Черняк Виктор. Выездной !

   - Почем слупил?
   Рыжуха партизанила безответностью и Настурция вмиг смекнула, что из квасницы каленым железом не выжечь признания в ущерб Мордасову; и лишний раз Притыка уяснила, что вес Колодца на площади намного превосходит ее собственный, надо б угомониться, упрятать гонор подальше, как товар никчемный, во всяком случае, в побоище за авторитет с Мордасовым.
   - Схлынь, - едва сдерживая хохоток, одернул сотоварищницу Мордасов, ишь допрос третьей степени... учинила! оставишь нас без квасу, а до сезона дождей еще жить - месяц тужить...
   Мордасова не раскочегаришь, ему все трын-трава, Притыка наползла на живот скупщицы колготок, напоминавший бочку, обтянутую дешевеньким ситцем и с яростью, таявшей, подобно маслу на растопленной сковороде, скорее по привычке пугать слабого выдохнула:
   - Сниму твою курву с довольства! Без тряпья оставлю! Ей, небось, голяком сподручнее промышлять! - Уже неуверенно подытожила Настурция, потому что в последний год дочь Рыжухи чаще сдавала тряпье Притыке, чем покупала у нее. В пору вошла дочурка квасная, тоскливо подумала приемщица и сразу все стало противно и мелко: сиди себе здесь дурой-дурищей в кривобокой обшитой дранкой коробке, притулившейся к краю забытой богом площади не шибко важной станции и пересчитывай невозвратимые денечки собственных годов, а девиц пошустрее раскосые ухажеры улещают и водят кормить мясом бычков, чьи тушки везут самолетами из Японии, а при жизни тех бычков молоком отпаивают, как раз, чтоб дочь Рыжухи впослед отужинала приличествующим образом.
   Мордасов чавкнул холодильной дверцей - на свет божий явил банку с персиками, из шкафа извлек две неказистые тарелки, одну склееную, с щербинками по краю, выловил два могутных персика, водрузил на тарелку и халдейски угодливо протянул женщинам.
   - Прошу откушать по персику мира, вроде как замириться, женщины вы обе достойные и конфронтации на моей территории я не потерплю.
   Настурция первой припала к персику, вымазав губы, одарила Рыжуху улыбкой прощения; квасница расправилась с персиком одномоментно, не испытывая недавних затруднений Мордасова, потому как щеки ее могли растянуться не только прикрываючи персик, но и арбуз средних размеров.
   Мир воцарился уверенно. Колодец глянул на толпу у входа - после перерыва отщелкало минут двадцать - и побрел к дверному крючку.
   Шпындро бездумно ворошил бумаги, будто на вкус пробовал резолюции, ток воздуха от вентилятора шевелил волоски на проборе. Филин при встрече сегодня утром кивнул вяло, мутно, по-рыбьи взглянул на подчиненного, Шпындро глотал слюну при мысли, что Кругов - опасный конкурент поглядывает на него с особым вниманием неспроста, Игорь Иванович допускал, что битва за выезд уже началась без объявления войны, началась с тайных разведопераций, с прощупываний и обходных маневров. Битвы эти изматывали донельзя, просушивали до песчаной пыли, будто прах на донце неглубоких колодцев в пустыне. Филин мог вести двойную игру, мог оповестить о забугорной вакансии и Шпындро и Кругова одновременно, в попытке потянуть из обоих. С момента намека на выезд стоило забрезжить отходному застолью, работа и вовсе прекращалась, не считая прихода и отсиживания на службе, остальное и без того не обременительное, только по первости суетное и будто бы неоглядное, переставало что-либо значить. Бумаг исторгалось столько по всяческим поводам, что даже призрака опасности быть пойманным за руку по причине безделья не существовало.
   В ногах Шпындро лежал пакет с дарами дочерям Филина. Передача дара при кажущейся простоте акта считалась делом непростым, со своими извивами, тупиками и тонкостями, вскрывающимися лишь от многолетней практики - ни учебников не полистаешь, ни советов прилюдных не услышишь. Тут каждый первопроходец и опыт его остается втуне до конца дней.
