Страница:
Суд над Эссексом и Саутгемптоном, по желанию королевы, настаивавшей на скорейшем разбирательстве дела, был назначен на 18 февраля. При этом было решено не упоминать о связях Эссекса ни с Маунтжоем, услуги которого в Ирландии оказались столь ценными для правительства, ни с шотландским королем. Членами суда должны были быть лица, равные Эссексу по титулу. Это нисколько не облегчало положение обвиняемого, поскольку он не имел права отводить никого из состава суда, а для вынесения приговора было достаточно не единодушного решения, а простого большинства.
В отличие от многих других политических процессов, когда власти стремились убедить население в виновности подсудимых, здесь в таком доказательстве не было нужды. Действия Эссекса и его последователей в воскресенье 8 февраля, безусловно, являлись по тогдашним законам государственной изменой вне зависимости от намерений графа. В свидетелях не было недостатка. В их числе был и лорд верховный судья Попем, задержанный в начале мятежа в доме Эссекса. Один из заговорщиков, сэр Фердинандо Горгес, ещё ранее выдавший их секреты, подтвердил на суде мятежные намерения Эссекса. Показания других арестованных выявили многое из его планов. Утверждение Эссекса, что признания были сделаны из страха перед пытками, не опровергало того, что в этих признаниях излагались действительные намерения конспираторов.
Обвинение стремилось доказать наличие заранее подготовленного заговора, хотя при этом пришлось отказаться от наиболее веских доказательств — изменнических связей с ирландским наместником и королем Шотландии. Проводя эту линию, генеральный прокурор Эдвард Кок совершил обычную для него тактическую ошибку. Грубые оскорбления, которыми он осыпал Эссекса, могли послужить лишь на пользу обвиняемому. Воспользовавшись промахами Кока, Эссекс заставил вызвать в качестве свидетеля Ралея, которого обвинял в покушении на его жизнь. Позднее в ходе заседания Эссекс публично уличал Сесила в намерении за взятки передать престол после смерти Елизаветы испанской инфанте. Сесил, скрытый за занавесом и наблюдавший за ходом процесса, поспешил выступить вперед, и, опустившись на колени, попросил у суда разрешения «очиститься от возведенного на него обвинения». Эссекс должен был назвать имя того, кто сообщил ему об измене Сесила. Это был дядя подсудимого сэр Уильям Ноллис, который, будучи вызванным в суд, поспешил дать показания в пользу министра. По словам Ноллиса, Сесил лишь показал ему книгу, где говорилось о преимущественных правах инфанты на английский престол. Однако этот эпизод не прошел бесследно. Сесил, конечно, не собирался совершать такую глупость, как передавать корону в руки испанцев: он давно решил, что наследовать Елизавете должен шотландский король. Не могли и судьи тогда предполагать, что пройдет всего четыре года, и уже после воцарения Якова почтенный министр найдет разумным получать ежегодную пенсию от Мадридского двора. Но и не обладая вешим даром, не стоило труда догадаться, что от хитроумного Сесила можно было ждать чего угодно.
Кузен министр Фрэнсис Бэкон поспешил выправить неудобное положение, в котором оказалось обвинение. Для доказательства преступных намерений Эссекса Бэкон сравнил его с афинским тираном Пизистратом и, главное, с герцогом Гизом, который всего за какое-нибудь десятилетие до этого поднял парижскую толпу против короля Генриха III. То была поистине по достоинству оцененная Елизаветой и Сесилом убийственная для Эссекса параллель, аналогия, опровергавшая главный довод подсудимого. Ведь Эссекс уверял, будто собирался лишь свести счеты с личными врагами, иначе ему нетрудно было бы собрать большие силы. Напрасно обвиняемый ссылался на то, что сам Бэкон по его, Эссекса, просьбе и от его имени писал письма королеве. «Письма были совершенно невинного содержания», — парировал этот выпад Бэкон. «Я потратил больше времени на тщетные попытки изыскать способ сделать графа хорошим слугой королевы и государства, чем на что-либо другое», — добавил он.
Утверждение Саутгемптона, которого судили вместе с Эссексом, что они не собирались причинять вреда королеве, послужило Коку удобным поводом для риторического вопроса: «Долго ли оставался в живых король Ричард II после того, как его захватили врасплох таким же образом?»
После вынесения обычного приговора — «квалифицированная» казнь — Эссекс был отведен обратно в Тауэр. Там долго не изменявшая ему выдержка покинула его. Пуританский исповедник, воспользовавшись его страхом перед адом, усилил в нем покаянное настроение. Эссекс объявил о намерении сделать полное признание перед членами тайного совета. Он обвинял всех: своих приближенных, Маунтжоя, даже сестру, что они подстрекали его и превратили в самого гнусного и неблагодарного изменника. Если Эссекс рассчитывал как-то разжалобить свою бывшую коронованную любовницу, то это была еще одна, последняя, ошибка.
