Страница:
Хорошо запомнилась ночь в этом поезде. Мы заняли два купе СВ. За бутылкой коньяка собрались в одном из них вчетвером. Боясь перебить Королева, мы слушали его спокойные рассказы о путешествии на Колыму и обратно. Я впервые слушал повествование об этой части его жизни от него лично. Он обычно очень не любил вспоминать и рассказывать об этом тяжелом периоде. Что на него нашло в этом ночном рейсе, не знаю. Уже после его смерти в разных вариациях, устных и письменных, мне приходилось слушать и читать то, о чем он нам поведал в ту ночь. Я не хочу пересказывать услышанное, чтобы не вступать в споры с авторами многочисленных публикаций и фильмов о Королеве. Теперь это, пожалуй, не имеет особого значения, поскольку в общем факты сходятся, а детали определяются окраской, которую им придает автор рассказа или публикации. Было бы хорошо, если бы нашелся добросовестный историк, который, изучив все рассказы, публикации и документы, специально исследовал период с 1937 по 1945 годы в жизни Королева, не внося туда своих личных домыслов.
В Северодвинске мы были встречены гостеприимным морским командованием. Представители Северного флота демонстрировали выучку экипажей, которые проводили самостоятельно электроиспытания ракет, их заправку и погрузку в шахты подводной лодки, стоявшей у пирса Северодвинского судостроительного завода.
Я залюбовался четкой и слаженной работой военных моряков. Всего чуть больше года, как экипаж базы и лодки начал осваивать ракетное дело, а насколько же увереннее они работают по сравнению со своими сухопутными коллегами.
Только когда лодка была подготовлена к выходу в море, Королев заявил, что он договорился с командованием: оно допустило его, меня и Финогеева к участию в походе. Участие в подводном плавании Королеву было необходимо. Он неизменно следовал правилу: «лучше одни раз увидеть, чем сто раз услышать».
Кроме нас обязательное участие в таких походах принимал ведущий конструктор ракеты Р-11ФМ Попков. О нем договариваться не требовалось: на правах уже «штатного» подводника он вместе с еще несколькими представителями промышленности входил в состав экипажа.
Мы с Финогеевым высказали предположение, что высшему командованию флота Королев не докладывал, а получил разрешение только местного, поэтому факт нашего участия в походе стал известен только за пару часов до отплытия.
Когда я вплотную увидел первую ракетную подводную лодку, она не произвела на меня впечатления большого корабля. Пока мы не проникли в ее отсеки, нельзя было понять, каким образом там утрамбовали все сложное пусковое ракетное оборудование вместе с дополнительным ракетным расчетом.
Лодка отошла от пирса рано утром, и вскоре последовала команда на погружение. Меня, конечно, все интересовало, ибо то, что творится внутри лодки при погружении и в подводном плавании, представлял себе только из литературы. Королев был на лодке уже «своим». Он сразу пошел в боевую рубку, где изучал технику управления лодкой, и смотрел в перископ. Он не забыл нас предупредить: «Будете лазать по кораблю – не разбейте голову». Несмотря на предупреждение, я не раз стукался о всякие не к месту выступающие детали механизмов и ругал проектантов за малый диаметр люков, которые отделяли отсеки друг от друга.
Все оборудование для подготовки управления пуском размещалось в специальном «ракетном» отсеке. Он был очень тесно уставлен пультами и шкафами с электроникой в морском исполнении. Перед пуском в этом отсеке должны находиться на боевых постах шесть человек. Совсем рядом располагаются «прочные» ракетные шахты. Когда лодка всплывет и откроются крышки шахт, людей от холодного моря будет отделять только металл этих шахт.
Перебираться в другие отсеки после боевой тревоги нельзя. Все проходные люки задраиваются. Боевой расчет ракетного отсека ведает всей подготовкой, а сам пуск производится из центрального поста лодки.
Через четыре часа похода, когда начало казаться, что мы в подводной тесноте всем мешаем и надоели своими вопросами, последовала команда на всплытие.
Королев, отыскав меня и Финогеева в торпедном отсеке, сказал, что сейчас мы все трое должны находиться у шахты, из которой последует подъем и пуск ракеты.
Зачем ему потребовалась демонстрация такой храбрости? Случись что с ракетой, пока она еще в шахте или даже на верхнем срезе, – нам безусловная «хана». Почему командир лодки разрешил Королеву сидеть у шахты во время пуска, я до сих пор не понимаю. Случись беда – командиру головы не сносить. Правда, впоследствии один подводник сказал: «Случись что, не с кого было бы и спросить».
По тридцатиминутной готовности по отсекам лодки прошла команда командира – «Боевая тревога» и для верности еще сигнал морского ревуна.
Я вспомнил комсомольскую молодость. В 1932 году на линкоре «Марат» в Кронштадте нам, «шефам» корабля, демонстрировали подготовку корабля к бою. Такой же ревун и та же команда «Боевая тревога».
Обмениваясь короткими фразами, мы трое неудобно сидели, прижавшись к холодному металлу шахты. Королев явно хотел «подать» себя и свою технику: смотрите, мол, как мы верим в надежность своих ракет.
В шахте скребло и громыхало при работе «рогов и копыт» на подъем. Мы напряглись в ожидании запуска двигателя. Я ожидал, что здесь рев двигателя, струя пламени от которого устремлялась в шахту, даже на нас произведет устрашающее впечатление. Однако старт прошел на удивление тихо.
Все обошлось! Люки открылись, появился радостный командир, поздравляя с удачным пуском. С места падения уже доложили. Теперь уточняют координаты. Телеметрические станции вели прием. По предварительным данным, полет прошел нормально.
Это был восьмой или девятый пуск Р-11 ФМ с этой первой ракетной подводной лодки.
После пуска напряжение у всех сразу спало. Финогеев, не впервые участвовавший в пусках с этой лодки, широко улыбаясь, спросил меня: «Ну как, отпустило?». «Да, – ответил я, – это, конечно, не из бетонного бункера пускать».
Действительно, психологическое напряжение перед таким морским пуском не может идти ни в какое сравнение с пуском наземной ракеты.
