— Красивая девушка, — сказал вдруг Лерман. Шубин и Зимородок удивленно воззрились на старого опера.
   — Я говорю: красивая девушка за стойкой, — пояснил Лерман. — Когда стареешь, начинаешь замечать, как много вокруг красивых женщин. Не о том вы, ребята, балаболите, не о том! Менты, шпионы, тайники... А жизнь идет, идет, тает, точно сосулька весной, — кап! кап!
   — М-м, да... — сказал Шубин.
   Все трое призадумались, помолчали.
   Зимородок подумал, что старшая дочь в этом году уже закончит школу.
   Шубин подумал, через неделю годовщина смерти отца.
   Только Лерман ничего не думал, сквозь полуприкрытые веки наблюдая за гибкой молодой официанткой.
   Ни у кого из них не было ответа на главный вопрос жизни, но, в отличие от Миши Тыбиня, они примирились с этим.
   Промчалась по Потемкинской, засигналила легковушка. Проснулся телевизор в баре, поведав об очередном теракте в Гудермесе. И они встрепенулись, зашевелились, подтянули галстуки, застегнули пиджаки. Город ждал их: большой, заснеженный, предновогодний.
   Клякса подбросил Лермана в управу на Литейный, потом Шубина в барский особняк центральной базы — и покатил к себе, на Ленинский проспект, на “кукушку”, распределять людей и инструктировать вторую смену.
* * *
   Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется! Мудрый поэт был прав, написав эти строки... С точки зрения полковника Шубина, дела в маленьком городке, колыбели русской авиации, шли как нельзя лучше. Коррумпированная верхушка гатчинского РОВД уже находилась под следствием. Из непосредственных виновников ранения капитана Арцеулова на свободе остался один из сержантов, погрузившийся от страха в беспробудное пьянство. Но столь резкие действия, хоть и проведенные с благой целью, привели к последствиям странным и труднопредсказуемым.
   Подполковник Шишкобабов, прославившийся, кроме всего прочего, задержанием опасного сексуального маньяка, терроризировавшего жителей Юго-Запада Петербурга, неожиданно оказался единственной функционирующей фигурой в вертикали исполнительной власти Гатчины. После того как исполины РОВД — начальник со своим заместителем — рухнули под тяжестью обвинений, поток жалоб и заявлений захлестнул кабинет начальника ОБЭПа. Чтобы сдать кляузу, воспрявшие духом в надежде на справедливость горожане с вечера занимали очередь к “отцу нашему”, как окрестила Шишкобабова одна старушка. Масла в огонь подлил оперуполномоченный Багетдинов, в короткий срок пересажавший всю городскую шваль, ранее считавшуюся неприкосновенной. Хитрый татарин понимал, что в размеренном ходе российского правопорядка произошел какой-то странный сбой, вирус проник в программируемые головы чиновников, — и что все это вот-вот кончится. Оттого опер спешил воспользоваться моментом и напрягал своих подчиненных, заставляя работать в две смены.
   Административная жизнь небольшого города оказалась напрочь парализованной. На каждого чиновника в приемной прокурора лежало два-три и более ходатайств о возбуждении уголовных дел, выданных ретивым Шишкобабовым. Чиновник, узнав о появлении такого ходатайства, тотчас подавал прошение об отставке, — и таким образом уже через месяц во всех кабинетах вместо штатных должностных лиц заседали исполняющие обязанности, которые лишь бездействовали и разводили руками. А поток ходатайств о возбуждении дел все не иссякал, ибо писали уже на ВРИО, и принявший почетное звание “отца города” подполковник Шишкобабов, ничтоже сумняшеся, подписывал, — а хитрый прокурор все еще лечил свою грыжу и застарелый геморрой какого-то особенного, виноградного типа. Оттого дела не возбуждались и не рассматривались, а груды жалоб лежали мертвым грузом в прокурорской приемной, подобно пластам снега на горных вершинах, угрожая в один прекрасный миг обрушиться грозной лавиной и смести все на своем пути…
   Обстоятельства ухудшала очевидная несознательность гатчинского населения. Во-первых, писали множество клеветы, смешной и грустной. Так, престарелая любовница одного должностного лица муниципалитета обвиняла его в том, что он ей изменяет со своей секретаршей. Во-вторых, население, написав жалобу, по конкретным причинам чувствовало себя вправе не ходить на работу, пьянствовать и нарушать общественный порядок. Криминогенная обстановка в городе ухудшалась с каждым днем, и хотя опер Багет пересажал отпетых бандитов, их места поспешно и охотно занимали ранее вполне добропорядочные граждане, отчаянно и жестоко конкурируя друг с другом... Предпринимались попытки погрома общественных учреждений, а также гатчинского замка-музея. В России при любых переменах музеи страдают отчего-то в первую очередь...
