- Ну, чего надо?.. - послышался из-за двери недовольный голос. Хочешь зайти - заходи!
Слава открыл дверь. В небольшой кухне за верандой здоровенный лет под сорок мужчина, расставив чуть не во весь стол могучие локти, прямо из кастрюли сосредоточенно хлебал щи. Рядом с кастрюлей стояли наполовину опорожненная бутылка водки и пустой граненый стакан. Тут же лежала разломленная пополам буханка хлеба.
- Я из уголовного розыска, - поздоровавшись, сказал Голубев.
Мужчина равнодушно продолжал работать ложкой. Слава повысил голос:
- Мне надо видеть Ивана Стрункина.
Только после этого мужчина нехотя положил ложку на стол. Мутноватые глаза его недобро блеснули:
- Ну, я Иван Стрункин. Забирать явился?..
- Нет, пришел поговорить.
- Бери стул, садись. Водку пить будешь?
- Спасибо, не пью.
- Во чудак ненормальный... Ну и не пей - мне больше достанется.
- По-моему, вам и так уже достаточно.
- Чего?.. Хочешь, по спору еще поллитряк уговорю и тары-бары с тобой буду вести хоть бы хны?.. - Стрункин, набычась, уставился нетрезвыми глазами на Голубева. - Родная жена в душу наплевала. Знаешь, как больно?..
Голубев сел на стул у буфета:
- Представляю. Затем и пришел, чтобы узнать, что у вас с женой произошло.
- Рога, паскудница, мне настроила, а я так ее боднул, что третий день неизвестно, где живет и чем питается.
- Избили?
- Не успел. Драпанула, как тренированная физкультурница. - Стрункин, туго соображая, наморщил лоб. - Небось хочешь объяснение с меня взять за рукоприкладство? Такового не было. Из амбиции я натрепался мужикам, будто вилкой пырнул Тоську. Открыто сказать, намерение такое имел, но это еще не основание для привлечения к ответственности... Меня, друг милый, голой рукой не возьмешь! Я законы знаю...
- Хотелось бы уточнить подробности вашей ссоры, - миролюбиво сказал Слава.
- Подробностей я не видал. - Стрункин скрежетнул зубами, зажмурился и стукнул себя кулаком по лбу. - Всю жизнь стараюсь ради семьи, а Тоська с жиру забесилась, с начальником своим любовные шашни завела...
- С Головчанским?
- Ну а с кем больше?! Между прочим, мной уже составлено заявление прокурору. Хочешь, дам почитать?
- Давайте.
Стрункин протянул руку к буфету, выдвинул ящик и достал оттуда ученическую тетрадку. Подавая ее Голубеву, строго предупредил:
- Не вздумай порвать. Второй раз я так складно не напишу.
Слава перевернул тетрадную обложку и стал читать написанное, похоже, нетрезвой рукой:
"Уважаемый товарищ прокурор! Обращается к вам железнодорожный передовик труда Иван Тимофеевич Стрункин. Под такой фамилией и инициалами я числюсь в паспорте. Кто я на самом деле, сказать невозможно, потому что рождение мое состоялось в суровом 1941 году на временно оккупированной территории, вблизи г. Бреста, и родители мои погибли. Подобрали меня неизвестные люди и перекинули через линию фронта в детский дом-интернат. Здесь, в интернате, присвоили мне фамилию "Стрункин" ввиду того, что пальтишко мое было подпоясано струной от гитары. Инициалы же свои я получил от Ивана Тимофеевича - директора интерната. Год рождения определили врачи. Возможно, 1941-й они взяли с потолка, но дело не в этом, а в следующем. Моя жена Таисия Викторовна Стрункина, имея возраст на 7 лет моложе меня и работая нормировщицей в районной ПМК Сельстрой, вступила, так сказать, в незаконную - сами понимаете, в какую, - связь с начальником этой организации гр-ном Головчанским, инициалы которого не хочу писать, так как он их не заслуживает.
Дело было так. Ночью, в прошлую пятницу, точнее, рано утром в субботу, вернувшись домой из очередной служебной поездки, я застал Таисию с хахалем Головчанским, и они долго не открывали мне дверь моего собственного дома. Когда дверь открылась, я увидал следующее: в доме накурено - хоть топор вешай; окно в спальне распахнуто настежь, хотя на улице полоскался проливной дождик; в кухне под столом - пустая бутылка типа "Плиска". Посмотрев такую картину, не надо быть папой римским, чтобы понять, что к чему.
На мое категорическое требование - объяснить возникшее недоразумение - Таисия начала выступать, как дошкольница. Само понятно, такое детское объяснение вполне взрослых поступков вызвало у меня негодование, заметив которое Таисия, во избежание неизбежного конфликта с последующим нанесением телесных повреждений, как была в летнем платье и домашних галошах на босу ногу, пулей вылетела в раскрытое окно и скрылась в неизвестном направлении. Интересно представить: а если бы такая комедия произошла в многоэтажке да еще, примерно, на девятом этаже?.. Дорого обошелся бы Таисии этот полет! Только одни галоши, по всей видимости, сохранили бы свою первоначальную форму.
Теперь, возможно, вас заинтересует, ради чего я вам пишу? Факт, дескать, состоялся. Ответ - в следующем:
1) прошу обязать милицию срочно найти скрывающуюся от заслуженного возмездия Таисию и, чтобы отбить у нее охотку к любовному озорству, посадить хотя бы на пару суток;
2) в целях профилактики пригласите к себе гра-на Головчанского и познакомьте его с Уголовным кодексом РСФСР. Пусть задумается над той злободневной проблемой, что Таисия не только моя жена, но и его подчиненная. А за принуждение к озорству подчиненной по службе женщины прокурор при желании вполне может припаять любому начальнику статью кодекса, где черным по белому определено лишение свободы на срок до трех лет. Интересно, как Головчанскому понравится такое кино?..
Ответ надеюсь получить от вас в сроки, которые указаны в статье "Работа с письмами трудящихся", напечатанной в журнале "Человек и закон", который я выписываю и прочитываю от корки до корки. Таким образом, кое в каких юридических вопросах кумекаю основательно. А если где-то пишу слова не так, как надо, то это вызвано тем, что свою производственную программу на трудовой вахте мне приходится выполнять руками, а не головой. К сему Иван Тимофеевич Стрункин".
Едва Слава Голубев дочитал последнюю страницу "заявления", пристально наблюдавший за ним Стрункин спросил:
- Ну как?.. Хлестко написано?
- Да, - согласился Слава. - Одно непонятно: видели вы Головчанского в своем доме или нет?
Стрункин, протянув руку к тетрадке, обиделся:
- Дай сюда. Ни гвоздя ты не понял! Тут же ясно указано: окно в спальне было раскрытое. Задумайся, что из этого факта вытекает?.. Головчанский, опасаясь телесных повреждений, вместо двери выскочил через окно. Это ж козе понятно!
