Страница:
Мы и не заметили, что за нашим столиком появился еще один советский офицер. Явно не «цивильный», потому что грудь была в орденах и медалях. Он обнял меня за плечи и тихо сказал: «Я из „смерша“ дивизии. Утром с подполковником зайдите в штаб».
Утром пришлось пораньше разбудить Исаева. Мы успели провести блиц-оперативку и выработать план действий: «Ни в коем случае не оправдываться, а требовать и нападать!» С таким настроением прибыли в штаб. Но там и не думали с нами расправляться за вчерашнее «аморальное» поведение.
Заместитель командира дивизии по политчасти, начальник штаба и вчерашний офицер из «смерша» очень любезно объяснили:
– В Веймаре находится штаб 8-й Гвардейской армии генерал-полковника В.И. Чуйкова, которому пока поручено возглавить советскую военную администрацию Тюрингии. Свои дальнейшие действия по использованию немецких специалистов, а тем более контакты с американцами вы обязаны согласовывать с представителями СВАГ. «Смерш» по своей линии доложил куда надо, и мы должны вас предупредить, что американские спецслужбы осуществляют широкую акцию по захвату немецких специалистов. По достоверным данным, среди ваших вчерашних собутыльников были не боевые офицеры, а те, кому поручено «подчищать» захват немецких специалистов, искать еще оставшуюся аппаратуру ракет и следить за действиями русских, которые разыскивают немецкие секреты.
Мы изложили наши планы:
– Группа во главе с майором Палло сегодня отбывает в город Заафельд. По рассказам немцев из «Миттельверка», там, близ поселка Леестен, находится станция огневых испытаний двигателей Фау-2. Двигатели на сборку поступали оттуда после огневых испытаний.
Попросили помочь транспортом и дать указания коменданту Заафельда обеспечить нас жильем в городке Бляйхероде, где мы будем собирать группу немецких специалистов, предоставить рабочие помещения для специалистов, для складирования ценного оборудования, охраны и решить вопрос с питанием и связью. Потом мы собирались вызвать подмогу из Москвы. А на «Миттельверк» пока желательно никого не пускать, чтобы не растащили то, что не успели увезти американцы.
– И еще, – добавил я, – нам помогает некто Шмаргун, бывший пленный.
– Это наша забота, – перебил меня офицер «смерша», – можете ему доверять. По нашим данным, американцы не успели изъять аппаратуру, спрятанную эсэсовцами в калийных шахтах, это где-то здесь, в окрестностях. Один из немцев приходил и говорил, что в 15 километрах отсюда, почти у границы, много секретной аппаратуры спрятано в домике лесника. Лесник – ярый нацист – сбежал, но тамошние лесные дозорные якобы охраняют этот домик. В одиночку туда не советуем отправляться. Если надумаете, мы поможем. Но будьте осторожны: с другой стороны тоже идет охота.
Так, после «накачки» в штабе мы с Исаевым усадили в наш «мерседес» еще и Розенплентера и скомандовали Альфреду: «Вперед, на Бляйхероде!»
Это было утром 18 июля 1945 года.
Рождение института «РАБЕ»
Утром пришлось пораньше разбудить Исаева. Мы успели провести блиц-оперативку и выработать план действий: «Ни в коем случае не оправдываться, а требовать и нападать!» С таким настроением прибыли в штаб. Но там и не думали с нами расправляться за вчерашнее «аморальное» поведение.
Заместитель командира дивизии по политчасти, начальник штаба и вчерашний офицер из «смерша» очень любезно объяснили:
– В Веймаре находится штаб 8-й Гвардейской армии генерал-полковника В.И. Чуйкова, которому пока поручено возглавить советскую военную администрацию Тюрингии. Свои дальнейшие действия по использованию немецких специалистов, а тем более контакты с американцами вы обязаны согласовывать с представителями СВАГ. «Смерш» по своей линии доложил куда надо, и мы должны вас предупредить, что американские спецслужбы осуществляют широкую акцию по захвату немецких специалистов. По достоверным данным, среди ваших вчерашних собутыльников были не боевые офицеры, а те, кому поручено «подчищать» захват немецких специалистов, искать еще оставшуюся аппаратуру ракет и следить за действиями русских, которые разыскивают немецкие секреты.
Мы изложили наши планы:
– Группа во главе с майором Палло сегодня отбывает в город Заафельд. По рассказам немцев из «Миттельверка», там, близ поселка Леестен, находится станция огневых испытаний двигателей Фау-2. Двигатели на сборку поступали оттуда после огневых испытаний.
Попросили помочь транспортом и дать указания коменданту Заафельда обеспечить нас жильем в городке Бляйхероде, где мы будем собирать группу немецких специалистов, предоставить рабочие помещения для специалистов, для складирования ценного оборудования, охраны и решить вопрос с питанием и связью. Потом мы собирались вызвать подмогу из Москвы. А на «Миттельверк» пока желательно никого не пускать, чтобы не растащили то, что не успели увезти американцы.
– И еще, – добавил я, – нам помогает некто Шмаргун, бывший пленный.
– Это наша забота, – перебил меня офицер «смерша», – можете ему доверять. По нашим данным, американцы не успели изъять аппаратуру, спрятанную эсэсовцами в калийных шахтах, это где-то здесь, в окрестностях. Один из немцев приходил и говорил, что в 15 километрах отсюда, почти у границы, много секретной аппаратуры спрятано в домике лесника. Лесник – ярый нацист – сбежал, но тамошние лесные дозорные якобы охраняют этот домик. В одиночку туда не советуем отправляться. Если надумаете, мы поможем. Но будьте осторожны: с другой стороны тоже идет охота.
Так, после «накачки» в штабе мы с Исаевым усадили в наш «мерседес» еще и Розенплентера и скомандовали Альфреду: «Вперед, на Бляйхероде!»
Это было утром 18 июля 1945 года.
Рождение института «РАБЕ»
Узкая дорога на Бляйхероде шла то лесами, то по улочкам с крутыми и опасными поворотами деревень Пустлебен, Миттельдорф, Обердорф. Очень живописная дорога поднялась в лесистые горы, и мы из леса, пересекая железную дорогу, въехали в чистенький городок-сад. Бляйхероде стал для меня рабочим местом более чем на полтора года.