   В таких нестандартных условиях деловая жизнь города пошла на убыль. Питерские предприниматели сворачивали свои дела, и даже юридическая конторка “Скорый суд” временно закрылась, предупредив, впрочем, своих клиентов, что всегда найдет их в случае невыполнения обязательств. Население, оставшись без работы, шло на улицы, к зданию городской Думы, требуя принятия немедленных мер... вот только к кому?
   Нельзя сказать, что законодательная власть бездействовала. Первым актом, направленным на борьбу с нарастающим хаосом, была попытка сместить с должности неуемного подполковника Шишкобабова или хотя бы перевести его на другое место службы. На защиту начальника ОБЭПа грудью встала редакция “Красносельского Вестника” во главе с дочерью главного редактора, которой принадлежала честь открытия этого чуда милицейской неподкупности. Журналисты, как всегда, не очень понимали суть происходящего, но справедливо полагали, что вникать и понимать — не их задача, да и образование не позволяет. Их задача — быть рупором общественных настроений, чутко улавливать перемены, происходящие в обществе... а последствия разгребут специалисты.
   Что касается попыток сбагрить подполковника в другое место, они тоже потерпели крах. Ни один РОВД не согласился взять гатчинское чудо к себе. Везде хватало своих чудес.
   Лишь один человек в городе отдавал себе отчет в том, что происходит, и предпринимал отчаянные попытки спасти ситуацию. Это была супруга подполковника, госпожа Шишкобабова. Каждый вечер, укладываясь спать, эта почтенная особа твердила измученному работой мужу:
   — Вася, остановись! Вася, ты же дурак! Ты всегда раньше с этим соглашался! Василий, рано или поздно об этом все догадаются!
   — Тамара, прекрати... — зевая, отвечал ей “отец города”. — Был дурак, а теперь поумнел... Я, что ли, виноват, что они все дурнее меня оказались?
   — Убьют ведь!.. — со слезами в голосе говорила жена, умиленно вглядываясь в самоотверженное решительное лицо подполковника. — Ты уж лучше бы снова запил... который месяц ни капли в рот не берешь...
   — Не убьют... — бормотал, засыпая, трезвенник Шишкобабов. — Народ не допустит... Меня народ любит...
   И действительно, он счастливо избежал трех покушений. В первом случае в подъезде его подстерегал маленький злой мужичонка с бутылкой за пазухой. Во втором, автомобиль неустановленой марки напугал подполковника и заставил его сигануть с исторического мостика в протоку неподалеку от места службы. В третьем, “отца города” сквозь милицейские штаны укусила за ляжку собака, лишь по счастливой случайности не оказавшаяся бешеной.
   — Да, дела... — обеспокоенно говорил себе по вечерам опер Багет, почесывая по привычке голову, с которой уже сняли бинты.
   Гора дел на его столе и полках кабинета росла и пухла с каждым днем. Процесс восстановления справедливости в городе приобретал угрожающие черты коллективного самооговора. И Багетдинов уже в который раз ловил себя на мысли, что в ворохе жалоб и заявлений вот-вот появится жалоба и на него...

