– Марина! – вспомнил я. – Ты телевизор вчера вечером или сегодня смотрела?
– Нет, я с пятницы вообще его не включала. А что?
– Так, ничего, – ответил я. – Все в порядке.
Дойдя до храма Вознесения, я остановился. Возле этой недействующей церкви меня всегда посещает нечто… если не благодать – так нирвана. В ней есть что?то неземное, но отнюдь не в христианском смысле. Торжество духа над землей, но духа не смиренного, а дерзкого, холодного, вольного. Впрочем, издавна существует поверье, что в пустых церквях обитают потусторонние силы. Вий, к примеру…
Я обошел церковь слева, спустился к перилам. За ними – крутой спуск к Москве?реке. Рядом со мной плакатик на длинной палке сообщал: «20 человек серьезно пострадали при попытке спуска с горы. Опасность!»
Облокотившись на перила, я нагнулся и посмотрел вниз: в конце обледенелой, узкой дорожки высился толстый чугунный столб с фонарем на верхушке. Ясно – скатываются с горки и прямо в фонарь башкой. Неприятная смерть, наверное, и какая?то очень уж глупая. Недавно читал в Интернете статью, где описывались случаи самых идиотских смертей – например, быть погребенным под дерьмом слона. Мне понравилась история про мафиози, который с вечера клал на прикроватную тумбочку пистолет и мобильник: когда телефон посреди ночи зазвонил, бедняга спросонья вместо трубки схватил пистолет, машинально поднес к уху и…
Две дряхлые старушки прошли, поддерживая друг друга. Шоколадная такса, влачившая одну из них на поводке, все время оглядывалась, словно прося хозяйку поторопиться. Но старушка не могла идти быстрей. Такса сердилась. Я сошел с ума или вижу сон. Проснусь – и ничего не было. Священнику клятвенной речи сказать не хотела она… Еще десять дней назад я был одинок и свободен. Не ценил своего счастья.
Почему я так легко поверил в чертовщину? Наверное, был подсознательно готов к ней уже десять лет, с тех пор как перестало меняться мое лицо. Чепуха: мало ли людей молодо выглядит? Это – гены. Где мой окровавленный, страшный портрет, что ж мне его не покажут? Зачем я, когда Марине при знакомстве вешал лапшу на уши, отца своего приплел? Неужто в глубине души считал, что и в его смерти чем?то виноват? Не думать об этом, приказываю: не думать.
Я спустился к реке – нет, не с опасной ледяной горки, обошел по асфальтовой дорожке. Точь?в?точь как один тип, которого вели казнить, а он горло кутал в шарфик – боялся простудиться. Откуда это? Из «Идиота»? Утки спокойно плавали: мирные, жирные, безмятежные. Я погулял еще минут сорок и поехал домой – в клетку, в камеру, в одиночку.
Интересно, так всегда бывает перед гибелью – отупение, оцепенение, равнодушие, апатия, нежелание пошевелиться? Даже курить не хочется. Цветов Маринке так и не купил, и уже никогда не куплю. Он придет: снова буду в молчанку играть, перебрасываться пустыми, незначащими фразами? Священнику клятвенной речи сказать не хотела… Если он еще не знает про Лизу – промолчу. И про Олега промолчу. Просто лень обсуждать. Даже рот раскрывать лень.
Его приход меня разбудил: подумать только, в моем состоянии ухитриться заснуть! Психика возводит противошоковые редуты, а лучше бы сойти с ума. Я мельком глянул на себя в зеркало. Не бледней обычного.
– Привет, – сказал Алекс, пристраивая куртку на вешалку. – Чем занимался?
– В Коломенское ездил. Мне церковь там одна нравится, она летит, летит… как ведьма над лесами, над горами.
– Ну ты сравнил… – он устроился в кресле, как обычно – боком, перекинув ноги через ручку. – Церковь как ведьма… Иван, я чего пришел?то… Ты телевизор вчера смотрел?
– Нет, – сказал я.
– Лизу убили. Ну, как бы убили. В Пите… в Ленинбурге.
– Серьезно? – я хладнокровно изобразил приличествующую обстоятельствам степень удивления, стараясь не переиграть.
– Не знаю, насколько серьезно, – он пожал плечами. – Опять просто сообщение, чьи?то слова, а трупов мы до сих пор ни одного не видели, так что…
Ты?то не видел, а я видел. Прядь русых волос в крови, опаленная бровь, застывшее удивление в глазах. Ничего не скажу, потом узнаешь, когда меня уже не станет. Сами с Мариной разбирайтесь, кому жить, кому помирать. А может, обоих пощадят; может, адские силы надо мной одним эксперимент проводят. Конечно, ставили на то, что я пойду до конца, крокодиловыми слезами обольюсь, но всех уничтожу, останусь один, жить?поживать да добра наживать… Обломайтесь, я в клетке не пою… Вы мне надоели, форзи… Уж очень вы навязчивые…
– С другой стороны… – продолжал он, – Иван, помнишь фильм Малковича «Тень вампира»? Граф Орлок уже половину съемочной группы слопал, а другая половина все продолжала твердить: «ах, какой актер, какая игра»?
– Леха, это же кино.
– Думаешь, в жизни не так? – он слабо усмехнулся. – Что случится из ряда вон выходящее – сразу списывают на кино. Взорвут Кремль на твоих глазах – решишь, что фильм снимают. Пройдет сейчас Годзилла по Чертановской – скажешь, кино. А если Дракула влезет к тебе в койку и цапнет за шею – сочтешь, что у тебя глюки. Помнишь сентябрь две тыщи первого, Нью?Йорк? Тоже в первый момент все подумали – кино.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я сам себя убеждаю, будто это телевизионная инсценировка. А если не инсценировка, то сплошные случайности. Случайно Артем пьяный угодил под машину, случайно Генка нарвался на патруль, случайно Лиза оказалась рядом с этим, как его… Гоги каким?то, случайно Татьяна пропала. Так спокойнее. Страус засунет голову в песок и думает – спрятался…
– Ладно, – вяло сказал я. – Пусть не постановка, и не случайно. Кто?то специально всех убивает прямо по списку… Кто и зачем? Братва так себя не ведет – ты лучше меня это знаешь. А одиночке не под силу организовать такую сложную постановку. И какова бы могла быть цель?
– Иван, я не это имел в виду.
– Знаю, что ты сейчас скажешь. Мы попали в чужую реальность и ничему не должны удивляться. Здесь так принято: вносить граждан в списки, после чего мочить их без всякой мотивации. Местный обычай. Тебе Маруська не говорила, чтоб не читал на ночь Шекли?
– Ты считаешь, что верить в параллельные миры глупо, да? – спросил он. – А в Христа или в Аллаха, или в гороскопы, или в переселение душ…
Вот теперь я почувствовал со стопроцентной уверенностью, что он не придуривается, толкуя о своих параллельных вселенных, а говорит искренне и серьезно. Но я – я не смогу сказать ему так же честно о том, что думаю. Моя версия происходящего чересчур гаденькая и страшненькая. Параллельные миры куда как красивше.
