Страница:
Рекламный блок заканчивается. Теледикторша с луковой маской на лице напоминает, что мы смотрим экстренный выпуск новостей по случаю скоропостижной смерти одного из виднейших деятелей отечественного шоу-бизнеса. Час назад продюсер Гвидо Атлантиди был обнаружен в своей студии скончавшимся от острой сердечной недостаточности. «…коллеги и друзья-артисты знали Гвидо как талантливого профессионала, публика благодарна ему за своих многочисленных любимцев, которых он открыл, воспитал и вывел на большую сцену…». Дикторша всхлипывает. Дзынь! Анка роняет вилку. Я тупо пялюсь в экран, на котором под тошнотворное адажио Альбиони смонтирован «жизненный путь одного из виднейших, влиятельнейших, бла-бла-бла…».
– Как он мог?! – возмущенно выдыхает Анка, – это же не его амплуа! Он не жертва! Он – убийца!
Я лишь молча пожимаю плечами. Я ощущаю себя преданным и раздавленным. Два тяжелейших дня в моей жизни, когда я, презрев комфорт и распорядок, прыгал выше собственной головы, оказались – пшик! – спущены в унитаз. Я не хочу ничего говорить и встречаться взглядом с кем бы то ни было.
В этот момент у нашего столика возникает невысокий упитанный азиат. У него узкие глаза-щелочки. У меня создается впечатление, будто он подглядывает за миром из своего черепа сквозь затянутые паутиной замочные скважины. Он взволнован не меньше нашего, но – по своим, непонятным мне причинам.
– Анка! Быстрее! – командует он инфернальной обжоре и лишь затем протягивает руку мне: – Сандро.
– Митя.
– Я должна, – извиняющимся тоном бросает мне Анка, выбираясь из-за стола, – у нас очень важное… там…
– А здесь, – я устало киваю на экран, – не важное?
– Я тебе после объясню. Созвон через два часа. Ночью встречаемся. Я должна тебе многое рассказать. Про Стокгольм обязательно… Мы ездили туда на концерт Рэдиохэд и вообще – пять дней в Стокгольме – как переливание крови! Я все расскажу… обещаю!
– Да уж, непременно…
ГЛАВА 10
БЕЛКА
Ну, что ты скажешь?! Почему-то я не похожа на этой фоте ни на снегурочку, ни на снежинку… Даже на зайчика не похожа… не говоря уж про белочку. Да? А на кого я здесь похожа? По-моему, на официантку… Ничего не имею против официанток, но я-то предпочла бы быть снегурочкой, феей, зайчиком, звездой на елке, наконец! Ведь это же – Новый год! Это же мой любимый праздник! Факин фа-а-ак!..
Все радовались, веселились, а я пахала, как запряженная пони! Или – на мне пахали? Десять дней, которые всю жизнь были волшебными маячками, на которые я прилежно выруливала целый год… Десять дней, которые всю жизнь пахли мандаринами, хвоей, снегом, чудом, счастьем, сказкой, вдруг слиплись, как разварившиеся пельмени в кастрюле. В вонючий серый ком! Я не могла отличить их друг от друга. Я засыпала в кабаке и просыпалась в кабаке. И все они выглядели одинаково. Столы, стулья, гирлянды, ложки, вилки, бокалы, бокалы, бокалы… И все пропахли виски, сигарами, блядством, понтами, похмельем. Вот такой был Новый год у начинающей певицы, будущей звезды и народной артистки. Я каждый вечер пела и не понимала – для кого. Эти пузатые дядьки в костюмах, их потерянные женщины с тоннами косметики на лицах, они даже не слушали меня. Им сказали, что это – «новая модная», и они послушно верили. Им больше ничего не оставалось делать, кроме как платить и притопывать ножкой. Им было наплевать о чем я пою. На моем месте мог стоять кто угодно – чебоксарский гаишник или желтый карлик из Карловых Вар – и петь все, что вздумается, а они платили бы и притопывали ножкой, если бы им посулили, что это – «новая модная».
Я смотрела на них со сцены, и мне казалось, что они, как и я, тяжело работают в это самое время, когда едят, пьют и делают вид, что слушают меня. Как написал в те дни в своем блоге мой любимый писатель: «Если бы энергию, с которой русские люди занимаются менеджментом одной единственной пьянки в году, пустить на создание новой Компании, на свете стало бы одной Virgin Group больше». Кстати, – приятная новость! – спустя неделю после того адского многодневного застолья я впервые переступила порог Virgin Store в Стокгольме… Но об этом после.
А тогда я будто попала… у меня будто открылись нескончаемые месячные. Я выла на Луну! Каждый день на нервяке, на изменах, и потом – этот гадский лай с Гвидо. На ровном месте! Он тупо мстил мне. Не по-мужски. Я и не догадывалась, что он такой злопамятный. А Гвидо никак не мог забыть уик-энд в Мытищах, помнишь? Я рассказывала… Когда мы снимали мой первый клип. Когда вместе с утренним морозцем, атональным гудением автомобилей за окном и посвистом окрестных дворников он ворвался к нам со Славкой в номер. Ты же понимаешь… Мы валялись в полудреме на белой простыне, голые, вспотевшие, как Венсан Кассель и Моника Белуччи в одном жестком фильме, меня водил на него в Москве один влюбленный фотограф… забавный чудак… потом расскажу. Гвидо сначала застыл, увидев нас. Через три секунды он преобразился в Гитлера, который выступает на митинге, я видела по телеку… Как он замахал руками! Как он залаял про уговоры-договоры-переговоры! А мне спросонья слышалось: «…воры… воры… воры…». Как он схватил Славку за ногу и потащил его из постели… А Славка сначала упал, потом встал да и заехал ему с ноги по яйцам и еще – пару раз по физиономии. Гвидо растерялся, заухал, как филин, принялся вопить про беспредел, про ответку, про людей, которые разберутся. Еще про весовые категории… Жесть! Я сидела в уголочке, закутавшись в простыню, и напевала вполголоса «No surprises». Чтобы не свихнуться и, Боже упаси, не вписаться с этими двумя безумцами в пошлый менаж-де-труа. Короче, съемочка моя после этого, понятное дело, не зада-алася. Кое-как добили несколько недостающих дублей и траурным кортежем развернулись в Москву. Я хотела возвращаться со Славкой, но Гвидо сжал мою руку повыше локтя, так, что у меня синяк потом вздулся, и прошипел прямо в ухо: «Работать хочеш-ш-шь? Контра-а-акт!»