   До полудня Филин не вызывал и после обеда тоже, в половине четвертого Шпындро взял проект бумаги, составленный месяца три назад, как раз на случай, если понадобится мотивированно вломиться к Филину. Настала пора пустить проект письма в ход. Письму повезло - родилось на свет, а могло так и остаться упокоенным в баллоне шариковой ручки Шпындро. Письму предназначалась роль повода для беседы и время использовать этот повод прикатило.
   С утра Кругов - случайно ли? наив уверовать в такие случайности - все время держал Шпындро в поле зрения и даже обедать напросился вместе. Кругова могло волновать одно - примет ли сегодня Филин Шпындро или нет? Шпындро заботило то же самое касательно сослуживца и поэтому взаимная опека не казалась слишком обременительной и вполне устраивала обоих.
   В половине четвертого Шпындро сделал решительный ход. Поднялся, провожаемый взглядом Кругова, и вышел в коридор, зная, что Кругов последует за ним. На половине пути до кабинета Филина Шпындро замер, не слишком продуманно выбрав место остановки, обернулся и увидел позади Кругова, тот безразлично приближался и неожиданно свернул к двери туалета. Ах, черт, укорил себя Шпындро, не там тормознул. Кругов прикинулся, что шлепает в туалет, а сам Шпындро выглядел дурацки, застыв посреди коридора и пристально патрулируя взором поход Кругова по нужде.
   Далее Шпындро уловки отмел, до приемной Филина дошагал бодро и с учетом изменения соотношения сил, которое стало очевидно вчера ему и секретарю, решительно попросил всезнающую фурию сплетен и недомолвок уведомит Филина, что у Шпындро неотложное дело.
   Если Филин не примет - дело дрянь, если заставит ждать, расценить это толком не удастся, если примет с места в карьер, пожалуй, у Игоря Ивановича неплохие шансы.
   Филин принял Шпындро через двадцать минут. Предварительно ничего не прояснилось. В приемную, будто ненароком по дороге из туалета заглянул Кругов и увидел Шпындро с проектом на коленях. Коллеги скрестили взгляды и секретарь тут же сообразила, что становится очевидцем важных событий.
   Филин с последней встречи не изменился, те же желтоватые седины, наколки, грубой лепки лицо, окутанное клубами беломорного дыма, но в глазах-щелках Шпындро почудился свет решимости, которого в прошлый раз не было, а значит сегодня разговор мог принять более определенный характер и тогда наличие даров дочерям - сувкам филинова помета величал их Игорь про себя - под рукой подтверждало необыкновенную предусмотрительность Шпындро.
   Разговор шел кругами, перебрасываясь от необязательного вовсе к случайному и обходя нужное, трогающее за живое каждого из двоих в этом кабинете. Филин водил мастерски, то натягивал лесу, то отпускал, то вовсе терял интерес к Шпындро, то неожиданно глаза начальника вспыхивали восторгом взаимонужности. Торопиться некуда, оба на службе, в стенах, и время здесь принадлежало им безраздельно, само наличие обоих на рабочих местах или вблизи - только что вышел - вроде бы свидетельствовало о бурной деятельности, во всяком случае ни одному лыко в строку не поставишь. По городу не шныряют - оба в пределах селекторной досягаемости.
   В тягостном прощупывании Шпындро утешали только мучения Кругова: каково тому сейчас? чем дольше Шпындро не возвращается, тем болезненнее Кругову, неровен час Филин еще обсуждает его деловые качества со Шпындро? заглазно! вот что нестерпимо жжет и, ставя себя на место Кругова, напрочь отрезанного от событий в кабинете Филина, Шпындро радовался хотя бы тому, что с каждой минутой утекающего времени все более вздорные мысли одолевают Кругова, подталкивая к импульсивным, поспешным решениям, через день-два расцветшим ложными шагами.