Лодка возвращалась на базу, а нас всех пригласили на подводный обед. Настроение у нас и офицеров в тесном кубрике за обедом было отличное. Королев от души хвалил селедку и макароны по-флотски. Командир пошутил, что он сам таких вкусных макарон по-флотски не помнит. Через три года, пообещал Королев, не нужно будет всплывать. Можно будет пускать ракеты из подводного положения. Давно все это было, многих тех разговоров и шуток не извлечь из памяти. Но хорошо запомнилось редкостное ощущение счастья. Да не личного, а вот такого общего, сближающего, сплачивающего совсем разных людей. Может быть, это исходило от Королева, которого я вообще не мог вообразить счастливым. Здесь, на лодке, за столом после пуска он излучал это чувство. Ни в прошлом, ни в будущем я его таким счастливым не помню.
Из Северодвинска мы отправились в Архангельск на заводском катере. Штормило, и нас троих укачало. На Королева качка не действовала, и он над нами подшучивал, предлагая выпить. Но в глотку ничего не шло. Наконец, добрались до аэропорта, где нас ждал свой самолет. Экипаж обрадовался, что мы можем отдохнуть в гостинице. Архангельск по погоде не выпускает, а Москва из-за тумана не принимает. Несмотря на справедливость запретов на вылет, Королев не успокоился. О том, чтобы ночевать в аэропорту или гулять по Архангельску (что мы, ни разу его не видевшие, были бы не прочь сделать), не могло быть и речи. Он отправился к начальнику аэропорта, пробился по ВЧ-связи к командующему военно-воздушными силами и какими-то доводами убедил его, чтобы нам дали разрешение на вылет.
Через час мы вылетели, а приземлившись на своем аэродроме в Подлипках (теперь здесь, на бывшем летном поле, размещен головной институт – ЦНИИМаш), убедились, что никакого тумана нет.
Вскоре многие из нас испытали горькое чувство прощания с романтической морской тематикой. Трезво взвесив возможности и погружаясь все больше в проблемы межконтинентальной ракеты, с согласия Совета главных, было решено выйти с предложением о создании специального КБ по морским ракетам. Королев рекомендовал на должность главного конструктора Виктора Макеева. Это предложение было принято.
С того памятного похода мне уже ни разу не довелось бывать на ракетных подводных лодках.
По рассказам знакомых участников походов на современных атомных подводных ракетоносцах, условия жизни очень непростые. Мы тогда были в очень коротком походе на дизельной лодке. Я впервые ощутил, насколько же легче служить наземным ракетчикам, как бы ни было трудно на земле и в различных бункерах и шахтах, условия обитания на подводной лодке во сто крат тяжелее.
Наше ОКБ-1 вместе с ЦКБ-16 и небольшой группой военных моряков в 1950-е годы положило начало совершенно новому виду стратегических военно-морских сил. В современной стратегии и политике атомные подводные ракетоносцы играют не меньшую роль, чем Сухопутные ракетные войска стратегического назначения. Создатели подводного флота, морских ракет и военные моряки-подводники достойны самого высокого уважения. И вспоминать об их героических буднях следовало бы не только при сенсационных описаниях аварий подводных лодок.
Новые идеи и пролог к ядерной стратегии
В Северодвинске мы были встречены гостеприимным морским командованием. Представители Северного флота демонстрировали выучку экипажей, которые проводили самостоятельно электроиспытания ракет, их заправку и погрузку в шахты подводной лодки, стоявшей у пирса Северодвинского судостроительного завода.
Я залюбовался четкой и слаженной работой военных моряков. Всего чуть больше года, как экипаж базы и лодки начал осваивать ракетное дело, а насколько же увереннее они работают по сравнению со своими сухопутными коллегами.
Только когда лодка была подготовлена к выходу в море, Королев заявил, что он договорился с командованием: оно допустило его, меня и Финогеева к участию в походе. Участие в подводном плавании Королеву было необходимо. Он неизменно следовал правилу: «лучше одни раз увидеть, чем сто раз услышать».
Кроме нас обязательное участие в таких походах принимал ведущий конструктор ракеты Р-11ФМ Попков. О нем договариваться не требовалось: на правах уже «штатного» подводника он вместе с еще несколькими представителями промышленности входил в состав экипажа.
Мы с Финогеевым высказали предположение, что высшему командованию флота Королев не докладывал, а получил разрешение только местного, поэтому факт нашего участия в походе стал известен только за пару часов до отплытия.
Когда я вплотную увидел первую ракетную подводную лодку, она не произвела на меня впечатления большого корабля. Пока мы не проникли в ее отсеки, нельзя было понять, каким образом там утрамбовали все сложное пусковое ракетное оборудование вместе с дополнительным ракетным расчетом.
Лодка отошла от пирса рано утром, и вскоре последовала команда на погружение. Меня, конечно, все интересовало, ибо то, что творится внутри лодки при погружении и в подводном плавании, представлял себе только из литературы. Королев был на лодке уже «своим». Он сразу пошел в боевую рубку, где изучал технику управления лодкой, и смотрел в перископ. Он не забыл нас предупредить: «Будете лазать по кораблю – не разбейте голову». Несмотря на предупреждение, я не раз стукался о всякие не к месту выступающие детали механизмов и ругал проектантов за малый диаметр люков, которые отделяли отсеки друг от друга.
Все оборудование для подготовки управления пуском размещалось в специальном «ракетном» отсеке. Он был очень тесно уставлен пультами и шкафами с электроникой в морском исполнении. Перед пуском в этом отсеке должны находиться на боевых постах шесть человек. Совсем рядом располагаются «прочные» ракетные шахты. Когда лодка всплывет и откроются крышки шахт, людей от холодного моря будет отделять только металл этих шахт.
Перебираться в другие отсеки после боевой тревоги нельзя. Все проходные люки задраиваются. Боевой расчет ракетного отсека ведает всей подготовкой, а сам пуск производится из центрального поста лодки.
Через четыре часа похода, когда начало казаться, что мы в подводной тесноте всем мешаем и надоели своими вопросами, последовала команда на всплытие.
Королев, отыскав меня и Финогеева в торпедном отсеке, сказал, что сейчас мы все трое должны находиться у шахты, из которой последует подъем и пуск ракеты.
