* * *
Теперь с помощью этих грубых набросков можно прикинуть, кто такие эти «мы», которым приспичило повысить капитализацию страны. По-видимому, если называть субъект такого социального действия партией, имеет смысл говорить о трех совершенно разных партиях на каждом из этажей социального устройства.На первом этажесовершенно недостаточно с бухаринской снисходительностью бросить согражданам: так и быть, канальи, вы свободны, обогащайтесь! Они бы и рады. Да тут набегает свора налогово-пожарных санинспекторов с требованиями соблюдать импровизированные правила игр, далеких от «рыночной». Не говоря уж о том, что на поиски аутентичного рынка сегодня впору отряжать Миклухо-Маклая. Нужно предъявить хозяйствующим субъектам проектный стандарт деятельности по управлению капитализацией, встраиванию своих ресурсов и активов в цепочки производства добавленной стоимости. Нужно помочь овладеть «свободным предпринимательством» как эффективным ноу-хау. Без единого современного предпринимательского стандарта, подобного GSM, система мобильных хозяйственных связей неосуществима. Нужна партия – оператор социальных контрактов, партия свободы:держатель стандартов эффективных трансакций, обеспечивающих предпринимательскую самореализацию.
Второй этаж:как должна быть устроена партия, которая решает задачу повышения капитализации общества в корпоративно-политическом пространстве? Это некоторый политтехнологический субъект, который устроен и настроен жить дольше, чем отдельная конкретная власть, существующая от выборов до выборов. Это субъект, который занимается, конечно, борьбой за власть, но не только и не столько в чистом виде. Он не забывает, чего хочет: повысить капитализацию страны, частью которой является. Поэтому у него должна быть долговременная программа, ориентированная на интеграцию всех сил и интересов, желающих повысить свою капитализацию, и оптимизацию распределения общенациональных ресурсов всех типов между противоречивыми предпринимательскими проектами повышения частной капитализации. Это партия совсем не того типа, с которым мы знакомы. Это партия-конструктор, партия-собственник, партия справедливости. Победив в борьбе, она стремится не мочить поверженных конкурентов, а интегрировать в тело страны сообразно уровню их компетенции таким образом, чтобы повысить совокупную капитализацию.
Наконец, на третьем этаже– что это за социальное существо? Кто может быть в обществе носителем и хранителем идентичности, конструктором системы потребностей, субъектом, который реформирует, модернизирует систему формирования способностей, синтезирует сам образ того, как должен быть устроен современный образованный субъект? Если это и партия, то, выражаясь словами известного всем исторического деятеля, это «партия нового типа», партия единства.
Таким образом, на всех этажах здания «Главного управления капитализацией» есть место для некоторой силы, которую можно было бы назвать, к примеру, партией «Единая Россия». Просто структура социального действия на всех этих этажах устроена хотя и преемственно, однако совершенно по-разному. При этом очевидно, что ни на одном из этажей для решения проблемы роста капитализации нам не пригодится партийная машинка «общенародного голосования», которая обегает квартиры граждан со шпаргалкой «да-да-нет-да» и затем предъявляет мешки с бюллетенями как квитанцию на получение власти. Такое представление о партии безнадежно архаично. Поэтому, если мы говорим о конструктивных управленческих задачах вроде роста капитализации, о стандартных парламентских партиях надо для ясности забыть, у них для этого нет ни мотивов, ни инструментов, ни компетенции. Отчего они за бугром и вымирают вслед за динозаврами, а у нас никак не хотят рождаться.
Доклад на заседании круглого стола фонда «Единство во имя России» 17 февраля 2005 года
Уважаемые коллеги!
Скажу вначале несколько слов в пояснение к своей записке, которая была заранее разослана участникам заседания.
Корпус общественных наук нынче достиг таких успехов в познании современного ему общества, что даже не в силах договориться, как его называть. Говорят о «постиндустриальном» обществе, «постэкономическом», «постмодернити» и прочих «постах», а также – еще более неуверенно – об «информационном», «организованном», «конвенциональном» и т. п. Так что опереться тут помимо классики практически не на что. Но вещать о России вообще в содержательной пустоте тоже не хотелось бы.
Рискну все же предположить для начала, что Россия является вполне современной страной, не хуже и не лучше других. Что это означает, если чуть конкретнее?
Во-первых, в современном мире (в отличие от «индустриального») почти в каждой достаточно крупной стране так или иначе уже присутствуют и сосуществуют разнообразные уклады, образы жизни, социальные слои и сословия, политические, хозяйственные, этнические целостности, способы действия, которые возникли в самые разные времена во всех частях земного шара. «Цветущая сложность», замеченная русским философом Леонтьевым, в эпоху глобализации распространилась повсеместно.
Во-вторых,эти «внутренние миры» частично отражены в зеркале национальных культур, худо-бедно отрефлексированы, поименованы, поставлены на учет, изучаются.
