Черникова Елена. Зачем?

Елена Черникова
Зачем?

   Лучи того, кто движет мирозданье,
   Всё проницают славой и струят
   Где – большее, где – меньшее сиянье.
   Я в тверди был, где свет их восприят
   Всего полней; но вёл бы речь напрасно
   О виденном вернувшийся назад;
   Затем что, близясь к чаемому страстно,
   Наш ум к такой нисходит глубине,
   Что память вслед за ним идти не властна.

Данте. «Божественная комедия». «Рай». Песнь первая

   Наша родина – Россия.
   Оттого всё и вышло.
   Слушайте.
 
   В этой странной истории – ни виноватых, ни правых. Она произошла только ввиду пришествия третьего тысячелетия от Рождества Христова.
   Дело в том, что когда на человечество наступил двадцать первый век, на Земле начало твориться что-то жуткое. Слушать новости стало страшно; все потихоньку привыкли к сводкам катастроф, спискам жертв, сметам на восстановление безвозвратного и прочим гадостям. Где не сгорело, там утонуло; кто не разбился, того задавило. Большинство поэтов написали прозу. Музыка становилась непостижимо абстрактной, знахарство – генетическим, мировые конфессии – растерянно-непримиримыми. Количество глянцевых эротических журналов превысило предельно допустимую концентрацию, их суммарный доход стал сопоставим с прибытком от торговли пистолетами: покупательницы погрузились в пряные фантазии. Среди состоятельных мужчин разгулялся синдром менеджера^[1], среди несостоятельных – вялотекущее политиканство вкупе с печально-регулярным постинтоксикационным синдромом^[2]
   Дети в школах задавали учителям абсолютно бытовой вопрос: «Скажите, пожалуйста: если Бог есть и он добр, то почему творится такое?» Учителя боялись ответить правду, что всё по заслугам и что каждый выбирает по себе.
   С особой уверенностью в своих силах работали только историки, особенно египтологи. Книги с безапелляционными заголовками типа «Тайны пирамид открылись» продавались тоннами – как в переводах, так и без. Инженеры, некогда обслуживавшие ближний и дальний космос, бездельничали и покупали египтологические книги, строили из них домашние пирамидки, мумифицировали дохлых кошек и затачивали бритвы. Все паранауки обещали приход новых энергий, особенно духовных. Теоретическая физика взяла тайм-аут ради осмысления новейших открытий практической мистики. Английских фермеров под страхом громадного штрафа обязали обеспечить поросят игрушками, чтобы до конкурентоспособного свинства молодняк развивался полноценно. Чемпион мира по шахматам проиграл суперкомпьютеру, но в интервью пообещал тележурналистам, что белковый шахматизм еще скажет свое слово.
 
   – Папа, а что такое белковый шахматизм? – спросил десятилетний сын Василий у профессора-языкознатца Ужова, недоумённо глядя в телеэкран.
   – Это он про себя, любимого, – горько усмехнулся отец, тоже вздрогнувший от чемпионовой речи. – Раньше шахматисты были людьми, а теперь, видишь ли, белковые… козлы.
   Последнее слово профессор сказал очень тихо, но пытливый ребенок расслышал.
   – А этот год – козлиный! – деликатно перевёл на другую тему сын. – И овечий.
   – Словом, стадо, братец, не дремлет, – непонятно отреагировал отец.

* * *

   Пришла с работы мама, доктор генетики, выключила телевизор и пригласила домочадцев ужинать. Сели на кухне.
   – У нас назрела сенсация, – сообщила она Ужовым, отцу и сыну, мрачно рассматривая натуральные телячьи котлеты, источавшие аромат мирного пастбищного мяса, без добавок прогресса.
   – У нас в стране или у вас в институте? – уточнил языковед.
   – На Земле, – ответила женщина несчастливым голосом и с отчаянным наслаждением проглотила нежно пахнущий чесночком кусочек котлеты.