А потом поехало-покатило! Клип смонтировали, он занял высокие места во всяких там типа-рейтингах этих типа-музыкальных-телепомоек, я дала пару интервью, Гвидо говорил, что для «полноценной пиар-компании пока не время». Зато какой кайфец работать в студии! Ты бы знал! Меня вштырило и уже не отпускало! Я превратилась в законченную графоманку – строчила текст за текстом! Записывала их на чем придется – на салфетках, на ресторанных счетах, на нотах «Битлз», которые валялись в студии… Представляешь?! Мой текст поверх Day Tripper? Удавиться! Большинство стишат Гвидо рвал и выбрасывал с такой иезуитской усмешечкой… И помалкивал, гандошка, ничего не объяснял! Некоторые перечитывал, отводил меня в уголок и долго втыкал, почему «вот эта строчка – хороша, сделай остальные достойными ее, ма шер!». Пока я корпела над тем, чтобы привести весь текст в соответствие с вкусовыми пристрастиями своего продюсера, кудесник Андрюша на своем любимом «хаммонде», который, похоже, заменял ему друзей и семью, наигрывал вариации на тему понравившейся Гвидо строчки. Так что песню мы сочиняли вдвоем, практически одновременно. До Нового года успели записать шесть вещиц, которые казались мне восхитительными, потому что в каждой из них была – я. Настоящая, не игрушка! И я себе в них нравилась. Ты же знаешь, как мы, девчонки, любим зеркала… Гвидо почти не хмурился в те дни. Он приезжал в студию раньше всех, потирал руки, иногда едко пошучивал, иногда открывал бутылку шампанского… Постоянно повторял всем музыкантам, что в середине февраля, когда закончим альбом, всех ждет «нешутейная премия».
– Мне – серебристый «Хаммер», пожалуйста, – обычно отзывался на это «мотивирование персонала» саунд-мастер Серега. Здоровенный, как носорог, он вылезал из-за пульта, только чтобы поправить микрофоны.
В конце ноября мы снова прикинулись киношниками. Гвидо затеял съемку клипа на только что записанную «Амнезию». Что тут скажешь? Я не знала, как мне реагировать. Он не переставал удивлять меня. Я не могла разобраться во всех этих… наслоениях его иронии, что ли. Ходячий торт, а не продюсер! Не мог же он не понимать, насколько автобиографична строчка «Я забыла, что забыла позабыть тебя…». Это же – о наболевшем! И в частности – на его физиономии. А он именно из-за этой строчки заставил меня дописать текст и на готовую вещь принял решение снимать клип. То есть делать хитом песню о моей жизненной коллизии, в которой он, Гвидо, играл самую неблаговидную роль. Когда я, промучившись в непонятках несколько дней, все же решилась поговорить с ним об этом, он обнял меня за плечи и принялся поучать, вкрадчиво… в своей манере:
– Ма шер, вот тебе очередное правило шоу-бизнеса от старика Гвидо. Сочиняй и пой собственной кровью! Только так! Чем острее, чем глубже, чем болезненней ты пережила ситуацию, о которой поешь, тем сильнее получится песня. Тем сильнее она отзовется в слушателях, зацепит их. Тем больше мы заработаем! Ха-ха! Скузе муа, цинизм необходим, чтобы не скатиться в пафос и дешевую мелодраму, что гораздо хуже. Слушатель ждет искренности от артиста. Ждет настоящих эмоций, неподдельных чувств. Ждет мяса, крови, спермы, сухожилий, короче – подлинной жизни… Взгляни вокруг, как много фальшивых подделок! Мы проживаем в стране сплошного контрафакта! Пиратства интеллектуальной собственности и – чувств! Если бы я заставил тебя петь о пустых тусовочных движняках, о никчемных любовных свиданиях, о… не знаю… о «калинки-малинки», о «ля-ля-ля-тру-ля-ля-все-будет-зашибись!», ты стала бы таким же контрафактом, как все эти глубокие глотки по ящику, которые используют себя не по назначению. Это был бы не секс, а бездарная мастурбация! Ты даже не понимаешь, какую услугу я оказал тебе тем, что запретил встречаться с этим… твоим… – тут Гвидо осекся и помрачнел по понятной причине. Потом продолжил:
– Когда я ходил в школу, самой яркой звездой в стране была Пугачева. Хотя в те времена выходили на сцену тетки и поголосистее и поярче внешностью, посексапильнее. А Пугачева, в отличие от всех прочих, пела про себя, про свои беды, пела сердцем, и вся страна это чувствовала. А еще раньше, когда Пугачева ходила в школу, поэта Бродского коммунисты по беспределу заслали на зону. Кстати, я обязую тебя прочесть стихи поэта Бродского. К завтрашнему дню! – Гвидо кинул на меня строгий взгляд. – Так вот, все сочувствовали Бродскому, и только поэтесса Ахматова дальновидно рассудила: «Какую биографию делают нашему рыжему!» Понимаешь? – Гвидо схватил меня за плечи и с силой тряхнул, – ты понимаешь, какую услугу я оказываю тебе?! Мучайся! Страдай! Страдай и пой об этом! Только так все будет по-настоящему!
Я хлопала ресницами и решительно ничего не понимала в этом его садо-мазо-шоу-бизнесе!
Съемки «Амнезии» прошли без приключений. Ничто не напоминало наш лихой вояж в Мытищи. Арендовали на день больничную палату в Склифе, Гвидо, проницательно угадав все мои внутренние психодрамы, перевел их в набор нехитрых образов и заставил отыграть на камеру. Я лежала бледная в кровати под капельницей. Затем, очнувшись, выдергивала капельничные иголки из собственных вен, пыталась встать, выбиралась из кровати, падала, без сил ползла к одежде, оставляя кровавые следы на полу… Затем появлялись санитары, насильно укладывали меня, снова втыкали иглы в вены. Затем я опять пыталась бежать. Наконец меня упаковывали в смирительную рубашку и продолжали лечить, по всему уже от двух заболеваний. Короче, все выходило очень символично. Мне постоянно аплодировали участники съемочной группы, потому что почти все сцены я выполнила с первого дубля. Режиссер, педоватый блондин Паша, прославившийся как фотограф в глянцевом журнале, чей хит – рекламу туши для ресниц постоянно крутили по телику, предложил мне сниматься в его фильме.
– Я запускаюсь через три месяца… классно было работать с тобой, давай попробуем… роль, конечно, не главная, эпизод, но…
– Все вопросы – к моему продюсеру, – устало оборвала я его.
Славка за это время появился всего несколько раз, всегда – внезапно, без звонка. Если посреди ночи в дверь моей съемной квартирки на Динамо стучали, я знала – это он. Я бежала в прихожую, нарочно старалась греметь замками, потому что боялась, что он не дождется, решит, что меня нет дома, и уйдет! И каждый раз обнаруживала его прислонившимся к дверному косяку, с бутылкой виски, ароматного, помятого, небритого. Оттого казалось, когда он широко раскрывал рот в виноватой улыбке, что это еж шевелит иголками.
– Привет, Перышко!