III

   В последний момент капитан Зимородок изменил расклад и вместо себя направил старшим наряда по Александру Дудрилину оперуполномоченного Тыбиня. Константин Сергеевич разделял мнение Шубина о том, что Дудрилин — след ложный. Однако и логику Лермана трудно было опровергнуть: оборудовать тайник в чужом заведении, да еще такого закрытого типа, как бордель, — задача не из легких. Либо хозяева, либо управленцы должны что-то знать... Зимородок не любил мучиться сомнениями и тайком от подчиненных бросил монетку. Он использовал этот весомый способ принятия решения, когда других аргументов в запасе не оставалось. Если бы его разведка знала, что их обстоятельный педантичный начальник прибегает к подобным действиям! К счастью, никто ничего не подозревал.
   Определив волею случая главное направление работы, Клякса взял на базе Ролика и своим ходом двинул на смену Морзику и Андрею Лехельту, просидевшим ночь и полдня в машине у экрана монитора. Машину они спрятали во дворе на Двинской, откуда просматривался вход в массажный салон “Красная шапочка”.
   Старый, отдохнув от вчерашнего, приехал на базу к обеду. Он был не зол и не обижен, а несколько опечален. Тень вселенской грусти изменила его твердое самодовольное лицо неожиданно приятным образом.
   Назначение на новый объект он воспринял равнодушно: надо, так надо. Пошел в комнату оперативного, связался с машиной разведки. Ему ответил зевающий и стонущий от онемения конечностей Морзик. Просидеть почти сутки в тесном салоне — не сахар.
   — Развлекаетесь? — спросил Тыбинь, имея в виду наблюдение за ночной жизнью борделя.
   — Да ну! — фыркнул Черемисов. — Андрюха так поставил камеру, что ни черта не видно!
   — Тайника не видно?
   — Тайник-то виден... Больше ни черта не видно! Одни пятки или головы, кто как разложится... Я ему уже говорил: не мог на палец выше приподнять?
   — У вас там некто Дудрилин не засветился?
   — Это кто? — слышно было, как Морзик шуршит бумагой, перелистывает аналитическую справку. — Хозяин салона? Не знаю... Какие-то крутые тачки стоят с утра... джип и “тойота”... отсюда плохо видно. Мы туда не ходили, чтобы не светиться.
   — Фотографии нет? Нулевый, значит... Понятно...
   — Эй, Миша, когда нас сменят?! — закричал Морзик. — Глаза уже болят! Мы тут уже все кусты зас... ли! Жильцы будут жаловаться!
   — А ты канистру с собой бери, — проникновенно посоветовал Старый. — Или бидон.
   И Тыбинь, поделившись бесценным опытом с молодыми сотрудниками, вышел из комнаты оперативного и позвал Киру и Пушка экипироваться.
   В справке по Дудрилину кроме домашнего адреса и кратких биографических данных ничего не было. Поднять объект с нуля непросто. Случаются всевозможные казусы. Однажды наряд “наружки” целую неделю сопровождал вместо назначенного объекта его шурина, живущего с ним в одной квартире. Опер, анализировавший сводки наблюдения, до умопомрачения ломал голову над вопросом: что делает каждый Божий день, с девяти до шести, процветающий наркоторговец на ТЭЦ № З? Даже возникла рабочая версия о подпольном заводике по переработке опиума...
   А теплотехник-шурин всего лишь рассекал в машине богатого родственника на работу, пока тот был в деловой отлучке.
   Дудрилин жил на краю города, на Аннинском шоссе. Машина неторопливо пошла на юг. Женщины тут же скооперировались и шушукались на заднем сиденье о чем-то своем. Михаил курил, чуть приоткрыв стекло. Вдоль дороги тянулись провода на столбах, поодаль резво бежала электричка, похожая издали на проворную толстую гусеницу...
