нас... оставил на воде. То ли места на борту не хватило, то ли еще что. Мне до сих пор обидно и непонятно. Но делать нечего. Плывем дальше. Теперь у нас по крайней мере спасательные круги.
Заметили мы неподалеку какое-то судно. Курсант бросил круг и доску и поплыл к судну. То же сделал и я. Нам помогли подняться на борт, и тут я почувствовал страшный холод. Крупная, неукротимая дрожь сотрясала тело.
К борту подошел катер штаба флота (черного цвета), оттуда спросили, нет ли на судне спасенных офицеров из штаба. Я спрыгнул в катер, за мной еще несколько человек. Нас доставили на госпитальный причал. Мы помогли выгрузить офицера в очень тяжелом состоянии. Трудно было кого-то узнать: все в мазуте, грязные, мокрые...
На берегу стояло множество машин "скорой помощи", сновали десятки людей в белых халатах. Ко мне подошла женщина-медик, спросила, не нужна ли мне помощь. Я ответил "нет" и спросил, куда идти. Она показала в глубь аллеи. Я сделал несколько шагов и потерял сознание. Очнулся в госпитале, в ванне с горячей водой, где меня отмывали от мазута. Спросил у санитарок свою робу - принесли. Достал из кармана служебную книжку, комсомольский билет, немного денег... Мне сказали, что все это будет храниться у замначальника госпиталя, однако документы свои я так и не получил...
На правой голени у меня оказалась большая ссадина. Думаю, что это след моего же каблука, когда я освобождался под водой от вцепившейся в ногу руки.
Меня уложили в палате. Но спать я не мог. Едва закрывал глаза, как начинало казаться, что кровать опрокидывается, я вскакивал на ноги. И так всю ночь. Мои соседи тоже вскрикивали... На другой день мне сделали успокоительные уколы, я стал спать. Вскоре вернулся в Учебный отряд.
18 ноября меня уволили в запас, так как служил я по последнему году. Со мной провели беседу о том, чтобы обо всем, что случилось, что видел и слышал, не распространялся. Я до сего дня держал свое слово и пишу обо всем впервые. Счастлив, что дожил до этого дня.
Старший лейтенант В.Н. Замуриев, командир 4-й башни главного калибра:
- Всех спасенных моряков, кто не нуждался в медицинской помощи, переправили в казармы Учебного отряда подплава. В кубриках установили двухъярусные койки, получили матрасы, свежее белье. Интендантская служба во главе с майором Бухтияровым быстро организовала переобмундирование экипажа. Прием пищи наладили в одну - первую - смену. На обед и ужин, по рекомендации медиков, выдавали спирт для успокоения нервной системы.
Здесь же демонстрировали для команды и фильмы. Однажды смотрели "Кортик", а там есть эпизод гибели линкора "Императрица Мария", который подорвался на нашей же 12-й бочке. Фильм растревожил всех заново. Шестерых отправили на носилках в медпункт.
Надо было прерывать сеанс, но матросы кричали: "Кортик"! "Кортик"!.." Картину крутили четыре раза. И только после беседы врача-подполковника матросы согласились отправить злополучный фильм на кинобазу.
Вскоре нам сообщили, что к "новороссийцам" едет председатель Правительственной комиссии В.А. Малышев. Быстро навели порядок.
Я встретил высокого гостя с докладом на лестничной площадке. Вячеслав Александрович предупредил меня знаком: "Команду "Смирно" не подавать". Собрали людей на беседу. Длилась около двух часов. Малышев сказал, что действия "новороссийцев" можно поставить в ряд с подвигом моряков "Варяга", поблагодарил всех за мужество и стойкость.
Кто-то его спросил, будет ли восстановлен "Новороссийск". Зампредсовмина ответил, что если линкор восстановить не удастся, то его именем назовут один из строящихся крупных военных кораблей...
К этим строчкам добавить нечего. Замечу лишь, что, как ни было велико душевное и физическое потрясение, пережитое моими собеседниками, никто из них, моряков-"новороссийцев", не проклял море, опасную флотскую службу, никто не поспешил списаться на берег. Напротив, они еще прочнее связали свою жизнь с морем, многие офицеры линкора "Новороссийск" стали впоследствии известными командирами, адмиралами.
Бывший дежурный по низам в ту трагическую ночь, командир 6-й батареи Карл Иванович Жилин спустя годы командовал крейсерами "Михаил Кутузов" и "Адмирал Ушаков". Флотскую службу закончил в звании контр-адмирала.
Старпом Григорий Аркадьевич Хуршудов, уйдя в запас, долго еще продолжал морячить капитаном большого промыслового судна.
Главный боцман линкора Федор Самойлович Степаненко тоже стал капитаном - учебного судна в морской школе ДОСААФ.
Много писали наши газеты о командире одного из первых советских вертолетоносцев "Ленинград" капитане 1-го ранга Юрии Гарамове. Он тоже прошел школу линкора "Новороссийск", будучи на нем командиром зенитной батареи.
"Новороссийск" дал целую плеяду замечательных офицеров и адмиралов. Можно было бы называть имя за именем и каждое сопрягать с громкими титулами, званиями. Но это отдельный рассказ.
Глава четвертая
"КАРАБАХ" СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ
Первым к гибнущему линкору подошло спасательное судно "Карабах"...
Давно уже нет старого спасателя на море, но жив его славный командир капитан 3-го ранга в отставке Константин Семенович Ковалюков.
Жизнь этого моряка достойна отдельной книги. В числе первых прокладывал он огненные рейсы в сражавшуюся Испанию, оборонял Севастополь, после войны поднимал корабли, спасал суда... И когда Ковалюков говорит: "Я тут по всему Черному морю знаю, кто, где и на какой глубине лежит", - ему можно верить.