- С таким же успехом через окно могли выскочить Иванов, Сидоров, Петров...
- Примеры из грамматики насчет русских фамилий без тебя знаю, мрачно отрубил Стрункин. - К моему заявлению, если хочешь знать, серьезная преамбула имеется...
Стараясь не задеть самолюбия Ивана Тимофеевича, Голубев принялся выяснять содержание "преамбулы". Стрункин потянулся было к бутылке, однако Слава остановил его - мол, серьезные дела надо решать по-серьезному, без выпивки. Иван Тимофеевич недолго похмурился, заткнул недопитую бутылку корочкой хлеба и, поглядывая на Голубева исподлобья, стал рассказывать.
До нынешнего лета Стрункины жили прекрасно. Растили сына, который после восьмилетки поступил в авиационный техникум, будет самолеты строить. Таисия была мировой хозяйкой, да вот те раз - споткнулась. В августе пришла с празднования Дня строителя навеселе и новенькие сапожки зимние принесла - якобы подарок от ПМК как передовой нормировщице. Стрункин сам в День железнодорожника, за неделю до Дня строителя, получил от своего предприятия именные наручные часы за семьдесят шесть рублей, поэтому в "показаниях" жены ничуть не усомнился. Все бы так и заглохло, если б на днях случайно не разговорился Иван Тимофеевич в бане с одним каменщиком из ПМК, который рассказал, что нынче праздник строителей "скомкали". Денежные премии, правда, выдали на торжественной части собрания, а что касается подарков, то ни одной душе Головчанский ничего не дал. Стрункин, придя домой из бани, сделал вид, будто ни о чем не знает, и "так это, между прочим", заговорил с женой насчет сапожек. Жена "навострила ушки на макушке", но свои "первоначальные показания" повторила. Самую малость под конец добавила: дескать, Головчанский вручал ей подарок не на торжественной части, а после, так сказать, с глазу на глаз, в своем кабинете.
Лицо Стрункина побагровело:
- Тут я такой разнос Тоське устроил, что она из дому скрылась. У соседей заночевала.
- Разве так можно решать семейные конфликты? - спросил Голубев.
- А почему нельзя?.. - удивился Стрункин. - Мне рога приделывают, а я должен в ладошки хлопать? Одобряю, дескать, гражданочка, ваше недостойное поведение... Это ж самому тупому козлу понятно, за какие успехи начальники дарят своим подчиненным женщинам подарки втайне от других рабочих.
- И все-таки надо было разобраться мирным путем. Встретились бы с Головчанским, поговорили...
- Я так и хотел! Тоська на дыбы поднялась. Дескать, если сунешься к Головчанскому, как баба, разбираться, уйду совсем от тебя. Тут пожар и запластал... - Стрункин протянул руку к бутылке, но, перехватив осуждающий взгляд Голубева, взял со стола кусочек хлеба, понюхал его и положил на место. - Если нараспашку признаться, все бы так и заглохло. Утром мы с Тоськой мирно покалякали, когда она от соседей вернулась. Я строго-настрого заявил: "Увижу с Головчанским - голову сверну!" Ну ей бы понять, что мужик не шутки шутит. Так нет же!.. Полмесяца не прошло домой хахаля заманила. Это ж обнаглеть надо!
Чем дольше разговаривал Голубев со Стрункиным, тем больше укреплялся в мысли, что "связь" Таисии с Головчанским - всего лишь предположение Ивана Тимофеевича, который упорно не хотел соглашаться ни с какими доводами, будто его жена могла раздобыть себе сапоги честным путем.
- Жалею, вещественные доказательства сгоряча уничтожил! - упрямо сказал Стрункин.
- Какие? - спросил Слава.
Иван Тимофеевич указательным пальцем правой руки загнул на левой руке мизинец:
- Бутылку с этикеткой типа "Плиска", где ресторанный чернильный штамп имелся. Это раз. И чуть не полное блюдо желтых сигаретных чинариков. Это два... - Стрункин загнул второй палец. - Ты можешь возразить, дескать, подобные доказательства могли находиться в доме раньше. Поясню... Лично я, кроме водки, других напитков не употребляю, а разновидные бутылки от сырости не заводятся. Второе... Лично я с детства табаком не балуюсь. Тоська с сыном тоже этим не грешат. Откуда сигаретные чинарики взялись?..
- Вам разве не известно, что Головчанский в ночь с пятницы на субботу умер?
- Что-то такое Максим Пятенков заливал. Так он же, бутылочный сборщик, на каждом шагу врет как сивый мерин.
- Это правда, Иван Тимофеевич.
- Да ну?!. - Стрункин непонимающе уставился на Голубева. Потом, словно до его сознания дошло наконец что-то страшное, с треском рванул исписанную тетрадку пополам и хрипло проговорил: - Со всей серьезностью заявляю, рукоприкладство к гражданину Головчанскому не применял.
Голубев показал на заткнутую хлебной корочкой бутылку:
- Кончать надо с этим делом.
- Допью остаток проклятой и закаюсь. - Веки Стрункина начали слезливо краснеть. Он как-то вдруг сник и жалобно попросил: - Будь другом, найди Тоську... Пусть возвращается домой. Слово даю, пальцем не трону. Люблю дуру, хоть и виновата она передо мной...
От Стрункина Слава Голубев на попутной машине завернул в ПМК Сельстрой. Нормировщицы находились в подчинении начальника отдела труда и заработной платы. Поэтому Слава прямиком зашел в кабинет Окунева. Тот принял внезапно появившегося сотрудника уголовного розыска настороженно видимо, все еще переживал утренний крутой разговор со своим областным шефом. Славе показалось, что Иван Иванович трясется над каждым словом, опасаясь сказать малейшую неточность. О Стрункиной Окунев отозвался хорошо и как бы в подтверждение показал приказ по Сельстрою, подписанный размашистым автографом Головчанского:
- Видите, в День строителя Тосе вручили восемьдесят рублей премиальных.
- Подарками на празднике не награждали передовиков? - спросил Слава.
- Нет, решили ограничиться премиями.
- А Тося сказала мужу, что Головчанский лично вручил ей зимние сапоги.
Окунев несколько замялся:
- Беда с этой Тосей... Жаловалась мне, мол, похвасталась ради форса, а муж спустя несколько дней сцену ревности закатил. Я достаточно хорошо знаю Ивана Тимофеевича, работал он у нас в ПМК. Наивный, как ребенок, только в ревности границ не ведает. Конечно, и Тосю в этом плане оправдывать не стану - любит пококетничать. В то же время... приписывать ей Головчанского, как додумался Иван Тимофеевич, смешно.
- Стрункина не рассказывала, где взяла те злосчастные сапоги? - опять спросил Слава.