Зачем ему потребовалась демонстрация такой храбрости? Случись что с ракетой, пока она еще в шахте или даже на верхнем срезе, – нам безусловная «хана». Почему командир лодки разрешил Королеву сидеть у шахты во время пуска, я до сих пор не понимаю. Случись беда – командиру головы не сносить. Правда, впоследствии один подводник сказал: «Случись что, не с кого было бы и спросить».
По тридцатиминутной готовности по отсекам лодки прошла команда командира – «Боевая тревога» и для верности еще сигнал морского ревуна.
Я вспомнил комсомольскую молодость. В 1932 году на линкоре «Марат» в Кронштадте нам, «шефам» корабля, демонстрировали подготовку корабля к бою. Такой же ревун и та же команда «Боевая тревога».
Обмениваясь короткими фразами, мы трое неудобно сидели, прижавшись к холодному металлу шахты. Королев явно хотел «подать» себя и свою технику: смотрите, мол, как мы верим в надежность своих ракет.
В шахте скребло и громыхало при работе «рогов и копыт» на подъем. Мы напряглись в ожидании запуска двигателя. Я ожидал, что здесь рев двигателя, струя пламени от которого устремлялась в шахту, даже на нас произведет устрашающее впечатление. Однако старт прошел на удивление тихо.
Все обошлось! Люки открылись, появился радостный командир, поздравляя с удачным пуском. С места падения уже доложили. Теперь уточняют координаты. Телеметрические станции вели прием. По предварительным данным, полет прошел нормально.
Это был восьмой или девятый пуск Р-11 ФМ с этой первой ракетной подводной лодки.
После пуска напряжение у всех сразу спало. Финогеев, не впервые участвовавший в пусках с этой лодки, широко улыбаясь, спросил меня: «Ну как, отпустило?». «Да, – ответил я, – это, конечно, не из бетонного бункера пускать».
Действительно, психологическое напряжение перед таким морским пуском не может идти ни в какое сравнение с пуском наземной ракеты.
Лодка возвращалась на базу, а нас всех пригласили на подводный обед. Настроение у нас и офицеров в тесном кубрике за обедом было отличное. Королев от души хвалил селедку и макароны по-флотски. Командир пошутил, что он сам таких вкусных макарон по-флотски не помнит. Через три года, пообещал Королев, не нужно будет всплывать. Можно будет пускать ракеты из подводного положения. Давно все это было, многих тех разговоров и шуток не извлечь из памяти. Но хорошо запомнилось редкостное ощущение счастья. Да не личного, а вот такого общего, сближающего, сплачивающего совсем разных людей. Может быть, это исходило от Королева, которого я вообще не мог вообразить счастливым. Здесь, на лодке, за столом после пуска он излучал это чувство. Ни в прошлом, ни в будущем я его таким счастливым не помню.
Из Северодвинска мы отправились в Архангельск на заводском катере. Штормило, и нас троих укачало. На Королева качка не действовала, и он над нами подшучивал, предлагая выпить. Но в глотку ничего не шло. Наконец, добрались до аэропорта, где нас ждал свой самолет. Экипаж обрадовался, что мы можем отдохнуть в гостинице. Архангельск по погоде не выпускает, а Москва из-за тумана не принимает. Несмотря на справедливость запретов на вылет, Королев не успокоился. О том, чтобы ночевать в аэропорту или гулять по Архангельску (что мы, ни разу его не видевшие, были бы не прочь сделать), не могло быть и речи. Он отправился к начальнику аэропорта, пробился по ВЧ-связи к командующему военно-воздушными силами и какими-то доводами убедил его, чтобы нам дали разрешение на вылет.
Через час мы вылетели, а приземлившись на своем аэродроме в Подлипках (теперь здесь, на бывшем летном поле, размещен головной институт – ЦНИИМаш), убедились, что никакого тумана нет.
Вскоре многие из нас испытали горькое чувство прощания с романтической морской тематикой. Трезво взвесив возможности и погружаясь все больше в проблемы межконтинентальной ракеты, с согласия Совета главных, было решено выйти с предложением о создании специального КБ по морским ракетам. Королев рекомендовал на должность главного конструктора Виктора Макеева. Это предложение было принято.
С того памятного похода мне уже ни разу не довелось бывать на ракетных подводных лодках.
По рассказам знакомых участников походов на современных атомных подводных ракетоносцах, условия жизни очень непростые. Мы тогда были в очень коротком походе на дизельной лодке. Я впервые ощутил, насколько же легче служить наземным ракетчикам, как бы ни было трудно на земле и в различных бункерах и шахтах, условия обитания на подводной лодке во сто крат тяжелее.
Наше ОКБ-1 вместе с ЦКБ-16 и небольшой группой военных моряков в 1950-е годы положило начало совершенно новому виду стратегических военно-морских сил. В современной стратегии и политике атомные подводные ракетоносцы играют не меньшую роль, чем Сухопутные ракетные войска стратегического назначения. Создатели подводного флота, морских ракет и военные моряки-подводники достойны самого высокого уважения. И вспоминать об их героических буднях следовало бы не только при сенсационных описаниях аварий подводных лодок.
Новые идеи и пролог к ядерной стратегии
Приступая к разработкам новых ракетных комплексов, мы всячески стремились не терять опыт, накопленный по Р-1. Но для реализации новых задач появились новые идеи, которые иногда отрицали принципы, использованные в Р-1. Нередко опыт сводился к тому, что «так делать нельзя».
Переходя к новым разработкам, мы уже не имели права при неудачах ссылаться на то, что немцы так придумали, а нас заставили воспроизводить. Теперь требовалось знать точный адрес ответственного за надежность и безопасность.
Ракетный комплекс – продукт коллективного творчества. Поэтому ошибочно говорить, к примеру, что ракета, разработанная в ОКБ-1, потерпела аварию по вине двигателя, разработанного в ОКБ-456.
Мы в те годы никогда не выпячивали при удачах свою головную роль и не прикрывались смежниками при неудачах по их вине. Правда, мы требовали взаимности. Если виноват – признавай свою вину, ищи причину отказа в своей системе, но не пытайся оправдываться, перекладывая ответственность с целью выглядеть хорошим по всем параметрам.