– Лешка, мне по фигу, параллельные так параллельные – да хоть перпендикулярные. Не знаю. Агностик я. Правда, мне кажется, даже если эти другие миры бывают, люди не могут так запросто перескакивать из одного в другой. Но неважно. Ну, перескочили. Какое это может иметь практическое значение?
– Практическое? Не нужно дергаться, – сказал он почти спокойно. – Если нас тоже убьют – попадем в какой?нибудь другой мир. Может, он будет малость повеселее.
– Леха, ты меня уже за… достал со своей метафизикой. Телевидение есть телевидение, ты сам говорил, оно хуже мафии. Просто следят, как мы себя ведем в экстремальных условиях.
– Ты сам веришь в то, что сейчас говоришь? – спросил он.
– Вспомни, – сказал я, – все теории стоят одна другой, и есть среди них такая, согласно которой каждому будет дано по его вере… Так что ты, может, и попадешь после смерти в другую реальность.
– А ты?то во что веришь?
– Я? Ни во что. Даже в черта, назло всем, – сказал я с молодецкой ухмылкой. – Леха, ты так спокойно собираешься в другую реальность, как на вокзал… А в здешней тебе ничего не жалко?
– Жалко. Маму. А тебе?
– А моя мать умерла, когда я был маленький.
– И мы, наверное, не сегодня?завтра умрем…
– Вполне возможно, – сухо ответил я.
– Послушай… Марина мне сказала о тебе одну вещь…
С первой минуты, по тому, как он смотрел на меня, я понял, что Марина ему сказала. Посоветовать ей, что ли, открыть брачное агентство?
– Какую вещь?
– Только ты совсем не похож… Я не так представлял…
– Не похож на что? – усмехнулся я. – На тех жеманных кукол, каких любят в фильмах показывать? Но знаешь, Леха, этот вопрос может тебя так живо интересовать только в одном случае…
– Нет, нет! Я – нет.
Он широко раскрыл глаза, но в них было не оскорбленное выражение, а какое?то беспомощное, и я с ледяным восторгом стрелка, снявшего чужого снайпера, прочел в них: «нет, всегда – нет, ни для кого – нет, но ты…» Не это ли – приз, что обещал мне седой?
– Нет? А что тогда спрашиваешь? Какая тебе разница?
– Говорю же: вдруг мы завтра умрем…
– А, понимаю, – отозвался я, – перед смертью сожалеешь, что не все в этой жизни успел попробовать. В последний день Помпеи или при Чуме люди тоже вытворяли такое, что бы им в обычное время в голову не пришло. Но ты не умрешь. Это просто игра.
Он ничего не ответил. Поднялся легким, гибким движением, и в ту же секунду из прихожей донеслась фуга Баха.
– Блин, это у меня в куртке телефон. Отвечу, ладно?
– Ты что, уже разрешения у меня спрашиваешь? – усмехнулся я. – Иди, иди, отвечай…
Алекс вышел в прихожую, и я услышал, как он после паузы бросил в трубку «Приду».
– Иван… тут у меня срочное дело, правда, срочное. Надо мать свозить! в поликлинику… Я часа через два?три вернусь, если… если можно, если хочешь. Дождешься? Никуда не уйдешь?
– Уйду? Я что, похож на идиота?
Мы стояли в прихожей друг против друга. Он медлил на пороге, будто не решаясь уйти и не решаясь приблизиться, а я просто стоял, и все. Наконец дверь захлопнулась, и я остался один.
Ноги меня не держали, и я сел на пол, прислонившись спиной к двери. Я всегда получаю, что хочу. Так бывало и раньше, до «Перекрестка». Но тут… уж очень неожиданно, очень неестественно, очень странно. Я ведь еще и пальцем не шевельнул, чтобы… Словно какая?то внешняя сила заставляет его предлагать себя, а сам он не понимает, что с ним происходит.
Просто?таки сказочное исполнение желаний. Приз? Я уже выиграл? Можно успокоиться, расслабиться, забыть? Мы все останемся живы, форзи больше не тронут меня?
Сказочное? Разумеется, он не понимает, что с ним происходит, но в этом нет ничего сверхъественного, все поначалу не понимают и сами себе изумляются. Разве так не бывало прежде? Разве я еще в пятницу не был уверен, что так будет?
Но седой ясно сказал: останется ОДИН. Хорошо: Маринки, считайте, нет. Кончен бал, выбор сделан. Я могу сколько угодно твердить сейчас: «форзи, забирайте меня», но они читают в самых глубинах души, они вмиг поймут, чего я хочу на самом деле. На сегодня откуплюсь этой жертвой. А наутро, пока он спит, застрелюсь. Нет, не при нем. Уйдет, тогда застрелюсь. Нет, при нем, и записку оставлю. Нет, записку – это пошло, он и так поймет. В записке напишу «Увидимся в другой реальности». Ах да, записки не будет. Может, я с ним поговорю и все?все расскажу? А если он скажет, что у меня крыша съехала, и не даст мне застрелиться? А вдруг он скажет: давай вместе застрелимся? Говорят, в присутствии опасности и смерти у человека необыкновенно обостряются все ощущения, интересно, правда или нет?
Я метался по комнате, как пьяная пантера, потом повалился на диван и бессмысленно вперился в потолок. Форзи, может быть, можно так устроить, чтоб он и я, мы двое в живых остались? Ага, как же, разбежался. Умру ли я – ты над могилою…
Он лжет! Он что?то крутит! Мать – в поликлинику? В воскресенье? Притом что она не местная? Если бы что?то с ней случилось неожиданно – так не в поликлинику надо, а в больницу. И вообще мне казалось, что его мать уже уехала.
Ну?ка, почему мне так казалось? Он вроде бы нежный, любящий сын, и видится с матерью редко; а в пятницу ночью, когда собирался остаться у Маринки, – не звонил никакой маме, не предупреждал, что задержится. Вчера на банкете был… Хотя, конечно, банкет – дело обязательное, а он взрослый мужик… и что я знаю о его отношениях с матерью? Возможно, ей бы показалось дико и нелепо, что взрослый сын отчитывается, где намерен заночевать.
Да есть ли у него вообще мать? Я уже и в этом сомневаюсь. Хорошо, пусть он соврал. Не к матери помчался. К подруге? Разумеется, у такого парня должна быть подруга. Тогда почему выражение его лица после звонка стало мрачным, будто помер кто?то?
Впрочем, мало ли какие могут быть причины для мелкой лжи. Однажды в аналогичной ситуации человек с трагической рожей сорвался и полетел домой, потому что, как выяснилось позже, на его левом носке была дырка, и это его страшно беспокоило.