- У кого-то с рук купила на премиальные деньги. Вот только у кого не знаю.
- Она сейчас на работе?
- С сегодняшнего дня в очередном отпуске.
Голубев присвистнул:
- Где ж теперь ее искать?
Окунев развел руками и с повышенным интересом стал рассматривать шариковую авторучку. Славе пришлось напомнить начальнику отдела труда и заработной платы, что разыскивает Стрункину вовсе не по личным делам. Лишь после этого Иван Иванович рассказал, что еще на прошлой неделе профсоюзная организация Сельстроя выделила Стрункиной бесплатную путевку на двенадцать дней в местный санаторий-профилакторий, где, возможно, Тося теперь и находится. Высказав такое предположение, Окунев робко обратился к Голубеву:
- Если можно, не говорите об этом Ивану Тимофеевичу, пока он не успокоится... Тося просила. Уверяю, они скоро помирятся. Подобные ссоры у них и раньше случались...
Окруженный с трех сторон густым сосновым лесом районный санаторий-профилакторий располагался на высоком берегу реки, почти напротив кооператива "Иня", где так загадочно оборвалась жизнь Головчанского. Белокурую Тосю Стрункину Голубев отыскал в просторном холле, уставленном дорогой мебелью и декоративными цветами. В домашнем ситцевом платьице Тося с книгой в руках сидела в мягком кресле и, беззвучно шевеля губами, сосредоточенно читала. По сравнению с мужем она выглядела настолько молодо, что не хотелось верить, что ее сын уже учится в техникуме. Моложавость Тосе придавали и худенькая фигурка, и миловидное, без единой морщинки, лицо и короткая стрижка.
Узнав, что имеет дело с сотрудником уголовного розыска, Стрункина энергично принялась отрицать все и вся. Из ее торопливого рассказа выходило, что глупую историю с сапогами ревнивый до невозможности Иван Тимофеевич сочинил по собственной фантазии, чтобы хоть чем-то досадить ей, а уж насчет связи с Александром Васильевичем Головчанским - это вообще бред сумасшедшего.
Не отступилась она от сказанного даже после того, когда Голубев спросил о бутылке из-под "Плиски" и окурках. Не моргнув глазом, Тося ответила, что "вещественные доказательства", как их называл Стрункин, оставил в доме какой-то железнодорожник, который заходил в пятницу еще засветло. Говорил, вроде работает вместе с Иваном Тимофеевичем, а скорее всего просто негде мужику было выпить, вот и зашел в первый попавшийся дом. Ни имени, ни характерных примет "железнодорожника" не запомнила.
Наблюдая за тревожными Тосиными глазами и нервно перебирающими книжные страницы пальцами, Слава пришел к выводу, что Тося сочиняет небылицу. Из разговора с нею Голубеву удалось узнать, пожалуй, только один ценный факт. В пятницу вечером, уже после отправления новосибирской электрички, Тося "случайно" встретила Головчанского на перроне вокзала. Александр Васильевич был сильно расстроен и сказал, что забыл дома деньги. Поэтому пришлось отложить поездку до завтрашнего утра. Намеревался ли Головчанский зайти в кооператив "Иня", Стрункина не знала или не захотела Славе сказать.
8. Разные версии
Похороны Головчанского состоялись во вторник. Бирюков на них не пошел. Еще вчера, после разговора с Софьей Георгиевной, Антон сделал запрос в Управление внутренних дел Крымской области о загадочной телеграмме из Николаевки. Настроение было тягостное. Версия никак не выстраивалась до той стадии, когда появляется хотя бы смутная, но все-таки перспектива приблизиться к разгадке криминальной тайны.
От размышлений оторвал следователь Лимакин:
- Вот что, Игнатьевич... Я официально попытался выяснить денежные запасы Головчанского. Представляешь, ни в одной из сберкасс райцентра Александр Васильевич денег не хранил. Тебе не кажется это странным?
- У тебя у самого-то есть сберкнижка? - вместо ответа спросил Бирюков.
- Не сравнивай меня и Головчанского, который за последние три года новейшую "Волгу" приобрел, коттедж обставил импортными гарнитурами и персидскими коврами увесил, жене золотых и бриллиантовых украшений напокупал да еще дачу вон какую завернул!.. Не мог же он несколько десятков тысяч прятать дома в чулке, правда?..
- Что правда, то правда - для такой суммы безразмерный чулок нужен, согласился Антон. - Видимо, Александр Васильевич действительно, как рассказывала мне Софья Георгиевна, сразу пускал деньги в оборот. А поскольку все перечисленное тобою приобретено в последнее время, то напрашивается вывод: доходы Головчанского заметно возросли, как только он из кресла главного инженера пересел в кресло начальника Сельстроя.
- Я ведь знал его... Всегда вежливый, спокойный, представительный...
- Вот эти вежливость да представительность зачастую и позволяют казнокрадам охмурять доверчивых людей. Много, Петя, у народа денег стало, поэтому не сразу поймешь: честным трудом человек свое благосостояние строит или махинациями обогащается.
- Интересно, кто помешал Алексаняну забрать из пиджака Головчанского три тысячи?
- Трудно угадать... Мне только кажется, не Алексанян отравил Александра Васильевича. И вот почему... Хачик Геворкович не тот человек, который может подсыпать яд. Он резок, вспыльчив, нахален. Такие уж если разделываются с обидчиком, то не исподтишка.
- Почему же Хачик скрывает свое отсутствие в гостинице в ту ночь?
- Надо выяснить почему... Кстати, я не исключаю, что Головчанский погиб не из-за денег...
- Будем искать женщину?
- Придется, наверное, поработать и по этой версии. Голубев рассказал тебе о Тосе Стрункиной?
- Рассказывал. Крутит, конечно, чего-то Тося... Ну а какое впечатление произвела на тебя жена Головчанского?
- Похоже, избалованная... Смерть мужа для нее - трагедия, но завистницам не хочет этого показать, хорохорится.
- Любопытно, давно закончила институт и всего-навсего старшей лаборанткой работает. На ее месте, по-моему, десятиклассница справится.
- Она из той категории жен, что живут авторитетом руководящих мужей, а не своим собственным.
В кабинет вошел нахмуренный Слава Голубев.
- Что невесел? - спросил Антон.
- Был на похоронах Головчанского. - Слава присел у торца стола. Пышная церемония... Одних венков штук семьдесят. Руководство района присутствовало. Начальник отдела кадров Облсельстроя на черной "Волге" из Новосибирска приехал, с речью на кладбище выступил. Упомянул, что уже готовился приказ о назначении Александра Васильевича начальником одного из ведущих отделов областного управления, но вот, мол, безжалостная смерть вырвала из наших рядов...
- Серьезно? - спросил Бирюков.
- Да.