Такой стиль работы утвердился с самого начала на Совете главных.
Качественного скачка по надежности при создании первой отечественной ракеты Р-2 мы не добились. Несмотря на богатый опыт, полученный при производстве и пусках Р-1, проблемы надежности решались интуитивно. Значительно позднее появились десятки руководств, сотни нормативных документов и всякого рода стандартов, регламентирующих процесс создания всех средств ракетной техники от изначальных технических предложений до процедуры сдачи на вооружение.
Для современных ракет-носителей величина надежности, оцениваемая статистическими методами, по многим пускам находится в пределах 90-95%. Это значит, что в среднем при ста пусках от пяти до десяти неудачны. За получение такой надежности надо платить очень дорогой ценой, и, конечно, ее основу составляет бесценный опыт прошлых лет.
Прежде чем перейти к пускам ракет Р-2 первой опытной серии, мы проверяли надежность новых идей на экспериментальных ракетах Р-2Э. Их было изготовлено шесть и пущено в 1949 году пять. Из всех пяти пусков успешными можно было считать только два. Но был получен опыт, который позволил в течение 1950-1951 годов пустить 30 ракет Р-2. Из этих 30 пусков 24, по тогдашним оценкам, были удачными. По всем случаям отказов проводился анализ и соответствующие мероприятия по повышению надежности. Тем не менее при пусках серийных ракет в 1952 году из 14 ракет две не достигли цели. Ракета Р-2 была принята на вооружение, несмотря на то, что по объективной оценке ее надежность не превышала 86%.
В 1955 году была принята на вооружение первая тактическая ракета на высококипящих компонентах Р-11. Это была достойная замена Р-1.
Ракета Р-11 в отличие от Р-1 и Р-2 не несла на себе «родимых пятен» немецкой А-4. Это была в чистом виде отечественная разработка. С учетом ее мобильности (она имела подвижный старт) Р-11 в какой-то мере заменяла и Р-2. До принятия на вооружение было проведено 35 пусков, из которых шесть следует считать аварийными. Таким образом, в 1955 году принимается на вооружение ракета с надежностью 83%.
Ракета Р-5 была в те времена рекордной по дальности для одноступенчатой схемы. Ее эскизный проект был закончен в 1951 году. При летных испытаниях, проводившихся в 1953 году, было пущено в два этапа 15 ракет. Из них только две не достигли цели – надежность, наконец-то, начала медленно подтягиваться к уровню 90%. И это несмотря на то, что в ракетах Р-5 было реализовано много новых идей.
В многочисленных трудах по теории надежности обычно приводится классификация отказов по их причинам: конструктивные, производственно-технологические, эксплуатационные и «прочие». Среди многочисленных «прочих» в наших условиях оказывались отказы, возможность появления которых «нарочно не придумаешь».
Показательным примером в этом отношении являлись взрывы боевых зарядов в головных частях Р-1 и Р-2 при входе в атмосферу. Об этом я писал выше. Но косвенными причинами появления отказов типа «нарочно не придумаешь» были две: слабо развитая техника телеметрических измерений и те, что мы подводили под статью «непредумышленное разгильдяйство». Приведу пример первого.
При летных испытаниях ракет Р-11 было две аварии, которые обобщали формулировкой «отказ автомата стабилизации». Но что, где и почему отказало, наши скромные телеметрические возможности раскрыть не могли. Мы видели только, что команды с гироприборов шли, а рулевые машины начинали вытворять нечто необъяснимое.
Первая из этих аварий по счастливой случайности, которых у нас уже было на счету довольно много, обошлась без жертв.
В апреле 1953 года в цветущей и благоухающей весенними ароматами заволжской степи на полигоне Капустин Яр начались летные испытания первого этапа Р-11. На первые испытания новой тактической ракеты на высококипящих компонентах прилетел Неделин и с ним свита высоких военных чинов.
Пуски производились со стартового стола, который устанавливался прямо на грунт. В километре от старта в направлении, обратном полету, рядом с домиком ФИАН установили два автофургона с приемной аппаратурой телеметрической системы «Дон». Этот наблюдательный пункт громко именовали ИП-1 – первый измерительный. К нему собрались все автомашины, на которых приехали на пуск гости и техническое руководство. На всякий случай начальник полигона Вознюк приказал отрыть перед пунктом несколько щелей-укрытий.
В мои обязанности на пусках Р-11 уже не входила связь из бункера и сбор докладов о готовности с помощью полевых телефонов. После окончания предстартовых испытаний я с удовольствием расположился на ИПе в ожидании предстоящего зрелища. Никому и в голову не приходило, что ракета может полететь не только по трассе вперед в направлении на цель, но и в противоположную сторону. Поэтому в щелях было пусто, все предпочитали наслаждаться солнечным днем на поверхности еще не выгоревшей степи.
Точно в положенное время ракета взлетела, выплеснув рыжеватое облако, и, опираясь на яркий огненный факел, устремилась вертикально вверх. Но секунды через четыре передумала, вытворила маневр типа авиационной «бочки» и перешла в пикирующий полет, казалось, точно на нашу бесстрашную компанию. Стоявший в полный рост Неделин громко крикнул: «Ложись». Вокруг него все попадали. Я счел для себя унизительным ложиться перед такой маленькой ракетой (в ней всего-то 5 тонн), отскочил за домик. Укрылся я вовремя: раздался взрыв. По домику и автомашинам застучали комья земли. Вот тут я действительно испугался: что же с теми, кто лежит без всякого укрытия, к тому же сейчас всех может накрыть рыжее облако азотки. Но пострадавших не оказалось. Вставали с земли, выползали из-под машин, отряхивались и с удивлением смотрели на уносимое ветром в сторону старта ядовитое облако. Ракета не долетела до людей всего метров 30. Анализ телеметрических записей не позволил однозначно определить причину аварии, и ее объяснили отказом автомата стабилизации.
Всего на десять пущенных весной 1953 года ракет первого этапа пришлось три аварии. На одной из ракет разрушился бак окислителя, а еще одна погибла вследствие пожара из-за негерметичности топливных магистралей. Но основным недостатком этой серии ракет была заниженная против расчетной удельная тяга двигателя. Поэтому при стрельбе не достигалась максимальная дальность. Недолеты составляли 50 км. Из-за этого принципиального недостатка мы иногда не уделяли должного внимания другим, оправдываясь тем, что «это ведь отработка».
