– Браво, – сказал я, – ты великолепна. И почему, в самом деле, люди не летают, как птицы?
– Почему нельзя жить просто как нравится, если ты никого не трогаешь? Раньше я не понимала людей, которые уходят в монастырь. А теперь понимаю.
– Ты в монастырь хочешь пойти?
– Избушка в лесу – лучше. Я просто имела в виду, что люди не захотели жить по общим правилам и ушли в другой мир. А монастырь – это не мое. Я в бога вообще не верю. То есть активно не верю.
– Опять статья, – я покачал головой. – Ты рисковая женщина! По совокупности на вышак потянешь! Так уверена в своем генерале? И во мне? Вдруг я донесу?
– Уверена. И потом, проститутка – полезный элемент патриархального общества, так что навряд ли со мной что?нибудь серьезное сделают. А ты что – веришь в бога?
– Сам?то я типа агностик. Мне гипотеза бога представляется излишней. Она все усложняет без надобности. А что значит «активно не веришь»?
– Понимаешь, я в него не верю прежде всего из моральных соображений. Мне кажется настолько очевидным, что человек придумал бога по своему образу и подобию: этакое жестокое, мстительное, мелочное, злобное, тупое существо… Корыстное вдобавок!
– Да?да, – снисходительно кивнул я. – И если он есть – отчего допускает всякие злодейства, гибель маленьких детей… И ответные доводы церкви ты тоже, конечно, знаешь.
Глаза у Маринки сверкнули:
– На сотую долю процента я допускаю, что есть именно такой бог, какому в церквях молятся. Тогда он мне припомнит… Все, что я о нем говорила, как я его ненавижу. Знаю, очень многие не верят, но тоже на долю процента допускают – так они задабривают его на всякий случай, крестики покупают… золотые… Стараются прогнуться на всякий случай, как перед высоким начальством. Может, с этим начальством никогда не придется встретиться, но вдруг?
– Маруся, а нет ли у тебя мыслишки: вдруг какой?нибудь бог существует, и он захочет на тебе свое благородство и милость показать, возьмет да и простит твои богохульные слова, раз ты такая откровенная, да еще моралистка? – спросил я с любопытством. – И вообще ты как?то очень уж страстно о нем. Я не верю – так он меня и не беспокоит. Разве можно так ненавидеть то, во что не веришь? А ты на него злишься, будто он у тебя тыщу баксов занял и не отдает… Кстати, о птичках, – вспомнил я, – наш друг в седом парике довольно прозрачно намекал мне, что он – дьявол. Или, во всяком случае, представляет его интересы.
– Дьявол не такой, – сказала Марина с очаровательной детской серьезностью.
– Откуда знаешь, какой он? – невольно улыбнулся я. – Видела?
– Помню, в детстве ночь напролет читала «Мастера и Маргариту»… Потом подошла к окну, открыла его и вслух сказала, громко: «Нечистая сила, если ты есть, забери меня с собой!» Так уж наше поколение воспитывалось: дьявол – это Воланд… Хочет зла, а творит добро…
– Бог, дьявол… – усмехнулся я. – Типичный русский кухонный разговор!
– Ага. Соня и Раскольников, проститутка и молодой человек в поисках смысла жизни. Эх, забрала бы меня нечистая сила на самом деле! – мечтательно произнесла Марина.
– Они, наверное, берут тех, кто не просится, – сказал я. – Как в нашем шоу!
– А я и просила, и верила, – она вздохнула очень грустно, безнадежно. – Знаешь, на днях смотрела триллерок один отечественный… Суть такая: люди начинают жить счастливо только после того, как умрут здесь, в этом мире. Умершие – они называются «форзи» – являются своим родным и уговаривают их совершить самоубийство, чтобы скорей стать счастливыми.
– Как?как называются? – переспросил я. Слово показалось мне интересным.
– Форзи, – повторила Маринка. – Иногда довольно жестко уговаривают. Герой сначала не верит в существование этих форзи. Потом верит, но сомневается, что после смерти ему будет лучше. А в конце концов соглашается и уходит.
– И он стал счастливым?
– Поскольку наше кино не такое тупое, как американское, сразу после выстрела в висок идут титры, и что там дальше, стал он счастливым или нет, – каждый думай как хочешь.
– Любопытно, – сказал я. – А к чему ты вспомнила этот фильм?
– Посмотрела я его, а потом мне вдруг захотелось сказать, как в детстве: «Форзи, явитесь ко мне! Забирайте меня, если хотите!» И не смогла произнести! Курю и думаю: «Зачем я буду вслух говорить всякую чушь? Ну а если это чушь, так что ж я боюсь ее произнести?» Получилось, что я так и так выхожу суеверной дурой: если скажу эту глупость, и если не скажу. В конце концов открыла окно и кричу в темноту: «Форзи, приходите! Я вас не боюсь!»
– Не пришли? – спросил я, сдерживая усмешку.
– Не пришли, – с сожалением сказала она. – А впрочем, откуда мне знать? Может, пришли. Может, они меня уже забрали. В другую реальность, про что Леха толковал…
Запал ее угас, блеск глаз совсем потух, и дальше отвечала она мне рассеянно, машинально, бубнила себе под нос, словно я в один миг стал ей неинтересен, противен и скучен. Я понял, отчего она раздосадована: слишком раскрылась в этом разговоре, на мгновение позволила мне смотреть на нее сверху вниз, снисходительно, выказала себя беспомощной и доверчивой, как белочка в лесу, а это не ее амплуа. И я пожалел ее еще сильней. Обычно люди, загоняющие себя в рамки, мне неприятны, я терпеть не могу распределения ролей, но Марина – совсем другое дело. Скорей утешить ее, упасть на спину, замахать в воздухе лапами, подставляя беззащитный живот! Продемонстрировать, что как бы ни была она слаба и несчастна – я слабей и несчастней стократ. Но как? Она глядит словно на врага. Сама заведет новую тему – подыграю. Ее голос первый, мой – второй. Пусть ведет. Давай, моя Кармен, наступи каблучком! Выдержу. Я не мазохист, но хочу, чтоб ты вновь обрела свое чувство превосходства. Иллюзорное чувство, ведь мы оба знаем: твое место внизу – вечно, вечно, вечно…
Тем временем она вполне овладела собой и огорошила меня очередным вопросом:
– Ванька, а ты на Леху глаз положил, да?
Ее настырное желание копаться в чужих делах было единственным, что меня в ней коробило. Но никто не может быть совершенством; должны же у нее быть какие?нибудь недостатки. Да я и сам виноват: если хотел избежать чрезмерной фамильярности – надо было с первой минуты вести себя иначе. Влетел – назад ходу нет. Делай партнеру приятное. Подыгрывай. Подружка с подружкой.