   – А… – успокоился муж. – Это бывает.
   – Мама, а что такое сенсация и как она назревает? – полюбопытствовал сын. Он привык задавать вопросы родителям, ему это нравилось. Оба – очень ученые, никакой Интернет не нужен. Что ни спроси – всё дома расскажут. Бесплатно.
   – Это, сынуля, одна из форм очень дорогой рекламы. Некто великий и знаменитый, допустим, всю свою жизнь точно знает, что, например, дважды два – четыре. Кто-то другой, тоже очень известный, напротив, давно запасся неопровержимым доказательством, что дважды два – пять. Однажды у них кончаются деньги, ну подрастратились, ну бывает. Они договариваются – и выступают с оглушительной совместной пресс-конференцией на тему, что каждый в отдельности, своим путём, пришел к промежуточным результатам оппонента и теперь они должны сообща поискать истину. И как только найдут – сразу огласят перед всем миром. Ждите. И не верьте никому, кроме них. А заодно рождается новая наука синергетика. Понятно? – Мать доела котлетку, отпила чаю и пошла мыть посуду.
   – Да-а, – протянул ребенок. – Сегодня очень интересный день. Дай, пожалуйста, мандаринчик.
   Мать дала килограмм.
   – Сынок, а ты кем будешь, когда вырастешь? – спросил Ужов-старший, любознательно поглядывая на жену, душевное состояние которой сегодня выпирало, давило и разрушало. Муж он был вполне нормальный, то есть весь в себе, но сегодня он заметил, что жена не в себе.
   Обычно лучезарная, она была солнышком и радостью для всех, кто с ней общался. Сегодня она была чужой и раздёрганной.
   – Кем буду? Наверное, сначала взрослым, – смело предположил Ужов-младший, раздевая ярко-рыжий цитрус. – Потом зрелым, потом старым и, наконец, мёртвым.
   – Молодец! – рассмеялся отец. – А то я уж боялся, что…
   – Вот и правильно, что боялся! – вскрикнула жена и грохнула об пол все свежевымытые тарелки.
   Белые кусочки разлетелись по синему кафелю – очень красиво получилось. Как звёздочки на небе.
   Младший осторожно выбрался из-за стола и на цыпочках отправился в коридор за веником, стараясь не наступать на выразительные осколки фарфора. Старший почесал в затылке, допил свой чай и пошел в ванную за тряпкой. Мать, зажмурив глаза, воздела кулаки к потолку и крикнула:
   – Всё будет по-другому! Слышите? Абсолютно всё.
 
   …Пол очистили от нечаянных звёзд, мандарины съели, женские слезы вытерли, профессоровы нервы подкрепили водочкой, а детское любопытство утолили сентенцией типа жизнь продолжается, – вот тогда и открылась тайна, помутившая душу доктора Ужовой сегодня.
 
   – …Понимаешь, Иван, – всхлипывала жена, вцепившись в крепкое плечо мужа, – это настоящая катастрофа.
   Супруги сидели на тахте в спальне. У их ног, на толстом кремовом ковре, сидел сын. Правой рукой он держался за правую щиколотку матери, левой рукой – за левую щиколотку отца. Семья сплелась. Ужасная новость, принесенная матерью с работы, объединила их новыми узами, сжала в горсти, как великанша орешки.
   Доктор генетических наук Ужова, продышавшись, сосредоточилась и рассказала суть. По порядку.
 
   Оказывается, ныне возглавляемый ею институт до сего дня имел в своем составе одну секретную лабораторию, сотрудники которой подбирались давно, ещё прежним руководством, по двум основным признакам: во-первых, по великолепному знанию дела, то есть генетики, генной инженерии, молекулярной биологии и вокруг того, а во-вторых – по отсутствию семьи, частной собственности и уважения к государству.
