Государство может влиять на размеры налогов двумя принципиально различными путями:
– либо, не вмешиваясь в управление собственностью, изменять правила распределения совокупного дохода, варьируя число, тип и размеры налогов, технологию сбора и т. п.; в этом смысле установки убежденных популистов и крайних либералов качественно однотипны и различаются только противоположным знаком (больше налогов – меньше налогов);
– либо вносить конструктивный вклад в повышение эффективности управления конкретными предприятиями, собственностью отраслей, регионов и страны в целом, благодаря чему увеличение общей прибыли в равной мере увеличивает доходы каждого из собственников, включая государство.
Современные государства все в большей мере ориентируются на второй путь, то есть ведут себя как нормальные собственники: реинвестируют возрастающую часть своего дохода в мероприятия по повышению эффективности управления собственностью, что в свою очередь увеличивает размер этого дохода.
Три обстоятельства превращают роль государства в общем ряду собственников из нормальной в исключительную.
Во-первых,само собой, масштабы деятельности, инвестиционная и ресурсная мощь.
Во-вторых, фактическая позиция координатора, поскольку, как уже говорилось, только государство одновременно входит в число акционеров всех предприятий, действующих на его территории (за исключением криминальных и теневых).
В-третьих, монополия на стратегические рычаги управления: только государство полномочно и способно инвестировать в такие факторы эффективности, как национальная система подготовки кадров, глобальные инфраструктуры, определяющие общий климат хозяйствования (транспортные сети, средства связи, энергетика и т. п.), институты социокультурной идентичности (при отсутствии вкладов в эти последние возникает неудержимый отток из страны квалифицированных кадров и ключевых ресурсов).
В условиях глобального миропорядка, когда уменьшение трансакционных издержек делает экономические границы все более прозрачными, главная задача государства как собственника – поддерживать национальный стандарт эффективности управления на уровне не ниже международного. Иначе неизбежен отток собственности из страны.
На мой взгляд, центральная задача как несостоявшихся «административных реформ», так и крепнущих поисков преемника состоит в переходе от архаического государства – сборщика податей к современному государству-собственнику. Ничего сверхъестественного в ней в общем-то нет, особенно в сравнении с построением социализма в отдельно взятой стране. Но будучи долгое время игнорируема, она доросла до острой проблемы. С ней с ходу столкнется любой новый кабинет, и сидеть в этом кабинете будет очень неуютно.
ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ СОБСТВЕННИКОМ РОССИИ
СОБСТВЕННОСТЬ И СВОБОДА: ПЯТЬ ВОПРОСОВ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОВЕСТКИ ДНЯ
[11]
ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО: СОБСТВЕННОСТЬ НА ВЛАСТЬ
[13]
– либо, не вмешиваясь в управление собственностью, изменять правила распределения совокупного дохода, варьируя число, тип и размеры налогов, технологию сбора и т. п.; в этом смысле установки убежденных популистов и крайних либералов качественно однотипны и различаются только противоположным знаком (больше налогов – меньше налогов);
– либо вносить конструктивный вклад в повышение эффективности управления конкретными предприятиями, собственностью отраслей, регионов и страны в целом, благодаря чему увеличение общей прибыли в равной мере увеличивает доходы каждого из собственников, включая государство.
Современные государства все в большей мере ориентируются на второй путь, то есть ведут себя как нормальные собственники: реинвестируют возрастающую часть своего дохода в мероприятия по повышению эффективности управления собственностью, что в свою очередь увеличивает размер этого дохода.
Три обстоятельства превращают роль государства в общем ряду собственников из нормальной в исключительную.
Во-первых,само собой, масштабы деятельности, инвестиционная и ресурсная мощь.
Во-вторых, фактическая позиция координатора, поскольку, как уже говорилось, только государство одновременно входит в число акционеров всех предприятий, действующих на его территории (за исключением криминальных и теневых).
В-третьих, монополия на стратегические рычаги управления: только государство полномочно и способно инвестировать в такие факторы эффективности, как национальная система подготовки кадров, глобальные инфраструктуры, определяющие общий климат хозяйствования (транспортные сети, средства связи, энергетика и т. п.), институты социокультурной идентичности (при отсутствии вкладов в эти последние возникает неудержимый отток из страны квалифицированных кадров и ключевых ресурсов).
В условиях глобального миропорядка, когда уменьшение трансакционных издержек делает экономические границы все более прозрачными, главная задача государства как собственника – поддерживать национальный стандарт эффективности управления на уровне не ниже международного. Иначе неизбежен отток собственности из страны.
На мой взгляд, центральная задача как несостоявшихся «административных реформ», так и крепнущих поисков преемника состоит в переходе от архаического государства – сборщика податей к современному государству-собственнику. Ничего сверхъестественного в ней в общем-то нет, особенно в сравнении с построением социализма в отдельно взятой стране. Но будучи долгое время игнорируема, она доросла до острой проблемы. С ней с ходу столкнется любой новый кабинет, и сидеть в этом кабинете будет очень неуютно.
ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ СОБСТВЕННИКОМ РОССИИ
В 1993 ГОДУ вышла ваша книга «Смысл». А в чем смысл новой книги?
[10]
Один из моих учителей – Спартак Петрович Никаноров объяснял, что сама по себе авторучка, найденная на дороге, ни смысла, ни функции не имеет. А обретает его только там и тогда, где и когда по дорогам ходят существа, которые умеют писать, знают, зачем это делать, кому писать и как, и привыкли пользоваться при этом подобными авторучками. Смысл возникает в контексте. Сейчас у нас никто никаких книг не читает, а если и читает, то по итогам этого чтения ни к каким практическим действиям не приступает. Мы дожили до времен, когда в «самой читающей стране» смысл чтения исчез... Есть, правда, социальный контекст, вполне определенные обстоятельства действия, в рамках которых смысл возникает для тех, кто действует.