Сразу на центральной площади по красному флагу обнаружили комендатуру. Комендант города вышел нам навстречу. Представился: «Капитан Солодянкин». Типичный фронтовик, в орденах и медалях, лет сорока пяти, с очень усталым лицом, но чуть заметной доброй улыбкой.
Здесь он хозяин города уже два дня. Дел пропасть:
– Языка не знаю, а немцев ко мне очередь. Бургомистра я снял: сказали, он был нацистом. Явились какие-то, представились коммунистами и социал-демократами. А там, кто их знает. Одного из них назначил новым бургомистром. Он подбирает себе полицию и всякие службы. Все указания о помощи вам я уже получил. Но людей у меня немного. Советую зайти в штаб дивизии. Здесь недалеко расквартирована 75-я Гвардейская генерала Горышного.
Советом мы воспользовались. Генерал, оказывается, тоже получил предупреждение о нашем прибытии и принял нас очень любезно:
– Жилье вам комендант организует, а питание по всем офицерским нормам в дивизии вам будет обеспечено. Что касается бензина, ваших немцев и охраны, тоже завтра решим.
Вернулись в комендатуру. Там приехавший с нами Розенплентер, увидев, с каким почетом нас принимают, уже довольно резко разговаривал с новым бургомистром.
Нам он объяснил:
– На Линденштрассе есть лучшая в городе вилла. Вилла Франка. Там некоторое время жил после Пенемюнде Вернер фон Браун. Теперь часть виллы занимает немецкий летчик, он больной, поэтому его не взяли ни американцы, ни ваши. Я сказал бургомистру, чтобы его переселили, но он не знает, куда.
– Поехали, посмотрим.
Через пять минут езды по брусчатой дороге в горку мы вышли из машины на маленькой площади у парадного подъезда трехэтажной виллы.
Массивные двери – витринное стекло в чугунной узорчатой решетке – не поддаются.
Бургомистр куда-то убегает, приводит пожилую немку – фрау Шторх: «Она была здесь прислугой, все знает, готова вам помогать».
У фрау ключи. Входим. А где же немецкий летчик? Тут на нас выкатывает мальчишка лет пяти на детском велосипеде, выяснилось, его сын. Оказывается, у виллы есть еще другая половина с другим входом. Исаев возмутился. Розенплентер что-то быстро залопотал. Но я заявил, что дом меня устраивает и пусть Альфред разгружает нехитрый багаж.
Вилла оказалась великолепной. На первом этаже большая гостиная, она же библиотека с книжными шкафами черного дерева. Перед узорчатым камином глубокие кресла. Отдельная курительная комната с разнокалиберными пепельницами. Из гостиной-библиотеки через тяжелые двери мы попадаем в благоухающий сад. Магнолия, розы, бассейн с неработающим пока фонтаном.
«Алексей, – говорю я, – фонтан – это по твоей части. Отдохнем и ты наладишь струи». Исаев пообещал.
Из вестибюля мраморная лестница ведет на второй этаж. Здесь четыре комнаты – спальни, две ванных комнаты и два оснащенных различной сантехникой туалета. А всего обнаружили четыре туалета!
Полы устланы паласами, на стенах ковры и картины с пейзажами местной природы. Тяжелые портьеры из красного бархата на широких окнах.
Заходим в самую большую спальню. Кровать красного дерева, по размерам, как мы определили, «на четверых». Белоснежные пуховые перины вместо одеял. А потолок! Потолок – зеркало. Можешь, блаженствуя в кровати, любоваться собой.
Исаев не выдержал. Откинул перину и, как был в пыльных сапогах и полном обмундировании, плюхнулся на кровать, утопая в белом перинно-подушечом кипении. Не спеша достал мятую пачку любимого и здесь дефицитного «Беломора» и закурил:
– А ты знаешь, Борис, совсем уж не так плохо в этом «проклятом логове фашистского зверя».
В это время появился обеспокоенный нашим долгим отсутствием Розенплентер в сопровождении фрау Шторх и бургомистра.
Обнаружив Исаева в кровати, они совершенно растерялись:
– Господину офицеру очень плохо? Привезти врача?
Мы их успокоили и заявили, что виллу мы берем, только просим освободить вторую половину.
– У нас будет много гостей!
– Яволь! – был ответ, к которому мы уже привыкли.
Третий этаж оказался типа мансарды, и там, как пояснила фрау Шторх, иногда ночевала прислуга или гости.
– Почему нет горячей воды?
О, для этого надо спуститься в подвал и разогреть котел.
Исаев не утерпел:
– Пошли, сейчас растопим.
В подвале большой бункер с углем. Котел разогрели, и каждый из нас блаженствовал в отдельной ванной комнате. Потом мы, закутанные в лохматые халаты (откуда что берется!), спустились в библиотеку и на импровизированном обеде отметили новоселье.
Вилла Франка в Бляйхероде почти на год превратилась в офицерский клуб и штаб, где мы подводили итоги, разрабатывали планы деятельности, вместе столовались, отмечали праздники.
Трудно вспомнить, кто был автором идеи назвать институтом нашу самостийную группу, состоявшую пока всего из двенадцати немцев, которыми командовали подполковник Исаев и майор Черток. От этой идеи немцы пришли в восторг и заявили, что специалистов и весь штат наберут быстро. Но как назвать это новое изобретение?
После недолгого «советско-германского» обсуждения и родилось наименование институт «Рабе». «Рабе» в точном переводе – ворон. В нашей расшифровке – «ракетенбау» – «строительство ракет».
Таким образом появилась «крыша» – пристанище, куда могли стекаться разметанные войной немецкие специалисты.
Это была с нашей стороны явная партизанщина, которая могла привести к дипломатическим осложнениям с союзниками. Тем более, что граница была в шести километрах, а сразу за границей – город, в котором, по нашим разведданным, американское командование собрало несколько сот немецких специалистов.