   Филин грел себя другим: пора его верховодства подходила к концу и все же пока решал он, и этот тренированный малый, чиновный боец, мастер умолчаний, взрыхлитель почв для недоверия, овладевший всеми приемами уклончивости, всецело зависит от Филина. Начальник знал, что Шпындро выезжал, выезжал не раз, значит годы назад его безусловно кто-то толкал тут случайности почти исключены - но стародавние толкачи могли уже сойти в небытие или потускнеть значительно в своем величии, а люди Кругова, напротив, могли не утратить влияния или даже усилить его. Филин понимал, что и Шпындро, и Кругов умеют ставить дымовые завесы, случайно обронив вельможную фамилию, проявив неожиданную осведомленность о расположении комнат дачи и даже намекнув акварельно, что наезжали туда. Могли воспоследовать и звонки: одни случайные, другие симптоматичные; со звонками Филин давно отработал методику: если звонок всего один - в расчет таковский не бери; дуриком подвезло выбить из могущественного лица согласие на участие - мало ли, неловко было отказать, судьбы свела в общем располагающем застолье или жены столкнулись у косметички - если после первого звонка следовал еще один, заинтересованность давящего носила уже более выраженный, не разовый характер, а приобретала оттенок покровительства, а уж если судьбу выездного курировали каждодневными прозвонами, тут уж попахивало густым протекционизмом и тогда не зевай, начинался саперный участок, здесь, зацепившись за невидимую проволочку, ошибались только раз.
   Вошла секретарь и кинжальным взглядом - всего одним, метнула исподлобья, как каменюку из пращи, - сумела углядеть все: ей более и не требовалось, навидалась таких сцен всласть; при появлении третьего оба умолкли, но секретарю и не нужны были слова - проект письма, свернутый вчетверо, лежал на стуле рядом со Шпындро, свидетельствуя, что никакое письмо не обсуждалось, а решалось дело куда как более важное - кто поедет: Шпындро или Кругов или... всегда, как на бегах, может выскочить серая лошадка и завершить триумфально забег, сделав ненужным фотофиниш явным превосходством.
   Шпындро знал - наступает пора процеженных, выверенных заявлений, только успевай расшифровываь чужие намерения.
   - Когда в последний раз ездил? Год что ль из последней ездки?
   Шпындро не совладал с возмущением - Филин подначивал, знал же старый черт все с точностью до дня: когда туда, когда обратно, сколько всего отбыли - чуть не криком зашелся:
   - Я?.. Ермин со мной вернулся, а уж... - Отъехал полгода как! Хорошо удержался, проглотил про отъезд Ермина. Хотелось топать ногами, биться головой о стену, зачем же так валтузить? но в глубине души Шпындро знал вот она его работа, не частая, но самая важная, основополагающая - понуро принимать любое, кнутом стеганувшее из начальственных уст, а лучше не понуро, не весело, а серо и нейтрально, так чтоб и господь бог не догадался, что у тебя внутри творится. Вовремя осекся, сказывалась многолетняя выдержка и привычка глотать обидное, кончик языка забегал меж зубов: пронесло или лишнее сказанул? нервы разгулялись...
   - Как дома? - вроде не заметил срыва Филин.
   - Порядок, - Шпындро ответил без нажима, как само собой разумеющееся сказал.
   Филин долго вытряхивал папиросу, под тройным подбородком пульсировала кожа, будто ворочалась бурая жаба, помидорная краснота выползла из-под воротника и придушила бы Филина кашлем.
   Не жилец, а что случится, только хуже будет, мало ли кто на его месте воцарится, снова мосты наводи, укрепляй быки подмостные, стоя по горло в воде, того гляди захлебнешься. Шпындро погладил никому не нужное письмо.