   Окружённые комфортом и тайнами, эти учёные жили, как им хотелось. Любые приборы, реактивы, печатные материалы – пожалуйста. За тройными дверями полного безразличия к миру они творили какую-то вакцину, заказанную руководством. Никто – так сказали Ужовой в институте – не был знаком с их тематикой. Личных дружб тоже не было, поскольку разговаривали члены секретного коллектива только друг с другом даже в столовой.
   Когда руководителем стала Ужова, ей просто нашептали, что есть какие-то замороченные фанаты чего-то таинственного, чуть не на сто лет обеспеченные финансированием, и пусть их.
   Пусть. Ужова пошла было знакомиться с этим обеспеченным коллективом, но по дороге оступилась на лестнице, подвернула ногу и попала в институтский травмпункт с тяжёлым растяжением ахилла. По случаю в медчасти в тот день дежурил старейший сотрудник, опытный эскулап Иванов, лет семидесяти. Осмотрев ногу, он вздохнул и сказал, что недели на две Ужова выбывает из трудового процесса. Но:
   – Знаете ли вы, дорогуша, что мне сегодня звонили ребятки из секретки?
   – Это к которым я шла… поговорить? – проскулила Ужова, держась за ногу.
   – Они, милые. Говорят, изобрели неплохое лекарство: боль – вроде вашей – проходит сразу, а растянутые сухожилия – вроде ваших – приходят в норму через несколько минут. Кости, если кому надо, срастаются. Кровь очищается и так далее. Средство, говорят, верное, но пока не патентованное. Идут дополнительные испытания. Хотите, я им позвоню? И познакомитесь, и подлечитесь, а?
   – Панацею ищут тысячи лет, – вздохнула Мария Ионовна. – Они в здравом уме? В твердой памяти?
   – Я понимаю, – кивнул Иванов, – но они мне сказали, что на всех зверюшках средство испытано. Всё благополучно. Впереди – люди. Боитесь?
   Что руководило в тот час директором института Марией Ужовой, сказать трудно. Подопытным кроликом стать захотелось? Любознательность заела? Нога слишком сильно болела?
   Словом, не шибко перебирая свои душевные и профессиональные струны, она разрешила врачу позвонить в секретную лабораторию, и через пять минут в медчасти появился симпатичнейший молодой человек лет сорока, румяный, в белом костюме, веселый и синеглазый. Поправив шёлковый белый галстук, он поклонился новому директору и сказал, что рад возможности показать себя и всю лабораторию в деле и немедленно.
   Сильно страдая от боли в повреждённой ноге, Мария Ионовна поприветствовала нового подчинённого кривоватой улыбкой и разрешила действовать.
   Поправив галстук еще раз, ученый распечатал шприц, в котором почему-то уже содержалось лекарство, а игла и прозрачно-серебристый кожух были единым литым целым, присел возле начальственной ноги, прицелился и вколол. Прямо сквозь чулок.
   Боль мигом исчезла. Несколько удивленная Ужова повертела ступнёй туда-сюда и встала. Дежурный эскулап Иванов зааплодировал. Ужова попрыгала на подвернутой ноге и расцвела.
   – Ах, какой вы молодец! – легкомысленно восхитилась она. – Передайте всем вашим коллегам, что днями забегу на чай! Спасибо! И вы тогда всё мне расскажете. Ладушки?
   – Ладушки! – сияя, согласился румяный синеглазый – и испарился.
   – Ой, как хорошо! – лопотала директор серьёзного научно-исследовательского института, не заметившая никаких особенностей ни в поведении коллег, ни в методе вакцинации – через чулок, без спиртования, без знакомства по имени. Даже герметичный шприц не удивил её. Затмение.
   Вприпрыжку понеслась в свой кабинет, продолжила руковождение над институтом и почти забыла об этом маленьком происшествии.
   Месяца через три сын Ужовых дома нечаянно разбил свой любимый калейдоскоп. Мать, помогая сыну собрать осколки, порезала палец. Сын, помогая матери остановить кровотечение, слизнул с её руки струйку крови. Ужов-старший, буркнув «что за доморощенная порфирия^[3]…», взял йод, пластырь, навёл порядок на руке жены, легонько шлёпнул сына, поцеловал обоих и заметил, что не знает, к чему бьются калейдоскопы.