- Вот это предстоящее назначение, по всей вероятности, и разожгло у Головчанского жажду срочного обогащения. Давайте прикинем... Здесь Александр Васильевич был распорядителем кредитов. Сколько хотел, столько и накручивал по договорам наемным бригадам. Да еще с колхозов-совхозов "премиальные" выжимал. В областном управлении таких возможностей нет. Там твердый оклад. Ну, может быть, какие-то премиальные, если все управление успешно сработает. Так что Головчанский хотел переехать в Новосибирск с гарнитурами, коврами, машиной и дачей.
- Логично, - подтвердил следователь Лимакин.
- Олега Туманова на похоронах видел, - продолжил Слава. - Чего-то неладно с ним... Поговорил бы ты, Игнатьич, с Олегом по душам...
Бирюков сделал пометку в календаре, посмотрел на Голубева:
- Тося Стрункина меня заинтересовала. Был кто-то у нее в ту ночь. И не исключено, что Головчанский...
- Я такого же мнения! - воскликнул Слава.
Антон быстро заполнил повестку и протянул Голубеву:
- Пригласи, пожалуйста, завтра Стрункину ко мне. Туманова сам вызову.
Зазвонил телефон. Секретарь-машинистка из приемной подполковника Гладышева сказала, что в отдел только что поступила телеграмма из Николаевки Крымской области. Антон поднялся, чтобы сходить за ней, но Голубев, узнав, в чем дело, быстро проговорил:
- Сиди, я мигом сбегаю.
Буквально через минуту он вернулся, передал Бирюкову телеграфный бланк и удрученно сказал:
- Ну, братцы, дает прикурить Головчанский. В общем, тайна, покрытая мраком...
Из Николаевки сообщали: "Телеграмма No 245 подписана Головчанским А. В. указанием адреса отправителя - пансионат "Солнечный". Проверкой выявлено: отдыхающий такой фамилией пансионате не появлялся. Интерес представляет, что нашем почтовом отделении второй год употребляются телеграфные бланки белого цвета. Цвет бланка No 245 синий. Это дает основание предполагать: телеграмма отправлена не местным жителем. Оригинал No 245 изъят, отправлен вам авиа. Принимаем меры установлению отправителя. Результат сообщим дополнительно".
- О-о-ох, намаемся мы с этим делом, - нараспев протянул Лимакин. - У Головчанского имелся билет до Симферополя на вечерний субботний рейс из Новосибирска. В Николаевку он должен был прибыть по московскому времени в тот же день. Насколько известно, утром в субботу Александр Васильевич был уже мертв, а телеграмма за его подписью из Николаевки все-таки отправлена...
- По всей вероятности, кто-то основательно спутал карты Головчанского, - перечитывая телеграмму, сказал Бирюков.
- А может, преступник или преступница уже в Крыму и пытается сбить нас с толку?
- Сомневаюсь. Это же явно на след выводит. Скорее всего Александр Васильевич имел намерение провести отпуск где-то в другом месте и почему-то хотел то, другое, место скрыть от жены.
- Может, из-за любовницы?
- Возможно.
- Но у него ведь билет был куплен до Симферополя и путевка в пансионат "Солнечный"...
- Это и меня в тупик ставит.
- Знаете, братцы, - заговорил Голубев, - я продолжаю вынашивать версию, что Головчанский сам отравился. Понял человек, что запутался в жизни, и...
Бирюков вздохнул:
- Очень, Слава, хочется, чтобы твоя версия подтвердилась. Сам запутался - сам ответил. Но чувствую, что свалилось на наши головы далеко не ординарное преступление.
9. Провокация
День выдался таким теплым и солнечным, что даже не верилось в начало осени. За открытым окном кабинета в могучих старых соснах перекликались пичуги, а в кабинете Антон Бирюков вел трудный разговор с Олегом Тумановым, который с подозрительным упорством продолжал отстаивать честь своего бывшего шефа. От внимания Бирюкова не ускользнуло, что за прошедшие со дня смерти Головчанского четверо суток Туманов сильно изменился. Он, казалось, постарел, ссутулился. Усталые глаза смотрели отрешенно.
Потратив впустую более получаса, Бирюков повернул разговор по-иному:
- Олег, скажи откровенно: почему так упорно выгораживаешь Головчанского?
- Я не выгораживаю. Просто не хочу говорить того, в чем не уверен.
- В чем ты не уверен?
- Во многом.
- Неужели считаешь, что из твоих показаний мы немедленно станем делать выводы?
- Ничего я не считаю...
- Ну а в чем дело? Чего боишься?.. Поверь, я чувствую, что ты не откровенен со мной. Вот уже который раз задаю вопрос: "Что могло привести Головчанского на твою дачу?" Ты повторяешь одно и то же: "Не знаю", а сам глаза в сторону отводишь...
На щеках Туманова заходили желваки. Почти минуту он, похоже, боролся с собой и наконец, набравшись смелости, заговорил:
- Весной нынче, в мае, Александр Васильевич попросил у меня запасной ключ от дачи. На следующий день вернул. Потом опять попросил и... с концом. Сказал, что потерял.
- Жена твоя, кажется, тоже потеряла свой ключ? - уточнил Бирюков.
- Надина потеря нашлась. Карман у плаща оказался дырявым, ключ провалился за подкладку, - тихо ответил Туманов и, вроде бы спохватившись, добавил: - Дача, как говорит Надя, незакрытой оставалась на ночь, так что Александр Васильевич и без ключа мог туда попасть.
- Для чего ему весной ключ понадобился?
- Я не спрашивал.
- Олег, мы не дети. С кем Головчанский встречался на твоей даче?
Туманов посмотрел Бирюкову в глаза:
- Честно, не знаю.
- Согласись, не один же он там проводил время... И не с Софьей Георгиевной...
Туманов молчал.
- Какие отношения были у Головчанского с нормировщицей Стрункиной?
- Самые обычные... Тося симпатичная, веселая женщина. Александр Васильевич иногда с нею шутил, но лично я ничего тайного в их отношениях не замечал. Краем уха слышал в ПМК разговор, будто Иван Тимофеевич из-за сапог приревновал Тосю. Так Головчанский к этим сапогам отношения не имеет. Тося при мне купила сапоги у Алексаняна. Не знаю, зачем она представление с ними разыграла.
- Алексанян еще и сапогами торгует?
- Он по нормальной цене продает. Женщины наши осаждают Хачика просьбами. На юге зимние сапоги купить проще, чем в Сибири...
Бирюков чуть задумался:
- Олег, в ПМК работала секретарем-машинисткой... Огнянникова, да?..
Туманов мгновенно изменился в лице:
- Ну, работала...
- За что Головчанский ее уволил?
- Александр Васильевич не увольнял Огнянникову. Он предложил Анне место инспектора отдела кадров. Анна отказалась и написала заявление по собственному желанию.