   Шансов застать Дудрилина дома в эту пору было немного. Деловой люд Петербурга спит до обеда, потом выбирается в город и возвращается домой, дай Бог, под утро. Онегинский стиль... господа, как-никак. Старый планировал осмотреть подъезды, выявить других жильцов дома, охрану, соседей. Немаловажный момент: есть ли собаки и сколько их? Нулевой объект может таить в себе множество сюрпризов. Вышло, однако, иначе...
   Дом Дудрилина, обнесенный глухим бетонным забором с прожекторами и проволокой по периметру, стоял посреди обширного пустыря, бывшего некогда школьным стадионом. Это был даже не дом, а маленький дворец — с башенкой, флюгером в виде адмиралтейского кораблика и отдельным зданием для прислуги. На фоне разоренной обветшалой застройки пригорода он выглядел диковато со своей аллеей от шоссе к воротам, обсаженной голубыми кремлевскими елями. Точно золотая юрта Батыя на пепелище Рязани. Черными выбитыми окнами взирала на него заброшенная школа...
   Старый, издали заметив необычный флюгер, снизил скорость, покачал головой, поцокал языком. Встать незамеченными в достаточной близости от дома не представлялось возможным. Это вам не спальные кварталы. Кира с Людочкой оставили важные женские разговоры и тоже глядели вперед, на замок, торчащий башенкой над темными стрехами русских избушек. Машина плавно прошла последний поворот — и глазам разведчиков представилось увлекательное зрелище.
   Два молодых спортивного вида парня в черных кожаных куртках профашистского толка, морща от усердия бритые затылки, били ногами нечто маленькое, вертлявое, в ярко-желтом реглане, стараясь ударить побольнее. Поверженное навзничь тело не сдавалось, проворно изворачивалось и металось из стороны в сторону по дорожке, продвигаясь рывками в сторону дома и демонстрируя то ли несгибаемый дух, то ли укорененную привычку к подобным ситуациям. На обочине с распахнутыми дверцами нос к носу стояли красный спортивный “рено” и белая “Волга”.
   Бес несогласия и противоречия, который день смущавший оперуполномоченного, заставил Тыбиня тормознуть и, не говоря ни слова Кире и Пушку, выскочить на дорогу. Старый сегодня решительно не хотел оставаться невидимкой и действовал как в годы своей бурной ментовской молодости.
   Набежав сбоку, как носорог, Тыбинь головой и плечом боднул одного из нападавших и снес его с дороги прочь. Человечек в желтом реглане тотчас привстал на четвереньки и молниеносно улепетнул на карачках к воротам, освобождая место для драки. При таком способе передвижения он немилосердно рвал одежду на локтях и коленях — но абсолютно не обращал на это внимания, обеспокоенный в данный момент сохранностью собственной шкуры.
   Второй молодчик нехорошо осклабился, принял боевую стойку и напал на Тыбиня, осыпав того отработанным градом ударов руками и ногами. Старый все пятился, вяло отмахиваясь, подставляя многострадальные плечи и бока, поджидая, пока нападавший выдохнется, — и тогда с разворота жестко ударил его маленьким кулаком в грудь, прямо в кость. Черная тонкая кожа лопнула от удара, молния разъехалась. Парень охнул, опустил руки и сел на задницу — в сугроб. Глаза его закатились от боли.
   Первый, торопливо выкарабкавшись из канавы, склонился над ним, охватил за плечи:
   — Колян, Колян, чем он тебя? Вот гад! Куртяк порвал! Живого человека — кастетом!..
   Старый, достав чистый носовой платок и зажимая разбитый нос, запрокинув голову, сказал гнусаво:
   — Забирай его и вали подобру-поздорову. А то сейчас разозлюсь...
   Молодчик под белы руки повел своего напарника к машине и, отойдя подальше, прокричал:
   — Я тебя запомнил! Мы тебя еще подловим!