В-третьих, местами возникли и продолжают возникать новые правящие элиты, которые все более сознательно относятся к этому разнообразию как к конструктору «сделай сам себя». Они оперируют, манипулируют – пусть не всегда умело – наличными укладами как строительным материалом, кубиками, выстраивая из них здания институтов своего общества. Как грибы растут разнообразные социо-, эконом– и политтехнологии.
Каковы условия, решающие факторы успеха социальной инженерии новых элит? Во-первых, концепции,содержательная понятийная рамка, с помощью которой можно удержать это разнообразие в единой системе управления, работать с ним как с единым целым. Во-вторых, инструментыи технологии,которые позволяют расслоить эту сложность и работать с каждой ее частью так, как она того требует, сохраняя общий контроль. В-третьих, компетенцияуправленцев, политиков, экономистов, социологов, то есть их практическая способность удерживать концептуальную рамку, владеть инструментами и уместно их использовать.
В свою очередь за тремя указанными факторами стоит единый вопрос: что собой должна представлять правящая элита как эффективный социальный субъект? Как она должна быть организована, мотивирована и оснащена? По существу, это – если пользоваться советской лексикой – основной вопрос современности.
По непостижимым причинам он застает врасплох дежурных политологов, не вписывается в повестку дня российских дискуссий, окаменевшую, как репертуар кабуки. До телехрипоты обсуждается, кто ловчее оприходует птицу-тройку – праволиберальный кучер, левопатриотический ямщик или ломовой извозчик с мигалкой. Ни при каких обстоятельствах не обсуждается: куда и зачем едем; из каких видов транспорта выбираем; что должен хотеть, уметь и знать экипаж транспортного средства?
Произносящие дежурное слово «партия»не всегда отдают себе отчет в том, что в каждой конкретной ситуации за ним могут стоять совершенно по-разному институционально организованныесоциальные субъекты. Двуглавые абстракции «правые – левые», «либералы – социалисты», «реформаторы – консерваторы» и т. п. не оставляют возможности совершать какие бы то ни было осмысленные действия и грозят столкновением с невидимыми препятствиями.
Ответ на указанный вопрос известен. Правящая элита – прежде всего собственник своей страны.Не только в производственном и идейном смыслах слова, но прежде всего – в организационно-управленческом.
Сегодняшнее выступление я хотел бы посвятить такой важнейшей теме, как собственность.Собственности как таковой, ее частям, способам работы с ними, компетенциям, которые позволяют ею эффективно управлять.
В более широком смысле капитализацияактива входит как составная часть в понятие его стоимости.Это интегральный расчетный показатель, характеризующий способность конкретного актива работать как капитал, то есть как самовозрастающая стоимость. Капитализация характеризует способность собственника актива работать с ним так, чтобы актив приобретал качество капитала и в этом качестве постоянно увеличивал стоимость. Рыночная капитализация может быть критерием оценки капитализации далеко не всегда и не во всех случаях.
Даниел Андриссен и Рене Тиссен в книжке «Невесомое богатство» (Weightless Wealth),модной ныне, но при этом, к счастью, содержательной, пишут, что оценка стоимости «нематериальных активов» – задача, которая рынку не под силу. Чтобы оценить их стоимость, требуются все более совершенные системы нормативного моделирования, стандартизации, основанные на осмысленном представлении о том, как устроены институты собственности, как работают в их рамках материальные и нематериальные активы, что они представляют собой как собственность.
Позвольте сказать несколько слов об интегральном видении проблемы собственности, ее философском, социологическом смысле, о понятии «собственность» как о парадигме или принципе объяснения и преобразования реальности.
С точки зрения собственности, переход от Истории-1 к Истории-2 на протяжении XX века – это переход из мира, в котором человек учился обладать вещамикак собственностью, в мир, где предстоит осваивать управление отношениямимежду собственниками и по поводу собственности. Поэтому тема моего доклада – вовсе не капитализация России как некий экономический, рыночный показатель. Главная тема – это управление капитализацией страны как профессия и призвание правящей элиты.
«Собственность» и «свобода» в русском языке – слова однокоренные. Тех, кто не прочь снисходительно улыбнуться лингвистическим чудачествам автора, отсылаю к двум словарям – толковому Даля и этимологическому Фасмера. Оба слова породнены старославянским «свобство» («собьство»). Его значения: свойство; существо; сущность; общность; лицо, ипостась Бога, совокупность личных свойств человека. А корень его связан с санскритскими «свамитва» и «самити», откуда берут начало русские слова «свой» и «сам» и вошедшее во многие языки swami – «учитель». Собственность – великий учитель свободы. Через выход человека из своей обособленности,через преодоление междоусобиц,овладение свойствами,обретение самостион движется к освоению свободы.
