Черникова Елена. Вишнёвый луч

   _________________________________________________________
 
   Джованни похоронно и скучно посмотрел на рукопись. Пока не поздно - спалить белиберду. Да сохраним же честное имя дамы. А то потомки скажут: ничего себе целомудренница! Какие строки вызвала!
   "Джованни!" - позвали с улицы.
   Новорождённый писатель подошёл, высунулся в окно сколько смог и решительно повернулся к камину.
   Зачем позвали с улицы? Поздно. Всё кончено.
   Положив рукопись на каминную полку, Джованни подготовил дрова, перелистал бумажки, почему-то пересчитал деньги. Очень много бумаги, дров, денег, утреннего света. Изобилие всего.
   Приятно, когда прямо перед смертью - изобилие.
   Мария, ты просто репетиция любви к Богу. Не более. Как любая любовница, ты тренажёр. Как любая шлюха - репетиция любви.
   Хорошо, что ты замужняя, набожная, прекрасная ликом и прочая.
   Хорошо, что ты набожная: в церкви святого Лаврентия 12 апреля 1338 года ты чудо как хорошо смотрелась посреди утвари, камней, в богослужебных запахах... Прости Господи, я плачу, я не забуду этот день, когда Ты обрёк меня на мою чуму. Как ты прекрасна, Мария...
   Я плачу! Плакать бессмысленно, а я плачу, и всё потому, что я ничего так и не сказал ей даже этой подлой, пошлой книжонкой, которую надо сжечь, потому что она порочит великое имя Марии Аквино, потому что не должна порядочная женщина вызывать к жизни такие страницы, такое страдание, такую кровь прямо из сердца.
   Ну почему Ты не отнял у меня разум в тот же день, в церкви святого Твоего Лаврентия!!!
   Зачем тебе, Господи, писать наши книги кровью наших сердец?
   ...А... Ты хочешь сказать, что Тебе тоже было больно, когда Ты творил нас? Мы-то думаем, что Ты радовался, и было это хорошо.
   А Тебе на самом деле было больно? Вот оно что.
   Каждый день наш, каждый вздох - это Твоя боль. Вот оно что. И ярость Ветхого Завета - она от космической, непереживаемой, невообразимой боли! О Боже, вот зачем Ты дал нам любовь к женщине. Только так, и то редко, мы понимаем, как больно Тебе.
   Я понял. Раб Твой, Джованни Бокаччо, сегодня понял Тебя.
 
   УРОКИ ВЛАСТИ
 
   Давид проснулся, но открывать глаза не торопился: постмодернистское видение, мерцавшее пред внутренним взором, было шёлково-бархатным и лилово-серебряным. Всё сновидение звенело и звучало полным оркестром внезапных и точных смыслов. Но без форм и слов. Жаль выныривать: смыслы улетят.
   Женщина, отдавшая ему ночь, сейчас лежала, возможно, рядом, на этой же кровати. Любое утро есть риск для любви, поскольку свет жесточе зеркала, но в нашем случае, когда Давиду дали волю, осыпали чудесами, гарантировали ещё большие чудеса, но при всём этом уютно целовали-обнимали, - в изменённом мужском сознании тихонько поселялась паника.
   Откровенно говоря, он по-прежнему боялся смотреть на неё по утрам. Каждое пробуждение было тяжёлым испытанием веры и нервов: а вдруг он недопроснулся? Вдруг это всё вообще сон? Вдруг она явится однажды реально восьмидесятилетней, во всей подобающей красе?
   Её рука накрыла его веки.
   - Опять боишься, маловерный?
   - Ну что ты...
   - Заметь: сейчас любой ответ негоден. Что согласие, что отрицание. Боишься - чего? Не боишься - тоже чего?
   - Прости.
   - Опять же. Невпопад.
   - Доброе утро. Можешь убрать руку. Иду бриться.
   - Ты бреешься на ночь. Забыл? - смеётся, убирает руку.