– Приперся, Лисий хвост! Входи…
В прихожей мы еще как-то пытались соблюдать этикет, я изображала гостеприимную хозяйку, он – вежливого гостя, но только до тех пор, пока, спотыкаясь, он не скидывал обувь. С этого момента по квартире неслось торнадо, из которого во все стороны сыпались клочки одежды, и не было в моем жилище уголка, на котором этот ураган не оставил бы влажный след. Мы трахались, как кролики, которым вкатили по инъекции виагры и пообещали государственную субсидию, просто так, за секс. Нас бросало друг к другу, и ни он, ни я не могли распоряжаться рассудком до тех пор, пока все кусочки паззла не складывались, заполнив друг друга. Затем лежали вспотевшие, закатившись переплетенными конечностями в одну из параллельных реальностей, где не существует вообще ничего, кроме взбесившихся толчков крови и этого щекочущего послевкусия в каждом миллиметре кожи, заставляющего волоски стоять навытяжку. Парад волосков! Кто-нибудь со временем начинал наугад, ощупью пробираться обратно в видимый мир, с трудом контролируя дыхание:
– Уф-ф-ф… Где был? Уф-ф-ф-ф…
– В Воронеже, у-ф-ф-фф… в Туле… сейчас – с самолета… из Красноярска…
– И как?
– Разрыф-ф-ф… оу-у-у… как обычно!
Мало-помалу дыхание приходило в норму, появлялись сигареты и более-менее осмысленное выражение в глазах:
– Что с Гвидо?
– Сказал, что убьет, если еще раз…
– А ты?
– Думаю, надо убить его прежде…
– Тогда он так и не успеет раскрутить меня, это несправедливо…
– Возьму тебя петь на разогреве у «Аллигархов».
– Это «Аллигархи» будут играть у меня на разогреве!
– Нет, ты у «Аллигархов»!
– Нет, наоборот!
– Ах та-а-ак?! Надменность и гордыня! Демоны одолели тебя! Никто не круче «Аллигархов»!
– Ах та-а-а-ак?!
Вторая вспышка торнадо происходила воинственно, в классическом духе противоборства полов. Победителем всегда выходил громогласный экстаз! После этого раунда мы обычно обнаруживали себя в разных концах комнаты, как боксеры, разведенные по углам строгим и невидимым рефери. Не отвлекаясь на одышку, Славка, сверкая татуировками и голыми булками, – замечу, мне всегда нравилось это зрелище! – брел в прихожую, где разыскивал под грудой беспорядочно сваленных шмоток свой пиджак. Жестами фокусника на пенсии из внутреннего кармана извлекались разукрашеная грибными узорами трубка и кожаный мешочек с россыпью отборных «Раста Энджелов». Итак… передовой отряд Энджелов отправлялся в трубку, мы укладывались в кровать голова к голове, как добропорядочная семейная пара, и курили. Разговор за перекуром всегда был вдумчивый и за жизнь.
– Что будем делать?
– В смысле?
– Что будем делать дальше? Продолжать прятаться?
– Да мы не прячемся…
– Ты же прекрасно понимаешь, что прячемся.
– Ну… Нам нельзя сейчас открыто конфликтовать с Гвидо. Ты же сама говорила, что хочешь раскрутиться…
– Вопрос – какой ценой!
– М-м-м… В принципе можно, конечно, послать его в жопу и уехать жить на маленький остров в Карибском море. У тебя есть деньги?
– Нет. А у тебя?
– Есть… немного. Давай подождем еще, он успокоится, я попробую с ним поговорить серьезно…
– А если не получится?
– Тогда закончу новогодний чес, соберу кубышку и рванем отсюда к Раста Энджелам! У тебя, кстати, контракт с неустойкой?
– Не знаю…
– Выясни, пожалуйста. Есть подозрение, что вся моя кубышка уйдет на погашение твоей неустойки…
В этом месте мы начинали ощущать себя, как супруги со стажем, только что решившие важный вопрос с покупкой спального гарнитура. Пора было скрепить договоренность невербальными обещаниями. Трубка летела под кровать, мы терлись носами, крепко прижимались друг к другу и уплывали на далекий остров, туда, где Раста Энджелы качают нас – медленно и нежно… бережно и нежно…
Пара часов сна, и Славка будил меня губами, чтобы прощаться.
– Зачем? Сколько щас? Куда? – сонно сопротивлялась я.
– Уже восемь… Пора в аэропорт. Сегодня – Ростов-на-Дону.
– Как ты можешь выступать так часто? – ворчала я, целуя его, не в силах разлепить веки.
– Часто – это круто! Радоваться надо… Вот когда начнется «редко», тогда… Помни про кубышку! – Он чмокал меня в ответ.
– Порви их!
– Обязательно!
– Я про билеты…
– А я про публику!
– Я буду ждать.
– Я приду.
Он молча махал мне рукой и поворачивался в дверях. Водитель Стас во дворе выжимал клаксон «Бьюика». Я провожала взглядом Славкину спину, медленно закрывала дверь и печально щелкала замками. «Вот он, звук моей печали, – думала я, – надо будет вставить в песню…» Ложилась в кровать и долго не могла уснуть. И открыть глаза тоже не могла. Тело сопротивлялось. Мое тело не хотело прощаться с ним, не хотело забывать его. Моего лучшего любовника. Единственного. Как бы мне хотелось, чтобы он мог быть еще и другом, который всегда рядом. Работа… Какая злая работа… Факин фак!