Телефонный звонок… Для чего ему лгать? Ведь глаза не лгут: человека, так отчаянно решившегося на что?либо, трактором не остановишь; он бросается, точно в омут с головой, он вернется. Но в нашей ситуации любая деталь обретает зловещий смысл…
Форзи, форзи! Постойте. Я не решил еще – кого. Дайте подумать. Вот пуля пролетела, и ага… Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал… Кого же?
Девять граммов в сердце постой, не лови… Я поднялся, открыл шкаф, опять достал «макарова» из?под стопки футболок. Тяжелый, он надежно, успокаивающе лег в руку. Снял с предохранителя, передернул затвор. Восемь в магазине, один в стволе. Вот пуля пролетела, и товарищ мой… Ну что, Дориан, в башку или… Ах, в башку так неэстетично, вспомни Олега. В сердце, только в сердце. Надо покурить напоследок.
Я вернул предохранитель в прежнее положение и убрал пистолет. Позер, дешевка! Не везет мне в смерти, повезет в любви… Тихо, форзи мои, тихо, я все еще колеблюсь. Она – сестра моя, она… Нежная и удивительная… А он – лжет… Но все?таки… У него это – каприз, прихоть, а она всегда останется со мною…
Останется? Останется – один. И я знаю, кто этот один. Она погибнет сегодня, он – завтра, после того, как… Как?то это уж очень по?вампирски получится… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень… Нет, это скорей похоже на другое: паучиха сожрала паучка сразу после… Не хочу, надоело…
Я снова взялся за «макара». Приставим к виску, нет, пока не нажимать курок, просто примериться, я еще выкурю сигарету, или лучше две. Можно даже три. И вовсе дуло не холодное, или мое тело уже начало холодеть и не чувствует разницы?
…Черт, телефон! Не брать трубку. Не брать. А вдруг? Вдруг да что?нибудь. Амнистия. Отбой воздушной тревоги. Маньяка вашего, скажут, поймали, звать его Сидор Сидоров, и не волнуйтесь больше, граждане, живите счастливо. Вот пуля пролетела, и ага… Черт, отвечу!
– Иван, – взволнованный женский голос показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит, – ты можешь придти ко мне сейчас? Пожалуйста! Очень нужно!
– А кто говорит… – начал я, тут мой взгляд упал на дисплей, и сердце оборвалось. Домашний номер Холодовых…
– Пожалуйста, очень надо! Ради бога, приходи!
– Да, да, Таня, – проговорил я машинально. – А… что случилось? Ты где была? Ты виде… – я снова осекся. Раз из дому звонит – как она могла тело Олега не увидеть. – Таня, нет, я не приду, и тебе там не нужно оставаться. Давай встретимся через двадцать минут у «Перекрестка».
– Ладно… – произнесла она упавшим голосом. – Ладно, ты прав. Давай там.
Я надел пальто, положил в левый карман пачку «Мальборо», зажигалку и телефон, в правый – «макарова», и вышел. Обрывки мыслей с лихорадочной быстротой сменяли друг друга. Нашлась, нашлась еще одна пешка! Не хочу ей зла, но раз вам необходима жертва – забирайте, подавитесь, оставьте нас троих живыми до утра, и тогда я сделаю, что собирался, клянусь, я уйду. Ну?ка, давайте, форзи, не перепутайте. Холодно и ясно. Вот эту пешку жертвую, эту, с длинными каштановыми волосами.
…Постой, постой! Раз Таня жива – значит, нет никакой потусторонней силы! Ведь иначе ее давно бы убрали по моему слову! Это все были просто совпадения, подставы! Какое мое дело, убила она Олега или не убила, это их внутренние проблемы! Если надо, помогу ей спрятаться, сбежать. Может, она сейчас скажет: «да, я маньячка, всех замочила, сдаюсь, не поминайте лихом». Может, она скажет: «я знаю, кто убийца, я разоблачила мафию», и нас спасут, и мы все обнимемся и зарыдаем. Ну, а если она… да, но… а как же… Господи, помоги мне! Не могу думать, не могу сосредоточиться, все надоело, будь что будет, все равно.
Да что бы там ни было! Отсрочка приговора. Девять граммов в сердце – это завтра, еще успеется, а до завтра масса времени, что?нибудь изменится. Воздух, снег, дома, деревья, я еще дышу, еще живу, еще немножко. С Лехой разминуться не должны, час в запасе, а если надолго задержусь – ничего, предупрежу по телефону. Не уходи, побудь со мною… А у меня завтракать нечего, да и ужинать, впрочем, тоже… Какой завтрак?! О чем я, что с моей головой?
На улице резко похолодало. Я ждал у супермаркета полчаса. Дважды обошел его кругом, понимая, что это глупо – я бы прекрасно увидел ее еще издали. Отчаянно замерз, не чувствовал ног под собой, а все?таки ждал. Выкурил шесть сигарет. Наконец набрал домашний телефон Холодовых. Трубку сняли и тут же положили, раздались короткие гудки. Что там происходит? Перезвонил – тот же результат. Мобильный Танькин не помню, дома где?то записан. Вообще ничего не понимаю! Ага, можно подумать, я до этого что?нибудь понимал.
Подождав еще десять минут и сделав пару таких же безрезультатных попыток дозвониться, я пошел к ней, прекрасно понимая, что поступаю как последний кретин. Но хотел бы я посмотреть на человека, который на моем месте не вел себя по?кретински.
Что там – ловушка? В таком случае ты сильно ошиблась, красотка, я все равно выстрелю быстрей. Там целая банда? Убивают ее? Какая банда, откуда, с какой стати?! Менты пришли? Они бы не стали трубку швырять на рычаг, непременно поинтересовались, кто звонит и зачем. Да что же там дьявол с рогами и копытами? Ну так я не прочь с ним объясниться, в конце?то концов. Или приду – а там сидят все «наши», и режиссер объявит: «улыбайтесь, вас снимает скрытая…»
У подъезда стояла «восьмерка» с тонированными стеклами. Я вздрогнул и огляделся. Какая глупость! Мало ли «восьмерок» в Москве! Но… Подошел ближе – мотор работал, но машина, как мне показалось, была пуста. Впрочем, разве за черными стеклами разглядишь? Сейчас, сейчас… Но стекла не опустились, и дуло автомата не уставилось на меня. Я отошел за угол дома, встал, прижавшись к стене, и закурил. Не заглушили двигатель – значит, скоро выйдут.
Было ровно семь часов. Совсем темно. Перед домом снег недавно убирали, оголился грязный лед, а местами асфальт. С улицы доносились голоса, шум автобусов, с шорохом ползла снегоуборочная машина. Все эти звуки шумели в моих ушах, но я не обращал на них внимания, как и на мороз, щипавший лицо. Все это – и звуки, и мороз, – было очень далеко от меня.