Я разыскал Константина Семеновича за Артбухтой, в том редкостном уже, заповедно-старом уголке Севастополя, где киношники сразу бы присмотрели натуру для фильма времен "Очакова" и "Потемкина": немощеная улочка в глухой зелени частных садов, толстостенные лепные заборы-дувалы, красная черепица невысоких крыш, цементированные дворики... Во всяком случае, домишко, в котором жил Ковалюков со своим разрастающимся на лето семейством (внуки, невестки, сыновья), насчитывал от роду ровно сто лет, а в эти беленые комнатки, окружавшие кафельную печь, любил заглядывать кондуктор Частник, отважный сподвижник лейтенанта Шмидта; он сиживал с хозяином - матросом "Очакова" - за самоваром, вел тайные беседы, отменно пел и играл на гитаре. Та гитара долго здесь хранилась, пока не сгинула в войну.
Родословная у Ковалюкова такая: дед - парусный марсофлотец, отец судовой механик, сам - паросиловик, сын - дизелист, капитан 2-го ранга, внук - атомщик, пока еще курсант...
На маленькой кухоньке, за огромными чашками с кофе, мы сидим втроем. Сын - Александр Константинович, офицер Главного технического управления ВМФ, - тоже участник нашей беседы; "Новороссийск" остался и в его мальчишеской тогда памяти.
- Надо ж такому случиться, - горестно вздыхает Ковалюков-старший, аварийную ситуацию на "Новороссийске" мы проиграли на учениях за сутки до взрыва.
Днем на траверзе Стрелецкой бухты "Карабах" подошел к линкору, на котором затопили одну из шахт и устроили имитацию пожара. Мы отрабатывали спасение большого корабля, ничуть не подозревая, что очень скоро нам придется повторять все это здесь, но уже всерьез - не на жизнь, а на смерть.
Вечером 28 октября "Карабах" стоял у Телефонной стенки, принимал воду, а я отправился домой, сюда вот, на Керченскую. Ночью прибегает мой мичман и кричит, задыхаясь: "Взорвался!" И за сердце рукой хватается. "Кто взорвался?" "Новороссийск".
Оделся я в минуту, а тут Кулагин, начальник АСС*, на "виллисе" подкатывает, и мы прямо на Телефонку. "Карабах" стоял в часовой готовности, но уложились раньше, снялись и подошли к линкору. Стоял он, сильно просев носом, однако палуба была еще над поверхностью воды. С корабля свозили раненых...
Мы встали под правой скулой у пробоины. Командую:
- Водолаза в воду!
Пошел водолаз. Дали ему свет.
- Дошел?
- Дошел.
Я взял микрофон.
- Что ты, Вася, видишь?
- Товарищ командир, пробоина!
- Какая?
- Если без мачт и без труб, то "Карабах" наш войдет.
- Куда загнуты края?
- Вовнутрь.
Доложил об этом Кулагину, тот - командующему флотом вице-адмиралу Пархоменко. Пархоменко стоял на юте, хотя его место было, как требует того Корабельный устав и здравый смысл, на ГКП. Ведь именно туда стекаются все телефонные доклады и именно оттуда опять же по телефону и трансляции отдаются все приказы и распоряжения. Почему Пархоменко выбрал ют, могу объяснить себе только тем, что с юта до трапа, ведущего на адмиральский катер, рукой подать, да и вообще к берегу поближе. Иначе зачем надо было держать связь с ПЭЖ через посыльных? Ведь это ж все-таки линкор: сто метров туда, сто обратно, да сколько трапов вверх-вниз. Минуты шли только так, а ведь каждая из них - на вес золота. А тут еще начальники прибывают всех мастей и рангов - начальник топливного отдела, начальник минно-торпедного управления, несть им числа, и каждый под козырек, каждый с докладом, ну прямо светский прием, черт бы их всех побрал! Одного майора-хозяйственника, который прибыл на линкор миски-ложки пересчитывать, правда, турнули. Ну а в целом-то?! Представьте себе, идет операция на сердце. Вдруг в операционную заявляется министр здравоохранения, который по врачебной специальности своей вовсе не кардиолог, а окулист. И тут же вслед за ним начинают прибывать всякие там начальники главков, ведущие урологи, гинекологи, невропатологи... Да не просто наблюдать собрались, а руководить ходом операции. Чем она закончится, как думаете? Вот именно. Линкор и перевернулся.
Вы меня можете попрекнуть: э, все мы задним умом сильны. Но возьмите в толк главное. Мы же спасатели, профессионалы. Мы прекрасно знаем, что и как нужно делать.
Пархоменко всю жизнь учили воевать, корабли в бой водить, а вот как их спасать да на плаву удерживать - это наше, инженерное дело. А он этого понять не захотел, гордыня адмиральская заела.
Эх, да что там говорить!
Мы высадили аварийную группу вместе с мотопомпой производительностью 100 тонн в час. Но корабль тонул. Тонул все время, ни на минуту не замедляясь! Мостик "Карабаха" был вровень с верхней палубой линкора, и я хорошо видел все, что на ней происходило. Трос, переброшенный на якорную бочку, крепился на баке линкора за глаголь-гак. У глаголь-гака стоял главстаршина с молотком, чтобы сбить по команде стопорное кольцо, отдать трос и освободить нос для маневра. Он так и не дождался команды, отступил, уходя от заливавшей бак воды.
Потом прибежал ко мне старпом Хуршудов, остававшийся на линкоре за командира. Передал приказание Пархоменко:
- Надо завести буксир и подготовиться к буксировке. Подойдет заводской катер с резчиком и обрежет носовой бридель.
Боже ж ты мой, я-то знаю, что такое заводской катер: команда на нем вольнонаемная, попробуй собрать ее ночью по всему городу, когда ни у кого из тех работяг телефонов и в помине не было.
- Доложите командующему, - прошу я Хуршудова, - что мой водолаз сварочным агрегатом обрежет бридель тотчас же.
