- Занятная старушка, - сделал вывод Аркадий Борисович.
- И несчастная, - дополнила Оксана.
- Ну, если характеризовать её сегодняшнее положение, то да - она стара и немощна, - возразил Аркадий Борисович. - А если вернуться в прошлое, то не так уж плохо прожила она свою жизнь.
- Все равно мне её жаль. Что было, то прошло. А теперь?.. Воспоминаниями счастлив не станешь. Я её понимаю, хотя моя жизнь сложилась совсем по-иному. - Она внимательно посмотрела на Аркадия Борисовича, как бы спрашивая: "Ты желаешь услышать мою исповедь?"
- Продолжай, я с интересом слушаю, - подтвердил следователь.
- Еще в школьные годы я мечтала быстрее вырасти и выйти замуж, - с грустью в голосе заговорила Оксана. - Нас было пятеро у родителей. Мать часто болела, и многие домашние работы с детских лет лежали на моих плечах - и готовила, и стирала, и нянчила младших, и занималась уборкой. А отец любил выпить и не особенно церемонился со мной: чуть что не так подзатыльник. Потому и рвалась из дому. Училась, правда, хорошо, и как отец ни возражал, после десятилетки уехала в Киев, поступила на бухгалтерские курсы. Там познакомилась с курсантом милицейской школы Владиком Раполенко. Говорят, первая любовь самая, самая - сильная и незабываемая. Наверное, так оно и есть. Во всяком случае, Владика я никогда не забуду. Мы договорились, как только он окончит школу, пожениться. Ему оставалось учиться год. Я уехала я Южно-Сахалинск, куда и он обещал попросить направление. Но его послали в Чечню, и там он погиб. - Оксана подошла к столу и налила полный фужер вина. Отпила половину молча.
- Извини, - прошептала виновато. - Не надоела я тебе своим нытьем?
- Нет. Мне очень интересно. Продолжай.
- Эдик тоже мне понравился. Не так, как Владик, но он был такой представительный, уравновешенный. За ним, казалось, я буду как за каменной стеной. И он, хотя и не делал открыто предложение, намекал, что не плохо бы уехать на Украину, а лучше всего в Крым, купить там домик и обустраивать свое гнездышко. Словно догадался о моем желании. И вдруг как обухом по голове это предложение: похитить два миллиона. - Оксана допила вино. - Я никогда не пошла бы на это, если бы не видела как обворовывают народ и государство новоявленные бизнесмены. В родном городе в магазинах на полках только тухлая навага да ржавая селедка, а красная рыба, икра и крабы идут за границу за доллары. Рабочим по полгода зарплату не платят, а сами раскатывают по европейским курортам, строят на Канарах виллы, дворцы. Я ненавидела эту алчную мразь. Они, словно волки в овечьей стае, хватали и рвали без разбора не потому, что голодны, а от жадности, от тупости. И Эдик уговорил меня наказать их... - Она глубоко вздохнула, помолчала и продолжила: - Не подумай, что я хочу разжалобить тебя. Нет. В твоих глазах и глазах моих бывших сотрудников я выгляжу такой же хищницей, как и те, кого осуждаю.
- Ну, зачем ты так, Оксана...
- Не возражай, я знаю. Но дело не в этом. Вот бабуля говорила тут о своем замужестве. И я рассказала тебе о своем сокровенном желании выйти замуж. Теперь это уже, наверное, останется неосуществимой мечтой. - Он снова хотел возразить, но Оксана остановила его, подняв руку. - Разреши мне высказаться до конца. - Лет пять мне влепят. А в тюрьме, знаю, годы длинные. Да и кто потом позарится на судимую - разве подберет какой-нибудь пьяница или бомж. А за такого я и сама не пойду. Так вот, - у меня к тебе единственная просьба: мы с тобой фиктивные муж и жена. - Покусала губу, помолчала. Опустив глаза, робко попросила: - Осуществи мою мечту хотя бы на эти двое суток, пока мы изображаем здесь влюбленную пару, - стань настоящим, реальным мужем.
- Ты требуешь невозможного, - посуровел Аркадий Борисович, уже раскаиваясь, что затеял этот ужин с выпивкой: хотел хозяйку убедить, что они не прелюбодеи, не случайные знакомые, решившие под видом отдыхающих утолить свою страсть. А дело вон куда повернулось. - Да и что дадут тебе эти двое суток? Горькие воспоминания.
- Почему же горькие? Ты мне нравишься, и твое случайное прикосновение обжигает меня будто огнем... Поверь, я не распущенная женщина, ты будешь третьим мужчиной, кому я отдамся с радостью. И это, возможно, будут лучшие дни моей жизни.
Она пошла к нему, протягивая для объятия руки. Он отстранил их.
- Нет, Оксана. Не забывай, что я с тобой здесь по долгу службы.
- Ты трусишь? Но никто не узнает...
- Я не трушу. И дело не в том, что кто-то узнает. Будем знать мы с тобой. Возможно, у тебя останутся приятные воспоминания, а меня будет мучить совесть - воспользовался своим служебным положением. Встреться мы с тобою здесь действительно отдыхающими, я не стал бы церемониться. А теперь - извини. Ты пьяна. Ложись спать. - И он стал убирать со стола. Видел, как на глазах у женщины навернулись слезы обиды, как до крови прикусила она губу, но утешать не стал, напустив на себя ещё большую строгость.
Оксана, постояв немного, круто повернулась и, с ожесточением сбросив с кровати покрывало, стала раздеваться. Небрежно швырнула платье на спинку стула.
Аркадий Борисович отнес остатки еды в холодильник, вымыл посуду. Делал все не торопясь, выжидая, чтобы уснула Оксана. Разулся в коридоре и вошел в комнату неслышно. Снял брюки, собираясь нырнуть в постель.
- У меня спина горит, - неожиданно раздался позади голос Оксаны. Видать все-таки обгорела на солнце. Будь любезен, смажь одеколоном.
Предлог? Нет, похоже, на самом деле она перегрелась: он видел на пляже её покрасневшую кожу и предупреждал: "Сгоришь". Оксана ответила с усмешкой: "Вам меньше хлопот будет".
И он махнул рукой: не силой же переворачивать. Сама потом будет каяться... Выходит, и ему доставит хлопот...
Он взял флакон с одеколоном, подошел к её кровати.
- Раздевайся.