Так есть ли этот контекст? Кто должен книжку прочитать и что станет после этого делать?
Книга состоит из двух типов текстов. Первые уже публиковались в бумажных и электронных журналах, вторые специально извлечены на свет из оболочки стенограмм либо представляют собой рабочие документы, порожденные в процессе разработки и реализации конкретных проектов.
Вообще с годами меня все меньше интересуют тексты-фикшн, то есть фикции, сочиненные в художественном отрыве от фактологии. Куда притягательнее реальность, не опосредованная графоманскими домыслами о ней. В отличие от привычной книги, написанной «для всех» и запущенной в белый свет как в копеечку, у этой имеется адресная аудитория. Понятно, что учебник по акушерству и гинекологии может купить подросток, который испытывает, как раньше говорили, нездоровый, а теперь скажем – вполне здоровый интерес к обстоятельствам появления человека на свет, но не имеет других источников информации. Допускаю, что и эту книгу кто-нибудь купит из праздного любопытства. Но маловероятно, поскольку книга посвящена такому странному, диковинному предмету, как собственность.
Имеется некая историческая общность, бывшая до недавнего времени нашей страной, у которой собственника сегодня нет. И это приводит ко многим печальным и нелепым последствиям. В то же время всегда и в любой стране были и есть люди, которые, не имея никакого мандата на владение или распоряжение страной, ощущают и ведут себя как собственники. Подбирают и несут в урну чужие окурки, борются с бесхозяйственностью, пытаются повернуть или, наоборот, помешать поворачивать реки вспять...
Если же в стране отсутствуют те, кто о ней как о целом заботится, – она как страна исчезает, распадается на кусочки, по контурам которых есть люди, готовые и способные выступать как собственники этих кусочков. Вся ее территориальная, экономическая и духовная целостность существует лишь постольку, поскольку есть кто-то, кто говорит: «Вот это – мое!»
Соответственно книга рассчитана на то, что она тем или иным образом понадобится для совместной деятельности весьма сейчас малочисленному и рыхлому сообществу лиц, которые фактически ведут себя – и не только по сознательности, но и по компетентности – как собственники. Если не всей страны, то каких-то ее больших подсистем. Энергетики, или медийного сообщества, или образования, или какой-то отрасли... Гражданам же, которые не распространяют свою идентичность, практическую деятельность и чувство хозяина за пределы своей семьи или бизнеса, эта книга не нужна.
А что представляет собой сегодня это сообщество собственников в России?
Как сообщество – почти ничего. Позиция собственника у нас из общественного сознания испарилась или ассоциируется с жульем. «Собственник страны» – вообще странное словосочетание, идеологии и технологии подготовки таких людей нет, системы передачи компетенции нет, чего ни хватишься – ничего нет.
Поэтому цель наших проектов – как раз формирование сообщества людей, считающих, что страна принадлежит им, а они – нашей стране, и принадлежность эта выражается для них в целом ряде конкретных и обязывающих позиций. Сообщество это нуждается в том, чтобы выстроить внутри себя систему профессиональной взаимопомощи, и в собственном скорейшем росте.
Понятийная триада «Россия, собственность, идея» восходит к древней духовной традиции, к Троице и к той троичности, о которой писали Отцы Церкви. Троичность – следующий шаг вслед за тем дихотомическим мышлением, в которое мы себя вогнали неумеренной любовью к Западу: правое – левое, север – юг, правоверный – еретик и т. д. У нас такое мышление привело к тому, что мы считали: есть Россия снизу и идея сверху, а в центре я любимый – окрылился идеей и пошел руководить.
Я же указываю на те смыслы, которые включены в понятие собственности русским языком. Если обратиться к нему, мы поймем, что слово это восходит к древнему слову «собство»или «свобство»,к корню «сво»,от которого происходит и «свобода»,и «своеволие»,и «освоение»,и «обособление»,и «усобица».
Что касается идеи, то все потуги постичь ее напрямую бессмысленны. Идея глубже всех наших познавательных средств, систем символов, образов и понятий. Про русскую идею определенно можно сказать только одно: что ее собственностью на земле является Россия. Пора занять не научно-филологическую, а практическую позицию управляющих этой собственностью во имя этой идеи и повернуться не в сторону идеи, а в сторону России.
Что для вас здесь «Россия»?
«Россия» для меня – это имя, по которому я к ней обращаюсь. В нем же и ответ на вопрос: «Мальчик, ты чей?» Я – русский. Я принадлежу России. Но в каком-то смысле это вещь обоюдная. Если я ее собственность, то и она – моя.
Если же отвечать на вопрос, чьей именно собственностью я являюсь в России, то, видимо, все-таки не корпорации «ЛУКОЙЛ» и даже не агропрома, а, философски выражаясь, некоего субъекта. Этот-то субъекткак раз и может быть обозначен словами «русская идея».Но русская идея – часть общечеловеческой. А общечеловеческая идея родом из того мира, откуда все идеи... Это, если цитировать Владимира Соловьева, то, что Бог о нас думает в вечности, а не то, что мы о себе думаем во времени.
Поэтому идея для меня – имя трансцендентного субъекта, земной собственностью которого является Россия, и в том числе я. В этом нет ничего обидного. Так же как в понимании той очевидности, что эту идею мы постичь не можем, хотя и обязаны! Христианнейший автор Гегель писал: Бог открылся человеку не из милости – не просто продемонстрировать, что он может быть познан, а дабы показать, что человек обязан его познавать.