   Давид поворачивается на бок, обнимает возлюбленную, а она пуще смеётся, понимая, что он ощупывает её: вдруг?..
   - Давид, хочешь послушать Первую симфонию Скрябина? Там в первой части всё про тебя. Да и во второй.
   Её голос юн и серебрист. Но и это не повод открывать глаза.
   Давид зажимает её рот рукой, ложится на неё, мнёт всю, терзает, целует, его губы немеют, он еле дышит, мучаясь от болезненной похоти, но она не даётся, сдвигает колени, выворачивается и чуть-чуть кусается. Он уже знает, почему она не даётся по утрам: "Физиология, дитя моё, твоя физиология меня не интересует!"
   Только вечером, когда все прочие любовники на Земле, успокоившись, ужинают, она разрешает думать и говорить о половой любви. Давид сходит с ума, он помнит утро, он был так готов, он был гораздо сильнее, но - обмануть эту даму утренней эрекцией нельзя. Это для неё оскорбительно: человеческие правила, основанные на законах физиологии; это смешно - подчиняться утру, печени, биоритму. А вдохновенье? А разум? Давид привык, что здесь им вертят, но как объяснить всё это брюкам?
   Завтракать ему не дают. Кофе. Через полчаса разрешаются овощи, ещё через час фрукты. Позже появляются кое-какие кушанья, но без: соли, перца, сахара, масла, молока, муки, консервантов. Через неделю такой жизни Давид решил было, что в депутаты надо прорваться всенепременно, там хоть столовая нормальная.
   Негодные мысли были запеленгованы и осуждены.
   Ещё через неделю Давид прокрался к буфету и что-то съел. Потом думал, что неминуемо умрёт: оказалось, что очищенный от скверны цивилизации организм уже не приемлет мирской кулинарии. Как болели подреберья! Как мутило! Он хотел бежать, но тело было против: оно научилось возвышенной любви, без приправ, на голом счастье и энтузиазме. От этого никак не убежишь. Попрыгал на порожке в коридоре, поскулил и вернулся в спальню.
   От непрерывных объятий его подруга стала гладко-перламутровой, упругой и воздушной. Давид обнимал совершенную материю, данную ему в совершенных ощущениях. После таких женщин можно с чистой совестью топать в политику и думать о благе народа примерно в таких выражениях: я всё отдам тебе земное, лишь только ты... Перечитайте "Демона". Лермонтов.
   И вот однажды утром он проснулся и сразу, бесстрашно открыл глаза. Она заметила и похвалила:
   - Умница. А теперь - учиться мирской власти.
   - О, конечно. А почему именно сегодня?
   - Ты научился открывать глаза. Ты преодолел самую жуткую жуть: страх потери собственных иллюзий. Мужчина любит свои иллюзии больше, чем женщина - свои. Мужчина интеллектуален, у него в понятиях - кристаллическая решётка, своя система принципов и выводов и прочая дребедень. А власть - в русском языке - слово женского рода. Её надо и взять, и удержать, и всё это без иллюзий. Скажи, например, ты любишь войны?
   Давид сел, посмотрел в окно. Две вороны ругались и клевались на ветке старого тополя, который уже прогнулся и досадовал на ворон, и уронил их вместе со снегом. Вороны каркнули во всё воронье горло. Давид ответил:
   - Не знаю. В детстве...
   - Ответ неправильный. Во-первых, или да, или нет. Во-вторых, детство мы напишем такое, какое понадобится электорату. У тебя теперь никогда не было своего, документированного и босоногого детства. Не было душевных друзей детства. Отсутствуют первая учительница и соседка по парте, которую ты теперь никогда не дёргал за косичку. А если они, как обычно, обнаружатся постфактум, их постигнет неприятная участь.
   - Это у меня вроде амнезии? Или вроде предательства?