   Кашель утих отдаленным ворчанием грома, устав мучать Филина. Хозяин кабинета недоуменно осмотрел пачку папирос, Шпындро на стуле, бросил взгляд за окно, будто искал, куда подевался кашель, минуту назад бесившийся меж стен.
   - Угу... Ермин... угу, - Филин откинулся в кресле и канцелярская деревяшка отозвалась скрипом. - Плохо чувствую, - без перехода сообщил Филин, - вишь как метелит кашелюга, а дымы гонять все не брошу, беда, пока струей горлодера дыхалку не прочищу, сам не свой. Врачи тоже крутят, уходят от ответа бросать-не бросать, я смолю с четырнадцати, всю жизнь, глазки белохалатники отводят, а те что почестнее: сколько курите? ух ты! тогда обрубать небезопасно - синдром отмены, пожуют губами и добьют, мол, раздумывай сам, а вообще-то хуже курева не придумаешь - чистое самоубийство... Давление опять же накрепко с куревом повязаны, повенчаны можно сказать, так и скачет, так и скачет... у меня это и отец от удара помер, стакан белого хватанул, крякнул и глаза застеклил, все думали от крепости, жар водочки притушает сосредоточенностью, а он уж в лучшем мире... Ермин говоришь... - Филин опрокинул взор вовнутрь, замутил роговицу раздумьем, разговаривал с почившим отцом, прикидывая время и место встречи.
   Шпындро не перебивал, стараясь даже выражением лица соответствовать перепадам настроения Филина и скачкам его мыслей. Внезапно перехватило дыхание: вдруг Кругов раньше успел провести тайный разговор? потому и мелькнуло в его взгляде скрытое торжество, когда встретились глазами в приемной, а было ли торжество? не установить доподлинно, может привиделось, можно б развеять сомнения, выведав у секретаря присутствовала же при их немом обмене взглядами да разве спросишь: углядела торжество в глазу Кругова или нет?.. Вдруг соперник щедрее задарил Филина, вдруг обошел и не на полкорпуса, а на круг, а то и два. И фамилия-то Кругов! Дурное предзнаменование. И тогда Шпындро со своими подношениями, выделенными с собесовской скупостью Натальей, окажется смешон и мелок, хотя по себе судя и малый дар греет душу, а лишнего никто давать не привык, каждый соизмеряет, будто на весах, подношение и воздаяние. Шпындро закинул ногу на ногу, подцепил листок лжепиьма с соседнего стула, обмахнулся, стало жарко. Филин движение перехватил хоть и повернутым внутрь взором. Молчали. Шпындро знал, пока кабан папиросу в угол рта не уткнет, разговор не завяжется. Филин помял папиросу в одинаково толстых и одинаково коротких пальцах, крошки табака сгреб ковшиком согнутой правой кисти на ладонь левой, стряхнул в урну.
   Дымовая завеса привычно застлала лицо Филина и, как и предвидел Шпындро, слова стали выпрыгивать из сизой пелены:
   - Болею я, может пора кресло освободить. - Пауза. - Кто-то после меня поселится здесь...
   Шпындро напрягся. Началось. Намекает, мол, сейчас я тебя заброшу годка на три, а то и на все пять, глядишь глянец до конца дней на всю свою жизнь успеешь навести, а уйду до твоего отбытия и загонят в тупик вечным ожидальщиком, пиши пропало. Игорь Иванович поражался коловращению соображений, отрывочных мыслей, просто лиц в мозгу в эти минуты, сквозь мельтешение дум внезапно выскочило, как карта в руке фокусника: бабка Мордасова врачует по-народному, когда сама на ногах, даже от курева может отлучить и, как уверял Колодец, вообще все может перетряхнуть в человеке, чуть ли не старца перелицевать в молодца.
   - Ну что вы... - Шпындро придал лицу выражение предельного участия, даже соскочил со стула и бросился к возможному благоустроителю, - у меня есть человек, только не смейтесь, не отметайте с порога, а у него бабка чудеса творит, поврачует - себя не узнаете, от курева отвратит и вообще...