А потом и у меня случился первый новогодний чес! Нет-нет, это не кожная болезнь, хотя лучше бы – экзема… Просто два хита начинающей певицы Белки достигли необходимого количества ушей для того, чтобы Гвидо смог подсуетиться и зарядить аж двадцать концертов в Москве. Ну, не совсем концертов… Точнее – вообще не концертов. Даже не знаю, как обозвать эти затрапезные «караоке на сцене»! Ни тебе музыкантов, с настоящим «живым» звуком, ни тебе шоу, никаких танцоров, экранов, световой режиссуры и прочих приятных мелочей, создающих то, что принято называть гордым словом Шоу! Все планировалось банально: на сцене – я с микрофоном и гитаркой да фонограмма. До последнего мой МэйнМэн, как он иногда называл себя после двухсот Хеннесси, мучался вопросом – нанять пару танцоров, чтобы мне было не так одиноко на пустой сцене или… Победило «или». Мне на шею повесили электрогитарку, естественно, без подключения. По замыслу Гвидо, инструмент подчеркнет мой интеллектуальный имидж и недвусмысленно заявит публике, что я – не просто очередная нарядная «Буратина телекомандата», а серьезный музыкант и соавтор своих песен. Перед первым выходом, на корпоративе торговцев автомобилями в ресторане «Турандот», меня можно было выжимать над засушливыми полями африканских колхозников, так я вспотела. От волнения, естественно. Ноги отказывались слушаться, когда бодрый армянский ведущий из «Камеди Клаб», с приподъебочкой, как у них принято, выкрикнул в микрофон: «Встречайте – Бе-е-елка-а-а!» Как на ходулях взошла на этот ресторанный эшафот, техник набросил мне на шею петлю, которая оказалась гитарным ремнем, человек тридцать у сцены вежливо похлопали, я приготовилась раскрыть рот, и… фонограмму заело! Не знаю, что там у них случилось, но я стояла на сцене в полной готовности петь, люди стояли у сцены в полной готовности слушать, люди сидели за столиками в полной готовности жевать, запивать и прислушиваться, а музыка совсем не готова была звучать! Конфуз и тяжкое проклятье на весь род звукорежиссера до пятого колена! Гвидо, чье лицо в первом ряду у сцены, по его же великому замыслу, должно было придавать мне уверенности, быстро слился в будку звуковиков. Секунды капали, прибавляясь к вечности, кажется, я слышала их звонкое «тик-так-тик-так». Публика начала посвистывать. Подкатывал традиционный сблев. Это склизкая паранойя готовилась смыть новую артистку с лица земли. Мне казалось, что все смотрят на меня с презрительной иронией. Я читала в каждом взгляде, уставленном на эту нелепую гитару у меня на шее: «Ну, что, новая модная, облажалась?! Все вы такие, продюсерские куклы! Только рот разевать под фонограмму да ноги в постели раздвигать умеете! А развлекать зрителей – для этого талант нужен, это точно не к вам!» Я почувствовала, как ожог крапивы заливает мне шею и расползается дальше, на лицо, уши, кончики волос. Кажется, кто-то из зрителей захрюкал. Во время корпоративов публика принципиально не стесняется. А чего стесняться – все свои! Раздался выкрик, топот, свист, свист и… я, наконец, разозлилась! Вата в ногах и руках затвердела, я скинула с шеи гитарную удавку, оглянулась и увидела в глубине сцены маленький белый электророяль. Для Маликова поставили. Но, перед тем как пройти к нему, я приблизилась к самому краю сцены, вгляделась в лица зрителей, стараясь изобразить пристальный взгляд заклинателя змей, медленно вложила два пальца себе в рот и оглушительно свистнула! Мне ответили… аплодисментами. Они здорово меня подбодрили. Усевшись за рояль и коснувшись влажными от пота пальцами теплых клавиш, я вспомнила клуб «Гагарин» в Твери, вечно орущего на меня за опоздания клавишника Макса, барабанщика Коляна, друзей, поклонников, которым я пела все их любимые хиты… и вдарила зажигательный зонг Нины Симон. У рояля работал лишь встроенный динамик, и я пела без микрофона, но – кто может сопротивляться энергии? Всем все было слышно и без подключения! Я вложила в то исполнение силу, которую альпинист тратит на последнее подтягивание к вершине! Р-р-р-раз – есть! Я взяла их! Недавние свистуны пританцовывали между столиками и хлопали в такт бешеному ритму. За Ниной Симон последовали ранний Маккартни и Джейн Биркин. Когда Гвидо появился у сцены и знаками стал показывать мне, что техническая проблема ликвидирована, я уже подняла культурный уровень этих продавцов автомобилей, успев познакомить их с пятью или шестью волшебными песнями – увы! – не из моего репертуара! Меня приветствовали так, будто это я единолично скупила у них годовой запас Porsche. Нелепая гитара была презрительно отодвинута ногой, я подошла к микрофону и в нескольких словах сообщила, что сейчас я исполню песни, слова к которым сочинила сама. То есть – песни обо мне. Им уже ничего не надо было объяснять. Они уже были моими! Моими зрителями! Моей публикой! Моей кровью, жизнью, воздухом, мечтами, надеждами… Они приняли меня. Приняли такой, какой я сама себе однажды приснилась. Вот так.
А Гвидо постарался разбить мне сердце. Прямо за кулисами, сразу же после моего маленького, но такого важного триумфа. Я влетела в комнатушку, которую нам отрядили под «как бы гримерную», и бросилась Гвидо на шею. Чувства переполняли меня. Такими крыльями я не размахивала со времен моего первого диджейского сета в тверском клубе «Зебра».
– Ты умница, ма шер! Я не зря поверил в тебя! Ты развеяла все сомнения!
– Ты что-о-о?! Еще сомневался во мне?
– О! Не добивай меня! Скажу по секрету, как бы ни был талантлив Артист, есть одна вещь, которую невозможно проверить до первого концерта!
– Какая?
– Сценическая харизма! Чу! Прислушайся! – Гвидо приложил палец к губам, я навострила уши, но расслышала только «минусовку» мальчуковой группы, которая пошла на сцену сразу вслед за мной. У них в этом году тоже реализовались два хита, и группу считали перспективной. – Слышишь? Они тоже, как и ты, поют. У них тоже есть два хита! Но им никогда не стать великой группой! Я видел их на прошлой неделе – четыре смазливые голосистые куклы, только и всего – полный ноль по харизме! Они могут продержаться несколько лет, но только при условии безупречного продюсирования и продакшна! Случись у них сбой с «минусовкой», как у тебя, они бы уносили ноги со сцены! Как стадо баранов во время камнепада. Им никогда не порвать стадион. Они могут транслировать себя на тридцать-сорок человек у сцены, не более… А вот Артист с харизмой, – Гвидо горделиво похлопал меня по плечу, – может позволить себе нести со сцены любую пургу, но из его уст это будет звучать как откровение, как мантра, как заклинание публики… Спасибо. Ты доказала сегодня! Я не ошибся! – Он чмокнул меня со всей влажностью своей признательности.
– Гвидо… Если все так, как ты говоришь… то… может быть… ну, понимаешь… Новый год – мой самый любимый праздник! Только одна ночь!
– Даже не начинай! – Гвидо резко оборвал меня. – Не разочаровывай меня! Только не сейчас! Ты, для которой я только что прозрел в дымке времени будущее великой Артистки! Вдруг начинаешь рассуждать, как жалкий лузер! Никаких поблажек! В бой! Только – в бой!
– Ну, Гвидошечка! Я буду биться, сколько потребуется! Даже в день рождения я буду в форме… готова работать! Но… эту ночь… подари мне… пожалуйста-а-а.