   - Никакой амнезии. Тем более - никакого предательства. Прочь, медицина, прочь, мораль. Давай ещё раз, - она села рядом, тоже по-турецки. - Ты любишь войны? Можешь подумать ровно минуту.
   Так он и сделал, рыча.
   Оторвавшись от женщины через полчаса, он перевёл дух и сказал:
   - Я очень люблю войны. Кровь, захват, грабеж и беспомощные полонянки.
   - Дурак. Понятно. Это для пехоты. Для кавалерии. Полонянки!.. Полководцу нужна слава, доблесть, колесница триумфатора, крики народа и скипетр.
   Она не сумела договорить: Давид смахнул её на пол, повернул на живот, расстелил на ковре, расплющил, как лягушку, вывернул напоказ и, сжав кулак, втолкнул его по запястье и провернул несколько раз и резко выдернул, потом раздвинул ягодицы, плюнул в анус и пробился туда почти на всю длину распухшего до синевы злобного члена.
   - Понятно, - отозвалась она через пять минут. - Ты вполне способен любить войны.
   Давид лежал на её спине и не мог шелохнуться. Он хотел жить в этой сладкой заднице вечно. Он уже не очень хотел быть депутатом.
   Но его вытряхнули, поцеловали в носик и угостили утренним кофе. Свет широко и привольно лился через окно на пол, и весь мир гудел своими ритмами, будто ничего не произошло ни в этой постели, ни на этом ковре.
   - Ну, грязное животное, всё сделал? - поинтересовалась она участливо.
   - Не могу знать, - сообщил Давид. - Я открываю себя. Кстати, что если я тебя разорвал бы, убил и так далее?
   - Как - далее? После преступления следует наказание. Это к вопросу о далее. Почитай классику.
   - Ты застрахована? - Давид положил в чашку лимончик и задумчиво посмотрел на голые ноги бабушки. - Я понял, почему в некоторых странах женщинам велят закрывать лицо.
   - Я застрахована. А про закрытое лицо я всё знаю.
   - Объясни. И, кстати, можно ещё кофе? Я собираюсь продолжить... обучение.
   - Можно кофе, можно продолжить, можно объяснить про лицо. Но лучше ты попробуй сам. Давай сначала про лицо. Я терпеливая.
   - Пожалуй. Горячий мужчина южного розлива раздевает невесту. - Давид отхлебнул кофе. - Нет, сначала он видит её лицо - губы, зубы, глаза, потом раздевает, впечатлённый красотой её прекрасных черт, осматривает руки, груди, ноги, раздвигает это хозяйство - и вдруг обнаруживает ещё одно лицо! Тайное лицо! Там тоже губы, тоже некий рот, что-то поглощающий. У второго лица тоже есть выражение - и невинности, и распутства; всё есть. Он в ужасе переводит взгляд на первое лицо, алеющее стыдливостью, потом в ещё большем ужасе на нижнее лицо - и со стоном горя обнаруживает полную гармонию! Что вверху, то и внизу. Конфузная интерпретация законов космоса.
   Давид мечтательно закрыл глаза.
   - Он рвёт и мечет! Он рычит в ярости. Вынести подлое зрелище спокойно - не может. И он подозревает, что эту страшную тайну все другие мужчины или знают уже, или могут узнать.
   - Глаза-то, - говорит бабушка, - открой.
   - Никто не говорит правды, но все знают, что у женщины два лица, практически одинаковых. И если она показывает кому-либо верхнее лицо, то этим самым она же показывает и второе, где всё соответствует первому. Ужасное, душераздирающее мужское открытие!.. Тогда он идёт на смелый эксперимент.
   Давид вскочил и воздел руки. Бабушка накинула пеньюар.