19 февраля был вынесен приговор, на 25-е назначена казнь. Кажется, это был едва ли не единственный случай, когда при принятии важного решения Елизавета почти не колебалась. Почти — потому что 23 февраля все же последовал приказ об отсрочке казни, отмененный уже на следующий день. В этот день актеры труппы лорд-камергера дали спектакль в правительственном дворце Уайт-холле. Неизвестно, ставилась ли пьеса Шекспира, но это во всяком случае была не драма «Ричард II». Эссекса избавили от «квалифицированной» казни и разрешили ему сложить голову на лужайке в Тауэре, а не на лобном месте среди шумной городской толпы. На эшафоте Эссекс снова повторял, что не собирался причинять вред королеве. Палач отрубил ему голову «тремя ударами, уже первый из которых оказался смертельным, совершенно лишив сознания и движения», — сообщалось в докладе Сесилу. Среди представителей властей, наблюдавших за казнью, находился в качестве капитана гвардии и Ралей. Вначале он стоял совсем близко, ожидая, что осужденный обратится к нему в своей предсмертной речи. Однако вскоре, брезгливо отстранившись от других присутствовавших, которые всячески старались доказать свою лояльность бранью по адресу осужденного, ушел в здание Белого Тауэра. Оттуда из окна он следил за окончанием кровавого зрелища. Вряд ли ему при этом предвиделась собственная, не менее страшная участь. Ралей ведь и позднее не догадывался, что, напуганный ростом его влияния, Сесил поспешил, завязав переписку с Яковом, представить своего друга ярым противником передачи престола шотландскому королю. Министру удалось добиться желанной цели — вложить в душу Якова страх и ненависть к Ралею, которые принесли потом свои плоды. После казни Эссекса Фрэнсис Бэкон получил за свои заслуги 1200 ф. ст. Придворные забрасывали Сесила просьбами о передаче им части, пусть самой малой, имущества, оставшегося после мятежника и шестерых его приближенных, включая сэра Джелли Меррика, которые также сложили головы на плахе.
Саутгемптон держался мужественно и даже не последовал совету Эссекса полностью признаться и раскаяться. Его процесс, как и процесс Эссекса, мог считаться по тем временам проводившимся без нарушения законности. Это связано прежде всего с тем, что у правительства имелось достаточно доказательств виновности подсудимого и не было нужды прибегать к явным подтасовкам фактов. Саутгемптону был вынесен смертный приговор, который королева по предложению Сесила заменила пожизненным заключением в Тауэре. В глазах закона осужденный считался мертвым, документы упоминают о нем как о «покойном графе». Саутгемптон оставался в Тауэре до воцарения Якова, другие знатные заговорщики были выпущены из тюрьмы после уплаты огромных разорительных штрафов.
Труппа Шекспира имела давние связи с Эссексом, начиная с того времени, когда ей покровительствовал его отец граф Лейстер. Возвышение Эссекса совпало с расцветом шекспировского гения. С падением Эссекса начинается период, в который были созданы самые мрачные пьесы великого драматурга. Исследователи выдвинули немало различных объяснений этого бросающегося в глаза совпадения. Ни одно из них не является вполне доказательным. Столь же спорны попытки найти отражение характера и судьбы Эссекса в образах Гамлета и Отелло, в трагедиях «Юлий Цезарь» и «Король Лир».
ЛОРД БЕРЛИ, ГЕЗЫ И ИЕЗУИТЫ
В отличие от многих других политических процессов, когда власти стремились убедить население в виновности подсудимых, здесь в таком доказательстве не было нужды. Действия Эссекса и его последователей в воскресенье 8 февраля, безусловно, являлись по тогдашним законам государственной изменой вне зависимости от намерений графа. В свидетелях не было недостатка. В их числе был и лорд верховный судья Попем, задержанный в начале мятежа в доме Эссекса. Один из заговорщиков, сэр Фердинандо Горгес, ещё ранее выдавший их секреты, подтвердил на суде мятежные намерения Эссекса. Показания других арестованных выявили многое из его планов. Утверждение Эссекса, что признания были сделаны из страха перед пытками, не опровергало того, что в этих признаниях излагались действительные намерения конспираторов.
Обвинение стремилось доказать наличие заранее подготовленного заговора, хотя при этом пришлось отказаться от наиболее веских доказательств — изменнических связей с ирландским наместником и королем Шотландии. Проводя эту линию, генеральный прокурор Эдвард Кок совершил обычную для него тактическую ошибку. Грубые оскорбления, которыми он осыпал Эссекса, могли послужить лишь на пользу обвиняемому. Воспользовавшись промахами Кока, Эссекс заставил вызвать в качестве свидетеля Ралея, которого обвинял в покушении на его жизнь. Позднее в ходе заседания Эссекс публично уличал Сесила в намерении за взятки передать престол после смерти Елизаветы испанской инфанте. Сесил, скрытый за занавесом и наблюдавший за ходом процесса, поспешил выступить вперед, и, опустившись на колени, попросил у суда разрешения «очиститься от возведенного на него обвинения». Эссекс должен был назвать имя того, кто сообщил ему об измене Сесила. Это был дядя подсудимого сэр Уильям Ноллис, который, будучи вызванным в суд, поспешил дать показания в пользу министра. По словам Ноллиса, Сесил лишь показал ему книгу, где говорилось о преимущественных правах инфанты на английский престол. Однако этот эпизод не прошел бесследно. Сесил, конечно, не собирался совершать такую глупость, как передавать корону в руки испанцев: он давно решил, что наследовать Елизавете должен шотландский король. Не могли и судьи тогда предполагать, что пройдет всего четыре года, и уже после воцарения Якова почтенный министр найдет разумным получать ежегодную пенсию от Мадридского двора. Но и не обладая вешим даром, не стоило труда догадаться, что от хитроумного Сесила можно было ждать чего угодно.
Кузен министр Фрэнсис Бэкон поспешил выправить неудобное положение, в котором оказалось обвинение. Для доказательства преступных намерений Эссекса Бэкон сравнил его с афинским тираном Пизистратом и, главное, с герцогом Гизом, который всего за какое-нибудь десятилетие до этого поднял парижскую толпу против короля Генриха III. То была поистине по достоинству оцененная Елизаветой и Сесилом убийственная для Эссекса параллель, аналогия, опровергавшая главный довод подсудимого. Ведь Эссекс уверял, будто собирался лишь свести счеты с личными врагами, иначе ему нетрудно было бы собрать большие силы. Напрасно обвиняемый ссылался на то, что сам Бэкон по его, Эссекса, просьбе и от его имени писал письма королеве. «Письма были совершенно невинного содержания», — парировал этот выпад Бэкон. «Я потратил больше времени на тщетные попытки изыскать способ сделать графа хорошим слугой королевы и государства, чем на что-либо другое», — добавил он.