   – Посуда – понятно, к счастью. А это что? К изменению мировращения? Портишь хорошие игрушки! Маму порезал! Ну, конечно, косвенно. – И успокаивающе погладил ребёнка по голове. – Тьфу ты! И здесь кровь!
   Иван Ужов неприязненно посмотрел на свою ладонь. В серёдке виднелась тоненькая красная дорожка. Наверное, с порезанного пальца жены капнуло на волосы малыша.
   – Что ж! Не буду отрываться от коллектива! – и слизнул красный след со своей ладони.
   – Развампирились мы что-то! – засмеялась счастливая мать и жена. – Теперь мы все в дополнительном кровном родстве. Ну, давайте кино смотреть!
   Все пошли в гостиную. Потом все уснули, переполненные нормальной семейной любовью и нежностью друг к другу. Происшествие забылось. Жизнь пошла дальше.
   И вот наконец открылись первые тайны.
 
   Оказывается, сегодня утром Ужова, придя в свой кабинет, застала там уборщицу Дуню в состоянии, близком к кататоническому ступору, со шваброй наперевес и выпученными глазами. Дуня пыталась отогнать от своих глаз какое-то видение: махала шваброй, разбрызгивая воду, книги, графины, канцелярские приборы – всё подряд.
   – Что вы делаете? – прошептала напуганная Ужова.
   – Тихо! – рявкнула Дуня. – Они переехали! Они здесь!
   – Не вижу ничего, кроме погрома, – погромче сказала Ужова.
   – Пойдемте в секретку, пойдемте скорее! – Дуня потащила начальницу на таинственный этаж. Ужова, что-то предчувствуя, бегом побежала.
   Влетели наконец. Пусто. Вся лаборатория исчезла. Голые стены, чистые полы, окна – будто вчера вымытые, сияют. Ни единого приборчика, ни одного человечка.
   – Дуня, что это? – Обалдевшая Ужова мигом вспомнила, как румяный синеглазый лечил её ногу: ведь отсюда пришел, отсюда эскулапу звонил и обезболивающую помощь предлагал. Вспомнила, что так и не удосужилась зайти к таинственным учёным на чаёк, проявив необъяснимую халатность.
   – А то, Марионна, что все здесь ещё вчера были, – всхлипнула Дуня, продолжая отмахиваться шваброй, которая уже просохла и ничего не разбрызгивала.
   – А ты откуда знаешь? Они ведь секретные, – задумалась директор.
   – А зачем мне их секреты? Я убираю. Мою. Пришла, ушла. Мне всё равно – кто что работает…
   – А ключи? – вспомнила что-то из обычной, несекретной жизни Мария Ионовна.
   – А что ключи? Это большие люди в секреты играют, а мне убираться надо. У меня всю жизнь от всех наших комнат ключи…
   – Как же так? А допуск, а государственные тайны?
   – Не знаю никаких тайн, голубушка, не знаю. У всех всё одно и то же. Что-то кипит, что-то холодит. Во всех комнатах маленькие стёклышки, большие стёклышки, светятся экраны… О-о-о-о-о! – вдруг заорала Дуня и вместе со шваброй прыгнула на подоконник, саданула по стеклу, посыпались осколки.
   Дуня в два порыва перевалилась большим брюхом через подоконник с вырезами стекла, брызнула кровь – и Дуня перестала махать шваброй, перевесившись надвое, как мешок…
   Ужова смекнула, что дело нечисто. Подойдя к обмершей Дуне, потрогала ноги, пульс под коленкой… Тихо. Внезапная смерть. Хотела позвонить – вспомнила, что вся лаборатория, считай бывшая, чиста, как табула раза, обесточена, ремонт, красота, тишина. Наступило молчание во всем мире. Что делать?