   - Он решительно и бесповоротно овладевает своей новобрачной, потом смотрит ей в первое лицо: там, как положено, целая гамма картинно противоречивых чувств, но это не главное. Он быстро переводит взгляд на второе лицо, разглядывает, а юная жена заливается особо густой краской стыдливости на верхнем, потому что она чувствует, что её нижнее лицо абсолютно выражает всё, что она вся целиком чувствует. И что может скрыть более опытное, верхнее лицо, то никак не может утаить нижнее: эта юная прелестница, вся невинная, как заря, оказывается, так же выразительно бесстыдна, как все! И даже более бесстыдна, поскольку настоящие профессионалки со временем научаются владеть выражением нижнего лица вплоть до умения придавать именно ему самое невинное. А эта!.. Не знающая себя молодушка по неведению так расклячила всю свою аппаратуру, что всё и выдала, всю суть! О демоны! Мужчина скрипит зубами, рвёт волосы, точит кинжал, но в последний момент вспоминает, что дама обошлась ему в копеечку, а следующая тоже может обойтись в копеечку, да и хлопот полон рот. Словом, он прячет кинжал - временно, разумеется, - и хватает первую попавшуюся тряпку. Так родилась паранджа. И закрывает юное новобрачное лицо.
   - Лица, - подсказывает бабушка, посмеиваясь.
   - Да, - кивает Давид, - а потом он идёт на войну, чтобы перебить всех остальных мужиков на свете, чтобы они ни о чём не пронюхали. А на войне он полонит новых бабёнок, проделывает массу похожих экспериментов, многажды убеждается в печальном результате и... - Давид пощёлкал пальцами, подумал, - ...и основывает новую религию. И учреждает новую обрядность. А потом стремится распространить эту религию на всех на свете, чтобы никто не узнал его страшную тайну: у жены два равноправных лица.
   Давид так явственно представил себе глубинную тоску воина- первооткрывателя, стремящегося спрятать от мира чудовищную тайну жён, что сердце его подпрыгнуло и остановилось, и он упал бездыханный.
   Бабушка нахлестала его по щекам, побрызгала горячим кофе и ледяной водой. Бледный, как гипсокартон, Давид вздохнул и неохотно открыл глаза.
   Голый, на холодном полу, в чужой квартире, пред суровой молчаливой женщиной в синем пеньюаре, - о, кошмар. Учиться пришёл, называется.
   - Издержки обучения, конечно, - согласилась бабушка. - Но ведь и отказаться не поздно. Как ты полагаешь? Ты можешь сейчас уйти?
   Давид уже привык серьёзно слушать свою учительницу. Если она задаёт вопрос, надо отвечать. Размышляя, он оглядывал стены, картины с пейзажами, книжные полки с подборками на все случаи жизни, он думал о своём положении, пикантном и глуповатом, о странной женщине, приютившей его без слов, о её выносливости, о безразличии к миру, бесстрашии, властности, власти. Может, всё-таки убить её?
   - Нет, я не могу сейчас уйти, - сказал он тихо и твёрдо. - Я хочу убить тебя.
   - Это естественно, - согласилась бабушка. - Что ещё могло быть? На этой стадии - только убить. Но лучше сейчас, чем потом, когда ты станешь депутатом, президентом и выучишь все уроки.
   - Почему потом - хуже, чем сейчас?
   - Потому что потом - это после моей школы. И всё. А если я выпущу в мир своего собственного убийцу, значит, плохая работа. Все обычные учителя обычно выпускают своих убийц, подумаешь! Но я-то! Я - гений.
   - О, да. Ты говоришь, что настоящий властитель должен любить войну, убийства, вообще насилие? - Давид сладострастно вздрогнул.
   - Не любить, а уметь пользоваться всем, что есть в людях. Власть обязывает к умелости во всём. А ты что - думал, будешь выражать народные чаяния? - Бабушка отлично умела говорить правильные гадости нежным голосом.
   Давид застонал. Он захотел ещё раз раздавить эту гадину на ковре, а лучше на гвоздях, чтобы кричала и кровоточила. Она так видела его насквозь, что потихоньку сам он зачувствовал себя той новобрачной женой, у которой два лица, один муж и тряпка вдоль всего тела. Дырявая ритуальная тряпка.