Старпом побежал на ют с мегафоном в руке. Подумайте только, ему, фактически командиру корабля, Пархоменко препоручил роль связного. А потом же на него, Хуршудова, возвели ответственность за гибель линкора. Несправедливо это!
Жду я, жду, на мое предложение ни ответа, ни привета. Заводской же катер, как я и предполагал, подошел с чудовищным опозданием - к 4 часам утра, то есть за пятнадцать минут до опрокидывания.
У меня все время не выходила из головы "Мария". Она ведь неподалеку отсюда погибла. Ошибся я только в одном: у "Новороссийска" в отличие от "Марии" главные орудийные башни из гнезд не вывалились. А я ведь еще мальчишкой видел, как те башни с "Марии" поднимали.
Спрашиваю я своего начальника, капитана 1-го ранга Кулагина:
- Что делать будем? Корабль-то тонет.
- А что я могу тут делать?
- Вы знаете, что дальше будет?
- Опрокинется.
Еще раз прибежал Хуршудов.
- Заводите буксир, будем тащить к стенке госпиталя!
К корме "Новороссийска" подошел буксир, помог отдать кормовой трос и стал разворачивать линкор к берегу. Я прекрасно понимал, что заведи мы буксир и потяни за него к берегу, как линкор, и без того накрененный на левый борт, тут же свалится и опрокинется. Этого делать нельзя было ни в коем случае! И я на свой страх и риск, как потом выяснилось, и страх и риск весьма грозные, переиграл инженерно безграмотный приказ по-своему. Я ошвартовался к линкору лагом, то есть борт к борту, и стал работать винтами, толкая корабль к стенке и в то же время отжимая крен вправо. Но "Новороссийск" держал невыбранный якорь, и, конечно же, "Карабаху" не под силу было не только сдвинуть линкор к берегу, но и предотвратить крен. Линкор медленно, но верно валился на левый борт, при этом накренял и нас к себе. Если бы его громада подмяла нас, то "Карабах" и по сю пору лежал бы впрессованным в грунт.
Надо было готовиться к неизбежному. Я приказал заменить стальные тросы на пеньковые, поставил в корме матроса с топором, а себе велел принести с камбуза большой разделочный нож и держал его наготове.
Когда крен "Новороссийска" стал явно угрожающим и наша мотопомпа поехала по его палубе, я крикнул по громкой трансляции:
- Аварийной партии АСС - на "Карабах"!
Повторил несколько раз. Увы, успели не все. Линкор переворачивался, трап, перекинутый на его палубу, съехал и упал в воду. Я закричал:
- Руби кормовой!
А носовой швартов перерубил ножом сам. И вовремя. "Новороссийск" всей своей многотонной броневой массой валился на нас. Верхушка стальной фок-мачты чиркнула "Карабах" по кормовому привальному брусу. Кусок отлетел, но судно уже было вне опасной зоны. Нам повезло еще и потому, что мы попали в промежуток между дымовых труб, ухнувших в воду почти впритирку к нашим штевням,
Я даже не успел обрадоваться собственному спасению. Вид перевернутого днища, сотен людей, копошившихся в воде при свете прожекторов, огромные винты линкора, беспомощно блестевшие в лучах, - все это было ужасно, в это просто не верилось, сердце кровью обливалось,
Я велел спустить все наши шлюпки, мы вывесили за борт штормтрапы и всевозможные концы. Работать машинами я не мог, чтобы не покалечить плавающих людей... "Карабах" принимал спасенных, число их росло: десять, двадцать пять, сорок, сто... Среди подобранных оказался и главстаршина.
Днище линкора, густо обросшее ракушками, огромное, широкое, возвышалось над водой метра на четыре и походило на спину гигантского чудовища. Внутри этого монстра бились живые люди.
Я подошел вплотную и отдал якорь. Корпус линкора сотрясала частая беспорядочная дробь. Это стучали моряки, заживо погребенные в глухих отсеках.
Мы сошли на днище. К нам присоединился и доставленный с берега инженер-капитан-лейтенант Фридберг, командир дивизиона движения линкора. Я попросил его показать места, где можно резать корпус. Ведь у "Новороссийска" было тройное днище и междудонное пространство заполнялось топливом. Любое неосторожное вмешательство не только бы не помогло несчастным, но и вызвало бы пожар. Фридберг сказал:
- Я корабль знаю. Но определить, где что, в перевернутом виде не смогу.
Тут ко мне подбежали мои люди.
- Товарищ командир, там в корме стучат уж очень близко.
Бросились туда...
"Счастливцев было только девять..."
Я прерву командира "Карабаха", чтобы рассказать о тех, кто взывал к спасателям. Их было семеро, и все они оказались в воздушной подушке в районе кормовой электростанции № 4. До последней секунды жизни линкора отделение электриков обеспечивало корабль электроэнергией. Как знать, скольким матросам помог выйти наверх свет в подпалубных коридорах.
Когда "Новороссийск" лег кверху килем, дизель-генераторы еще продолжали стучать, нависая над головами ошеломленных электриков. О том, как это все произошло и что было дальше, я узнал из письма старшего матроса Николая Воронкова, ныне столяра завода спецавтомобилей из чувашского города Шумерля:
"Мне особенно запомнился вечер этого дня, тихий, теплый, и багрово-красный, зловещий закат, вызывавший неприятное и тревожное чувство.
В 22.00 прозвучал сигнал отбоя, и я с друзьями - старшиной 1-й статьи Деточкой из Шахт и Новиковым из Серпухова - пошли спать на прожекторный мостик на грот-мачте. Почему туда? Дело в том, что в октябре 1955 года Советский Союз произвел сокращение своих Вооруженных Сил и часть солдат перевели на корабль. Новичков расселили по кубрикам. Попали они и в наш 14-й кубрик (через него и прошел взрыв). Мы же, "старики", уступили им свои места.