Она послушно откинула легкое одеяльце, сбросила ночную сорочку, ослепив его красотой своей совершенной фигуры. Она была без бюстгальтера и без трусиков. Он поспешил отвести взгляд от упругих по-девичьи торчащих грудей, положил руку ей на плечо и с силой заставил лечь на живот. Плеснул на спину одеколоном и стал плавно растирать. Как ни держал себя в руках, а глаза помимо его воли тянулись к округлым, соблазнительным ягодицам, будто таящим неведомую притягательную силу, взбурлившую в нем кровь, заставившую колотиться, как при тяжкой пытке, сердце. И все-таки он сдержался, сумел подавить в себе страсть; обильно смочил её спину одеколоном, растер от шеи до бедер и, накрыв одеялом, отправился к себе в кровать. Но уснуть не мог: у него горела не только кожа, пылало все внутри. И он лежал и думал, а, может, зря строит из себя этакого высоконравственного служителя Фемиды? По существу, никакого преступления он не совершил бы, если и переспал бы с ней, и никто его не осудит. Так многие поступили бы на его месте. И все-таки близость, считал он, обяжет его к чему-то; не сможет он после этого требовать от неё повиновения, тем более, если возникнут осложнения, применить силу.
Сколько пролежал в раздумье, к какому пришел выводу, он не мог бы ответить сам себе; он думал теперь об этой чужой, но понравившейся ему женщине, ставшей милой и близкой, сочувствовал и страдал вместе с ней. Что её ждет, как сложится судьба? И правильно ли поступает он, отвергая её, лишая последних радостных минут? Да и себя тоже...
И она, словно услышав его сомнения, юркнула к нему под одеяло. Обожгла горячим, пахнущим фиалкой телом. Обняла, прижалась, лихорадочно целуя губы, плечи, грудь. И он не выдержал...
Два дня пролетели незаметно, как две минуты. И все происходило как во сне, голова кружилась, мысли отсутствовали. Была только страсть, ошалевшее от наслаждения тело, обжигающие поцелуи, слияние плоти и крови. Уснули они лишь под утро, обессиленные, отрешенные от всего мира. А едва проснулись, снова заключили друг друга в объятия. В какой-то миг в голове Аркадия Борисовича мелькнула мысль, что надо узнать в уголовном розыске о Фонареве, возможно, он уже арестован и требуется его опознание; но тут же успокоился - в этом случае ему первому дали бы знать.
На второй день все запасы продуктов были съедены и растраченная энергия требовала восстановления, Аркадий Борисович вместе с Оксаной собрались в магазин. Вышли на улицу и тут только вспомнили о море - утро было такое яркое, свежее, что потянуло на пляж, к воде; захотелось искупаться, взбодрить усталое, несколько утратившее остроту ощущений тело.
- Какое прекрасное утро мы проспали с тобой, - посетовал Аркадий Борисович.
- Зато какое наслаждение мы получили, - Оксана прижалась к нему и поцеловала в щеку. - Мне никогда ещё не было так хорошо.
- И все-таки после завтрака давай сходим к морю. Возможно, завтра мы уже покинем этот сказочный уголок.
Лицо Оксаны опечалилось.
- Не зря говорят - счастливой жизни не бывает, бывают только счастливые минуты. А у нас и того меньше - мгновения. Все равно я рада, что встретила тебя, и теперь меня никто и ничто не страшит.
Они накупили продуктов, позавтракали и отправились на городской пляж. Время перевалило уже за полдень, когда на небе вдруг появилось башенкообразное облако, быстро растущее, расплывающееся по небу, с каждой минутой темнеющее, заслоняя солнце пока ещё просвечивающей золотисто-огненной наковальней. Облако набухало синью и опускалось к морю. Через несколько минут оно почернело и превратилось в громадную гору, нависшую над пляжем и всем городом. Внезапно из него упало в море что-то похожее на пожарный шлаг, только намного толще и длиннее, и по нему вверх устремился, кружась по спирали, поток воды, образуя вверху и внизу своеобразные воронки, будто работал гигантский насос. Небо только что голубое на глазах почернело.
- Смерч, - пояснил Аркадий Борисович удивленной и зачарованно смотревшей на водяной столб Оксане.
- Плохое предзнаменование, - глубоко вздохнула Оксана.
- В предзнаменования я не верю, а вот что скоро разразится гроза с ливнем, уверен, - весело констатировал Аркадий Борисович, чтобы разогнать грусть своей "арестантки". - Поспешим домой.
Оксана взяла платье и пошла переодеваться. В это время к Аркадию Борисовичу подошел мужчина в легком полотняном костюме, с сигаретой во рту. Попросил:
- Прикурить бедному интеллигенту, посеявшему зажигалку, не найдется?
То был условленный пароль.
- Рад бы, да некурящий, - ответил следователь.
- Теплоход "Россия" причаливает в девятнадцать тридцать, - сообщил мужчина, выбрасывая сигарету. - Сидоркин-Фонарев на борту. Бежать не пытался. Из управления дальневосточного рыболовства нам сообщили, что в октябре и ноябре прошлого года Сидоркин находился на траулере "Фадеев", ловил сайру. - И удалился.
"Вот так фокус, - озадачился Аркадий Борисович. - Выходит, Сидоркин вовсе не Фонарев? Или наш пострел и тут поспел - завладел каким-то путем документами рыбака?.. Надо предупредить Оксану, чтобы была особенно внимательна."
И с этого времени мысль о предстоящей встрече и сложности опознания подозреваемого всецело завладела следователем. Да и Оксана, когда он объяснил ей ситуацию, обеспокоилась. Даже гроза и ливень, бушевавшие более двух часов, застав их на полпути к дому и вынудившие укрыться в ближайшем кафе, где они выпили по рюмке коньяка, не вернули недавнего приподнятого настроения.
Они с нетерпением ждали вечера, не находя себе места, и уже в начале седьмого отправились в отделение уголовного розыска, куда должны были доставить Сидоркина-Фонарева.
Начальник уголовного розыска города майор Жихарев тоже высказал свое сомнение, что это тот, за кем они охотятся.
- На фотографиях, к сожалению, не очень качественных, Фонарев и Сидоркин очень похожи. Но Фонарев вряд ли стал бы возвращаться в Алушту. Обчистить свою вакханку у него имелась уйма возможностей.
В любом случае надо было ждать.
И вот, наконец, машина с задержанным и его спутницей остановилась около здания милиции. Оксана из окна кабинета начальника наблюдала за выходящими. Аркадий Борисович стоял с ней рядом и тоже не спускал глаз с прибывших. Узнать Сидоркина-Фонарева не составляло труда: широкий лоб с большими залысинами, прямой нос, крупный подбородок с ямочкой, признак сильной, волевой натуры. Правда, фигура его, движения показались Аркадию Борисовичу несколько вяловатыми, а по рассказу Оксаны он этакий живчик энергичный, непоседливый, порою даже взрывной. Может, спутница и море так его укатали?
Аркадий Борисович вопросительно глянул на Оксану.
Она помотала головой.
- Это не Эдик.
2
Генерал Дмитрюков, с курсантских лет приученный к ранним побудкам, проснулся в начале седьмого. Набросил спортивный костюм и на цыпочках, чтобы не разбудить детей и жену, пошел к двери. Бесшумно открыл замок, сбежал по ступенькам лестницы с третьего этажа и легкой трусцой направился на спортивную площадку. К физзарядке он привык, как мусульмане к молитвам. После пробежки, разогрев тело, покрутился на турнике, размял мышцы рук и плеч на брусьях и, завершив занятие стойкой на руках, вернулся в квартиру. Принял душ, сварил кофе. В начале восьмого он был уже в своем кабинете за рабочим столом.