– Никогда не называй меня «Гвидошечка»! Это – во-первых. Не распускай слюни. И выброси из своего лексикона омерзительные кошачьи выражения! Во-вторых, ты в курсе, сколько я уже успел в тебя вбухать?! Нет?! Ну, конечно, низменные материи нас, высокоодухотворенных личностей, не интересуют?! Открою тебе этот секрет. Полмиллиона! Полмиллиона в твердой европейской валюте. И в ближайшие два месяца намерен вложить еще столько же. Согласно контракту. А ты, ма шер, согласно тому же контракту, обязана отрабатывать эти деньги, по концертному расписанию, которое составляет твой Продюсер! Это я! – Он схватил мою голову руками и впился своими глазищами в мои заплаканные, как будто хотел высосать оттуда остатки жизни. – Это я – человек, который в тебя поверил! Пожалуйста, постарайся не обмануть моего доверия! И в-третьих, – тон Гвидо смягчился, он будто хотел подсластить пилюлю, – пойми и запомни на всю жизнь: ты – Артистка! Среди всех привилегий этот титул накладывает и обязанности. Главная из них – ты работаешь, когда людям больше всего нужна твоя работа. То есть в дни всенародных праздников! Пойми, дурочка, что отныне твой календарь и календарь остальных людей перестают совпадать. Теперь, когда у них на календаре – праздничный день, у тебя – рабочий. И – наоборот. Ты освоишься, ты привыкнешь, вот подожди, – он потрепал меня по голове, – ты еще обнаружишь в этом укладе жизни массу прелестей и будешь недоумевать, как это раньше могла жить по-другому! Подожди немного, все это придет к тебе. Главное, с самого начала дать себе установку на бой и на победу! И на стахановскую работу! Все! Больше никогда не смотри на меня этим лузерским взглядом! Он недостоин тебя!
Все радовались, веселились, а я пахала, как запряженная пони! Или – на мне пахали? Десять дней, которые всю жизнь были волшебными маячками, на которые я прилежно выруливала целый год… Десять дней, которые всю жизнь пахли мандаринами, хвоей, снегом, чудом, счастьем, сказкой, вдруг слиплись, как разварившиеся пельмени в кастрюле. В вонючий серый ком! Я не могла отличить их друг от друга. Я засыпала в кабаке и просыпалась в кабаке. И все они выглядели одинаково. Столы, стулья, гирлянды, ложки, вилки, бокалы, бокалы, бокалы… И все пропахли виски, сигарами, блядством, понтами, похмельем. Вот такой был Новый год у начинающей певицы, будущей звезды и народной артистки. Я каждый вечер пела и не понимала – для кого. Эти пузатые дядьки в костюмах, их потерянные женщины с тоннами косметики на лицах, они даже не слушали меня. Им сказали, что это – «новая модная», и они послушно верили. Им больше ничего не оставалось делать, кроме как платить и притопывать ножкой. Им было наплевать о чем я пою. На моем месте мог стоять кто угодно – чебоксарский гаишник или желтый карлик из Карловых Вар – и петь все, что вздумается, а они платили бы и притопывали ножкой, если бы им посулили, что это – «новая модная».
Я смотрела на них со сцены, и мне казалось, что они, как и я, тяжело работают в это самое время, когда едят, пьют и делают вид, что слушают меня. Как написал в те дни в своем блоге мой любимый писатель: «Если бы энергию, с которой русские люди занимаются менеджментом одной единственной пьянки в году, пустить на создание новой Компании, на свете стало бы одной Virgin Group больше». Кстати, – приятная новость! – спустя неделю после того адского многодневного застолья я впервые переступила порог Virgin Store в Стокгольме… Но об этом после.
А тогда я будто попала… у меня будто открылись нескончаемые месячные. Я выла на Луну! Каждый день на нервяке, на изменах, и потом – этот гадский лай с Гвидо. На ровном месте! Он тупо мстил мне. Не по-мужски. Я и не догадывалась, что он такой злопамятный. А Гвидо никак не мог забыть уик-энд в Мытищах, помнишь? Я рассказывала… Когда мы снимали мой первый клип. Когда вместе с утренним морозцем, атональным гудением автомобилей за окном и посвистом окрестных дворников он ворвался к нам со Славкой в номер. Ты же понимаешь… Мы валялись в полудреме на белой простыне, голые, вспотевшие, как Венсан Кассель и Моника Белуччи в одном жестком фильме, меня водил на него в Москве один влюбленный фотограф… забавный чудак… потом расскажу. Гвидо сначала застыл, увидев нас. Через три секунды он преобразился в Гитлера, который выступает на митинге, я видела по телеку… Как он замахал руками! Как он залаял про уговоры-договоры-переговоры! А мне спросонья слышалось: «…воры… воры… воры…». Как он схватил Славку за ногу и потащил его из постели… А Славка сначала упал, потом встал да и заехал ему с ноги по яйцам и еще – пару раз по физиономии. Гвидо растерялся, заухал, как филин, принялся вопить про беспредел, про ответку, про людей, которые разберутся. Еще про весовые категории… Жесть! Я сидела в уголочке, закутавшись в простыню, и напевала вполголоса «No surprises». Чтобы не свихнуться и, Боже упаси, не вписаться с этими двумя безумцами в пошлый менаж-де-труа. Короче, съемочка моя после этого, понятное дело, не зада-алася. Кое-как добили несколько недостающих дублей и траурным кортежем развернулись в Москву. Я хотела возвращаться со Славкой, но Гвидо сжал мою руку повыше локтя, так, что у меня синяк потом вздулся, и прошипел прямо в ухо: «Работать хочеш-ш-шь? Контра-а-акт!»
А потом поехало-покатило! Клип смонтировали, он занял высокие места во всяких там типа-рейтингах этих типа-музыкальных-телепомоек, я дала пару интервью, Гвидо говорил, что для «полноценной пиар-компании пока не время». Зато какой кайфец работать в студии! Ты бы знал! Меня вштырило и уже не отпускало! Я превратилась в законченную графоманку – строчила текст за текстом! Записывала их на чем придется – на салфетках, на ресторанных счетах, на нотах «Битлз», которые валялись в студии… Представляешь?! Мой текст поверх Day Tripper? Удавиться! Большинство стишат Гвидо рвал и выбрасывал с такой иезуитской усмешечкой… И помалкивал, гандошка, ничего не объяснял! Некоторые перечитывал, отводил меня в уголок и долго втыкал, почему «вот эта строчка – хороша, сделай остальные достойными ее, ма шер!». Пока я корпела над тем, чтобы привести весь текст в соответствие с вкусовыми пристрастиями своего продюсера, кудесник Андрюша на своем любимом «хаммонде», который, похоже, заменял ему друзей и семью, наигрывал вариации на тему понравившейся Гвидо строчки. Так что песню мы сочиняли вдвоем, практически одновременно. До Нового года успели записать шесть вещиц, которые казались мне восхитительными, потому что в каждой из них была – я. Настоящая, не игрушка! И я себе в них нравилась. Ты же знаешь, как мы, девчонки, любим зеркала… Гвидо почти не хмурился в те дни. Он приезжал в студию раньше всех, потирал руки, иногда едко пошучивал, иногда открывал бутылку шампанского… Постоянно повторял всем музыкантам, что в середине февраля, когда закончим альбом, всех ждет «нешутейная премия».