Утверждение Саутгемптона, которого судили вместе с Эссексом, что они не собирались причинять вреда королеве, послужило Коку удобным поводом для риторического вопроса: «Долго ли оставался в живых король Ричард II после того, как его захватили врасплох таким же образом?»
После вынесения обычного приговора — «квалифицированная» казнь — Эссекс был отведен обратно в Тауэр. Там долго не изменявшая ему выдержка покинула его. Пуританский исповедник, воспользовавшись его страхом перед адом, усилил в нем покаянное настроение. Эссекс объявил о намерении сделать полное признание перед членами тайного совета. Он обвинял всех: своих приближенных, Маунтжоя, даже сестру, что они подстрекали его и превратили в самого гнусного и неблагодарного изменника. Если Эссекс рассчитывал как-то разжалобить свою бывшую коронованную любовницу, то это была еще одна, последняя, ошибка.
19 февраля был вынесен приговор, на 25-е назначена казнь. Кажется, это был едва ли не единственный случай, когда при принятии важного решения Елизавета почти не колебалась. Почти — потому что 23 февраля все же последовал приказ об отсрочке казни, отмененный уже на следующий день. В этот день актеры труппы лорд-камергера дали спектакль в правительственном дворце Уайт-холле. Неизвестно, ставилась ли пьеса Шекспира, но это во всяком случае была не драма «Ричард II». Эссекса избавили от «квалифицированной» казни и разрешили ему сложить голову на лужайке в Тауэре, а не на лобном месте среди шумной городской толпы. На эшафоте Эссекс снова повторял, что не собирался причинять вред королеве. Палач отрубил ему голову «тремя ударами, уже первый из которых оказался смертельным, совершенно лишив сознания и движения», — сообщалось в докладе Сесилу. Среди представителей властей, наблюдавших за казнью, находился в качестве капитана гвардии и Ралей. Вначале он стоял совсем близко, ожидая, что осужденный обратится к нему в своей предсмертной речи. Однако вскоре, брезгливо отстранившись от других присутствовавших, которые всячески старались доказать свою лояльность бранью по адресу осужденного, ушел в здание Белого Тауэра. Оттуда из окна он следил за окончанием кровавого зрелища. Вряд ли ему при этом предвиделась собственная, не менее страшная участь. Ралей ведь и позднее не догадывался, что, напуганный ростом его влияния, Сесил поспешил, завязав переписку с Яковом, представить своего друга ярым противником передачи престола шотландскому королю. Министру удалось добиться желанной цели — вложить в душу Якова страх и ненависть к Ралею, которые принесли потом свои плоды. После казни Эссекса Фрэнсис Бэкон получил за свои заслуги 1200 ф. ст. Придворные забрасывали Сесила просьбами о передаче им части, пусть самой малой, имущества, оставшегося после мятежника и шестерых его приближенных, включая сэра Джелли Меррика, которые также сложили головы на плахе.
Саутгемптон держался мужественно и даже не последовал совету Эссекса полностью признаться и раскаяться. Его процесс, как и процесс Эссекса, мог считаться по тем временам проводившимся без нарушения законности. Это связано прежде всего с тем, что у правительства имелось достаточно доказательств виновности подсудимого и не было нужды прибегать к явным подтасовкам фактов. Саутгемптону был вынесен смертный приговор, который королева по предложению Сесила заменила пожизненным заключением в Тауэре. В глазах закона осужденный считался мертвым, документы упоминают о нем как о «покойном графе». Саутгемптон оставался в Тауэре до воцарения Якова, другие знатные заговорщики были выпущены из тюрьмы после уплаты огромных разорительных штрафов.
Труппа Шекспира имела давние связи с Эссексом, начиная с того времени, когда ей покровительствовал его отец граф Лейстер. Возвышение Эссекса совпало с расцветом шекспировского гения. С падением Эссекса начинается период, в который были созданы самые мрачные пьесы великого драматурга. Исследователи выдвинули немало различных объяснений этого бросающегося в глаза совпадения. Ни одно из них не является вполне доказательным. Столь же спорны попытки найти отражение характера и судьбы Эссекса в образах Гамлета и Отелло, в трагедиях «Юлий Цезарь» и «Король Лир».
ЛОРД БЕРЛИ, ГЕЗЫ И ИЕЗУИТЫ
Даже после раскрытия «заговора Ридольфи» было очевидно, что ни сам Филипп II, ни его наместник в Нидерландах герцог Альба не проявляли склонности к полному разрыву с правительством Елизаветы и к оказанию значительной военной поддержки возможному католическому мятежу в Англии. Несомненно, что скованность войск Альбы в Нидерландах играла важную роль в определении позиции Филиппа, но были и другие веские причины — прежде всего давнишнее соперничество с Францией, в борьбе против которой было важно обеспечить хотя бы нейтралитет, а в лучшем случае — даже поддержку Елизаветы. С другой стороны, большинство членов английского тайного совета и, прежде всего, конечно, сам Берли склонялись к мысли, что вовсе не следует вести дело к открытому противоборству протестантизма и католической контрреформации, которое могло бы объединить Испанию и Францию против Англии. Вместе с тем усиление освободительной борьбы в Нидерландах против Испании поставило английское правительство перед необходимостью принятия важных политических решений. Разрешая добровольцам из Англии вступать в ряды голландских повстанцев — «Морских гезов» и в войска Вильгельма Оранского, в Лондоне спаслись, что их успехи будут способствовать вторжению французских войск в южные провинции Нидерландов, во Фландрию. А захват ее французами считался английским правительством ещё более нежелательным, чем даже победы герцога Альбы.