Вдвоем с Исаевым мы посетили командира дивизии генерала Горышного, чтобы получить добро на партизанские действия.
Генерал честно признался, что в этом деле он не советчик и надо отправиться в Веймар к формируемой советской военной администрации по Тюрингии. Но генерал нас попросил, чтобы мы прочли лекции офицерам дивизии о ракетах: «Тогда мои люди будут вам помогать с большей охотой».
Вскоре по его команде собралось около сотни офицеров дивизии и приданной ей артиллерийской бригады. Я рассказывал, как мог, о ракете Фау-2, Исаев – о принципах работы ЖРД. Мы были приятно удивлены, с каким неподдельным интересом боевые офицеры, прошедшие через всю войну от Сталинграда до Тюрингии, слушали нас. Засыпали вопросами, благодарили за доклады и просили поручений для оказания всяческой помощи.
Их можно было понять. Кончились бои с круглосуточным физическим и сильнейшим моральным напряжением. Снято страшное, давящее ежечасно чувство риска жизнью, своей и своих солдат. Исчезла масса обязанностей и забот. Просто нечего стало делать: такая тихая, спокойная жизнь в чужой стране выбила их из обычного настроя. Немцы из врагов превращаются почти в союзников. Молодые немки совсем не прочь оказывать внимание боевым советским офицерам, у которых есть и сигареты, и масло, и которые вообще гораздо лучше воспитаны, чем американцы.
Заручившись поддержкой «целой дивизии», как сказал Исаев, мы могли требовать теперь внимания от высокого командования.
И мы отправились в Веймар. Чистенький и совершенно не пострадавший от войны город был нам известен как место, связанное с именем Гете.
Теперь в Веймаре командовал генерал-полковник В.И. Чуйков, а начальником управления советской военной администрации федеральной земли Тюрингии был только что назначен Иван Сазонович Колесниченко.
Он принял нас любезно и внимательно выслушал. Потом, несмотря на большую очередь посетителей в приемной, вызвал несколько офицеров, объяснил им, кто мы такие, и стал советоваться: «Мы здесь должны на новых демократических основах в союзе со всеми антифашистскими силами налаживать мирную жизнь, искоренять остатки гитлеризма в сознании немцев и всю экономику перевести на мирные рельсы, а что вы предлагаете? Восстановить гитлеровскую военную технику! Да где? Здесь, в Тюрингии! А что мы скажем союзникам, как только они узнают о создании ракетного института?»
Мы совсем было приуныли. Но кто-то из офицеров, подчиненных Колесниченко, стал на нашу сторону и высказал идею, которая почему-то мне раньше в голову не приходила: «Институт надо зарегистрировать как новое научное учреждение. Под контролем военной администрации собираются ученые, которых мы не хотим оставить без работы. Кроме того, они помогают нам раскрыть тайны гитлеровского секретного оружия с тем, чтобы иметь свидетельства о военных преступлениях. Мы не только не должны возражать, а всеми средствами поддержать такую инициативу!».
Эти доводы плюс красноречие Исаева и мое сломили колебания Колесниченко. Он взял на себя ответственность и дал нам разрешение организовать учреждение по всем правилам – с печатью, бланками, телефонами, немецким штатом. Продовольственное и денежное обеспечение немцев, пока их немного, военная администрация Тюрингии взяла на себя.
Наладив связи в Веймаре, мы походили по городу, размышляя обо всем, что мы затеяли. Здесь неожиданно после такой административной победы Исаев сказал, что теперь он хочет уехать в Леестен, посмотреть на тамошнюю двигательную технику, а потом вернуться в Москву. Пора начать переворачивать мозги у нашего патрона в НИИ-1.
Институт «Рабе». Бляйхероде, 1945 год
Я категорически возражал, но, уже хорошо изучив его характер, понял, что это решение у него созрело еще раньше. Договорились только, что он не уедет, пока не прилетит помощь из Москвы.
Вернувшись в Бляйхероде, мы собрали свою немецкую команду, объявили о решении военной администрации и дали поручение разработать структуру института. Исаев объявил, что начальником института назначается майор Черток. Я, приняв таким образом командование на себя, тут же объявил, что директором нового института назначаю инженера Розенплентера, а его заместителем по общим вопросам – инженера Мюллера, который и обязан обеспечить всем нам достойные условия для научно-исследовательской работы. Весь личный состав имеет первоочередной задачей восстановление, пока на бумаге, техники, которая разрабатывалась в Пенемюнде. Для этого искать и искать все, что было спрятано, все, что осталось после ухода американцев и привлекать всех специалистов, работавших в Пенемюнде, а также в других местах, но имевших отношение к ракетной тематике. Все сообщения и поручения были приняты с превеликим энтузиазмом.
Буквально через сутки трехэтажный корпус компании управления районными электросетями был освобожден от старых служащих. Началась кипучая деятельность. Каждый сотрудник института «Рабе» получил «аусвайс» – пропуск – по всем правилам – с фотографией. К зданию подкатывали грузовики и шло укомплектование помещений верстаками и стендами под пока еще не приобретенное лабораторное оборудование.
Мне отвели роскошный, даже по современным представлениям, кабинет. У стола – глубокие кожаные кресла. На стенах – пейзажи-акварели. На столе для совещаний – букет свежих роз, телефоны для внутренней и городской связи и связи с Берлином. Через пару дней появился и «полевой телефон» прямой связи с военной администрацией и комендатурой.
В приемной, откуда был вход и в кабинет немецкого директора, появилась машинистка-стенографистка, которая представилась коротко: «Фроляйн Урзула».
Через несколько дней я разыскал нашедшую пристанище в политотделе дивизии переводчицу Лялю, которая помогала нам в первые дни пребывания в Нордхаузене, и посадил ее в приемную как дублера и контролера Урзулы. Но Ляля проявила характер. Объявила себя начальником всего аппарата и всей канцелярии майора Чертока и директора Розенплентера, и без ее ведома никто к нам войти не смел. Вскоре удалось установить мир в женском коллективе и наладить четкую работу русско-немецкого секретариата.
