Он быстро развернул машину. Заскрипели шины. Лехельт не успел ничего ответить, как сбоку выскочил лихач на старом замызганном “опеле”, совсем близко.
   — Ай! Мама! — закрыв лицо руками, завизжала Людмилка, со стороны которой летела чужая машина.
   Избегая столкновения, Зимородок вывернул руль, и машина “наружки” ухнула в кусты. Хорошо, что скорость была небольшая. Ударили по стеклам, заскрипели ветки, царапая краску на боках “Жигулей”. Встали.
   — Ух! Мать честная! Все целы? А тот придурок цел?
   — Уехал...
   Зимородок осторожно дал задний ход, выбираясь из помятых кустов на тротуар. В это время появились лучи надвигающихся фар.
   — Возвращаются, что ли?
   — Костя, это подростки! — тревожно сказала Кира. — У них палки в руках! Давай уедем!
   — Не успеем уже! Машину побьют! Сидите в салоне, не высовывайтесь! Андрей, за мной!
   Помахивая бейсбольными битами, к машине подковой приближались пятеро, заведенные быстрой ездой и травкой. Зимородок и Лехельт выбежали им навстречу, стремясь не допустить нападавших до машины. Бейсболисты попались все акселераты, на голову выше Кляксы, не говоря уже о маленьком Дональде.
   — Что мне делать, Кира Алексеевна?! — заголосила Пушок придушенным шепотом. — Стрелять?! Она уже достала из кармана пистолет.
   — Ни в коем случае, — холодно ответила Кира, прищурившись. — Спрячь сейчас же. Стрелять буду я... если придется. Ты тут пол-улицы положишь...
   — Они же их побьют!
   — Это вряд ли...
   И в тот момент, когда между Кляксой и нападавшими оставалось три шага, Кира включила дальние фары. Секунда в секунду. Ни раньше, ни позже.
   Двое из ребят, те, что шли первыми, инстинктивно вскинули руки, закрываясь от мощного потока света, ударившего в лица. Опустить их они уже не успели. Дональд засадил одному в грудь ногой с прыжка, Зимородок другому — в солнечное сплетение. Выпавшие из рук хулиганов биты мягко шлепнулись в снег. Дальше Лехельт и Зимородок работали как роботы. Андрей подхватил упавшую биту и занес над головой двумя руками, встав в позицию фехтовальщика “кэндо”. Он прикрывал капитана со спины, молниеносными взмахами парируя удары остальных нападавших, сыпавшиеся градом. Все звуки заглушал сухой деревянный треск стукающихся бит. Пауз не было. Наносить ответные удары у Андрея просто не хватало времени.
   Кира и Людочка вышли из машины и стояли, наблюдая. Кира щурилась, держа руку в кармане пуховика. Пушок подпрыгивала, от волнения быстро-быстро сжимая пальцы в кулаки. Когда двое уцелевших хулиганов, переглядываясь и приходя в себя, отступили к своему “опелю” на другую сторону улицы, Людочка подбежала, подобрала лежащую на снегу брошенную биту и запустила им вслед с криком:
   — Так вам и надо, дурачье!
   Бита с деревянным стуком запрыгала по асфальту, догоняя убегавших. Дональд устало уронил свое орудие в снег.
   Мужчины вернулись, тяжело дыша. Дональду отскочившей от биты щепкой поцарапало скулу. Пока женщины снегом и салфетками вытирали ему испачканное кровью лицо и заклеивали ранку быстрозаживляющим пластырем из специальной аптечки сменного наряда, Клякса перекурил и успокоился. Улица есть улица. Никогда не знаешь точно, что произойдет в следующий момент. Эх, питерская улица, шумная или безлюдная, нарядная или грязная, позабытая властями и Богом! Ты и дом разведчика, и его судьба...
   — Константин Сергеевич! — полюбопытствовала торжествующая победу Людочка. — А вы в театр ходите?
   — Хожу, конечно. В прошлом году на балет ходил, — ответил Зимородок и улыбнулся воспоминаниям, — “Золушку” с дочкой смотрели. Ей понравилось...

IV

    Здорово! Обожаю приключения и все непонятное. Типа “икс-файлов”. А тебе нравится?
   Андрей кивнул, склонив голову к плечу, и с улыбкой разглядывал Оксану, помешивая ароматный кофе. Девушка доедала пирожное, облизывая ложечку. Она была чуть полновата, но жива, мила и непосредственна.
   — С ума схожу от секретных агентов и вообще от таких людей, у которых необычная жизнь. Правда, я похожа на Скалли? Чего ты смеешься?!
   — Правда, правда! — поспешно закивал Андрей. Он устал за день, и ему было хорошо. В буфете вкусно пахло, было тепло и шумно, мелькали красивые женщины. Немного саднило щеку, но царапина побледнела и была почти незаметна. Пластырь он снял еще при входе.
   — Если ты не хочешь, я доем твое пирожное. И перестань так наклонять голову — ты становишься похожим на маленького дохлого воробья.
   — А мне все равно.
   — А мне — нет! Ой! Кофточку из-за тебя испачкала! Противный! Любимую белую кофточку, между прочим! Бедная Ксаночка, никто тебя не любит, никто не жалеет...
   Андрей слушал щебетание соседки, незаметно разглядывал ее полные аппетитные коленки — и все улыбался. Ему было чуть-чуть грустно.
   — А кем ты работаешь?
   — Я — секретный агент...
   — Да ну тебя, в натуре! Я серьезно спрашиваю!
   — Серьезно. Я — разведчик. Мой оперативный позывной — Дональд.
   — Может, Микки Маус?! Еще издевается! Не хочешь — не говори, а прикалываться зачем?!
   Оксана надула полные маленькие губки и отвернулась, занялась пирожным. В профиль ее лицо не казалось таким широким. Смешно было наблюдать, как она ест.
   Впрочем, она не умела долго обижаться.
   — Вставай, Джеймс Бонд! Пойдем в зал!
   — Давай посидим еще. Только первый звонок...
   — Пойдем, я сказала! Не хочу толстой попой толкаться по рядам!
   Андрей безропотно побрел следом за девушкой, чувствуя себя почтенным отцом, обремененным тройней. Она вдруг ткнула его пальцем в бок.
   — Смотри!
   — Что?! Где?!
   — Ну что ты все спишь! Опять прозевал! Вон у той тетки обалденный мобильник! Красный! Я тоже такой хочу.
   — Больше ничего не хочешь?
   — Хочу свой дом, яхту и похудеть. Давай орешков еще купим!
   — Давай...
   Мужчины женятся от переутомления, не иначе. Удивляясь сам себе, Андрей Лехельт покорно свернул к буфету и привалился к стойке, встал в очередь. В зеркалах витрины, в обрамлении сусального золота, он заметил серьезную, сдвинувшую брови темноволосую девушку, похожую на Маринку.
   — Вот и первый глюк, — расслабленно проговорил он себе под нос. — А вроде и не пил...
   Широкая спина в полосатом костюме, застившая обзор, отвалила от стойки, — и Андрей, не успев даже подумать, мгновенным движением руки прикрыл лицо программкой на манер веера.
   — Уф-ф!
   Он за секунду вспотел, в который раз благословляя свою разведчицкую реакцию. В метре от него Маринка, затянутая в черный брючный костюм, задумчиво склонилась над бутербродами. Громадный Рома, едва не приседая, мелким бесом вился позади нее на полусогнутых, готовый исполнить любое желание. Они хорошо смотрелись в паре. Поспешно удаляясь, Лехельт еще услышал, как она сказала знакомым хрипловатым голосом:
   — Кажется, эта икра несвежая.
   Эта совсем обычная фраза, и голос, и запах ее духов гвоздем засели у него в голове.
   — Ты почему такой красный?! — удивилась Оксана. — А где орешки?!
   — Они несвежие. Там человек ими отравился. Пойдем отсюда. Я сказал — пойдем.
   Решительно подхватив девушку под руку, он повел ее вокруг стойки — и тут же развернул обратно, едва не столкнувшись нос к носу с любезной парочкой. Они опять его не заметили. “Чересчур заняты собой”, — отметил Андрей. “Это хорошо... наверное. Бредятина, я же не на работе!”
   — Куда мы идем?! — возмутилась Оксана. — Ты меня тащишь, как мент! Где человек отравился?! Я хочу посмотреть!
   Она все вырывалась, все оглядывалась через плечо, прижимая к полной груди маленькую мягкую сумочку.
   — Что происходит, черт возьми?! Может, ты двинутый?! Я сейчас заору! А-а!..
   Прикрыв ей рот, Андрей поспешно увлек девушку в темный служебный тупик.
   — Тихо! Я — офицер спецслужбы! Вот кобура под свитером, пощупай! Отряд “Кобра” — слыхала? Ну и хорошо, тебе не нужно. Будешь много знать — могут ликвидировать.
   — Мамочки! Кто может?!
   — Кому нужно, тот и может! Ты со мной — в потенциальной опасности! Здесь есть человек, который может меня узнать — и тогда мне крышка! Ну и тебе попутно тоже, — нагоняя страх, проговорил Лехельт.
   — Ты гонишь! — в голосе Ксаночки звучали восторг и недоверие.
   — Хочешь убедиться?
   — Н-нет... пожалуй, не хочу...
   — Тогда — расходимся! Я ухожу первым. Совсем. Позже позвоню... если выберусь. Меня не ищи и никому не рассказывай. Мы — агенты смерти, мы как бы не существуем, поняла?! Молодец. Успокойся.
   Можешь пойти досмотреть второй акт. Только не волнуйся.
   — Да я и не волнуюсь вовсе. Это ты весь трясешься. Пожалуйста, иди, если надо. Только ты, по-моему, мозги мне пудришь... подумаешь, кобура под свитером...
   — Да вот же удостоверение!
   Она еще что-то говорила, но Лехельт уже не слушал. Поспешно подойдя к выходу из тупичка, он одернул свитер, вздохнул и, опустив голову, вышел на свет, сразу повернув налево, к лестнице. И тут же наскочил на Маринку с Ромой. Они поджидали его за углом, ехидно посмеиваясь.
   — Видишь, Мариночка, — указывая на Андрея широкой ладонью, как натуралист на кактус, сказал Роман, — я был прав. Вот первый экземпляр. А второй, наверное, еще прячется в берлоге. Да? — сухо и насмешливо обратился он к Андрею.
   — Никого там нет. — отводя глаза, буркнул Лехельт. — Дайте пройти, я тороплюсь.
   И тут позади него раздался истошный Оксанкин вопль:
   — Номерок! Лехельт, сволочь, ты унес мой номерок! Моя шуба! Вернись!
   — О-о... — бессильно застонал Андрей. Отпираться не имело смысла. Он поднял глаза. Рома возвышался над ним во всей мужской красе, при галстуке, облаченный в прекрасную тройку. Его круглые светлые глаза смотрели сквозь очки с беспощадностью Великого инквизитора. Разведчик Лехельт тотчас почувствовал свое ничтожество, усугубленное мятыми джинсами, неказистым свитером и небритыми щеками с царапиной. Он никак не успевал переодеться в театр... да и не очень хотел.
   А Маринка обрадовалась! Она сказала:
   — Привет, Андрей! Давно не виделись.
   И еще больше она обрадовалась, когда увидела появившуюся из-за угла встрепанную Оксану. Просто черти в черных глазах запрыгали!
   Прозвенел третий звонок.
   — Нам пора, — сказала она. — Передавай маме привет. Еще увидимся...
   И непонятно было, спрашивала она или утверждала, только Рома нахмурился.
   — Незачем тебе знаться с этим проходимцем... — заботливо проговорил он, поворачиваясь спиной и прихватывая ее под локоток. — Тебе надо готовиться к поездке...
   — Э! — сказала ему в спину Ксаночка. — Сам ты проходимец! Андрюха мой друг и, между прочим, секретный агент! У него и пистолет есть, и красные корочки! Покажи им, Андрей!
   Разведчик Лехельт состроил страшную рожу и покрутил пальцем у виска:
   — Сдурела!
   Марина и Роман заинтересованно оглянулись, но уже поток зрителей из буфета подхватил их и понес в партер.
   — Я зря брякнула про корки? — спросила Оксана, стоя рядом и глядя вслед. — Я помочь хотела. Это твоя девушка?
   — Была.
   — Козел этот очкастый... А ты тоже хорош! Сказал бы по-нормальному! Ты мне, между прочим, и не нравишься вовсе.
   — Спасибо... удачный сегодня денек, — вздохнул Лехельт.
   — Я не затем, чтобы тебя опустить...
   — Да я понял, понял...
   — А ты точно агент?
   — Какой я агент... так, сотрудник... У нас знаешь какие асы есть.
   — Ничего, ты тоже станешь. Заливаешь очень убедительно. Пошли, а то свет погасят. Теперь из-за тебя через людей тискаться! Почему в жизни все так неудобно устроено, проходы узкие... а в кино все так красиво?! Я бы в кино стройная была, как твоя цыганка... или кто она там.
   Лехельт благодарно вздохнул и собрался сказать Оксане комплимент.
   — И агенты в кино все нормальные, — продолжала девушка. — Рослые мужики, плечи — во! Сразу ясно, ху есть ху! А в жизни что?.. Тьфу! Глянуть не на что!
   И Андрюха подавился уже готовым комплиментом. Даже закашлялся.
   Впрочем, настроение у него удивительно изменилось. Радость просто распирала. Она же сказала, что они увидятся! Весь второй акт он вертелся, стараясь незаметно для Оксаны отыскать в зрительном зале Маринку. Оксана все замечала и улыбалась, блистая в полутьме крупными, белыми, красивыми зубами.
   — Слышь, давай поцелуемся, а? Пусть твоя цыпа поревнует!
   — Отстань!
   — Ну, хочешь — я тебя поцелую?
   — Отцепись ты! Нимфоманка! Помогите!..
   На них зашикали. Он отбивался от расшалившейся Ксаночки, крепкой рукой тянущей его к себе поближе, а губы его сами собой изгибались в мечтательной, дурацкой, словно приклеенной улыбке.

V

    Ну вы гады! Я замерз уже! Пора меняться! — ныл в динамике машины голос Ролика.
   Морзик поморщился, убавил громкость.
   — Дежурь давай! Проиграл — значит, дежурь! — он посмотрел в карты. — Ходи, свой мизер, дядя Миша, не спи.
   — Давайте в шахматы сыграем!
   — Хитрый какой! В шахматы ты выиграешь! Сейчас, пулю допишем — и сменю тебя.
   — Гады!
   — Будешь ругаться — еще одну начнем! — равнодушно бросил в микрофон Тыбинь, и стажер сразу заткнулся.
   — Я пас, — сказал Морзик. — А правда — зачем в подъезде дежурить?
   — А по-твоему, как Дербенев ушел от Визиря? Так же вот вышел по темноте, шмыгнул в сторону — и все. Лампочка над подъездом, видишь, не горит. Думаешь, случайно?
   — Да, может, кто гоп-стопом здесь промышляет? Ты бы отпустил меня, Миша! Позарез сегодня надо! Не лыбься, я по делу, между прочим! Сведения из архива здравоохранения забрать!
   — Все со своими ямами? А пахать я за тебя буду? Всегда как отпустишь вас, так самая работа начинается... Помнишь, что опер сказал? У нас один шанс прищучить резидента!
   — Ты же с ним поцапался!
   — Это так... от недовольства жизнью. Ходи.
   Но Морзик не успел положить карту, как в динамике послышался встревоженный дискант Ролика:
   — Ребята! Ребята! Меня, кажись, грабить идут! У меня нету бабок! Ай!..
   — Морзик, вперед! — гаркнул Тыбинь. — Вот, блин, накаркал! Живее ворочай задницей!
   Черемисов, смешно переваливаясь, поспешно убежал в темноту, к подъезду, и через минуту вернулся вместе со стажером.
   — Ерунда! Шпана шалит. Человек пять. Разбежались.
   — Ничего себе ерунда! — воскликнул Ролик. — Он там целое побоище устроил!
   — Ну, пришлось сунуть пару раз, чтобы не лезли...
   — Там чьи-то зубы остались!
   — Радуйся, что не твои. Пусть гордятся, что зубы им выбил чемпион Петербурга!
   — Не понимаю я таких... — ворчал дрожащим голосом Ролик, поспешно, как обиженная болонка, забираясь в теплый салон на заднее сиденье и устраиваясь поудобнее. — Вот так запросто пойти, избить кого-нибудь... Маньяки какие-то...
   Старый с Морзиком оглянулись и уставились на него.
   — Чего вы смотрите? Вы что — тоже вот так ходили и били кого ни попадя?
   — А ты в детстве был паинькой? Ох, прости, детство-то еще не кончилось!
   Морзик захохотал. Старый хмыкнул. Ролик надулся и притих.
   — Я в ментовке начинал с трудных подростков, — сказал Тыбинь, разминая затекшее тело, насколько позволял салон машины. — Тогда у меня и слова какие-то убедительные были... А сейчас нету у меня никаких слов.
   — Аргумент — во! — Черемисов выставил здоровенный кулак.
   — Их не забьешь. Оторвы... С ними говорить надо — а сказать нечего. Грабьте — только не попадайтесь, больше ничего не могу придумать.
   — Ты смотри, Кляксе этого не брякни!
   — Пока сказать людям нечего — будет только хуже, — педантично закончил Тыбинь. — Ладно, подежурим час в машине. Я поближе встану...
   — Хорошо бы “глазик” напротив Изиной квартиры поставить, — подал голос обиженный Ролик. — Сидеть себе и смотреть...
   — Надо Кляксе сказать, чтобы менял нас, — буркнул Старый. — Третий день уже тут отираемся... засветились.
   Потянулись минуты ожидания. От безделья Морзик запустил на прослушку запись, сделанную в парке Победы с помощью “уха” — переносного акустического пеленгатора. В группе Кляксы это мощное устройство на зиму было замаскировано под ящик для зимней рыбалки, передняя стенка которого была забрана тонкой сеточкой. Обычная портативная кассета для записи вставлялась прямо в гнездо задней стенки, как в магнитофон. Летом “ухо” перекладывали в простую коробку из-под женских сапог супруги капитана Зимородка.
   Пеленгатор позволял прослушать разговор шепотом на расстоянии в полкилометра, но, как все сверхчувствительные приборы, имел серьезный недостаток — он улавливал все звуки подряд, несмотря на ухищрения умельцев из технической службы управления, мастеривших для него всевозможные фильтры. Достаточно было где-нибудь неподалеку заработать тракторишке — и всей прослушке наступала труба: ничего, кроме тарахтения дизеля, разобрать не удавалось. Зато движок был слышен великолепно, до последнего писка, хоть диагностику проводи.
   Из динамика раздавались невнятные резкие вскрики.
   — Его что там — бьют? — полюбопытствовал Ролик.
   — Это вороны, дурашка. Вот сейчас Миша настроится — и будет слышно.
   “А мне говорили, — всхлипнул Дербенев, — что вы интеллигентные люди...”. “Ну вы же сами понимаете, что методы определяет ситуация, так... — скороговоркой произнес Арджания. — Будем сотрудничать — и вы убедитесь, что мы очень милые ребята, и с нами можно делать дела...”. “Как будто, вы оставляете мне выбор!”. “Ну почему же... можете пойти и сдаться в ФСБ, так... Там вам покажут...”.
   И тут все накрыло громыхание проезжавшего мимо грузовика, а потом в обрывки разговора вмешались чужие женские голоса, очень громкие: видно, говорившие находились ближе к пеленгатору, чем вышибала со своей жертвой. Ролик, вслушиваясь с напряженным любопытством, поцокал языком.
   — Не слышно ни фига!
   — Ничего, спецы разберут! — успокоил его Морзик. — У нас знаешь какие акустики! Из Военно-морской академии! Те, что эхолоты для подводных лодок делают. Все отфильтруют в лучшем виде, до словечка. будешь слушать — не поверишь, что так можно.
   — А это что воет?
   — Это ветер... в мачтах стадиона, наверное...
   — Как черт в трубе...
   — Не знаю, не слыхал!
   Старый под их треп медленно впадал в привычное бездумное оцепенение, как медведь в спячку. В последнее время оно посещало его все чаще. Иногда он не мог заставить себя поесть или умыться. Тыбинь уже начинал бояться этой тягучей пустоты, понуждал себя к жизни, подстегивал неожиданными и порой жестокими выходками, разогревая кровь. Но даже это уже надоедало. Каждое черное зимнее утро в его тяжелой голове, одиноко лежащей на подушке, возникал один и тот же вопрос: “Зачем?”. Дурацкий вопрос, заразный, как чума. Счастливо нынешнее племя, поверившее в простые, как мычание, ответы. Эти ответы спасут нацию... или превратят нас в идиотов.
   Когда ему в окошко машины осторожно побарабанили пальцами, Тыбинь только скосил глаза, не желая выходить из комы. Темная фигура склонилась к стеклу, поскреблась еще раз. Морзик со стажером уставились выжидательно. Фигура, скрипя по снегу, обошла машину спереди и побарабанила в окошко пассажира.
   Черемисов приспустил замерзшее стекло, и в щель сразу же повалил морозный воздух.
   — Мальчики, девочку не хотите?
   — Чего?
   Морзик, а за ним и Ролик открыли дверцы, выглянули из машины. Старый не шевельнулся, глядя через лобовое стекло на дверь подъезда. Его как будто не касалось происходящее.
   На снегу у машины “наружки” переминался, сунув руки в карманы, мужичонка в черном потертом полушубке из искусственного меха и ушаночке. Лицо его было хитрое и пропитое. Рядом с ним стояла рослая девочка в детском клетчатом пальто с пушистым воротником, шапке с помпонами, перебирая в руках сумочку с вышитым медвежонком.
   — Дочка, что ли, твоя? — недобро прищурившись, спросил Морзик.
   — Ага, дочка... По стольничку с каждого... на час. Вас там трое? На троих отдам за двести пятьдесят.
   Ролик выпучил глаза, утратив дар речи от изумления. Черемисов, поразмыслив несколько секунд, взял девочку за плечи и подтолкнул к стажеру.
   — Посади в машину. Ну и дворик нам попался...
   — Вот и молодцы! — засуетился папаша. — Не пожалеете! Она у меня обученная... все умеет!
   — Сам, что ли, обучал? — мрачно спросил разведчик.
   — Что ты! Побойся Бога! Что я, дерьмо последнее, что ли? Жить, знаешь, надо, а мы люди пьющие... нам деньги нужны...
   — А мать?
   — Умерла. Два года как умерла. Ты деньги давай вперед, пожалуйста, чтобы я, значит, вам не мешал...
   Мужичонка шумно и нетерпеливо потянул ноздрями чистый морозный воздух и выразительно потер палец о палец. Вовка зажмурил глаза и помотал головой, точно отгоняя мух. Потом достал из кармана куртки перчатку и медленно, смакуя момент, натянул ее на правую кисть.
   — Ты это чего? — беспокойно бегая руками по пуговицам шубы, спросил заботливый папаша.
   — Да чтоб об тебя не замараться!
   С этими словами Морзик, не прибегая к заморским ухищрениям мордобития, тяжелой пятерней отвесил папаше здоровенную простонародную затрещину. Мотнув пятками, тот улетел в сугроб и, не задавая лишних вопросов, подхватив ушаночку, на карачках улепетнул в сторону. Судя по сноровке, это он проделывал не первый раз. “Значит, не все соглашаются”, — с облегчением подумал Морзик.
   Отбежав на безопасное расстояние, мужичонка оглянулся и крикнул:
   — Так, значит! Платить не хотите! Ну, мы вас сейчас!..
   Из темноты послышался скрип снега, и из морозного воздуха нарисовались трое с обрезками труб в руках. У Морзика от ярости покраснели глаза, как у кролика. Ролик, хлопнув дверцей, выскочил на подмогу товарищу, но их обоих опередил Тыбинь. Стряхнув, наконец, оцепенение, Старый, массивный как танк, выбрался из машины.
   — Стоять! — хрипло сказал он, выходя навстречу нападавшим, и, прагматично не тратя сил на драку, достал из кобуры под мышкой пистолет с навинченным глушителем. Сноровисто прижимая локоть, он направил ствол в животы подходящим. Он даже с предохранителя его не снял.
   Целить в живот — самое действенное дело. Еще страшнее, чем в голову. Честная компания, топая по снегу мигом растворилась в темноте едва освещенного двора. Кто-то наудачу запустил оттуда трубой, но не добросил. Старый убрал пистолет под куртку и подошел к машине, у которой замерли Ролик с Черемисовым.
   — Высадите ее, — глядя в сторону, сказал он.
   — Старый, ты что! Ее еще кому-нибудь сдадут!
   — Она здесь живет. Высади ее. Нам уезжать нужно. И так нарисовались во весь фасад...
   — Надо же что-то сделать! В милицию давай ее отвезем!
   Тыбинь покачал головой и сплюнул на снег. Морзик и сам понял, что сморозил глупость.
   — Ничего нельзя сделать. Ты разве еще не бывал в ситуации, когда ничего нельзя сделать?
   — Не бывал! — упрямо, с вызовом ответил Черемисов.
   — Но ведь мы же защищаем разные там государственные секреты, а тут такое простое дело!.. — вытянув шею, влез Ролик.
   — Цыц! — презрительно цыкнул в его сторону Тыбинь. — Я сказал — высадите ее. Завтра Клякса обоим по выговорешнику влепит!
   Его напарники упрямо молчали. Морзик принялся издевательски насвистывать, сунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, поглядывая по сторонам как ни в чем не бывало. Ролик ногтем смущенно скреб примерзший лед на крыше “Жигулей”.
   — Дурачье. И что вы предлагаете делать?
   — Для начала отвезем ее куда-нибудь, а завтра решим...
   — Ладно, поехали к тебе. Только поверьте моему ментовскому опыту, ничего из этого не выйдет! Это только в книжках хорошо спасать проституток!
   — Эй-эй, Миша, постой! Ко мне сегодня нельзя... В другой день, завтра, только не сегодня!
   — Ну, тогда к нему! — Тыбинь повернулся к Ролику.
   — Я живу у родственников, вы что? — по-восточному воздел руки стажер. — Меня самого вот-вот прогонят!
   Старый поглядел на них со злой усмешкой.
   — Так чего вы мне мозги долбите?! Робин Гуды хреновы! Высаживайте девчонку к едреной матери сейчас же!
   — А может...
   — Ни хрена не может!
   — Ну и черт с тобой!
   Обозлившийся Черемисов обернулся к Ролику.
   — Давай, выгребай деньги, какие есть. Снимем ей номер на ночь, а завтра покумекаем, что делать...
   Они шуршали бумажками, бренчали мелочью, роняя монеты в снег. Тыбинь закурил, ждал. Прохаживался, чтобы успокоиться. Один раз открыл дверцу заглянул в темный салон. Девочка смирно сидела на заднем сиденье, держа сумочку обеими руками на коленках и глядя прямо перед собой.
   Друзья-разведчики приуныли: их карманного запaca явно не хватало для благотворительного предприятия. Творить добро оказалось совсем непросто, куда сложнее, чем бороться со злом.
   Морзик, шевеля толстыми губами, морща нос и считая в уме, подошел к Тыбиню.
   — Слышь... одолжи хоть рублей триста...
   Старый смотрел на него с сожалением, как на убогонького. Сложил железные пальцы в маленький плотный кукиш, показал. Отстегнул кобуру, сунул Морзику в руки.
   — Сдашь оружие, снаряжение, материалы и машину. Напишешь за меня сводку наблюдения за сегодня. 3автра нам во вторую смену, поэтому приезжай с утра пораньше, забирай ее и вези куда хочешь! Только запомни: в конце концов ты привезешь ее сюда же, вот в этот двор.
   — Миша! Дай я тебя поцелую!
   — Пошел вон. И еще: никому ни слова, понял! И ты тоже, пацан, слышь?! Смеяться ведь будут...
   Он сокрушенно поправил шапку, не веря, что согласился.
   — Все, поехали. Хватит на сегодня куролесить. С вами не соскучишься, блин... Сидел бы с Кирой — этот урод и не подошел бы...