   - И в завершение сегодняшнего урока сообщаю: клитор - он же микрочлен - то есть нижний нос - это включение мозга. Понял? Обонятельные нейроны включают размышление. Нос не только самая заметная, но и самая важная часть лица. Носу верхнему соответствует нижний. Помнишь, когда у майора Ковалёва пропал нос? Понимаешь, что у него пропало на самом деле? Очень самостоятельный нос был у майора. Почему бы, а? Потому что. Физиология. Словом, тот, кто регулирует мировой секс, владеет мыслями всех ебущихся.
   "И что тут мне было неясно? - подумал Давид. - Второе лицо, конечно. Всего по два. Зачем? Про запас? Про какой запас..."
   - Повторяю. Запоминай, если хочешь власти: сексуальность надо контролировать, поскольку она есть мысль, - продолжала неумолимая бабушка. - Лучше всего получается контроль с помощью другой мысли. Говорят же: девственно невежествен...
   - Мысль - всегда творческая, всегда что-нибудь сотворит. Ты это хочешь сказать? - злобно прошипел Давид. - Ненавижу. Только так.
   Бабушка невинно погладила его по голове. Давид понял, что его провели за нос. И клитором, и мыслью, и всеми нейронами. Пора убивать бабушку.
 
   ИНОПЛАНЕТНЫЕ КАК-ТО СКАЗАЛИ МНЕ...
 
   О, если бы можно было оставить всё как есть! Задержать разлёт человечьего могущества, совершенно разумно ковыряющего свою планету! И не только свою: уже нашёл следы воды на Марсе. Пристроил Сатурну искусственный спутник! Ну, зачем? Во имя плоскостных чаяний, без чувства! Как ещё мал человечек.
   Недавно какие-то умные англичане подсчитали животных и сообщили, что через пятьдесят лет погибнет миллион видов; что индустриализация неостановима и что христиане, скорее всего, правы: конец света неизбежен. Прослушав этот выпуск новостей, все перепугались - на время звучания выпуска. И всё забыли. А через год, когда Индийский океан чуть-чуть повёл плечиком и снёс пол-Азии, все удивились - почему не погибли животные; даже кораллы устояли.
   Я думаю о животных давно и пришла к двум выводам. Рассказываю.
   Первый. Животные - воплощённые идеи. Музыка природы. Абсолютное разнообразие. Все мысли. Они законсервированы в бессловесной оболочке, чтоб не разрушались. Защита первичных идей Бога от человеческого слова есть основной смысл жизни животных. Почему ни одна зверюшка не погибла при цунами в Юго-Восточной Азии 26 декабря 2004 года? Почему кораллы уцелели?
   Идею можно убить только другой идеей, это да, это мы уже знаем. Но от убийства зайца волком ни тот, ни другой не страдают как представители своего вида. Идея, выраженная клыками, нерушима. Идея, выраженная словами, вступает в иное поле. Она столь же сильна, сколь и уязвима. Это уже не заяц и волк, а свинья и свинья. И если свои убивают своих - все они гибнут.
   Животные не нуждаются в нас. Бог создал их раньше нас, как мыслеформа рождается до своей плотной материализации.
   У животных нет причин объясняться с нами на словах. Поэтому животные бессловесны. Из этого вполне нейтрального обстоятельства человек вывел своё превосходство. Правда, удивительно? Почему именно своё?
   Ведь животные старше человека не только по больному Дарвину, но и по Библии.
   Почему человек человеку, например, жена мужу, кричит "ты свинья!", как вы думаете? А потому, что ближайшее нам существо - свинья. Обезьяна не имеет отношения к нам: установлено. Правильно мусульмане отказываются от поедания хрюшек. Это мудро.