По договоренности с дивизией нам выделили службу охраны, и теперь никто не мог войти в корпус, не предъявив пропуска солдату-автоматчику.
Из Нордхаузена привезли хранившуюся там бесценную находку – гиростабилизированную платформу. Но в нашем составе пока не было никого, кто осмелился бы начать ее изучение. Поэтому ее установили в будущей лаборатории гироприборов, которую заперли и опечатали.
Каждый день с утра Розенплентер заходил ко мне и представлял вновь оформляемых ведущих специалистов. К сожалению, многие из них были неплохие, судя по документам, инженеры, но имели слабое представление о деле, которым предстояло заниматься. Тем не менее, я давал согласие на прием для начала работ по принципу «потом разберемся».
Только в конце июля, после хлопотливых дней оформления института, мы вернулись к проблеме поиска спрятанных секретных сокровищ. В Нордхаузене шел разговор о калийной шахте и таинственном горном домике лесника.
Посоветовавшись с комендантом города, мы пришли к заключению, что на такие операции лучше брать машину в дивизии или комендатуре с водителем-автоматчиком.
Калийная шахта была хорошо известна в округе и находилась совсем недалеко от Бляйхероде. Мы вдвоем с Исаевым на дивизионном «виллисе», водитель которого был «при автомате» и этим гордился, отправились в шахту.
Во дворе застали что-то вроде митинга. Шахтеры в профессиональных шлемах с лампами, но отнюдь не чумазые. Шахта ведь белая калийная, а не угольная. Все очень удивились прибытию советских офицеров. Обступили нас, но после окрика представившегося нам директора шахтеры разошлись.
Мы объяснили цель приезда. Директор выкликнул несколько фамилий. У машины собралось человек десять. Выяснили, что действительно в каких-то дальних тупиковых проходках на глубине 500 метров сложены ящики, которые привезла команда СС перед самым приходом американцев. Говорили, что оборудование в ящиках заминировано.
После недолгих колебаний мы решили рискнуть спуститься в шахту. Водителю дали инструкцию ждать нас полтора часа, если не вернемся, «нестись в комендатуру».
Директор извинился, что у него горячие дела, и сопровождать нас поручил штейгеру. Нас окружил десяток шахтеров. У всех что-то вроде обушков-топориков. Мы вошли в просторную клеть. Раздался перезвон, и мы провалились в глубину с непривычной скоростью. Исаев в молодости бывал в шахтах, но угольных. Я только читал и видел в кино. Здесь не было ничего похожего на то, что мы ожидали увидеть.
Подземелье было хорошо освещено и сверкало белыми кристаллами калийной соли. Мы шли, не пригибаясь, во весь рост, окруженные шахтерами. Через пятнадцать минут быстрого хода мы действительно стояли перед штабелем зеленых ящиков. Мы с Исаевым стали внимательно их рассматривать. Осмелели, взяли верхний ящик за боковые удобные ручки. Патефонные замки замотаны и висят непривычные пломбы. Я отбежал, попросил у шахтера обушок. Он покачал головой, но дал. Сорвали пломбы, открыли ящик. Никаких мин, но явная радиотехника. Что это? Вспомнил разбитые приборы, которые были доставлены в Москву с польского полигона в 1944 году. Для успокоения шахтеров на их глазах мы с Исаевым сняли еще один ящик. Подняли, потрясли. Поставили один на другой. Посмотрели на часы. Осталось тридцать минут до условного срока. Надо возвращаться!
Просим шахтеров взять эти два ящика и нести к подъемнику. Осталось еще шесть. Все равно в наш «виллис» это не погрузить.
Решили: заберем следующим заходом. Когда поднялись на поверхность, наш водитель улыбался: «Еще пять минут, и я бы сорвался в комендатуру».
Директору объяснили, что теперь это имущество Красной Армии. На два ящика оставили расписку, а остальные просили хранить и обещали завтра забрать. Но для верности сказали, что, может быть, там есть мины, поэтому за ними приедут другие специалисты.
На следующий день по моей просьбе два офицера из дивизии, в том числе один минер, привезли все оставшиеся ящики. Изучение в институте показало, что мы получили комплекты аппаратуры радиоуправления «Виктория Хонеф» – управление боковой радиокоррекцией и дальностью. Таким образом было положено начало комплектованию радиолаборатории.
Несмотря на такие приключения, Исаев рвался к двигательной технике и вскоре покинул Бляйхероде, уехав в Леестен.
Абрамович, с которым мы расстались в Нордхаузене, сдержал свои обещания. Дело в том, что при отъезде, после беглого ознакомления с Миттельверком, он обещал по прилете в Москву уговорить Болховитинова и всех, кого еще сможет, прислать нам подкрепление. И действительно, не успел я заскучать без Исаева, как прибыла мощная команда во главе с Николаем Алексеевичем Пилюгиным, будущим дважды Героем Социалистического Труда, академиком, директором и главным конструктором одной из самых мощных советских космических электронно-приборных фирм – НПО Автоматики и приборостроения, фирмы, которая разрабатывала системы управления многими боевыми ракетами и космическими ракетами-носителями.
Пилюгин прилетел в чине полковника, несмотря на то, что в военном билете значился нестроевым. С ним прибыл Леонид Александрович Воскресенский, произведенный из рядовых в подполковники. Воскресенский, обладавший удивительной способностью чувствовать и предвидеть поведение ракетной системы в самых различных нештатных и аварийных ситуациях, стал впоследствии легендарным заместителем Королева по испытаниям.
Прилетел в звании старшего лейтенанта Семен Гаврилович Чижиков, конструктор, мой давний товарищ по работе в ОКБ Болховитинова, на заводе № 22, на заводе № 293 и в тяжкие годы воины в далеком уральском поселке Билимбай, где строился самолет-перехватчик БИ.
Среди прилетевших был только один офицер действительной службы – старший инженер-лейтенант Василий Иванович Харчев. Самый молодой – он окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского в 1944 году. Я консультировал его, когда он делал дипломный проект, и тогда убедился в его незаурядных способностях и стремлении к выдаче новых технических идей. Пусть они были не всегда осуществимы, но интересны и оригинальны.