В 1.30 ночи я проснулся от тряски. Было такое ощущение, будто лопнул трос стрелы при подъеме баркаса на борт. Лично я взрыва не слышал. Выскочили мы на мостик: тишина, ни звука; смотрим на носовую часть корабля и не поймем, почему наше белье, развешанное на леерах, плавает в воде! Тут же раздался сигнал аварийной тревоги, и мы согласно боевого расписания побежали каждый на свой боевой пост. Мое место было в посту энергетики и живучести - это как раз в основании фок-мачты, на жилой палубе, на одном уровне с 14-м кубриком. Когда спустился туда, под ногами хлюпала грязь; я ничего не знал о взрыве, никто не объявлял по трансляции. На посту никого не застал. Звонят телефоны, просят прислать аварийные партии. Позднее прибежали старшина 1-й статьи В. Усас и командир капитан 3-го ранга Матусевич (он погиб).
- Не может быть! Преувеличиваешь!
Увы, я и не знал, что преуменьшаю. В госпитале мне приказали отвести всех ходячих спасенных в Учебный отряд. Там я пробыл двое суток. Успел только позвонить жене на работу.
- А Веры нет. Побежала в госпиталь.
- Если появится, передайте, что я жив.
Потом еще сутки писал похоронки и наградные листы. При расследовании председатель комиссии Малышев сказал мне: "Экипаж вел себя геройски. Паники не было. Парторганизация правильно строила свою работу". Рядом стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов. Малышев заметил ему:
- Николай Герасимович, всех отличившихся надо бы представить к наградам.
Но подписать наградные листы Кузнецов не успел. Его освободили от должности.
Старший лейтенант К.И. Жилин:
- Линкор заваливался на борт. Кормовой флагшток торчал уже горизонтально. Я вскочил на него. Инстинкт подсказал: прыгать вниз головой опасно. Лучше ногами. Даже если сломаю кости - все равно выплыву. Ухнул солдатиком. Ушел глубоко... Раз - взмах два, три... Воздуха не хватает. Но вижу - вода над головой светлеет. Это горели прожекторы. Вынырнул. Первое движение на поверхности - найти свою фуражку. Да где там... Сразу стал отплывать от линкора. По грохоту в корпусе понял, что корабль переворачивается, что летят с фундаментов котлы, машины, механизмы...
В воде увидел голову Жени Поторочина. Подплыл поближе. Тот был в одних трусах. Он кричит мне:
- Разденься!
- И так доплыву.
Раздеваться я не хотел. Дело в том, что я был волейболистом и потому носил красные трусы - от спортивной формы. Думаю, выберусь и буду как дурак в красных трусах. Нет уж... Лучше так доплыву.
Вижу, какой-то баркас на месте крутится - в нерешительности. Ору:
- Иди людей собирать!
Гребцы налегли на весла и пошли навстречу плывущим.
Мы доплыли.
Я отправился сушиться в кочегарку госпиталя. Давно бросил курить, но тут закурил.
Невеста моя жила в Казани. Отбил ей телеграмму: "Жив-здоров, а пленок нет..." Странный текст?
Летний отдых я провел с Людой в Казани. Много фотографировал. Пленки проявить не успел. Они остались в каюте. Эх, да что там пленки... В общем, через пару месяцев мы поженились. Такая вот семейная история.
Капитан-лейтенант В.В. Марченко:
- Прыгнул я довольно неудачно... Попал на леера, ободрал ногу, сильно ударился теменем... Кто-то въехал мне каблуком в губы. Свалка. Все же выбрался из воды на поверхность. Сбросил ботинки, расстегнул китель, но скидывать его не стал. В нагрудном кармане - партбилет и удостоверение личности. Брюки тоже не сбросил. Плыть к баркасам не имело смысла. Они и без того были перегружены. Двинулся прямо к Госпитальной стенке. Старался держаться как можно спокойнее.
Рядом со мной плыл корабельный чекист. Здоровый парень. Его подняли на катер вместе со мной. Оглянулся, увидел перевернутый линкор и рухнул замертво. Сердце разорвалось.
Мичман Ф.С. Степаненко:
- В воде за меня ухватился юнга. Плавать не умел. Так я и греб - один за двоих. Наверное бы, не сдюжил... На счастье, баркас подошел. Все матросы на нем - к нам спиной: с другого борта людей вылавливают. А нас заметил старший на баркасе - капитан 2-го ранга. Он мне крюк отпорный протянул. "Держи!" - кричит. Я-то держу, а на мне юнга висит. Вижу, капитан не удержит нас двоих. Я подтянулся, схватил его за руку - мертвой хваткой. Тот от боли вскрикнул. Матросы услышали - помогли. На берегу отжался и снова в катер - других спасать.
Вечером приплелся домой. Сынишка дома один. Плачет. Покормил его и пошел искать жену по больницам. Ее на "скорой" вместе с дочкой увезли. Куда, что - не знаю. Однако нашел. О "Новороссийске" она еще ничего не знала. Я не стал ей ничего говорить. Чтоб не пугать...
Мичман И.М. Анжеуров:
- В руку мне вцепился молодой матрос Литеев. Он не умел плавать. Сначала мы, потеряв ориентировку, поплыли к Северной стороне. Затем крейсер "Молотов" осветил прожектором место гибели "Новороссийска", и мы повернули к Аполлоновке. По воде растекался мазут, он забивал рот, трудно было дышать... Нас подобрал баркас, набитый до отказа "новороссийцами". На руке моей так и остался черный след от мертвой хватки Литеева...
Выбравшись на берег, пошел к госпиталю. Туда уже сбегались жены наших моряков: "Где мой?", "Моего не видели?".
Меня остановила жена Матусевича - Ольга Васильевна. Что я мог ей сказать?!