Почему я решил, что это та самая «восьмерка»? Наивно думать, что у «них», кто бы они ни были, нет в распоряжении каких угодно тачек. Просто к кому?то приехали с визитом. Я решил, что правильнее всего будет дождаться, когда вернутся хозяева машины, и попытаться разглядеть их. Ветер мел легкую поземку. Обнаженный асфальт под фонарем казался мягким. Я услышал где?то высоко звон разбивающегося стекла и поднял глаза. Что?то темное, с болтающимися конечностями, как у тряпичной куклы, без крика вылетело наружу, с глухим стуком ударившись об асфальт, откатилось, и я увидел, что это человек. И еще заметил черный силуэт в разбитом окне двенадцатого этажа.
Ноги приросли к земле, одна часть мозга пыталась увести их как можно дальше от этого места, другая толкала подойти, в итоге я так и остался стоять точно парализованный. Я не в первый раз видел, как падают из окон. В общаге, куда я в пору своего студенчества ходил в гости, народ регулярно с пьяных глаз или из?за несчастной любви прыгал с высоты. Иногда это заканчивалось трагично, а иной раз обходилось без последствий. В данном случае что?то подсказывало мне, что упавшая кукла безнадежно мертва. Сравнение с куклой банально, но оно единственно верное. Если когда?нибудь увидите такое своими глазами, то поймете.
Кукла не двигалась, видно было только в свете фонаря, как ветер шевелит длинные каштановые волосы. «Восьмерка» стояла как стояла. Из подъезда никто не выходил. В нескольких окнах зажегся свет, и тени задвигались на желтом фоне, но ничего не происходило. Кого в наше время удивишь женщиной, выбросившейся из окна собственной квартиры? Никто не захочет связываться и поднимать тревогу, тем более воскресным вечером в самом конце декабря.
Я наконец заставил себя встряхнуться, отошел снова за угол дома и закурил, прячась от ветра. Разумеется, я должен был подойти. Но я и так видел, что это Таня, и ей уже ничем не поможешь. «Они» действуют все быстрей и быстрей. Пешка! А если я тут абсолютно не при чем? Чей?то силуэт был в окне. Или это в другом окне? Вроде двенадцатый этаж, но я не уверен. В последние дни я ни в чем не бываю уверен.
Она не сама, ее выкинули, это не я, это какие?то вполне материальные преступники. Тогда чего ж я здесь стою? Надо предупредить всех наших… Снял перчатки и стал дрожащими пальцами тыкать в кнопки. Руки срывались, телефон выскальзывал. Номер Лехи не отвечал. Подсветка не работала – видимо, садилась батарея, и я не был уверен, что набираю правильно. Я едва не выронил телефон и выругался вслух. Возле торца дома было темно, и я, плюнув на все предосторожности, пошел обратно к подъезду, чтобы лучше видеть в свете фонаря. Обогнул дом с угла, до фонаря оставалось шагов десять. Машинально бросил взгляд на часы – полвосьмого.
И тут я увидел их.
Нет, лиц разглядеть не успел: инстинкт мгновенно толкнул меня в грудь, приказав спрятаться за угол. И голосов не слышал. Но я не мог не узнать эти два силуэта, высокий и маленький. Она была в своих бесформенных мальчишечьих одежках и кепке с длинным козырьком. Он не в куртке, в какой пару часов назад приходил ко мне, а в длинном черном пальто, которого я раньше не видел; но эту походку я бы отличил из тысячи.
Я вжался в стену. Мяукнул пульт, бесшумно открылись дверцы, затем слабо хлопнули, закрываясь. Взвизгнули шины. Когда я снова выглянул из?за угла, «восьмерки» уже не было.
… декабря 200… года, понедельник
Как попал домой, помню смутно. Помню, как у меня хватило сил заскочить в круглосуточный магазинчик около подъезда и купить две бутылки водки. Помню, как, еще не дойдя до подъезда, зубами открыл бутылку и пил из горлышка, пока ехал в лифте (или я шел пешком)? Кажется, звонил телефон, когда я вошел в квартиру. Кажется, в двери тоже кто?то ломился. Впрочем, утверждать не берусь, мне могло что угодно примерещиться.
Когда разлепил свинцовые веки, в комнате было светло. Два часа. На минуту я испытал полную потерю ориентации, когда кажется, что все кругом необратимо изменилось. Знаю, знаю: нужно сопоставлять факты, догадываться о мотивах, но я не могу. Мне все равно, зачем и как именно Алекс с Маринкой все это проделывали. Просто неохота их больше видеть.
Телефон опять звонил, но я не снял трубку и не взглянул на дисплей. Принял душ, оделся и вышел из дому. Бриться было лень. Пистолет и полупустая пачка «Мальборо» так и лежали в кармане; почти машинально я взял из стола все доллары, какие были. Хотелось посмотреть на обыкновенных нормальных людей.
Я побрел вниз по Чертановской, рассеянно таращась на всех встречных. Ничего не хочется делать, просто так идти бы и идти, пока не упаду. Скользящие тучи, тусклая багровая полоса между краем леса и краем неба. Остановился, закурил. Никаких патрулей, только мирные граждане с елками наперевес. Решение пришло само собой. Я резко развернулся и зашагал по направлению к метро, на ходу пересчитывая доллары в кармане. На билет до Владивостока, конечно, хватало, но зачем Владивосток? Проще всего в Ленинбург. Можно даже не самолетом, а сверхскорым экспрессом. И просят посадить их в бронированные камеры… Как притворялись, как лгали! Впрочем и я притворялся – страшной тайны своей не выдал ни словом, ни взглядом. Только моя тайна была всего лишь плодом больного воображения…
В метро стало чуть поспокойнее. Здесь никто меня не пристрелит, а столкнуть человека под поезд не так?то легко, нужна большая толпа или, напротив, совершенно безлюдный перрон; а по будним дням в это время на окраинных станциях не бывает ни особой толпы, ни пустоты. Только близко не подходить к краю платформы. Куда, зачем люди едут? У пожилой женщины на коленях перевязанный веревочкой торт. Парочка обнимается. Люди разговаривают. Кто о чем. Мирные, невинные разговорчики.
– …Паша, неправда, я с ним не целовалась…
– …и кровишша?то из него хлещет – точно свинью резали…
– …селедку под шубой, оливье, и колбасочки порежем…
– …бабуля наша совсем из ума выжила, хотим сдать старую вешалку в дом для…
Куда я все?таки еду – в аэропорт или на вокзал? Поездом дешевле, опять же с «макаровым» в самолет не пустят. Парень рядом со мной развернул «Советский спорт». Какая боль! Аргентина – Ямайка… Он зашуршал газетой и отодвинулся. Неужели заметно, что у меня в кармане пистолет? Нет, не отодвинулся, показалось. Как, должно быть, бегают у меня глаза! Смотреть в пол, тогда никто ничего не заметит. Надо было газету купить, закрылся ею и сиди спокойно.
– …а ребеночек?то у ней, представь, некрещеный…
– Нет, я с пятницы вообще его не включала. А что?