Через две недели появились Василий Павлович Мишин, Александр Яковлевич Березняк и Евгений Митрофанович Курило.
Василий Мишин, склонный к комплексной проектно-теоретичес-кой деятельности, тут же приступил к допросу немцев в поисках материалов по теории полета ракет. Впоследствии он стал первым заместителем Королева. А в 1966 году после его смерти получил пост главного конструктора королевской фирмы и был избран действительным членом Академии наук СССР.
Саша Березняк – инициатор разработки БИ, энтузиаст только крылатых вариантов летательных аппаратов, будущий главный конструктор крылатых ракет – сразу заявил, что ему тут делать нечего, но после возвращения Исаева из Леестена он к нам приедет.
При распределении обязанностей среди вновь прибывших я назначил Пилюгина, несмотря на его высокий чин, первым заместителем начальника института «Рабе» и главным инженером. Получив кабинет, он тут же затребовал у немцев набор инструментов файнмеханика и приказал все электромеханические приборы, откуда бы они не поступали, пропускать через его кабинетную мастерскую.
Семена Чижикова я поселил на вилле Франка и, учитывая его незаурядные организаторские способности, назначил помощником по общим вопросам. В его ведение были отданы все заботы по транспорту, питанию офицерского состава, расселению, взаимодействию с комендатурой и местной немецкой властью. Хлопот ему хватало, потому что так называемые бытовые проблемы с каждым днем усложнялись.
А с Василием Харчевым у меня состоялись несколько длинных разговоров, в результате которых он согласился организовать службу разведки, нашу, независимую, основной задачей которой был бы поиск настоящих ракетчиков, переманивание или даже похищение их из американской зоны.
К концу августа наш институт уже представлял собой вполне солидное и, по провинциальным масштабам, крупное предприятие.
Были созданы лаборатории гироприборов, рулевых машин, электрических схем и наземных пультов, радиоприборов и конструкторское бюро. В полуподвале начала функционировать отличная светокопия, а при ней образцовый, но пока еще пустой архив технической документации. На фирменных бланках и в «фирменной» папке вышел первый отчет о деятельности института.
На вилле Франка работала офицерская столовая. Мы за обеды и небольшую зарплату нашли немку-учительницу из Прибалтики, которая ежедневно по полтора часа тренировала наших офицеров, обучая разговорной речи. Самым неспособным оказался Семен Чижиков. Но, как ни удивительно, когда доходило до общения с немцами по деловым текущим проблемам, его понимали лучше других и он уже пользовался в округе известностью как оптовый покупатель съестных припасов, шнапса и как специалист по ремонту автомобилей, поскольку организовал такое подсобное производство при институте.
Курило я попросил обследовать завод в Клейнбодунгене и начать восстановление производства по сборке ракет. Он организовал перевозку агрегатов, оставленных американцами на «Миттельверке», нашел несколько мастеров, знавших технологию сборки, и начал разворачивать настоящее ракетное производство.
Когда переписали и подсчитали все богатства, оказалось, что из хвостовых и средних частей, баков, приборных отсеков и головных частей можно собрать не менее пятнадцати, а то и двадцати ракетных корпусов.
Сразу на центральной площади по красному флагу обнаружили комендатуру. Комендант города вышел нам навстречу. Представился: «Капитан Солодянкин». Типичный фронтовик, в орденах и медалях, лет сорока пяти, с очень усталым лицом, но чуть заметной доброй улыбкой.
Здесь он хозяин города уже два дня. Дел пропасть:
– Языка не знаю, а немцев ко мне очередь. Бургомистра я снял: сказали, он был нацистом. Явились какие-то, представились коммунистами и социал-демократами. А там, кто их знает. Одного из них назначил новым бургомистром. Он подбирает себе полицию и всякие службы. Все указания о помощи вам я уже получил. Но людей у меня немного. Советую зайти в штаб дивизии. Здесь недалеко расквартирована 75-я Гвардейская генерала Горышного.
Советом мы воспользовались. Генерал, оказывается, тоже получил предупреждение о нашем прибытии и принял нас очень любезно:
– Жилье вам комендант организует, а питание по всем офицерским нормам в дивизии вам будет обеспечено. Что касается бензина, ваших немцев и охраны, тоже завтра решим.
Вернулись в комендатуру. Там приехавший с нами Розенплентер, увидев, с каким почетом нас принимают, уже довольно резко разговаривал с новым бургомистром.
Нам он объяснил:
– На Линденштрассе есть лучшая в городе вилла. Вилла Франка. Там некоторое время жил после Пенемюнде Вернер фон Браун. Теперь часть виллы занимает немецкий летчик, он больной, поэтому его не взяли ни американцы, ни ваши. Я сказал бургомистру, чтобы его переселили, но он не знает, куда.
– Поехали, посмотрим.
Через пять минут езды по брусчатой дороге в горку мы вышли из машины на маленькой площади у парадного подъезда трехэтажной виллы.
Массивные двери – витринное стекло в чугунной узорчатой решетке – не поддаются.
Бургомистр куда-то убегает, приводит пожилую немку – фрау Шторх: «Она была здесь прислугой, все знает, готова вам помогать».
У фрау ключи. Входим. А где же немецкий летчик? Тут на нас выкатывает мальчишка лет пяти на детском велосипеде, выяснилось, его сын. Оказывается, у виллы есть еще другая половина с другим входом. Исаев возмутился. Розенплентер что-то быстро залопотал. Но я заявил, что дом меня устраивает и пусть Альфред разгружает нехитрый багаж.
Вилла оказалась великолепной. На первом этаже большая гостиная, она же библиотека с книжными шкафами черного дерева. Перед узорчатым камином глубокие кресла. Отдельная курительная комната с разнокалиберными пепельницами. Из гостиной-библиотеки через тяжелые двери мы попадаем в благоухающий сад. Магнолия, розы, бассейн с неработающим пока фонтаном.
«Алексей, – говорю я, – фонтан – это по твоей части. Отдохнем и ты наладишь струи». Исаев пообещал.