Слава открыл дверь. В небольшой кухне за верандой здоровенный лет под сорок мужчина, расставив чуть не во весь стол могучие локти, прямо из кастрюли сосредоточенно хлебал щи. Рядом с кастрюлей стояли наполовину опорожненная бутылка водки и пустой граненый стакан. Тут же лежала разломленная пополам буханка хлеба.
- Я из уголовного розыска, - поздоровавшись, сказал Голубев.
Мужчина равнодушно продолжал работать ложкой. Слава повысил голос:
- Мне надо видеть Ивана Стрункина.
Только после этого мужчина нехотя положил ложку на стол. Мутноватые глаза его недобро блеснули:
- Ну, я Иван Стрункин. Забирать явился?..
- Нет, пришел поговорить.
- Бери стул, садись. Водку пить будешь?
- Спасибо, не пью.
- Во чудак ненормальный... Ну и не пей - мне больше достанется.
- По-моему, вам и так уже достаточно.
- Чего?.. Хочешь, по спору еще поллитряк уговорю и тары-бары с тобой буду вести хоть бы хны?.. - Стрункин, набычась, уставился нетрезвыми глазами на Голубева. - Родная жена в душу наплевала. Знаешь, как больно?..
Голубев сел на стул у буфета:
- Представляю. Затем и пришел, чтобы узнать, что у вас с женой произошло.
- Рога, паскудница, мне настроила, а я так ее боднул, что третий день неизвестно, где живет и чем питается.
- Избили?
- Не успел. Драпанула, как тренированная физкультурница. - Стрункин, туго соображая, наморщил лоб. - Небось хочешь объяснение с меня взять за рукоприкладство? Такового не было. Из амбиции я натрепался мужикам, будто вилкой пырнул Тоську. Открыто сказать, намерение такое имел, но это еще не основание для привлечения к ответственности... Меня, друг милый, голой рукой не возьмешь! Я законы знаю...
- Хотелось бы уточнить подробности вашей ссоры, - миролюбиво сказал Слава.
- Подробностей я не видал. - Стрункин скрежетнул зубами, зажмурился и стукнул себя кулаком по лбу. - Всю жизнь стараюсь ради семьи, а Тоська с жиру забесилась, с начальником своим любовные шашни завела...
- С Головчанским?
- Ну а с кем больше?! Между прочим, мной уже составлено заявление прокурору. Хочешь, дам почитать?
- Давайте.
Стрункин протянул руку к буфету, выдвинул ящик и достал оттуда ученическую тетрадку. Подавая ее Голубеву, строго предупредил:
- Не вздумай порвать. Второй раз я так складно не напишу.
Слава перевернул тетрадную обложку и стал читать написанное, похоже, нетрезвой рукой:
"Уважаемый товарищ прокурор! Обращается к вам железнодорожный передовик труда Иван Тимофеевич Стрункин. Под такой фамилией и инициалами я числюсь в паспорте. Кто я на самом деле, сказать невозможно, потому что рождение мое состоялось в суровом 1941 году на временно оккупированной территории, вблизи г. Бреста, и родители мои погибли. Подобрали меня неизвестные люди и перекинули через линию фронта в детский дом-интернат. Здесь, в интернате, присвоили мне фамилию "Стрункин" ввиду того, что пальтишко мое было подпоясано струной от гитары. Инициалы же свои я получил от Ивана Тимофеевича - директора интерната. Год рождения определили врачи. Возможно, 1941-й они взяли с потолка, но дело не в этом, а в следующем. Моя жена Таисия Викторовна Стрункина, имея возраст на 7 лет моложе меня и работая нормировщицей в районной ПМК Сельстрой, вступила, так сказать, в незаконную - сами понимаете, в какую, - связь с начальником этой организации гр-ном Головчанским, инициалы которого не хочу писать, так как он их не заслуживает.
Дело было так. Ночью, в прошлую пятницу, точнее, рано утром в субботу, вернувшись домой из очередной служебной поездки, я застал Таисию с хахалем Головчанским, и они долго не открывали мне дверь моего собственного дома. Когда дверь открылась, я увидал следующее: в доме накурено - хоть топор вешай; окно в спальне распахнуто настежь, хотя на улице полоскался проливной дождик; в кухне под столом - пустая бутылка типа "Плиска". Посмотрев такую картину, не надо быть папой римским, чтобы понять, что к чему.
На мое категорическое требование - объяснить возникшее недоразумение - Таисия начала выступать, как дошкольница. Само понятно, такое детское объяснение вполне взрослых поступков вызвало у меня негодование, заметив которое Таисия, во избежание неизбежного конфликта с последующим нанесением телесных повреждений, как была в летнем платье и домашних галошах на босу ногу, пулей вылетела в раскрытое окно и скрылась в неизвестном направлении. Интересно представить: а если бы такая комедия произошла в многоэтажке да еще, примерно, на девятом этаже?.. Дорого обошелся бы Таисии этот полет! Только одни галоши, по всей видимости, сохранили бы свою первоначальную форму.
Теперь, возможно, вас заинтересует, ради чего я вам пишу? Факт, дескать, состоялся. Ответ - в следующем:
1) прошу обязать милицию срочно найти скрывающуюся от заслуженного возмездия Таисию и, чтобы отбить у нее охотку к любовному озорству, посадить хотя бы на пару суток;
2) в целях профилактики пригласите к себе гра-на Головчанского и познакомьте его с Уголовным кодексом РСФСР. Пусть задумается над той злободневной проблемой, что Таисия не только моя жена, но и его подчиненная. А за принуждение к озорству подчиненной по службе женщины прокурор при желании вполне может припаять любому начальнику статью кодекса, где черным по белому определено лишение свободы на срок до трех лет. Интересно, как Головчанскому понравится такое кино?..
Ответ надеюсь получить от вас в сроки, которые указаны в статье "Работа с письмами трудящихся", напечатанной в журнале "Человек и закон", который я выписываю и прочитываю от корки до корки. Таким образом, кое в каких юридических вопросах кумекаю основательно. А если где-то пишу слова не так, как надо, то это вызвано тем, что свою производственную программу на трудовой вахте мне приходится выполнять руками, а не головой. К сему Иван Тимофеевич Стрункин".
Едва Слава Голубев дочитал последнюю страницу "заявления", пристально наблюдавший за ним Стрункин спросил:
- Ну как?.. Хлестко написано?
- Да, - согласился Слава. - Одно непонятно: видели вы Головчанского в своем доме или нет?
Стрункин, протянув руку к тетрадке, обиделся:
- Дай сюда. Ни гвоздя ты не понял! Тут же ясно указано: окно в спальне было раскрытое. Задумайся, что из этого факта вытекает?.. Головчанский, опасаясь телесных повреждений, вместо двери выскочил через окно. Это ж козе понятно!