   Тыбинь загреб с дорожки снега, приложил к переносице. Снег быстро становился красным и таял. Костяшки кулака ободрались о молнию куртки нападавшего. С дороги, не выходя из машины, на него встревоженно смотрели Кира и Пушок. Кира уже сидела за рулем, готовая прийти на помощь. Он успокаивающе помахал им.
   — Человек! Э! Человек! — раздался позади писклявый голос. — Помоги мне, человек!
   Спасенная жертва нападения по-прежнему стояла на четвереньках и в этой необычной позе смотрела на Тыбиня по-собачьи, осознанно и с голодным любопытством. Физиономия жертвы была худенькая, подвижная, узкая передняя челюсть заметно выдавалась вперед, усиливая сходство с хвостатым четвероногим другом. Большие безумные глаза вращались по сторонам, придавая гримасам мужчины звериную живость и выразительность.
   Старый тяжело подошел к нему, протянул маленькую руку, выпачканную кровавой юшкой. Мужчина брезгливо отстранился.
   — Не то! Встать я и сам могу! Пальцы утри вначале... Ты мне фигурально подняться помоги! В переносном смысле, понимаешь?
   Он со стоном сел, поджав под себя ногу, пошарил в карманах богатого, разодранного на локтях реглана, достал очки. Удивительно было, что такая хрупкая вещь уцелела при его “прессовке”. Поймав взгляд Тыбиня, человек дернул головой, осклабился, обнажив кривенькие желтые зубки, и сказал:
   — Я их берегу... Дороги они мне, человек... Не в прямом смысле, не за бабки, а в фигуральном... подарок одной женщины... Память... В прямом смысле они — тьфу! Говно!
   Очки были маленькие, кругленькие, и в них взгляд человека вдруг приобрел осмысленность и какую-то шизофреническую целеустремленность. Точно шилом прокалывали собеседника маленькие глазки.
   — Подними меня... встать помоги... Только сзади возьми, за руки не трогай!
   Человечка передернуло при мысли, что Тыбинь прикоснется к нему. Встав на кривые ножки, пошатываясь, как кукла, он привалился к могучему плечу Старого.
   — Теперь веди меня... к дому... Нежно веди, понял?!
   Последнюю фразу он истерично прокричал. Тыбинь, удивленно косясь, приобнял его за плечо и повел. Человек сразу же положил голову ему на руку и, вздыхая умиротворенно, приговаривал при каждом шаге:
   — Вот так... вот... как хорошо... ах, как хорошо!..
   — У тебя там машина осталась, — напомнил ему Старый.
   — Зоська заберет... Зоська сволочь... видел же, как меня били, а не вышел... Теперь Альке все расскажет... смеяться надо мной будут...
   — Чего же ты его не прогонишь?
   — А-а-а... Это секрет... хи-хи-хи... Его Алька наняла... Алевтина... Он ей служит... а меня не слушает... Меня никто не слушает...
   — Ну и Альку прогнал бы!
   — Альку? Да... Алька сволочь... редкая стерва... Но прогнать ее нельзя... В том и прелесть, что стерва, понимаешь?.. Не понимаешь, куда тебе... у тебя, небось, жена в подштанниках спит, да? Ты не обижайся... в женщинах мало кто понимает... Я! Я понимаю!..
   — Тебя не за бабу били, случаем?
   — Кто?!
   — Ну, эти... кто тебя бил?
   — Сволочи, конечно! Паскуды! Козлы позорные! Я их найду... я найду, кто их на меня напустил, — и всех, всех под корень!.. Потому что я никому зла не делаю... Я хочу, чтобы всем было хорошо... А кое-кто этого не хочет! Кое-кто завидует Дудрилину... потому что у него все получается... потому что у меня дар! Я секрет знаю... Потому что надо понимать в женщинах... в девушках особенно... а им всем только трахнуть на круг разик — да бабки качать... им любая сойдет...
   — Как? — переспросил Тыбинь, не расслышав фамилии. — Дурындин? Дудукин?