Из вестибюля мраморная лестница ведет на второй этаж. Здесь четыре комнаты – спальни, две ванных комнаты и два оснащенных различной сантехникой туалета. А всего обнаружили четыре туалета!
Полы устланы паласами, на стенах ковры и картины с пейзажами местной природы. Тяжелые портьеры из красного бархата на широких окнах.
Заходим в самую большую спальню. Кровать красного дерева, по размерам, как мы определили, «на четверых». Белоснежные пуховые перины вместо одеял. А потолок! Потолок – зеркало. Можешь, блаженствуя в кровати, любоваться собой.
Исаев не выдержал. Откинул перину и, как был в пыльных сапогах и полном обмундировании, плюхнулся на кровать, утопая в белом перинно-подушечом кипении. Не спеша достал мятую пачку любимого и здесь дефицитного «Беломора» и закурил:
– А ты знаешь, Борис, совсем уж не так плохо в этом «проклятом логове фашистского зверя».
В это время появился обеспокоенный нашим долгим отсутствием Розенплентер в сопровождении фрау Шторх и бургомистра.
Обнаружив Исаева в кровати, они совершенно растерялись:
– Господину офицеру очень плохо? Привезти врача?
Мы их успокоили и заявили, что виллу мы берем, только просим освободить вторую половину.
– У нас будет много гостей!
– Яволь! – был ответ, к которому мы уже привыкли.
Третий этаж оказался типа мансарды, и там, как пояснила фрау Шторх, иногда ночевала прислуга или гости.
– Почему нет горячей воды?
О, для этого надо спуститься в подвал и разогреть котел.
Исаев не утерпел:
– Пошли, сейчас растопим.
В подвале большой бункер с углем. Котел разогрели, и каждый из нас блаженствовал в отдельной ванной комнате. Потом мы, закутанные в лохматые халаты (откуда что берется!), спустились в библиотеку и на импровизированном обеде отметили новоселье.
Вилла Франка в Бляйхероде почти на год превратилась в офицерский клуб и штаб, где мы подводили итоги, разрабатывали планы деятельности, вместе столовались, отмечали праздники.
Трудно вспомнить, кто был автором идеи назвать институтом нашу самостийную группу, состоявшую пока всего из двенадцати немцев, которыми командовали подполковник Исаев и майор Черток. От этой идеи немцы пришли в восторг и заявили, что специалистов и весь штат наберут быстро. Но как назвать это новое изобретение?
После недолгого «советско-германского» обсуждения и родилось наименование институт «Рабе». «Рабе» в точном переводе – ворон. В нашей расшифровке – «ракетенбау» – «строительство ракет».
Таким образом появилась «крыша» – пристанище, куда могли стекаться разметанные войной немецкие специалисты.
Это была с нашей стороны явная партизанщина, которая могла привести к дипломатическим осложнениям с союзниками. Тем более, что граница была в шести километрах, а сразу за границей – город, в котором, по нашим разведданным, американское командование собрало несколько сот немецких специалистов.
Вдвоем с Исаевым мы посетили командира дивизии генерала Горышного, чтобы получить добро на партизанские действия.
Генерал честно признался, что в этом деле он не советчик и надо отправиться в Веймар к формируемой советской военной администрации по Тюрингии. Но генерал нас попросил, чтобы мы прочли лекции офицерам дивизии о ракетах: «Тогда мои люди будут вам помогать с большей охотой».
Вскоре по его команде собралось около сотни офицеров дивизии и приданной ей артиллерийской бригады. Я рассказывал, как мог, о ракете Фау-2, Исаев – о принципах работы ЖРД. Мы были приятно удивлены, с каким неподдельным интересом боевые офицеры, прошедшие через всю войну от Сталинграда до Тюрингии, слушали нас. Засыпали вопросами, благодарили за доклады и просили поручений для оказания всяческой помощи.
Их можно было понять. Кончились бои с круглосуточным физическим и сильнейшим моральным напряжением. Снято страшное, давящее ежечасно чувство риска жизнью, своей и своих солдат. Исчезла масса обязанностей и забот. Просто нечего стало делать: такая тихая, спокойная жизнь в чужой стране выбила их из обычного настроя. Немцы из врагов превращаются почти в союзников. Молодые немки совсем не прочь оказывать внимание боевым советским офицерам, у которых есть и сигареты, и масло, и которые вообще гораздо лучше воспитаны, чем американцы.
Заручившись поддержкой «целой дивизии», как сказал Исаев, мы могли требовать теперь внимания от высокого командования.
И мы отправились в Веймар. Чистенький и совершенно не пострадавший от войны город был нам известен как место, связанное с именем Гете.
Теперь в Веймаре командовал генерал-полковник В.И. Чуйков, а начальником управления советской военной администрации федеральной земли Тюрингии был только что назначен Иван Сазонович Колесниченко.
Он принял нас любезно и внимательно выслушал. Потом, несмотря на большую очередь посетителей в приемной, вызвал несколько офицеров, объяснил им, кто мы такие, и стал советоваться: «Мы здесь должны на новых демократических основах в союзе со всеми антифашистскими силами налаживать мирную жизнь, искоренять остатки гитлеризма в сознании немцев и всю экономику перевести на мирные рельсы, а что вы предлагаете? Восстановить гитлеровскую военную технику! Да где? Здесь, в Тюрингии! А что мы скажем союзникам, как только они узнают о создании ракетного института?»
Мы совсем было приуныли. Но кто-то из офицеров, подчиненных Колесниченко, стал на нашу сторону и высказал идею, которая почему-то мне раньше в голову не приходила: «Институт надо зарегистрировать как новое научное учреждение. Под контролем военной администрации собираются ученые, которых мы не хотим оставить без работы. Кроме того, они помогают нам раскрыть тайны гитлеровского секретного оружия с тем, чтобы иметь свидетельства о военных преступлениях. Мы не только не должны возражать, а всеми средствами поддержать такую инициативу!».