- С таким же успехом через окно могли выскочить Иванов, Сидоров, Петров...
- Примеры из грамматики насчет русских фамилий без тебя знаю, мрачно отрубил Стрункин. - К моему заявлению, если хочешь знать, серьезная преамбула имеется...
Стараясь не задеть самолюбия Ивана Тимофеевича, Голубев принялся выяснять содержание "преамбулы". Стрункин потянулся было к бутылке, однако Слава остановил его - мол, серьезные дела надо решать по-серьезному, без выпивки. Иван Тимофеевич недолго похмурился, заткнул недопитую бутылку корочкой хлеба и, поглядывая на Голубева исподлобья, стал рассказывать.
До нынешнего лета Стрункины жили прекрасно. Растили сына, который после восьмилетки поступил в авиационный техникум, будет самолеты строить. Таисия была мировой хозяйкой, да вот те раз - споткнулась. В августе пришла с празднования Дня строителя навеселе и новенькие сапожки зимние принесла - якобы подарок от ПМК как передовой нормировщице. Стрункин сам в День железнодорожника, за неделю до Дня строителя, получил от своего предприятия именные наручные часы за семьдесят шесть рублей, поэтому в "показаниях" жены ничуть не усомнился. Все бы так и заглохло, если б на днях случайно не разговорился Иван Тимофеевич в бане с одним каменщиком из ПМК, который рассказал, что нынче праздник строителей "скомкали". Денежные премии, правда, выдали на торжественной части собрания, а что касается подарков, то ни одной душе Головчанский ничего не дал. Стрункин, придя домой из бани, сделал вид, будто ни о чем не знает, и "так это, между прочим", заговорил с женой насчет сапожек. Жена "навострила ушки на макушке", но свои "первоначальные показания" повторила. Самую малость под конец добавила: дескать, Головчанский вручал ей подарок не на торжественной части, а после, так сказать, с глазу на глаз, в своем кабинете.
Лицо Стрункина побагровело:
- Тут я такой разнос Тоське устроил, что она из дому скрылась. У соседей заночевала.
- Разве так можно решать семейные конфликты? - спросил Голубев.
- А почему нельзя?.. - удивился Стрункин. - Мне рога приделывают, а я должен в ладошки хлопать? Одобряю, дескать, гражданочка, ваше недостойное поведение... Это ж самому тупому козлу понятно, за какие успехи начальники дарят своим подчиненным женщинам подарки втайне от других рабочих.
- И все-таки надо было разобраться мирным путем. Встретились бы с Головчанским, поговорили...
- Я так и хотел! Тоська на дыбы поднялась. Дескать, если сунешься к Головчанскому, как баба, разбираться, уйду совсем от тебя. Тут пожар и запластал... - Стрункин протянул руку к бутылке, но, перехватив осуждающий взгляд Голубева, взял со стола кусочек хлеба, понюхал его и положил на место. - Если нараспашку признаться, все бы так и заглохло. Утром мы с Тоськой мирно покалякали, когда она от соседей вернулась. Я строго-настрого заявил: "Увижу с Головчанским - голову сверну!" Ну ей бы понять, что мужик не шутки шутит. Так нет же!.. Полмесяца не прошло домой хахаля заманила. Это ж обнаглеть надо!
Чем дольше разговаривал Голубев со Стрункиным, тем больше укреплялся в мысли, что "связь" Таисии с Головчанским - всего лишь предположение Ивана Тимофеевича, который упорно не хотел соглашаться ни с какими доводами, будто его жена могла раздобыть себе сапоги честным путем.
- Жалею, вещественные доказательства сгоряча уничтожил! - упрямо сказал Стрункин.
- Какие? - спросил Слава.
Иван Тимофеевич указательным пальцем правой руки загнул на левой руке мизинец:
- Бутылку с этикеткой типа "Плиска", где ресторанный чернильный штамп имелся. Это раз. И чуть не полное блюдо желтых сигаретных чинариков. Это два... - Стрункин загнул второй палец. - Ты можешь возразить, дескать, подобные доказательства могли находиться в доме раньше. Поясню... Лично я, кроме водки, других напитков не употребляю, а разновидные бутылки от сырости не заводятся. Второе... Лично я с детства табаком не балуюсь. Тоська с сыном тоже этим не грешат. Откуда сигаретные чинарики взялись?..
- Вам разве не известно, что Головчанский в ночь с пятницы на субботу умер?
- Что-то такое Максим Пятенков заливал. Так он же, бутылочный сборщик, на каждом шагу врет как сивый мерин.
- Это правда, Иван Тимофеевич.
- Да ну?!. - Стрункин непонимающе уставился на Голубева. Потом, словно до его сознания дошло наконец что-то страшное, с треском рванул исписанную тетрадку пополам и хрипло проговорил: - Со всей серьезностью заявляю, рукоприкладство к гражданину Головчанскому не применял.
Голубев показал на заткнутую хлебной корочкой бутылку:
- Кончать надо с этим делом.
- Допью остаток проклятой и закаюсь. - Веки Стрункина начали слезливо краснеть. Он как-то вдруг сник и жалобно попросил: - Будь другом, найди Тоську... Пусть возвращается домой. Слово даю, пальцем не трону. Люблю дуру, хоть и виновата она передо мной...
От Стрункина Слава Голубев на попутной машине завернул в ПМК Сельстрой. Нормировщицы находились в подчинении начальника отдела труда и заработной платы. Поэтому Слава прямиком зашел в кабинет Окунева. Тот принял внезапно появившегося сотрудника уголовного розыска настороженно видимо, все еще переживал утренний крутой разговор со своим областным шефом. Славе показалось, что Иван Иванович трясется над каждым словом, опасаясь сказать малейшую неточность. О Стрункиной Окунев отозвался хорошо и как бы в подтверждение показал приказ по Сельстрою, подписанный размашистым автографом Головчанского:
- Видите, в День строителя Тосе вручили восемьдесят рублей премиальных.
- Подарками на празднике не награждали передовиков? - спросил Слава.
- Нет, решили ограничиться премиями.
- А Тося сказала мужу, что Головчанский лично вручил ей зимние сапоги.
Окунев несколько замялся:
- Беда с этой Тосей... Жаловалась мне, мол, похвасталась ради форса, а муж спустя несколько дней сцену ревности закатил. Я достаточно хорошо знаю Ивана Тимофеевича, работал он у нас в ПМК. Наивный, как ребенок, только в ревности границ не ведает. Конечно, и Тосю в этом плане оправдывать не стану - любит пококетничать. В то же время... приписывать ей Головчанского, как додумался Иван Тимофеевич, смешно.
- Стрункина не рассказывала, где взяла те злосчастные сапоги? - опять спросил Слава.