Второй этап испытаний проводился весной 1954 года. К этому времени Исаев осуществил доработку всей двигательной системы. Из десяти ракет, пущещшх на дальность 270 км, девять достигли цели, а одна выкинула номер, очень напоминающий описанную выше аварию. Правда, на этот раз ракета улетела от старта влево на 12 км. Заключение с общей формулировкой «отказ автомата стабилизации» теперь уже нас удовлетворить не могло.
На очередном заседании аварийной комиссии я напомнил о шутках медиков, которые утверждают, что достоверную причину смерти больного может установить только патологоанатом. Рулевые машины имеют прочный литой корпус, и при падении ракеты в мягкий грунт они могли сохраниться. Если их отыскать, то можно будет доказать, что по крайней мере рулевые машины не являлись причиной «отказа автомата стабилизации».
Нашли место падения и, несмотря на еще сильный дух ядовитого окислителя, извлекли хорошо сохранившиеся остатки ракеты. Рулевые машины действительно внешне выглядели вполне прилично. На полигоне в лаборатории поставили их на стенд. Две работали нормально, а две не пожелали слушаться команд. При вскрытии обнаружили, что в обеих неработающих рулевых машинах оборвана стальная проволока, выполнявшая функцию тяги, соединяющей якорь электромагнитного реле с управляющим золотником гидравлической системы. После замены тяги обе рулевые машины оказались вполне работоспособными. Почему и когда оборваны тяги? Мои коллеги Калашников и Вильницкий однозначно высказались, что это результат удара при падении ракеты. Но если так, проводим прямой эксперимент. Мы организовали сброс рулевых машин с самолета без парашюта. Когда их наконец-то нашли, доставили в лабораторию, очистили от грязи и испытали, они, как доложил военный контролер, оказались в «полной норме». Значит, не удар – причина обрыва.
Я предположил, что обрыв – результат воздействия вибрации. На Р-1 и Р-2 такие же тяги в рулевых машинах не разрушались потому, что у двигателя Исаева вибрации, вероятно, сильнее, чем у кислородных двигателей Глушко.
Исаев возмутился и сказал, что этого не может быть, его двигатель имеет тягу всего 9 т, а у Р-2 все 35! Тот, который мощнее, тот и трясет больше. После дискуссии поставили машинки на вибростенд. Но на полигоне трясти с частотой выше 100 герц не удавалось. Максимальную интенсивность, на которую был способен стенд, машинки выдерживали. Тогда я дал ВЧ-грамму в Подлипки: провести немедленно исследование рулевых машин на вибростойкость в диапазоне до 500 герц. Через день мы получили неожиданный ответ: машинки выходят из строя при частоте, близкой к 300 герцам. Причина: собственная частота струны, которую мы называем тягой, по расчетам находится вблизи 300 герц. Если внешнее воздействие имеет такую частоту, наступает явление резонанса и струна обрывается.
Вот так! А мы-то при исследовании рулевых машин на вибростойкость не считали нужным длительно трясти их на этой частоте. Претензии к Исаеву: «А ты у себя при огневых испытаниях измеряешь частоты и интенсивности вибрации?». Конечно, нет – у него нет нужной для этого аппаратуры.
Со всех ракет сняли рулевые машины и вернули на завод. Но на какую частоту теперь «настраивать» управляющий механизм? Истинные частоты и интенсивности вибрации в полете нам неизвестны, и телеметрия не способна была в те времена дать ответ. После размышлений, гаданий и совещаний с двигателистами мы переделали конструкцию, загнав собственную частоту за 800 герц. Аварии по причине отказа автомата стабилизации прекратились.
Этот «резонанс» обошелся в трехмесячную задержку испытаний. Но жестокий урок не прошел даром. Срочно начали разрабатывать методику и аппаратуру измерения вибрации. Для бортовой аппаратуры ввели требование исследовать каждый прибор и агрегат на возможность возникновения резонансных разрушений или отклонений от нормы в самом широком диапазоне.
Отечественная промышленность еще не выпускала вибростенды на частоты выше 500 герц. Описанные события дали нам возможность получить фонды на импорт испытательных стендов до 5000 герц.
Исходя из правила «береженного бог бережет» проверили возможность аналогичного «резонансного» отказа рулевых машин Р-1 и Р-2. Оказалось, что их тоже можно вывести из строя при частоте вибрации, близкой к 300 герцам. Решено было «без паники», но немедленно в процессе серийного производства доработать и заменить рулевые машины на всех изготовленных ракетах. Когда вернулись к рассмотрению некоторых загадочных аварий прошлых лет, то можно было предположить, что они имели ту же причину, но мы этого просто не понимали.
И еще один вывод для будущих исследователей причин отказов и аварий был нами сделан. Если высказывалось предположение о той или иной вероятной причине отказа, мы требовали воспроизвести этот отказ на земле. Так, например, поступили с кислородными клапанами, когда предположили, что они не открываются по причине замерзания смазки, которая им была не нужна.
Хуже обстояло дело, если отказ при подготовке ракеты на земле «самоустранился». Самоустраняющийся отказ не повторяется при повторных проверках и всякого рода стимулирующих возможность его появления испытаниях. В таких случаях мы многократно повторяли цикл горизонтальных или вертикальных испытаний и считали, что «замечания не было, испытателям что-то померещилось». Если после этого ракету все же пускали, то большей частью этот дефект проявлялся в полете и приводил к аварии.
Проученные законом «ВРП» – «всемирной ракетной подлости» (так острословы тех романтических времен объясняли появление некоторых отказов), мы взяли за правило: если не можешь при подготовке ракеты на полигоне точно установить причину самоустранившегося отказа, то, по крайней мере, замени все подозреваемые приборы и даже кабели и повтори испытания. Далеко не всегда это было возможно.
Технологические дефекты чаще всего сводились к отказам с аварийными последствиями. Обрыв пайки провода в местах его заделки в штепсельный разъем приводил к непрохождению команды, а это означало потерю стабилизации, либо двигатель не выключался по нужной команде, в лучшем случае в полете мог отказать радиоприбор контроля, который не влиял на сам ход полета.