   А вид - целая идея. Слово. Буква. Красота. Гибкость. Хитрость. Ловкость. Тучность Изящество. И так далее. Так и получается, что съел одну зверюшку - откусил от идеи. А съешь целый вид - погубишь его. Берегите розовую чайку и белого тигра.
   Неспроста же в сказках у животных есть типичные свойства.
   Второй вывод. Человек завидует животным. Иначе не подчёркивал бы своё превосходство. Ишь - венец творения! Слон не хуже.
   А человек вынужден говорить с другим человеком. Договориться, как известно, невозможно, а скушать в простом смысле слова, зубками, вроде уже не цивильно (за некоторыми исключениями). вот и получается: "Ты, грязное животное!..".
   Оно, живое животное, такое чистенькое и умненькое, что вызывает истерику, зависть и ненависть. Охота! Её точно не Бог выдумал.
   И тогда человек говорит: я наделён свободой воли и способностью к творчеству! У меня мысли! Я отличаюсь! Я лучше!
   Молчал бы уж...
   Говорят, человечество считает книгу про Дон Кихота лучшей в истории литературы. И случись землянам найти во Вселенной каких-нибудь братьев по так называемому разуму, им предъявят именно Сервантеса. Он наш галактический адвокат.
   Ну, хоть кто-то...
 
   Когда-нибудь я предъявлю свой вишнёвый луч.
   Надо написать его. Немедленно. Прекрасное доказательство бытия Божия, как Моисеевы столп огненный и столп облачный... Маловерные обожают веские доказательства.
 
   Я скажу братьям по так называемому разуму, что население Земли в данном составе пока не выдержало конкурса и погубило свой дом. Животные уходят от нас целыми видами. Значит, нас покидают идеи. Нам приходится выдумывать новые, оправдываясь, что у нас есть способность ко творчеству и она спасёт нас! Так думают многие. Мотивируют, как инфантильные подростки: у нас есть имиджи, конкурсы, а также публичные, новые и высокие технологии; а также информационные потоки, пиар.
   Добавим: и умирающая от безобразья реклама. Кстати, самая древняя профессия.
 
   Однажды они прилетали ко мне и рассказали, что нынешний технический прогресс есть демонстрация истинных масштабов вырождения человека.
   Природа повержена, сказали братья по разуму; человек выродился, и Бог готовит новый проект.
   Братья по разуму так называемому, люди, скажут в ответ, что так всегда и бывает, ничего удивительного, потерпите, осталось недолго. Смена цивилизаций.
   А те братья, залётные, горестно улыбнутся.
   Когда земляне были созданы, поясняют гости, то общались напрямую. Как настоящие хорошие животные, без мобильного телефона.
   Мы читали мысли без Интернета. Просто - от головы к голове. От группы - к группе. Как дельфины и даже лучше. А как только мы начали утрачивать изначальные дарования, мы, в понятной тоске, заменили их говорящими железками - и продолжаем совершенствовать механизм замены.
   Дальше совсем страшно и смешно.
   К завершению процесса и прогресса мы успеем построить обитаемую станцию на Луне и ещё где-нибудь, куда подтащим пару-тройку упирающихся носителей неиспорченного генома - и заставим развлекаться друг другом, даже если их будет тошнить от этого бездарного, нетехничного, замыленного и просто скучного процесса. Родится смешанная раса: живорождённые плюс клонированные. Между нами развернутся, конечно, незначительные внутривидовые конфликты, но это всё заранее просчитают, и конфликты будет управляемые. Их общество будет тоталитарным, поскольку с любым новым человеческим материалом иначе нельзя.
   "Хотите этого?", - спрашивают залётные братья. Допрыгаетесь.
   В пещерах Сибири затеряются-спрячутся лучшие остатки православных, которые переждут оледенение и к новой весне человечества выйдут на свет - с новыми детьми, и все дети будут настоящие, от обычной супружеской любви, и все они будут помнить ужасное прошлое, и все они будут каждый шаг свой поверять заповедями. На них не падёт Божья кара.