– Так, ничего, – ответил я. – Все в порядке.
Дойдя до храма Вознесения, я остановился. Возле этой недействующей церкви меня всегда посещает нечто… если не благодать – так нирвана. В ней есть что?то неземное, но отнюдь не в христианском смысле. Торжество духа над землей, но духа не смиренного, а дерзкого, холодного, вольного. Впрочем, издавна существует поверье, что в пустых церквях обитают потусторонние силы. Вий, к примеру…
Я обошел церковь слева, спустился к перилам. За ними – крутой спуск к Москве?реке. Рядом со мной плакатик на длинной палке сообщал: «20 человек серьезно пострадали при попытке спуска с горы. Опасность!»
Облокотившись на перила, я нагнулся и посмотрел вниз: в конце обледенелой, узкой дорожки высился толстый чугунный столб с фонарем на верхушке. Ясно – скатываются с горки и прямо в фонарь башкой. Неприятная смерть, наверное, и какая?то очень уж глупая. Недавно читал в Интернете статью, где описывались случаи самых идиотских смертей – например, быть погребенным под дерьмом слона. Мне понравилась история про мафиози, который с вечера клал на прикроватную тумбочку пистолет и мобильник: когда телефон посреди ночи зазвонил, бедняга спросонья вместо трубки схватил пистолет, машинально поднес к уху и…
Две дряхлые старушки прошли, поддерживая друг друга. Шоколадная такса, влачившая одну из них на поводке, все время оглядывалась, словно прося хозяйку поторопиться. Но старушка не могла идти быстрей. Такса сердилась. Я сошел с ума или вижу сон. Проснусь – и ничего не было. Священнику клятвенной речи сказать не хотела она… Еще десять дней назад я был одинок и свободен. Не ценил своего счастья.
Почему я так легко поверил в чертовщину? Наверное, был подсознательно готов к ней уже десять лет, с тех пор как перестало меняться мое лицо. Чепуха: мало ли людей молодо выглядит? Это – гены. Где мой окровавленный, страшный портрет, что ж мне его не покажут? Зачем я, когда Марине при знакомстве вешал лапшу на уши, отца своего приплел? Неужто в глубине души считал, что и в его смерти чем?то виноват? Не думать об этом, приказываю: не думать.
Я спустился к реке – нет, не с опасной ледяной горки, обошел по асфальтовой дорожке. Точь?в?точь как один тип, которого вели казнить, а он горло кутал в шарфик – боялся простудиться. Откуда это? Из «Идиота»? Утки спокойно плавали: мирные, жирные, безмятежные. Я погулял еще минут сорок и поехал домой – в клетку, в камеру, в одиночку.
Интересно, так всегда бывает перед гибелью – отупение, оцепенение, равнодушие, апатия, нежелание пошевелиться? Даже курить не хочется. Цветов Маринке так и не купил, и уже никогда не куплю. Он придет: снова буду в молчанку играть, перебрасываться пустыми, незначащими фразами? Священнику клятвенной речи сказать не хотела… Если он еще не знает про Лизу – промолчу. И про Олега промолчу. Просто лень обсуждать. Даже рот раскрывать лень.
Его приход меня разбудил: подумать только, в моем состоянии ухитриться заснуть! Психика возводит противошоковые редуты, а лучше бы сойти с ума. Я мельком глянул на себя в зеркало. Не бледней обычного.
– Привет, – сказал Алекс, пристраивая куртку на вешалку. – Чем занимался?
– В Коломенское ездил. Мне церковь там одна нравится, она летит, летит… как ведьма над лесами, над горами.
– Ну ты сравнил… – он устроился в кресле, как обычно – боком, перекинув ноги через ручку. – Церковь как ведьма… Иван, я чего пришел?то… Ты телевизор вчера смотрел?
– Нет, – сказал я.
– Лизу убили. Ну, как бы убили. В Пите… в Ленинбурге.
– Серьезно? – я хладнокровно изобразил приличествующую обстоятельствам степень удивления, стараясь не переиграть.
– Не знаю, насколько серьезно, – он пожал плечами. – Опять просто сообщение, чьи?то слова, а трупов мы до сих пор ни одного не видели, так что…
Ты?то не видел, а я видел. Прядь русых волос в крови, опаленная бровь, застывшее удивление в глазах. Ничего не скажу, потом узнаешь, когда меня уже не станет. Сами с Мариной разбирайтесь, кому жить, кому помирать. А может, обоих пощадят; может, адские силы надо мной одним эксперимент проводят. Конечно, ставили на то, что я пойду до конца, крокодиловыми слезами обольюсь, но всех уничтожу, останусь один, жить?поживать да добра наживать… Обломайтесь, я в клетке не пою… Вы мне надоели, форзи… Уж очень вы навязчивые…
– С другой стороны… – продолжал он, – Иван, помнишь фильм Малковича «Тень вампира»? Граф Орлок уже половину съемочной группы слопал, а другая половина все продолжала твердить: «ах, какой актер, какая игра»?
– Леха, это же кино.
– Думаешь, в жизни не так? – он слабо усмехнулся. – Что случится из ряда вон выходящее – сразу списывают на кино. Взорвут Кремль на твоих глазах – решишь, что фильм снимают. Пройдет сейчас Годзилла по Чертановской – скажешь, кино. А если Дракула влезет к тебе в койку и цапнет за шею – сочтешь, что у тебя глюки. Помнишь сентябрь две тыщи первого, Нью?Йорк? Тоже в первый момент все подумали – кино.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что я сам себя убеждаю, будто это телевизионная инсценировка. А если не инсценировка, то сплошные случайности. Случайно Артем пьяный угодил под машину, случайно Генка нарвался на патруль, случайно Лиза оказалась рядом с этим, как его… Гоги каким?то, случайно Татьяна пропала. Так спокойнее. Страус засунет голову в песок и думает – спрятался…
– Ладно, – вяло сказал я. – Пусть не постановка, и не случайно. Кто?то специально всех убивает прямо по списку… Кто и зачем? Братва так себя не ведет – ты лучше меня это знаешь. А одиночке не под силу организовать такую сложную постановку. И какова бы могла быть цель?
– Иван, я не это имел в виду.
– Знаю, что ты сейчас скажешь. Мы попали в чужую реальность и ничему не должны удивляться. Здесь так принято: вносить граждан в списки, после чего мочить их без всякой мотивации. Местный обычай. Тебе Маруська не говорила, чтоб не читал на ночь Шекли?
– Ты считаешь, что верить в параллельные миры глупо, да? – спросил он. – А в Христа или в Аллаха, или в гороскопы, или в переселение душ…
Вот теперь я почувствовал со стопроцентной уверенностью, что он не придуривается, толкуя о своих параллельных вселенных, а говорит искренне и серьезно. Но я – я не смогу сказать ему так же честно о том, что думаю. Моя версия происходящего чересчур гаденькая и страшненькая. Параллельные миры куда как красивше.