Эти доводы плюс красноречие Исаева и мое сломили колебания Колесниченко. Он взял на себя ответственность и дал нам разрешение организовать учреждение по всем правилам – с печатью, бланками, телефонами, немецким штатом. Продовольственное и денежное обеспечение немцев, пока их немного, военная администрация Тюрингии взяла на себя.
Наладив связи в Веймаре, мы походили по городу, размышляя обо всем, что мы затеяли. Здесь неожиданно после такой административной победы Исаев сказал, что теперь он хочет уехать в Леестен, посмотреть на тамошнюю двигательную технику, а потом вернуться в Москву. Пора начать переворачивать мозги у нашего патрона в НИИ-1.
Я категорически возражал, но, уже хорошо изучив его характер, понял, что это решение у него созрело еще раньше. Договорились только, что он не уедет, пока не прилетит помощь из Москвы.
Вернувшись в Бляйхероде, мы собрали свою немецкую команду, объявили о решении военной администрации и дали поручение разработать структуру института. Исаев объявил, что начальником института назначается майор Черток. Я, приняв таким образом командование на себя, тут же объявил, что директором нового института назначаю инженера Розенплентера, а его заместителем по общим вопросам – инженера Мюллера, который и обязан обеспечить всем нам достойные условия для научно-исследовательской работы. Весь личный состав имеет первоочередной задачей восстановление, пока на бумаге, техники, которая разрабатывалась в Пенемюнде. Для этого искать и искать все, что было спрятано, все, что осталось после ухода американцев и привлекать всех специалистов, работавших в Пенемюнде, а также в других местах, но имевших отношение к ракетной тематике. Все сообщения и поручения были приняты с превеликим энтузиазмом.
Буквально через сутки трехэтажный корпус компании управления районными электросетями был освобожден от старых служащих. Началась кипучая деятельность. Каждый сотрудник института «Рабе» получил «аусвайс» – пропуск – по всем правилам – с фотографией. К зданию подкатывали грузовики и шло укомплектование помещений верстаками и стендами под пока еще не приобретенное лабораторное оборудование.
Мне отвели роскошный, даже по современным представлениям, кабинет. У стола – глубокие кожаные кресла. На стенах – пейзажи-акварели. На столе для совещаний – букет свежих роз, телефоны для внутренней и городской связи и связи с Берлином. Через пару дней появился и «полевой телефон» прямой связи с военной администрацией и комендатурой.
В приемной, откуда был вход и в кабинет немецкого директора, появилась машинистка-стенографистка, которая представилась коротко: «Фроляйн Урзула».
Через несколько дней я разыскал нашедшую пристанище в политотделе дивизии переводчицу Лялю, которая помогала нам в первые дни пребывания в Нордхаузене, и посадил ее в приемную как дублера и контролера Урзулы. Но Ляля проявила характер. Объявила себя начальником всего аппарата и всей канцелярии майора Чертока и директора Розенплентера, и без ее ведома никто к нам войти не смел. Вскоре удалось установить мир в женском коллективе и наладить четкую работу русско-немецкого секретариата.
По договоренности с дивизией нам выделили службу охраны, и теперь никто не мог войти в корпус, не предъявив пропуска солдату-автоматчику.
Из Нордхаузена привезли хранившуюся там бесценную находку – гиростабилизированную платформу. Но в нашем составе пока не было никого, кто осмелился бы начать ее изучение. Поэтому ее установили в будущей лаборатории гироприборов, которую заперли и опечатали.
Каждый день с утра Розенплентер заходил ко мне и представлял вновь оформляемых ведущих специалистов. К сожалению, многие из них были неплохие, судя по документам, инженеры, но имели слабое представление о деле, которым предстояло заниматься. Тем не менее, я давал согласие на прием для начала работ по принципу «потом разберемся».
Только в конце июля, после хлопотливых дней оформления института, мы вернулись к проблеме поиска спрятанных секретных сокровищ. В Нордхаузене шел разговор о калийной шахте и таинственном горном домике лесника.
Посоветовавшись с комендантом города, мы пришли к заключению, что на такие операции лучше брать машину в дивизии или комендатуре с водителем-автоматчиком.
Калийная шахта была хорошо известна в округе и находилась совсем недалеко от Бляйхероде. Мы вдвоем с Исаевым на дивизионном «виллисе», водитель которого был «при автомате» и этим гордился, отправились в шахту.
Во дворе застали что-то вроде митинга. Шахтеры в профессиональных шлемах с лампами, но отнюдь не чумазые. Шахта ведь белая калийная, а не угольная. Все очень удивились прибытию советских офицеров. Обступили нас, но после окрика представившегося нам директора шахтеры разошлись.
Мы объяснили цель приезда. Директор выкликнул несколько фамилий. У машины собралось человек десять. Выяснили, что действительно в каких-то дальних тупиковых проходках на глубине 500 метров сложены ящики, которые привезла команда СС перед самым приходом американцев. Говорили, что оборудование в ящиках заминировано.
После недолгих колебаний мы решили рискнуть спуститься в шахту. Водителю дали инструкцию ждать нас полтора часа, если не вернемся, «нестись в комендатуру».
Директор извинился, что у него горячие дела, и сопровождать нас поручил штейгеру. Нас окружил десяток шахтеров. У всех что-то вроде обушков-топориков. Мы вошли в просторную клеть. Раздался перезвон, и мы провалились в глубину с непривычной скоростью. Исаев в молодости бывал в шахтах, но угольных. Я только читал и видел в кино. Здесь не было ничего похожего на то, что мы ожидали увидеть.
Подземелье было хорошо освещено и сверкало белыми кристаллами калийной соли. Мы шли, не пригибаясь, во весь рост, окруженные шахтерами. Через пятнадцать минут быстрого хода мы действительно стояли перед штабелем зеленых ящиков. Мы с Исаевым стали внимательно их рассматривать. Осмелели, взяли верхний ящик за боковые удобные ручки. Патефонные замки замотаны и висят непривычные пломбы. Я отбежал, попросил у шахтера обушок. Он покачал головой, но дал. Сорвали пломбы, открыли ящик. Никаких мин, но явная радиотехника. Что это? Вспомнил разбитые приборы, которые были доставлены в Москву с польского полигона в 1944 году. Для успокоения шахтеров на их глазах мы с Исаевым сняли еще один ящик. Подняли, потрясли. Поставили один на другой. Посмотрели на часы. Осталось тридцать минут до условного срока. Надо возвращаться!