– Ну и как ты оцениваешь мои шансы? – кокетливо спросил я, поскольку она ожидала такого вопроса и такой интонации. Она была чутка и умна, но ее представление о таких, как я, было все же сформировано кинофильмами (примерно как мое – о женщинах легкого поведения.) А в кино я бы непременно делился с подружкой своими надеждами и чаяниями.
– Он не из ваших, – уверенно заявила Маринка. – Но шансы у тебя, возможно, есть… – Она поглядела на стенные часы.
– Ждешь гостей? – спросил я. – Мне уйти?
– Жду, – сказала она с таинственной улыбочкой, – но ты можешь не уходить. Я бы даже предпочла, чтобы ты остался. Было бы занятно.
– Нет уж, спасибо! – поморщился я. – Не любитель…
– Неправильно понял, darling. Я не своих друзей жду. Им я вообще велела теперь долго не приходить. Помнишь в «Чапаеве и Пустоте» про внутреннего мента и внутреннего прокурора? Так вот, мне мой внутренний профсоюз сказал, что я должна пойти в свой внутренний отпуск…
– Внутренний профсоюз – это классно, – восхитился я. – У меня, значит, тоже внутренний отпуск, а я не знал, как назвать мой статус. Это из?за нашей игры твой профсоюз так решил?
– Да. Зачем впутывать в эту историю посторонних людей? Еще скомпрометирую кого. А жду я сейчас наших с тобой общих знакомых. Девичник у нас сегодня запланирован – Таня с Лизой. Не все ж вам устраивать свои мужские тайные сборища. Лиза сразу не хотела играть, а теперь и Таня уже не хочет. Вот телевизионщики?то обломаются! Хотим договориться о тактике поведения. Ванька, не желаешь послушать? Я закрою тебя в спальне. Оттуда все слышно…
– Зачем?! Ты не поступаешь, как предательница? Где же твоя женская солидарность?
– Просто прикольно будет. Потом посплетничаем. Неужели не интересно услышать, о чем говорят женщины, когда одни остаются?! Хотя тебе, конечно…
– А если меня засекут?
– Я и не стану врать, что одна дома. Так прямо и скажу: Ванька, мол, дрыхнет в спальне.
– Ну если ты не боишься, что о тебе подумают плохо…
– Почему же плохо?! Ты удивительно хорош собой. Хоть и из Гадюкино – все же Дориан. Может, я хочу, чтоб мне позавидовали! – она ослепительно улыбнулась.
– Ты змея… – я покрутил головой. – Вот потому вам никогда и не выползти из?под мужчинского ига, что вы друг с дружкой все соперничаете, причем из?за сущей чепухи.
– Ванька, они вот?вот придут. Говори быстро: остаешься или нет?
Я бы, конечно, не согласился на столь нелепое предложение, если б не мое намерение во всем угождать Марине. А не останься – не услышал бы чрезвычайно интересного разговора, который оказал влияние на все мои дальнейшие мысли и поступки. Значит – то была судьба.
Спальня оказалась неожиданно «буржуазная»: уютная, темная, в гобеленовых обоях, с фантастических размеров кроватью, но без всяких особенных зеркал, кроме как на дверце громадного шкафа?купе. Никаких вам наручников на гвоздях или чего?нибудь в таком духе. Ничего?то я не понимаю в жизни куртизанок. Какая странная прихоть! Конечно, любопытно узнать, о чем толкуют женщины в своей компании. Надо думать, о мужиках – о чем же еще? Нет, не стать им господствующей расой, поезд уже ушел. За несколько тысячелетий рабыни так возлюбили свои золоченые цепи и бриллиантовые плетки, что добровольно от них не откажутся.
Не в этом дело. Просто у баб от природы отсутствует инстинкт завоевания, экспансии, преодоления, борьбы. А как без этого сделаться господином? Чтобы главенствовать, мало иметь силу: надо обладать желанием постоянно мериться этой силой с другими, применять ее по поводу и без повода, подчинять, покорять, завоевывать, ставить на колени.
Положим, Маруся?то способна всех строить и командовать. Но напрасно она видит во мне своего естественного союзника в необъявленной войне полов. Она умна, но все же воспринимает меня как «подружку» в мужском обличье. А в действительности мою психику от психики Артема отделяют миллиметры, а вот между мной и ею – бездонная, непреодолимая пропасть. По идее я для нее должен быть еще худшим врагом: Артему со товарищи она нужна хотя бы как самка, а мне не нужна совсем. Разве равнодушие не хуже угнетения?
Впрочем, мне трудно судить; меня никогда в жизни никто не угнетал. Маринка не ошиблась: я никакая не загнанная лошадь, я кошка, то есть кот, разгуливающий сам по себе; старый боец, потрепанный и одинокий; боец усталый, холодный и бессердечный, и горе неосторожному, кто попадет под мою лапу: в бархатных ножнах скрыто орудие, несущее смерть. Долго я занимался самоуничижением – хватит. Держитесь, вишневые глаза: пора выходить на тропу войны. Обольщение – всегда дуэль, захват, насилие моей воли над чужой. И доселе в моем послужном списке поражений не было.
Одни победы, но ни крупицы счастья. Позер, фат, самовлюбленный придурок! Так и треснул бы сам себя по башке – за пристрастие к красивым словесам в особенности. Долбаный Дориан Грей из деревни Гадюкино! Обругав себя за идиотское бахвальство, я улегся на кровать и открыл «Солярис». Подушки слабо пахли духами.
… декабря 200… года, понедельник, вечер
Разбудил меня взрыв хохота за стеной. Черт, больше двух часов дрых! Мимо двери простучали каблуки – хозяйка прошла в направлении кухни. Надо думать, за очередной порцией кофе… или водки? Идет обратно. Голоса стали глуше – закрыли дверь в коридор. Я сунул в книгу закладку и, стараясь двигаться более?менее бесшумно, встал, подошел к стене и уселся на корточки. Звяканье, бульканье. Слова можно разобрать…
– …Один мужик рассказывал, как он бросил жену, – говорила Лиза. – Ведущий его спрашивает: «Так почему же все?таки вы бросили свою жену?» А тот отвечает: «От нее не было никакой пользы». И мне это запало в голову. Про пользу. Зачем нужен муж, если от него нет пользы? Танюха, от твоего мужика много пользы?
– Не знаю насчет пользы, – голос Татьяны дрогнул. – Никогда не думала… в таком ракурсе. Девки, как мне плохо, если б вы знали! Он меня ненавидит.
– А с виду кажется, что у вас с Олегом все так хорошо…
Точно: завели про любовь. Бабье! А нашу жутковатую телевизионную игру они, небось, обсудили, пока я спал. Все интересные разговоры проворонил, кретин. А ведь и мне казалось, что у Тани с Олегом все хорошо, красивая пара и все такое…
– А на самом деле сплошной ужас… – вяло отозвалась Татьяна. – Если б я могла разлюбить!