Несмотря на то что полки почти не летали и боевая учеба сильно пробуксовывала из-за нехватки топлива, отсутствия запчастей, дел не убавлялось. Наоборот, приходилось вести ненужные переписки, посылать в разные инстанции прошения, заявки, докладные записки; объяснять, доказывать, требовать. Все это отрывало от основного - совершенствования летного мастерства, повышения военно-теоретических и технических знаний. А чуть ли не каждый день в оперативный отдел поступала информация о новых самолетах иностранных армий, о новых тактических приемах. И хотя, как утверждала пресса и некоторые наши политические деятели, что у России ныне явных противников нет и никто на неё нападать не собирается, международная ситуация может измениться в один день, в один час. Это подтверждала история, об этом говорили события в Египте, в Югославии, в Конго. Так что надо, как говорится, держать порох сухим, учиться боевому мастерству сегодня - завтра, как случилось в сорок первом, будет поздно.
Он открыл секретный информационный бюллетень о подготовке совместных военных учений на Черном море американских и украинских воинских частей, об отработке американцами воздушного и морского десантирования в случае конфликта Украины с Россией. Читал и наливался негодованием: что делают, куда гнут эти упертые хохлы-правители? Чего добиваются? Ведь добрая половина украинцев живет и трудится в России, а россиян - на Украине. Давно все перепуталось и смешалось, и язык-то почти одинаковый. А "вождям" хочется утвердить себя на мировой арене, войти в историю. Сволочи да и только...
Даже читать противно было этот документ.
Генерал откинулся на спинку стула, задумался. Давно ли наши вооруженные силы считались лучшими в мире, давно ли американцы с радостью принимали наши предложения о сокращении стратегической авиации и ракет большой и средней дальности, чтобы достичь паритета? Как кость в горле были им наши лучшие в мире самолеты, самые точные и мощные ракеты. Когда Дмитрюков был ещё лейтенантом, то уже тогда слышал, что после Карибского кризиса Кеннеди поставил задачу ученым разработать стратегию развала Советского Союза. И вот с помощью наших тупоголовых правителей, не выросших ещё из комсомольских штанишек, и явных предателей они добились своего...
Раздумья генерала прервал зуммер из приемной.
- Товарищ генерал, к вам женщина рвется на прием, - доложил дежурный офицер. - Говорит - по очень важному вопросу.
- Коль по важному, пропустите. - Дмитрюков закрыл сборник, убрал со стола бумаги. Сегодня у него не приемный день по личным вопросам, и он мог бы отказать женщине, но что-то подтолкнуло его нарушить правило. Скорее всего, желание избавиться от грустных мыслей, навеянных прочитанным.
В кабинет вошла броской красоты блондинка лет тридцати в ярком кимоно японского покроя с газетой в руках. Поздоровалась и, подойдя решительным шагом к генералу, протянула ему издание.
- Надеюсь, вы читали пасквиль "Убийца в погонах"? Мне сказали, что это вы и некто полковник Вихлянцев снабдили автора подобной информацией. Это о моем муже, подполковнике Родионове. Как видите, я жива и невредима, и все остальное - о любовных связях моего мужа - гнусная ложь.
Женщина замолчала, а у Дмитрюкова по лицу и шее покатились капли пота. Он предпочел бы провалиться сквозь землю от стыда, чем находиться под презрительным взглядом необыкновенно красивых голубых глаз. И не находил слов, что ответить посетительнице. А она стояла, не отводя взгляда, словно пронзала его холодом.
- Простите, - наконец вымолвил он. - Понимаю ваше возмущение. Но разве не вы первая виновница произошедшего недоразумения? Почему вы сбежали, не оставив никакого объяснения, и более полугода не подавали признаков жизни?
- Я оставила мужу записку. Он все понял.
- Но ничего не поняли мы, в том числе и следственные органы. Так что, мы должны предъявить вам претензии.
- Пожалуйста. Я готова понести любое наказание. Но подполковник Родионов ни в чем не виноват, и прошу вас отменить свой поспешный приказ.
Генерал невесело усмехнулся, встал из-за стола.
- Ну, женщины, - осуждающе покачал головой. - Без вас забот полон рот, а тут ещё вы со своими фортелями...
- Не надо обвинять только женщин, - назидательно остановила его блондинка. - Вы, мужчины, у кормила власти. Хотя, какие вы мужчины, семью не можете содержать, за себя постоять. Во что вы страну превратили? Вы же летчики, неужели сверху вам ничего не видно?
- Да, не завидую я Владимиру Васильевичу, - снова усмехнулся Дмитрюков, - частенько, наверное, ему доставалось от вас.
- К сожалению, я старалась не вмешиваться в его дела. А зря. Теперь буду вмешиваться. И уже вмешалась. Для начала договорилась с японской фирмой "Омрон" о поставке эскадрилье авиационного топлива
- И чем же вы намерены расплачиваться? - удивился генерал.
- Коль вы, генералы, оказались такие безденежные, нашлись, к счастью, и у нас настоящие мужчины, - подпустила блондинка шпильку. - Расплатится пока фирма "Гермес". Слыхали о такой?
- Слыхал. А потом она что-то потребует взамен?
- Наверное. Если вы захотите и дальше летать. И само собой, восстановите в должности моего мужа.
Дмимтрюков в усмешке покрутил головой.
- Не зря говорят, что женская догадка обладает большей точностью, чем мужская уверенность. Ваш ультиматум принимаю. Кстати, вы уже виделись с Владимиром Васильевичем?
- Нет еще. От вас сразу еду к нему.
Генерал протянул посетительнице руку.
- Спасибо за преподанный урок. Надеюсь, ошибки не повторятся и вы больше не покинете мужа.
3
Его разбудил гул самолета. "Неужто в эскадрилью привезли топливо?" мелькнула радостная мысль у Владимира Васильевича. Всю ночь ему снились полеты: то он перехватывал американского разведчика, то вел бой с "Фантомом" на крутых виражах и никак не мог захватить его в сетку прицела, отчего злился на себя, кусал губы и от напряжения обливался потом. И вот реальность - гул удаляющегося самолета. Он прислушался. Спросонья никак не мог определить истребитель это или бомбардировщик. Вспомнил, что он не удел и более месяца не поднимался в воздух, а на аэродроме не появлялся третью неделю, грустно усмехнулся над собой - похоже, все-таки придется уйти из авиации. Транспортный самолет не смог отличить от боевого. Что ж, наверное, все к лучшему - чем быстрее забудет свою профессию, тем скорее перестанет саднить сердце.
Завтра кончается его неожиданный отпуск. Что делать? Выходить на службу, на посмешище недругам? Да и какая может быть служба, когда он выведен за штат? Снова уйти от всех с глаз долой на рыбалку?.. Осточертела ему эта рыбалка, совсем ещё недавно доставлявшая громадное удовольствие и уводила от грустных мыслей и переживаний.