Просим шахтеров взять эти два ящика и нести к подъемнику. Осталось еще шесть. Все равно в наш «виллис» это не погрузить.
Решили: заберем следующим заходом. Когда поднялись на поверхность, наш водитель улыбался: «Еще пять минут, и я бы сорвался в комендатуру».
Директору объяснили, что теперь это имущество Красной Армии. На два ящика оставили расписку, а остальные просили хранить и обещали завтра забрать. Но для верности сказали, что, может быть, там есть мины, поэтому за ними приедут другие специалисты.
На следующий день по моей просьбе два офицера из дивизии, в том числе один минер, привезли все оставшиеся ящики. Изучение в институте показало, что мы получили комплекты аппаратуры радиоуправления «Виктория Хонеф» – управление боковой радиокоррекцией и дальностью. Таким образом было положено начало комплектованию радиолаборатории.
Несмотря на такие приключения, Исаев рвался к двигательной технике и вскоре покинул Бляйхероде, уехав в Леестен.
Абрамович, с которым мы расстались в Нордхаузене, сдержал свои обещания. Дело в том, что при отъезде, после беглого ознакомления с Миттельверком, он обещал по прилете в Москву уговорить Болховитинова и всех, кого еще сможет, прислать нам подкрепление. И действительно, не успел я заскучать без Исаева, как прибыла мощная команда во главе с Николаем Алексеевичем Пилюгиным, будущим дважды Героем Социалистического Труда, академиком, директором и главным конструктором одной из самых мощных советских космических электронно-приборных фирм – НПО Автоматики и приборостроения, фирмы, которая разрабатывала системы управления многими боевыми ракетами и космическими ракетами-носителями.
Пилюгин прилетел в чине полковника, несмотря на то, что в военном билете значился нестроевым. С ним прибыл Леонид Александрович Воскресенский, произведенный из рядовых в подполковники. Воскресенский, обладавший удивительной способностью чувствовать и предвидеть поведение ракетной системы в самых различных нештатных и аварийных ситуациях, стал впоследствии легендарным заместителем Королева по испытаниям.
Прилетел в звании старшего лейтенанта Семен Гаврилович Чижиков, конструктор, мой давний товарищ по работе в ОКБ Болховитинова, на заводе № 22, на заводе № 293 и в тяжкие годы воины в далеком уральском поселке Билимбай, где строился самолет-перехватчик БИ.
Среди прилетевших был только один офицер действительной службы – старший инженер-лейтенант Василий Иванович Харчев. Самый молодой – он окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского в 1944 году. Я консультировал его, когда он делал дипломный проект, и тогда убедился в его незаурядных способностях и стремлении к выдаче новых технических идей. Пусть они были не всегда осуществимы, но интересны и оригинальны.
Через две недели появились Василий Павлович Мишин, Александр Яковлевич Березняк и Евгений Митрофанович Курило.
Василий Мишин, склонный к комплексной проектно-теоретичес-кой деятельности, тут же приступил к допросу немцев в поисках материалов по теории полета ракет. Впоследствии он стал первым заместителем Королева. А в 1966 году после его смерти получил пост главного конструктора королевской фирмы и был избран действительным членом Академии наук СССР.
Саша Березняк – инициатор разработки БИ, энтузиаст только крылатых вариантов летательных аппаратов, будущий главный конструктор крылатых ракет – сразу заявил, что ему тут делать нечего, но после возвращения Исаева из Леестена он к нам приедет.
При распределении обязанностей среди вновь прибывших я назначил Пилюгина, несмотря на его высокий чин, первым заместителем начальника института «Рабе» и главным инженером. Получив кабинет, он тут же затребовал у немцев набор инструментов файнмеханика и приказал все электромеханические приборы, откуда бы они не поступали, пропускать через его кабинетную мастерскую.
Семена Чижикова я поселил на вилле Франка и, учитывая его незаурядные организаторские способности, назначил помощником по общим вопросам. В его ведение были отданы все заботы по транспорту, питанию офицерского состава, расселению, взаимодействию с комендатурой и местной немецкой властью. Хлопот ему хватало, потому что так называемые бытовые проблемы с каждым днем усложнялись.
А с Василием Харчевым у меня состоялись несколько длинных разговоров, в результате которых он согласился организовать службу разведки, нашу, независимую, основной задачей которой был бы поиск настоящих ракетчиков, переманивание или даже похищение их из американской зоны.
К концу августа наш институт уже представлял собой вполне солидное и, по провинциальным масштабам, крупное предприятие.
Были созданы лаборатории гироприборов, рулевых машин, электрических схем и наземных пультов, радиоприборов и конструкторское бюро. В полуподвале начала функционировать отличная светокопия, а при ней образцовый, но пока еще пустой архив технической документации. На фирменных бланках и в «фирменной» папке вышел первый отчет о деятельности института.
На вилле Франка работала офицерская столовая. Мы за обеды и небольшую зарплату нашли немку-учительницу из Прибалтики, которая ежедневно по полтора часа тренировала наших офицеров, обучая разговорной речи. Самым неспособным оказался Семен Чижиков. Но, как ни удивительно, когда доходило до общения с немцами по деловым текущим проблемам, его понимали лучше других и он уже пользовался в округе известностью как оптовый покупатель съестных припасов, шнапса и как специалист по ремонту автомобилей, поскольку организовал такое подсобное производство при институте.
Курило я попросил обследовать завод в Клейнбодунгене и начать восстановление производства по сборке ракет. Он организовал перевозку агрегатов, оставленных американцами на «Миттельверке», нашел несколько мастеров, знавших технологию сборки, и начал разворачивать настоящее ракетное производство.
Когда переписали и подсчитали все богатства, оказалось, что из хвостовых и средних частей, баков, приборных отсеков и головных частей можно собрать не менее пятнадцати, а то и двадцати ракетных корпусов.