– Можно разлюбить усилием воли, – сказала Лиза. – Надо захотеть.
Пауза. Стаканы звякнули. Сидеть на корточках я устал и лег на ковер, опираясь на локоть. Что у них там упало, стул? Музыку включили, теперь вообще ничего не слышно. Божественный Фредди: «The Show must go on». Какой звук! Вся техника у нее в доме хороша. Правильных друзей выбирает, богатеньких. Генералов… Музыку сделали тише, и я услышал Танин голос:
– …такой случай, – говорила она. – Когда сильно захотела, и все получилось… Только я захотела убить… мысль может убить человека. Если сильно?сильно захочешь…
Сердце у меня подскочило и забилось у самого горла, в руках, в висках. Знаете, как бывает, если о чем?то тайно, напряженно думаешь, и вдруг рядом некто произносит те самые слова, которые крутятся у тебя в голове. Артем… Я же приказал себе забыть про глупости…
– Мой первый муж, – продолжала Татьяна, – был такой тип… Страшно обаятельный, умный… Но пил. Вскоре началось: пьянки, ревность, угрозы, скандалы, измены и все тридцать три удовольствия. Я больше не могла этого выносить. Сколько раз лежу ночью рядом с ним и думаю: хоть бы ты сдох. И я его выгнала, наконец, вроде бы душевных сил хватило.
– Правильно, – одобрила Лиза. – Что за удовольствие жить с алкашом?
– А он спустя некоторое время стал приходить снова, – упавшим голосом сказала Татьяна. – Ласковый, как в первое время. И я поняла, что он меня погубит. И вот помню: я ехала в троллейбусе, вдруг вижу, по улице он идет. И я так ясно, холодно подумала: надо, чтобы он умер. Вдвоем нам на этой земле не жить. А мысль эта была совсем не такая, как когда я раньше в истерике просила: сдохни, сдохни, а ледяная, спокойная мысль…
– Ну и?.. – с нетерпением спросила Лиза.
– Ну и… на следующее утро мне звонят: повесился.
– Это просто совпадение, – рассудительно произнесла Маринка. – Раз он пил – от такого человека всего можно ожидать. Белая горячка, поди.
– Да я и сама не совсем верю, – сказала Таня. – Но все?таки… А теперь вот снова… Иногда я Олега так ненавижу за то, что он меня мучает!
Я больше не мог слушать. Отдельные слова долетали до моих ушей, но смысла я не улавливал. В висках по?прежнему что?то неприятно билось. Простое совпадение? Убила она, видите ли! Значит, ледяная, спокойная мысль. А у меня было совсем не так. Были жгучие, короткие вспышки неприязни.
Глупости она говорит. Обычный бабский вздор. Но, как нарочно: повесился! Не утопился, не застрелился. Повесился! Я не должен был связываться с ним. Как он рисовал! Я обязан был сразу понять, как увидел этот слабый, безвольный очерк рта, эти молящие, серьезные глаза. Есть люди, проявлять жестокость к которым – все равно что к ребенку. И никакие сентенции, что, мол, любовь нечаянно нагрянет, что она не выбирает, что насильно мил не будешь, – ничего не оправдывают. Спасибо еще, что он не является ко мне, как Хари к Кельвину. Ну что я, ей?богу? Все было хорошо, спокойно. Мало ли что пьяная баба болтает.
Я потряс головой, потер виски и встал. Поправил покрывало на кровати, мельком глянул на себя в зеркало (рубашку точно корова жевала) и пошел в гостиную. Обе гостьи уставились на меня цепкими, оценивающими, но пьяными глазами.
– Мы, наверное, пойдем, поздно уже, – начала Лиза, переводя взгляд с меня на Маринку.
Хозяйка не успела ничего ответить: зазвонил телефон. С минуту она молча слушала, что говорят на том конце провода, потом предложила собеседнику «заходить» и нажала отбой. Лаконично, как всегда. А кто, интересно знать, заходи, если она своих друзей временно отшила?
– Так мы пойдем, а то комендантский скоро… – Лиза решительно двинулась к двери.
– Мне тоже пора, – сказал я. – Провожу.
Таня поднялась с дивана; на ногах она держалась не очень твердо. Марина, поймав меня в коридоре, быстро шепнула:
– Ну что, интересно было?
– Прости, Мусенька, – сказал я, сделав виноватое лицо. – Все проспал, как дурак…
Мы оделись и вышли втроем на улицу. Небо было темное, такое, что не хотелось смотреть вверх. Мы шли к автобусной остановке. По дороге Лиза пьяным голосом поведала мне, что участвовать в игре не собирается и всех посылает далеко?далеко, то есть не всех, а телевидение, мать его так, и обязательно присоединится к Маринкиному иску, они как раз договорились насчет юриста. Татьяна вяло поддакнула. Она шагала молча, ссутулившись, вжав голову в плечи, лицо у нее было отрешенное, как у человека, дошедшего до крайности.
Подкатил автобус на мягких лапах. Шипя и отдуваясь, раскрылись двери и тут же захлопнулись, поглотив Лизу. Мы остались вдвоем.
– Я не могу идти сейчас домой, – вдруг произнесла Таня, вскидывая на меня свои телочьи, влажные, огромные глаза. – Там… не могу я, не могу! Пойдем к тебе, а? Выпьем еще…
Капюшон с ее головы свалился. Она замотала растрепанными волосами, И я испугался, что она расплачется. Как подавляющее большинство мужчин, я не переношу женских слез.
– Ну, пойдем…
Татьяна взяла меня под руку. Ее малость пошатывало. На каблуках она была прилично выше меня. Лифт, разумеется, не работал, и мы страшно долго поднимались по лестнице. Света в подъезде не было. На площадке между вторым и третьим этажом местные граждане что?то распивали. В темноте огоньки их сигарет вспыхивали, как угли, и было похоже, будто на ступеньках сидит какое?то первобытное племя, греясь у костра. Алкаши дружелюбно подвинулись, пропуская нас, и я скорей почувствовал, чем увидел, как темные головы повернулись вслед Татьяне. На шестом этаже объяснялась какая?то парочка. На седьмом валялся труп, а может, и не труп – ни черта не разглядишь. Таня шла, спотыкаясь, и я думал, что она ничего не замечает; но когда я уже вставлял ключ в замочную скважину, она вдруг заявила:
– Не подъезд, а зверинец какой?то…
Войдя, она медленно, как сомнамбула, начала снимать шубку. Я не успел подскочить – шубка упала на пол. Татьяна безразлично перешагнула через нее и прошла в комнату. Я поднял шубу, отряхнул, повесил на крючок и кинулся следом. Почему я ее не отшил, из вежливости, из сочувствия или из?за подслушанного разговора? Раз уж она здесь, пускай поподробней расскажет про свои «убийства мыслями», послушаем, убедимся, что все вздор. Вот так разбиваются все наши намерения вести трезвый образ жизни…
– Посмотри, красиво как, – сказал я, подходя к окну.