Так и русскую идею мы духовно познавать обязаны, но делать это будем очень долго. А покуда должны понять, что между Россией как страной и идеей как мыслью Бога стоим мы как люди, обязанные эту идею осуществлять в конкретной, практической роли собственников, управляющих.
То есть для начала нужно познать само понятие собственности (и управления)?
Символы, образы и понятия – это все социальные шаблоны, разменные деньги духа. Мы их всасываем с молоком матери или глотаем с детским питанием. Собственность как таковая глубже любого понятия собственности. Каждая культура, каждое время имеют свое понятие собственности. И – хоть это и каламбур, но имеющий, как ни странно, прямой смысл – собственность делится по понятиям! Какое вы имеете понятие о собственности – такую ее долю и получите. Если вы ограничили это понятие, то в ограниченном виде и получите. Рамками региона – получите регион, рамками мыльного заводика – получите мыло. Вылезете за рамки – получите пулю.
Но понятия, в сущности, недостаточно. Надо, чтобы это понятие воплощалось в практических действиях. В вашей готовности и способности их совершать. Это подразумевает владение всем современным арсеналом форм взятия собственности под контроль, защиты, реструктуризации. Если вы не умеете захватывать по всем правилам плохо управляемое чужое, то рано или поздно не сможете отстоять свое.
Правда, современная собственность не требует ничего ни у кого отбирать. Достаточно получить частичный доступ (access) к необходимому ресурсу и включить его функционирование в схему производства нового продукта или услуги. У вас есть завод – и отлично. Но я включаю его в свою схему, и он вдруг начинает получать больше заказов. Заводу хорошо – заказы выгодные, оборот увеличивается. Доходы растут. Но доходы титульного собственника растут на 12 процентов, а предпринимателя, создавшего новый продукт, – на 120. Вот и все. Происходит дележ не той старой собственности, которая остается при своих, а новой, добавленной, которая производится за счет тех же ресурсов, рассеянных между старыми хозяевами, но более эффективного их использования к обоюдной пользе.
Роль человека вы определяете как управляющего?
Человек может состояться как принадлежащий к данной культуре (в нашем случае русской), если он ведет себя как собственник своей страны. Но качество собственника обретается главным образом не в голове, а в руках. Это набор компетенций в способе хозяйствования, в конструировании отношений с другими субъектами и способе коммуникации. Поэтому вопрос собственности – центральный и ключевой, и не столько философский, сколько практический. Если человеку удается состояться как собственнику своей квартиры, семьи, корпорации, региона или страны, это дает ему право надеяться на нечто большее. Состояться вообще как человеку.
Один из моих учителей – Спартак Петрович Никаноров объяснял, что сама по себе авторучка, найденная на дороге, ни смысла, ни функции не имеет. А обретает его только там и тогда, где и когда по дорогам ходят существа, которые умеют писать, знают, зачем это делать, кому писать и как, и привыкли пользоваться при этом подобными авторучками. Смысл возникает в контексте. Сейчас у нас никто никаких книг не читает, а если и читает, то по итогам этого чтения ни к каким практическим действиям не приступает. Мы дожили до времен, когда в «самой читающей стране» смысл чтения исчез... Есть, правда, социальный контекст, вполне определенные обстоятельства действия, в рамках которых смысл возникает для тех, кто действует.
Так есть ли этот контекст? Кто должен книжку прочитать и что станет после этого делать?
Книга состоит из двух типов текстов. Первые уже публиковались в бумажных и электронных журналах, вторые специально извлечены на свет из оболочки стенограмм либо представляют собой рабочие документы, порожденные в процессе разработки и реализации конкретных проектов.
Вообще с годами меня все меньше интересуют тексты-фикшн, то есть фикции, сочиненные в художественном отрыве от фактологии. Куда притягательнее реальность, не опосредованная графоманскими домыслами о ней. В отличие от привычной книги, написанной «для всех» и запущенной в белый свет как в копеечку, у этой имеется адресная аудитория. Понятно, что учебник по акушерству и гинекологии может купить подросток, который испытывает, как раньше говорили, нездоровый, а теперь скажем – вполне здоровый интерес к обстоятельствам появления человека на свет, но не имеет других источников информации. Допускаю, что и эту книгу кто-нибудь купит из праздного любопытства. Но маловероятно, поскольку книга посвящена такому странному, диковинному предмету, как собственность.
Имеется некая историческая общность, бывшая до недавнего времени нашей страной, у которой собственника сегодня нет. И это приводит ко многим печальным и нелепым последствиям. В то же время всегда и в любой стране были и есть люди, которые, не имея никакого мандата на владение или распоряжение страной, ощущают и ведут себя как собственники. Подбирают и несут в урну чужие окурки, борются с бесхозяйственностью, пытаются повернуть или, наоборот, помешать поворачивать реки вспять...
Если же в стране отсутствуют те, кто о ней как о целом заботится, – она как страна исчезает, распадается на кусочки, по контурам которых есть люди, готовые и способные выступать как собственники этих кусочков. Вся ее территориальная, экономическая и духовная целостность существует лишь постольку, поскольку есть кто-то, кто говорит: «Вот это – мое!»
Соответственно книга рассчитана на то, что она тем или иным образом понадобится для совместной деятельности весьма сейчас малочисленному и рыхлому сообществу лиц, которые фактически ведут себя – и не только по сознательности, но и по компетентности – как собственники. Если не всей страны, то каких-то ее больших подсистем. Энергетики, или медийного сообщества, или образования, или какой-то отрасли... Гражданам же, которые не распространяют свою идентичность, практическую деятельность и чувство хозяина за пределы своей семьи или бизнеса, эта книга не нужна.
А что представляет собой сегодня это сообщество собственников в России?