   - Да ну?.. - Филин пыхнул дымным клубом прямо в лицо Шпындро и тот покорно принял на себя удар смрадной волны, защипало веки и физическое покалывание отозвалось радостью: нашел ход! что дары? их все тащат, а тут родственная поддержка, он же станет отвозить Филина на сеансы: дорога, неспешный разговор, тут-то души хоть какие разные и прикипают одна к другой.
   - Знахарка? - уточнил Филин. - Однако... припрет - черту поклонишься. Где обретается твоя помогательница?
   - Я буду возить вас, недалеко, за городом.
   - А берет крепко? Шарлатан один мне вдалбливал, с вас бедолаг, чем заломнее дерешь, тем вам больше верится в исцеление. Выходит лекаря-надомники к нашей же выгоде нас обдирают. Вишь какая философия вытанцовывается. Чего только люди не удумают.
   - Мои проблемы, - взвернул Шпындро и тут же поправился, укорив себя за слова ему самому противные и расхожие. - Не опасайтесь, это бабка моего товарища. Никаких денег и не думайте. - Ишь, Колодец теперь у меня в товарищах. Шпындро усмехнулся внутренне, не выпуская улыбку, заметил, что Филин и впрямь подобрел насупленным лицом, небось видит, кабан, себя обновленным, промытым, начинающим жить заново.
   - Когда поедем?
   Шпындро отбрел к стулу, подобрал упавшее на пол письмо.
   - К вечеру доложу!
   - Лады. - Филин смял папиросу и доверительно сообщил. - Хорошая, понимаешь, поездка, как раз твоего профиля специалист нужен. В этом деле только ты... - Пауза. Выдох и будто с горечью, - и Крутов сильны, а больше-то некого забросить.
   Шпындро убедил себя, что первый период за ним, однако Филин помахал перед носом желтой карточкой, припомнив Кругова, и как бы намекая, что его судейство в их борьбе при всем расположении к Шпындро, конечно же, беспристрастное.
   Шпындро сбежал вниз к входным дверям, где серел таксофон, поставил две копеечные монеты одна на другую и позвонил Мордасову. Трубку подняла Настурция, говорила со Шпындро ласково, благодарила за подарок, в словах женщины звучали тайное приглашение и согласие, о которых Шпындро мог только мечтать и сейчас же мелькнуло: пошла карта, не дрейфь, выпала моя пятиминутка! Мордасов сначала и не врубился, чего добивается Шпындро, а когда уразумел, начал канючить, мол, бабка в лежку и сейчас ей недосуг. Шпындро любое несогласие давно воспринимал всего лишь как приглашение к торгу; видано ли, чтоб человека не уломать, надо только условия подыскать подходящие, заронить в душу сопротивляющегося сладкие видения, чуть поднажать и ворота отворятся. Игорь Иванович перебирал мысленно давние вожделения Мордасова, жаль пропускал мимо ушей его стенания за ненадобностью и сейчас, чтобы не тянуть время, Шпындро выдавил неосторожное: проси, что хочешь? Трубка наполнилась молчанием и Шпындро, как наяву увидел унылый нос Колодца и очки, которые тот указательным пальцем спускает на неизменно блестящий, будто протертый подсолнечным маслом, кончик носа, взгляд Мордасова, выплывающий за пыльное оконце на пыльную площадь, где толкутся его пьянчужки, нежатся кверху брюхами ничейные псы, перебегают от станции старушонки в низко повязанных платках, вываливаются из жалкого ресторанного здания пригородные гуляки и, окидывая взглядом свои владения и обитателей, Мордасов хочет заготовить единственный верный ответ, услышав редкостное - проси, что хочешь!