Инженер-капитан 1-го ранга С.Г. Бабенко:
- Под палубой опрокинувшегося линкора я пробыл несколько минут. Надо ли говорить, что они показались мне вечностью?! Все же каким-то образом я вынырнул на поверхность по левому борту. Вокруг плавали матросы. Я полуоглох: залило уши, и звуки сносились весьма приглушенные. Кормовая часть линкора освещалась сильным прожектором буксира. Возле носа сновали катера, баркасы, которые подбирали людей на воде. До этих катеров было примерно 150-180 метров. Госпитальная стенка не освещалась, в темноте ее не было видно. Поэтому я поплыл по направлению катерам, с трудом доплыл до одного из них. Переполненный катер подошел к госпитальному причалу. В госпитале нас собрали всех в клубе, а затем направили в палаты, на освободившиеся от ходячих больных места. У меня обнаружили двустороннее воспаление легких. Очевидно, потому, что в легкие попало большое количество забортной воды. Дня три держалась высокая температура. Несколько первых ночей я не мог спать, несмотря на значительные дозы снотворного. Порывался как можно быстрее покинуть палату, уйти из госпиталя. На следующий день меня пригласил к телефону флагманский инженер-механик штаба флота В. А. Самарин. Поинтересовавшись здоровьем, он попросил сообщить ему письменно мои наблюдения и выводы о происшедшем. Я написал все, что видел на корабле в ту ночь: как велась борьба за живучесть, как героически действовали при этом "новороссийцы".
Старшина 1-й статьи Л.И. Бакши:
- Бушлат мой намок. Попробовал стянуть, но только сбил его на плечи. А тут еще в меня двое молодых вцепились. Сразу же головой ушел в воду. Ну, думаю, все, амба... Нет, выбарахтались, глотнули воздуха пополам с мазутом и - снова вниз. Однако вынырнули. Так и бултыхались, пока баркас не подошел. Моряк-спасатель лег на планширь и протянул отпорный крюк. Я дотянулся. Нас втащили. Там уже был Саня Боголюбов. А Леня Сериков погиб...
Вдруг крик: "Старпом тонет!" Моряки с нашего баркаса попрыгали и саженками - к Хуршудову.
Старпома мы всегда побаивались. Требователен был, но справедлив. Для кого, для кого - а для него море - вся жизнь. Это каждый понимал. Хуршудов был поражен, когда увидел, как к нему бросились матросы. Он думал, что мы в душе его ненавидим. А мы его любили...
По счастью, Хуршудов не утонул. Он держался на связке "рыбин"* и стал их расталкивать, чтобы за них могли ухватиться и другие.
В госпитале мне перевязали голову и руку. На руке были часы "Победа". Циферблат был весь в мазуте, но стрелки видны четко. Они застыли на 4 часах 16 минутах 55 секундах.
Матрос Н.Я. Ворническу:
- Когда передали распоряжение подняться на верхнюю палубу, мы по команде нашего офицера (все мы прибыли с крейсера "Михаил Кутузов") старшего лейтенанта Дмитриева выбрались на ют. Дмитриев велел нам встать за надстройками, и это спасло жизнь многим "кутузовцам", так как мы не ссыпались в воду вместе с основной массой людей, а получили возможность прыгать с этих надстроек как можно дальше от корабля.
Бухта огласилась горестным ревом с берега, когда ярко освещенные мачты линкора, описав в воздухе дугу, ухнули в воду. Широченная палуба накрыла сотни барахтающихся людей.
Последнее, что промелькнуло у меня в сознании, - огни берега и мысль: "Вижу все это в последний раз!" Под водой меня отбросило в сторону и перевернуло несколько раз. Я потерял ощущение, где верх, где низ. Меня выбросило на поверхность само собой, без моего участия. Но тут я попал в самую гущу барахтающихся, тонущих, утопающих людей. Многие хватались друг за друга и уходили под воду целыми гроздьями. Я почувствовал, что в мои ноги тоже кто-то вцепился. Сразу же пошел ко дну. Поскольку я был обутым, каблуком ботинка удалось сбить схватившие меня руки. Вынырнул и поплыл, почти не соображая куда. Потом дошло, что плыву от берега, и с ужасом понял, что обратно мне уже не дотянуть. И вот тут, на исходе сил, я наткнулся на доску длиной метра три. Это было мое спасение. Только теперь, слегка успокоившись, я обнаружил, что в правой руке у меня зажат довольно тяжелый аккумуляторный фонарь. Выбросил его, держаться стало полегче... Вскоре меня догнал какой-то курсант, ухватился за доску, и мы поплыли вдвоем в сторону Госпитальной стенки. На пути нам попались два матроса, которые держались на спасательных кругах и кричали о помощи. Должно быть, это были новички из недавних солдат. Мы подплыли к ним и стали тащить за собой. Причем кричать они не переставали. На наше счастье, подоспел катер, принял этих двоих, а нас... оставил на воде. То ли места на борту не хватило, то ли еще что. Мне до сих пор обидно и непонятно. Но делать нечего. Плывем дальше. Теперь у нас по крайней мере спасательные круги.
Заметили мы неподалеку какое-то судно. Курсант бросил круг и доску и поплыл к судну. То же сделал и я. Нам помогли подняться на борт, и тут я почувствовал страшный холод. Крупная, неукротимая дрожь сотрясала тело.
К борту подошел катер штаба флота (черного цвета), оттуда спросили, нет ли на судне спасенных офицеров из штаба. Я спрыгнул в катер, за мной еще несколько человек. Нас доставили на госпитальный причал. Мы помогли выгрузить офицера в очень тяжелом состоянии. Трудно было кого-то узнать: все в мазуте, грязные, мокрые...