Как сообщество – почти ничего. Позиция собственника у нас из общественного сознания испарилась или ассоциируется с жульем. «Собственник страны» – вообще странное словосочетание, идеологии и технологии подготовки таких людей нет, системы передачи компетенции нет, чего ни хватишься – ничего нет.
Поэтому цель наших проектов – как раз формирование сообщества людей, считающих, что страна принадлежит им, а они – нашей стране, и принадлежность эта выражается для них в целом ряде конкретных и обязывающих позиций. Сообщество это нуждается в том, чтобы выстроить внутри себя систему профессиональной взаимопомощи, и в собственном скорейшем росте.
Понятийная триада «Россия, собственность, идея» восходит к древней духовной традиции, к Троице и к той троичности, о которой писали Отцы Церкви. Троичность – следующий шаг вслед за тем дихотомическим мышлением, в которое мы себя вогнали неумеренной любовью к Западу: правое – левое, север – юг, правоверный – еретик и т. д. У нас такое мышление привело к тому, что мы считали: есть Россия снизу и идея сверху, а в центре я любимый – окрылился идеей и пошел руководить.
Я же указываю на те смыслы, которые включены в понятие собственности русским языком. Если обратиться к нему, мы поймем, что слово это восходит к древнему слову «собство»или «свобство»,к корню «сво»,от которого происходит и «свобода»,и «своеволие»,и «освоение»,и «обособление»,и «усобица».
Что касается идеи, то все потуги постичь ее напрямую бессмысленны. Идея глубже всех наших познавательных средств, систем символов, образов и понятий. Про русскую идею определенно можно сказать только одно: что ее собственностью на земле является Россия. Пора занять не научно-филологическую, а практическую позицию управляющих этой собственностью во имя этой идеи и повернуться не в сторону идеи, а в сторону России.
Что для вас здесь «Россия»?
«Россия» для меня – это имя, по которому я к ней обращаюсь. В нем же и ответ на вопрос: «Мальчик, ты чей?» Я – русский. Я принадлежу России. Но в каком-то смысле это вещь обоюдная. Если я ее собственность, то и она – моя.
Если же отвечать на вопрос, чьей именно собственностью я являюсь в России, то, видимо, все-таки не корпорации «ЛУКОЙЛ» и даже не агропрома, а, философски выражаясь, некоего субъекта. Этот-то субъекткак раз и может быть обозначен словами «русская идея».Но русская идея – часть общечеловеческой. А общечеловеческая идея родом из того мира, откуда все идеи... Это, если цитировать Владимира Соловьева, то, что Бог о нас думает в вечности, а не то, что мы о себе думаем во времени.
Поэтому идея для меня – имя трансцендентного субъекта, земной собственностью которого является Россия, и в том числе я. В этом нет ничего обидного. Так же как в понимании той очевидности, что эту идею мы постичь не можем, хотя и обязаны! Христианнейший автор Гегель писал: Бог открылся человеку не из милости – не просто продемонстрировать, что он может быть познан, а дабы показать, что человек обязан его познавать.
Так и русскую идею мы духовно познавать обязаны, но делать это будем очень долго. А покуда должны понять, что между Россией как страной и идеей как мыслью Бога стоим мы как люди, обязанные эту идею осуществлять в конкретной, практической роли собственников, управляющих.
То есть для начала нужно познать само понятие собственности (и управления)?
Символы, образы и понятия – это все социальные шаблоны, разменные деньги духа. Мы их всасываем с молоком матери или глотаем с детским питанием. Собственность как таковая глубже любого понятия собственности. Каждая культура, каждое время имеют свое понятие собственности. И – хоть это и каламбур, но имеющий, как ни странно, прямой смысл – собственность делится по понятиям! Какое вы имеете понятие о собственности – такую ее долю и получите. Если вы ограничили это понятие, то в ограниченном виде и получите. Рамками региона – получите регион, рамками мыльного заводика – получите мыло. Вылезете за рамки – получите пулю.
Но понятия, в сущности, недостаточно. Надо, чтобы это понятие воплощалось в практических действиях. В вашей готовности и способности их совершать. Это подразумевает владение всем современным арсеналом форм взятия собственности под контроль, защиты, реструктуризации. Если вы не умеете захватывать по всем правилам плохо управляемое чужое, то рано или поздно не сможете отстоять свое.
Правда, современная собственность не требует ничего ни у кого отбирать. Достаточно получить частичный доступ (access) к необходимому ресурсу и включить его функционирование в схему производства нового продукта или услуги. У вас есть завод – и отлично. Но я включаю его в свою схему, и он вдруг начинает получать больше заказов. Заводу хорошо – заказы выгодные, оборот увеличивается. Доходы растут. Но доходы титульного собственника растут на 12 процентов, а предпринимателя, создавшего новый продукт, – на 120. Вот и все. Происходит дележ не той старой собственности, которая остается при своих, а новой, добавленной, которая производится за счет тех же ресурсов, рассеянных между старыми хозяевами, но более эффективного их использования к обоюдной пользе.
Роль человека вы определяете как управляющего?
Человек может состояться как принадлежащий к данной культуре (в нашем случае русской), если он ведет себя как собственник своей страны. Но качество собственника обретается главным образом не в голове, а в руках. Это набор компетенций в способе хозяйствования, в конструировании отношений с другими субъектами и способе коммуникации. Поэтому вопрос собственности – центральный и ключевой, и не столько философский, сколько практический. Если человеку удается состояться как собственнику своей квартиры, семьи, корпорации, региона или страны, это дает ему право надеяться на нечто большее. Состояться вообще как человеку.
СОБСТВЕННОСТЬ И СВОБОДА: ПЯТЬ ВОПРОСОВ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПОВЕСТКИ ДНЯ
[11]
После обличительных выступлений коллег мне достается роль доброго следователя. Постараюсь говорить бесстрастно о том, к чему невозможно отнестись беспристрастно.