– Мне – серебристый «Хаммер», пожалуйста, – обычно отзывался на это «мотивирование персонала» саунд-мастер Серега. Здоровенный, как носорог, он вылезал из-за пульта, только чтобы поправить микрофоны.
В конце ноября мы снова прикинулись киношниками. Гвидо затеял съемку клипа на только что записанную «Амнезию». Что тут скажешь? Я не знала, как мне реагировать. Он не переставал удивлять меня. Я не могла разобраться во всех этих… наслоениях его иронии, что ли. Ходячий торт, а не продюсер! Не мог же он не понимать, насколько автобиографична строчка «Я забыла, что забыла позабыть тебя…». Это же – о наболевшем! И в частности – на его физиономии. А он именно из-за этой строчки заставил меня дописать текст и на готовую вещь принял решение снимать клип. То есть делать хитом песню о моей жизненной коллизии, в которой он, Гвидо, играл самую неблаговидную роль. Когда я, промучившись в непонятках несколько дней, все же решилась поговорить с ним об этом, он обнял меня за плечи и принялся поучать, вкрадчиво… в своей манере:
– Ма шер, вот тебе очередное правило шоу-бизнеса от старика Гвидо. Сочиняй и пой собственной кровью! Только так! Чем острее, чем глубже, чем болезненней ты пережила ситуацию, о которой поешь, тем сильнее получится песня. Тем сильнее она отзовется в слушателях, зацепит их. Тем больше мы заработаем! Ха-ха! Скузе муа, цинизм необходим, чтобы не скатиться в пафос и дешевую мелодраму, что гораздо хуже. Слушатель ждет искренности от артиста. Ждет настоящих эмоций, неподдельных чувств. Ждет мяса, крови, спермы, сухожилий, короче – подлинной жизни… Взгляни вокруг, как много фальшивых подделок! Мы проживаем в стране сплошного контрафакта! Пиратства интеллектуальной собственности и – чувств! Если бы я заставил тебя петь о пустых тусовочных движняках, о никчемных любовных свиданиях, о… не знаю… о «калинки-малинки», о «ля-ля-ля-тру-ля-ля-все-будет-зашибись!», ты стала бы таким же контрафактом, как все эти глубокие глотки по ящику, которые используют себя не по назначению. Это был бы не секс, а бездарная мастурбация! Ты даже не понимаешь, какую услугу я оказал тебе тем, что запретил встречаться с этим… твоим… – тут Гвидо осекся и помрачнел по понятной причине. Потом продолжил:
– Когда я ходил в школу, самой яркой звездой в стране была Пугачева. Хотя в те времена выходили на сцену тетки и поголосистее и поярче внешностью, посексапильнее. А Пугачева, в отличие от всех прочих, пела про себя, про свои беды, пела сердцем, и вся страна это чувствовала. А еще раньше, когда Пугачева ходила в школу, поэта Бродского коммунисты по беспределу заслали на зону. Кстати, я обязую тебя прочесть стихи поэта Бродского. К завтрашнему дню! – Гвидо кинул на меня строгий взгляд. – Так вот, все сочувствовали Бродскому, и только поэтесса Ахматова дальновидно рассудила: «Какую биографию делают нашему рыжему!» Понимаешь? – Гвидо схватил меня за плечи и с силой тряхнул, – ты понимаешь, какую услугу я оказываю тебе?! Мучайся! Страдай! Страдай и пой об этом! Только так все будет по-настоящему!
Я хлопала ресницами и решительно ничего не понимала в этом его садо-мазо-шоу-бизнесе!
Съемки «Амнезии» прошли без приключений. Ничто не напоминало наш лихой вояж в Мытищи. Арендовали на день больничную палату в Склифе, Гвидо, проницательно угадав все мои внутренние психодрамы, перевел их в набор нехитрых образов и заставил отыграть на камеру. Я лежала бледная в кровати под капельницей. Затем, очнувшись, выдергивала капельничные иголки из собственных вен, пыталась встать, выбиралась из кровати, падала, без сил ползла к одежде, оставляя кровавые следы на полу… Затем появлялись санитары, насильно укладывали меня, снова втыкали иглы в вены. Затем я опять пыталась бежать. Наконец меня упаковывали в смирительную рубашку и продолжали лечить, по всему уже от двух заболеваний. Короче, все выходило очень символично. Мне постоянно аплодировали участники съемочной группы, потому что почти все сцены я выполнила с первого дубля. Режиссер, педоватый блондин Паша, прославившийся как фотограф в глянцевом журнале, чей хит – рекламу туши для ресниц постоянно крутили по телику, предложил мне сниматься в его фильме.
– Я запускаюсь через три месяца… классно было работать с тобой, давай попробуем… роль, конечно, не главная, эпизод, но…
– Все вопросы – к моему продюсеру, – устало оборвала я его.
Славка за это время появился всего несколько раз, всегда – внезапно, без звонка. Если посреди ночи в дверь моей съемной квартирки на Динамо стучали, я знала – это он. Я бежала в прихожую, нарочно старалась греметь замками, потому что боялась, что он не дождется, решит, что меня нет дома, и уйдет! И каждый раз обнаруживала его прислонившимся к дверному косяку, с бутылкой виски, ароматного, помятого, небритого. Оттого казалось, когда он широко раскрывал рот в виноватой улыбке, что это еж шевелит иголками.
– Привет, Перышко!
– Приперся, Лисий хвост! Входи…
В прихожей мы еще как-то пытались соблюдать этикет, я изображала гостеприимную хозяйку, он – вежливого гостя, но только до тех пор, пока, спотыкаясь, он не скидывал обувь. С этого момента по квартире неслось торнадо, из которого во все стороны сыпались клочки одежды, и не было в моем жилище уголка, на котором этот ураган не оставил бы влажный след. Мы трахались, как кролики, которым вкатили по инъекции виагры и пообещали государственную субсидию, просто так, за секс. Нас бросало друг к другу, и ни он, ни я не могли распоряжаться рассудком до тех пор, пока все кусочки паззла не складывались, заполнив друг друга. Затем лежали вспотевшие, закатившись переплетенными конечностями в одну из параллельных реальностей, где не существует вообще ничего, кроме взбесившихся толчков крови и этого щекочущего послевкусия в каждом миллиметре кожи, заставляющего волоски стоять навытяжку. Парад волосков! Кто-нибудь со временем начинал наугад, ощупью пробираться обратно в видимый мир, с трудом контролируя дыхание:
– Уф-ф-ф… Где был? Уф-ф-ф-ф…
– В Воронеже, у-ф-ф-фф… в Туле… сейчас – с самолета… из Красноярска…
– И как?
– Разрыф-ф-ф… оу-у-у… как обычно!