Татьяна встала рядом. Она была выше меня и без обуви. Мы молча смотрели из окна на Чертановскую?штрассе. Оранжевые огни вытянулись в цепочку, уходящую далеко на юг, в бесконечность. Белые огни непрерывно движутся, красные и зеленые перемигиваются. Далеко вниз по улице горит одинокая алая звезда, антенна какая?то. Она стоит на крыше серой тридцатиэтажной башни, очертаний которой в темноте не различить, и кажется, будто звезда висит в воздухе сама по себе, как сигнальный огонь летающей тарелки.
Когда я вернулся в комнату с бутылкой паленого коньяка и стопками, она все еще стояла у окна, и мне показалось, что она напряженно во что?то всматривается. Но она только сказала: «Красиво», и почти упала в кресло.
– Таня, тебя муж не потеряет?
– Я к нему не пойду, – с надрывом проговорила она, – мы совсем?совсем поссорились. Ему все равно, даже лучше, что меня нет. Ты не бойся, я ночевать не буду, я уйду куда?нибудь.
– Ладно, там видно будет, – сказал я. – Но «куда?нибудь» я тебя не пущу. Если хочешь, ночуй, ради бога. У меня есть раскладушка.
– Все так ужасно банально, – продолжала она. – Жена любит. Муж не любит. Со стороны смешно, а это такая боль, что можно умереть. Как будто мои пальцы в тисках, и их ломают, ломают, а он смотрит и ничего не делает… Неужели я такая… второсортная?
– Ты очень красивая, – сказал я. – Из?за твоих ног мужики должны проматывать состояния и стреляться. Все будет у вас хорошо. Держи, выпей, если думаешь, что это поможет.
Она замотала головой так сильно, что заколка расстегнулась и упала на ковер.
– Ничего мне уже не поможет. Какой это ужас! Тут еще это шоу дурацкое! Представляешь, покажут на всю страну, какой кошмар моя жизнь… Не хочу я играть в эту игру, не буду. Не надо мне и квартиры. Я хочу умереть. Верней всего застрелиться, но мне пистолет не продадут, мы без прописки. Ты мне не одолжишь? – она посмотрела на меня с надеждой.
– Нет у меня оружия, – соврал я. – Было бы, так сам давно бы застрелился.
– Можно, конечно, газ открыть, – продолжала она. – Но так ужасно…
Все?то у нее ужасно, подумал я со внезапным раздражением. Кажется, я начинаю понимать Олега. Такие люди, как она, вешаются всей тяжестью на шею, а считают свою навязчивость – жертвой. Полагают, что тот, на кого они повесились, еще и обязан чем?то. Им кажется, будто они все отдали – а на самом деле они хотят только брать и брать, и так всю жизнь.
– Хорошо бы, если б каждому человеку вместе с паспортом выдавали ампулу с цианистым калием, – мечтательно протянула Таня. – Это бы сделало нас более… более свободными. А если мне нельзя легко умереть – тогда хоть бы Олег умер. Исчез и не мучил меня больше. Ты представляешь, я ведь один раз убила человека… Просто усилием воли!
Все?таки она истеричка. Но что скрывать, хочу выслушать еще раз, какое?то болезненное любопытство меня снедает. Как убежденно она говорит – просто мороз по коже. Вот человек, который действительно верит в свою сверхъестественную силу. Да нет, просто пьяная, отчаявшаяся бедняжка, тешит себя выдумками, ей, наверное, от этого становится легче…
– Ванечка, я не могу, не могу, не выдержу…
Губы у нее задрожали, глаза налились слезами, она порывистым движением поднялась, подалась ко мне, качнувшись, села на ковер, длинные каштановые волосы рассыпались по моим коленям. Милая, когда молчит. Но молчать она, похоже, не умеет. Если бы мне вздумалось жениться на женщине – с Татьяной я бы не выдержал и полдня. Интересно, как давно они с Олегом женаты и почему у них нет детей?
Прекрасно понимаю: если я (или любой другой) проявил бы сейчас к ней хоть немного мужского внимания, это было бы слабым, но все же утешением для ее раненого самолюбия. Ну хорошо, проявлю это самое внимание, а дальше? Я не отношу себя к «би», хотя, чего греха таить, случаются время от времени эпизоды с женщинами, чаще всего при похожих обстоятельствах: типа из жалости, типа из вежливости. Она как одинокий, подстреленный пушистый зверек. А жалость – сильная штука. Ну, может, я латентный натурал, фиг знает.
Но ведь ее поведение непредсказуемо. Возьмет да расскажет мужу. Кто их разберет, эти семейные запутанные отношения. Разругаться с Олегом, да еще из?за бабы, когда мы все в такой глупой ситуации, – зачем мне эти лишние проблемы? Или (ей?богу, я совсем рехнулся, если в башку лезут такие мысли!) она протрезвеет, разозлится за то, что я сделал, и уберет меня своей хваленой волей? Хорошо, а если она разозлится за то, что я НЕ сделал? Что в лоб, что по лбу. И что мне теперь – «убирать» ее, так сказать, превентивно?
Господи, она просто несчастная девка. Не смогу я ее уничтожить, у меня?то это происходит не «холодным, ясным» мысленным усилием, а спонтанной вспышкой злобы. Какой вздор я несу!!! Так хорошо, трезво начинался день…
Пожалуй, ограничусь платоническим сочувствием. Если б еще она была в моем вкусе, что касается женщин, – то есть так называемая «бледная немочь», а у этой красотки слишком много цветущей плоти. Чтоб любить эти ноги, нужен белый кадиллак. А ноги взяли да и влюбились в нищего программиста – зачем?! Какой вообще смысл в любви? Какая от нее польза?
Мы сидели страшно долго, и никто не звонил. Около двух часов ночи я проводил ее домой и сдал Олегу с рук на руки. Похоже, мы его разбудили. Он посмотрел на меня удивленно, но ничего не спросил. Таня послала мне отчаянный взгляд, и тут же дверь, со стуком захлопнувшись, отрезала ее от меня. Но что я мог сделать? В квартиру меня не приглашали.
Я медленно пошел по направлению к дому. На прудах было совсем пусто. Можно закурить, не опасаясь патрулей. Впрочем, в Чертаново их и днем редко встретишь. Это все?таки не Тверская, где за сигарету на улице сразу схлопочешь пятнадцать суток. В голове у меня было полное опустошение. Как можно выбирать для шоу таких никчемных людей, как я или Татьяна? Чтобы другие, глядя на нас, почувствовали себя относительно благополучными? И как от этого насильственного стриптиза отказаться? А если она вправду Олега убьет?
– Почему нельзя жить просто как нравится, если ты никого не трогаешь? Раньше я не понимала людей, которые уходят в монастырь. А теперь понимаю.
– Ты в монастырь хочешь пойти?
– Избушка в лесу – лучше. Я просто имела в виду, что люди не захотели жить по общим правилам и ушли в другой мир. А монастырь – это не мое. Я в бога вообще не верю. То есть активно не верю.
– Опять статья, – я покачал головой. – Ты рисковая женщина! По совокупности на вышак потянешь! Так уверена в своем генерале? И во мне? Вдруг я донесу?
– Уверена. И потом, проститутка – полезный элемент патриархального общества, так что навряд ли со мной что?нибудь серьезное сделают. А ты что – веришь в бога?
– Сам?то я типа агностик. Мне гипотеза бога представляется излишней. Она все усложняет без надобности. А что значит «активно не веришь»?
– Понимаешь, я в него не верю прежде всего из моральных соображений. Мне кажется настолько очевидным, что человек придумал бога по своему образу и подобию: этакое жестокое, мстительное, мелочное, злобное, тупое существо… Корыстное вдобавок!
– Да?да, – снисходительно кивнул я. – И если он есть – отчего допускает всякие злодейства, гибель маленьких детей… И ответные доводы церкви ты тоже, конечно, знаешь.
Глаза у Маринки сверкнули:
– На сотую долю процента я допускаю, что есть именно такой бог, какому в церквях молятся. Тогда он мне припомнит… Все, что я о нем говорила, как я его ненавижу. Знаю, очень многие не верят, но тоже на долю процента допускают – так они задабривают его на всякий случай, крестики покупают… золотые… Стараются прогнуться на всякий случай, как перед высоким начальством. Может, с этим начальством никогда не придется встретиться, но вдруг?
– Маруся, а нет ли у тебя мыслишки: вдруг какой?нибудь бог существует, и он захочет на тебе свое благородство и милость показать, возьмет да и простит твои богохульные слова, раз ты такая откровенная, да еще моралистка? – спросил я с любопытством. – И вообще ты как?то очень уж страстно о нем. Я не верю – так он меня и не беспокоит. Разве можно так ненавидеть то, во что не веришь? А ты на него злишься, будто он у тебя тыщу баксов занял и не отдает… Кстати, о птичках, – вспомнил я, – наш друг в седом парике довольно прозрачно намекал мне, что он – дьявол. Или, во всяком случае, представляет его интересы.
– Дьявол не такой, – сказала Марина с очаровательной детской серьезностью.
– Откуда знаешь, какой он? – невольно улыбнулся я. – Видела?
– Помню, в детстве ночь напролет читала «Мастера и Маргариту»… Потом подошла к окну, открыла его и вслух сказала, громко: «Нечистая сила, если ты есть, забери меня с собой!» Так уж наше поколение воспитывалось: дьявол – это Воланд… Хочет зла, а творит добро…
– Бог, дьявол… – усмехнулся я. – Типичный русский кухонный разговор!
– Ага. Соня и Раскольников, проститутка и молодой человек в поисках смысла жизни. Эх, забрала бы меня нечистая сила на самом деле! – мечтательно произнесла Марина.
– Они, наверное, берут тех, кто не просится, – сказал я. – Как в нашем шоу!
– А я и просила, и верила, – она вздохнула очень грустно, безнадежно. – Знаешь, на днях смотрела триллерок один отечественный… Суть такая: люди начинают жить счастливо только после того, как умрут здесь, в этом мире. Умершие – они называются «форзи» – являются своим родным и уговаривают их совершить самоубийство, чтобы скорей стать счастливыми.
– Как?как называются? – переспросил я. Слово показалось мне интересным.
– Форзи, – повторила Маринка. – Иногда довольно жестко уговаривают. Герой сначала не верит в существование этих форзи. Потом верит, но сомневается, что после смерти ему будет лучше. А в конце концов соглашается и уходит.
– И он стал счастливым?
– Поскольку наше кино не такое тупое, как американское, сразу после выстрела в висок идут титры, и что там дальше, стал он счастливым или нет, – каждый думай как хочешь.
– Любопытно, – сказал я. – А к чему ты вспомнила этот фильм?
– Посмотрела я его, а потом мне вдруг захотелось сказать, как в детстве: «Форзи, явитесь ко мне! Забирайте меня, если хотите!» И не смогла произнести! Курю и думаю: «Зачем я буду вслух говорить всякую чушь? Ну а если это чушь, так что ж я боюсь ее произнести?» Получилось, что я так и так выхожу суеверной дурой: если скажу эту глупость, и если не скажу. В конце концов открыла окно и кричу в темноту: «Форзи, приходите! Я вас не боюсь!»
– Не пришли? – спросил я, сдерживая усмешку.
– Не пришли, – с сожалением сказала она. – А впрочем, откуда мне знать? Может, пришли. Может, они меня уже забрали. В другую реальность, про что Леха толковал…
Запал ее угас, блеск глаз совсем потух, и дальше отвечала она мне рассеянно, машинально, бубнила себе под нос, словно я в один миг стал ей неинтересен, противен и скучен. Я понял, отчего она раздосадована: слишком раскрылась в этом разговоре, на мгновение позволила мне смотреть на нее сверху вниз, снисходительно, выказала себя беспомощной и доверчивой, как белочка в лесу, а это не ее амплуа. И я пожалел ее еще сильней. Обычно люди, загоняющие себя в рамки, мне неприятны, я терпеть не могу распределения ролей, но Марина – совсем другое дело. Скорей утешить ее, упасть на спину, замахать в воздухе лапами, подставляя беззащитный живот! Продемонстрировать, что как бы ни была она слаба и несчастна – я слабей и несчастней стократ. Но как? Она глядит словно на врага. Сама заведет новую тему – подыграю. Ее голос первый, мой – второй. Пусть ведет. Давай, моя Кармен, наступи каблучком! Выдержу. Я не мазохист, но хочу, чтоб ты вновь обрела свое чувство превосходства. Иллюзорное чувство, ведь мы оба знаем: твое место внизу – вечно, вечно, вечно…
Тем временем она вполне овладела собой и огорошила меня очередным вопросом:
– Ванька, а ты на Леху глаз положил, да?
Ее настырное желание копаться в чужих делах было единственным, что меня в ней коробило. Но никто не может быть совершенством; должны же у нее быть какие?нибудь недостатки. Да я и сам виноват: если хотел избежать чрезмерной фамильярности – надо было с первой минуты вести себя иначе. Влетел – назад ходу нет. Делай партнеру приятное. Подыгрывай. Подружка с подружкой.
– Ну и как ты оцениваешь мои шансы? – кокетливо спросил я, поскольку она ожидала такого вопроса и такой интонации. Она была чутка и умна, но ее представление о таких, как я, было все же сформировано кинофильмами (примерно как мое – о женщинах легкого поведения.) А в кино я бы непременно делился с подружкой своими надеждами и чаяниями.
– Он не из ваших, – уверенно заявила Маринка. – Но шансы у тебя, возможно, есть… – Она поглядела на стенные часы.
– Ждешь гостей? – спросил я. – Мне уйти?
– Жду, – сказала она с таинственной улыбочкой, – но ты можешь не уходить. Я бы даже предпочла, чтобы ты остался. Было бы занятно.
– Нет уж, спасибо! – поморщился я. – Не любитель…
– Неправильно понял, darling. Я не своих друзей жду. Им я вообще велела теперь долго не приходить. Помнишь в «Чапаеве и Пустоте» про внутреннего мента и внутреннего прокурора? Так вот, мне мой внутренний профсоюз сказал, что я должна пойти в свой внутренний отпуск…
– Внутренний профсоюз – это классно, – восхитился я. – У меня, значит, тоже внутренний отпуск, а я не знал, как назвать мой статус. Это из?за нашей игры твой профсоюз так решил?
– Да. Зачем впутывать в эту историю посторонних людей? Еще скомпрометирую кого. А жду я сейчас наших с тобой общих знакомых. Девичник у нас сегодня запланирован – Таня с Лизой. Не все ж вам устраивать свои мужские тайные сборища. Лиза сразу не хотела играть, а теперь и Таня уже не хочет. Вот телевизионщики?то обломаются! Хотим договориться о тактике поведения. Ванька, не желаешь послушать? Я закрою тебя в спальне. Оттуда все слышно…
– Зачем?! Ты не поступаешь, как предательница? Где же твоя женская солидарность?
– Просто прикольно будет. Потом посплетничаем. Неужели не интересно услышать, о чем говорят женщины, когда одни остаются?! Хотя тебе, конечно…
– А если меня засекут?
– Я и не стану врать, что одна дома. Так прямо и скажу: Ванька, мол, дрыхнет в спальне.
– Ну если ты не боишься, что о тебе подумают плохо…
– Почему же плохо?! Ты удивительно хорош собой. Хоть и из Гадюкино – все же Дориан. Может, я хочу, чтоб мне позавидовали! – она ослепительно улыбнулась.
– Ты змея… – я покрутил головой. – Вот потому вам никогда и не выползти из?под мужчинского ига, что вы друг с дружкой все соперничаете, причем из?за сущей чепухи.
– Ванька, они вот?вот придут. Говори быстро: остаешься или нет?
Я бы, конечно, не согласился на столь нелепое предложение, если б не мое намерение во всем угождать Марине. А не останься – не услышал бы чрезвычайно интересного разговора, который оказал влияние на все мои дальнейшие мысли и поступки. Значит – то была судьба.
Спальня оказалась неожиданно «буржуазная»: уютная, темная, в гобеленовых обоях, с фантастических размеров кроватью, но без всяких особенных зеркал, кроме как на дверце громадного шкафа?купе. Никаких вам наручников на гвоздях или чего?нибудь в таком духе. Ничего?то я не понимаю в жизни куртизанок. Какая странная прихоть! Конечно, любопытно узнать, о чем толкуют женщины в своей компании. Надо думать, о мужиках – о чем же еще? Нет, не стать им господствующей расой, поезд уже ушел. За несколько тысячелетий рабыни так возлюбили свои золоченые цепи и бриллиантовые плетки, что добровольно от них не откажутся.
Не в этом дело. Просто у баб от природы отсутствует инстинкт завоевания, экспансии, преодоления, борьбы. А как без этого сделаться господином? Чтобы главенствовать, мало иметь силу: надо обладать желанием постоянно мериться этой силой с другими, применять ее по поводу и без повода, подчинять, покорять, завоевывать, ставить на колени.
Положим, Маруся?то способна всех строить и командовать. Но напрасно она видит во мне своего естественного союзника в необъявленной войне полов. Она умна, но все же воспринимает меня как «подружку» в мужском обличье. А в действительности мою психику от психики Артема отделяют миллиметры, а вот между мной и ею – бездонная, непреодолимая пропасть. По идее я для нее должен быть еще худшим врагом: Артему со товарищи она нужна хотя бы как самка, а мне не нужна совсем. Разве равнодушие не хуже угнетения?
Впрочем, мне трудно судить; меня никогда в жизни никто не угнетал. Маринка не ошиблась: я никакая не загнанная лошадь, я кошка, то есть кот, разгуливающий сам по себе; старый боец, потрепанный и одинокий; боец усталый, холодный и бессердечный, и горе неосторожному, кто попадет под мою лапу: в бархатных ножнах скрыто орудие, несущее смерть. Долго я занимался самоуничижением – хватит. Держитесь, вишневые глаза: пора выходить на тропу войны. Обольщение – всегда дуэль, захват, насилие моей воли над чужой. И доселе в моем послужном списке поражений не было.
Одни победы, но ни крупицы счастья. Позер, фат, самовлюбленный придурок! Так и треснул бы сам себя по башке – за пристрастие к красивым словесам в особенности. Долбаный Дориан Грей из деревни Гадюкино! Обругав себя за идиотское бахвальство, я улегся на кровать и открыл «Солярис». Подушки слабо пахли духами.
… декабря 200… года, понедельник, вечер
Не надейся перехитрить Искаженный Мир. Он больше, меньше, длиннее и короче, чем мы. Он недоказуем. Он просто есть. То, что есть, невероятно, ибо все отчуждено, ненужно и грозит рассудку. Возможно, эти замечания об Искаженном Мире не имеют ничего общего с Искаженным Миром. Но путешественник предупрежден.
Роберт Шекли. «Обмен разумов»
Разбудил меня взрыв хохота за стеной. Черт, больше двух часов дрых! Мимо двери простучали каблуки – хозяйка прошла в направлении кухни. Надо думать, за очередной порцией кофе… или водки? Идет обратно. Голоса стали глуше – закрыли дверь в коридор. Я сунул в книгу закладку и, стараясь двигаться более?менее бесшумно, встал, подошел к стене и уселся на корточки. Звяканье, бульканье. Слова можно разобрать…
– …Один мужик рассказывал, как он бросил жену, – говорила Лиза. – Ведущий его спрашивает: «Так почему же все?таки вы бросили свою жену?» А тот отвечает: «От нее не было никакой пользы». И мне это запало в голову. Про пользу. Зачем нужен муж, если от него нет пользы? Танюха, от твоего мужика много пользы?
– Не знаю насчет пользы, – голос Татьяны дрогнул. – Никогда не думала… в таком ракурсе. Девки, как мне плохо, если б вы знали! Он меня ненавидит.
– А с виду кажется, что у вас с Олегом все так хорошо…
Точно: завели про любовь. Бабье! А нашу жутковатую телевизионную игру они, небось, обсудили, пока я спал. Все интересные разговоры проворонил, кретин. А ведь и мне казалось, что у Тани с Олегом все хорошо, красивая пара и все такое…
– А на самом деле сплошной ужас… – вяло отозвалась Татьяна. – Если б я могла разлюбить!
– Можно разлюбить усилием воли, – сказала Лиза. – Надо захотеть.
Пауза. Стаканы звякнули. Сидеть на корточках я устал и лег на ковер, опираясь на локоть. Что у них там упало, стул? Музыку включили, теперь вообще ничего не слышно. Божественный Фредди: «The Show must go on». Какой звук! Вся техника у нее в доме хороша. Правильных друзей выбирает, богатеньких. Генералов… Музыку сделали тише, и я услышал Танин голос:
– …такой случай, – говорила она. – Когда сильно захотела, и все получилось… Только я захотела убить… мысль может убить человека. Если сильно?сильно захочешь…
Сердце у меня подскочило и забилось у самого горла, в руках, в висках. Знаете, как бывает, если о чем?то тайно, напряженно думаешь, и вдруг рядом некто произносит те самые слова, которые крутятся у тебя в голове. Артем… Я же приказал себе забыть про глупости…
– Мой первый муж, – продолжала Татьяна, – был такой тип… Страшно обаятельный, умный… Но пил. Вскоре началось: пьянки, ревность, угрозы, скандалы, измены и все тридцать три удовольствия. Я больше не могла этого выносить. Сколько раз лежу ночью рядом с ним и думаю: хоть бы ты сдох. И я его выгнала, наконец, вроде бы душевных сил хватило.
– Правильно, – одобрила Лиза. – Что за удовольствие жить с алкашом?
– А он спустя некоторое время стал приходить снова, – упавшим голосом сказала Татьяна. – Ласковый, как в первое время. И я поняла, что он меня погубит. И вот помню: я ехала в троллейбусе, вдруг вижу, по улице он идет. И я так ясно, холодно подумала: надо, чтобы он умер. Вдвоем нам на этой земле не жить. А мысль эта была совсем не такая, как когда я раньше в истерике просила: сдохни, сдохни, а ледяная, спокойная мысль…
– Ну и?.. – с нетерпением спросила Лиза.
– Ну и… на следующее утро мне звонят: повесился.
– Это просто совпадение, – рассудительно произнесла Маринка. – Раз он пил – от такого человека всего можно ожидать. Белая горячка, поди.
– Да я и сама не совсем верю, – сказала Таня. – Но все?таки… А теперь вот снова… Иногда я Олега так ненавижу за то, что он меня мучает!
Я больше не мог слушать. Отдельные слова долетали до моих ушей, но смысла я не улавливал. В висках по?прежнему что?то неприятно билось. Простое совпадение? Убила она, видите ли! Значит, ледяная, спокойная мысль. А у меня было совсем не так. Были жгучие, короткие вспышки неприязни.
Глупости она говорит. Обычный бабский вздор. Но, как нарочно: повесился! Не утопился, не застрелился. Повесился! Я не должен был связываться с ним. Как он рисовал! Я обязан был сразу понять, как увидел этот слабый, безвольный очерк рта, эти молящие, серьезные глаза. Есть люди, проявлять жестокость к которым – все равно что к ребенку. И никакие сентенции, что, мол, любовь нечаянно нагрянет, что она не выбирает, что насильно мил не будешь, – ничего не оправдывают. Спасибо еще, что он не является ко мне, как Хари к Кельвину. Ну что я, ей?богу? Все было хорошо, спокойно. Мало ли что пьяная баба болтает.
Я потряс головой, потер виски и встал. Поправил покрывало на кровати, мельком глянул на себя в зеркало (рубашку точно корова жевала) и пошел в гостиную. Обе гостьи уставились на меня цепкими, оценивающими, но пьяными глазами.
– Мы, наверное, пойдем, поздно уже, – начала Лиза, переводя взгляд с меня на Маринку.
Хозяйка не успела ничего ответить: зазвонил телефон. С минуту она молча слушала, что говорят на том конце провода, потом предложила собеседнику «заходить» и нажала отбой. Лаконично, как всегда. А кто, интересно знать, заходи, если она своих друзей временно отшила?
– Так мы пойдем, а то комендантский скоро… – Лиза решительно двинулась к двери.
– Мне тоже пора, – сказал я. – Провожу.
Таня поднялась с дивана; на ногах она держалась не очень твердо. Марина, поймав меня в коридоре, быстро шепнула:
– Ну что, интересно было?
– Прости, Мусенька, – сказал я, сделав виноватое лицо. – Все проспал, как дурак…
Мы оделись и вышли втроем на улицу. Небо было темное, такое, что не хотелось смотреть вверх. Мы шли к автобусной остановке. По дороге Лиза пьяным голосом поведала мне, что участвовать в игре не собирается и всех посылает далеко?далеко, то есть не всех, а телевидение, мать его так, и обязательно присоединится к Маринкиному иску, они как раз договорились насчет юриста. Татьяна вяло поддакнула. Она шагала молча, ссутулившись, вжав голову в плечи, лицо у нее было отрешенное, как у человека, дошедшего до крайности.
Подкатил автобус на мягких лапах. Шипя и отдуваясь, раскрылись двери и тут же захлопнулись, поглотив Лизу. Мы остались вдвоем.
– Я не могу идти сейчас домой, – вдруг произнесла Таня, вскидывая на меня свои телочьи, влажные, огромные глаза. – Там… не могу я, не могу! Пойдем к тебе, а? Выпьем еще…
Капюшон с ее головы свалился. Она замотала растрепанными волосами, И я испугался, что она расплачется. Как подавляющее большинство мужчин, я не переношу женских слез.
– Ну, пойдем…
Татьяна взяла меня под руку. Ее малость пошатывало. На каблуках она была прилично выше меня. Лифт, разумеется, не работал, и мы страшно долго поднимались по лестнице. Света в подъезде не было. На площадке между вторым и третьим этажом местные граждане что?то распивали. В темноте огоньки их сигарет вспыхивали, как угли, и было похоже, будто на ступеньках сидит какое?то первобытное племя, греясь у костра. Алкаши дружелюбно подвинулись, пропуская нас, и я скорей почувствовал, чем увидел, как темные головы повернулись вслед Татьяне. На шестом этаже объяснялась какая?то парочка. На седьмом валялся труп, а может, и не труп – ни черта не разглядишь. Таня шла, спотыкаясь, и я думал, что она ничего не замечает; но когда я уже вставлял ключ в замочную скважину, она вдруг заявила:
– Не подъезд, а зверинец какой?то…
Войдя, она медленно, как сомнамбула, начала снимать шубку. Я не успел подскочить – шубка упала на пол. Татьяна безразлично перешагнула через нее и прошла в комнату. Я поднял шубу, отряхнул, повесил на крючок и кинулся следом. Почему я ее не отшил, из вежливости, из сочувствия или из?за подслушанного разговора? Раз уж она здесь, пускай поподробней расскажет про свои «убийства мыслями», послушаем, убедимся, что все вздор. Вот так разбиваются все наши намерения вести трезвый образ жизни…
– Посмотри, красиво как, – сказал я, подходя к окну.
Татьяна встала рядом. Она была выше меня и без обуви. Мы молча смотрели из окна на Чертановскую?штрассе. Оранжевые огни вытянулись в цепочку, уходящую далеко на юг, в бесконечность. Белые огни непрерывно движутся, красные и зеленые перемигиваются. Далеко вниз по улице горит одинокая алая звезда, антенна какая?то. Она стоит на крыше серой тридцатиэтажной башни, очертаний которой в темноте не различить, и кажется, будто звезда висит в воздухе сама по себе, как сигнальный огонь летающей тарелки.
Когда я вернулся в комнату с бутылкой паленого коньяка и стопками, она все еще стояла у окна, и мне показалось, что она напряженно во что?то всматривается. Но она только сказала: «Красиво», и почти упала в кресло.
– Таня, тебя муж не потеряет?
– Я к нему не пойду, – с надрывом проговорила она, – мы совсем?совсем поссорились. Ему все равно, даже лучше, что меня нет. Ты не бойся, я ночевать не буду, я уйду куда?нибудь.
– Ладно, там видно будет, – сказал я. – Но «куда?нибудь» я тебя не пущу. Если хочешь, ночуй, ради бога. У меня есть раскладушка.
– Все так ужасно банально, – продолжала она. – Жена любит. Муж не любит. Со стороны смешно, а это такая боль, что можно умереть. Как будто мои пальцы в тисках, и их ломают, ломают, а он смотрит и ничего не делает… Неужели я такая… второсортная?
– Ты очень красивая, – сказал я. – Из?за твоих ног мужики должны проматывать состояния и стреляться. Все будет у вас хорошо. Держи, выпей, если думаешь, что это поможет.
Она замотала головой так сильно, что заколка расстегнулась и упала на ковер.
– Ничего мне уже не поможет. Какой это ужас! Тут еще это шоу дурацкое! Представляешь, покажут на всю страну, какой кошмар моя жизнь… Не хочу я играть в эту игру, не буду. Не надо мне и квартиры. Я хочу умереть. Верней всего застрелиться, но мне пистолет не продадут, мы без прописки. Ты мне не одолжишь? – она посмотрела на меня с надеждой.
– Нет у меня оружия, – соврал я. – Было бы, так сам давно бы застрелился.
– Можно, конечно, газ открыть, – продолжала она. – Но так ужасно…
Все?то у нее ужасно, подумал я со внезапным раздражением. Кажется, я начинаю понимать Олега. Такие люди, как она, вешаются всей тяжестью на шею, а считают свою навязчивость – жертвой. Полагают, что тот, на кого они повесились, еще и обязан чем?то. Им кажется, будто они все отдали – а на самом деле они хотят только брать и брать, и так всю жизнь.
– Хорошо бы, если б каждому человеку вместе с паспортом выдавали ампулу с цианистым калием, – мечтательно протянула Таня. – Это бы сделало нас более… более свободными. А если мне нельзя легко умереть – тогда хоть бы Олег умер. Исчез и не мучил меня больше. Ты представляешь, я ведь один раз убила человека… Просто усилием воли!
Все?таки она истеричка. Но что скрывать, хочу выслушать еще раз, какое?то болезненное любопытство меня снедает. Как убежденно она говорит – просто мороз по коже. Вот человек, который действительно верит в свою сверхъестественную силу. Да нет, просто пьяная, отчаявшаяся бедняжка, тешит себя выдумками, ей, наверное, от этого становится легче…
– Ванечка, я не могу, не могу, не выдержу…
Губы у нее задрожали, глаза налились слезами, она порывистым движением поднялась, подалась ко мне, качнувшись, села на ковер, длинные каштановые волосы рассыпались по моим коленям. Милая, когда молчит. Но молчать она, похоже, не умеет. Если бы мне вздумалось жениться на женщине – с Татьяной я бы не выдержал и полдня. Интересно, как давно они с Олегом женаты и почему у них нет детей?
Прекрасно понимаю: если я (или любой другой) проявил бы сейчас к ней хоть немного мужского внимания, это было бы слабым, но все же утешением для ее раненого самолюбия. Ну хорошо, проявлю это самое внимание, а дальше? Я не отношу себя к «би», хотя, чего греха таить, случаются время от времени эпизоды с женщинами, чаще всего при похожих обстоятельствах: типа из жалости, типа из вежливости. Она как одинокий, подстреленный пушистый зверек. А жалость – сильная штука. Ну, может, я латентный натурал, фиг знает.
Но ведь ее поведение непредсказуемо. Возьмет да расскажет мужу. Кто их разберет, эти семейные запутанные отношения. Разругаться с Олегом, да еще из?за бабы, когда мы все в такой глупой ситуации, – зачем мне эти лишние проблемы? Или (ей?богу, я совсем рехнулся, если в башку лезут такие мысли!) она протрезвеет, разозлится за то, что я сделал, и уберет меня своей хваленой волей? Хорошо, а если она разозлится за то, что я НЕ сделал? Что в лоб, что по лбу. И что мне теперь – «убирать» ее, так сказать, превентивно?
Господи, она просто несчастная девка. Не смогу я ее уничтожить, у меня?то это происходит не «холодным, ясным» мысленным усилием, а спонтанной вспышкой злобы. Какой вздор я несу!!! Так хорошо, трезво начинался день…
Пожалуй, ограничусь платоническим сочувствием. Если б еще она была в моем вкусе, что касается женщин, – то есть так называемая «бледная немочь», а у этой красотки слишком много цветущей плоти. Чтоб любить эти ноги, нужен белый кадиллак. А ноги взяли да и влюбились в нищего программиста – зачем?! Какой вообще смысл в любви? Какая от нее польза?
Мы сидели страшно долго, и никто не звонил. Около двух часов ночи я проводил ее домой и сдал Олегу с рук на руки. Похоже, мы его разбудили. Он посмотрел на меня удивленно, но ничего не спросил. Таня послала мне отчаянный взгляд, и тут же дверь, со стуком захлопнувшись, отрезала ее от меня. Но что я мог сделать? В квартиру меня не приглашали.
Я медленно пошел по направлению к дому. На прудах было совсем пусто. Можно закурить, не опасаясь патрулей. Впрочем, в Чертаново их и днем редко встретишь. Это все?таки не Тверская, где за сигарету на улице сразу схлопочешь пятнадцать суток. В голове у меня было полное опустошение. Как можно выбирать для шоу таких никчемных людей, как я или Татьяна? Чтобы другие, глядя на нас, почувствовали себя относительно благополучными? И как от этого насильственного стриптиза отказаться? А если она вправду Олега убьет?