Моя тема – собственность и свобода.В русском языке это слова однокоренные. Оба породнены далевским словом «свобство». А корень его восходит к санскритскому «свамитва», «самити»,откуда берут начало русские слова «свой»и «сам»и вошедшее во многие языки swami– «учитель». Собственность – великий учитель свободы. Через выход человека из своей обособленности,через преодоление междоусобиц,овладение свойствами, обретение самостион движется к освоению свободы.
В 1843 году молодой доктор философии Карл Маркс, в то время убежденный антикоммунист, пишет в статье «К еврейскому вопросу»: «Государство есть посредник между человеком и свободой человека. Как Христос есть посредник, на которого человек перекладывает всю свою божественность, всю свою религиозную ограниченность, так и государство есть посредник, в которого он вкладывает всю свою небожественность, всю свою человеческую свободу».Анализируя конституцию Франции 1793 года, он замечает, что в соответствии с ее принципами «практическое применение права человека на свободу есть право человека на частную собственность». «Человек не был поэтому освобожден от собственности, – он получил свободу собственности. Он не был освобожден от эгоизма промысла, – он получил свободу промысла».
Я к тому, что «власть» несопоставима со «свободой» напрямую. Власть – всего лишь один из институтов государства. А институты государства – только часть институтов собственности. Поэтому власть – внутренний, частный момент движения к свободе.
И второе уточнение. Годом, когда российская Пандора распечатала ящик перемен, явился не 85-й, а 83-й. Казалось, свобода с приходом Андропова была еще более ограничена. Но Андропов признал, пусть сквозь зубы, неизбежность предстоящей свободы, от которой некуда деваться, страшной свободы самоопределения.
1983 год стал для моих друзей и для меня началом похода сквозь этажи власти в поисках ядер контрэлиты, потенциальных носителей новой идентичности. Мы шли туда со своим вариантом ответа на вопрос «что делать?», основанным на институционализме раннего Маркса, на понимании собственности как отчуждения, человеческой деятельности как систематического, конструктивного усилия по его преодолению. Багаж этот, никем так и не востребованный, послужил материалом для сотен часов бесед с мыслителями из высшей номенклатуры и на закате перестройки был опубликован массовым тиражом в виде книги «После коммунизма». Как мы все теперь понимаем, проблема российского общества не в дефиците ответов на судьбоносные вопросы, а в отсутствии институтов, в рамках которых их было бы возможно ставить и решать. Мы – общество мыслителей-маргиналов, наш народ безмолвствует и бездействует институционально.
Как мы воспользовались свободой? Публицистическая квадрига Нуйкин – Клямкин – Баткин – Шубкин уверенно понесла по магистрально-общечеловеческому пути (он же «дорога к храму») туда, где пышнее пироги. Все это в общем-то помнят. Важнее припомнить, чем ответила власть. Горбачев подруливал к генеральному креслу под невнятным лозунгом «живого творчества масс». Что же было предложено массам на апрельском, 1985 года, пленуме ЦК? Против кого творим, товарищи?
Я прихватил с собой пожелтевшую таблицу, которую мы составили после апрельского пленума, где в первом столбце – судьбоносные вопросы, а в остальных трех – ответы, которые дали на них два съезда КПСС в марте 1966-го и в марте 1971-го и, наконец, новаторский пленум в 1985-м. Документ состоит из прямых цитат, тем не менее результат получился антисоветским до жути: идейный манифест перестройки дословно воспроизвел партийные штампы двадцатилетней давности.
«В последние годы стали проявляться такие отрицательные явления, как замедление темпов роста производства и производительности труда»,– тревожился Леонид Ильич в 1966-м. «Главный вопрос сейчас в том, как и за счет чего страна может добиться ускорения экономического развития»,– вторил Михаил Сергеевич двадцать лет спустя.
1966:«Главным источником роста производительности труда является ускорение научно-технического прогресса».
1985:«В качестве главного стратегического рычага идентификации выдвигается на первый план кардинальное ускорение научно-технического прогресса».
1966:«Новый подход состоит коренным образом в улучшении государственного планирования, расширении хозяйственной самостоятельности, инициативы предприятий, повышении ответственности и материальной заинтересованности производителей».
1985:«Сейчас нам стала ясна концепция перестройки... хозяйственного механизма. Развивая дальше централизованное начало в решении стратегических задач, нужно смелее двигаться вперед по пути расширения прав предприятий, самостоятельности, внедрять хозрасчет и на этой основе повышать ответственность...»
Если уж говорить о катастрофе – то была катастрофа бессубъектности, прочее стало следствием.
Спустя месяц в записке одному из крупных партийных бонз (он по сей день жив, и потому произносить его имя негуманно) мы отчаянно взывали: «Следует сказать со всей уверенностью: для нас сохранение существующего типа развития еще хотя бы на пятилетие подобно игре с Историей в русскую рулетку. Все мы испытываем на себе наваждение обыденности, ту иллюзию, что сложившийся ход вещей незыблем и будет сохраняться вечно, что с назревшими переменами можно не спешить. Из истории хорошо известно, чего могут стоить подобные иллюзии». [12]
Кому известно? Что за история такая?
И вот спустя еще двадцать лет мы вплотную добрели до точки невозврата, неотвратимости того, о чем Глеб Павловский сказал в замечательной заметке о зоне «Ю». Бессубъектная эволюция, историческое гниение. Перегнивание общества – к чему уж так отчаиваться – часто бывает в итоге благодатным, особенно на фоне небархатных, сермяжных революций. Это процесс, с одной стороны, распада и тления, с другой – образования перегноя, удобрения и прорастания.