   Вполне возможный вариант.
   Мои гости обрисовали перспективу - и улетели. Фантазируй, дескать, на просторе.
   Я забыла спросить: а что будет, когда новые земляне встретятся с новыми лунотянами или новыми марсианами? На каких основаниях им договариваться? За что бороться? Вообще-то я думаю, что им лучше не видеться.
   Хорошо, пофантазирую, это у нас на Земле без проблем.
   Вселенная большая, пусть разлетаются по углам и делают что хотят, а Землю, как наиболее пострадавшую от человека сущность, пусть оставят в покое. Ей одну только воду чистить тысячи лет надо. Земля будет главным вселенским курортом - только для тех инопланетян, потомков прежних землян, - которые подпишут документы: обязуемся отдыхать сдержанно и улететь вовремя. А не улетят - стереть в порошок. Нотариуса посадим на околоземной космической станции. Чуть кто приближается к Земле - его пристыковывают (без разговоров!) к станции, знакомят с улыбчивым нотариусом, дают пару чаю, можно даже раритетного японского, и предлагают подписать декларацию о намерениях. Потом выдают временное свидетельство землянина (без права продления) и передают крепкому джентльмену:
   - Вот, пожалуйста, это ваш личный помощник. Он палач. Если вы совершите на Земле хоть что-нибудь из Перечня (прилагается), вас немедленно уничтожат. Ошибки, так сказать, судебные, полностью исключены. Мы не боги, чтобы предоставлять кому-либо свободу воли. Эту ошибку Всевышнего, допущенную им в предыдущем проекте, мы не можем, то есть не имеем права и возможности, повторять. Приятного отдыха!
   Конечно, человеческая природа может вновь проклюнуться в той неприятной части, откуда начинается обожествление интеллекта, изобретение гомункулуса, извращённое представление о творчестве как о самовыражении и прочая. Всё это предусматривается при реорганизации Земли под курорт и заповедник. Примерно на миллион лет запускается инструментально-ментальная программа, которая радикально, в зародыше подавляет эти деструктивные проявления человечности.
   Носители бреда свободы либо немедленно уничтожаются вместе с кровными и духовными родичами, либо переправляются на неосвоенные отдалённые планеты: пусть там и развивают свой интеллект. Создают там атмосферу, сами синтезируют воду, ищут энергоносители - и никаких подарков! Эдем - никогда больше. Только сами! А то может повториться земной опыт: всё дано, а человек борется с бесплатным подарком, покоряет, так сказать. Это больше не должно повториться.
   Вернёмся к вишнёвому лучу. Пока светит Солнце, в обычном своём рабочем состоянии.
 
   Джованни до вечера простоял у камина с кипой бумаг в руках. Он молился и просил: только скажи. Только скажи, что мне делать с этой рукописью. Она вполне гениальна. Она весьма прославится. Через сто лет Гутенберг изобретёт свой проклятый станок, а через шестьсот пятьдесят лет этот текст опутает всю Землю. Уже никто не вырвется. Все будут бегать друг за другом и заглядывать под юбки, которые станут в сто раз короче. Для удобства.
   Весь мир рассыплется по журнальчикам, в которых всё это будет работать, как перпетуум хрюкале. Свинство разольётся, как лава. Соки священнодействия будут капать прямо из юных ушей прыщавых дев, и девы забудут своё предназначение, а юноши уйдут на войну, чтобы не видеть этих шлюшек. В любви полов появится нота цивилизованного дилетантизма.
   Одна порядочная набожная женщина, графиня Мария Аквино, довольно быстро превратит всё человечество в стадо корчащихся от похоти разноцветных медузоподобных обезьян. Будет всё как я написал. Сними штаны, подойди поближе. Подними юбку, раздвинь ноги.
   Только у меня сто побасенок, а у них будет одна. Всё деградирует...
   Что мне делать, Господи?
   Я сожгу её, ладно? Ты разрешаешь?