– Лешка, мне по фигу, параллельные так параллельные – да хоть перпендикулярные. Не знаю. Агностик я. Правда, мне кажется, даже если эти другие миры бывают, люди не могут так запросто перескакивать из одного в другой. Но неважно. Ну, перескочили. Какое это может иметь практическое значение?
– Практическое? Не нужно дергаться, – сказал он почти спокойно. – Если нас тоже убьют – попадем в какой?нибудь другой мир. Может, он будет малость повеселее.
– Леха, ты меня уже за… достал со своей метафизикой. Телевидение есть телевидение, ты сам говорил, оно хуже мафии. Просто следят, как мы себя ведем в экстремальных условиях.
– Ты сам веришь в то, что сейчас говоришь? – спросил он.
– Вспомни, – сказал я, – все теории стоят одна другой, и есть среди них такая, согласно которой каждому будет дано по его вере… Так что ты, может, и попадешь после смерти в другую реальность.
– А ты?то во что веришь?
– Я? Ни во что. Даже в черта, назло всем, – сказал я с молодецкой ухмылкой. – Леха, ты так спокойно собираешься в другую реальность, как на вокзал… А в здешней тебе ничего не жалко?
– Жалко. Маму. А тебе?
– А моя мать умерла, когда я был маленький.
– И мы, наверное, не сегодня?завтра умрем…
– Вполне возможно, – сухо ответил я.
– Послушай… Марина мне сказала о тебе одну вещь…
С первой минуты, по тому, как он смотрел на меня, я понял, что Марина ему сказала. Посоветовать ей, что ли, открыть брачное агентство?
– Какую вещь?
– Только ты совсем не похож… Я не так представлял…
– Не похож на что? – усмехнулся я. – На тех жеманных кукол, каких любят в фильмах показывать? Но знаешь, Леха, этот вопрос может тебя так живо интересовать только в одном случае…
– Нет, нет! Я – нет.
Он широко раскрыл глаза, но в них было не оскорбленное выражение, а какое?то беспомощное, и я с ледяным восторгом стрелка, снявшего чужого снайпера, прочел в них: «нет, всегда – нет, ни для кого – нет, но ты…» Не это ли – приз, что обещал мне седой?
– Нет? А что тогда спрашиваешь? Какая тебе разница?
– Говорю же: вдруг мы завтра умрем…
– А, понимаю, – отозвался я, – перед смертью сожалеешь, что не все в этой жизни успел попробовать. В последний день Помпеи или при Чуме люди тоже вытворяли такое, что бы им в обычное время в голову не пришло. Но ты не умрешь. Это просто игра.
Он ничего не ответил. Поднялся легким, гибким движением, и в ту же секунду из прихожей донеслась фуга Баха.
– Блин, это у меня в куртке телефон. Отвечу, ладно?
– Ты что, уже разрешения у меня спрашиваешь? – усмехнулся я. – Иди, иди, отвечай…
Алекс вышел в прихожую, и я услышал, как он после паузы бросил в трубку «Приду».
– Иван… тут у меня срочное дело, правда, срочное. Надо мать свозить! в поликлинику… Я часа через два?три вернусь, если… если можно, если хочешь. Дождешься? Никуда не уйдешь?
– Уйду? Я что, похож на идиота?
Мы стояли в прихожей друг против друга. Он медлил на пороге, будто не решаясь уйти и не решаясь приблизиться, а я просто стоял, и все. Наконец дверь захлопнулась, и я остался один.
Ноги меня не держали, и я сел на пол, прислонившись спиной к двери. Я всегда получаю, что хочу. Так бывало и раньше, до «Перекрестка». Но тут… уж очень неожиданно, очень неестественно, очень странно. Я ведь еще и пальцем не шевельнул, чтобы… Словно какая?то внешняя сила заставляет его предлагать себя, а сам он не понимает, что с ним происходит.
Просто?таки сказочное исполнение желаний. Приз? Я уже выиграл? Можно успокоиться, расслабиться, забыть? Мы все останемся живы, форзи больше не тронут меня?
Сказочное? Разумеется, он не понимает, что с ним происходит, но в этом нет ничего сверхъественного, все поначалу не понимают и сами себе изумляются. Разве так не бывало прежде? Разве я еще в пятницу не был уверен, что так будет?
Но седой ясно сказал: останется ОДИН. Хорошо: Маринки, считайте, нет. Кончен бал, выбор сделан. Я могу сколько угодно твердить сейчас: «форзи, забирайте меня», но они читают в самых глубинах души, они вмиг поймут, чего я хочу на самом деле. На сегодня откуплюсь этой жертвой. А наутро, пока он спит, застрелюсь. Нет, не при нем. Уйдет, тогда застрелюсь. Нет, при нем, и записку оставлю. Нет, записку – это пошло, он и так поймет. В записке напишу «Увидимся в другой реальности». Ах да, записки не будет. Может, я с ним поговорю и все?все расскажу? А если он скажет, что у меня крыша съехала, и не даст мне застрелиться? А вдруг он скажет: давай вместе застрелимся? Говорят, в присутствии опасности и смерти у человека необыкновенно обостряются все ощущения, интересно, правда или нет?
Я метался по комнате, как пьяная пантера, потом повалился на диван и бессмысленно вперился в потолок. Форзи, может быть, можно так устроить, чтоб он и я, мы двое в живых остались? Ага, как же, разбежался. Умру ли я – ты над могилою…
Он лжет! Он что?то крутит! Мать – в поликлинику? В воскресенье? Притом что она не местная? Если бы что?то с ней случилось неожиданно – так не в поликлинику надо, а в больницу. И вообще мне казалось, что его мать уже уехала.
Ну?ка, почему мне так казалось? Он вроде бы нежный, любящий сын, и видится с матерью редко; а в пятницу ночью, когда собирался остаться у Маринки, – не звонил никакой маме, не предупреждал, что задержится. Вчера на банкете был… Хотя, конечно, банкет – дело обязательное, а он взрослый мужик… и что я знаю о его отношениях с матерью? Возможно, ей бы показалось дико и нелепо, что взрослый сын отчитывается, где намерен заночевать.
Да есть ли у него вообще мать? Я уже и в этом сомневаюсь. Хорошо, пусть он соврал. Не к матери помчался. К подруге? Разумеется, у такого парня должна быть подруга. Тогда почему выражение его лица после звонка стало мрачным, будто помер кто?то?
Впрочем, мало ли какие могут быть причины для мелкой лжи. Однажды в аналогичной ситуации человек с трагической рожей сорвался и полетел домой, потому что, как выяснилось позже, на его левом носке была дырка, и это его страшно беспокоило.
Телефонный звонок… Для чего ему лгать? Ведь глаза не лгут: человека, так отчаянно решившегося на что?либо, трактором не остановишь; он бросается, точно в омут с головой, он вернется. Но в нашей ситуации любая деталь обретает зловещий смысл…
Форзи, форзи! Постойте. Я не решил еще – кого. Дайте подумать. Вот пуля пролетела, и ага… Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал… Кого же?