Процесс, похоже, пошел. Мы в компосте реформ. Вот и на новую проблематику свободымы выходим (точнее, выползаем) через черную лестницу собственностив ее грубо-хозяйственном формате. По этой лестнице нам доставили-таки повестку дня. Позвольте вручить ее собравшимся – за безвременным отсутствием адресата.
Это пять вопросов о собственности.
Первый вопрос– государство как собственник. В чем его роль? Это ночной сторож при разграбленном складе? Тоталитарный мытарь? Или государство может и должно не только поощрять предпринимательство, но и само стать предпринимателем – современная концепция государства, родившаяся во времена Ленина – Рузвельта.
Второй вопрос– крупная собственность и олигархическая приватизация. С годами чувство ее глубокой социальной несправедливости во всех слоях российского общества только крепнет. Одновременно нарастает вполне рациональное понимание неприемлемости ее итогов. Взять хотя бы то, что в частные руки попали (а оттуда пошли по миру) колоссальные стратегические ресурсы, которые во всем мире управляются под контролем и с участием государства, в прозрачных публичных корпорациях. С другой стороны, спектр и качество идей по поводу корректировки итогов приватизации таковы, что даже упоминание о любой из них действует на рынок как террористический акт. К форсированию Рубикона еще не приступали, а кучу кораблей уже сожгли.
Третий вопрос– о наших малых и средних предпринимателях. В развитых странах они – сердцевина общества, они производят больше половины национального продукта. У нас это жалкая кучка, которая практически не увеличивается. Они находятся в осаде, их душат налогами и бесконечными проверками, им не дают развиваться – и это правда, хоть и не вся. Как сделать так, чтобы в стране наряду с чиновниками, олигархами и нищими появилось еще одно сословие – предприниматели?
Четвертый вопрос– о собственности рядовых граждан. В том числе тех, кто не считает себя собственником, живет на зарплату или пенсию. Была гениальная в своей простоте идея, извращенная ваучерной приватизацией: в принципе каждый человек – собственник, у него есть доля в собственности страны, которую государство должно ему выдать, чтобы он с нее получал доходы и на них жил. Для ее реализации нужен пустяк – вернуть капитализацию российской собственности к такому уровню, чтобы каждая доля превысила обещанные 10 000 у. е. Тогда пенсионные фонды позволят получать с нее 100 у. е. в месяц. От этой идеи никуда не уйти. Другое дело, что не каждый из граждан способен управлять своей собственностью, и ему в этом должны помогать уполномоченные государственные или государственно-частные организации.
Наконец, пятый вопрос– государство как собственность общества. Это не игра слов: общество, а не государство является хозяином страны, государство – директор, управляющий от его имени. Другое дело, что в России приказчики нередко подменяли хозяев, хлопающих ушами.
Не дело государства выдвигать национальные идеи, программы реформ, конструировать новую идентичность. Тщетно мы обращаемся к нему с вечными русскими вопросами. Государство – система институциональных игр по поводу перераспределения имущества, захвата и удержания власти, контроля над законодательным процессом. Временной горизонт этих игр ограничен интервалом удержания власти, институты государства не в состоянии вести себя стратегически. Это дело общества. Но у современного российского общества практически нет жизнеспособных институтов, не считая микроорганизмов «негосударственных и некоммерческих организаций».
Центральная проблема сегодня – общество как собственник страны, как субъект ее трансформации. Чтобы стать собственником, хозяином, оно должно выстроить институты идентичности, институты формирования и прогнозирования общественных потребностей, институты управления общественными способностями.
Формирование Общественной палаты как одного из институтов гражданского контроля за деятельностью государственных институтов в случае успеха явилось бы полезным, но достаточно случайным и второстепенным шагом в эту сторону. Вот типичный способ мышления и действия нашей российской власти и нашей зоологически антигосударственной оппозиции: начинать строительство самолета не с крыльев, двигателей, системы управления, а с тормозов шасси.
Моя тема – собственность и свобода.В русском языке это слова однокоренные. Оба породнены далевским словом «свобство». А корень его восходит к санскритскому «свамитва», «самити»,откуда берут начало русские слова «свой»и «сам»и вошедшее во многие языки swami– «учитель». Собственность – великий учитель свободы. Через выход человека из своей обособленности,через преодоление междоусобиц,овладение свойствами, обретение самостион движется к освоению свободы.
В 1843 году молодой доктор философии Карл Маркс, в то время убежденный антикоммунист, пишет в статье «К еврейскому вопросу»: «Государство есть посредник между человеком и свободой человека. Как Христос есть посредник, на которого человек перекладывает всю свою божественность, всю свою религиозную ограниченность, так и государство есть посредник, в которого он вкладывает всю свою небожественность, всю свою человеческую свободу».Анализируя конституцию Франции 1793 года, он замечает, что в соответствии с ее принципами «практическое применение права человека на свободу есть право человека на частную собственность». «Человек не был поэтому освобожден от собственности, – он получил свободу собственности. Он не был освобожден от эгоизма промысла, – он получил свободу промысла».
Я к тому, что «власть» несопоставима со «свободой» напрямую. Власть – всего лишь один из институтов государства. А институты государства – только часть институтов собственности. Поэтому власть – внутренний, частный момент движения к свободе.
И второе уточнение. Годом, когда российская Пандора распечатала ящик перемен, явился не 85-й, а 83-й. Казалось, свобода с приходом Андропова была еще более ограничена. Но Андропов признал, пусть сквозь зубы, неизбежность предстоящей свободы, от которой некуда деваться, страшной свободы самоопределения.