В современном русском языке это понятие окрашено скорее негативно. «Собственность» – «собь» – «особь» – «обособление» – «усобица» – «междоусобный» – «пособник». Видите, здесь явно ощущается что-то плохое, чреватое шкурными противоречиями, взрывами усобиц и моральными конфликтами. «Обособление» указывает на связанную с собственностью великую проблему отчуждения – основной, если не единственный, вопрос философии, религии, искусства. «Собство» имеет букет значений, связанных с тем, что человек обособился, куражится и выпендривается: «Слишком много в нем собства».
С другой стороны, рассмотрим смысловой ряд: «собственность» – «собь» – «собность» – «способность» – «способ». Язык подсказывает, что владение способом тесно связано с собственностью. Способность к действию рождает собственность, подобно тому как «винтовка рождает власть» (согласно учению Мао). Но это известная тенденция современного общества: тот, кто владеет способом управления, в итоге становится собственником. Русский язык предвосхитил ее задолго до теоремы Коуза, она внутренне (как говорят философы, имманентно) присуща его понятийному строю.
Джереми Рифкин в книге «Век доступа» (The Age of Access)провозгласил, что главное сегодня не обладание собственностью, а доступ к ней. После кратковременного увлечения слияниями и поглощениями многие поглотители приходят к мысли, что если для их бизнеса требуется использовать конвейер завода на три часа в месяц, для этого вовсе не нужно захватывать весь завод. Гораздо проще получить доступ к этому конвейеру, договорившись взаимовыгодным способом с нынешним собственником. Операция по захвату завода требует огромных затрат времени и денег, не говоря уже о криминальной проблематике и других издержках. А затем выясняется, что все оставшееся время (за рамками нужных вам трех часов в месяц) вы должны кормить безработных рабочих, сторожить пустующие цеха и ремонтировать простаивающий конвейер.
Эпоха доступа приходит на смену эпохе обладания с ее феодальной идеей «титульной собственности».
Почему же язык считает, что всякая собственность – частная? По банальной причине. Вдумайтесь в определение. Собственность – система отношений по поводу присвоения дефицитных ресурсов. Дефицитность ресурса означает, что на всех его не хватает, а потому разные частиобщества к нему относятся по-разному, некоторые из частейприсваивают его эксклюзивным или преимущественным образом, а прочие стоят в очереди либо просто отдыхают.
Как только человек перестал быть целостным, как только рядом с Адамом появилась Ева, он оказался выброшенным из рая в чуждый мир. В этом мире отчуждениявсе вещи находятся в чьей-то собственности, все отношения строятся между собственниками по поводу собственности, все формы сознания – не что иное, как символы, образы, понятия собственности. Общественный человек = собственник.История собственности сомасштабна всей социальной истории человека. Как той ее части, которая закончилась, так и тех, которые только предстоят. Когда и если в каком-нибудь труднообозримом будущем социальная история мира (где люди разделены на индивидов, организации, корпорации, конфессии и племена) закончится и они воссоединятся в единое существо наподобие разумного океана Соляриса, только тогда исчезнет «свое» и «чужое». В одиночестве собственность теряет смысл, пустая вселенная льнет к ногам человека-хозяина. Нужен иной– действительный или воображаемый, чтобы вернуть наваждение собственности, отчуждения и присвоения.
Сказавши «а», надлежит иметь не столько смелость, сколько совесть сказать «б».
Государственная собственность, безусловно, разновидность частной,потому что государство как часть страны находится в ином отношении к собственности, чем все прочие ее части: общество, корпорации, гражданские союзы и т. д. Корпоративная, гражданская, личная, колхозная собственность – все это разновидности частной. И как бы странно это ни звучало для советского уха, общественная собственность – тоже частная (разумея конкретное общество конкретной страны). Даже «общенародная» собственность всей страны – частная, поскольку страна – часть человечества.
А если набраться смелости и сказать еще и «в»? Продолжение этой линии мысли в глобально-стратегической плоскости означает: собственность всей страны как частная может быть взята под контроль, захвачена и поглощена заграничным (или трансграничным) частным собственником. Такое становится возможным в том случае, если ему удастся манипулировать одним или несколькими институтами собственности, например взять под контроль и изменить национальную идентичность. Технологии проектирования идентичности – наиболее прямой и мощный способ получения доступа к собственности, и, несмотря на их нынешнюю грубость и примитивность, они все чаще применяются в современном мире.
Конечно, частью этой сложности была необходимость жить двусмысленной, потаенной, часто лицемерной жизнью. Жизнь раздваивалась из-за того, что наверху костенела умиравшая идеология, а внизу надо было действовать несмотря на нее, а часто и вопреки ей. И каждый сознательный гражданин, который пытался строить осмысленную жизнь, приносить пользу не только себе и близким, но и обществу, вынужден был изворачиваться, учился быть сам себе разведчиком, контрразведчиком, конспиратором.