Девять граммов в сердце постой, не лови… Я поднялся, открыл шкаф, опять достал «макарова» из?под стопки футболок. Тяжелый, он надежно, успокаивающе лег в руку. Снял с предохранителя, передернул затвор. Восемь в магазине, один в стволе. Вот пуля пролетела, и товарищ мой… Ну что, Дориан, в башку или… Ах, в башку так неэстетично, вспомни Олега. В сердце, только в сердце. Надо покурить напоследок.
Я вернул предохранитель в прежнее положение и убрал пистолет. Позер, дешевка! Не везет мне в смерти, повезет в любви… Тихо, форзи мои, тихо, я все еще колеблюсь. Она – сестра моя, она… Нежная и удивительная… А он – лжет… Но все?таки… У него это – каприз, прихоть, а она всегда останется со мною…
Останется? Останется – один. И я знаю, кто этот один. Она погибнет сегодня, он – завтра, после того, как… Как?то это уж очень по?вампирски получится… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень… Нет, это скорей похоже на другое: паучиха сожрала паучка сразу после… Не хочу, надоело…
Я снова взялся за «макара». Приставим к виску, нет, пока не нажимать курок, просто примериться, я еще выкурю сигарету, или лучше две. Можно даже три. И вовсе дуло не холодное, или мое тело уже начало холодеть и не чувствует разницы?
…Черт, телефон! Не брать трубку. Не брать. А вдруг? Вдруг да что?нибудь. Амнистия. Отбой воздушной тревоги. Маньяка вашего, скажут, поймали, звать его Сидор Сидоров, и не волнуйтесь больше, граждане, живите счастливо. Вот пуля пролетела, и ага… Черт, отвечу!
– Иван, – взволнованный женский голос показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит, – ты можешь придти ко мне сейчас? Пожалуйста! Очень нужно!
– А кто говорит… – начал я, тут мой взгляд упал на дисплей, и сердце оборвалось. Домашний номер Холодовых…
– Пожалуйста, очень надо! Ради бога, приходи!
– Да, да, Таня, – проговорил я машинально. – А… что случилось? Ты где была? Ты виде… – я снова осекся. Раз из дому звонит – как она могла тело Олега не увидеть. – Таня, нет, я не приду, и тебе там не нужно оставаться. Давай встретимся через двадцать минут у «Перекрестка».
– Ладно… – произнесла она упавшим голосом. – Ладно, ты прав. Давай там.
Я надел пальто, положил в левый карман пачку «Мальборо», зажигалку и телефон, в правый – «макарова», и вышел. Обрывки мыслей с лихорадочной быстротой сменяли друг друга. Нашлась, нашлась еще одна пешка! Не хочу ей зла, но раз вам необходима жертва – забирайте, подавитесь, оставьте нас троих живыми до утра, и тогда я сделаю, что собирался, клянусь, я уйду. Ну?ка, давайте, форзи, не перепутайте. Холодно и ясно. Вот эту пешку жертвую, эту, с длинными каштановыми волосами.
…Постой, постой! Раз Таня жива – значит, нет никакой потусторонней силы! Ведь иначе ее давно бы убрали по моему слову! Это все были просто совпадения, подставы! Какое мое дело, убила она Олега или не убила, это их внутренние проблемы! Если надо, помогу ей спрятаться, сбежать. Может, она сейчас скажет: «да, я маньячка, всех замочила, сдаюсь, не поминайте лихом». Может, она скажет: «я знаю, кто убийца, я разоблачила мафию», и нас спасут, и мы все обнимемся и зарыдаем. Ну, а если она… да, но… а как же… Господи, помоги мне! Не могу думать, не могу сосредоточиться, все надоело, будь что будет, все равно.
Да что бы там ни было! Отсрочка приговора. Девять граммов в сердце – это завтра, еще успеется, а до завтра масса времени, что?нибудь изменится. Воздух, снег, дома, деревья, я еще дышу, еще живу, еще немножко. С Лехой разминуться не должны, час в запасе, а если надолго задержусь – ничего, предупрежу по телефону. Не уходи, побудь со мною… А у меня завтракать нечего, да и ужинать, впрочем, тоже… Какой завтрак?! О чем я, что с моей головой?
На улице резко похолодало. Я ждал у супермаркета полчаса. Дважды обошел его кругом, понимая, что это глупо – я бы прекрасно увидел ее еще издали. Отчаянно замерз, не чувствовал ног под собой, а все?таки ждал. Выкурил шесть сигарет. Наконец набрал домашний телефон Холодовых. Трубку сняли и тут же положили, раздались короткие гудки. Что там происходит? Перезвонил – тот же результат. Мобильный Танькин не помню, дома где?то записан. Вообще ничего не понимаю! Ага, можно подумать, я до этого что?нибудь понимал.
Подождав еще десять минут и сделав пару таких же безрезультатных попыток дозвониться, я пошел к ней, прекрасно понимая, что поступаю как последний кретин. Но хотел бы я посмотреть на человека, который на моем месте не вел себя по?кретински.
Что там – ловушка? В таком случае ты сильно ошиблась, красотка, я все равно выстрелю быстрей. Там целая банда? Убивают ее? Какая банда, откуда, с какой стати?! Менты пришли? Они бы не стали трубку швырять на рычаг, непременно поинтересовались, кто звонит и зачем. Да что же там дьявол с рогами и копытами? Ну так я не прочь с ним объясниться, в конце?то концов. Или приду – а там сидят все «наши», и режиссер объявит: «улыбайтесь, вас снимает скрытая…»
У подъезда стояла «восьмерка» с тонированными стеклами. Я вздрогнул и огляделся. Какая глупость! Мало ли «восьмерок» в Москве! Но… Подошел ближе – мотор работал, но машина, как мне показалось, была пуста. Впрочем, разве за черными стеклами разглядишь? Сейчас, сейчас… Но стекла не опустились, и дуло автомата не уставилось на меня. Я отошел за угол дома, встал, прижавшись к стене, и закурил. Не заглушили двигатель – значит, скоро выйдут.
Было ровно семь часов. Совсем темно. Перед домом снег недавно убирали, оголился грязный лед, а местами асфальт. С улицы доносились голоса, шум автобусов, с шорохом ползла снегоуборочная машина. Все эти звуки шумели в моих ушах, но я не обращал на них внимания, как и на мороз, щипавший лицо. Все это – и звуки, и мороз, – было очень далеко от меня.