1983 год стал для моих друзей и для меня началом похода сквозь этажи власти в поисках ядер контрэлиты, потенциальных носителей новой идентичности. Мы шли туда со своим вариантом ответа на вопрос «что делать?», основанным на институционализме раннего Маркса, на понимании собственности как отчуждения, человеческой деятельности как систематического, конструктивного усилия по его преодолению. Багаж этот, никем так и не востребованный, послужил материалом для сотен часов бесед с мыслителями из высшей номенклатуры и на закате перестройки был опубликован массовым тиражом в виде книги «После коммунизма». Как мы все теперь понимаем, проблема российского общества не в дефиците ответов на судьбоносные вопросы, а в отсутствии институтов, в рамках которых их было бы возможно ставить и решать. Мы – общество мыслителей-маргиналов, наш народ безмолвствует и бездействует институционально.
Как мы воспользовались свободой? Публицистическая квадрига Нуйкин – Клямкин – Баткин – Шубкин уверенно понесла по магистрально-общечеловеческому пути (он же «дорога к храму») туда, где пышнее пироги. Все это в общем-то помнят. Важнее припомнить, чем ответила власть. Горбачев подруливал к генеральному креслу под невнятным лозунгом «живого творчества масс». Что же было предложено массам на апрельском, 1985 года, пленуме ЦК? Против кого творим, товарищи?
Я прихватил с собой пожелтевшую таблицу, которую мы составили после апрельского пленума, где в первом столбце – судьбоносные вопросы, а в остальных трех – ответы, которые дали на них два съезда КПСС в марте 1966-го и в марте 1971-го и, наконец, новаторский пленум в 1985-м. Документ состоит из прямых цитат, тем не менее результат получился антисоветским до жути: идейный манифест перестройки дословно воспроизвел партийные штампы двадцатилетней давности.
«В последние годы стали проявляться такие отрицательные явления, как замедление темпов роста производства и производительности труда»,– тревожился Леонид Ильич в 1966-м. «Главный вопрос сейчас в том, как и за счет чего страна может добиться ускорения экономического развития»,– вторил Михаил Сергеевич двадцать лет спустя.
1966:«Главным источником роста производительности труда является ускорение научно-технического прогресса».
1985:«В качестве главного стратегического рычага идентификации выдвигается на первый план кардинальное ускорение научно-технического прогресса».
1966:«Новый подход состоит коренным образом в улучшении государственного планирования, расширении хозяйственной самостоятельности, инициативы предприятий, повышении ответственности и материальной заинтересованности производителей».
1985:«Сейчас нам стала ясна концепция перестройки... хозяйственного механизма. Развивая дальше централизованное начало в решении стратегических задач, нужно смелее двигаться вперед по пути расширения прав предприятий, самостоятельности, внедрять хозрасчет и на этой основе повышать ответственность...»
Если уж говорить о катастрофе – то была катастрофа бессубъектности, прочее стало следствием.
Спустя месяц в записке одному из крупных партийных бонз (он по сей день жив, и потому произносить его имя негуманно) мы отчаянно взывали: «Следует сказать со всей уверенностью: для нас сохранение существующего типа развития еще хотя бы на пятилетие подобно игре с Историей в русскую рулетку. Все мы испытываем на себе наваждение обыденности, ту иллюзию, что сложившийся ход вещей незыблем и будет сохраняться вечно, что с назревшими переменами можно не спешить. Из истории хорошо известно, чего могут стоить подобные иллюзии». [12]
Кому известно? Что за история такая?
И вот спустя еще двадцать лет мы вплотную добрели до точки невозврата, неотвратимости того, о чем Глеб Павловский сказал в замечательной заметке о зоне «Ю». Бессубъектная эволюция, историческое гниение. Перегнивание общества – к чему уж так отчаиваться – часто бывает в итоге благодатным, особенно на фоне небархатных, сермяжных революций. Это процесс, с одной стороны, распада и тления, с другой – образования перегноя, удобрения и прорастания.
Процесс, похоже, пошел. Мы в компосте реформ. Вот и на новую проблематику свободымы выходим (точнее, выползаем) через черную лестницу собственностив ее грубо-хозяйственном формате. По этой лестнице нам доставили-таки повестку дня. Позвольте вручить ее собравшимся – за безвременным отсутствием адресата.
Это пять вопросов о собственности.
Первый вопрос– государство как собственник. В чем его роль? Это ночной сторож при разграбленном складе? Тоталитарный мытарь? Или государство может и должно не только поощрять предпринимательство, но и само стать предпринимателем – современная концепция государства, родившаяся во времена Ленина – Рузвельта.
Второй вопрос– крупная собственность и олигархическая приватизация. С годами чувство ее глубокой социальной несправедливости во всех слоях российского общества только крепнет. Одновременно нарастает вполне рациональное понимание неприемлемости ее итогов. Взять хотя бы то, что в частные руки попали (а оттуда пошли по миру) колоссальные стратегические ресурсы, которые во всем мире управляются под контролем и с участием государства, в прозрачных публичных корпорациях. С другой стороны, спектр и качество идей по поводу корректировки итогов приватизации таковы, что даже упоминание о любой из них действует на рынок как террористический акт. К форсированию Рубикона еще не приступали, а кучу кораблей уже сожгли.
Третий вопрос– о наших малых и средних предпринимателях. В развитых странах они – сердцевина общества, они производят больше половины национального продукта. У нас это жалкая кучка, которая практически не увеличивается. Они находятся в осаде, их душат налогами и бесконечными проверками, им не дают развиваться – и это правда, хоть и не вся. Как сделать так, чтобы в стране наряду с чиновниками, олигархами и нищими появилось еще одно сословие – предприниматели?