Спать больше не хотелось. Солнце поднялось высоко и его лучи, пробив неплотно задернутые шторы, огненной полоской играли на паласе. А он все не вставал, лежал и раздумывал о своей судьбе. Прямо по Лермонтову: "Судьба играет человеком, она изменчива всегда: то вознесет его высоко, то бросит в бездну без следа". Так здорово он начал: осуществил мечту стать летчиком, без особого труда овладевал летным мастерством, к тридцати пяти годам дорос до подполковника, командира отдельной эскадрильи, встретил женщину, которую полюбил. И все опрокинулось, разрушилось в один миг. Будто Ольга принесла с собой несчастье. Не зря, наверное, говорят в народе: "На чужом несчастье свое счастье не построишь". Как умолял Калашников вернуть ему жену, чуть на коленях не ползал... Но что тогда Владимир Васильевич мог поделать? И повторись тот случай, он снова ничем не мог бы помочь капитану милиции все решала Ольга. А она предпочла его, летчика Родионова. А потом и его бросила...
Слава Богу, что она оказалась жива. Зло на неё прошло, и он не осуждал её - Ольга заслуживала лучшей доли.
Как жить дальше? Кроме летной профессии, его ничто не интересует, да и делать ничего другого он не умеет... В гражданскую авиацию летчиков-истребителей не берут. Даже на "кукурузники" Ан-2. Податься по примеру старшего лейтенанта Кононова к нанайцам на кетовую путину? Не получится, не по душе это дело... И снова подумалось о Соболевском. Лучше б оказаться на его месте, не надо ни о чем заботиться...
Телефонный звонок, прервав невеселые мысли, оглушил его подобно пулеметной очереди. Он поначалу не мог сообразить, что это. С тех пор как его отстранили от командования эскадрильей, кроме Кононова и Вероники, никто не звонил. Кононова нет более недели - снова укатил к нанайцам, Вероника тоже куда-то уехала. А других, собственно, он и не хотел слышать. Потому не торопился брать трубку - пусть считают, что его нет дома.
Телефон настойчиво трезвонил. И Владимир Васильевич снял трубку с намерением испортить настроение звонившему.
- Слушаю, - сказал без должной учтивости.
- Здоров спать. Наверное, и сны никакие не тревожат.
Владимир Васильевич узнал голос генерала Дмитрюкова.
- Пусть тревожат тех, у кого совесть нечиста, - ответил сухо, тоже не поздоровавшись.
Генерал помолчал, ломая, видимо, голову - узнал его подполковник или нет.
- Согласен с тобой. - Снова помолчал. - К сожалению, человек зачастую ориентируется не по совести, а по факту. И тут никуда не денешься - факты, как говорят криминалисты, упрямая вещь. Но не будем сейчас вдаваться в философию, поспорим об этом в другой раз, а сейчас я хочу сообщить тебе две приятные новости. Это генерал Дмитрюков, - на всякий случай, чтобы не нарваться на очередную грубость, представился командующий армией. - Первая - принимай снова эскадрилью. Приказ о временном отстранении отменяется. Приношу тебе свои глубокие извинения. Надеюсь, зла не будешь держать: и на старуху бывает проруха. Вторая новость,.. - генерал замялся, - не знаю обрадует тебя или возмутит: объявилась твоя благоверная. Только что ушла от меня. Досталось мне от нее. И поделом. Скажу тебе, с крепким характером бабенка. К тебе направилась. Так что готовься встретить гостью. Ко мне вопросы есть?
- Как быть с Филатовым?
- Я его предупредил. Он попросился в другую эскадрилью. Думаю, ты не станешь возражать?
- Очень даже не стану, - на веселой ноте закончил разговор Владимир Васильевич.
4
Ольга приехала через два часа после разговора с генералом, когда Владимир Васильевич заканчивал уборку в квартире. Она за эти восемь месяцев отсутствия, кажется, помолодела и похорошела. А возможно, из-за того, что тщательно готовилась к встрече и над её лицом поработали лучшие макияжистки Яонии. И одета она была под японку - в ярко-цветастое кимоно, волосы зачесаны в тугой пучок на голове и скреплены перламутровым гребешком с драгоценными украшениями; в руках небольшой кожаный чемодан. Вошла в комнату без всякого смущения на лице, поставила чемодан и сказала запросто, будто вернулась из командировки:
- Здравствуй, милый. Знаю, какие неприятности причинила тебе и за все прошу прощения. - Потянулась было к нему с намерением поцеловать, но Владимир Васильевич жестом остановил её. - Ты не рад, что я вернулась?
- Я рад, что ты жива и что вернулась. Но связывать разорванное, думаю, нам ни к чему. Не люблю узлы - слишком они заметны и непрочны. По всему, вижу, ты устроилась неплохо. А от добра, как говорят у нас на Руси, добра не ищут.
Ольга закусила губу.
- И все-таки, надеюсь, ты не укажешь мне на дверь, примешь пусть не как жену, а как гостью? Поверь, я очень соскучилась по тебе, и мне есть что рассказать интересное, важное для твоего летного дела.
- Я не гоню тебя. Садись. Ты голодна?
- Да уж... Так торопилась, что не позавтракала.
- Я сейчас приготовлю яичницу, сварю кофе.
- А может, разрешишь мне? Я только помоюсь с дороги. Вода горячая есть?
- Увы. Все как при тебе - один раз в неделю. По субботам. А сегодня среда.
- Ничего, ополоснусь и холодной.
Она открыла чемодан, достала халат и отправилась в ванну. А Владимир Васильевич - на кухню...
Через час они сидели за столом и, как бывало ранее по большим праздникам, пили коньяк, привезенный Ольгой, ели и мирно беседовали. Бывшая жена, рассказывая о Японии, о своем покровителе бизнесмене Хоцодзуки, пыталась даже шутить; Владимир Васильевич слушал её и не мог унять в душе сумятицу: ему было жаль Ольгу, он по-прежнему любил её, хотел и простил сердцем как только она вошла в квартиру, но простить разумом не мог. И когда оба, захмелевшие, возбужденные близостью друг к другу, готовые зачеркнуть прошлое и все начать сначала, когда Ольга взяла его руку и, положив себе на грудь, сказала, что её сердце принадлежит только ему, он словно очнулся от гипноза. Лучше бы она не произносила этой фразы - будто плеснула в лицо холодной водой, вмиг отрезвившей его. "Мое сердце принадлежит только тебе". А восемь месяцев назад умчалась с узкоглазым самураем, над которым сама подсмеивалась, называя его "Хоцуеца". И сколько доставила своему "единственному" неприятностей, переживаний. По её вине Родионова чуть ли не обвинили в убийстве, готовились отдать под суд... "Мое сердце принадлежит только тебе"... А до него и японца у этой гуттаперчевой куколки был Калашников и, вероятнее всего, не один...