Классическим примером аварии по причине «возмутительного разгильдяйства «был случай, вошедший в анналы ракетного фольклора.
В соответствии с программой предстоял пуск боевой ракеты Р-2. Головная часть была снаряжена не инертным грузом и дымовой смесью, а настоящим тротиловым зарядом.
Председатель Госкомиссии генерал Соколов сказал Королеву, что он хочет наблюдать пуск из окопа, и пригласил с собой еще несколько человек. Это было нарушением правил безопасности.
Окопы были вырыты недалеко от стартовой площадки для укрытия стартового расчета, если он не успевает укрыться в бункере. При пусках ракет, снаряженных боевой головной частью, весь стартовый расчет должен был укрываться в бункере.
Я находился в бункере на связи со всеми службами полигона и радиоконтроля, проверяя готовности. Особые меры безопасности на этот раз заключались только в том, что была усилена охрана, отгонявшая подальше от старта всех любопытных бездельников. Воскресенский и Меньшиков стояли у перископов. Воскресенский громко скомандовал: «Зажигание! Предварительная! Главная! Подъем!» Рев двигателя заполнил бункер, но сразу прервался и наступила непривычная преждевременная тишина. «Ракета падает…» Секунды паузы. «На старте пожар!»
Неожиданно Королев, стоявший рядом с Воскресенским, бросился к выходу, сорвал в проходе огнетушитель и бегом поднялся по крутым ступенькам к выходу из бункера.
«Сергей, назад!» – закричал Воскресенский. Королев не остановился и Воскресенский бросился догонять. Там, наверху, в бушующем пламени гигантского костра из смеси спирта с кислородом лежала головная часть, в которой тонна тротила. Тем не менее какая-то сила подняла и выгнала из бункера меня и Меньшикова – начальника стартовой команды.
Когда мы выбежали, Королев остановился, горячий ветер не давал ему двигаться дальше. Воскресенский пытался отнять у него огнетушитель. Ему это удалось, он стукнул огнетушителем о землю – брызнула белая струя, но приблизиться к огню из-за нестерпимого жара было невозможно. Воскресенский бросил огнетушитель, схватил Королева за руку и стал тащить к бункеру. Увидев нас, закричал: «Вы чего вылезли, всем в бункер, сейчас рванет!». В бункер Королев и Воскресенский, тяжело дыша, возвратились последними. Стояла гнетущая тишина – мы ждали взрыва и думали, что же с генералом Соколовым и всеми, кого он соблазнил наблюдать пуск с поверхности. Среди них были Бармин и Гольцман. Минут через десять наблюдатель у перископа сообщил: «Едут пожарные машины».
Переходя к новым разработкам, мы уже не имели права при неудачах ссылаться на то, что немцы так придумали, а нас заставили воспроизводить. Теперь требовалось знать точный адрес ответственного за надежность и безопасность.
Ракетный комплекс – продукт коллективного творчества. Поэтому ошибочно говорить, к примеру, что ракета, разработанная в ОКБ-1, потерпела аварию по вине двигателя, разработанного в ОКБ-456.
Мы в те годы никогда не выпячивали при удачах свою головную роль и не прикрывались смежниками при неудачах по их вине. Правда, мы требовали взаимности. Если виноват – признавай свою вину, ищи причину отказа в своей системе, но не пытайся оправдываться, перекладывая ответственность с целью выглядеть хорошим по всем параметрам.
Такой стиль работы утвердился с самого начала на Совете главных.
Качественного скачка по надежности при создании первой отечественной ракеты Р-2 мы не добились. Несмотря на богатый опыт, полученный при производстве и пусках Р-1, проблемы надежности решались интуитивно. Значительно позднее появились десятки руководств, сотни нормативных документов и всякого рода стандартов, регламентирующих процесс создания всех средств ракетной техники от изначальных технических предложений до процедуры сдачи на вооружение.
Для современных ракет-носителей величина надежности, оцениваемая статистическими методами, по многим пускам находится в пределах 90-95%. Это значит, что в среднем при ста пусках от пяти до десяти неудачны. За получение такой надежности надо платить очень дорогой ценой, и, конечно, ее основу составляет бесценный опыт прошлых лет.
Прежде чем перейти к пускам ракет Р-2 первой опытной серии, мы проверяли надежность новых идей на экспериментальных ракетах Р-2Э. Их было изготовлено шесть и пущено в 1949 году пять. Из всех пяти пусков успешными можно было считать только два. Но был получен опыт, который позволил в течение 1950-1951 годов пустить 30 ракет Р-2. Из этих 30 пусков 24, по тогдашним оценкам, были удачными. По всем случаям отказов проводился анализ и соответствующие мероприятия по повышению надежности. Тем не менее при пусках серийных ракет в 1952 году из 14 ракет две не достигли цели. Ракета Р-2 была принята на вооружение, несмотря на то, что по объективной оценке ее надежность не превышала 86%.
В 1955 году была принята на вооружение первая тактическая ракета на высококипящих компонентах Р-11. Это была достойная замена Р-1.
Ракета Р-11 в отличие от Р-1 и Р-2 не несла на себе «родимых пятен» немецкой А-4. Это была в чистом виде отечественная разработка. С учетом ее мобильности (она имела подвижный старт) Р-11 в какой-то мере заменяла и Р-2. До принятия на вооружение было проведено 35 пусков, из которых шесть следует считать аварийными. Таким образом, в 1955 году принимается на вооружение ракета с надежностью 83%.
Ракета Р-5 была в те времена рекордной по дальности для одноступенчатой схемы. Ее эскизный проект был закончен в 1951 году. При летных испытаниях, проводившихся в 1953 году, было пущено в два этапа 15 ракет. Из них только две не достигли цели – надежность, наконец-то, начала медленно подтягиваться к уровню 90%. И это несмотря на то, что в ракетах Р-5 было реализовано много новых идей.
В многочисленных трудах по теории надежности обычно приводится классификация отказов по их причинам: конструктивные, производственно-технологические, эксплуатационные и «прочие». Среди многочисленных «прочих» в наших условиях оказывались отказы, возможность появления которых «нарочно не придумаешь».