   Мордасов, в свою очередь, видел Шпындро и не менее явственно, уж если Шпына так припекло, промашку дать ни в жизнь себе не простишь; не понравилось Колодцу и воркование Притыки, знал он эти ее придыхи и влажное дрожание голоса, знал, чем это оборачивается, и как раз очевидное расположение Притыки к выездному, непонимание, что от таких толком ничего не добьешься, бесило Мордасова. Молчал, наслаждаясь муками Шпына, пусть покрутится, пусть усечет раз и навсегда, что и Колодцу своя цена есть и что деньги деньгами, а уважение всякой твари лестно, небось сейчас не прощает себе Шпын, что за годы взаимных услуг не удосужился хоть раз пригласить Колодца к себе, хоть на чашку чая, хоть и вовсе безо всего; однако владения Шпына считались неприкасаемы и от того его дружественность еще больше втуне бесила неглупого Мордасова, видел он и глубоко загнанное внутрь высокомерие Шпына, которое тот пытался замаскировать матерком в общении с Колодцем и разухабистостью, на грубую нитку пришитую к его отутюженному облику прощелыги-чиновника, знающего все ходы и выходы, умеющего по надобности менять выражения лица, как маски, и более всего поднаторевшего говорить тем нечеловеческим, ужасающим языком собраний и митингов, который годами шлифовался в разных стенах и доведенный до совершенства стал для многих специальностью и кормильцем, и смыслом жизни, и гласом божьим.
   Будем молчать оба, приказал себе Колодец, я первый не начну, хоть сдохну, а лучше тихонько положу трубку на рычаг, связь у нас не без греха, будто разъединилось ненароком, опустил трубку и на вопросительный взгляд Настурции хрипанул:
   - Разъединилось! Вот те, Настурция, и связь без брака! - Вложил щедро издевку в подтекст и даже не слишком охочая к расшифровке нюансов Притыка залилась краской и вышла за шторку. Млеет брачными призраками. Горит вся, понаслышалась россказней, как выездных телков уводят из затаренных многолетними набегами хлевов, и верит, дурища, в небылицы, а если и были, то одна на тыщу!
   Шпындро метался в холле в поисках монет, как назло пусто, подбежал к милиционеру почти мальчику, робкому, с новобранскими усиками, протянул пятак, страж в простоте порылся в карманах, развел руками.
   - А чего от себя не позвоните?
   Шпындро, только что суетливый, метущийся из конца в конец облицованного мрамором холла, замер обездвиженный, будто отбойный молоток, рыкающий и приводящий в содрогание все вокруг, утих отключенный внезапным обрывом подводного шланга. Не вопрос милиционера пригвоздил Шпындро, а выворачивающее душу опасение: как же он забыл, что за перекладиной под его рабочий стол запрятан пакет с дарами дочерям Филина - Совкам, а сейчас как раз такое время, что две службистки, при коих Кругов не посмел бы учинить нелегальный досмотр красноречиво-таинственного пакета, отправились пить кофе и в комнате кроме Кругова никого. Шпындро бросился к лифту, на вытянутой линейке квадратиков над раздвижной дверью светилась цифра верхнего этажа, второй лифт не работал, Игорь Иванович привалился к прохладной стене и отер пот ладонью.
   - Вам плохо? - Секретарь Филина возникла ниоткуда, глядя в упор.
   Шпындро подобрался, механизмы привычной лживости включились сами собой, сразу же, отрабатывая версию, выгодную их обладателю:
   - Третий день хожу с температурой! - Шпындро, едва разлепил губы.
   - Взяли б бюлетень. - Секретарь допытывалась с напором, зная что ей не откажут, не поставят на место, за ней незримо витал дух Филина, дух начальственного кабинета и злить ее все равно, что гневить всесильных духов.
   Шпындро подобрался, скроил полуприветливую улыбку, с червоточинкой.
   - Работы непроворот, за меня никто не сделает, - следил краем глаза за светящимся квадратиком цифры, наконец линейка над лифтом ожила и светящаяся цифра поскакала справа налево. Шпындро перевел дух. Секретарь истолковала это по-своему, как плохо прикрытое недружелюбие; женщина желчная, неустроенная, она любила, чтобы в ее присутствии нижние чины цепенели еще более, чем при ее хозяине. Секретарь расстановку сил представляла исчерпывающе; змеиная улыбка, покровительственная интонация, явное любование предстоящим Шпындро мучением - все сразу отпечаталось на мучнисто белом лице в коросте неуемного грима.