Почему я решил, что это та самая «восьмерка»? Наивно думать, что у «них», кто бы они ни были, нет в распоряжении каких угодно тачек. Просто к кому?то приехали с визитом. Я решил, что правильнее всего будет дождаться, когда вернутся хозяева машины, и попытаться разглядеть их. Ветер мел легкую поземку. Обнаженный асфальт под фонарем казался мягким. Я услышал где?то высоко звон разбивающегося стекла и поднял глаза. Что?то темное, с болтающимися конечностями, как у тряпичной куклы, без крика вылетело наружу, с глухим стуком ударившись об асфальт, откатилось, и я увидел, что это человек. И еще заметил черный силуэт в разбитом окне двенадцатого этажа.
Ноги приросли к земле, одна часть мозга пыталась увести их как можно дальше от этого места, другая толкала подойти, в итоге я так и остался стоять точно парализованный. Я не в первый раз видел, как падают из окон. В общаге, куда я в пору своего студенчества ходил в гости, народ регулярно с пьяных глаз или из?за несчастной любви прыгал с высоты. Иногда это заканчивалось трагично, а иной раз обходилось без последствий. В данном случае что?то подсказывало мне, что упавшая кукла безнадежно мертва. Сравнение с куклой банально, но оно единственно верное. Если когда?нибудь увидите такое своими глазами, то поймете.
Кукла не двигалась, видно было только в свете фонаря, как ветер шевелит длинные каштановые волосы. «Восьмерка» стояла как стояла. Из подъезда никто не выходил. В нескольких окнах зажегся свет, и тени задвигались на желтом фоне, но ничего не происходило. Кого в наше время удивишь женщиной, выбросившейся из окна собственной квартиры? Никто не захочет связываться и поднимать тревогу, тем более воскресным вечером в самом конце декабря.
Я наконец заставил себя встряхнуться, отошел снова за угол дома и закурил, прячась от ветра. Разумеется, я должен был подойти. Но я и так видел, что это Таня, и ей уже ничем не поможешь. «Они» действуют все быстрей и быстрей. Пешка! А если я тут абсолютно не при чем? Чей?то силуэт был в окне. Или это в другом окне? Вроде двенадцатый этаж, но я не уверен. В последние дни я ни в чем не бываю уверен.
Она не сама, ее выкинули, это не я, это какие?то вполне материальные преступники. Тогда чего ж я здесь стою? Надо предупредить всех наших… Снял перчатки и стал дрожащими пальцами тыкать в кнопки. Руки срывались, телефон выскальзывал. Номер Лехи не отвечал. Подсветка не работала – видимо, садилась батарея, и я не был уверен, что набираю правильно. Я едва не выронил телефон и выругался вслух. Возле торца дома было темно, и я, плюнув на все предосторожности, пошел обратно к подъезду, чтобы лучше видеть в свете фонаря. Обогнул дом с угла, до фонаря оставалось шагов десять. Машинально бросил взгляд на часы – полвосьмого.
И тут я увидел их.
Нет, лиц разглядеть не успел: инстинкт мгновенно толкнул меня в грудь, приказав спрятаться за угол. И голосов не слышал. Но я не мог не узнать эти два силуэта, высокий и маленький. Она была в своих бесформенных мальчишечьих одежках и кепке с длинным козырьком. Он не в куртке, в какой пару часов назад приходил ко мне, а в длинном черном пальто, которого я раньше не видел; но эту походку я бы отличил из тысячи.
Я вжался в стену. Мяукнул пульт, бесшумно открылись дверцы, затем слабо хлопнули, закрываясь. Взвизгнули шины. Когда я снова выглянул из?за угла, «восьмерки» уже не было.
… декабря 200… года, понедельник
Ну и кто же станет в последний свой день вдыхать гарь, тащить чемодан, протискиваться через контроль на перрон и совершать все те смешные манипуляции, которые сопровождают поездку по железной дороге?
Герман Гессе. «Нюрнбергское путешествие»
Как попал домой, помню смутно. Помню, как у меня хватило сил заскочить в круглосуточный магазинчик около подъезда и купить две бутылки водки. Помню, как, еще не дойдя до подъезда, зубами открыл бутылку и пил из горлышка, пока ехал в лифте (или я шел пешком)? Кажется, звонил телефон, когда я вошел в квартиру. Кажется, в двери тоже кто?то ломился. Впрочем, утверждать не берусь, мне могло что угодно примерещиться.
Когда разлепил свинцовые веки, в комнате было светло. Два часа. На минуту я испытал полную потерю ориентации, когда кажется, что все кругом необратимо изменилось. Знаю, знаю: нужно сопоставлять факты, догадываться о мотивах, но я не могу. Мне все равно, зачем и как именно Алекс с Маринкой все это проделывали. Просто неохота их больше видеть.
Телефон опять звонил, но я не снял трубку и не взглянул на дисплей. Принял душ, оделся и вышел из дому. Бриться было лень. Пистолет и полупустая пачка «Мальборо» так и лежали в кармане; почти машинально я взял из стола все доллары, какие были. Хотелось посмотреть на обыкновенных нормальных людей.
Я побрел вниз по Чертановской, рассеянно таращась на всех встречных. Ничего не хочется делать, просто так идти бы и идти, пока не упаду. Скользящие тучи, тусклая багровая полоса между краем леса и краем неба. Остановился, закурил. Никаких патрулей, только мирные граждане с елками наперевес. Решение пришло само собой. Я резко развернулся и зашагал по направлению к метро, на ходу пересчитывая доллары в кармане. На билет до Владивостока, конечно, хватало, но зачем Владивосток? Проще всего в Ленинбург. Можно даже не самолетом, а сверхскорым экспрессом. И просят посадить их в бронированные камеры… Как притворялись, как лгали! Впрочем и я притворялся – страшной тайны своей не выдал ни словом, ни взглядом. Только моя тайна была всего лишь плодом больного воображения…
В метро стало чуть поспокойнее. Здесь никто меня не пристрелит, а столкнуть человека под поезд не так?то легко, нужна большая толпа или, напротив, совершенно безлюдный перрон; а по будним дням в это время на окраинных станциях не бывает ни особой толпы, ни пустоты. Только близко не подходить к краю платформы. Куда, зачем люди едут? У пожилой женщины на коленях перевязанный веревочкой торт. Парочка обнимается. Люди разговаривают. Кто о чем. Мирные, невинные разговорчики.
– …Паша, неправда, я с ним не целовалась…
– …и кровишша?то из него хлещет – точно свинью резали…
– …селедку под шубой, оливье, и колбасочки порежем…
– …бабуля наша совсем из ума выжила, хотим сдать старую вешалку в дом для…
Куда я все?таки еду – в аэропорт или на вокзал? Поездом дешевле, опять же с «макаровым» в самолет не пустят. Парень рядом со мной развернул «Советский спорт». Какая боль! Аргентина – Ямайка… Он зашуршал газетой и отодвинулся. Неужели заметно, что у меня в кармане пистолет? Нет, не отодвинулся, показалось. Как, должно быть, бегают у меня глаза! Смотреть в пол, тогда никто ничего не заметит. Надо было газету купить, закрылся ею и сиди спокойно.
– …а ребеночек?то у ней, представь, некрещеный…