Оазисами высокой образованности и достатка, интеллектуального поиска и ненатужного патриотизма были разбросанные по стране десятки военных городков при крупных испытательных и исследовательских центрах. Мне посчастливилось провести школьные годы в одном из них, и теперь задним числом я понимаю, что их косвенная социальная роль в развитии страны оказалась, может быть, важнее, чем прямая. И дальше, на физтехе, мне везло на друзей и учителей.
На фоне всего этого благополучия помню, какие странные ощущения испытал, когда уже в зрелые годы сунулся в проблему собственности. Из ее глубин вдруг повеяло холодом духовного одиночества, близостью недавней катастрофы. Здесь пролег глубокий разлом, почти вековой разрыв преемственности европейской мысли. Здесь она была на долгие годы остановлена и отброшена назад с рубежа, зафиксированного в знаменитом 11-м тезисе о Фейербахе.
Прорыв европейской мысли к пониманию подлинного масштаба темы совершился у немецких классиков: в трактате Готлиба Фихте «О замкнутом торговом государстве» и знаменитой гегелевской «Философии права». А кумулятивный эффект был достигнут в берлинском кружке младогегельянцев, прежде всего в работах Карла Маркса и его загадочных попутчиков Августа Цешковского и Мозеса Гесса.
На этом культурном фундаменте начало строиться современное видение собственности как человеческого самоотчуждения – совокупности социальных институтов, упорядоченных в той последовательности, в какой они формировались в истории общества подобно геологическим слоям, которые видны в каньонах и на речных обрывах. Строительство началось – и было заброшено почти на столетие.
Одно из возможных объяснений, почему в работе человеческой мысли над проблемой собственности произошел такой разрыв, может затрагивать личность Карла Маркса и его коммунистический выбор. Но это не единственное и наверняка не главное объяснение. Вопервых, у нас принято забывать о том, что Маркс начинал как антикоммунист. Во-вторых, он изначально видел развилку выбора субъекта преодоления отчуждения, овладения институтами собственности: «Самовозрастание капитала – создание прибавочной стоимости – есть... совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста, на одной стороне, выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и, с другой стороны, – на противоположном полюсе». Капиталист и рабочий скованы отчужденной формой своей деятельности: у одного она сведена к абстрактному «вкалыванию», у другого – к столь же пустому «вкладыванию». Оба порабощены: один – стихией рынка труда, другой – невидимой рукой рынка капитала. Конечный выбор Маркса в пользу пролетариата, обусловленный историческими обстоятельствами, личными качествами и судьбой, никак не отражается на содержании заложенного им фундамента институционального подхода к собственности.
Наверное, этап впадения в детство был необходим, но западная теория изрядно подзасиделась в песочнице. У нас же марксизм, из которого выпарили остатки Маркса, был превращен в сборник ритуальных песнопений. Вопрос о количественном анализе в «политэкономии социализма» не стоял. А те хозяйственники, которым нужны были цифры, пользовались госплановскими расчетными технологиями, и для них вся тема собственности ушла в идеологическую даль. Роковую роль, которую на Западе сыграл маржинализм, у нас исполнила социалистическая эконометрика и балансовые методы.
Лишь с огромным трудом с 30-х годов XX века европейская мысль начала выкарабкиваться из «темного века» вульгаризации. Этот процесс обычно связывают со старыми институционалистами. Среди них на первом плане – выдающаяся фигура Джона Коммонса, который впервые и ввел представление об институтах и сопряженных с ними трансакциях. Но он остался, как и многие западные классики, непонятым. Он писал сложно и путанно, а на русский язык, кстати, до сих пор практически не переведен. Проблема Коммонса также и в том, что к его работам, где дана первая классификация трансакций, обращаются прежде всего экономисты, которые упорно впихивают всю классификацию в один из ее горизонтов – экономический, поскольку двух других для них просто не существует, либо они насильственно редуцированы к «рынку». Потому главное в наследии Коммонса – до сих пор в числе молчащих генов культуры.
Тем временем под воздействием лавинообразного обновления социальной реальности стали проклевываться новые институционалисты, куда более незатейливые, зато практичные. Уже Рональд Коуз, старейший из новых, в своих статьях 30-х годов фактически вышел на представление о трансакционных издержках и о конкретном вкладе отдельных институтов общества в их величину. В настоящее время продолжается слипание нового институционализма из параллельно возникавших дисциплин типа «теории фирмы», «теории трансакционных издержек», «теории институтов», «теории организации промышленности», собственно «теории собственности» и т. п. Общее между ними заключается в том, что они шаг за шагом учатся обходиться без фантастических предпосылок неоклассической теории, втаскивают в свой предмет все более реалистичные представления о хозяйственной деятельности: о нерациональности субъектов, о различных типах их «оппортунистического поведения» (естественного желания поторговаться, обвести партнера вокруг пальца, дезинформировать и т. п.), о том, что информация может быть неполной, поступать не мгновенно, стоить денег и т. д. И сегодня из разных ручейков постепенно сливается единый поток нового мейнстрима, который возвращается в институциональное русло,покинутое западной экономической мыслью более чем на век.