Мало-помалу дыхание приходило в норму, появлялись сигареты и более-менее осмысленное выражение в глазах:
– Что с Гвидо?
– Сказал, что убьет, если еще раз…
– А ты?
– Думаю, надо убить его прежде…
– Тогда он так и не успеет раскрутить меня, это несправедливо…
– Возьму тебя петь на разогреве у «Аллигархов».
– Это «Аллигархи» будут играть у меня на разогреве!
– Нет, ты у «Аллигархов»!
– Нет, наоборот!
– Ах та-а-ак?! Надменность и гордыня! Демоны одолели тебя! Никто не круче «Аллигархов»!
– Ах та-а-а-ак?!
Вторая вспышка торнадо происходила воинственно, в классическом духе противоборства полов. Победителем всегда выходил громогласный экстаз! После этого раунда мы обычно обнаруживали себя в разных концах комнаты, как боксеры, разведенные по углам строгим и невидимым рефери. Не отвлекаясь на одышку, Славка, сверкая татуировками и голыми булками, – замечу, мне всегда нравилось это зрелище! – брел в прихожую, где разыскивал под грудой беспорядочно сваленных шмоток свой пиджак. Жестами фокусника на пенсии из внутреннего кармана извлекались разукрашеная грибными узорами трубка и кожаный мешочек с россыпью отборных «Раста Энджелов». Итак… передовой отряд Энджелов отправлялся в трубку, мы укладывались в кровать голова к голове, как добропорядочная семейная пара, и курили. Разговор за перекуром всегда был вдумчивый и за жизнь.
– Что будем делать?
– В смысле?
– Что будем делать дальше? Продолжать прятаться?
– Да мы не прячемся…
– Ты же прекрасно понимаешь, что прячемся.
– Ну… Нам нельзя сейчас открыто конфликтовать с Гвидо. Ты же сама говорила, что хочешь раскрутиться…
– Вопрос – какой ценой!
– М-м-м… В принципе можно, конечно, послать его в жопу и уехать жить на маленький остров в Карибском море. У тебя есть деньги?
– Нет. А у тебя?
– Есть… немного. Давай подождем еще, он успокоится, я попробую с ним поговорить серьезно…
– А если не получится?
– Тогда закончу новогодний чес, соберу кубышку и рванем отсюда к Раста Энджелам! У тебя, кстати, контракт с неустойкой?
– Не знаю…
– Выясни, пожалуйста. Есть подозрение, что вся моя кубышка уйдет на погашение твоей неустойки…
В этом месте мы начинали ощущать себя, как супруги со стажем, только что решившие важный вопрос с покупкой спального гарнитура. Пора было скрепить договоренность невербальными обещаниями. Трубка летела под кровать, мы терлись носами, крепко прижимались друг к другу и уплывали на далекий остров, туда, где Раста Энджелы качают нас – медленно и нежно… бережно и нежно…
Пара часов сна, и Славка будил меня губами, чтобы прощаться.
– Зачем? Сколько щас? Куда? – сонно сопротивлялась я.
– Уже восемь… Пора в аэропорт. Сегодня – Ростов-на-Дону.
– Как ты можешь выступать так часто? – ворчала я, целуя его, не в силах разлепить веки.
– Часто – это круто! Радоваться надо… Вот когда начнется «редко», тогда… Помни про кубышку! – Он чмокал меня в ответ.
– Порви их!
– Обязательно!
– Я про билеты…
– А я про публику!
– Я буду ждать.
– Я приду.
Он молча махал мне рукой и поворачивался в дверях. Водитель Стас во дворе выжимал клаксон «Бьюика». Я провожала взглядом Славкину спину, медленно закрывала дверь и печально щелкала замками. «Вот он, звук моей печали, – думала я, – надо будет вставить в песню…» Ложилась в кровать и долго не могла уснуть. И открыть глаза тоже не могла. Тело сопротивлялось. Мое тело не хотело прощаться с ним, не хотело забывать его. Моего лучшего любовника. Единственного. Как бы мне хотелось, чтобы он мог быть еще и другом, который всегда рядом. Работа… Какая злая работа… Факин фак!
А потом и у меня случился первый новогодний чес! Нет-нет, это не кожная болезнь, хотя лучше бы – экзема… Просто два хита начинающей певицы Белки достигли необходимого количества ушей для того, чтобы Гвидо смог подсуетиться и зарядить аж двадцать концертов в Москве. Ну, не совсем концертов… Точнее – вообще не концертов. Даже не знаю, как обозвать эти затрапезные «караоке на сцене»! Ни тебе музыкантов, с настоящим «живым» звуком, ни тебе шоу, никаких танцоров, экранов, световой режиссуры и прочих приятных мелочей, создающих то, что принято называть гордым словом Шоу! Все планировалось банально: на сцене – я с микрофоном и гитаркой да фонограмма. До последнего мой МэйнМэн, как он иногда называл себя после двухсот Хеннесси, мучался вопросом – нанять пару танцоров, чтобы мне было не так одиноко на пустой сцене или… Победило «или». Мне на шею повесили электрогитарку, естественно, без подключения. По замыслу Гвидо, инструмент подчеркнет мой интеллектуальный имидж и недвусмысленно заявит публике, что я – не просто очередная нарядная «Буратина телекомандата», а серьезный музыкант и соавтор своих песен. Перед первым выходом, на корпоративе торговцев автомобилями в ресторане «Турандот», меня можно было выжимать над засушливыми полями африканских колхозников, так я вспотела. От волнения, естественно. Ноги отказывались слушаться, когда бодрый армянский ведущий из «Камеди Клаб», с приподъебочкой, как у них принято, выкрикнул в микрофон: «Встречайте – Бе-е-елка-а-а!» Как на ходулях взошла на этот ресторанный эшафот, техник набросил мне на шею петлю, которая оказалась гитарным ремнем, человек тридцать у сцены вежливо похлопали, я приготовилась раскрыть рот, и… фонограмму заело! Не знаю, что там у них случилось, но я стояла на сцене в полной готовности петь, люди стояли у сцены в полной готовности слушать, люди сидели за столиками в полной готовности жевать, запивать и прислушиваться, а музыка совсем не готова была звучать! Конфуз и тяжкое проклятье на весь род звукорежиссера до пятого колена! Гвидо, чье лицо в первом ряду у сцены, по его же великому замыслу, должно было придавать мне уверенности, быстро слился в будку звуковиков. Секунды капали, прибавляясь к вечности, кажется, я слышала их звонкое «тик-так-тик-так». Публика начала посвистывать. Подкатывал традиционный сблев. Это склизкая паранойя готовилась смыть новую артистку с лица земли. Мне казалось, что все смотрят на меня с презрительной иронией. Я читала в каждом взгляде, уставленном на эту нелепую гитару у меня на шее: «Ну, что, новая модная, облажалась?! Все вы такие, продюсерские куклы! Только рот разевать под фонограмму да ноги в постели раздвигать умеете! А