В начале июня 1572 года Берли составил меморандум по фландрскому вопросу, возможно, предназначенный для его коллег по тайному совету. Этот меморандум показывает, между прочим, насколько прямо разведка ставилась на службу текущим задачам дипломатии. В меморандуме предусматривались такие меры, как засылка агентов во Флессинген и Бриль для выяснения настроений населения и обследования оборонных сооружений, направление доверенных людей к графу Людвигу Нассаусскому и в Кёльн для определения намерений немецких князей. Одновременно фиксировалась задача определить, в состоянии ли Альба противиться натиску французов. Если да — то нужно представить обеим сторонам право самим решать свои споры, если нет, то для избежания перехода во французские руки фландрских портов надлежит секретно сообщить испанскому наместнику о намерении Англии прийти к нему на помощь. От «кровавого герцога» следует лишь попросить заверения, что он предполагает освободить жителей Фландрии от непереносимого угнетения и не вводить там инквизицию.
Вскоре затем пришло известие о кровавой Варфоломеевской ночи в Париже, вызвавшее большое возбуждение среди английских протестантов. Разъяснения французского посла Ламота Фенелона, что гугеноты понесли наказание за заговор против законной власти, а не за свою веру, призывавшего к сохранению союзных отношений, встречались очень холодно Елизаветой и лордом Берли. Фенелон протестовал против тайной английской помощи бунтовщикам — протестантам Ла-Рошели. В этих условиях, по-видимому, Французский двор задумал какую-то сложную каверзу, не вполне учитывая эффективность тайной службы лорда Берли. В октябре 1574 года к Берли прибыли секретные агенты герцога Алансонского, который, питая честолюбивые планы, заигрывал с вождями гугенотов. Герцог, по словам его посланца, предлагал Елизавете оказать помощь ларошельцам, обещая за это передачу ей всей Гаскони и других французских территорий, некогда принадлежавших Англии. Английская дипломатия навела справки и выяснила, что, по-видимому, эти агенты были действительно посланы герцогом Алансонским. Они утверждали, что герцог собирается бежать в Англию, и по их просьбе был отправлен специальный корабль к гавани Сен-Валери. Однако посланное судно напрасно ожидало брата короля, курсируя около этого нормандского порта. В конечном счете в Лондоне пришли к выводу, что речь идет об обманном маневре с целью получить доказательства враждебных действий английского правительства против интересов французского короля.
Осенью 1572 года Берли явно стал считать желательным частичное соглашение с Филиппом II. Еще в 1568 году английские пираты захватили много испанских кораблей, груженных драгоценными металлами. Испанцы ответили конфискацией британского имущества в Нидерландах, а правительство Елизаветы, в свою очередь, присвоило испанскую собственность в Англии. Баланс этих обоюдных мероприятий был сведен с большим дефицитом для Испании, даже если не причислять к нему «дополнительный» захват британскими пиратами в Ла-Манше и Па-де-Кале еще немало других испанских судов. За счет всей этой добычи Елизавета могла возместить ущерб, понесенный английскими купцами, товары которых были утрачены в Нидерландах, притом отнюдь не забывая о собственном кармане. Альба, вечно нуждавшийся в деньгах для оплаты своих наемных войск, распродал изъятые британские товары. Короче говоря, в результате всех этих операций в убытке остались лишь испанские купцы, а обе высокие грабящие стороны не видели причин для особого неудовольствия. Англичане просто не спешили с соглашением, которое могло бы помешать дальнейшему прибыльнейшему промыслу их пиратских судов, однако в конце концов желание восстановить прерванную традиционную торговлю с Нидерландами взяло верх и привело к подписанию Нимвегенской конвенции об этом в апреле 1573 года. Замена Альбы на посту наместника более осторожным Рекесенсом еще больше ослабила напряженность в англо-испанских отношениях, правда, только временно — слишком непримиримы были цели политики обеих держав.
Все же после заключения Нимвегенской конвенции казалось, что английская политика приобретает явно происпанс-кий крен. В июле 1574 года в Лондон прибыл в качестве посланца доброй воли испанский дипломат Бернандино де Мендоса. (Нам еще придется не раз столкнуться с ним, когда он позднее займет пост постоянного посла в Англии.) Мендосу ожидал пышный прием, он вел долгие переговоры с главными советниками королевы — Берли, Лейстером, Хэттоном, его одаривали богатыми подарками — золотыми цепями, лошадьми и охотничьими собаками.
Но тайная война против Испании не прекращалась. Лорд Берли, несмотря на участившиеся припадки подагры, продолжал даже лично руководить английскими разведчиками, посланными за рубеж. Среди них заслуживает особого упоминания некий Джон Ли, отчеты которого сохранились в английском государственном архиве. Если верить свидетельству самого Ли, то он был выходцем из джентри, солидным купцом, эмигрировавшим в Антверпен в конце 60-х годов после какого-то скандального столкновения с родственниками жены. Ли был католиком и именно поэтому был избран для «работы» среди английской католической эмиграции в Нидерландах. Там находились вожди недавнего католического восстания граф Уэстморленд, Френсис Нортон и другие, которые легко могли стать орудием испанской интервенции против Англии. Ли принимал самое деятельное участие в похищении доктора Стори (двойник которого, как мы помним, столь ловко провел злополучного Шарля Байи) .
Однако главным заданием, полученным Джоном Ли, было убедить наиболее влиятельных людей среди эмигрантов просить прощение у Елизаветы и вернуться на родину. Разумеется, это все не могло прийтись по вкусу испанским властям, которые, по мнению самого Ли, были поставлены в известность о его усилиях женой того же доктора Стори. В октябре 1572 года разведчик был схвачен, но успел в последний момент перед арестом уничтожить наиболее компрометирующие бумаги. В апреле 1573 года Ли предстал перед судом, в качестве доказательства его шпионских занятий фигурировали копии писем к Берли. Английское правительство проявило на этот раз большое рвение, чтобы спасти своего агента, воспользовавшись благоприятным поворотом в отношениях с Испанией. Лейстер написал личное письмо герцогу Альбе, в результате чего Ли был освобожден. Дальнейшая судьба разведчика неизвестна — молчание архивов может означать, что Берли потерял интерес к своему агенту после его разоблачения. Не исключено, что в последующие годы Ли фигурировал в секретных бумагах под вымышленным именем.
Действия своей агентуры Берли дополнял установлением личной переписки с графом Уэстморлендом, лордом Генри Морли, Френсисом Энглфилдом, Томасом Копли, с помощью которой и отдельных услуг хитроумный министр Елизаветы пытался убедить своих корреспондентов, что он их лучший друг среди приближенных королевы.
Этим отнюдь не ограничивалась активность английской разведки. Восстановление внешне нормальных, если не дружественных, отношений с Испанией очень затрудняло связи Англии с голландцами. Были отозваны английские добровольцы, сражавшиеся на стороне гезов. Елизавета даже обещала, что, если Альба вышлет английских эмигрантов, она прикажет голландским «мятежникам» покинуть Англию. Королева неоднократно предлагала свое посредничество с целью добиться прекращения вооруженной борьбы в Нидерландах, соглашаясь на восстановление там власти Филиппа II при условии признания им старинных вольностей этой страны. Аналогичное посредничество германского императора привело к созыву конференции в Бреда (март 1575 года), которая окончилась неудачей и вряд ли могла завершиться иначе, а от английских услуг испанские власти вообще вежливо отказались. Война продолжалась, и положение повстанцев, казалось, становилось критическим. Поэтому в случае отказа Елизаветы от помощи восставшим возникла почти в равной степени неприятная для Англии перспектива — либо установление абсолютной власти Филиппа II над всеми Нидерландами, либо призыв голландцами на помощь французов.
Между тем поддерживать контакты с гезами через обычные дипломатические каналы было сложно — английский посол при испанском наместнике Томас Вильсон сообщал Берли, что постоянно находится под «бдительным оком» Рекесенса.
Оставались поэтому только методы тайной дипломатии и секретной службы. Еще не были поставлены подписи под Нимвегенским соглашением, как в Голландии появился подвижник католической веры Уильям Герли, сменивший пост тюремного провокатора на должность тайного дипломатического агента. В мае 1575 года Герли вернулся с письмом Вильгельма Оранского к лорду Берли, содержавшим просьбу о финансовой помощи. Одним из активных агентов Берли в лагере повстанцев в 1574 году был некий капитан Честер, который ранее командовал группой английских волонтеров.
В конце января 1576 года в Лондон прибыл посол Рекесенса де Шампаньи, губернатор Антверпена. Его целью было настоять на прекращении помощи голландцам. Шампаньи вел долгие переговоры с Берли, каждый раз меняя мнение о намерениях Англии. Посла приняла сама королева, неожиданно разразившаяся тирадой против голландских кальвинистов, стремившихся упразднить монархию, и добавившая, что Филипп II — старый друг и что она не забыла его заступничество за нее во время правления королевы Марии. После этой аудиенции Шампаньи уже не знал, что думать, — это, видимо, и было целью его царственной собеседницы. В марте он уехал с пустыми руками.
Голландским представителям в Лондоне не устраивали роскошных приемов, лорд Берли вообще не имел с ними никаких дел. Голландцы вели беседы с неким Уильямом Герли, и это уж было их дело — воспринимать или нет советы, подаваемые столь красноречивым джентльменом. С другой стороны, кто мог воспретить Уильяму Герли писать об этих, встречах своему старому благодетелю лорду Берли? Справедливости ради стоит заметить, что и голландцы не сумели добиться твердых обещаний о помощи вследствие нерешительности, которая обычно в таких случаях охватывала Елизавету. (Впрочем, по сведениям испанских дипломатов, в эти месяцы не прекращалось отплытие из английских портов кораблей, груженных вооружением и амуницией для голландских повстанцев.)
Последующие два-три года были временем крупных неудач испанцев в Нидерландах, и у Англии исчезла необходимость скрывать свои отношения с Вильгельмом Оранским. Однако установление дипломатических контактов, разумеется, не прекратило деятельности разведки.
В конце 1573 года стало очевидным, что дни французского короля Карла IX сочтены и что корона перейдет к его брату герцогу Генриху Анжуйскому, избранному на польский престол. Ранее, как отмечалось, велись переговоры о браке между герцогом Анжуйским и Елизаветой, окончившиеся безрезультатно. Теперь кандидатом в мужья Елизаветы стал младший из трех братьев — герцог Франциск Алансонский; переговоры об этом браке растянулись на доброе десятилетие и служили орудием в сложной дипломатической игре английского и французского правительств. В 1574 году герцог Алансонский, успевший уже после Варфоломеевской ночи внешне примириться с матерью и участвовать в войне против гугенотов, снова вступил в столкновение с Екатериной Медичи. Герцог строил планы овладеть престолом еще до того, как Генрих Анжуйский, услышав о смерти Карла IX, успеет вернуться в Париж. Однако Екатерина Медичи твердо решила, что престол достанется ее любимому сыну Генриху, и Франциск был снова посажен под арест. Все это вызвало надежду в Лондоне, что герцог Алансонский может стать главой проанглийской группировки при Французском дворе. В апреле 1574 года в Париж были направлены секретные агенты, чтобы выяснить положение герцога Алансонского. В мае в Париж прибыл специальный представитель Елизаветы капитан Лейтон. Екатерина Медичи и Карл IX, доживавший последние недели своей мрачной жизни, заявляли, что герцог Алансонский пользуется полной свободой. Лейтону даже формально разрешили переговорить с герцогом, а тому запретили встречаться с англичанином. Однако ловкий капитан ухитрился тайно повидаться с младшим братом короля, тот просил денег, которые позволили бы ему подкупить стражу и бежать. В конце мая Берли считал нужным удовлетворить эту просьбу, но события опередили английскую разведку. Через несколько дней умер Карл IX, герцога Алансонского держали под замком в Лувре, пока в начале августа из Варшавы не примчался Генрих Анжуйский.
Отношения Англии с новым королем Генрихом III вначале складывались неблагоприятно (в Лондоне его считали сторонником крайне католической группировки Гизов), потом они еще не раз претерпевали изменения. А герцог Алансонский, этот изуродованный оспой мелкотравчатый интриган и ничтожество, долгое время оставался претендентом на руку «королевы-девственницы». В первой половине 80-х годов Лондон даже поддерживал его притязания на трон Нидерландов.
Иезуиты тем временем нанесли ответный удар. Принц Вильгельм Оранский показал себя опытным политиком и, несмотря на испытанные им поражения, умелым полководцем, выставлявшим против испанцев новые и новые войска. Филипп II, стиснув зубы от ярости, изыскивал средства, как избавиться наконец от проклятого еретика.
…Дело началось совсем неожиданно — с неотвратимой опасности банкротства. А угрожало оно испанскому купцу Каспару Анастро, проживавшему в начале 1582 года в Антверпене. О печальном состоянии своих дел Анастро признался только близкому другу Хуану де Исунке, не подозревая, что говорит с тайным членом иезуитского ордена. Через несколько дней Исунка, успевший куда-то съездить — очевидно, за инструкциями, — под строжайшим секретом сообщил Анастро, что открыл средство, как предотвратить банкротство друга. Правда, для исполнения проекта потребуется некоторое мужество, но и награда будет щедрой — 80 тыс. дукатов! К тому же церковь добавит и свою долю — отпущение всех грехов и твердую гарантию вечного блаженства. А совершить надо всего лишь одно — убить принца Вильгельма Оранского, заклятого врага святой веры. Сгоряча купец согласился: слишком приятным звоном отозвалось в ушах банкрота упоминание о 80 тыс. дукатов — огромной суммы для того времени. Но когда он трезво взвесил все обстоятельства, стало ясно, что баланс сводится с большим пассивом. Шансов уцелеть было немного, а кому нужны золотые дукаты на том свете? Пожертвовать же головой взамен гарантии небесного блаженства явно не было расчета. Но и упускать выгодное дело было ни к чему.
И Анастро принял решение, достойное купца: вызвал своего кассира Венеро, который долгое время служил у него и пользовался доверием. Венеро, правда, тоже уклонился от сомнительной чести, но зато предложил найти подходящего человека. Им оказался некий Жан Хаурегви. Исунка и Анастро приняли предложение Венеро, и они уже втроем принялись обрабатывать избранного ими молодого фанатика. Тот выразил согласие, а его духовник доминиканский монах Антоний Тиммерман постарался всемерно укрепить Хаурегви в его похвальном намерении.
В начале июня 1572 года Берли составил меморандум по фландрскому вопросу, возможно, предназначенный для его коллег по тайному совету. Этот меморандум показывает, между прочим, насколько прямо разведка ставилась на службу текущим задачам дипломатии. В меморандуме предусматривались такие меры, как засылка агентов во Флессинген и Бриль для выяснения настроений населения и обследования оборонных сооружений, направление доверенных людей к графу Людвигу Нассаусскому и в Кёльн для определения намерений немецких князей. Одновременно фиксировалась задача определить, в состоянии ли Альба противиться натиску французов. Если да — то нужно представить обеим сторонам право самим решать свои споры, если нет, то для избежания перехода во французские руки фландрских портов надлежит секретно сообщить испанскому наместнику о намерении Англии прийти к нему на помощь. От «кровавого герцога» следует лишь попросить заверения, что он предполагает освободить жителей Фландрии от непереносимого угнетения и не вводить там инквизицию.
Вскоре затем пришло известие о кровавой Варфоломеевской ночи в Париже, вызвавшее большое возбуждение среди английских протестантов. Разъяснения французского посла Ламота Фенелона, что гугеноты понесли наказание за заговор против законной власти, а не за свою веру, призывавшего к сохранению союзных отношений, встречались очень холодно Елизаветой и лордом Берли. Фенелон протестовал против тайной английской помощи бунтовщикам — протестантам Ла-Рошели. В этих условиях, по-видимому, Французский двор задумал какую-то сложную каверзу, не вполне учитывая эффективность тайной службы лорда Берли. В октябре 1574 года к Берли прибыли секретные агенты герцога Алансонского, который, питая честолюбивые планы, заигрывал с вождями гугенотов. Герцог, по словам его посланца, предлагал Елизавете оказать помощь ларошельцам, обещая за это передачу ей всей Гаскони и других французских территорий, некогда принадлежавших Англии. Английская дипломатия навела справки и выяснила, что, по-видимому, эти агенты были действительно посланы герцогом Алансонским. Они утверждали, что герцог собирается бежать в Англию, и по их просьбе был отправлен специальный корабль к гавани Сен-Валери. Однако посланное судно напрасно ожидало брата короля, курсируя около этого нормандского порта. В конечном счете в Лондоне пришли к выводу, что речь идет об обманном маневре с целью получить доказательства враждебных действий английского правительства против интересов французского короля.
Осенью 1572 года Берли явно стал считать желательным частичное соглашение с Филиппом II. Еще в 1568 году английские пираты захватили много испанских кораблей, груженных драгоценными металлами. Испанцы ответили конфискацией британского имущества в Нидерландах, а правительство Елизаветы, в свою очередь, присвоило испанскую собственность в Англии. Баланс этих обоюдных мероприятий был сведен с большим дефицитом для Испании, даже если не причислять к нему «дополнительный» захват британскими пиратами в Ла-Манше и Па-де-Кале еще немало других испанских судов. За счет всей этой добычи Елизавета могла возместить ущерб, понесенный английскими купцами, товары которых были утрачены в Нидерландах, притом отнюдь не забывая о собственном кармане. Альба, вечно нуждавшийся в деньгах для оплаты своих наемных войск, распродал изъятые британские товары. Короче говоря, в результате всех этих операций в убытке остались лишь испанские купцы, а обе высокие грабящие стороны не видели причин для особого неудовольствия. Англичане просто не спешили с соглашением, которое могло бы помешать дальнейшему прибыльнейшему промыслу их пиратских судов, однако в конце концов желание восстановить прерванную традиционную торговлю с Нидерландами взяло верх и привело к подписанию Нимвегенской конвенции об этом в апреле 1573 года. Замена Альбы на посту наместника более осторожным Рекесенсом еще больше ослабила напряженность в англо-испанских отношениях, правда, только временно — слишком непримиримы были цели политики обеих держав.
Все же после заключения Нимвегенской конвенции казалось, что английская политика приобретает явно происпанс-кий крен. В июле 1574 года в Лондон прибыл в качестве посланца доброй воли испанский дипломат Бернандино де Мендоса. (Нам еще придется не раз столкнуться с ним, когда он позднее займет пост постоянного посла в Англии.) Мендосу ожидал пышный прием, он вел долгие переговоры с главными советниками королевы — Берли, Лейстером, Хэттоном, его одаривали богатыми подарками — золотыми цепями, лошадьми и охотничьими собаками.
Но тайная война против Испании не прекращалась. Лорд Берли, несмотря на участившиеся припадки подагры, продолжал даже лично руководить английскими разведчиками, посланными за рубеж. Среди них заслуживает особого упоминания некий Джон Ли, отчеты которого сохранились в английском государственном архиве. Если верить свидетельству самого Ли, то он был выходцем из джентри, солидным купцом, эмигрировавшим в Антверпен в конце 60-х годов после какого-то скандального столкновения с родственниками жены. Ли был католиком и именно поэтому был избран для «работы» среди английской католической эмиграции в Нидерландах. Там находились вожди недавнего католического восстания граф Уэстморленд, Френсис Нортон и другие, которые легко могли стать орудием испанской интервенции против Англии. Ли принимал самое деятельное участие в похищении доктора Стори (двойник которого, как мы помним, столь ловко провел злополучного Шарля Байи) .
Однако главным заданием, полученным Джоном Ли, было убедить наиболее влиятельных людей среди эмигрантов просить прощение у Елизаветы и вернуться на родину. Разумеется, это все не могло прийтись по вкусу испанским властям, которые, по мнению самого Ли, были поставлены в известность о его усилиях женой того же доктора Стори. В октябре 1572 года разведчик был схвачен, но успел в последний момент перед арестом уничтожить наиболее компрометирующие бумаги. В апреле 1573 года Ли предстал перед судом, в качестве доказательства его шпионских занятий фигурировали копии писем к Берли. Английское правительство проявило на этот раз большое рвение, чтобы спасти своего агента, воспользовавшись благоприятным поворотом в отношениях с Испанией. Лейстер написал личное письмо герцогу Альбе, в результате чего Ли был освобожден. Дальнейшая судьба разведчика неизвестна — молчание архивов может означать, что Берли потерял интерес к своему агенту после его разоблачения. Не исключено, что в последующие годы Ли фигурировал в секретных бумагах под вымышленным именем.
Действия своей агентуры Берли дополнял установлением личной переписки с графом Уэстморлендом, лордом Генри Морли, Френсисом Энглфилдом, Томасом Копли, с помощью которой и отдельных услуг хитроумный министр Елизаветы пытался убедить своих корреспондентов, что он их лучший друг среди приближенных королевы.
Этим отнюдь не ограничивалась активность английской разведки. Восстановление внешне нормальных, если не дружественных, отношений с Испанией очень затрудняло связи Англии с голландцами. Были отозваны английские добровольцы, сражавшиеся на стороне гезов. Елизавета даже обещала, что, если Альба вышлет английских эмигрантов, она прикажет голландским «мятежникам» покинуть Англию. Королева неоднократно предлагала свое посредничество с целью добиться прекращения вооруженной борьбы в Нидерландах, соглашаясь на восстановление там власти Филиппа II при условии признания им старинных вольностей этой страны. Аналогичное посредничество германского императора привело к созыву конференции в Бреда (март 1575 года), которая окончилась неудачей и вряд ли могла завершиться иначе, а от английских услуг испанские власти вообще вежливо отказались. Война продолжалась, и положение повстанцев, казалось, становилось критическим. Поэтому в случае отказа Елизаветы от помощи восставшим возникла почти в равной степени неприятная для Англии перспектива — либо установление абсолютной власти Филиппа II над всеми Нидерландами, либо призыв голландцами на помощь французов.
Между тем поддерживать контакты с гезами через обычные дипломатические каналы было сложно — английский посол при испанском наместнике Томас Вильсон сообщал Берли, что постоянно находится под «бдительным оком» Рекесенса.
Оставались поэтому только методы тайной дипломатии и секретной службы. Еще не были поставлены подписи под Нимвегенским соглашением, как в Голландии появился подвижник католической веры Уильям Герли, сменивший пост тюремного провокатора на должность тайного дипломатического агента. В мае 1575 года Герли вернулся с письмом Вильгельма Оранского к лорду Берли, содержавшим просьбу о финансовой помощи. Одним из активных агентов Берли в лагере повстанцев в 1574 году был некий капитан Честер, который ранее командовал группой английских волонтеров.
В конце января 1576 года в Лондон прибыл посол Рекесенса де Шампаньи, губернатор Антверпена. Его целью было настоять на прекращении помощи голландцам. Шампаньи вел долгие переговоры с Берли, каждый раз меняя мнение о намерениях Англии. Посла приняла сама королева, неожиданно разразившаяся тирадой против голландских кальвинистов, стремившихся упразднить монархию, и добавившая, что Филипп II — старый друг и что она не забыла его заступничество за нее во время правления королевы Марии. После этой аудиенции Шампаньи уже не знал, что думать, — это, видимо, и было целью его царственной собеседницы. В марте он уехал с пустыми руками.
Голландским представителям в Лондоне не устраивали роскошных приемов, лорд Берли вообще не имел с ними никаких дел. Голландцы вели беседы с неким Уильямом Герли, и это уж было их дело — воспринимать или нет советы, подаваемые столь красноречивым джентльменом. С другой стороны, кто мог воспретить Уильяму Герли писать об этих, встречах своему старому благодетелю лорду Берли? Справедливости ради стоит заметить, что и голландцы не сумели добиться твердых обещаний о помощи вследствие нерешительности, которая обычно в таких случаях охватывала Елизавету. (Впрочем, по сведениям испанских дипломатов, в эти месяцы не прекращалось отплытие из английских портов кораблей, груженных вооружением и амуницией для голландских повстанцев.)
Последующие два-три года были временем крупных неудач испанцев в Нидерландах, и у Англии исчезла необходимость скрывать свои отношения с Вильгельмом Оранским. Однако установление дипломатических контактов, разумеется, не прекратило деятельности разведки.
В конце 1573 года стало очевидным, что дни французского короля Карла IX сочтены и что корона перейдет к его брату герцогу Генриху Анжуйскому, избранному на польский престол. Ранее, как отмечалось, велись переговоры о браке между герцогом Анжуйским и Елизаветой, окончившиеся безрезультатно. Теперь кандидатом в мужья Елизаветы стал младший из трех братьев — герцог Франциск Алансонский; переговоры об этом браке растянулись на доброе десятилетие и служили орудием в сложной дипломатической игре английского и французского правительств. В 1574 году герцог Алансонский, успевший уже после Варфоломеевской ночи внешне примириться с матерью и участвовать в войне против гугенотов, снова вступил в столкновение с Екатериной Медичи. Герцог строил планы овладеть престолом еще до того, как Генрих Анжуйский, услышав о смерти Карла IX, успеет вернуться в Париж. Однако Екатерина Медичи твердо решила, что престол достанется ее любимому сыну Генриху, и Франциск был снова посажен под арест. Все это вызвало надежду в Лондоне, что герцог Алансонский может стать главой проанглийской группировки при Французском дворе. В апреле 1574 года в Париж были направлены секретные агенты, чтобы выяснить положение герцога Алансонского. В мае в Париж прибыл специальный представитель Елизаветы капитан Лейтон. Екатерина Медичи и Карл IX, доживавший последние недели своей мрачной жизни, заявляли, что герцог Алансонский пользуется полной свободой. Лейтону даже формально разрешили переговорить с герцогом, а тому запретили встречаться с англичанином. Однако ловкий капитан ухитрился тайно повидаться с младшим братом короля, тот просил денег, которые позволили бы ему подкупить стражу и бежать. В конце мая Берли считал нужным удовлетворить эту просьбу, но события опередили английскую разведку. Через несколько дней умер Карл IX, герцога Алансонского держали под замком в Лувре, пока в начале августа из Варшавы не примчался Генрих Анжуйский.
Отношения Англии с новым королем Генрихом III вначале складывались неблагоприятно (в Лондоне его считали сторонником крайне католической группировки Гизов), потом они еще не раз претерпевали изменения. А герцог Алансонский, этот изуродованный оспой мелкотравчатый интриган и ничтожество, долгое время оставался претендентом на руку «королевы-девственницы». В первой половине 80-х годов Лондон даже поддерживал его притязания на трон Нидерландов.
Иезуиты тем временем нанесли ответный удар. Принц Вильгельм Оранский показал себя опытным политиком и, несмотря на испытанные им поражения, умелым полководцем, выставлявшим против испанцев новые и новые войска. Филипп II, стиснув зубы от ярости, изыскивал средства, как избавиться наконец от проклятого еретика.
…Дело началось совсем неожиданно — с неотвратимой опасности банкротства. А угрожало оно испанскому купцу Каспару Анастро, проживавшему в начале 1582 года в Антверпене. О печальном состоянии своих дел Анастро признался только близкому другу Хуану де Исунке, не подозревая, что говорит с тайным членом иезуитского ордена. Через несколько дней Исунка, успевший куда-то съездить — очевидно, за инструкциями, — под строжайшим секретом сообщил Анастро, что открыл средство, как предотвратить банкротство друга. Правда, для исполнения проекта потребуется некоторое мужество, но и награда будет щедрой — 80 тыс. дукатов! К тому же церковь добавит и свою долю — отпущение всех грехов и твердую гарантию вечного блаженства. А совершить надо всего лишь одно — убить принца Вильгельма Оранского, заклятого врага святой веры. Сгоряча купец согласился: слишком приятным звоном отозвалось в ушах банкрота упоминание о 80 тыс. дукатов — огромной суммы для того времени. Но когда он трезво взвесил все обстоятельства, стало ясно, что баланс сводится с большим пассивом. Шансов уцелеть было немного, а кому нужны золотые дукаты на том свете? Пожертвовать же головой взамен гарантии небесного блаженства явно не было расчета. Но и упускать выгодное дело было ни к чему.
И Анастро принял решение, достойное купца: вызвал своего кассира Венеро, который долгое время служил у него и пользовался доверием. Венеро, правда, тоже уклонился от сомнительной чести, но зато предложил найти подходящего человека. Им оказался некий Жан Хаурегви. Исунка и Анастро приняли предложение Венеро, и они уже втроем принялись обрабатывать избранного ими молодого фанатика. Тот выразил согласие, а его духовник доминиканский монах Антоний Тиммерман постарался всемерно укрепить Хаурегви в его похвальном намерении.