Скажу вначале несколько слов в пояснение к своей записке, которая была заранее разослана участникам заседания.
Корпус общественных наук нынче достиг таких успехов в познании современного ему общества, что даже не в силах договориться, как его называть. Говорят о «постиндустриальном» обществе, «постэкономическом», «постмодернити» и прочих «постах», а также – еще более неуверенно – об «информационном», «организованном», «конвенциональном» и т. п. Так что опереться тут помимо классики практически не на что. Но вещать о России вообще в содержательной пустоте тоже не хотелось бы.
Рискну все же предположить для начала, что Россия является вполне современной страной, не хуже и не лучше других. Что это означает, если чуть конкретнее?
Во-первых, в современном мире (в отличие от «индустриального») почти в каждой достаточно крупной стране так или иначе уже присутствуют и сосуществуют разнообразные уклады, образы жизни, социальные слои и сословия, политические, хозяйственные, этнические целостности, способы действия, которые возникли в самые разные времена во всех частях земного шара. «Цветущая сложность», замеченная русским философом Леонтьевым, в эпоху глобализации распространилась повсеместно.
Во-вторых,эти «внутренние миры» частично отражены в зеркале национальных культур, худо-бедно отрефлексированы, поименованы, поставлены на учет, изучаются.
В-третьих, местами возникли и продолжают возникать новые правящие элиты, которые все более сознательно относятся к этому разнообразию как к конструктору «сделай сам себя». Они оперируют, манипулируют – пусть не всегда умело – наличными укладами как строительным материалом, кубиками, выстраивая из них здания институтов своего общества. Как грибы растут разнообразные социо-, эконом– и политтехнологии.
Каковы условия, решающие факторы успеха социальной инженерии новых элит? Во-первых, концепции,содержательная понятийная рамка, с помощью которой можно удержать это разнообразие в единой системе управления, работать с ним как с единым целым. Во-вторых, инструментыи технологии,которые позволяют расслоить эту сложность и работать с каждой ее частью так, как она того требует, сохраняя общий контроль. В-третьих, компетенцияуправленцев, политиков, экономистов, социологов, то есть их практическая способность удерживать концептуальную рамку, владеть инструментами и уместно их использовать.
В свою очередь за тремя указанными факторами стоит единый вопрос: что собой должна представлять правящая элита как эффективный социальный субъект? Как она должна быть организована, мотивирована и оснащена? По существу, это – если пользоваться советской лексикой – основной вопрос современности.
По непостижимым причинам он застает врасплох дежурных политологов, не вписывается в повестку дня российских дискуссий, окаменевшую, как репертуар кабуки. До телехрипоты обсуждается, кто ловчее оприходует птицу-тройку – праволиберальный кучер, левопатриотический ямщик или ломовой извозчик с мигалкой. Ни при каких обстоятельствах не обсуждается: куда и зачем едем; из каких видов транспорта выбираем; что должен хотеть, уметь и знать экипаж транспортного средства?
Произносящие дежурное слово «партия»не всегда отдают себе отчет в том, что в каждой конкретной ситуации за ним могут стоять совершенно по-разному институционально организованныесоциальные субъекты. Двуглавые абстракции «правые – левые», «либералы – социалисты», «реформаторы – консерваторы» и т. п. не оставляют возможности совершать какие бы то ни было осмысленные действия и грозят столкновением с невидимыми препятствиями.
Ответ на указанный вопрос известен. Правящая элита – прежде всего собственник своей страны.Не только в производственном и идейном смыслах слова, но прежде всего – в организационно-управленческом.
Сегодняшнее выступление я хотел бы посвятить такой важнейшей теме, как собственность.Собственности как таковой, ее частям, способам работы с ними, компетенциям, которые позволяют ею эффективно управлять.
* * *
Уже более двадцати лет я занимаюсь проблемой собственности. Хотелось бы предостеречь и себя и вас, чтобы сразу не утонуть в частностях, пусть даже важных и конъюнктурных. Тема капитализацииполучила, казалось бы, более чем достаточное, даже избыточное освещение в литературе: существуют фолианты по тысяче с лишним страниц с изложением разнообразных оценочных методик и технологий ее подсчета. Но надо понять, что речь у нас идет не только и не столько о рыночной капитализации.В более широком смысле капитализацияактива входит как составная часть в понятие его стоимости.Это интегральный расчетный показатель, характеризующий способность конкретного актива работать как капитал, то есть как самовозрастающая стоимость. Капитализация характеризует способность собственника актива работать с ним так, чтобы актив приобретал качество капитала и в этом качестве постоянно увеличивал стоимость. Рыночная капитализация может быть критерием оценки капитализации далеко не всегда и не во всех случаях.