   Вдруг заболел зуб. Давно пора к дантисту. Ужова потрогала десну: розовая водица. Кровоточит десна? Значит, к пародонтологу. Что делать?
   Не вытирая окровавленной руки, Ужова попробовала вынуть Дуню из окна. Мёртвая Дуня, внезапно прыгнувшая прямо на разбитые стекла, со своей невыносимой шваброй, имевшая, оказывается, все доступы… Что делать? Что? Всё так внезапно. Так не бывает.
   Руки Ужовой подобрались к животу Дуни.
   «Стёкла. Опять порежусь?» Тут палец Ужовой нащупал глубочайший разрез, проделанный толстым стеклом в Дунином животе при её порыве к полету. Тепло, мокро. Как странно… Была живая. Была уборщица. Умерла. Ходила в секретку. Никто ничего не знал. Мысли Ужовой путались. Никто не знал?
   Тело под её рукой вздрогнуло. Ужова отлетела к двери, стеклом окна ободрав свою руку до кости.
   Рассматривая рваную рану, довольно-таки страшную, Ужова краем глаза увидела, что Дуня встрепенулась, аккуратно выбралась из окна, взяла швабру и принялась тереть пол. Чистый пол. Ну разве что капельки красные.
   – Ду-у-у-у-ня… – тихохонько позвала Ужова.
   – Слушаю, Марионна, – отозвалась Дуня, вся в работе.
   – Что случилось? – Ужова не узнаёт свой голос.
   – А что такое? – Дуня всё трёт пол.
   – Ты только что прыгнула в окно, разорвала свой живот, как харакири сделала, и умерла. Потом воскресла. Что это значит?
   – О Господи, да вы что – не знаете?
   – Нет.
   – В этой лаборатории уж несколько лет чудят…
   – Не понимаю. Ты сказала, что не знала никаких секретов…
   – У вас палец красный. Вы кровь трогали?
   – Какую кровь? – совсем устала Ужова.
   – Да любую.
   – Дуня!!! – закричала Ужова. – Дуня, говори! Я не понимаю!
   – Ну успокойтесь, ну ладно… Тут такое дело… Если вы кого-нибудь коснётесь своей кровью, он выздоровеет. Вас когда директором назначили, вы ногу растянули, помните?
   – Не понимаю. – Ужова села на голый пол.
   – У них открытие было. Я убиралась тут и случайно слышала, как сделали открытие, а потом вам укол в ногу. Сначала на мышах потренировались.
   – Какое открытие? – Ужовой очень сильно захотелось стать маленькой девочкой и ходить в детский сад.
   – Про кровь. Они нашли какого-то особого Гену… или Васю…
   – Не Гену, а ген, – машинально поправила Ужова.
   – Точно. Ген. Бессмертный, как Кощей.
   – И что дальше? – Ужова сосредоточилась.
   – Если кто съест этого гену, тот никогда не умрёт, вот и всё. Видите, вы сейчас руку до кости порезали, а всё уже зажило, видите? Только пятна засохшие остались.
   – Так. Понятно.
   Ужова мигом припомнила всю мировую научную литературу по геронтологии, по генетическим технологиям за рубежом и в России, по клонированию, по всему, что касалось продления человеческой жизни. Весь научный мир напрягался, чтобы решить заманчивую задачу, а решена она была здесь, в этой комнате, буквально под носом у директора Института генетических исследований Марии Ужовой, на коей сотрудники лаборатории и поставили первый эксперимент – без спросу. Под видом обезболивания растянутого ахиллесова сухожилия. Судя по всему, эксперимент прошел с блеском. Правда, лаборатория испарилась.
   – Ты – ела этого гену? – спросила Ужова.
   – Нет, мне не надобно, – ответила Дуня. – Но раз вы говорите, что я упала, погибла и воскресла, значит, что-то в меня от вас просочилось… – Дуня заплакала. – Вы прикасались ко мне вашей кровью?