   - После вас сразу вызвал Кругова, уж почти час сидят!
   Черт с ним! Пусть сидят. Игорь Иванович испытал облегчение: главное неприкосновенен его пакет, и улыбнулся, секретарь с трудом скрыла расстерянность: повел себя испытуемый противоположно ожидаемому, выстрел в холостую, с чего бы? Поправила пышные волосы с седой прядью, подсиненной чернилами, и ринулась в повторную атаку, медленно, веско:
   - Филин расположен к Кругову, ценит...
   Створки лифта распахнулись, Шпындро пропустил секретаря перед собой и, нажав последовательно кнопки - цифру и ход - сделал вид, что не принял выпада. Зачем сейчас-то он ринулся наверх? Пакет вне опасности, а уж если Кругов его поковырял - не помочь, а с Мордасовым так и не удалось обсудить животрепещущее. В комнате пустые столы, стулья без седоков - на счастье никого, набрал номер Колодца, поглядывая на дверь, приказным тоном уведомил, что привезет к мордасовской бабке-целительнице своего начальника; за ним не заржавеет, не первый год замужем, то бишь обделывают с Мордасовым свои дела, и должником Шпындро не привык себя числить, так что холодность Мордасова в этом деле непонятна, тем более, что отъезд туда - а ради чего бы он тащил эту тушу за город? - в их обоюдных интересах.
   Вечером Мордасов покормил бабку, протер лосьоном, будто покрытое корой лицо старухи, шею и подмышки, удивляясь, что бабка почти не потеет. Может и впрямь святая. Напоил чаем с финским печеньем, отложенным в булочной по ту сторону путей, тактично осведомился, не примет ли бабуля его дружка то ли с отцом, то ли с братаном старшим, то ли с другой какой родней.
   - Слаба я, Сань, духу не хватает, чтоб приязнью человека отогреть, я ж приязнью лечу.
   - Ну, ба, - Мордасов прикидывал, что отделаться от Шпына не удастся, - они сюда приедут, я им велю, чтобы тары - бутылок там разных, других емкостей понавезли, а ты им водицу посвятишь, пусть горемычный сродственник попьет ее, всех дел-то, ты святить воду можешь, не спускаясь с кровати. Не могу отказать - важный человек, по заграницам раскатывает.
   - Посёл, что ль? - Бабка то ли смеялась, то ли всерьез, не поймешь.
   - Посёл-осёл, - не утерпел Колодец, согнал гримасу - натурально, ба, нужный человек, понадобится тебе снадобье не наше, подмогнет да и другое что.
   Бабка отвернулась к стене, натягивая на худые плечи скоморошье лоскутное одеяло, в глазах ее внук углядел тоску особенную и впервые проняло его: вот она смертная мука, не то чтоб большая тоска, нестерпимая, а именно смертная, предшествующая расставанию с жизнью.
   Мордасов долго не уходил, вертелся бездельно в бабкиной каморке, зная, что старая не спит и весь мир для нее сейчас стянулся до пропитанного клеем газетного пятна под отколупнутым куском обоев. Мордасов вышел на кухню за тряпкой, вернулся, полез в красный угол, протер иконы, расправил мертвые цветы - поставка Шпына, сработаны под голландские тюльпаны, разгладил на бабке одеяло, подоткнул в ногах, выровнял носки тапочек. Бабка внука знала хорошо, если чем бог и оделил щедро упорством, с места не сдвинешь, пока своего не добьется; худые плечи вздрогнули под разноцветными лоскутами, сивая дуля-пучок на затылке дернулась и, не оборачиваясь, прямо в стену бабка прошелестела: