Нехай Геныч выигрывает и покупает квартиру. Ему действительно нужно. Хотя мы так и не знаем размера призового фонда. Может, сумма такая маленькая, что ему и на квадратный метр не хватит. В Москве метры дорогие, лишь чуть?чуть подешевле, чем во стольном граде Ленинбурге. Кстати, о Питере: Лиза сказала, что завтра туда летит – в командировку. А я давно не был. Надо как?нибудь проведать отцову вдову. Она хорошая тетка, хоть мы с ней никогда особо близко не общались. Но зимой скучно. Белые ночи будут – поеду. Что, если позвать с собой…
… декабря 200… года, четверг
Загорал на озере. У озера стоял дом, белый и веселый, было лето. Ромашки, васильки, пчелы жужжат, банально, но приятно. Я уже много раз видел это озеро и этот дом, и мне всегда было там хорошо. Вообще?то я предпочитаю видеть во сне кошмары. После них особенно радостно проснуться: чувствуешь такое облегчение, точно заново на свет родился. Но страшилки редко меня посещают. Ромашки и тому подобная карамель снятся гораздо чаще.
Где же мы находимся, когда спим, что это за мир такой? И отчего мы так уверены, что просыпаемся в том же самом мире, в каком накануне уснули? Озеро, белый домик – все это было со мной где?то, и я тоскую по ним до сих пор?
Малость позанимался ненавистными хозяйственными делами. Может, жениться? Иветта, Лизетта, Жанетта, Жоржетта, ах! полковник Соболев, прощайте, женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки… Если жениться, то на Маринке. Только она не согласится, потому как у меня ни кола ни двора… Прогулялся, пообедал, растянулся на диване. Позвонить Гене? Вчера он был живой, но это было вчера. Нет, с какой стати я ему буду звонить?! Я же просто пошутил. Ничего сверхъестественного не произошло, не происходит и произойти не может. Чушь какая!
Ну так позвони и убедись, что чушь. А если все же… Как Марина рассказывала? И сказать вслух: «Форзи, заберите меня», – глупо, и промолчать – глупо; раз уж такая мысль посетила, получается, будто молчишь из страха. Так что глупей – отныне и во веки вечные ежечасно справляться о Генкином здоровье или притвориться перед самим собой, что не боишься?
Который день сердце покалывает. Это только с виду мне все те же двадцать, а внутренним органам, небось, за пятьдесят. Три года на коксе. Шесть лет с алкоголем. Не то что о спорте – о физзарядке давно забыл, только знаю на диване валяться. Напрасно пытался отвлечься от мыслей о Геныче. Не удержался – позвонил. Домашний не отвечает, это ясно, мужик на работе. Мобильный молчит, тоже ничего особенного в этом нет. А рабочий все занят и занят. Хватит глупить. Лучше поинтересуюсь у Олега, не нашлась ли Таня.
…Выяснил: до сих пор ни слуху о ней ни духу! А Олег наш снова пьян. Угрызениями совести мучается или празднует освобождение от семейных уз? В последний раз попробую Генке на работу позвонить. Самое мерзкое, что в каком?то дальнем уголочке сознания хочется, чтобы он… чтоб убедиться в своем тайном могуществе…
Геннадий не приходил сегодня, оказывается… Ну, загулял. Ну, запил. Ну мало ли что! Решил с бывшей женой помириться и уехал!
Седой сказал, останется только один – это значит, что вслед за Геной я должен и других… Нет, Генка просто запил, загулял! И что я так дергаюсь от дверного звонка?
Лампочка на площадке опять перегорела. Привалившись плечом к стене возле дверного косяка, стоял маленький, тонкий парнишка – в темноте белели кроссовки и кепка. Фигурка отделилась от стены и ступила на порог, ворча:
– Ну и подъезд! Какой?то свинюшник. Натуральные питекантропы…
Марина скинула мне на руки бесформенную куртку, не глядя, швырнула кепку – та упала точно на рожок вешалки, покачалась, как мяч в волейбольной корзине, и повисла.
– Скажи, друг мой! – начал я с места в карьер, – ты бы не могла выйти за меня замуж?
– Зачем это, друг мой? – Она рассеянно прошлась вдоль книжных полок взад?вперед, провела пальцем по корешкам, обнаружила пыль и скорчила досадливую гримаску.
– Я одинокий, как… как больной волк. Случись что – меня даже похоронить некому.
– Больной волк звучит уже лучше, чем загнанная лошадь, – заметила она. – И значительно ближе к истине. Иван, ведь если твое тело умрет – ты будешь далеко отсюда, во всяком случае, так Лешка утверждает. Какая тебе разница, похоронят ли тебя в здешней реальности или нет?
– Ну, как?то приличнее… – вздохнул я. – Так ты не согласна?
– Я подумаю…
Она встала на цыпочки, пытаясь достать что?то с верхней полки, короткий свитер задрался, открывая спину с глубочайшей ложбинкой. Какая хрупкая! Косточки бедер спереди выдаются, даже когда она стоит. Трогательные косточки. Моя Кармен! Не нравится мне этот генерал. Я как собака на сене… Навязчивые образы собак и генералов преследуют меня, о чем бы я ни думал. Не свидетельствует ли это о легком психическом расстройстве?
– Послушай, Мусенька, – сказал я, – вот если бы ты все?таки стала играть в эту игру… и надо было бы соперников по одному ликвидировать – в каком порядке бы ты от нас избавлялась?
– Иван, я не хочу это даже гипотетически обсуждать.
– Маринка, прошу тебя, скажи.
– Зануда чертов! Ну, хорошо. Учти, я говорю с точки зрения симпатий?антипатий, а не тактики?стратегии или справедливости?несправедливости. Первым я бы убрала Геныча.
– За что? – сердце мое тяжело екнуло.
– Да ни за что, – покусав губы, сказала Марина. – Просто других жальче. Потом Олега – меня бесит, как он с Татьяной поступает. Потом саму Таньку, уж больно от нее много бесполезных эмоций. Потом Лизу.
– Почему Лизу? – спросил я.
– Потому что дальше мне трудно выбрать… Тебя грохнуть или Лешку? Не знаю. С тобой мы ближе, откровеннее, будто с детства знакомы; с тобой мы похожи, оба изломанные и с тараканами в голове. Он мне за другое нравится, он относительно правильный, хоть и не без заморочек, относительно невинный, с ним я про многие вещи никогда не стану говорить, как с тобой. Он классный. Только не бойся, не собираюсь тебе дорожку переходить…
– Муся, послушай… Когда мы с тобой только познакомились и рассказывали друг другу о своем темном прошлом, ты в два счета разоблачила мое вранье. Но сама ведь тоже лгала? Только я не такой умный, не могу определить, что именно не так было в твоей истории.
Марина потянулась и закусила нижнюю губу. На лице ее не было неудовольствия.
– Как и ты, всех персонажей ролями поменяла! Я говорила про интеллигентного сутенера, так вот: на самом деле я была не «работницей» его, а женой. А рэкетир Серега – моим любовником. Он мужа моего убил.
– Ты заказала?
– Да. И было это не в Москве, а раньше, на малой родине. Потом я не захотела там оставаться и уехала… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень…
– А психоаналитик тогда кто?
– Один из моих нынешних приятелей. Умный дядя. Он говорит, когда у человека в прошлом имеется неприятная, темная история, которую не хочется вспоминать даже наедине с собой, человек этот постоянно придумывает взамен нее другие бредни. Таким образом происходит замещение, вытеснение или что?то в этом роде.
– Постой, Маринка! – вспомнил я. – А как же… если муж твой умер – где же ваши дети?!
– Дети? – переспросила она с удивленным выражением. – Какие дети?
Я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему ни приведут. Наверняка сейчас мне скормили очередную душещипательную сказку, а правды о жизни своего друга я не узнаю никогда. Да и хочу ли я ее знать, на кой она мне, правда?то?
– А ты почему не хочешь сыграть в нашу телеигру? – спросила она. – Ведь деньги!
– Не люблю, когда в мою жизнь влазят, – ответил я.
– А в принципе как ты относишься к подобным играм?
– Никак не отношусь. Изредка смотрел. Скучно. Я вообще не люблю телевизор.
– А я их ненавижу…
– Почему ненавидишь? – спросил я с недоумением. – Что тебе до них? Одно дело – наш случай: насильно включили в какие?то списки, этого твоя свободолюбивая душа не может вынести. А когда люди сами приходят играть, по своей воле? Ведь «мочить» – это просто выражение, не корову же проигрывают! Если человек захотел участвовать – он знал, на что идет.
– Просто выражение, да? Хоть ты не любишь телевизор, но наверняка слыхал, как летом в «Большой погоне» парень пристрелил в финале соперника?
– Это была случайность, – возразил я. – Его присяжные оправдали.
– Кто знает, случайно или не случайно? Выигрыш?то ему отдали! Правда, как я читала, вся сумма на адвоката пошла. Но дело даже не в этом. Мне кажется, когда человек даже понарошку «мочит» людей, которые ему ничего плохого не сделали, в нем появляется что?то гнилое. И потом он в любых ситуациях начинает мочить, по службе ли, в личной ли жизни. В его мозгах поселяется убеждение, что ходить по головам и по трупам правомерно. Боже, а гладиаторы эти!..
– Такова жизнь, – сказал я. – Ведь если я первый не выстрелю, так выстрелят в меня… А в гладиаторы идут по своей воле. Сам чуть не пошел, когда денег на жизнь не было.
– Ты – в гладиаторы? – она окинула меня с ног до головы критическим взглядом. – Неужели ты занимался каким?нибудь спортом, да еще таким, где убивать учат? Врешь, поди!
– Вру, – покорно согласился я. Не люблю разочаровывать людей. И зачем ей знать, что в гладиаторы я чуть было не подался не только ради денег, а из?за вдруг возникшего желания пострелять по живым мишеням. Прошел все отборные комиссии, а потом так же вдруг потерял к этому интерес, повстречав в баре какую?то занятную личность, о которой в свой черед забыл через пару деньков. – Конечно, вру, милая. Какой спорт? Мы только в области балета…
– Какая же это своя воля – если ради бабок? Если у человека есть причина кого?нибудь убить – это одно. Но вот так – друга – без причины, на потеху зрителей!.. Что ухмыляешься? Смешно, что я мораль читаю?
– Смешно, – признался я. – Прости, Муська, но ты вот, например, за деньги спишь с разными мужиками. А как же твоя душа?
– Душа не при чем, – сказала она сухо. – У меня это просто бизнес. И я никого в пропасть не сталкиваю. Еще вопросы есть?
– Еще один, и отстану! – попросил я. – Скажи: если б игра велась не за деньги, а на выживание? В буквальном смысле? В живых останется один? Понимаешь? Что б ты сделала?
– Да ну тебя! Начитался Шекли. Вообще у вас с Лехой есть один очень противный недостаток: вы ужасно много читаете фантастики.
Сказав Маринке, что шоу не смотрю, потому что скучно, я малость покривил душой. С тех пор, как начали с огнестрельным оружием играть, – частенько смотрю. Не раз наблюдал коллизию: игроки выбывают, и наступает момент, когда остается пара сдружившихся, казалось, словно братья родные. И всегда лелеешь сентиментальную мечту, что они откажутся драться друг с другом. Или хотя бы потихоньку от организаторов договорятся поделить приз и счастье на всех поровну. Может, конечно, иногда и договариваются. Хотелось бы в это верить.
– Маруся, тебе Генка сегодня случайно не звонил? – спросил я мерзким фальшивым голосом. – Как он там?
– Хорошо, что напомнил! Дай?ка телефон. Он меня на днях просил в Интернете справочку по жилищному кодексу найти.
Подал ей телефон, взял пустые чашки и вышел на кухню. Мне даже присутствовать не хотелось при том, как она будет звонить. Нервишки не выдерживают. Включу воду погромче, чтобы не слышать. Когда вернусь в комнату, она скажет, что все нормально, и тогда можно жить.
Тьму?тьмущую народу убивают по всему свету каждый день. Я знал одного мужика, который насмерть сбил женщину на дороге, так он чуток отсидел и вышел, и ничего, никакого особенного раскаяния. Поверьте, это совсем не так тяжело – знать, что ты кого?то убил. Если не было расчлененки, крови, хрипов, судорог и разбрызганных по вашей одежде мозгов, – это, в общем, не так ужасно. Наверное, потому генералы так легко посылают людей воевать – для них мертвые существуют в виде сводок, а не в виде разбрызганных мозгов.
Конечно, всякие там угрызения совести, раскаяние, тоска бывают, если вы случайно убили кого?то дорогого, милого, беззащитного, кого?нибудь, кто вас любил. Но можно пережить и это. А уж если незнакомого или полузнакомого – это просто тьфу.
Что ж я все оправдываюсь? Опять генералов каких?то приплел! Дались мне эти генералы! Ничего с Генкой не случится. Я выключил воду, обернулся, и чашка выпала из моих рук: Марина стояла в дверях, глядя на меня широко распахнутыми, остановившимися глазами.
– Представляешь? – сказала она почти без выражения. – Геныча убили.
– Ты шутишь, – пробормотал я, нагибаясь и подбирая осколки чашки.
– Сосед по коммуналке сказал. Он уже на опознание ездил, сосед то есть. Вчера, поздно вечером, почти ночью. Патруль его расстрелял.
– Патруль?! – я вытаращился на нее с искренним недоумением: такого предположить никак не мог. – За что? У Генки же есть московская прописка!
– Там все как?то непонятно, я не могла подробно расспрашивать, – скороговоркой произнесла Марина. – Сосед сам ничего не знает толком, ему не объясняли. То ли Геныч сопротивление оказал, то ли что. Менты ведь если кого убьют, даже нечаянно, – концов не сыщешь. Ну, это вообще уже ни в какие ворота…
– Случайность, – твердо сказал я. – Он ведь мафии боялся, ходил наверняка с оружием. А разрешения, поди, не было. Или стал в патрульных первым стрелять – крыша?то едет. Вот тебе и неадекватный поступок!
Пытаюсь ее успокоить, но верю ли сам хоть чуточку в то, что говорю? Менты – они кого хочешь пришьют, не моргнувши глазом… Это ведь не я, не я?! Что же теперь будет? Что мне теперь делать? Я не хотел, клянусь, не хотел! Шутка! Ничего я не имел против Геныча.
Как же, не хотел ты! А кто про эксперимент говорил? Проверю, есть оно, могущество, или нет его? Проверил, убедился? Останется только один… Нет, ничего не понимаю!
– Приходи завтра, – попросила Марина, – мне тоскливо… И Леха придет… А может, все?таки сходишь в милицию? Мне?то с ними связываться страсть как не хотелось бы…
– Мне и вовсе туда идти не резон, – ответил я. – У них ведь как: то ли он шубу украл, то ли у него шубу украли. Начнут самого проверять, выплывут все мои грехи: незаконный Интернет, отказ от исповеди, запрещенная литература, уклонение от уплаты налогов и бог знает что еще. Марина, а почему бы тебе к генералу своему не обратиться? Просто за советом.
– Он уехал, у них учения в НАТО. Так что я пока сирота.
– А других влиятельных друзей у тебя нет?
– О господи, это такие… домашние животные. Мирные, жирные, сытые. Кроме как жаловаться на своих жен, они ни на что больше не годны.
Я проводил Маринку и повалился на диван, сжимая голову руками, чтоб не разлетелась на кусочки, как чашка. Пошарил, нашел пульт, включил экран. Все обыкновенно. Завтра ожидается потепление. В Думе дискутируется вопрос о переносе столицы из Ленинбурга обратно в Москву, не исключено, что предложение получит необходимое количество голосов. В криминальном выпуске тоже ничего особенного. Конечно, когда речь идет о ментовском убийстве, ничего не скажут, эта информация всегда закрытая. Да и Геныч – кто он такой? Инженеришка задрипанный.
Факт общеизвестный: в шоковые моменты в мозгу человека включается некий предохранитель, не позволяющий думать о кошмаре, чтоб не сойти с ума. Мысли доходят до какой?то глубины и останавливаются перед невидимой преградой, отказываясь двигаться дальше. И все же попытаемся рассуждать трезво. Холодно и ясно, как Татьяна выразилась.
Предположим, с Генычем – тоже инсценировка! Ведь вся информация с чужих слов, и ее не проверить. Может такое быть? Запросто. Все «убитые» дают подписку о неразглашении и преспокойно отсиживаются по конспиративным квартирам, как в «Большой погоне» делается. Единственная разница – туда игроки приходят по своей воле, а нас никто не спрашивал. Ну и что? В этом заключается принципиальная новизна нашей игры.
Или допустим, что Генка действительно влетел по своей неосторожности. Увидал патруль, подумал, что это бандиты, достал ствол, начал палить. А такое может быть? Легко! Я тут абсолютно не при чем, элементарное совпадение. Вчера вечером я просто в шутку сказал, и даже не сказал, а всего лишь подумал. Маринка права: вредно столько читать Шекли и Кинга.
Седой был похож на Мефистофеля… Останется только один…О черт! Читать вообще вредно. Собрать все книги да и сжечь!
Маруся?то наша стопроцентная материалистка, несмотря на свою болтовню про форзи и прочее. Ей не нужно никакое вуду, чтоб мужа пришить, для этого всегда найдется вполне материальный исполнитель. Стоп, стоп: а не может быть, что кто?то из нашего списка рехнулся и убивает соперников по?настоящему? М?да, это уже не Шекли, а дешевый детектив. Какой вздор! То из автомата расстреливает, то машиной сбивает, то похищает, то патрулем прикидывается. Так не бывает. А что бывает?
Ладно. Глупости и больное воображение. Никакой паранормальной силы у меня нет. А если и есть… Что еще за «если»?! Нет… а если… да нет же… но все?таки… если, если… в таком случае я говорю: стоп.
Если это я натворил – пусть все теперь закончится, прекратится, прошу, приказываю: Game is over! Больше никого. Марину и Алекса – никогда, ни за что я такого не пожелаю, а раз не пожелаю, значит, ничего не будет. То есть что значит «Марину и Алекса»? Вообще никого, разумеется. Но главное, их чтоб не трогали, пощадили, только не их! Форзи! Слышите? Нет, нет, я просто неточно формулирую, никого не трогайте. Но главное – этих двоих…
Все, хватит! Нет такой силы, что заставила бы меня убрать еще кого бы то ни было. И вообще это чушь собачья… а если не чушь, если хоть на чуточку, хоть на столечко правда, – пусть это будет не Лешка и не Марина, можно?
Проехали. Хорош дурью маяться. Завтра сдам всего Кинга в макулатуру, и Кафку тоже. Интересно, что побуждает Леху проводить столько времени в нашем с Маринкой обществе, разве у него своих друзей нет? Девушки? А хоть бы и была… Не было случая, чтоб я не получил кого хотел. Эх, мою бы энергию да в мирных целях – давно министром стал каким?нибудь.
Какая сила заставляет меня губить, разрушать все на своем пути? И ведь не страсть, нет! Пустое сердце бьется ровно… Всегда одно холодное желание властвовать, видеть новую жертву на коленях. Добро бы хоть связывался с такими же, как сам, эгоистами, так нет ведь: одноименные заряды отталкиваются. Доверчивые, нежные, привязчивые, тонко чувствующие люди летят, как бабочки на огонь, или, если выразиться честнее, как мухи на…
К черту лирику! Пора, наверное, Алексом уже всерьез заняться. Он совсем не прост, эта игра может затянуться надолго, и хорошо, хоть какое?то развлечение, а то совсем в развалину скоро превращусь, так можно и квалификацию потерять. Я никогда не лезу напролом, это пошло и скучно, предпочитаю, чтобы мне все приносили на блюдечке с голубой каемочкой, а я смущенно хлопал глазами и говорил: ну ладно, если уж вам так неймется…
Пощадить, не трогать? Ага. Щас! Быть просто друзьями, честная, суровая, трогательная мужская дружба, за товарища в огонь и в воду, баня, водка, гармонь и лосось. Лицемерие – худший из пороков, Дориан, вы это прекрасно знаете.
Отчего у меня так быстро и часто меняется настроение? Только что чувствовал себя раздавленным червяком, от горя и раскаяния мечтающим удавиться, от самоуничижения готовым забиться под койку и на свет не вылазить. Час?другой проходит, и прямо Наполеон какой?то…
Забавно: Марина первым на вылет назвала именно Геныча. Забавно? А если это она его погубила, а не я?! Смешное предположение! Никогда я не встречал человека, более психически уравновешенного и далекого от всякой паранормальности, чем она, моя Сонечка Мармеладова, моя Кармен. А вот меня давно пора госпитализировать в Кащенко.
Леха с таким серьезным, невинным видом разглагольствует о всяких реальностях и нереальностях: молодой еще, дурака валяет. Интересно, у него тоже в прошлом есть скелет в шкафу? Насчет «всегда найду, где украсть», – просто для красного словца или… Впрочем, вот уж это мне глубоко безразлично. Завтра, завтра. Черт, соскучился, будто месяц не виделись. Какой месяц, мы знакомы всего неделю. Уж не влюбился ли я на самом деле? Какой вздор!
… декабря 200… года, пятница
Все утро убил на идиотское занятие: на старых коробках из?под обуви писал строфы из гимна «Единой партии» – из пневматического, разумеется. Хорошо было в старину: сколько хочешь у себя дома сади из боевого, соседи не заругаются, и патроны не по карточкам. Увы, увы. Капитана Дыбенко больше всего умиляло, что мне безразлично, с какой руки. Но теперь с левой что?то стало не то; наверное, она слишком к сердцу близко. Пустое сердце бьется ровно… Если в первом действии на сцене висит ружье, оно обязано выстрелить? Но мы не в пьесе. В жизни все не так. Наш бронепоезд давно укатил в депо…
Погулял, подстригся, купил новый пуловер под цвет глаз (Дориан, вас даже могила не исправит!), вернулся, проверил автоответчик: ничего. Игра продолжается? В боевиках и триллерах меня всегда умиляет пионерское любопытство героев: кидаются расследовать что ни попадя, даже когда происходящее их совершенно не касается. Ходят, расспрашивают, организуют слежку, проникают в логово злодея, сидят в засаде, сходятся в рукопашной. Лично у меня нет ни малейшего желания что?либо расследовать. Я одного хочу: чтобы как можно скорей от меня отстали. С другой стороны, если бы не вся эта история, я бы не познакомился… но, может, так было бы лучше, для всех лучше, и для меня в том числе.
Телевизор не сообщил мне ничего интересного. Насчет Генки, естественно молчок, и в Сети тоже ничего. Коли бедолагу менты грохнули – все, концы в воду. Кто следующий на вылет? Марина назвала Олега. И я про себя знаю: если кем?то придется пожертвовать – то им. Позвонить – жив ли? Вот еще! Нельзя потакать своим глупым страхам.
Ясное дело, не выдержал, позвонил. Домашний и мобильный молчат. На работе сказали, что программист Холодов взял отпуск без содержания и уже четвертый день не выходит. Впрочем, это я знал и без них. Наверно, отключил все средства связи и пьет горькую. Но где же Татьяна? И есть еще Лиза… Элегантная, деловитая «яппи», пропирсованная с ног до головы, закаленная подвальной, чердачной юностью? Таких нечистая сила не берет.
Но если другого выхода нет – берите его, берите ее. Только не Алекса, только не Марину. Бога нет, и черта нет, но на всякий случай, пожалуйста, их не трогайте, никогда, никогда.
Позвонила Маринка – голосок спокойный, безмятежный. О бедном Геныче – ни словечка. Сказала между прочим, что разговаривала по телефону с Лизой насчет судебного иска, к которому они готовятся. Сообщила, что на вечер приглашены не только мы с Лехой, но и Олег, дабы не сидел один и не киснул. Ура! Лиза жива, Олег в здравии! Видимо, просто выходил куда?нибудь или отключал телефон, когда я его разыскивал. А я распсиховался, навоображал ужасов!
Вечером хотел купить Маринке цветы, но киоск оказался уже закрыт. В другой раз. Успеется. Ведь мы все будем жить долго и счастливо, и умрем в один день.
Открыл мне гость, а не хозяйка. Сердце сделало несколько лишних ударов. Алекс был небрит, свинцовые тени под глазами. Стол посреди комнаты, накрыто на четверых. Правильно, еще ведь Олег придет…
– Леха, у тебя не возникает желания посетить правоохранительные органы? – спросил я. – Мы?то с Мусей не вполне лояльные граждане, нам не с руки.
– Иван, мне туда идти еще более нежелательно, – сказал он, разваливаясь в своем кресле привольно и лениво, – видишь ли, я ведь по чужим документам живу.
– Серьезно? Никогда бы не подумал, – сказал я довольно лицемерно: допускал что угодно.
– Несколько лет назад мне нужны были бабки, – спокойно пояснил он. – Сильно нужны, матери на операцию. У нее, кроме меня, никого нет. Герыч возил. Сначала просто возил, потом повысили в должности. А в конце концов начались проблемы.
– Проблемы?
– Нет, Иван, даже не пробовал. Меня на это не тянет. Потом, дилер и не должен употреблять. Другие проблемы. У нашей фирмы с конкурирующей. Все шло к тому, что нужно уезжать. Один из наших смог сделать мне хорошие документы. В Москве затеряться легче всего…
Еще один затерявшийся! Затерянные души. Весь сброд, какой есть, – все валите в Москву, место найдется. Но я рад, что он сам не балуется героином. Хуже герыча до сих пор ничего не придумали; во всяком случае, из распространенных средств. Мой кокс по сравнению с герой – все равно что пиво безалкогольное супротив сорокаградусной водки.
– Так ты на нелегальном положении? – спросил я. – А как же работа, прописка?
– Для устройства на работу и прочей цивильной жизни мои ксивы достаточно хороши, – объяснил Алекс. – Но для ментов – не очень годятся.
«Ксивы» резанули мне ухо. Так может выражаться Марина, так могу говорить я, но ему определенно не идет. А с чего я, интересно, взял, что он сейчас говорит о себе правду? Все мы только и делаем, что притворяемся друг перед другом. Ничуть не удивлюсь, если на самом деле он героина и в глаза никогда не видел.
… декабря 200… года, четверг
Если эти поразительные явления реальны, я сойду с ума; если же это плод моего воображения, я уже сошел с ума.
Амброз Бирс. «Проклятая тварь»
Загорал на озере. У озера стоял дом, белый и веселый, было лето. Ромашки, васильки, пчелы жужжат, банально, но приятно. Я уже много раз видел это озеро и этот дом, и мне всегда было там хорошо. Вообще?то я предпочитаю видеть во сне кошмары. После них особенно радостно проснуться: чувствуешь такое облегчение, точно заново на свет родился. Но страшилки редко меня посещают. Ромашки и тому подобная карамель снятся гораздо чаще.
Где же мы находимся, когда спим, что это за мир такой? И отчего мы так уверены, что просыпаемся в том же самом мире, в каком накануне уснули? Озеро, белый домик – все это было со мной где?то, и я тоскую по ним до сих пор?
Малость позанимался ненавистными хозяйственными делами. Может, жениться? Иветта, Лизетта, Жанетта, Жоржетта, ах! полковник Соболев, прощайте, женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки… Если жениться, то на Маринке. Только она не согласится, потому как у меня ни кола ни двора… Прогулялся, пообедал, растянулся на диване. Позвонить Гене? Вчера он был живой, но это было вчера. Нет, с какой стати я ему буду звонить?! Я же просто пошутил. Ничего сверхъестественного не произошло, не происходит и произойти не может. Чушь какая!
Ну так позвони и убедись, что чушь. А если все же… Как Марина рассказывала? И сказать вслух: «Форзи, заберите меня», – глупо, и промолчать – глупо; раз уж такая мысль посетила, получается, будто молчишь из страха. Так что глупей – отныне и во веки вечные ежечасно справляться о Генкином здоровье или притвориться перед самим собой, что не боишься?
Который день сердце покалывает. Это только с виду мне все те же двадцать, а внутренним органам, небось, за пятьдесят. Три года на коксе. Шесть лет с алкоголем. Не то что о спорте – о физзарядке давно забыл, только знаю на диване валяться. Напрасно пытался отвлечься от мыслей о Геныче. Не удержался – позвонил. Домашний не отвечает, это ясно, мужик на работе. Мобильный молчит, тоже ничего особенного в этом нет. А рабочий все занят и занят. Хватит глупить. Лучше поинтересуюсь у Олега, не нашлась ли Таня.
…Выяснил: до сих пор ни слуху о ней ни духу! А Олег наш снова пьян. Угрызениями совести мучается или празднует освобождение от семейных уз? В последний раз попробую Генке на работу позвонить. Самое мерзкое, что в каком?то дальнем уголочке сознания хочется, чтобы он… чтоб убедиться в своем тайном могуществе…
Геннадий не приходил сегодня, оказывается… Ну, загулял. Ну, запил. Ну мало ли что! Решил с бывшей женой помириться и уехал!
Седой сказал, останется только один – это значит, что вслед за Геной я должен и других… Нет, Генка просто запил, загулял! И что я так дергаюсь от дверного звонка?
Лампочка на площадке опять перегорела. Привалившись плечом к стене возле дверного косяка, стоял маленький, тонкий парнишка – в темноте белели кроссовки и кепка. Фигурка отделилась от стены и ступила на порог, ворча:
– Ну и подъезд! Какой?то свинюшник. Натуральные питекантропы…
Марина скинула мне на руки бесформенную куртку, не глядя, швырнула кепку – та упала точно на рожок вешалки, покачалась, как мяч в волейбольной корзине, и повисла.
– Скажи, друг мой! – начал я с места в карьер, – ты бы не могла выйти за меня замуж?
– Зачем это, друг мой? – Она рассеянно прошлась вдоль книжных полок взад?вперед, провела пальцем по корешкам, обнаружила пыль и скорчила досадливую гримаску.
– Я одинокий, как… как больной волк. Случись что – меня даже похоронить некому.
– Больной волк звучит уже лучше, чем загнанная лошадь, – заметила она. – И значительно ближе к истине. Иван, ведь если твое тело умрет – ты будешь далеко отсюда, во всяком случае, так Лешка утверждает. Какая тебе разница, похоронят ли тебя в здешней реальности или нет?
– Ну, как?то приличнее… – вздохнул я. – Так ты не согласна?
– Я подумаю…
Она встала на цыпочки, пытаясь достать что?то с верхней полки, короткий свитер задрался, открывая спину с глубочайшей ложбинкой. Какая хрупкая! Косточки бедер спереди выдаются, даже когда она стоит. Трогательные косточки. Моя Кармен! Не нравится мне этот генерал. Я как собака на сене… Навязчивые образы собак и генералов преследуют меня, о чем бы я ни думал. Не свидетельствует ли это о легком психическом расстройстве?
– Послушай, Мусенька, – сказал я, – вот если бы ты все?таки стала играть в эту игру… и надо было бы соперников по одному ликвидировать – в каком порядке бы ты от нас избавлялась?
– Иван, я не хочу это даже гипотетически обсуждать.
– Маринка, прошу тебя, скажи.
– Зануда чертов! Ну, хорошо. Учти, я говорю с точки зрения симпатий?антипатий, а не тактики?стратегии или справедливости?несправедливости. Первым я бы убрала Геныча.
– За что? – сердце мое тяжело екнуло.
– Да ни за что, – покусав губы, сказала Марина. – Просто других жальче. Потом Олега – меня бесит, как он с Татьяной поступает. Потом саму Таньку, уж больно от нее много бесполезных эмоций. Потом Лизу.
– Почему Лизу? – спросил я.
– Потому что дальше мне трудно выбрать… Тебя грохнуть или Лешку? Не знаю. С тобой мы ближе, откровеннее, будто с детства знакомы; с тобой мы похожи, оба изломанные и с тараканами в голове. Он мне за другое нравится, он относительно правильный, хоть и не без заморочек, относительно невинный, с ним я про многие вещи никогда не стану говорить, как с тобой. Он классный. Только не бойся, не собираюсь тебе дорожку переходить…
– Муся, послушай… Когда мы с тобой только познакомились и рассказывали друг другу о своем темном прошлом, ты в два счета разоблачила мое вранье. Но сама ведь тоже лгала? Только я не такой умный, не могу определить, что именно не так было в твоей истории.
Марина потянулась и закусила нижнюю губу. На лице ее не было неудовольствия.
– Как и ты, всех персонажей ролями поменяла! Я говорила про интеллигентного сутенера, так вот: на самом деле я была не «работницей» его, а женой. А рэкетир Серега – моим любовником. Он мужа моего убил.
– Ты заказала?
– Да. И было это не в Москве, а раньше, на малой родине. Потом я не захотела там оставаться и уехала… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень…
– А психоаналитик тогда кто?
– Один из моих нынешних приятелей. Умный дядя. Он говорит, когда у человека в прошлом имеется неприятная, темная история, которую не хочется вспоминать даже наедине с собой, человек этот постоянно придумывает взамен нее другие бредни. Таким образом происходит замещение, вытеснение или что?то в этом роде.
– Постой, Маринка! – вспомнил я. – А как же… если муж твой умер – где же ваши дети?!
– Дети? – переспросила она с удивленным выражением. – Какие дети?
Я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему ни приведут. Наверняка сейчас мне скормили очередную душещипательную сказку, а правды о жизни своего друга я не узнаю никогда. Да и хочу ли я ее знать, на кой она мне, правда?то?
– А ты почему не хочешь сыграть в нашу телеигру? – спросила она. – Ведь деньги!
– Не люблю, когда в мою жизнь влазят, – ответил я.
– А в принципе как ты относишься к подобным играм?
– Никак не отношусь. Изредка смотрел. Скучно. Я вообще не люблю телевизор.
– А я их ненавижу…
– Почему ненавидишь? – спросил я с недоумением. – Что тебе до них? Одно дело – наш случай: насильно включили в какие?то списки, этого твоя свободолюбивая душа не может вынести. А когда люди сами приходят играть, по своей воле? Ведь «мочить» – это просто выражение, не корову же проигрывают! Если человек захотел участвовать – он знал, на что идет.
– Просто выражение, да? Хоть ты не любишь телевизор, но наверняка слыхал, как летом в «Большой погоне» парень пристрелил в финале соперника?
– Это была случайность, – возразил я. – Его присяжные оправдали.
– Кто знает, случайно или не случайно? Выигрыш?то ему отдали! Правда, как я читала, вся сумма на адвоката пошла. Но дело даже не в этом. Мне кажется, когда человек даже понарошку «мочит» людей, которые ему ничего плохого не сделали, в нем появляется что?то гнилое. И потом он в любых ситуациях начинает мочить, по службе ли, в личной ли жизни. В его мозгах поселяется убеждение, что ходить по головам и по трупам правомерно. Боже, а гладиаторы эти!..
– Такова жизнь, – сказал я. – Ведь если я первый не выстрелю, так выстрелят в меня… А в гладиаторы идут по своей воле. Сам чуть не пошел, когда денег на жизнь не было.
– Ты – в гладиаторы? – она окинула меня с ног до головы критическим взглядом. – Неужели ты занимался каким?нибудь спортом, да еще таким, где убивать учат? Врешь, поди!
– Вру, – покорно согласился я. Не люблю разочаровывать людей. И зачем ей знать, что в гладиаторы я чуть было не подался не только ради денег, а из?за вдруг возникшего желания пострелять по живым мишеням. Прошел все отборные комиссии, а потом так же вдруг потерял к этому интерес, повстречав в баре какую?то занятную личность, о которой в свой черед забыл через пару деньков. – Конечно, вру, милая. Какой спорт? Мы только в области балета…
– Какая же это своя воля – если ради бабок? Если у человека есть причина кого?нибудь убить – это одно. Но вот так – друга – без причины, на потеху зрителей!.. Что ухмыляешься? Смешно, что я мораль читаю?
– Смешно, – признался я. – Прости, Муська, но ты вот, например, за деньги спишь с разными мужиками. А как же твоя душа?
– Душа не при чем, – сказала она сухо. – У меня это просто бизнес. И я никого в пропасть не сталкиваю. Еще вопросы есть?
– Еще один, и отстану! – попросил я. – Скажи: если б игра велась не за деньги, а на выживание? В буквальном смысле? В живых останется один? Понимаешь? Что б ты сделала?
– Да ну тебя! Начитался Шекли. Вообще у вас с Лехой есть один очень противный недостаток: вы ужасно много читаете фантастики.
Сказав Маринке, что шоу не смотрю, потому что скучно, я малость покривил душой. С тех пор, как начали с огнестрельным оружием играть, – частенько смотрю. Не раз наблюдал коллизию: игроки выбывают, и наступает момент, когда остается пара сдружившихся, казалось, словно братья родные. И всегда лелеешь сентиментальную мечту, что они откажутся драться друг с другом. Или хотя бы потихоньку от организаторов договорятся поделить приз и счастье на всех поровну. Может, конечно, иногда и договариваются. Хотелось бы в это верить.
– Маруся, тебе Генка сегодня случайно не звонил? – спросил я мерзким фальшивым голосом. – Как он там?
– Хорошо, что напомнил! Дай?ка телефон. Он меня на днях просил в Интернете справочку по жилищному кодексу найти.
Подал ей телефон, взял пустые чашки и вышел на кухню. Мне даже присутствовать не хотелось при том, как она будет звонить. Нервишки не выдерживают. Включу воду погромче, чтобы не слышать. Когда вернусь в комнату, она скажет, что все нормально, и тогда можно жить.
Тьму?тьмущую народу убивают по всему свету каждый день. Я знал одного мужика, который насмерть сбил женщину на дороге, так он чуток отсидел и вышел, и ничего, никакого особенного раскаяния. Поверьте, это совсем не так тяжело – знать, что ты кого?то убил. Если не было расчлененки, крови, хрипов, судорог и разбрызганных по вашей одежде мозгов, – это, в общем, не так ужасно. Наверное, потому генералы так легко посылают людей воевать – для них мертвые существуют в виде сводок, а не в виде разбрызганных мозгов.
Конечно, всякие там угрызения совести, раскаяние, тоска бывают, если вы случайно убили кого?то дорогого, милого, беззащитного, кого?нибудь, кто вас любил. Но можно пережить и это. А уж если незнакомого или полузнакомого – это просто тьфу.
Что ж я все оправдываюсь? Опять генералов каких?то приплел! Дались мне эти генералы! Ничего с Генкой не случится. Я выключил воду, обернулся, и чашка выпала из моих рук: Марина стояла в дверях, глядя на меня широко распахнутыми, остановившимися глазами.
– Представляешь? – сказала она почти без выражения. – Геныча убили.
– Ты шутишь, – пробормотал я, нагибаясь и подбирая осколки чашки.
– Сосед по коммуналке сказал. Он уже на опознание ездил, сосед то есть. Вчера, поздно вечером, почти ночью. Патруль его расстрелял.
– Патруль?! – я вытаращился на нее с искренним недоумением: такого предположить никак не мог. – За что? У Генки же есть московская прописка!
– Там все как?то непонятно, я не могла подробно расспрашивать, – скороговоркой произнесла Марина. – Сосед сам ничего не знает толком, ему не объясняли. То ли Геныч сопротивление оказал, то ли что. Менты ведь если кого убьют, даже нечаянно, – концов не сыщешь. Ну, это вообще уже ни в какие ворота…
– Случайность, – твердо сказал я. – Он ведь мафии боялся, ходил наверняка с оружием. А разрешения, поди, не было. Или стал в патрульных первым стрелять – крыша?то едет. Вот тебе и неадекватный поступок!
Пытаюсь ее успокоить, но верю ли сам хоть чуточку в то, что говорю? Менты – они кого хочешь пришьют, не моргнувши глазом… Это ведь не я, не я?! Что же теперь будет? Что мне теперь делать? Я не хотел, клянусь, не хотел! Шутка! Ничего я не имел против Геныча.
Как же, не хотел ты! А кто про эксперимент говорил? Проверю, есть оно, могущество, или нет его? Проверил, убедился? Останется только один… Нет, ничего не понимаю!
– Приходи завтра, – попросила Марина, – мне тоскливо… И Леха придет… А может, все?таки сходишь в милицию? Мне?то с ними связываться страсть как не хотелось бы…
– Мне и вовсе туда идти не резон, – ответил я. – У них ведь как: то ли он шубу украл, то ли у него шубу украли. Начнут самого проверять, выплывут все мои грехи: незаконный Интернет, отказ от исповеди, запрещенная литература, уклонение от уплаты налогов и бог знает что еще. Марина, а почему бы тебе к генералу своему не обратиться? Просто за советом.
– Он уехал, у них учения в НАТО. Так что я пока сирота.
– А других влиятельных друзей у тебя нет?
– О господи, это такие… домашние животные. Мирные, жирные, сытые. Кроме как жаловаться на своих жен, они ни на что больше не годны.
Я проводил Маринку и повалился на диван, сжимая голову руками, чтоб не разлетелась на кусочки, как чашка. Пошарил, нашел пульт, включил экран. Все обыкновенно. Завтра ожидается потепление. В Думе дискутируется вопрос о переносе столицы из Ленинбурга обратно в Москву, не исключено, что предложение получит необходимое количество голосов. В криминальном выпуске тоже ничего особенного. Конечно, когда речь идет о ментовском убийстве, ничего не скажут, эта информация всегда закрытая. Да и Геныч – кто он такой? Инженеришка задрипанный.
Факт общеизвестный: в шоковые моменты в мозгу человека включается некий предохранитель, не позволяющий думать о кошмаре, чтоб не сойти с ума. Мысли доходят до какой?то глубины и останавливаются перед невидимой преградой, отказываясь двигаться дальше. И все же попытаемся рассуждать трезво. Холодно и ясно, как Татьяна выразилась.
Предположим, с Генычем – тоже инсценировка! Ведь вся информация с чужих слов, и ее не проверить. Может такое быть? Запросто. Все «убитые» дают подписку о неразглашении и преспокойно отсиживаются по конспиративным квартирам, как в «Большой погоне» делается. Единственная разница – туда игроки приходят по своей воле, а нас никто не спрашивал. Ну и что? В этом заключается принципиальная новизна нашей игры.
Или допустим, что Генка действительно влетел по своей неосторожности. Увидал патруль, подумал, что это бандиты, достал ствол, начал палить. А такое может быть? Легко! Я тут абсолютно не при чем, элементарное совпадение. Вчера вечером я просто в шутку сказал, и даже не сказал, а всего лишь подумал. Маринка права: вредно столько читать Шекли и Кинга.
Седой был похож на Мефистофеля… Останется только один…О черт! Читать вообще вредно. Собрать все книги да и сжечь!
Маруся?то наша стопроцентная материалистка, несмотря на свою болтовню про форзи и прочее. Ей не нужно никакое вуду, чтоб мужа пришить, для этого всегда найдется вполне материальный исполнитель. Стоп, стоп: а не может быть, что кто?то из нашего списка рехнулся и убивает соперников по?настоящему? М?да, это уже не Шекли, а дешевый детектив. Какой вздор! То из автомата расстреливает, то машиной сбивает, то похищает, то патрулем прикидывается. Так не бывает. А что бывает?
Ладно. Глупости и больное воображение. Никакой паранормальной силы у меня нет. А если и есть… Что еще за «если»?! Нет… а если… да нет же… но все?таки… если, если… в таком случае я говорю: стоп.
Если это я натворил – пусть все теперь закончится, прекратится, прошу, приказываю: Game is over! Больше никого. Марину и Алекса – никогда, ни за что я такого не пожелаю, а раз не пожелаю, значит, ничего не будет. То есть что значит «Марину и Алекса»? Вообще никого, разумеется. Но главное, их чтоб не трогали, пощадили, только не их! Форзи! Слышите? Нет, нет, я просто неточно формулирую, никого не трогайте. Но главное – этих двоих…
Все, хватит! Нет такой силы, что заставила бы меня убрать еще кого бы то ни было. И вообще это чушь собачья… а если не чушь, если хоть на чуточку, хоть на столечко правда, – пусть это будет не Лешка и не Марина, можно?
Проехали. Хорош дурью маяться. Завтра сдам всего Кинга в макулатуру, и Кафку тоже. Интересно, что побуждает Леху проводить столько времени в нашем с Маринкой обществе, разве у него своих друзей нет? Девушки? А хоть бы и была… Не было случая, чтоб я не получил кого хотел. Эх, мою бы энергию да в мирных целях – давно министром стал каким?нибудь.
Какая сила заставляет меня губить, разрушать все на своем пути? И ведь не страсть, нет! Пустое сердце бьется ровно… Всегда одно холодное желание властвовать, видеть новую жертву на коленях. Добро бы хоть связывался с такими же, как сам, эгоистами, так нет ведь: одноименные заряды отталкиваются. Доверчивые, нежные, привязчивые, тонко чувствующие люди летят, как бабочки на огонь, или, если выразиться честнее, как мухи на…
К черту лирику! Пора, наверное, Алексом уже всерьез заняться. Он совсем не прост, эта игра может затянуться надолго, и хорошо, хоть какое?то развлечение, а то совсем в развалину скоро превращусь, так можно и квалификацию потерять. Я никогда не лезу напролом, это пошло и скучно, предпочитаю, чтобы мне все приносили на блюдечке с голубой каемочкой, а я смущенно хлопал глазами и говорил: ну ладно, если уж вам так неймется…
Пощадить, не трогать? Ага. Щас! Быть просто друзьями, честная, суровая, трогательная мужская дружба, за товарища в огонь и в воду, баня, водка, гармонь и лосось. Лицемерие – худший из пороков, Дориан, вы это прекрасно знаете.
Отчего у меня так быстро и часто меняется настроение? Только что чувствовал себя раздавленным червяком, от горя и раскаяния мечтающим удавиться, от самоуничижения готовым забиться под койку и на свет не вылазить. Час?другой проходит, и прямо Наполеон какой?то…
Забавно: Марина первым на вылет назвала именно Геныча. Забавно? А если это она его погубила, а не я?! Смешное предположение! Никогда я не встречал человека, более психически уравновешенного и далекого от всякой паранормальности, чем она, моя Сонечка Мармеладова, моя Кармен. А вот меня давно пора госпитализировать в Кащенко.
Леха с таким серьезным, невинным видом разглагольствует о всяких реальностях и нереальностях: молодой еще, дурака валяет. Интересно, у него тоже в прошлом есть скелет в шкафу? Насчет «всегда найду, где украсть», – просто для красного словца или… Впрочем, вот уж это мне глубоко безразлично. Завтра, завтра. Черт, соскучился, будто месяц не виделись. Какой месяц, мы знакомы всего неделю. Уж не влюбился ли я на самом деле? Какой вздор!
… декабря 200… года, пятница
Итак – хвала тебе, Чума!
Нам не страшна могилы тьма,
нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы,
и девы?розы пьем дыханье, —
быть может – полное Чумы!
Александр Пушкин. «Пир во время чумы»
Все утро убил на идиотское занятие: на старых коробках из?под обуви писал строфы из гимна «Единой партии» – из пневматического, разумеется. Хорошо было в старину: сколько хочешь у себя дома сади из боевого, соседи не заругаются, и патроны не по карточкам. Увы, увы. Капитана Дыбенко больше всего умиляло, что мне безразлично, с какой руки. Но теперь с левой что?то стало не то; наверное, она слишком к сердцу близко. Пустое сердце бьется ровно… Если в первом действии на сцене висит ружье, оно обязано выстрелить? Но мы не в пьесе. В жизни все не так. Наш бронепоезд давно укатил в депо…
Погулял, подстригся, купил новый пуловер под цвет глаз (Дориан, вас даже могила не исправит!), вернулся, проверил автоответчик: ничего. Игра продолжается? В боевиках и триллерах меня всегда умиляет пионерское любопытство героев: кидаются расследовать что ни попадя, даже когда происходящее их совершенно не касается. Ходят, расспрашивают, организуют слежку, проникают в логово злодея, сидят в засаде, сходятся в рукопашной. Лично у меня нет ни малейшего желания что?либо расследовать. Я одного хочу: чтобы как можно скорей от меня отстали. С другой стороны, если бы не вся эта история, я бы не познакомился… но, может, так было бы лучше, для всех лучше, и для меня в том числе.
Телевизор не сообщил мне ничего интересного. Насчет Генки, естественно молчок, и в Сети тоже ничего. Коли бедолагу менты грохнули – все, концы в воду. Кто следующий на вылет? Марина назвала Олега. И я про себя знаю: если кем?то придется пожертвовать – то им. Позвонить – жив ли? Вот еще! Нельзя потакать своим глупым страхам.
Ясное дело, не выдержал, позвонил. Домашний и мобильный молчат. На работе сказали, что программист Холодов взял отпуск без содержания и уже четвертый день не выходит. Впрочем, это я знал и без них. Наверно, отключил все средства связи и пьет горькую. Но где же Татьяна? И есть еще Лиза… Элегантная, деловитая «яппи», пропирсованная с ног до головы, закаленная подвальной, чердачной юностью? Таких нечистая сила не берет.
Но если другого выхода нет – берите его, берите ее. Только не Алекса, только не Марину. Бога нет, и черта нет, но на всякий случай, пожалуйста, их не трогайте, никогда, никогда.
Позвонила Маринка – голосок спокойный, безмятежный. О бедном Геныче – ни словечка. Сказала между прочим, что разговаривала по телефону с Лизой насчет судебного иска, к которому они готовятся. Сообщила, что на вечер приглашены не только мы с Лехой, но и Олег, дабы не сидел один и не киснул. Ура! Лиза жива, Олег в здравии! Видимо, просто выходил куда?нибудь или отключал телефон, когда я его разыскивал. А я распсиховался, навоображал ужасов!
Вечером хотел купить Маринке цветы, но киоск оказался уже закрыт. В другой раз. Успеется. Ведь мы все будем жить долго и счастливо, и умрем в один день.
Открыл мне гость, а не хозяйка. Сердце сделало несколько лишних ударов. Алекс был небрит, свинцовые тени под глазами. Стол посреди комнаты, накрыто на четверых. Правильно, еще ведь Олег придет…
– Леха, у тебя не возникает желания посетить правоохранительные органы? – спросил я. – Мы?то с Мусей не вполне лояльные граждане, нам не с руки.
– Иван, мне туда идти еще более нежелательно, – сказал он, разваливаясь в своем кресле привольно и лениво, – видишь ли, я ведь по чужим документам живу.
– Серьезно? Никогда бы не подумал, – сказал я довольно лицемерно: допускал что угодно.
– Несколько лет назад мне нужны были бабки, – спокойно пояснил он. – Сильно нужны, матери на операцию. У нее, кроме меня, никого нет. Герыч возил. Сначала просто возил, потом повысили в должности. А в конце концов начались проблемы.
– Проблемы?
– Нет, Иван, даже не пробовал. Меня на это не тянет. Потом, дилер и не должен употреблять. Другие проблемы. У нашей фирмы с конкурирующей. Все шло к тому, что нужно уезжать. Один из наших смог сделать мне хорошие документы. В Москве затеряться легче всего…
Еще один затерявшийся! Затерянные души. Весь сброд, какой есть, – все валите в Москву, место найдется. Но я рад, что он сам не балуется героином. Хуже герыча до сих пор ничего не придумали; во всяком случае, из распространенных средств. Мой кокс по сравнению с герой – все равно что пиво безалкогольное супротив сорокаградусной водки.
– Так ты на нелегальном положении? – спросил я. – А как же работа, прописка?
– Для устройства на работу и прочей цивильной жизни мои ксивы достаточно хороши, – объяснил Алекс. – Но для ментов – не очень годятся.
«Ксивы» резанули мне ухо. Так может выражаться Марина, так могу говорить я, но ему определенно не идет. А с чего я, интересно, взял, что он сейчас говорит о себе правду? Все мы только и делаем, что притворяемся друг перед другом. Ничуть не удивлюсь, если на самом деле он героина и в глаза никогда не видел.