   – Да, я хотела вытащить тебя из окна, но ты тяжеловата. Почему ты плачешь? – спросила Ужова.
   – Надо было просто «скорую» вызвать! Я не хочу жить вечно, – горестно всхлипнула Дуня.
   – Что такое вечно???
   – Вечно, Марионна, это всегда. Без смерти. Ну, знаете, если нету денег на хорошую могилу…
   Мария Ионовна встала и, держась за чистейшие стены бывшей секретки, поплелась в коридор. Остановилась, повернулась в Дуне:
   – Покажи мне, пожалуйста, свои раны. Ты ведь сильно порезалась, когда в окне повисла на острых стеклах.
   Дуня с любопытством осмотрела свой живот и руки: фартук и платье порвались, но кровотечения не было, даже порезов уже не было.
   – Почему же мне никто ничего не сказал раньше? – проговорила Ужова, понимая, что этот вопрос – не к Дуне.
   – Я не знаю, Марионна, наверное, все думали, что вы знаете. Этот парнишка синеглазый, когда шёл в медчасть лечить вашу ногу, так и сказал своим, я слышала: пойду, дескать, новой директрисе подарок сделаю. И все засмеялись: обессмертим новое руководство! Я тогда ещё не понимала, что они всё это всерьёз. Я тогда подумала: что-то по партийной линии. – Дуня оперлась на швабру и задумалась, вспоминая подробности. – Да, вот ещё: они говорили, что вы спасибо скажете.
   – Когда он мне укол сделал, я, конечно, сказала спасибо. Тем более что укол помог мгновенно. Но я не подозревала, что он мне сделал!
   – Легкомысленно это, Марионна, – с глубоким укором сказала Дуня, только что спасенная своей начальницей от лютой и немотивированной смерти.
   – Иди домой, Дуня. Сегодня тебе отдохнуть надо, переодеться, помыться. Завтра возьми выходной, – вздохнула Ужова. – Да, погоди, вот что скажи: ты зачем в окно прыгнула?
   – Сама не знаю. Я с утра видела какие-то тени, очень прыгучие: то у вас в кабинете, то в коридоре, то здесь, а это очень неприятно, когда не понимаешь – что видишь. Я прошу прощения за разгром в вашем кабинете, я всё уберу. Давайте сейчас пойдём к вам, а потом я пойду домой. А то мне как-то неудобно: всё разбросала, потом умерла, а все хлопоты – вам. Спасибо, конечно, что вы меня вылечили от смерти, но я очень боюсь…
   Дуня потупила взор, сняла фартук, посмотрела на окровавленные дыры в платье и вдруг взвыла:
   – Не могу-у-у!!!
   – Что ты, Дунечка? – кинулась к уборщице Ужова.
   – Не могу я жить вечно!!! Не могу-у!!! – И в рёв. Со всхлипами, хрипами, размазыванием слёз, пыли и крови по опухшему круглому лицу.
   Мария Ионовна не нашлась чем успокоить несчастную женщину, эмпирически открывшую, что её начальница сегодня случайно заразила её бессмертием.
   Приобняв рыдающую Дуню, директриса повела её в туалет умываться. Мучительными мыслями полнилась голова, неожиданными, страшными.
   К кому ещё прикасалась Ужова в последнее время – так, что капли её крови могли перемешаться с чужой кровью? Сын! Вспомнился разбитый три месяца назад калейдоскоп. Вспомнилась умилительная семейная сцена, когда все Ужовы слизывали друг с друга малюсенькие красные струйки, ничего не подозревая, ничего не предчувствуя. Сын и муж, получается, заражены. Правда, неясно, важна ли тут половая принадлежность больных и какими ещё путями передаётся зараза.
   – Дуня, ты можешь никому не говорить о сегодняшнем? – спросила Ужова, оттирая над умывальником Дунины и свои руки от засохшей, коварной, бессмертной крови.