Даниел Андриссен и Рене Тиссен в книжке «Невесомое богатство» (Weightless Wealth),модной ныне, но при этом, к счастью, содержательной, пишут, что оценка стоимости «нематериальных активов» – задача, которая рынку не под силу. Чтобы оценить их стоимость, требуются все более совершенные системы нормативного моделирования, стандартизации, основанные на осмысленном представлении о том, как устроены институты собственности, как работают в их рамках материальные и нематериальные активы, что они представляют собой как собственность.
Позвольте сказать несколько слов об интегральном видении проблемы собственности, ее философском, социологическом смысле, о понятии «собственность» как о парадигме или принципе объяснения и преобразования реальности.
С точки зрения собственности, переход от Истории-1 к Истории-2 на протяжении XX века – это переход из мира, в котором человек учился обладать вещамикак собственностью, в мир, где предстоит осваивать управление отношениямимежду собственниками и по поводу собственности. Поэтому тема моего доклада – вовсе не капитализация России как некий экономический, рыночный показатель. Главная тема – это управление капитализацией страны как профессия и призвание правящей элиты.
«Собственность» и «свобода» в русском языке – слова однокоренные. Тех, кто не прочь снисходительно улыбнуться лингвистическим чудачествам автора, отсылаю к двум словарям – толковому Даля и этимологическому Фасмера. Оба слова породнены старославянским «свобство» («собьство»). Его значения: свойство; существо; сущность; общность; лицо, ипостась Бога, совокупность личных свойств человека. А корень его связан с санскритскими «свамитва» и «самити», откуда берут начало русские слова «свой» и «сам» и вошедшее во многие языки swami – «учитель». Собственность – великий учитель свободы. Через выход человека из своей обособленности,через преодоление междоусобиц,овладение свойствами,обретение самостион движется к освоению свободы.
В современном русском языке это понятие окрашено скорее негативно. «Собственность» – «собь» – «особь» – «обособление» – «усобица» – «междоусобный» – «пособник». Видите, здесь явно ощущается что-то плохое, чреватое шкурными противоречиями, взрывами усобиц и моральными конфликтами. «Обособление» указывает на связанную с собственностью великую проблему отчуждения – основной, если не единственный, вопрос философии, религии, искусства. «Собство» имеет букет значений, связанных с тем, что человек обособился, куражится и выпендривается: «Слишком много в нем собства».
С другой стороны, рассмотрим смысловой ряд: «собственность» – «собь» – «собность» – «способность» – «способ». Язык подсказывает, что владение способом тесно связано с собственностью. Способность к действию рождает собственность, подобно тому как «винтовка рождает власть» (согласно учению Мао). Но это известная тенденция современного общества: тот, кто владеет способом управления, в итоге становится собственником. Русский язык предвосхитил ее задолго до теоремы Коуза, она внутренне (как говорят философы, имманентно) присуща его понятийному строю.
Джереми Рифкин в книге «Век доступа» (The Age of Access)провозгласил, что главное сегодня не обладание собственностью, а доступ к ней. После кратковременного увлечения слияниями и поглощениями многие поглотители приходят к мысли, что если для их бизнеса требуется использовать конвейер завода на три часа в месяц, для этого вовсе не нужно захватывать весь завод. Гораздо проще получить доступ к этому конвейеру, договорившись взаимовыгодным способом с нынешним собственником. Операция по захвату завода требует огромных затрат времени и денег, не говоря уже о криминальной проблематике и других издержках. А затем выясняется, что все оставшееся время (за рамками нужных вам трех часов в месяц) вы должны кормить безработных рабочих, сторожить пустующие цеха и ремонтировать простаивающий конвейер.
Эпоха доступа приходит на смену эпохе обладания с ее феодальной идеей «титульной собственности».
* * *
Вернемся еще на минуту к этимологии и обратим внимание: слово «особый» в одной из трактовок означает примерно то же, что и «частный». Аналогичным образом в английском языке слово particular,которое означает «особенный», имеет второе значение – «частный», от слова particle– «частица». И словарь синонимов ставит рядом слова «частный» и «особый». Получается, что «частная собственность» означает «особая собь», то есть «масло масляное». Русский язык подсказывает нам: всякая собственность является частнойпо определению.Почему же язык считает, что всякая собственность – частная? По банальной причине. Вдумайтесь в определение. Собственность – система отношений по поводу присвоения дефицитных ресурсов. Дефицитность ресурса означает, что на всех его не хватает, а потому разные частиобщества к нему относятся по-разному, некоторые из частейприсваивают его эксклюзивным или преимущественным образом, а прочие стоят в очереди либо просто отдыхают.