Четвертый вопрос– о собственности рядовых граждан. В том числе тех, кто не считает себя собственником, живет на зарплату или пенсию. Была гениальная в своей простоте идея, извращенная ваучерной приватизацией: в принципе каждый человек – собственник, у него есть доля в собственности страны, которую государство должно ему выдать, чтобы он с нее получал доходы и на них жил. Для ее реализации нужен пустяк – вернуть капитализацию российской собственности к такому уровню, чтобы каждая доля превысила обещанные 10 000 у. е. Тогда пенсионные фонды позволят получать с нее 100 у. е. в месяц. От этой идеи никуда не уйти. Другое дело, что не каждый из граждан способен управлять своей собственностью, и ему в этом должны помогать уполномоченные государственные или государственно-частные организации.
Наконец, пятый вопрос– государство как собственность общества. Это не игра слов: общество, а не государство является хозяином страны, государство – директор, управляющий от его имени. Другое дело, что в России приказчики нередко подменяли хозяев, хлопающих ушами.
Не дело государства выдвигать национальные идеи, программы реформ, конструировать новую идентичность. Тщетно мы обращаемся к нему с вечными русскими вопросами. Государство – система институциональных игр по поводу перераспределения имущества, захвата и удержания власти, контроля над законодательным процессом. Временной горизонт этих игр ограничен интервалом удержания власти, институты государства не в состоянии вести себя стратегически. Это дело общества. Но у современного российского общества практически нет жизнеспособных институтов, не считая микроорганизмов «негосударственных и некоммерческих организаций».
Центральная проблема сегодня – общество как собственник страны, как субъект ее трансформации. Чтобы стать собственником, хозяином, оно должно выстроить институты идентичности, институты формирования и прогнозирования общественных потребностей, институты управления общественными способностями.
Формирование Общественной палаты как одного из институтов гражданского контроля за деятельностью государственных институтов в случае успеха явилось бы полезным, но достаточно случайным и второстепенным шагом в эту сторону. Вот типичный способ мышления и действия нашей российской власти и нашей зоологически антигосударственной оппозиции: начинать строительство самолета не с крыльев, двигателей, системы управления, а с тормозов шасси.
ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО: СОБСТВЕННОСТЬ НА ВЛАСТЬ
[13]
Тема нашей беседы – будущее политическое устройство России. Что бы вы в ней выделили как самое главное, острое?
Если мы и впрямь хотим острого, нужно постараться, чтобы обсуждаемые вопросы самой конструкцией не предопределяли тупое.
Вопрос про будущее политическое устройство России неявно подразумевает, что оно, это устройство, всенепременно будет политическим. И впрямь: а в чем же счастье, как не в пирогах? Слово «политический» при этом произносится нами так же трепетно и эротично, как смачное слово «власть». И в статье Рифата Шайхутдинова, [14]которую мне велел прочитать Леонтьев, это тоже ощущается.
Прежде всего хотел бы сказать, что это очень интересная, сильная статья. Замечательно, что среди депутатов есть такие умные и яркие люди. Но вот загадка нашей власти: развинчиваешь ее на элементы, вынимаешь отдельного представителя – Юрий Батурин, три высших образования, доктор наук, умница. А когда смотришь, как власть ведет себя как целое, – такое впечатление, что она состоит из неандертальцев. Это означает, что проблема не в людях, не в их знаниях и убеждениях, а в самом устройстве социальной ткани. По-видимому, у нас ужасно архаическая, неэффективная социальная ткань, в том числе властно-политическая.
О неизбежном вымирании того типа власти, к которому мы привыкли, я писал довольно давно, начиная с 1983 года. Один из новых текстов на эту тему – «Неудержимая власть» из «Русского журнала» за 2000 год. Власть невозможно удержать, она сквозь пальцы просачивается и умирает сама по себе. Проблема даже не в том, что какие-то нехорошие люди, политтехнологи, коварно ее отнимают. Она как таковая расползается, ее материя архаична, исчезли поддерживающие ее социальные структуры. Власть – хрупкий, вымирающий уклад, цветок, который вянет, потому что изменилась питавшая его почва.
Если мы и впрямь хотим острого, нужно постараться, чтобы обсуждаемые вопросы самой конструкцией не предопределяли тупое.
Вопрос про будущее политическое устройство России неявно подразумевает, что оно, это устройство, всенепременно будет политическим. И впрямь: а в чем же счастье, как не в пирогах? Слово «политический» при этом произносится нами так же трепетно и эротично, как смачное слово «власть». И в статье Рифата Шайхутдинова, [14]которую мне велел прочитать Леонтьев, это тоже ощущается.
Прежде всего хотел бы сказать, что это очень интересная, сильная статья. Замечательно, что среди депутатов есть такие умные и яркие люди. Но вот загадка нашей власти: развинчиваешь ее на элементы, вынимаешь отдельного представителя – Юрий Батурин, три высших образования, доктор наук, умница. А когда смотришь, как власть ведет себя как целое, – такое впечатление, что она состоит из неандертальцев. Это означает, что проблема не в людях, не в их знаниях и убеждениях, а в самом устройстве социальной ткани. По-видимому, у нас ужасно архаическая, неэффективная социальная ткань, в том числе властно-политическая.
О неизбежном вымирании того типа власти, к которому мы привыкли, я писал довольно давно, начиная с 1983 года. Один из новых текстов на эту тему – «Неудержимая власть» из «Русского журнала» за 2000 год. Власть невозможно удержать, она сквозь пальцы просачивается и умирает сама по себе. Проблема даже не в том, что какие-то нехорошие люди, политтехнологи, коварно ее отнимают. Она как таковая расползается, ее материя архаична, исчезли поддерживающие ее социальные структуры. Власть – хрупкий, вымирающий уклад, цветок, который вянет, потому что изменилась питавшая его почва.