Показательным примером в этом отношении являлись взрывы боевых зарядов в головных частях Р-1 и Р-2 при входе в атмосферу. Об этом я писал выше. Но косвенными причинами появления отказов типа «нарочно не придумаешь» были две: слабо развитая техника телеметрических измерений и те, что мы подводили под статью «непредумышленное разгильдяйство». Приведу пример первого.
При летных испытаниях ракет Р-11 было две аварии, которые обобщали формулировкой «отказ автомата стабилизации». Но что, где и почему отказало, наши скромные телеметрические возможности раскрыть не могли. Мы видели только, что команды с гироприборов шли, а рулевые машины начинали вытворять нечто необъяснимое.
Первая из этих аварий по счастливой случайности, которых у нас уже было на счету довольно много, обошлась без жертв.
В апреле 1953 года в цветущей и благоухающей весенними ароматами заволжской степи на полигоне Капустин Яр начались летные испытания первого этапа Р-11. На первые испытания новой тактической ракеты на высококипящих компонентах прилетел Неделин и с ним свита высоких военных чинов.
Пуски производились со стартового стола, который устанавливался прямо на грунт. В километре от старта в направлении, обратном полету, рядом с домиком ФИАН установили два автофургона с приемной аппаратурой телеметрической системы «Дон». Этот наблюдательный пункт громко именовали ИП-1 – первый измерительный. К нему собрались все автомашины, на которых приехали на пуск гости и техническое руководство. На всякий случай начальник полигона Вознюк приказал отрыть перед пунктом несколько щелей-укрытий.
В мои обязанности на пусках Р-11 уже не входила связь из бункера и сбор докладов о готовности с помощью полевых телефонов. После окончания предстартовых испытаний я с удовольствием расположился на ИПе в ожидании предстоящего зрелища. Никому и в голову не приходило, что ракета может полететь не только по трассе вперед в направлении на цель, но и в противоположную сторону. Поэтому в щелях было пусто, все предпочитали наслаждаться солнечным днем на поверхности еще не выгоревшей степи.
Точно в положенное время ракета взлетела, выплеснув рыжеватое облако, и, опираясь на яркий огненный факел, устремилась вертикально вверх. Но секунды через четыре передумала, вытворила маневр типа авиационной «бочки» и перешла в пикирующий полет, казалось, точно на нашу бесстрашную компанию. Стоявший в полный рост Неделин громко крикнул: «Ложись». Вокруг него все попадали. Я счел для себя унизительным ложиться перед такой маленькой ракетой (в ней всего-то 5 тонн), отскочил за домик. Укрылся я вовремя: раздался взрыв. По домику и автомашинам застучали комья земли. Вот тут я действительно испугался: что же с теми, кто лежит без всякого укрытия, к тому же сейчас всех может накрыть рыжее облако азотки. Но пострадавших не оказалось. Вставали с земли, выползали из-под машин, отряхивались и с удивлением смотрели на уносимое ветром в сторону старта ядовитое облако. Ракета не долетела до людей всего метров 30. Анализ телеметрических записей не позволил однозначно определить причину аварии, и ее объяснили отказом автомата стабилизации.
Всего на десять пущенных весной 1953 года ракет первого этапа пришлось три аварии. На одной из ракет разрушился бак окислителя, а еще одна погибла вследствие пожара из-за негерметичности топливных магистралей. Но основным недостатком этой серии ракет была заниженная против расчетной удельная тяга двигателя. Поэтому при стрельбе не достигалась максимальная дальность. Недолеты составляли 50 км. Из-за этого принципиального недостатка мы иногда не уделяли должного внимания другим, оправдываясь тем, что «это ведь отработка».
Второй этап испытаний проводился весной 1954 года. К этому времени Исаев осуществил доработку всей двигательной системы. Из десяти ракет, пущещшх на дальность 270 км, девять достигли цели, а одна выкинула номер, очень напоминающий описанную выше аварию. Правда, на этот раз ракета улетела от старта влево на 12 км. Заключение с общей формулировкой «отказ автомата стабилизации» теперь уже нас удовлетворить не могло.
На очередном заседании аварийной комиссии я напомнил о шутках медиков, которые утверждают, что достоверную причину смерти больного может установить только патологоанатом. Рулевые машины имеют прочный литой корпус, и при падении ракеты в мягкий грунт они могли сохраниться. Если их отыскать, то можно будет доказать, что по крайней мере рулевые машины не являлись причиной «отказа автомата стабилизации».
Нашли место падения и, несмотря на еще сильный дух ядовитого окислителя, извлекли хорошо сохранившиеся остатки ракеты. Рулевые машины действительно внешне выглядели вполне прилично. На полигоне в лаборатории поставили их на стенд. Две работали нормально, а две не пожелали слушаться команд. При вскрытии обнаружили, что в обеих неработающих рулевых машинах оборвана стальная проволока, выполнявшая функцию тяги, соединяющей якорь электромагнитного реле с управляющим золотником гидравлической системы. После замены тяги обе рулевые машины оказались вполне работоспособными. Почему и когда оборваны тяги? Мои коллеги Калашников и Вильницкий однозначно высказались, что это результат удара при падении ракеты. Но если так, проводим прямой эксперимент. Мы организовали сброс рулевых машин с самолета без парашюта. Когда их наконец-то нашли, доставили в лабораторию, очистили от грязи и испытали, они, как доложил военный контролер, оказались в «полной норме». Значит, не удар – причина обрыва.
Я предположил, что обрыв – результат воздействия вибрации. На Р-1 и Р-2 такие же тяги в рулевых машинах не разрушались потому, что у двигателя Исаева вибрации, вероятно, сильнее, чем у кислородных двигателей Глушко.
Исаев возмутился и сказал, что этого не может быть, его двигатель имеет тягу всего 9 т, а у Р-2 все 35! Тот, который мощнее, тот и трясет больше. После дискуссии поставили машинки на вибростенд. Но на полигоне трясти с частотой выше 100 герц не удавалось. Максимальную интенсивность, на которую был способен стенд, машинки выдерживали. Тогда я дал ВЧ-грамму в Подлипки: провести немедленно исследование рулевых машин на вибростойкость в диапазоне до 500 герц. Через день мы получили неожиданный ответ: машинки выходят из строя при частоте, близкой к 300 герцам. Причина: собственная частота струны, которую мы называем тягой, по расчетам находится вблизи 300 герц. Если внешнее воздействие имеет такую частоту, наступает явление резонанса и струна обрывается.