   — Дур... Дуд... тьфу, Дудрилин! Понял? Дуд-ри-лин!!! — снова обозлился человек в желтом реглане.
   Дудрилин был маленький, а голос у него был высокий, противный и писклявый. Они добрели до столбика с кнопкой звонка. Тыбинь, за ворот придержав виснущее тело, ткнул в черную кнопочку.
   Из калитки в воротах тотчас показался здоровый малый с длинными светлыми волосами, собранными в пук на затылке. Не иначе как он и впрямь стоял все это время, прильнув к глазку.
   — Ой! Александр Борисович! А что случилось?
   — А то ты не знаешь, б..., что случилось! — заорал на него Дудрилин и попытался сначала двинуть его рукой в ухо, а потом, промахнувшись, достать ногой.
   Но Зоська был начеку и ловко отпрыгнул.
   — Побили снова, что ли? А? Ай-яй-яй!..
   Дудрилин не отвечал, стараясь сохранить равновесие, цепляясь за столбик и покачиваясь. Вспышка ярости отняла у него последние силы. Ему все же немало перепало от молодчиков в черном.
   — Машину убери... — вяло махнув рукой, распорядился он. — А ты... человек... ты постой... Я тебя отблагодарю... сейчас.
   Он принялся рыться во внутренних карманах реглана, достал портмоне, заглянул, покопался в нем пальцем.
   — М-м... да... Мне очень нужен, наконец, свой человек! Кругом только Алькины... и это уже переходит все границы... Ты должен будешь меня защищать... а я — на тебя рассчитывать. Понял? Ты мент?
   — Бывший, — отвечал Тыбинь, косясь на кошелек.
   — Это хорошо. Я тебя обязательно хорошо отблагодарю... завтра. Сразу за все. Приходи вот сюда... вот на то самое место, где стоишь... в девять. Ровно в девять, понял?! Не проспи смотри, я этого не люблю! А сейчас я пойду... у меня что-то голова разболелась...

IV

   Кира засняла все на видеокамеру. Пушок удачно щелкнула Дудрилина фоторужьем. Они еще осмотрелись, поснимали и по сумеркам уехали, чтобы не привлекать внимания бдительного Зосима. Александр Борисович Дудрилин вряд ли был способен сегодня куда-либо выбраться.
   На “кукушке” уже сидел неутомимый Лерман. Выслушав доклад, полистав сводку наружного наблюдения, он вышел в комнату оперативного, переговорил по связи с Кляксой, сменившим вместе с Роликом изнемогших за монитором Морзика и Дональда.
   — Хорошо, — сказал он Старому, вернувшись. — Хоть это и не ваш профиль, но... Костя говорит, у вас богатый опыт оперативной работы. Даю добро на внедрение к объекту, но только под прикрытием. Под хорошим прикрытием. Сейчас придумаем легенду, завтра к семи сюда — повторим.
   — Зачем в такую рань? — возмутился Старый.
   — Чтобы не опаздывать! Ваш хозяин этого не любит!
   Лерман уже начал отрабатывать прикрытие. Они упирались до девяти вечера. Наконец опер удовлетворенно вздохнул. Откинувшись на стуле, он стал просматривать записи, держа на весу исчирканный листок бумаги.
   — Весьма правдоподобно получается, Михаил Иванович! — сказал Борис Моисеевич, посмотрев сквозь очки на вспотевшего загнанного Старого. — Должен вам сказать, у вас талант! И богатая практика чувствуется! Приятно работать с профессионалом. Завтра еще подрихтуем кое-что — и должно сработать. Не опаздывайте, коллега.
   Ласковое слово и кошке приятно. Тыбинь возвращался домой весьма довольный собой и жизнью. Непонятное томление духа и неудовлетворенность как рукой сняло. Даже распухшая посиневшая переносица не портила настроение.