   Окрасившаяся вода резво убегала в никелированную дырку, и Ужова вдруг оцепенела от вспышки: вода! Она же стекает в водопровод, в канализацию, потом попадёт в речку… А вдруг вакцина, уже пропитавшая организм Ужовой насквозь, не теряет своих свойств при очистке сточных вод?
   Вдруг эпидемия бессмертия, разносчиком которого нечаянно стала Ужова, разносится по городу именно сейчас, когда две женщины просто моют руки после невероятного приключения в генетическом институте? Бред? Надо срочно разыскать бесследно исчезнувший учёный коллектив, надрать им всем уши, а потом расспросить наконец со всеми подробностями: что это такое они изобрели? почему это действует так быстро? как вывести вакцину из организма? кто считается основным изобретателем? на ком проводились испытания и где, кстати, подопытные зверюшки? при размножении – передаётся? а с молоком матери? или только через кровь?
   Это были, так сказать, первичные научные аспекты вопроса. На моральные и бытовые времени у неё пока не было. Да и на философские тоже.
   – Дуня, ты сможешь молчать? Ну хотя бы некоторое время, пока мы не найдём этих… изобретателей? – Ужова попыталась посмотреть в глаза уборщице, но та прятала взоры и не переставая всхлипывала.
   – Вы думаете, что найдёте? – Дуня недобро ухмыльнулась. – А зачем они смылись? Что – в прятки поиграть? Да ещё всем скопом! Да и вы, Марионна, не сыщик, а доктор науки, начальница, это другая профессия; а если вы подключите милицию, то вас первую либо за сумасшедшую примут, ну, что разыскиваете сбежавших изобретателей бессмертия, либо вас же на мелкие части разорвут, на мелкие капельки всю вашу кровь разберут да ещё – в случае успеха – торговать вами станут из-под полы… А если вы им ещё и про меня скажете – милиционерам – ну, что вы меня тем же заразили, то и меня разнесут на кусочки!
   Потрясенная размахом коммерческой прозорливости уборщицы, Ужова аж присвистнула.
   – Слушай, а это мысль! Бессмертие бессмертием, но если меня, грубо говоря, просто стереть в порошок, расчленить на молекулы, то как именно я буду вечно жить? В порошкообразном состоянии? Вот это жизнь!
   Женщины рассмеялись – впервые за всё утро.
   Дуня, с горя обнаруживая прекрасное знание человеческой природы, продолжала фантазировать:
   – А потом ваши менты тоже задумаются: укол для мышей и укол для людей – состав лекарства один и тот же или разные? Представьте, если составы одинаковые! Вот смеху будет! Менты сначала нас перемолотят на продажу, а потом будут ловить мышей!
   – Давно им пора, – отозвалась Мария Ионовна. – Мышей-то ловить.
   – Я буду молчать как рыба, Марионна, поскольку жить мне хочется – главное условие – без проблем. Сколько уж мне теперь отмерено – никому не известно, но если впереди намного больше, чем позади, то лучше потише, потише…
   – Дунечка, пообещай мне! – с мольбой воскликнула Ужова.
   – Ладно уж. Обещаю. А что мне с мужем делать? – спохватилась Дуня.
   – Это мы потом решим, когда я хоть что-нибудь узнаю – кому передаётся, как передаётся. Ты с мужем в хороших отношениях?
   – Когда он трезвый – вполне. А как примет на грудь – может и врезать. Вдруг заразится? – В глазах Дуни отразился искренний ужас при мысли о том, что её Федька может стать бессмертным – невзирая ни на беспримерное пьянство с рукоприкладством, ни на патологическую лень.
   – Понимаю, голубушка, понимаю, с мужьями вообще надо будет отдельно решать, только ты потерпи немного, ну хоть неделю-другую, не спи с ним, не дерись, посуду мой в перчатках, вообще будь дома поаккуратнее, – умоляла Ужова Дуню.
   – Ой, да что вы, Марионна! – развеселилась Дуня. – Если я с ним спать не буду, он… Да лучше сразу в петлю!