Вот так! А мы-то при исследовании рулевых машин на вибростойкость не считали нужным длительно трясти их на этой частоте. Претензии к Исаеву: «А ты у себя при огневых испытаниях измеряешь частоты и интенсивности вибрации?». Конечно, нет – у него нет нужной для этого аппаратуры.
Со всех ракет сняли рулевые машины и вернули на завод. Но на какую частоту теперь «настраивать» управляющий механизм? Истинные частоты и интенсивности вибрации в полете нам неизвестны, и телеметрия не способна была в те времена дать ответ. После размышлений, гаданий и совещаний с двигателистами мы переделали конструкцию, загнав собственную частоту за 800 герц. Аварии по причине отказа автомата стабилизации прекратились.
Этот «резонанс» обошелся в трехмесячную задержку испытаний. Но жестокий урок не прошел даром. Срочно начали разрабатывать методику и аппаратуру измерения вибрации. Для бортовой аппаратуры ввели требование исследовать каждый прибор и агрегат на возможность возникновения резонансных разрушений или отклонений от нормы в самом широком диапазоне.
Отечественная промышленность еще не выпускала вибростенды на частоты выше 500 герц. Описанные события дали нам возможность получить фонды на импорт испытательных стендов до 5000 герц.
Исходя из правила «береженного бог бережет» проверили возможность аналогичного «резонансного» отказа рулевых машин Р-1 и Р-2. Оказалось, что их тоже можно вывести из строя при частоте вибрации, близкой к 300 герцам. Решено было «без паники», но немедленно в процессе серийного производства доработать и заменить рулевые машины на всех изготовленных ракетах. Когда вернулись к рассмотрению некоторых загадочных аварий прошлых лет, то можно было предположить, что они имели ту же причину, но мы этого просто не понимали.
И еще один вывод для будущих исследователей причин отказов и аварий был нами сделан. Если высказывалось предположение о той или иной вероятной причине отказа, мы требовали воспроизвести этот отказ на земле. Так, например, поступили с кислородными клапанами, когда предположили, что они не открываются по причине замерзания смазки, которая им была не нужна.
Хуже обстояло дело, если отказ при подготовке ракеты на земле «самоустранился». Самоустраняющийся отказ не повторяется при повторных проверках и всякого рода стимулирующих возможность его появления испытаниях. В таких случаях мы многократно повторяли цикл горизонтальных или вертикальных испытаний и считали, что «замечания не было, испытателям что-то померещилось». Если после этого ракету все же пускали, то большей частью этот дефект проявлялся в полете и приводил к аварии.
Проученные законом «ВРП» – «всемирной ракетной подлости» (так острословы тех романтических времен объясняли появление некоторых отказов), мы взяли за правило: если не можешь при подготовке ракеты на полигоне точно установить причину самоустранившегося отказа, то, по крайней мере, замени все подозреваемые приборы и даже кабели и повтори испытания. Далеко не всегда это было возможно.
Технологические дефекты чаще всего сводились к отказам с аварийными последствиями. Обрыв пайки провода в местах его заделки в штепсельный разъем приводил к непрохождению команды, а это означало потерю стабилизации, либо двигатель не выключался по нужной команде, в лучшем случае в полете мог отказать радиоприбор контроля, который не влиял на сам ход полета.
Классическим примером аварии по причине «возмутительного разгильдяйства «был случай, вошедший в анналы ракетного фольклора.
В соответствии с программой предстоял пуск боевой ракеты Р-2. Головная часть была снаряжена не инертным грузом и дымовой смесью, а настоящим тротиловым зарядом.
Председатель Госкомиссии генерал Соколов сказал Королеву, что он хочет наблюдать пуск из окопа, и пригласил с собой еще несколько человек. Это было нарушением правил безопасности.
Окопы были вырыты недалеко от стартовой площадки для укрытия стартового расчета, если он не успевает укрыться в бункере. При пусках ракет, снаряженных боевой головной частью, весь стартовый расчет должен был укрываться в бункере.
Я находился в бункере на связи со всеми службами полигона и радиоконтроля, проверяя готовности. Особые меры безопасности на этот раз заключались только в том, что была усилена охрана, отгонявшая подальше от старта всех любопытных бездельников. Воскресенский и Меньшиков стояли у перископов. Воскресенский громко скомандовал: «Зажигание! Предварительная! Главная! Подъем!» Рев двигателя заполнил бункер, но сразу прервался и наступила непривычная преждевременная тишина. «Ракета падает…» Секунды паузы. «На старте пожар!»
Неожиданно Королев, стоявший рядом с Воскресенским, бросился к выходу, сорвал в проходе огнетушитель и бегом поднялся по крутым ступенькам к выходу из бункера.
«Сергей, назад!» – закричал Воскресенский. Королев не остановился и Воскресенский бросился догонять. Там, наверху, в бушующем пламени гигантского костра из смеси спирта с кислородом лежала головная часть, в которой тонна тротила. Тем не менее какая-то сила подняла и выгнала из бункера меня и Меньшикова – начальника стартовой команды.
Когда мы выбежали, Королев остановился, горячий ветер не давал ему двигаться дальше. Воскресенский пытался отнять у него огнетушитель. Ему это удалось, он стукнул огнетушителем о землю – брызнула белая струя, но приблизиться к огню из-за нестерпимого жара было невозможно. Воскресенский бросил огнетушитель, схватил Королева за руку и стал тащить к бункеру. Увидев нас, закричал: «Вы чего вылезли, всем в бункер, сейчас рванет!». В бункер Королев и Воскресенский, тяжело дыша, возвратились последними. Стояла гнетущая тишина – мы ждали взрыва и думали, что же с генералом Соколовым и всеми, кого он соблазнил наблюдать пуск с поверхности. Среди них были Бармин и Гольцман. Минут через десять наблюдатель у перископа сообщил: «Едут пожарные машины».