На берегу стояло множество машин "скорой помощи", сновали десятки людей в белых халатах. Ко мне подошла женщина-медик, спросила, не нужна ли мне помощь. Я ответил "нет" и спросил, куда идти. Она показала в глубь аллеи. Я сделал несколько шагов и потерял сознание. Очнулся в госпитале, в ванне с горячей водой, где меня отмывали от мазута. Спросил у санитарок свою робу - принесли. Достал из кармана служебную книжку, комсомольский билет, немного денег... Мне сказали, что все это будет храниться у замначальника госпиталя, однако документы свои я так и не получил...
На правой голени у меня оказалась большая ссадина. Думаю, что это след моего же каблука, когда я освобождался под водой от вцепившейся в ногу руки.
Меня уложили в палате. Но спать я не мог. Едва закрывал глаза, как начинало казаться, что кровать опрокидывается, я вскакивал на ноги. И так всю ночь. Мои соседи тоже вскрикивали... На другой день мне сделали успокоительные уколы, я стал спать. Вскоре вернулся в Учебный отряд.
18 ноября меня уволили в запас, так как служил я по последнему году. Со мной провели беседу о том, чтобы обо всем, что случилось, что видел и слышал, не распространялся. Я до сего дня держал свое слово и пишу обо всем впервые. Счастлив, что дожил до этого дня.
Старший лейтенант В.Н. Замуриев, командир 4-й башни главного калибра:
- Всех спасенных моряков, кто не нуждался в медицинской помощи, переправили в казармы Учебного отряда подплава. В кубриках установили двухъярусные койки, получили матрасы, свежее белье. Интендантская служба во главе с майором Бухтияровым быстро организовала переобмундирование экипажа. Прием пищи наладили в одну - первую - смену. На обед и ужин, по рекомендации медиков, выдавали спирт для успокоения нервной системы.
Здесь же демонстрировали для команды и фильмы. Однажды смотрели "Кортик", а там есть эпизод гибели линкора "Императрица Мария", который подорвался на нашей же 12-й бочке. Фильм растревожил всех заново. Шестерых отправили на носилках в медпункт.
Надо было прерывать сеанс, но матросы кричали: "Кортик"! "Кортик"!.." Картину крутили четыре раза. И только после беседы врача-подполковника матросы согласились отправить злополучный фильм на кинобазу.
Вскоре нам сообщили, что к "новороссийцам" едет председатель Правительственной комиссии В.А. Малышев. Быстро навели порядок.
Я встретил высокого гостя с докладом на лестничной площадке. Вячеслав Александрович предупредил меня знаком: "Команду "Смирно" не подавать". Собрали людей на беседу. Длилась около двух часов. Малышев сказал, что действия "новороссийцев" можно поставить в ряд с подвигом моряков "Варяга", поблагодарил всех за мужество и стойкость.
Кто-то его спросил, будет ли восстановлен "Новороссийск". Зампредсовмина ответил, что если линкор восстановить не удастся, то его именем назовут один из строящихся крупных военных кораблей...
К этим строчкам добавить нечего. Замечу лишь, что, как ни было велико душевное и физическое потрясение, пережитое моими собеседниками, никто из них, моряков-"новороссийцев", не проклял море, опасную флотскую службу, никто не поспешил списаться на берег. Напротив, они еще прочнее связали свою жизнь с морем, многие офицеры линкора "Новороссийск" стали впоследствии известными командирами, адмиралами.
Бывший дежурный по низам в ту трагическую ночь, командир 6-й батареи Карл Иванович Жилин спустя годы командовал крейсерами "Михаил Кутузов" и "Адмирал Ушаков". Флотскую службу закончил в звании контр-адмирала.
Старпом Григорий Аркадьевич Хуршудов, уйдя в запас, долго еще продолжал морячить капитаном большого промыслового судна.
Главный боцман линкора Федор Самойлович Степаненко тоже стал капитаном - учебного судна в морской школе ДОСААФ.
Много писали наши газеты о командире одного из первых советских вертолетоносцев "Ленинград" капитане 1-го ранга Юрии Гарамове. Он тоже прошел школу линкора "Новороссийск", будучи на нем командиром зенитной батареи.
"Новороссийск" дал целую плеяду замечательных офицеров и адмиралов. Можно было бы называть имя за именем и каждое сопрягать с громкими титулами, званиями. Но это отдельный рассказ.
Глава четвертая
"КАРАБАХ" СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ
Первым к гибнущему линкору подошло спасательное судно "Карабах"...
Давно уже нет старого спасателя на море, но жив его славный командир капитан 3-го ранга в отставке Константин Семенович Ковалюков.
Жизнь этого моряка достойна отдельной книги. В числе первых прокладывал он огненные рейсы в сражавшуюся Испанию, оборонял Севастополь, после войны поднимал корабли, спасал суда... И когда Ковалюков говорит: "Я тут по всему Черному морю знаю, кто, где и на какой глубине лежит", - ему можно верить.
Я разыскал Константина Семеновича за Артбухтой, в том редкостном уже, заповедно-старом уголке Севастополя, где киношники сразу бы присмотрели натуру для фильма времен "Очакова" и "Потемкина": немощеная улочка в глухой зелени частных садов, толстостенные лепные заборы-дувалы, красная черепица невысоких крыш, цементированные дворики... Во всяком случае, домишко, в котором жил Ковалюков со своим разрастающимся на лето семейством (внуки, невестки, сыновья), насчитывал от роду ровно сто лет, а в эти беленые комнатки, окружавшие кафельную печь, любил заглядывать кондуктор Частник, отважный сподвижник лейтенанта Шмидта; он сиживал с хозяином - матросом "Очакова" - за самоваром, вел тайные беседы, отменно пел и играл на гитаре. Та гитара долго здесь хранилась, пока не сгинула в войну.
Родословная у Ковалюкова такая: дед - парусный марсофлотец, отец судовой механик, сам - паросиловик, сын - дизелист, капитан 2-го ранга, внук - атомщик, пока еще курсант...