   Он прикупил в круглосуточном магазинчике две бутылки пива, карельского хлеба, копченую скумбрию пожирнее. Рыбу он любил еще со времен жизни в Прибалтике. Мурлыча под нос какой-то мотивчик, аккуратно неся пакет, он уверенно и самодовольно поднимался по лестнице, широко ставя маленькие ступни и наклоняясь к той ноге, которую поднимал и ставил вперед, на ступеньку. Походка при этом приобретала смешную косолапость, и это забавляло его. Он любил подурачиться, когда никто не видит.
   “Я большой крутой мужик! — напевал он про себя. — Тетки от меня в восторге! Я классно вожу машину и завтра состригу кучу бабок!”
   Его лицо отражало нетерпеливое предвкушение ужина и расслабухи на диване. И никаких глобальных вопросов!
   Хорошее настроение не покинуло его даже тогда, когда он дошел до своей лестничной площадки и увидел, что дверь в его квартирку не заперта, а из щели пробивается луч света. Он почему-то, безо всяких на то оснований, решил, что это чей-то дружественный розыгрыш и его ждет приятный сюрприз. Довольно улыбаясь в предвкушении, Тыбинь широко распахнул дверь и поспешно вошел.
   Сюрприз, действительно, ждал его. Только не из приятных.
   В его маленьком, чистеньком, обустроенном жилище, в его святая святых, царил полный беспорядок. Все было сдвинуто со своих мест. Табачный дым стоял коромыслом, реял синими клубами под люстрой. Телевизор надрывался во всю ивановскую. Журнальный столик из угла был выдвинут на середину комнаты. На нем красовалась батарея разнокалиберных бутылок с яркими этикетками, лежали пакеты с закуской. Вокруг столика, не сняв верхней одежды, не разувшись, сидели трое мужчин. Они играли в карты, курили и стряхивали пепел прямо на пол. Один был очень полный, просто жиртрест, с красными пухлыми щеками, маленькими глазками и носиком кнопкой. Второй был молодой, бритоголовый, с мощной волосатой шеей и длинными грязными руками с обкусанными ногтями. Третий незнакомец был маленьким, изящным, женоподобным. Он был одет в длинное пальто, шею укутал шелковым шарфом, обмотанным вокруг горла, и курил дамские мягкие сигареты с ментолом.
   — О-о! Наконец-то! — вскричал жиртрест и убрал ноги в грязных ботинках с края стола. — Мы тут все слюной изошли! Друзья, хозяин пришел! Знаменитый сыщик города Питера сейчас поведает нам о своих приключениях за бутылкой абсента! Мы все хотим познакомиться с настоящим Мегрэ! Просим, просим!
   Бритоголовый здоровяк, не меняя позы и держа карты веером, посмотрел на Тыбиня исподлобья. Маленький же бросил свои карты на стол, вскочил, оправляя пальто и шарф, прихорашиваясь.
   Тыбинь медленно вертел головой, осматривался. Улыбка его пропадала, таяла на глазах по мере того, как он убеждался, что никого из присутствующих не узнает. Он осторожно поправил криво стоящий стул, вздохнув, поставил на него пакет. Желанный ужин отодвигался на неопределенный срок.
   — Ритка, тащи стаканы! — закричал жиртрест, большой полной рукой с перстнем хватая сверху за горлышко маленькую пузатую бутылку. — Я требую продолжения банкета!
   Он при этом жадно сглотнул слюну — видно, и впрямь проголодался.
   На кухоньке, в узком проходе, кто-то появился. Тыбинь поглядел через плечо и увидел смеющуюся мордашку Риты. Она виновато улыбалась, как напроказивший ребенок, и пожимала худыми прямыми плечами. На ней был надет фартук Тыбиня.
   Тут-то хорошее и светлое настроение покинуло Старого окончательно. Сделав шаг назад, он за спиной настежь распахнул дверь на лестницу и, показывая в дверной проем пальцем, крикнул внезапно охрипшим голосом:
   — Пошли вон! Все! Быстро!