развлекать зрителей – для этого талант нужен, это точно не к вам!» Я почувствовала, как ожог крапивы заливает мне шею и расползается дальше, на лицо, уши, кончики волос. Кажется, кто-то из зрителей захрюкал. Во время корпоративов публика принципиально не стесняется. А чего стесняться – все свои! Раздался выкрик, топот, свист, свист и… я, наконец, разозлилась! Вата в ногах и руках затвердела, я скинула с шеи гитарную удавку, оглянулась и увидела в глубине сцены маленький белый электророяль. Для Маликова поставили. Но, перед тем как пройти к нему, я приблизилась к самому краю сцены, вгляделась в лица зрителей, стараясь изобразить пристальный взгляд заклинателя змей, медленно вложила два пальца себе в рот и оглушительно свистнула! Мне ответили… аплодисментами. Они здорово меня подбодрили. Усевшись за рояль и коснувшись влажными от пота пальцами теплых клавиш, я вспомнила клуб «Гагарин» в Твери, вечно орущего на меня за опоздания клавишника Макса, барабанщика Коляна, друзей, поклонников, которым я пела все их любимые хиты… и вдарила зажигательный зонг Нины Симон. У рояля работал лишь встроенный динамик, и я пела без микрофона, но – кто может сопротивляться энергии? Всем все было слышно и без подключения! Я вложила в то исполнение силу, которую альпинист тратит на последнее подтягивание к вершине! Р-р-р-раз – есть! Я взяла их! Недавние свистуны пританцовывали между столиками и хлопали в такт бешеному ритму. За Ниной Симон последовали ранний Маккартни и Джейн Биркин. Когда Гвидо появился у сцены и знаками стал показывать мне, что техническая проблема ликвидирована, я уже подняла культурный уровень этих продавцов автомобилей, успев познакомить их с пятью или шестью волшебными песнями – увы! – не из моего репертуара! Меня приветствовали так, будто это я единолично скупила у них годовой запас Porsche. Нелепая гитара была презрительно отодвинута ногой, я подошла к микрофону и в нескольких словах сообщила, что сейчас я исполню песни, слова к которым сочинила сама. То есть – песни обо мне. Им уже ничего не надо было объяснять. Они уже были моими! Моими зрителями! Моей публикой! Моей кровью, жизнью, воздухом, мечтами, надеждами… Они приняли меня. Приняли такой, какой я сама себе однажды приснилась. Вот так.
А Гвидо постарался разбить мне сердце. Прямо за кулисами, сразу же после моего маленького, но такого важного триумфа. Я влетела в комнатушку, которую нам отрядили под «как бы гримерную», и бросилась Гвидо на шею. Чувства переполняли меня. Такими крыльями я не размахивала со времен моего первого диджейского сета в тверском клубе «Зебра».
– Ты умница, ма шер! Я не зря поверил в тебя! Ты развеяла все сомнения!
– Ты что-о-о?! Еще сомневался во мне?
– О! Не добивай меня! Скажу по секрету, как бы ни был талантлив Артист, есть одна вещь, которую невозможно проверить до первого концерта!
– Какая?
– Сценическая харизма! Чу! Прислушайся! – Гвидо приложил палец к губам, я навострила уши, но расслышала только «минусовку» мальчуковой группы, которая пошла на сцену сразу вслед за мной. У них в этом году тоже реализовались два хита, и группу считали перспективной. – Слышишь? Они тоже, как и ты, поют. У них тоже есть два хита! Но им никогда не стать великой группой! Я видел их на прошлой неделе – четыре смазливые голосистые куклы, только и всего – полный ноль по харизме! Они могут продержаться несколько лет, но только при условии безупречного продюсирования и продакшна! Случись у них сбой с «минусовкой», как у тебя, они бы уносили ноги со сцены! Как стадо баранов во время камнепада. Им никогда не порвать стадион. Они могут транслировать себя на тридцать-сорок человек у сцены, не более… А вот Артист с харизмой, – Гвидо горделиво похлопал меня по плечу, – может позволить себе нести со сцены любую пургу, но из его уст это будет звучать как откровение, как мантра, как заклинание публики… Спасибо. Ты доказала сегодня! Я не ошибся! – Он чмокнул меня со всей влажностью своей признательности.
– Гвидо… Если все так, как ты говоришь… то… может быть… ну, понимаешь… Новый год – мой самый любимый праздник! Только одна ночь!
– Даже не начинай! – Гвидо резко оборвал меня. – Не разочаровывай меня! Только не сейчас! Ты, для которой я только что прозрел в дымке времени будущее великой Артистки! Вдруг начинаешь рассуждать, как жалкий лузер! Никаких поблажек! В бой! Только – в бой!
– Ну, Гвидошечка! Я буду биться, сколько потребуется! Даже в день рождения я буду в форме… готова работать! Но… эту ночь… подари мне… пожалуйста-а-а.
– Никогда не называй меня «Гвидошечка»! Это – во-первых. Не распускай слюни. И выброси из своего лексикона омерзительные кошачьи выражения! Во-вторых, ты в курсе, сколько я уже успел в тебя вбухать?! Нет?! Ну, конечно, низменные материи нас, высокоодухотворенных личностей, не интересуют?! Открою тебе этот секрет. Полмиллиона! Полмиллиона в твердой европейской валюте. И в ближайшие два месяца намерен вложить еще столько же. Согласно контракту. А ты, ма шер, согласно тому же контракту, обязана отрабатывать эти деньги, по концертному расписанию, которое составляет твой Продюсер! Это я! – Он схватил мою голову руками и впился своими глазищами в мои заплаканные, как будто хотел высосать оттуда остатки жизни. – Это я – человек, который в тебя поверил! Пожалуйста, постарайся не обмануть моего доверия! И в-третьих, – тон Гвидо смягчился, он будто хотел подсластить пилюлю, – пойми и запомни на всю жизнь: ты – Артистка! Среди всех привилегий этот титул накладывает и обязанности. Главная из них – ты работаешь, когда людям больше всего нужна твоя работа. То есть в дни всенародных праздников! Пойми, дурочка, что отныне твой календарь и календарь остальных людей перестают совпадать. Теперь, когда у них на календаре – праздничный день, у тебя – рабочий. И – наоборот. Ты освоишься, ты привыкнешь, вот подожди, – он потрепал меня по голове, – ты еще обнаружишь в этом укладе жизни массу прелестей и будешь недоумевать, как это раньше могла жить по-другому! Подожди немного, все это придет к тебе. Главное, с самого начала дать себе установку на бой и на победу! И на стахановскую работу! Все! Больше никогда не смотри на меня этим лузерским взглядом! Он недостоин тебя!