Как только человек перестал быть целостным, как только рядом с Адамом появилась Ева, он оказался выброшенным из рая в чуждый мир. В этом мире отчуждениявсе вещи находятся в чьей-то собственности, все отношения строятся между собственниками по поводу собственности, все формы сознания – не что иное, как символы, образы, понятия собственности. Общественный человек = собственник.История собственности сомасштабна всей социальной истории человека. Как той ее части, которая закончилась, так и тех, которые только предстоят. Когда и если в каком-нибудь труднообозримом будущем социальная история мира (где люди разделены на индивидов, организации, корпорации, конфессии и племена) закончится и они воссоединятся в единое существо наподобие разумного океана Соляриса, только тогда исчезнет «свое» и «чужое». В одиночестве собственность теряет смысл, пустая вселенная льнет к ногам человека-хозяина. Нужен иной– действительный или воображаемый, чтобы вернуть наваждение собственности, отчуждения и присвоения.
Сказавши «а», надлежит иметь не столько смелость, сколько совесть сказать «б».
Государственная собственность, безусловно, разновидность частной,потому что государство как часть страны находится в ином отношении к собственности, чем все прочие ее части: общество, корпорации, гражданские союзы и т. д. Корпоративная, гражданская, личная, колхозная собственность – все это разновидности частной. И как бы странно это ни звучало для советского уха, общественная собственность – тоже частная (разумея конкретное общество конкретной страны). Даже «общенародная» собственность всей страны – частная, поскольку страна – часть человечества.
А если набраться смелости и сказать еще и «в»? Продолжение этой линии мысли в глобально-стратегической плоскости означает: собственность всей страны как частная может быть взята под контроль, захвачена и поглощена заграничным (или трансграничным) частным собственником. Такое становится возможным в том случае, если ему удастся манипулировать одним или несколькими институтами собственности, например взять под контроль и изменить национальную идентичность. Технологии проектирования идентичности – наиболее прямой и мощный способ получения доступа к собственности, и, несмотря на их нынешнюю грубость и примитивность, они все чаще применяются в современном мире.
* * *
Моему поколению (и мне как его частице) повезло. Посчастливилось, несмотря на то что зенит нашей жизни угодил на позорные 80-90-е годы, когда страна сыпалась, расползалась у нас на глазах. Зато мы росли и учились в эпоху 60-70-х, когда наше общество было потрясающе сложным, с огромным богатством сил, укладов, способов действия, высокой концентрацией духа, который воплощался не только в ракетах, плотинах и балеринах, но и в быте, человеческих отношениях, социальных структурах. Уникальным ресурсом, который мы оценили, лишь когда потеряли, было пространство страны – необозримое, открытое, доступное, надежное. Стипендии хватало, чтобы поехать и в Таллин, и в Ташкент, и во Владивосток. А в родных именах – Киев, Рига, Грозный – не слышалось ни угрозы, ни вражды, ни отчуждения.Конечно, частью этой сложности была необходимость жить двусмысленной, потаенной, часто лицемерной жизнью. Жизнь раздваивалась из-за того, что наверху костенела умиравшая идеология, а внизу надо было действовать несмотря на нее, а часто и вопреки ей. И каждый сознательный гражданин, который пытался строить осмысленную жизнь, приносить пользу не только себе и близким, но и обществу, вынужден был изворачиваться, учился быть сам себе разведчиком, контрразведчиком, конспиратором.
Оазисами высокой образованности и достатка, интеллектуального поиска и ненатужного патриотизма были разбросанные по стране десятки военных городков при крупных испытательных и исследовательских центрах. Мне посчастливилось провести школьные годы в одном из них, и теперь задним числом я понимаю, что их косвенная социальная роль в развитии страны оказалась, может быть, важнее, чем прямая. И дальше, на физтехе, мне везло на друзей и учителей.
На фоне всего этого благополучия помню, какие странные ощущения испытал, когда уже в зрелые годы сунулся в проблему собственности. Из ее глубин вдруг повеяло холодом духовного одиночества, близостью недавней катастрофы. Здесь пролег глубокий разлом, почти вековой разрыв преемственности европейской мысли. Здесь она была на долгие годы остановлена и отброшена назад с рубежа, зафиксированного в знаменитом 11-м тезисе о Фейербахе.
* * *
Существует длинная (хотя, как и все в человеческой истории, прерывистая) линия духовной и практической преемственности в вопросе собственности. Она начиналась с античных греков, в явном виде – в «Государстве» и «Законах» Платона. В европейские темные века, когда вопросы собственности решались в основном на большой дороге, разработка проблемы преемственно продолжалась в трудах Отцов Церкви – Василия Великого, Григория Назианзина, Иоанна Златоуста...Прорыв европейской мысли к пониманию подлинного масштаба темы совершился у немецких классиков: в трактате Готлиба Фихте «О замкнутом торговом государстве» и знаменитой гегелевской «Философии права». А кумулятивный эффект был достигнут в берлинском кружке младогегельянцев, прежде всего в работах Карла Маркса и его загадочных попутчиков Августа Цешковского и Мозеса Гесса.