- И несчастная, - дополнила Оксана.
- Ну, если характеризовать её сегодняшнее положение, то да - она стара и немощна, - возразил Аркадий Борисович. - А если вернуться в прошлое, то не так уж плохо прожила она свою жизнь.
- Все равно мне её жаль. Что было, то прошло. А теперь?.. Воспоминаниями счастлив не станешь. Я её понимаю, хотя моя жизнь сложилась совсем по-иному. - Она внимательно посмотрела на Аркадия Борисовича, как бы спрашивая: "Ты желаешь услышать мою исповедь?"
- Продолжай, я с интересом слушаю, - подтвердил следователь.
- Еще в школьные годы я мечтала быстрее вырасти и выйти замуж, - с грустью в голосе заговорила Оксана. - Нас было пятеро у родителей. Мать часто болела, и многие домашние работы с детских лет лежали на моих плечах - и готовила, и стирала, и нянчила младших, и занималась уборкой. А отец любил выпить и не особенно церемонился со мной: чуть что не так подзатыльник. Потому и рвалась из дому. Училась, правда, хорошо, и как отец ни возражал, после десятилетки уехала в Киев, поступила на бухгалтерские курсы. Там познакомилась с курсантом милицейской школы Владиком Раполенко. Говорят, первая любовь самая, самая - сильная и незабываемая. Наверное, так оно и есть. Во всяком случае, Владика я никогда не забуду. Мы договорились, как только он окончит школу, пожениться. Ему оставалось учиться год. Я уехала я Южно-Сахалинск, куда и он обещал попросить направление. Но его послали в Чечню, и там он погиб. - Оксана подошла к столу и налила полный фужер вина. Отпила половину молча.
- Извини, - прошептала виновато. - Не надоела я тебе своим нытьем?
- Нет. Мне очень интересно. Продолжай.
- Эдик тоже мне понравился. Не так, как Владик, но он был такой представительный, уравновешенный. За ним, казалось, я буду как за каменной стеной. И он, хотя и не делал открыто предложение, намекал, что не плохо бы уехать на Украину, а лучше всего в Крым, купить там домик и обустраивать свое гнездышко. Словно догадался о моем желании. И вдруг как обухом по голове это предложение: похитить два миллиона. - Оксана допила вино. - Я никогда не пошла бы на это, если бы не видела как обворовывают народ и государство новоявленные бизнесмены. В родном городе в магазинах на полках только тухлая навага да ржавая селедка, а красная рыба, икра и крабы идут за границу за доллары. Рабочим по полгода зарплату не платят, а сами раскатывают по европейским курортам, строят на Канарах виллы, дворцы. Я ненавидела эту алчную мразь. Они, словно волки в овечьей стае, хватали и рвали без разбора не потому, что голодны, а от жадности, от тупости. И Эдик уговорил меня наказать их... - Она глубоко вздохнула, помолчала и продолжила: - Не подумай, что я хочу разжалобить тебя. Нет. В твоих глазах и глазах моих бывших сотрудников я выгляжу такой же хищницей, как и те, кого осуждаю.
- Ну, зачем ты так, Оксана...
- Не возражай, я знаю. Но дело не в этом. Вот бабуля говорила тут о своем замужестве. И я рассказала тебе о своем сокровенном желании выйти замуж. Теперь это уже, наверное, останется неосуществимой мечтой. - Он снова хотел возразить, но Оксана остановила его, подняв руку. - Разреши мне высказаться до конца. - Лет пять мне влепят. А в тюрьме, знаю, годы длинные. Да и кто потом позарится на судимую - разве подберет какой-нибудь пьяница или бомж. А за такого я и сама не пойду. Так вот, - у меня к тебе единственная просьба: мы с тобой фиктивные муж и жена. - Покусала губу, помолчала. Опустив глаза, робко попросила: - Осуществи мою мечту хотя бы на эти двое суток, пока мы изображаем здесь влюбленную пару, - стань настоящим, реальным мужем.
- Ты требуешь невозможного, - посуровел Аркадий Борисович, уже раскаиваясь, что затеял этот ужин с выпивкой: хотел хозяйку убедить, что они не прелюбодеи, не случайные знакомые, решившие под видом отдыхающих утолить свою страсть. А дело вон куда повернулось. - Да и что дадут тебе эти двое суток? Горькие воспоминания.
- Почему же горькие? Ты мне нравишься, и твое случайное прикосновение обжигает меня будто огнем... Поверь, я не распущенная женщина, ты будешь третьим мужчиной, кому я отдамся с радостью. И это, возможно, будут лучшие дни моей жизни.
Она пошла к нему, протягивая для объятия руки. Он отстранил их.
- Нет, Оксана. Не забывай, что я с тобой здесь по долгу службы.
- Ты трусишь? Но никто не узнает...
- Я не трушу. И дело не в том, что кто-то узнает. Будем знать мы с тобой. Возможно, у тебя останутся приятные воспоминания, а меня будет мучить совесть - воспользовался своим служебным положением. Встреться мы с тобою здесь действительно отдыхающими, я не стал бы церемониться. А теперь - извини. Ты пьяна. Ложись спать. - И он стал убирать со стола. Видел, как на глазах у женщины навернулись слезы обиды, как до крови прикусила она губу, но утешать не стал, напустив на себя ещё большую строгость.
Оксана, постояв немного, круто повернулась и, с ожесточением сбросив с кровати покрывало, стала раздеваться. Небрежно швырнула платье на спинку стула.
Аркадий Борисович отнес остатки еды в холодильник, вымыл посуду. Делал все не торопясь, выжидая, чтобы уснула Оксана. Разулся в коридоре и вошел в комнату неслышно. Снял брюки, собираясь нырнуть в постель.
- У меня спина горит, - неожиданно раздался позади голос Оксаны. Видать все-таки обгорела на солнце. Будь любезен, смажь одеколоном.
Предлог? Нет, похоже, на самом деле она перегрелась: он видел на пляже её покрасневшую кожу и предупреждал: "Сгоришь". Оксана ответила с усмешкой: "Вам меньше хлопот будет".
И он махнул рукой: не силой же переворачивать. Сама потом будет каяться... Выходит, и ему доставит хлопот...
Он взял флакон с одеколоном, подошел к её кровати.
- Раздевайся.
Она послушно откинула легкое одеяльце, сбросила ночную сорочку, ослепив его красотой своей совершенной фигуры. Она была без бюстгальтера и без трусиков. Он поспешил отвести взгляд от упругих по-девичьи торчащих грудей, положил руку ей на плечо и с силой заставил лечь на живот. Плеснул на спину одеколоном и стал плавно растирать. Как ни держал себя в руках, а глаза помимо его воли тянулись к округлым, соблазнительным ягодицам, будто таящим неведомую притягательную силу, взбурлившую в нем кровь, заставившую колотиться, как при тяжкой пытке, сердце. И все-таки он сдержался, сумел подавить в себе страсть; обильно смочил её спину одеколоном, растер от шеи до бедер и, накрыв одеялом, отправился к себе в кровать. Но уснуть не мог: у него горела не только кожа, пылало все внутри. И он лежал и думал, а, может, зря строит из себя этакого высоконравственного служителя Фемиды? По существу, никакого преступления он не совершил бы, если и переспал бы с ней, и никто его не осудит. Так многие поступили бы на его месте. И все-таки близость, считал он, обяжет его к чему-то; не сможет он после этого требовать от неё повиновения, тем более, если возникнут осложнения, применить силу.
Сколько пролежал в раздумье, к какому пришел выводу, он не мог бы ответить сам себе; он думал теперь об этой чужой, но понравившейся ему женщине, ставшей милой и близкой, сочувствовал и страдал вместе с ней. Что её ждет, как сложится судьба? И правильно ли поступает он, отвергая её, лишая последних радостных минут? Да и себя тоже...
И она, словно услышав его сомнения, юркнула к нему под одеяло. Обожгла горячим, пахнущим фиалкой телом. Обняла, прижалась, лихорадочно целуя губы, плечи, грудь. И он не выдержал...
Два дня пролетели незаметно, как две минуты. И все происходило как во сне, голова кружилась, мысли отсутствовали. Была только страсть, ошалевшее от наслаждения тело, обжигающие поцелуи, слияние плоти и крови. Уснули они лишь под утро, обессиленные, отрешенные от всего мира. А едва проснулись, снова заключили друг друга в объятия. В какой-то миг в голове Аркадия Борисовича мелькнула мысль, что надо узнать в уголовном розыске о Фонареве, возможно, он уже арестован и требуется его опознание; но тут же успокоился - в этом случае ему первому дали бы знать.
На второй день все запасы продуктов были съедены и растраченная энергия требовала восстановления, Аркадий Борисович вместе с Оксаной собрались в магазин. Вышли на улицу и тут только вспомнили о море - утро было такое яркое, свежее, что потянуло на пляж, к воде; захотелось искупаться, взбодрить усталое, несколько утратившее остроту ощущений тело.
- Какое прекрасное утро мы проспали с тобой, - посетовал Аркадий Борисович.
- Зато какое наслаждение мы получили, - Оксана прижалась к нему и поцеловала в щеку. - Мне никогда ещё не было так хорошо.
- И все-таки после завтрака давай сходим к морю. Возможно, завтра мы уже покинем этот сказочный уголок.
Лицо Оксаны опечалилось.
- Не зря говорят - счастливой жизни не бывает, бывают только счастливые минуты. А у нас и того меньше - мгновения. Все равно я рада, что встретила тебя, и теперь меня никто и ничто не страшит.
Они накупили продуктов, позавтракали и отправились на городской пляж. Время перевалило уже за полдень, когда на небе вдруг появилось башенкообразное облако, быстро растущее, расплывающееся по небу, с каждой минутой темнеющее, заслоняя солнце пока ещё просвечивающей золотисто-огненной наковальней. Облако набухало синью и опускалось к морю. Через несколько минут оно почернело и превратилось в громадную гору, нависшую над пляжем и всем городом. Внезапно из него упало в море что-то похожее на пожарный шлаг, только намного толще и длиннее, и по нему вверх устремился, кружась по спирали, поток воды, образуя вверху и внизу своеобразные воронки, будто работал гигантский насос. Небо только что голубое на глазах почернело.
- Смерч, - пояснил Аркадий Борисович удивленной и зачарованно смотревшей на водяной столб Оксане.
- Плохое предзнаменование, - глубоко вздохнула Оксана.
- В предзнаменования я не верю, а вот что скоро разразится гроза с ливнем, уверен, - весело констатировал Аркадий Борисович, чтобы разогнать грусть своей "арестантки". - Поспешим домой.
Оксана взяла платье и пошла переодеваться. В это время к Аркадию Борисовичу подошел мужчина в легком полотняном костюме, с сигаретой во рту. Попросил:
- Прикурить бедному интеллигенту, посеявшему зажигалку, не найдется?
То был условленный пароль.
- Рад бы, да некурящий, - ответил следователь.
- Теплоход "Россия" причаливает в девятнадцать тридцать, - сообщил мужчина, выбрасывая сигарету. - Сидоркин-Фонарев на борту. Бежать не пытался. Из управления дальневосточного рыболовства нам сообщили, что в октябре и ноябре прошлого года Сидоркин находился на траулере "Фадеев", ловил сайру. - И удалился.
"Вот так фокус, - озадачился Аркадий Борисович. - Выходит, Сидоркин вовсе не Фонарев? Или наш пострел и тут поспел - завладел каким-то путем документами рыбака?.. Надо предупредить Оксану, чтобы была особенно внимательна."
И с этого времени мысль о предстоящей встрече и сложности опознания подозреваемого всецело завладела следователем. Да и Оксана, когда он объяснил ей ситуацию, обеспокоилась. Даже гроза и ливень, бушевавшие более двух часов, застав их на полпути к дому и вынудившие укрыться в ближайшем кафе, где они выпили по рюмке коньяка, не вернули недавнего приподнятого настроения.
Они с нетерпением ждали вечера, не находя себе места, и уже в начале седьмого отправились в отделение уголовного розыска, куда должны были доставить Сидоркина-Фонарева.
Начальник уголовного розыска города майор Жихарев тоже высказал свое сомнение, что это тот, за кем они охотятся.
- На фотографиях, к сожалению, не очень качественных, Фонарев и Сидоркин очень похожи. Но Фонарев вряд ли стал бы возвращаться в Алушту. Обчистить свою вакханку у него имелась уйма возможностей.
В любом случае надо было ждать.
И вот, наконец, машина с задержанным и его спутницей остановилась около здания милиции. Оксана из окна кабинета начальника наблюдала за выходящими. Аркадий Борисович стоял с ней рядом и тоже не спускал глаз с прибывших. Узнать Сидоркина-Фонарева не составляло труда: широкий лоб с большими залысинами, прямой нос, крупный подбородок с ямочкой, признак сильной, волевой натуры. Правда, фигура его, движения показались Аркадию Борисовичу несколько вяловатыми, а по рассказу Оксаны он этакий живчик энергичный, непоседливый, порою даже взрывной. Может, спутница и море так его укатали?
Аркадий Борисович вопросительно глянул на Оксану.
Она помотала головой.
- Это не Эдик.
2
Генерал Дмитрюков, с курсантских лет приученный к ранним побудкам, проснулся в начале седьмого. Набросил спортивный костюм и на цыпочках, чтобы не разбудить детей и жену, пошел к двери. Бесшумно открыл замок, сбежал по ступенькам лестницы с третьего этажа и легкой трусцой направился на спортивную площадку. К физзарядке он привык, как мусульмане к молитвам. После пробежки, разогрев тело, покрутился на турнике, размял мышцы рук и плеч на брусьях и, завершив занятие стойкой на руках, вернулся в квартиру. Принял душ, сварил кофе. В начале восьмого он был уже в своем кабинете за рабочим столом.
Несмотря на то что полки почти не летали и боевая учеба сильно пробуксовывала из-за нехватки топлива, отсутствия запчастей, дел не убавлялось. Наоборот, приходилось вести ненужные переписки, посылать в разные инстанции прошения, заявки, докладные записки; объяснять, доказывать, требовать. Все это отрывало от основного - совершенствования летного мастерства, повышения военно-теоретических и технических знаний. А чуть ли не каждый день в оперативный отдел поступала информация о новых самолетах иностранных армий, о новых тактических приемах. И хотя, как утверждала пресса и некоторые наши политические деятели, что у России ныне явных противников нет и никто на неё нападать не собирается, международная ситуация может измениться в один день, в один час. Это подтверждала история, об этом говорили события в Египте, в Югославии, в Конго. Так что надо, как говорится, держать порох сухим, учиться боевому мастерству сегодня - завтра, как случилось в сорок первом, будет поздно.
Он открыл секретный информационный бюллетень о подготовке совместных военных учений на Черном море американских и украинских воинских частей, об отработке американцами воздушного и морского десантирования в случае конфликта Украины с Россией. Читал и наливался негодованием: что делают, куда гнут эти упертые хохлы-правители? Чего добиваются? Ведь добрая половина украинцев живет и трудится в России, а россиян - на Украине. Давно все перепуталось и смешалось, и язык-то почти одинаковый. А "вождям" хочется утвердить себя на мировой арене, войти в историю. Сволочи да и только...
Даже читать противно было этот документ.
Генерал откинулся на спинку стула, задумался. Давно ли наши вооруженные силы считались лучшими в мире, давно ли американцы с радостью принимали наши предложения о сокращении стратегической авиации и ракет большой и средней дальности, чтобы достичь паритета? Как кость в горле были им наши лучшие в мире самолеты, самые точные и мощные ракеты. Когда Дмитрюков был ещё лейтенантом, то уже тогда слышал, что после Карибского кризиса Кеннеди поставил задачу ученым разработать стратегию развала Советского Союза. И вот с помощью наших тупоголовых правителей, не выросших ещё из комсомольских штанишек, и явных предателей они добились своего...
Раздумья генерала прервал зуммер из приемной.
- Товарищ генерал, к вам женщина рвется на прием, - доложил дежурный офицер. - Говорит - по очень важному вопросу.
- Коль по важному, пропустите. - Дмитрюков закрыл сборник, убрал со стола бумаги. Сегодня у него не приемный день по личным вопросам, и он мог бы отказать женщине, но что-то подтолкнуло его нарушить правило. Скорее всего, желание избавиться от грустных мыслей, навеянных прочитанным.
В кабинет вошла броской красоты блондинка лет тридцати в ярком кимоно японского покроя с газетой в руках. Поздоровалась и, подойдя решительным шагом к генералу, протянула ему издание.
- Надеюсь, вы читали пасквиль "Убийца в погонах"? Мне сказали, что это вы и некто полковник Вихлянцев снабдили автора подобной информацией. Это о моем муже, подполковнике Родионове. Как видите, я жива и невредима, и все остальное - о любовных связях моего мужа - гнусная ложь.
Женщина замолчала, а у Дмитрюкова по лицу и шее покатились капли пота. Он предпочел бы провалиться сквозь землю от стыда, чем находиться под презрительным взглядом необыкновенно красивых голубых глаз. И не находил слов, что ответить посетительнице. А она стояла, не отводя взгляда, словно пронзала его холодом.
- Простите, - наконец вымолвил он. - Понимаю ваше возмущение. Но разве не вы первая виновница произошедшего недоразумения? Почему вы сбежали, не оставив никакого объяснения, и более полугода не подавали признаков жизни?
- Я оставила мужу записку. Он все понял.
- Но ничего не поняли мы, в том числе и следственные органы. Так что, мы должны предъявить вам претензии.
- Пожалуйста. Я готова понести любое наказание. Но подполковник Родионов ни в чем не виноват, и прошу вас отменить свой поспешный приказ.
Генерал невесело усмехнулся, встал из-за стола.
- Ну, женщины, - осуждающе покачал головой. - Без вас забот полон рот, а тут ещё вы со своими фортелями...
- Не надо обвинять только женщин, - назидательно остановила его блондинка. - Вы, мужчины, у кормила власти. Хотя, какие вы мужчины, семью не можете содержать, за себя постоять. Во что вы страну превратили? Вы же летчики, неужели сверху вам ничего не видно?
- Да, не завидую я Владимиру Васильевичу, - снова усмехнулся Дмитрюков, - частенько, наверное, ему доставалось от вас.
- К сожалению, я старалась не вмешиваться в его дела. А зря. Теперь буду вмешиваться. И уже вмешалась. Для начала договорилась с японской фирмой "Омрон" о поставке эскадрилье авиационного топлива
- И чем же вы намерены расплачиваться? - удивился генерал.
- Коль вы, генералы, оказались такие безденежные, нашлись, к счастью, и у нас настоящие мужчины, - подпустила блондинка шпильку. - Расплатится пока фирма "Гермес". Слыхали о такой?
- Слыхал. А потом она что-то потребует взамен?
- Наверное. Если вы захотите и дальше летать. И само собой, восстановите в должности моего мужа.
Дмимтрюков в усмешке покрутил головой.
- Не зря говорят, что женская догадка обладает большей точностью, чем мужская уверенность. Ваш ультиматум принимаю. Кстати, вы уже виделись с Владимиром Васильевичем?
- Нет еще. От вас сразу еду к нему.
Генерал протянул посетительнице руку.
- Спасибо за преподанный урок. Надеюсь, ошибки не повторятся и вы больше не покинете мужа.
3
Его разбудил гул самолета. "Неужто в эскадрилью привезли топливо?" мелькнула радостная мысль у Владимира Васильевича. Всю ночь ему снились полеты: то он перехватывал американского разведчика, то вел бой с "Фантомом" на крутых виражах и никак не мог захватить его в сетку прицела, отчего злился на себя, кусал губы и от напряжения обливался потом. И вот реальность - гул удаляющегося самолета. Он прислушался. Спросонья никак не мог определить истребитель это или бомбардировщик. Вспомнил, что он не удел и более месяца не поднимался в воздух, а на аэродроме не появлялся третью неделю, грустно усмехнулся над собой - похоже, все-таки придется уйти из авиации. Транспортный самолет не смог отличить от боевого. Что ж, наверное, все к лучшему - чем быстрее забудет свою профессию, тем скорее перестанет саднить сердце.
Завтра кончается его неожиданный отпуск. Что делать? Выходить на службу, на посмешище недругам? Да и какая может быть служба, когда он выведен за штат? Снова уйти от всех с глаз долой на рыбалку?.. Осточертела ему эта рыбалка, совсем ещё недавно доставлявшая громадное удовольствие и уводила от грустных мыслей и переживаний.
Спать больше не хотелось. Солнце поднялось высоко и его лучи, пробив неплотно задернутые шторы, огненной полоской играли на паласе. А он все не вставал, лежал и раздумывал о своей судьбе. Прямо по Лермонтову: "Судьба играет человеком, она изменчива всегда: то вознесет его высоко, то бросит в бездну без следа". Так здорово он начал: осуществил мечту стать летчиком, без особого труда овладевал летным мастерством, к тридцати пяти годам дорос до подполковника, командира отдельной эскадрильи, встретил женщину, которую полюбил. И все опрокинулось, разрушилось в один миг. Будто Ольга принесла с собой несчастье. Не зря, наверное, говорят в народе: "На чужом несчастье свое счастье не построишь". Как умолял Калашников вернуть ему жену, чуть на коленях не ползал... Но что тогда Владимир Васильевич мог поделать? И повторись тот случай, он снова ничем не мог бы помочь капитану милиции все решала Ольга. А она предпочла его, летчика Родионова. А потом и его бросила...
Слава Богу, что она оказалась жива. Зло на неё прошло, и он не осуждал её - Ольга заслуживала лучшей доли.
Как жить дальше? Кроме летной профессии, его ничто не интересует, да и делать ничего другого он не умеет... В гражданскую авиацию летчиков-истребителей не берут. Даже на "кукурузники" Ан-2. Податься по примеру старшего лейтенанта Кононова к нанайцам на кетовую путину? Не получится, не по душе это дело... И снова подумалось о Соболевском. Лучше б оказаться на его месте, не надо ни о чем заботиться...
Телефонный звонок, прервав невеселые мысли, оглушил его подобно пулеметной очереди. Он поначалу не мог сообразить, что это. С тех пор как его отстранили от командования эскадрильей, кроме Кононова и Вероники, никто не звонил. Кононова нет более недели - снова укатил к нанайцам, Вероника тоже куда-то уехала. А других, собственно, он и не хотел слышать. Потому не торопился брать трубку - пусть считают, что его нет дома.
Телефон настойчиво трезвонил. И Владимир Васильевич снял трубку с намерением испортить настроение звонившему.
- Слушаю, - сказал без должной учтивости.
- Здоров спать. Наверное, и сны никакие не тревожат.
Владимир Васильевич узнал голос генерала Дмитрюкова.
- Пусть тревожат тех, у кого совесть нечиста, - ответил сухо, тоже не поздоровавшись.
Генерал помолчал, ломая, видимо, голову - узнал его подполковник или нет.
- Согласен с тобой. - Снова помолчал. - К сожалению, человек зачастую ориентируется не по совести, а по факту. И тут никуда не денешься - факты, как говорят криминалисты, упрямая вещь. Но не будем сейчас вдаваться в философию, поспорим об этом в другой раз, а сейчас я хочу сообщить тебе две приятные новости. Это генерал Дмитрюков, - на всякий случай, чтобы не нарваться на очередную грубость, представился командующий армией. - Первая - принимай снова эскадрилью. Приказ о временном отстранении отменяется. Приношу тебе свои глубокие извинения. Надеюсь, зла не будешь держать: и на старуху бывает проруха. Вторая новость,.. - генерал замялся, - не знаю обрадует тебя или возмутит: объявилась твоя благоверная. Только что ушла от меня. Досталось мне от нее. И поделом. Скажу тебе, с крепким характером бабенка. К тебе направилась. Так что готовься встретить гостью. Ко мне вопросы есть?
- Как быть с Филатовым?
- Я его предупредил. Он попросился в другую эскадрилью. Думаю, ты не станешь возражать?
- Очень даже не стану, - на веселой ноте закончил разговор Владимир Васильевич.
4
Ольга приехала через два часа после разговора с генералом, когда Владимир Васильевич заканчивал уборку в квартире. Она за эти восемь месяцев отсутствия, кажется, помолодела и похорошела. А возможно, из-за того, что тщательно готовилась к встрече и над её лицом поработали лучшие макияжистки Яонии. И одета она была под японку - в ярко-цветастое кимоно, волосы зачесаны в тугой пучок на голове и скреплены перламутровым гребешком с драгоценными украшениями; в руках небольшой кожаный чемодан. Вошла в комнату без всякого смущения на лице, поставила чемодан и сказала запросто, будто вернулась из командировки:
- Здравствуй, милый. Знаю, какие неприятности причинила тебе и за все прошу прощения. - Потянулась было к нему с намерением поцеловать, но Владимир Васильевич жестом остановил её. - Ты не рад, что я вернулась?
- Я рад, что ты жива и что вернулась. Но связывать разорванное, думаю, нам ни к чему. Не люблю узлы - слишком они заметны и непрочны. По всему, вижу, ты устроилась неплохо. А от добра, как говорят у нас на Руси, добра не ищут.
Ольга закусила губу.
- И все-таки, надеюсь, ты не укажешь мне на дверь, примешь пусть не как жену, а как гостью? Поверь, я очень соскучилась по тебе, и мне есть что рассказать интересное, важное для твоего летного дела.
- Я не гоню тебя. Садись. Ты голодна?
- Да уж... Так торопилась, что не позавтракала.
- Я сейчас приготовлю яичницу, сварю кофе.
- А может, разрешишь мне? Я только помоюсь с дороги. Вода горячая есть?
- Увы. Все как при тебе - один раз в неделю. По субботам. А сегодня среда.
- Ничего, ополоснусь и холодной.
Она открыла чемодан, достала халат и отправилась в ванну. А Владимир Васильевич - на кухню...
Через час они сидели за столом и, как бывало ранее по большим праздникам, пили коньяк, привезенный Ольгой, ели и мирно беседовали. Бывшая жена, рассказывая о Японии, о своем покровителе бизнесмене Хоцодзуки, пыталась даже шутить; Владимир Васильевич слушал её и не мог унять в душе сумятицу: ему было жаль Ольгу, он по-прежнему любил её, хотел и простил сердцем как только она вошла в квартиру, но простить разумом не мог. И когда оба, захмелевшие, возбужденные близостью друг к другу, готовые зачеркнуть прошлое и все начать сначала, когда Ольга взяла его руку и, положив себе на грудь, сказала, что её сердце принадлежит только ему, он словно очнулся от гипноза. Лучше бы она не произносила этой фразы - будто плеснула в лицо холодной водой, вмиг отрезвившей его. "Мое сердце принадлежит только тебе". А восемь месяцев назад умчалась с узкоглазым самураем, над которым сама подсмеивалась, называя его "Хоцуеца". И сколько доставила своему "единственному" неприятностей, переживаний. По её вине Родионова чуть ли не обвинили в убийстве, готовились отдать под суд... "Мое сердце принадлежит только тебе"... А до него и японца у этой гуттаперчевой куколки был Калашников и, вероятнее всего, не один...