- У кого-то с рук купила на премиальные деньги. Вот только у кого не знаю.
- Она сейчас на работе?
- С сегодняшнего дня в очередном отпуске.
Голубев присвистнул:
- Где ж теперь ее искать?
Окунев развел руками и с повышенным интересом стал рассматривать шариковую авторучку. Славе пришлось напомнить начальнику отдела труда и заработной платы, что разыскивает Стрункину вовсе не по личным делам. Лишь после этого Иван Иванович рассказал, что еще на прошлой неделе профсоюзная организация Сельстроя выделила Стрункиной бесплатную путевку на двенадцать дней в местный санаторий-профилакторий, где, возможно, Тося теперь и находится. Высказав такое предположение, Окунев робко обратился к Голубеву:
- Если можно, не говорите об этом Ивану Тимофеевичу, пока он не успокоится... Тося просила. Уверяю, они скоро помирятся. Подобные ссоры у них и раньше случались...
Окруженный с трех сторон густым сосновым лесом районный санаторий-профилакторий располагался на высоком берегу реки, почти напротив кооператива "Иня", где так загадочно оборвалась жизнь Головчанского. Белокурую Тосю Стрункину Голубев отыскал в просторном холле, уставленном дорогой мебелью и декоративными цветами. В домашнем ситцевом платьице Тося с книгой в руках сидела в мягком кресле и, беззвучно шевеля губами, сосредоточенно читала. По сравнению с мужем она выглядела настолько молодо, что не хотелось верить, что ее сын уже учится в техникуме. Моложавость Тосе придавали и худенькая фигурка, и миловидное, без единой морщинки, лицо и короткая стрижка.
Узнав, что имеет дело с сотрудником уголовного розыска, Стрункина энергично принялась отрицать все и вся. Из ее торопливого рассказа выходило, что глупую историю с сапогами ревнивый до невозможности Иван Тимофеевич сочинил по собственной фантазии, чтобы хоть чем-то досадить ей, а уж насчет связи с Александром Васильевичем Головчанским - это вообще бред сумасшедшего.
Не отступилась она от сказанного даже после того, когда Голубев спросил о бутылке из-под "Плиски" и окурках. Не моргнув глазом, Тося ответила, что "вещественные доказательства", как их называл Стрункин, оставил в доме какой-то железнодорожник, который заходил в пятницу еще засветло. Говорил, вроде работает вместе с Иваном Тимофеевичем, а скорее всего просто негде мужику было выпить, вот и зашел в первый попавшийся дом. Ни имени, ни характерных примет "железнодорожника" не запомнила.
Наблюдая за тревожными Тосиными глазами и нервно перебирающими книжные страницы пальцами, Слава пришел к выводу, что Тося сочиняет небылицу. Из разговора с нею Голубеву удалось узнать, пожалуй, только один ценный факт. В пятницу вечером, уже после отправления новосибирской электрички, Тося "случайно" встретила Головчанского на перроне вокзала. Александр Васильевич был сильно расстроен и сказал, что забыл дома деньги. Поэтому пришлось отложить поездку до завтрашнего утра. Намеревался ли Головчанский зайти в кооператив "Иня", Стрункина не знала или не захотела Славе сказать.
8. Разные версии
Похороны Головчанского состоялись во вторник. Бирюков на них не пошел. Еще вчера, после разговора с Софьей Георгиевной, Антон сделал запрос в Управление внутренних дел Крымской области о загадочной телеграмме из Николаевки. Настроение было тягостное. Версия никак не выстраивалась до той стадии, когда появляется хотя бы смутная, но все-таки перспектива приблизиться к разгадке криминальной тайны.
От размышлений оторвал следователь Лимакин:
- Вот что, Игнатьевич... Я официально попытался выяснить денежные запасы Головчанского. Представляешь, ни в одной из сберкасс райцентра Александр Васильевич денег не хранил. Тебе не кажется это странным?
- У тебя у самого-то есть сберкнижка? - вместо ответа спросил Бирюков.
- Не сравнивай меня и Головчанского, который за последние три года новейшую "Волгу" приобрел, коттедж обставил импортными гарнитурами и персидскими коврами увесил, жене золотых и бриллиантовых украшений напокупал да еще дачу вон какую завернул!.. Не мог же он несколько десятков тысяч прятать дома в чулке, правда?..
- Что правда, то правда - для такой суммы безразмерный чулок нужен, согласился Антон. - Видимо, Александр Васильевич действительно, как рассказывала мне Софья Георгиевна, сразу пускал деньги в оборот. А поскольку все перечисленное тобою приобретено в последнее время, то напрашивается вывод: доходы Головчанского заметно возросли, как только он из кресла главного инженера пересел в кресло начальника Сельстроя.
- Я ведь знал его... Всегда вежливый, спокойный, представительный...
- Вот эти вежливость да представительность зачастую и позволяют казнокрадам охмурять доверчивых людей. Много, Петя, у народа денег стало, поэтому не сразу поймешь: честным трудом человек свое благосостояние строит или махинациями обогащается.
- Интересно, кто помешал Алексаняну забрать из пиджака Головчанского три тысячи?
- Трудно угадать... Мне только кажется, не Алексанян отравил Александра Васильевича. И вот почему... Хачик Геворкович не тот человек, который может подсыпать яд. Он резок, вспыльчив, нахален. Такие уж если разделываются с обидчиком, то не исподтишка.
- Почему же Хачик скрывает свое отсутствие в гостинице в ту ночь?
- Надо выяснить почему... Кстати, я не исключаю, что Головчанский погиб не из-за денег...
- Будем искать женщину?
- Придется, наверное, поработать и по этой версии. Голубев рассказал тебе о Тосе Стрункиной?
- Рассказывал. Крутит, конечно, чего-то Тося... Ну а какое впечатление произвела на тебя жена Головчанского?
- Похоже, избалованная... Смерть мужа для нее - трагедия, но завистницам не хочет этого показать, хорохорится.
- Любопытно, давно закончила институт и всего-навсего старшей лаборанткой работает. На ее месте, по-моему, десятиклассница справится.
- Она из той категории жен, что живут авторитетом руководящих мужей, а не своим собственным.
В кабинет вошел нахмуренный Слава Голубев.
- Что невесел? - спросил Антон.
- Был на похоронах Головчанского. - Слава присел у торца стола. Пышная церемония... Одних венков штук семьдесят. Руководство района присутствовало. Начальник отдела кадров Облсельстроя на черной "Волге" из Новосибирска приехал, с речью на кладбище выступил. Упомянул, что уже готовился приказ о назначении Александра Васильевича начальником одного из ведущих отделов областного управления, но вот, мол, безжалостная смерть вырвала из наших рядов...
- Серьезно? - спросил Бирюков.
- Да.