На этом культурном фундаменте начало строиться современное видение собственности как человеческого самоотчуждения – совокупности социальных институтов, упорядоченных в той последовательности, в какой они формировались в истории общества подобно геологическим слоям, которые видны в каньонах и на речных обрывах. Строительство началось – и было заброшено почти на столетие.
Одно из возможных объяснений, почему в работе человеческой мысли над проблемой собственности произошел такой разрыв, может затрагивать личность Карла Маркса и его коммунистический выбор. Но это не единственное и наверняка не главное объяснение. Вопервых, у нас принято забывать о том, что Маркс начинал как антикоммунист. Во-вторых, он изначально видел развилку выбора субъекта преодоления отчуждения, овладения институтами собственности: «Самовозрастание капитала – создание прибавочной стоимости – есть... совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста, на одной стороне, выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и, с другой стороны, – на противоположном полюсе». Капиталист и рабочий скованы отчужденной формой своей деятельности: у одного она сведена к абстрактному «вкалыванию», у другого – к столь же пустому «вкладыванию». Оба порабощены: один – стихией рынка труда, другой – невидимой рукой рынка капитала. Конечный выбор Маркса в пользу пролетариата, обусловленный историческими обстоятельствами, личными качествами и судьбой, никак не отражается на содержании заложенного им фундамента институционального подхода к собственности.
* * *
Думаю, другие причины разрыва стоит искать на пересечении двух тенденций. С одной стороны, можно говорить о давлении научной парадигмы, самого факта существования физико-математического стандарта науки, которая позволяла предсказывать ход и результаты механических, физических процессов. С другой– хозяйствующие субъекты, пустившись в рискованное плавание по волнам рынка, хотели побыстрее заиметь теоретическую счетную машинку, которая дешево и сердито выдавала бы количественные результаты. Так возникло «практическое» искушение, соблазн кажущейся простоты и доступности результата. Мысль согрешила, и на свет явились маржиналистские модели, неоклассическая теория, в которой ценой чудовищных упрощений (на свете есть только спрос и предложение, которые отображаются соответствующими кривыми; субъекты рынка ведут себя исключительно рационально; информация доступна для всех даром, мгновенно и полностью; никто никого не обманывает, не ведет себя коварно и т. д.) удалось получить счетные модели, что позволяли предсказывать и предписывать в цифре простейшие действия для кейсовых псевдосубъектов игрушечного рынка.Наверное, этап впадения в детство был необходим, но западная теория изрядно подзасиделась в песочнице. У нас же марксизм, из которого выпарили остатки Маркса, был превращен в сборник ритуальных песнопений. Вопрос о количественном анализе в «политэкономии социализма» не стоял. А те хозяйственники, которым нужны были цифры, пользовались госплановскими расчетными технологиями, и для них вся тема собственности ушла в идеологическую даль. Роковую роль, которую на Западе сыграл маржинализм, у нас исполнила социалистическая эконометрика и балансовые методы.
Лишь с огромным трудом с 30-х годов XX века европейская мысль начала выкарабкиваться из «темного века» вульгаризации. Этот процесс обычно связывают со старыми институционалистами. Среди них на первом плане – выдающаяся фигура Джона Коммонса, который впервые и ввел представление об институтах и сопряженных с ними трансакциях. Но он остался, как и многие западные классики, непонятым. Он писал сложно и путанно, а на русский язык, кстати, до сих пор практически не переведен. Проблема Коммонса также и в том, что к его работам, где дана первая классификация трансакций, обращаются прежде всего экономисты, которые упорно впихивают всю классификацию в один из ее горизонтов – экономический, поскольку двух других для них просто не существует, либо они насильственно редуцированы к «рынку». Потому главное в наследии Коммонса – до сих пор в числе молчащих генов культуры.
Тем временем под воздействием лавинообразного обновления социальной реальности стали проклевываться новые институционалисты, куда более незатейливые, зато практичные. Уже Рональд Коуз, старейший из новых, в своих статьях 30-х годов фактически вышел на представление о трансакционных издержках и о конкретном вкладе отдельных институтов общества в их величину. В настоящее время продолжается слипание нового институционализма из параллельно возникавших дисциплин типа «теории фирмы», «теории трансакционных издержек», «теории институтов», «теории организации промышленности», собственно «теории собственности» и т. п. Общее между ними заключается в том, что они шаг за шагом учатся обходиться без фантастических предпосылок неоклассической теории, втаскивают в свой предмет все более реалистичные представления о хозяйственной деятельности: о нерациональности субъектов, о различных типах их «оппортунистического поведения» (естественного желания поторговаться, обвести партнера вокруг пальца, дезинформировать и т. п.), о том, что информация может быть неполной, поступать не мгновенно, стоить денег и т. д. И сегодня из разных ручейков постепенно сливается единый поток нового мейнстрима, который возвращается в институциональное русло,покинутое западной экономической мыслью более чем на век.