На маленькой кухоньке, за огромными чашками с кофе, мы сидим втроем. Сын - Александр Константинович, офицер Главного технического управления ВМФ, - тоже участник нашей беседы; "Новороссийск" остался и в его мальчишеской тогда памяти.
- Надо ж такому случиться, - горестно вздыхает Ковалюков-старший, аварийную ситуацию на "Новороссийске" мы проиграли на учениях за сутки до взрыва.
Днем на траверзе Стрелецкой бухты "Карабах" подошел к линкору, на котором затопили одну из шахт и устроили имитацию пожара. Мы отрабатывали спасение большого корабля, ничуть не подозревая, что очень скоро нам придется повторять все это здесь, но уже всерьез - не на жизнь, а на смерть.
Вечером 28 октября "Карабах" стоял у Телефонной стенки, принимал воду, а я отправился домой, сюда вот, на Керченскую. Ночью прибегает мой мичман и кричит, задыхаясь: "Взорвался!" И за сердце рукой хватается. "Кто взорвался?" "Новороссийск".
Оделся я в минуту, а тут Кулагин, начальник АСС*, на "виллисе" подкатывает, и мы прямо на Телефонку. "Карабах" стоял в часовой готовности, но уложились раньше, снялись и подошли к линкору. Стоял он, сильно просев носом, однако палуба была еще над поверхностью воды. С корабля свозили раненых...
Мы встали под правой скулой у пробоины. Командую:
- Водолаза в воду!
Пошел водолаз. Дали ему свет.
- Дошел?
- Дошел.
Я взял микрофон.
- Что ты, Вася, видишь?
- Товарищ командир, пробоина!
- Какая?
- Если без мачт и без труб, то "Карабах" наш войдет.
- Куда загнуты края?
- Вовнутрь.
Доложил об этом Кулагину, тот - командующему флотом вице-адмиралу Пархоменко. Пархоменко стоял на юте, хотя его место было, как требует того Корабельный устав и здравый смысл, на ГКП. Ведь именно туда стекаются все телефонные доклады и именно оттуда опять же по телефону и трансляции отдаются все приказы и распоряжения. Почему Пархоменко выбрал ют, могу объяснить себе только тем, что с юта до трапа, ведущего на адмиральский катер, рукой подать, да и вообще к берегу поближе. Иначе зачем надо было держать связь с ПЭЖ через посыльных? Ведь это ж все-таки линкор: сто метров туда, сто обратно, да сколько трапов вверх-вниз. Минуты шли только так, а ведь каждая из них - на вес золота. А тут еще начальники прибывают всех мастей и рангов - начальник топливного отдела, начальник минно-торпедного управления, несть им числа, и каждый под козырек, каждый с докладом, ну прямо светский прием, черт бы их всех побрал! Одного майора-хозяйственника, который прибыл на линкор миски-ложки пересчитывать, правда, турнули. Ну а в целом-то?! Представьте себе, идет операция на сердце. Вдруг в операционную заявляется министр здравоохранения, который по врачебной специальности своей вовсе не кардиолог, а окулист. И тут же вслед за ним начинают прибывать всякие там начальники главков, ведущие урологи, гинекологи, невропатологи... Да не просто наблюдать собрались, а руководить ходом операции. Чем она закончится, как думаете? Вот именно. Линкор и перевернулся.
Вы меня можете попрекнуть: э, все мы задним умом сильны. Но возьмите в толк главное. Мы же спасатели, профессионалы. Мы прекрасно знаем, что и как нужно делать.
Пархоменко всю жизнь учили воевать, корабли в бой водить, а вот как их спасать да на плаву удерживать - это наше, инженерное дело. А он этого понять не захотел, гордыня адмиральская заела.
Эх, да что там говорить!
Мы высадили аварийную группу вместе с мотопомпой производительностью 100 тонн в час. Но корабль тонул. Тонул все время, ни на минуту не замедляясь! Мостик "Карабаха" был вровень с верхней палубой линкора, и я хорошо видел все, что на ней происходило. Трос, переброшенный на якорную бочку, крепился на баке линкора за глаголь-гак. У глаголь-гака стоял главстаршина с молотком, чтобы сбить по команде стопорное кольцо, отдать трос и освободить нос для маневра. Он так и не дождался команды, отступил, уходя от заливавшей бак воды.
Потом прибежал ко мне старпом Хуршудов, остававшийся на линкоре за командира. Передал приказание Пархоменко:
- Надо завести буксир и подготовиться к буксировке. Подойдет заводской катер с резчиком и обрежет носовой бридель.
Боже ж ты мой, я-то знаю, что такое заводской катер: команда на нем вольнонаемная, попробуй собрать ее ночью по всему городу, когда ни у кого из тех работяг телефонов и в помине не было.
- Доложите командующему, - прошу я Хуршудова, - что мой водолаз сварочным агрегатом обрежет бридель тотчас же.
Старпом побежал на ют с мегафоном в руке. Подумайте только, ему, фактически командиру корабля, Пархоменко препоручил роль связного. А потом же на него, Хуршудова, возвели ответственность за гибель линкора. Несправедливо это!
Жду я, жду, на мое предложение ни ответа, ни привета. Заводской же катер, как я и предполагал, подошел с чудовищным опозданием - к 4 часам утра, то есть за пятнадцать минут до опрокидывания.
У меня все время не выходила из головы "Мария". Она ведь неподалеку отсюда погибла. Ошибся я только в одном: у "Новороссийска" в отличие от "Марии" главные орудийные башни из гнезд не вывалились. А я ведь еще мальчишкой видел, как те башни с "Марии" поднимали.
Спрашиваю я своего начальника, капитана 1-го ранга Кулагина:
- Что делать будем? Корабль-то тонет.
- А что я могу тут делать?
- Вы знаете, что дальше будет?
- Опрокинется.
Еще раз прибежал Хуршудов.
- Заводите буксир, будем тащить к стенке госпиталя!
К корме "Новороссийска" подошел буксир, помог отдать кормовой трос и стал разворачивать линкор к берегу. Я прекрасно понимал, что заведи мы буксир и потяни за него к берегу, как линкор, и без того накрененный на левый борт, тут же свалится и опрокинется. Этого делать нельзя было ни в коем случае! И я на свой страх и риск, как потом выяснилось, и страх и риск весьма грозные, переиграл инженерно безграмотный приказ по-своему. Я ошвартовался к линкору лагом, то есть борт к борту, и стал работать винтами, толкая корабль к стенке и в то же время отжимая крен вправо. Но "Новороссийск" держал невыбранный якорь, и, конечно же, "Карабаху" не под силу было не только сдвинуть линкор к берегу, но и предотвратить крен. Линкор медленно, но верно валился на левый борт, при этом накренял и нас к себе. Если бы его громада подмяла нас, то "Карабах" и по сю пору лежал бы впрессованным в грунт.
Надо было готовиться к неизбежному. Я приказал заменить стальные тросы на пеньковые, поставил в корме матроса с топором, а себе велел принести с камбуза большой разделочный нож и держал его наготове.
Когда крен "Новороссийска" стал явно угрожающим и наша мотопомпа поехала по его палубе, я крикнул по громкой трансляции:
- Аварийной партии АСС - на "Карабах"!
Повторил несколько раз. Увы, успели не все. Линкор переворачивался, трап, перекинутый на его палубу, съехал и упал в воду. Я закричал:
- Руби кормовой!
А носовой швартов перерубил ножом сам. И вовремя. "Новороссийск" всей своей многотонной броневой массой валился на нас. Верхушка стальной фок-мачты чиркнула "Карабах" по кормовому привальному брусу. Кусок отлетел, но судно уже было вне опасной зоны. Нам повезло еще и потому, что мы попали в промежуток между дымовых труб, ухнувших в воду почти впритирку к нашим штевням,
Я даже не успел обрадоваться собственному спасению. Вид перевернутого днища, сотен людей, копошившихся в воде при свете прожекторов, огромные винты линкора, беспомощно блестевшие в лучах, - все это было ужасно, в это просто не верилось, сердце кровью обливалось,
Я велел спустить все наши шлюпки, мы вывесили за борт штормтрапы и всевозможные концы. Работать машинами я не мог, чтобы не покалечить плавающих людей... "Карабах" принимал спасенных, число их росло: десять, двадцать пять, сорок, сто... Среди подобранных оказался и главстаршина.
Днище линкора, густо обросшее ракушками, огромное, широкое, возвышалось над водой метра на четыре и походило на спину гигантского чудовища. Внутри этого монстра бились живые люди.
Я подошел вплотную и отдал якорь. Корпус линкора сотрясала частая беспорядочная дробь. Это стучали моряки, заживо погребенные в глухих отсеках.
Мы сошли на днище. К нам присоединился и доставленный с берега инженер-капитан-лейтенант Фридберг, командир дивизиона движения линкора. Я попросил его показать места, где можно резать корпус. Ведь у "Новороссийска" было тройное днище и междудонное пространство заполнялось топливом. Любое неосторожное вмешательство не только бы не помогло несчастным, но и вызвало бы пожар. Фридберг сказал:
- Я корабль знаю. Но определить, где что, в перевернутом виде не смогу.
Тут ко мне подбежали мои люди.
- Товарищ командир, там в корме стучат уж очень близко.
Бросились туда...
"Счастливцев было только девять..."
Я прерву командира "Карабаха", чтобы рассказать о тех, кто взывал к спасателям. Их было семеро, и все они оказались в воздушной подушке в районе кормовой электростанции № 4. До последней секунды жизни линкора отделение электриков обеспечивало корабль электроэнергией. Как знать, скольким матросам помог выйти наверх свет в подпалубных коридорах.
Когда "Новороссийск" лег кверху килем, дизель-генераторы еще продолжали стучать, нависая над головами ошеломленных электриков. О том, как это все произошло и что было дальше, я узнал из письма старшего матроса Николая Воронкова, ныне столяра завода спецавтомобилей из чувашского города Шумерля:
"Мне особенно запомнился вечер этого дня, тихий, теплый, и багрово-красный, зловещий закат, вызывавший неприятное и тревожное чувство.
В 22.00 прозвучал сигнал отбоя, и я с друзьями - старшиной 1-й статьи Деточкой из Шахт и Новиковым из Серпухова - пошли спать на прожекторный мостик на грот-мачте. Почему туда? Дело в том, что в октябре 1955 года Советский Союз произвел сокращение своих Вооруженных Сил и часть солдат перевели на корабль. Новичков расселили по кубрикам. Попали они и в наш 14-й кубрик (через него и прошел взрыв). Мы же, "старики", уступили им свои места.
В 1.30 ночи я проснулся от тряски. Было такое ощущение, будто лопнул трос стрелы при подъеме баркаса на борт. Лично я взрыва не слышал. Выскочили мы на мостик: тишина, ни звука; смотрим на носовую часть корабля и не поймем, почему наше белье, развешанное на леерах, плавает в воде! Тут же раздался сигнал аварийной тревоги, и мы согласно боевого расписания побежали каждый на свой боевой пост. Мое место было в посту энергетики и живучести - это как раз в основании фок-мачты, на жилой палубе, на одном уровне с 14-м кубриком. Когда спустился туда, под ногами хлюпала грязь; я ничего не знал о взрыве, никто не объявлял по трансляции. На посту никого не застал. Звонят телефоны, просят прислать аварийные партии. Позднее прибежали старшина 1-й статьи В. Усас и командир капитан 3-го ранга Матусевич (он погиб).