- Вот это предстоящее назначение, по всей вероятности, и разожгло у Головчанского жажду срочного обогащения. Давайте прикинем... Здесь Александр Васильевич был распорядителем кредитов. Сколько хотел, столько и накручивал по договорам наемным бригадам. Да еще с колхозов-совхозов "премиальные" выжимал. В областном управлении таких возможностей нет. Там твердый оклад. Ну, может быть, какие-то премиальные, если все управление успешно сработает. Так что Головчанский хотел переехать в Новосибирск с гарнитурами, коврами, машиной и дачей.
- Логично, - подтвердил следователь Лимакин.
- Олега Туманова на похоронах видел, - продолжил Слава. - Чего-то неладно с ним... Поговорил бы ты, Игнатьич, с Олегом по душам...
Бирюков сделал пометку в календаре, посмотрел на Голубева:
- Тося Стрункина меня заинтересовала. Был кто-то у нее в ту ночь. И не исключено, что Головчанский...
- Я такого же мнения! - воскликнул Слава.
Антон быстро заполнил повестку и протянул Голубеву:
- Пригласи, пожалуйста, завтра Стрункину ко мне. Туманова сам вызову.
Зазвонил телефон. Секретарь-машинистка из приемной подполковника Гладышева сказала, что в отдел только что поступила телеграмма из Николаевки Крымской области. Антон поднялся, чтобы сходить за ней, но Голубев, узнав, в чем дело, быстро проговорил:
- Сиди, я мигом сбегаю.
Буквально через минуту он вернулся, передал Бирюкову телеграфный бланк и удрученно сказал:
- Ну, братцы, дает прикурить Головчанский. В общем, тайна, покрытая мраком...
Из Николаевки сообщали: "Телеграмма No 245 подписана Головчанским А. В. указанием адреса отправителя - пансионат "Солнечный". Проверкой выявлено: отдыхающий такой фамилией пансионате не появлялся. Интерес представляет, что нашем почтовом отделении второй год употребляются телеграфные бланки белого цвета. Цвет бланка No 245 синий. Это дает основание предполагать: телеграмма отправлена не местным жителем. Оригинал No 245 изъят, отправлен вам авиа. Принимаем меры установлению отправителя. Результат сообщим дополнительно".
- О-о-ох, намаемся мы с этим делом, - нараспев протянул Лимакин. - У Головчанского имелся билет до Симферополя на вечерний субботний рейс из Новосибирска. В Николаевку он должен был прибыть по московскому времени в тот же день. Насколько известно, утром в субботу Александр Васильевич был уже мертв, а телеграмма за его подписью из Николаевки все-таки отправлена...
- По всей вероятности, кто-то основательно спутал карты Головчанского, - перечитывая телеграмму, сказал Бирюков.
- А может, преступник или преступница уже в Крыму и пытается сбить нас с толку?
- Сомневаюсь. Это же явно на след выводит. Скорее всего Александр Васильевич имел намерение провести отпуск где-то в другом месте и почему-то хотел то, другое, место скрыть от жены.
- Может, из-за любовницы?
- Возможно.
- Но у него ведь билет был куплен до Симферополя и путевка в пансионат "Солнечный"...
- Это и меня в тупик ставит.
- Знаете, братцы, - заговорил Голубев, - я продолжаю вынашивать версию, что Головчанский сам отравился. Понял человек, что запутался в жизни, и...
Бирюков вздохнул:
- Очень, Слава, хочется, чтобы твоя версия подтвердилась. Сам запутался - сам ответил. Но чувствую, что свалилось на наши головы далеко не ординарное преступление.
9. Провокация
День выдался таким теплым и солнечным, что даже не верилось в начало осени. За открытым окном кабинета в могучих старых соснах перекликались пичуги, а в кабинете Антон Бирюков вел трудный разговор с Олегом Тумановым, который с подозрительным упорством продолжал отстаивать честь своего бывшего шефа. От внимания Бирюкова не ускользнуло, что за прошедшие со дня смерти Головчанского четверо суток Туманов сильно изменился. Он, казалось, постарел, ссутулился. Усталые глаза смотрели отрешенно.
Потратив впустую более получаса, Бирюков повернул разговор по-иному:
- Олег, скажи откровенно: почему так упорно выгораживаешь Головчанского?
- Я не выгораживаю. Просто не хочу говорить того, в чем не уверен.
- В чем ты не уверен?
- Во многом.
- Неужели считаешь, что из твоих показаний мы немедленно станем делать выводы?
- Ничего я не считаю...
- Ну а в чем дело? Чего боишься?.. Поверь, я чувствую, что ты не откровенен со мной. Вот уже который раз задаю вопрос: "Что могло привести Головчанского на твою дачу?" Ты повторяешь одно и то же: "Не знаю", а сам глаза в сторону отводишь...
На щеках Туманова заходили желваки. Почти минуту он, похоже, боролся с собой и наконец, набравшись смелости, заговорил:
- Весной нынче, в мае, Александр Васильевич попросил у меня запасной ключ от дачи. На следующий день вернул. Потом опять попросил и... с концом. Сказал, что потерял.
- Жена твоя, кажется, тоже потеряла свой ключ? - уточнил Бирюков.
- Надина потеря нашлась. Карман у плаща оказался дырявым, ключ провалился за подкладку, - тихо ответил Туманов и, вроде бы спохватившись, добавил: - Дача, как говорит Надя, незакрытой оставалась на ночь, так что Александр Васильевич и без ключа мог туда попасть.
- Для чего ему весной ключ понадобился?
- Я не спрашивал.
- Олег, мы не дети. С кем Головчанский встречался на твоей даче?
Туманов посмотрел Бирюкову в глаза:
- Честно, не знаю.
- Согласись, не один же он там проводил время... И не с Софьей Георгиевной...
Туманов молчал.
- Какие отношения были у Головчанского с нормировщицей Стрункиной?
- Самые обычные... Тося симпатичная, веселая женщина. Александр Васильевич иногда с нею шутил, но лично я ничего тайного в их отношениях не замечал. Краем уха слышал в ПМК разговор, будто Иван Тимофеевич из-за сапог приревновал Тосю. Так Головчанский к этим сапогам отношения не имеет. Тося при мне купила сапоги у Алексаняна. Не знаю, зачем она представление с ними разыграла.
- Алексанян еще и сапогами торгует?
- Он по нормальной цене продает. Женщины наши осаждают Хачика просьбами. На юге зимние сапоги купить проще, чем в Сибири...
Бирюков чуть задумался:
- Олег, в ПМК работала секретарем-машинисткой... Огнянникова, да?..
Туманов мгновенно изменился в лице:
- Ну, работала...
- За что Головчанский ее уволил?
- Александр Васильевич не увольнял Огнянникову. Он предложил Анне место инспектора отдела кадров. Анна отказалась и написала заявление по собственному желанию.